Эбнет Дэн. Молоты Ульрика

   - Это как с конем, - сказал Левенхерц из-за их спин, тоже явно под впечатлением боя. - Ты не переставляешь за него копыта, а только направляешь его силу и вес.
   - Хорошо сказано, Сердце Льва, - отметил Грубер, хорошо зная, что угрюмого Волка мало кто может учить обращению с оружием. - В умелом применении одного боевого молота больше искусности, чем в дюжине мастеров меча со всеми их финтами, шустрыми кистевыми движениями и забавным подпрыгиванием.
   Драккен улыбнулся. Но его улыбка быстро угасла.
   - Что они делают? - нервно спросил он. - Зачем они сближаются?
   - Криг, дружище, - хохотнул Брукнер, - поверь, тебе это понравится…
   Теперь Эйнхольт и Каспен орудовали молотами в пределах опасной досягаемости друг от друга. Они гордо и высоко держали головы, а руки и молоты, вращавшиеся с огромной скоростью, превратились в размытые пятна. Тренировочный двор наполнился свистом разрубаемого молотами воздуха. Каждый удар одного Волка с неимоверной точностью проносился мимо удара второго, и Каспен с Эйнхольтом стояли посреди двора как две ветряные мельницы, чьи крылья терзает жестокая буря.
   Красные Волки оживленно обсуждали происходящее в своем углу двора. Грубер, который знал о Каспене и Эйнхольте почти все, предугадывал, какое движение будет следующим.
   Вырвавшись из ритма затянувшейся череды взмахов, Эйнхольт присел и провел молот на уровне коленей Каспена. Рыжий перепрыгнул древко, запустив свое оружие по широкой дуге над лысой головой своего друга. Не останавливаясь, они поменялись ролями - Эйнхольт подпрыгнул, Каспен нырнул. Ни один из них не сдерживал полет молота. Если кто-то не устоит, если хоть раз молоты соприкоснутся друг с другом или с человеком, удары могут оказаться смертельными. Повторяя движения друг друга, бойцы грянули молотами, одновременно уходя от ударов. Эйнхольт отшагнул вправо, Каспен - влево. Молоты вернулись в атакующую позицию, Волки снова встали друг напротив друга и повторили удары с других рук.
   - Безумие какое-то! - выдохнул ошеломленный Драккен.
   - Не желаешь попробовать? - подколол Брукнер молодого Волка.
   Драккен не ответил. Он был загипнотизирован танцевавшими воинами и их смертоносными молотами. Он хотел вырваться отсюда, найти Лению и рассказать ей о том невероятном зрелище, что он увидел, хотя, хоть убей, он не мог понять, как опишет ей это или как заставит ее поверить.
   Налево, направо, вверх, вниз.
   Драккен посмотрел на Грубера с таким видом, словно готов был разразиться аплодисментами.
   Сверху налево, снизу направо.
   Бойцы, вращая молоты, перемещались по двору, обходя друг друга, приближаясь к зрителям.
   Справа вверх, слева вниз.
   Их ноги ступили на границу света и тени от одного из навесов. Левенхерц вдруг схватил Грубера за рукав.
   - Что-то…
   Вниз, налево, направо, направо…
   Рукояти молотов скрестились в воздухе. Оглушительный треск раздался над двором. Эйнхольт и Каспен разлетелись в разные стороны от удара, рукоять молота Эйнхольта раскололась надвое.
   Разразившись проклятиями, Белые Волки рванулись к упавшим друзьям, на полшага опережая Красных храмовников.
   Эйнхольт сидел на плитах двора, прижимая к груди правое предплечье. На его опухающей руке наливался синим здоровый кровоподтек. Каспен неподвижно лежал на спине с раной в левом виске, из которой на землю лилась кровь.
   - Кас! Каспен! О, дьявол! - Эйнхольт попытался подняться, но боль в его поврежденной руке отбросила его назад.
   - Он в порядке! С ним все хорошо! - рычал Левенхерц, склонившись над Каспеном, прижимая к ране край своей волчьей шкуры чтобы остановить кровь. Каспен зашевелился и застонал.
