Страница:
«Хороший комплимент», – думает гость.
В самом деле, северяне народ гордый, сдержанный, самоотверженный. Что-то очень роднит его с исконными жителями берегов Невы.
Семён Миронович долго не мог сообразить, как это можно прервать отпуск из-за какого-то кавказца, который ищет свою сестру.
Катя из дому по телефону пыталась растолковать дяде, какие чувства побудили её, но дядя Семён, уже три года с утра до ночи «забивавший козла», никак не понимал.
– Сейчас приеду. Вы должны нам помочь.
– Катенька, я спешу… Меня ждут. По делу.
– «Козлисты» на бульваре?
– Это мои друзья.
– И меня ждут друзья. Мы во что бы то ни стало должны разыскать дочь подполковника Мухина, Тамару Мухину.
У дяди вырвался сольный звук, словно его схватили за горло и не дали говорить.
– Что с вами? Дядя, что случилось?
– Понимаешь, взял папиросу в рот горящей стороной.
Всё-таки сообразил, что сказать, несмотря на трехлетнего «козла».
– Катя, между прочим, как зовут девушку?
– Тамара Мухина. Из Краснодара. Я же сказала.
Обвисающие щеки бывшего главбуха стали бураковыми, он закашлялся. Круглые серые глаза выпучились… Кто, как не он, знал, что Катя Турбина и есть Тамара Мухина.
– Катенька, да ведь ты и есть…
Жена Семёна Мироновича выхватила трубку и оттолкнула мужа от телефона.
– Катюша, милая, с приездом! Как отдохнула? Ты приходи. Прямо сейчас, хочу поглядеть на тебя. Вот и хорошо. Беги, милая.
Анастасия Николаевна глянула на мужа, как электромонтер на человека, который намерен был ухватиться за провод высокого напряжения.
– Совсем ума лишился. Один «козёл» в голове. Мать ей ничего не говорит, так ты вздумал объяснить.
– Они же специально приехали, – вяло оправдывался Семён Миронович.
– Ну и что? Вернется Клавдия, она и решит, кому чего знать положено.
Анастасия Николаевна работала на трикотажной фабрике браковщицей, на той фабрике, где главным инженером Клавдия Павловна.
– Совсем сдурел…
– Увидишь, они сами доберутся до правды…
– А кто им скажет? Кто знает?
– Найдутся.
Анастасия Николаевна задумалась.
– Вот что, Семён, ты сходи в свою милицию и попроси, пусть тебе дадут адреса разных Тамар по фамилии Мухина. Пока они будут ходить по этим адресам, приедет Клавдия.
– И Катя с ними ходить будет.
– И ладно. Пускай сама себя поищет, а мы никакого права не имеем, чтобы в такое дело вмешиваться. Двадцать лет молчали, и вдруг – круглая сирота, изволь радоваться.
Семён Миронович для вида ещё возражал, но через несколько минут поехал в городскую милицию.
К концу дня Семён Миронович вручил Кате список четырнадцати Тамар Мухиных, проживающих в Ломоносовске и его пригородах. Одно упустил Семён Миронович – в списке не был указан возраст Тамар Мухиных, иначе их осталось бы всего три Тамары в возрасте двадцати – двадцати двух лет.
Катя позвонила в гостиницу. Трубку взял Анатолий. Коста ушёл осматривать город.
– Анатолий