   - Рана пустяковая, - настаивал Левенхерц. Он бросил на Эйнхольта успокаивающий взгляд, пока Брукнер и Грубер помогали Ягбальду встать на ноги.
   Оберегая руку, Эйнхольт протолкался через товарищей к Каспену. Его лицо было темным, как Мондштилле.
   - Разрази меня, Ульрик! - пробормотал он.
   Каспен уже сидел, уныло улыбаясь. Время от времени он дотрагивался до головы и болезненно содрогался.
   - Похоже, я где-то заснул, Яг. Ты меня здорово подловил.
   - Давайте, отнесите Каспена в лазарет! - прикрикнул Грубер. Брукнер, Драккен и пара человек из Красных Волков подняли истекавшего кровью Каспена и отправились со двора. Грубер огляделся вокруг. Эйнхольт смотрел вниз на свой сломанный молот. Он растирал свое распухшее багровое запястье.
   - Эйнхольт! Тебя это тоже касается. Быстро в лазарет! - рявкнул Грубер.
   - Это всего лишь растяжение…
   - Быстро!
   Эйнхольт подскочил к Груберу.
   - Это просто растяжение! Холодный компресс и травяные притирания - вот все, что мне нужно! И никаких лазаретов, ясно?
   Грубер невольно отступил на шаг назад. Эйнхольт, спокойный и уравновешенный Эйнхольт никогда не говорил ни с ним, ни с кем-либо еще в таком тоне. До сих пор…
   - Брат, - сказал Грубер, пытаясь сохранять спокойствие, - ты отважный человек…
   -… и я не зайду в тень! - огрызнулся Эйнхольт и пошел со двора.
   Левенхерц тихо пробрался в полковую часовню Волков. Воздух был наполнен ароматом ладана, густой запах разливался в осеннем холоде.
   Эйнхольт стоял на коленях перед пустой плитой, на которой некогда лежали Зубы Ульрика. Его раненая рука была прижата к груди, и засученный рукав открывал взору огромную почерневшую опухоль.
   - Эйнхольт?
   - Вы знаете меня?
   - Как брата, я думаю, что знаю. - Эйнхольт обернулся к нему, и Левенхерц с удовольствием отметил, что из взгляда воина исчезла необъяснимая ярость.
   - Это же все из-за тени, правда?
   - Что?
   - Тень от навеса. Ты из-за нее сбился и неправильно повел молот.
   - А, может быть.
   - Никаких "может быть". Я там был и все видел своими глазами. Ты знаешь это. И я слышал, что сказал тебе Шорак. Эйнхольт поднялся и повернулся к Левенхерцу лицом.
   - Тогда вспомни и свой совет. "Делай, как он сказал. Не заходи в тень". Разве не так было, Сердце Льва? Левенхерц отвел взгляд.
   - Я помню свои слова. Но, клянусь Ульриком, я не знал, что еще сказать.
   - Ты не такой, как другие. Не такой, как я. Ты принимаешь магов и всю их породу всерьез. Левенхерц пожал плечами.
   - Иногда, возможно. Я знаю, что они могут быть правы, когда кажется, что их и слушать не стоит. Но магистр Шорак всегда старался произвести впечатление, по крайней мере, насколько я его знал. Он часто пускал в ход дешевые фокусы. Тебе не стоит принимать его слова близко к сердцу.
   Эйнхольт вздохнул. Он уже не смотрел на Левенхерца.
   - Я знаю, что он сказал. Я знаю, о чем мои сны. Левенхерц замолчал на минуту.
   - Тебе нужна помощь, брат. Помощь более серьезная, чем я могу оказать. Оставайся здесь. Никуда не уходи, слышишь. Я найду Ар-Ульрика, и он успокоит твой разум.
   Левенхерц двинулся к выходу.
   - Как там Кас, в порядке? - тихо спросил Эйнхольт.
   - Сегодняшний урок он не забудет, а так все нормально. Он поправится.
   - Много воды утекло с той поры… когда я научил его чему-то в последний раз, - горько сказал Эйнхольт, снова переводя взгляд на Волчью Шкуру на стене. - Двадцать зим… - Он закашлялся. - Я подвел уже двух учеников.
   - Двух?
   - Драго. Тебя тогда еще не было с нами.
   - Каспен уже давно не ученик, - сказал Левенхерц. - Он знал, что делал сегодня на плацу. Несчастные случаи бывают. Я однажды палец сломал…
   Эйнхольт не слушал его.
   Левенхерц задержался в дверном проеме.
   - Брат, ты не одинок, знай это.
   - Мой молот, - тихо сказал Эйнхольт. - Я его сломал. Забавно, но я хотел, чтобы это произошло с тех пор, как разбил им Челюсти. Мне казалось, что больше он уже ни для чего не пригоден.
   - Оружейники освятят для тебя новый молот.
   - Да… это было бы здорово. Старый-то свое отслужил - сам помнишь, как.
   - Оставайся здесь, Ягбальд. Я найду Верховного.
   Левенхерц ушел, и Эйнхольт снова упал на колени перед Великой Шкурой. Его пальцы сводила судорога. Шрам пронзала острая боль. Разум снова и снова затуманивали картины битвы при Хагене.
   Зеленокожие. Белые, острые клыки. Ивы. Драго. Крик. Удар. Тень деревьев.
   "Не заходи в тень".
   - Все никак не успокоишься, Волк? Старческий голос разбил тишину капеллы. Эйнхольт взглянул вверх. Это был тот древний, хрупкий старик в капюшоне, которого он видел на рассвете.
   - Отче?
   Эйнхольт предположил, что Левенхерц послал священника к нему, а сам ушел искать Ар-Ульрика. Хрупкая фигура приблизилась к нему, придерживаясь одной костлявой рукой за стену часовни. На Эйнхольта упала длинная тень, и он непроизвольно отстранился
   - Эйнхольт Разорвавший чары. Разбивший Челюсти. Ульрик доволен тобой.
   Эйнхольт помолчал, глядя на свои колени.
   - Да, так вы говорите… но в вашем голосе есть что-то… словно вы не довольны мной, отче.
   - Мир, вся эта жизнь учит человека, что он должен приносить что-то в жертву. И чтобы жертвоприношение наделило человека силой, жертва должна иметь для него особую ценность. Вещи, жизни, люди. Все равно. Я считаю, что самым ценным для Храма Волком из всех ныне живущих является тот, кто разбил Челюсти Ульрика и развеял тьму. И это ты, Эйнхольт.
   Эйнхольт встал. Пульсирующая боль в растянутой руке была просто невыносимой.
   - Да, отче, это я. Что из того? Вы считаете, что я каким-то образом стал иным человеком, чем раньше? И что мое деяние придало мне какое-то особое значение? - Эйнхольт старался, чтобы в его голосе не было слышно страха, но именно страх, первобытный и всепоглощающий, он сейчас испытывал. Ничто в этом святом месте не могло приободрить его. Слова старого жреца непонятным образом лишили его спокойствия. - Вы говорите так, будто я теперь обладаю каким-то могуществом…
   - История нашего Храма, нашей империи - даже всего мира - рассказывает нам о многих людях, которые поднялись над простыми людьми благодаря своим свершениям. Защитники, спасители, герои. Немногие выбирают эту роль. Еще меньше людей готовы к тому, что эта роль на самом деле означает. Твой поступок сделал тебя героем. Это твоя судьба. Кровь героев более свята, чем кровь простых смертных. И для невидимого мира такие люди излучают особый свет.
   Эйнхольт открыл было рот, но звуки умерли, не родившись; он дрожал, дыхание участилось.
   - Н-невидимый мир? Только сегодня утром в Храме я рассказал вам о словах мага, о том, что невидимый мир знает меня, о том, что невидимый мир сказал магу мое имя. И вы велели мне забыть о словах Шорака. Отбросить это как пустой вымысел. А теперь… вы повторяете мага.
   - Ты неправильно меня понял. Храмовник…
   - Не думаю! Что это, отче? В какую игру вы играете?
   - Успокойся. Нет никакой игры.
   - Тогда, во имя Ульрика, отче, что же вы мне наговорили?
   - Тебе просто надо понять свое предназначение. Увидеть свою судьбу. Жребий, выпадающий немногим. Отыщи свою судьбу, и твой разум обретет покой.
   - Но как?
   - Ульрик всегда изумляет меня, брат. Одним он задает вопросы, другим вкладывает в руки ответы.
   - Что это значит? - проревел Эйнхольт еще громче и озлобленней, чем раньше.
   Старик поднял трясущиеся, хрупкие руки в успокаивающем жесте.
   - Ульрик задал тебе вопрос. Ответ на него он дал другим.
   Эйнхольт схватил жреца за ворот его рясы и сжал его так, что старик начал задыхаться под своим капюшоном. Его дыхание отдавало старостью и гнилью. Эйнхольт попытался заглянуть ему в лицо, но свет словно отказывался проникать под этот клобук.
   - Каким другим?
   - Мне больно, Волк! Мои кости!
   - Каким другим?!
   - Моргенштерн. Моргенштерн знает ответ.
   Эйнхольт отбросил жреца в сторону и вырвался из часовни. Пантеры, Волки и почитатели Ульрика, которые были в Храме, ошеломленно глядели на Волка, мчавшегося из полковой часовни к выходу, при этом старательно огибая каждое пятнышко тени, бегущего по полосам света, падавшим из западных окон Храма.
   Эйнхольт чуть не сбил с ног Арика, поднимавшегося в Храм.
   - Моргенштерн где?
   - Эйнхольт?
   - Моргенштерн, Арик! Где он?
   - Сменился с вахты, старина. Ты знаешь, что это значит…
   Эйнхольт помчался дальше, снова едва не повалив Арика на ступени.
   Ни в "Рваном покрове", ни в "Медниках" его не было. В "Лебеде и Парусе" его не видали с прошлого вторника, и он задолжал этому кабаку пару монет. Мрачный кабатчик в "Тонущей Крысе" сказал, что Моргенштерн зашел недавно, выпил слегка и отвалил в поход по альтквартирским трактирам.
   В Альтквартире Эйнхольт оказался, когда день шел к вечернему звону, а солнце - к горизонту на западе. Эйнхольт мчался по крутым улицам и неровным, замшелым ступеням Мидденхейма, а последние прохожие расходились по домам и тавернам, избегая оставаться на улице после захода солнца. С каждой секундой Эйнхольту становилось все труднее избегать теней. Он прижимался к восточному краю каждой улицы и каждого переулка, двигаясь по последним светлым полосам, высвечиваемым солнцем, еще не спрятавшимся за крыши домов. Эйнхольт не пошел по трем улицам, которые были полностью затенены. Но он продолжал идти.
   "Ты отважный человек. Не заходи в тень".
   "Карманник". Фонарь зазывно освещал вход, хотя солнечные лучи еще плескались на перекрестках. Обезумевший от напряжения этого дня, он бросился к фонарю и ворвался в бар так резко, что все посетители обернулись ко входу.
   - Моргенштерн?
   - Здесь был час назад, сейчас должен быть в "Дерзкой Барышне", - сказала девчушка, разносившая пивные кружки. Она отлично знала, что ее хозяин никаких проблем с Храмом иметь не желает. И не он один.
   Эйнхольт бросился вон из этой таверны и побежал по улицам - так одинокий волк убегает от своры гончих. Боль в руке была забыта - другие чувства были сильнее ее. Он ловил каждое озерцо света, стремительно огибая быстро растущие тени раннего осеннего вечера.
   Гром. Отдаленный раскат грома. Как копыта.
   Он с шумом вломился в "Дерзкую Барышню", стоявшую у самого подножья городских склонов, в самом глубоком закоулке Альтквартира. Он столкнул двух выпивох со скамьи, когда ворвался в дверь кабака. Рыцарь поднял их и сунул в изрыгающие проклятия пропитые лица несколько монет Злобное рычание сменилось настороженной тишиной, когда они увидели, кто их побеспокоил.
   - Волк Моргенштерн здесь?
   Прямо перед ним возникла напудренная распутная баба с несколькими почерневшими зубами, в грязном берете, вонявшая застарелым потом, запах которого не мог перебить даже целый флакон духов, хотя именно столько она на себя и вылила. Она оскалилась в похотливой щербатой улыбке и выпятила грудь, затянутую в платье с большим вырезом.
   - Нет, мой любезный волк, но здесь есть более интересные вещи…
   Он оттолкнул женщину от себя.
   - Где Моргенштерн? - прорычал он в лицо стоявшего за стойкой кабатчика, схватив перепуганного малого за ворот его залатанной куртки. Эйнхольт приподнял свою жертву и перетащил его через стойку, разбрасывая горшки и кружки.
   - Иди уже! Нет его здесь! - заикался кабатчик, пытаясь вырваться из рук сумасшедшего Волка, взирая на него в ужасе. Вся таверна смолкла. Драки здесь были обычным делом, но видеть дерущимся в Альтквартире обезумевшего Волка в доспехах и шкуре никому еще не доводилось. И это была жуткая новинка…
   - Куда он ушел?
   - Какое-то новое заведение в Старых Кварталах! На днях открылось! Я слышал, он говорил, что хочет проверить его!
   - Что за место?
   - Я не помню…
   - Вспоминай, разрази тебя Ульрик!
   - "Судьба"! Вот как он ее назвал! "Судьба"! Раньше называлось как-то по-другому, а теперь - "Судьба"!
   Эйнхольт вылетел из "Дерзкой Барышни" и остановился. Он тряс кабатчика раненой рукой, не подумав о последствиях. Теперь он разбередил успокоившуюся было боль, и она сжигала его руку огнем. Ему надо было быть сдержанней, принять совет Грубера, показать руку врачевателю. Для этого безумия времени хватило бы и завтра. И завтра это было бы безопаснее. А сейчас солнце село. Колокола отзвонили вечерню.
   И теперь тени были везде. Длинные вечерние тени. Черные пятна сумерек. Темные прогалины ночи. От дневного света осталось только слабое напоминание в виде светлой полосы над крышами. Даже если бы его рука работала нормально, это не спасло бы его от теней.
   Эйнхольт повернулся, тяжело дыша. Он потянулся, чтобы снять один из фонарей, освещавших вход в "Капризную Барышню", потом содрогнулся и опустил руку, тихо проклиная свою глупость. Сплюнув, он повторил попытку, теперь уже здоровой рукой и осторожнее, прижав больную к нагруднику. Он снял фонарь с крюка и поднял над головой Свет окружил его. Он отбрасывал только небольшую тень, которая образовывала маленькую лужицу тьмы у него под ногами. Высоко держа фонарь, он пошел в указанном ему направлении по улицам Альтквартира. Кровь колотилась в виски, рука болела, мысли путались.
   Через некоторое время ему отчаянно захотелось сменить руку, но поврежденная была просто бесполезна. Он покрылся потом, пытаясь удерживать светильник над головой. Фонарь был медным со свинцовым переплетом - и тяжелый, как молот. Дважды Эйнхольту приходилось ставить его на мостовую и усаживаться рядом, давая отдых перенапряженной руке.
   В дергающемся свете за очередным поворотом он увидел свежую вывеску: "Судьба". Один из зловонных гнойников Альтквартира, крохотное питейное заведение в зловещем окружении трущоб, оно меняло хозяев и названия изо дня в день, как и большинство местных таверн. "Судьба". Против воли он усмехнулся. Вот он и нашел свою судьбу, теперь все будет замечательно.
   Эйнхольт вошел в дверь.
   - Моргенштерн! Где же ты, Моргенштерн! - крикнул он, обводя пространство вокруг себя рукой с фонарем. В полумраке кабака выпивохи расползались от него, избегая света его назойливой лампы.
   Он пошел в глубь кабака, чуть не споткнулся о какую-то доску, валявшуюся на полу. Ага, старая вывеска, снятая за ненадобностью, когда пришел новый хозяин.
   Он подошел к бару. На нескольких бочках лежала тиковая доска. Эйнхольт опустил фонарь на стойку, задев стоявший рядом стакан.
   - Моргенштерн? - окончательно выдохшись, спросил он у кабатчика.
   - Нету, Храмовник, тут никакого Моргенштерна… но если тебя зовут Эйнхольт, то вон тот приятель тебя давно ждет.
   Схватившись за фонарь, как за амулет, Эйнхольт посмотрел в нужную сторону. У конца барной стойки он увидел…
   … старого жреца. Как, во имя Ульрика, эта дряхлая развалина добралась сюда раньше него? Откуда он мог знать?
   - Отче? Что-то случилось?
   - Все кончено, Эйнхольт.
   - Что?
   - Выпить не желаете? - весело спросил бармен, подходя ближе. Эйнхольт грубо отодвинул его.
   - О чем вы говорите, отче?
   Голос старца вылетал из-под клобука, острый и болезненный.
   - Ты - Волк, уничтоживший заклинание. Разбивший Зубы Ульрика. Спасший свой город.
   - Да, отче.
   - Хорошо. Это не мог быть никто иной. Ты больше других… виновен.
   - Что?
   - Ты мой самый заклятый враг. В Храме я не мог до тебя дотронуться, но теперь я выгнал тебя в тени, я выследил тебя, и теперь ты, наконец, стал уязвим.
   Сухощавый жрец повернулся к Эйнхольту Медленно. Капюшон откинулся назад. Эйнхольта ужаснуло то, что скрывалось под его рясой. Он был Волк-Храмовник, слуга Ульрика, он сражался с полулюдьми и созданиями тьмы - но он никогда не видел ничего столь чудовищного.
   Эйнхольт попятился.
   - Смотри, - сказала неживая тварь и указала на сброшенную вывеску, о которую споткнулся Эйнхольт.
   Он увидел, что на ней написано.
   "Ты отважный человек. Не заходи в тень".
   Эйнхольт начал кричать, но костлявое существо неожиданно быстро рванулось вперед. Он заметил только размытое пятно. Эйнхольт знал, что грядет. Это было… как мгновение пробуждения в старом сне. Мгновение, которое всегда будило его, и он вскакивал в поту и с сухостью во рту. Каждую ночь. Двадцать лет.
   Удар.
   Эйнхольт увидел, как его кровь заливает темную, грязную стойку позади него. Он услышал гром снаружи. Грохотали копыта всадников невидимого мира, которые мчались забрать его туда, где потерянные души, такие как Драго и Шорак, обретают свои печальные судьбы.
   Эйнхольт рухнул поперек старой вывески. Жизнь вытекала из него, как вода из треснувшей фляги. Его кровь, кровь героя, более святая, чем кровь простых смертных, заливала выцветшие буквы, которые он едва успел прочитать: "Добро пожаловать в Питейный Дом "Тень"!
   "Не заходи в тень".
   Тварь стояла над ним, и кровь капала с ее древних, черных, как смоль, заостренных пальцев. Фигуры в темном кабаке вокруг таинственного существа, посетители и прислуга, разом рухнули на пол, как марионетки, у которых обрезали нити. Они были мертвы уже несколько часов.
   Глаза твари блеснули один раз, другой… неприятным розовым огнем.
 

МОНДШТИЛЛЕ

Молоты Ульрика

   "Оглядываясь на ту свирепую зиму, мне теперь кажется, что зло, которое обрушилось на нас, подобно лавине, копилось в Мидденхейме долгое, долгое время. Для Города-на-Горе это, возможно, была судьба - ведь только судьба бывает столь жестокой. Я видел отметки Судьбы на бесчисленных телах мужчин и женщин, которые нуждались в моих услугах. Злобные предательские удары, бессмысленные побоища, кровопролитие из ревности. На службе Морра я был свидетелем всего многообразия проявлений безжалостной Судьбы.
   Она и со мной обошлась неласково. Не в ту зиму, а раньше, когда я был купцом, до того, как моими клиентами стали мертвые мидденхеймцы. Смерть жестока, но ей не тягаться с жизнью. Беспощадная, непрощающая, как суровая пора Мондштилле в самый разгар своих бесчинств.
   Но я видел людей, которые сражались против Судьбы. Ганс, достойнейший воин Ганс и его доблестный отряд; девчушка-служанка Ления; уличный вор Круца. Морр да узрит их деяния. И Ульрик тоже. И Сигмар. И Шаллайя. Да все они пусть смотрят. Все эти жалкие божки, взлетевшие на вершины своего невидимого мира и заявляющие, что присмотрят за нами. На самом деле они просто рассматривают нас.
   Смотрят на нас, на нашу боль, на наши лишения, на наши смерти. Как толпа в "Западне" в Вест-Веге, они радостными криками подгоняют нас к нашему мучительному концу.
   С меня хватит богов и невидимого мира. С меня хватит этой жизни и всех прочих.
   Я - человек смерти. Я стою на краю, у пресечения всего, я наблюдаю, как боги. И как демоны.
   Они все смотрят на нас. Боги и демоны в равной мере. Они все смотрят".
    Из дневника Дитера Броссмана, жреца Морра.
   Зима снарядила город на войну. Мороз заковал в лед весь город, сосульки наконечниками пик свешивались с каждого карниза и навеса. Снег, как плотный подлатник, накрыл крыши домов, и сверху лег панцирь сверкающей наледи.
   Война была на пороге. Далеко на западе вдоль границ благородные бретонские воины в нетерпении ожидали весны, когда погода позволит атаковать земли Империи и отомстить за смерть всенародной любимицы, графини Софии Альтдорфской. Что и говорить, повод был замечательный. И хотя дипломаты все еще обменивались нотами и грамотами, заверениями и посулами, никто не сомневался, что весной обе державы окажутся втянутыми в конфликт. Не менее захватывающей была новость о том, что в обледеневшем Драквальде поднимают головы и топоры стаи богопротивных чудовищ. Их толпы уже отравляли воздух своим зловонным дыханием, разоряли поселения и нападали на городские посады. Никогда прежде эти твари не вылезали из Драквальда посреди Мондштилле. Похоже, что-то огромное и темное, пропахшее злом, выгнало их из лесных лощин.
   Закованный в доспехи, подготовленный к войне, но нервный и суетный, Мидденхейм скрючился на болезненно холодной вершине Фаушлага и ждал, когда начнутся его страдания.
   Только немногие в городе знали, что ждать нет нужды. Настоящая война уже пришла, и пришла изнутри города.
   Капитан стражи Штутт отогревал свои онемевшие пальцы над малюсенькой жаровней в караулке на Бурген Бане, когда услышал далекий истошный вопль, вырвавшийся из глубин вымороженного Осстора. Ночь уже перевалила за середину.
   - О, великий Сигмар, за что? Не сейчас! - прошипел он сквозь зубы. Пфальц, Блегель и Фич, его сослуживцы, делившие со Штуттом тяготы поздней вахты, без особой радости оглянулись на старшего.
   - Пфальц, пойдем со мной. Вы двое остаетесь здесь, - бросил Штутт. Блегель и Фич выглядели так, словно капитан столкнул с их плеч сам Фаушлаг. Да он и сам с удовольствием бы остался в тепле, но…
   Штутт натянул перчатки, напялил кожаную шапку на свою плешь, взял алебарду и фонарь. Он подумывал надеть и каску, но сама идея о том, что холодный металл прижмется к его лицу, была непереносима. - Идем, Пфальц. Что ты там застрял?
   Пфальц надел рукавицы и подхватил копье.
   - Иду, капитан.
   - Мы ненадолго, - сказал Штутт счастливчикам Блегелю и Фичу.
   Словно им было до этого дело.
   Он открыл дверь. Жестокий мороз Мондштилле врезался в него как рухнувшая решетка на воротах. Он вдохнул холодный воздух и чуть не оледенел. Пфальц стонал и сетовал на судьбу сзади него.
   Ночной воздух был кристально чист. Штутт плотно закрыл дверь караулки, и двое стражников поплелись в зимнюю тьму.
   Капитан на мгновение остановился и прислушался, отчаянно надеясь на то, что, какая бы неприятность ни произошла, все уже закончилось, и все задействованные в очередной городской трагедии лица вымерзли в полном составе. А еще бы лучше было, если бы этот жуткий крик ему просто почудился.
   Нет, не почудился. Крики раздались снова. И теперь в них явственно различался страх.
   - Пойдем, посмотрим, что там творится! - сказал Штутт Пфальцу, и они поспешили по обледеневшим булыжникам и жестким заплатам слежавшегося снега на мостовой. Они шли на звук до следующего поворота, где вниз между стенами заснеженных домов уходили ступени. У этого места они перестали слышать дрожавшие звуки. Но пауза была невелика.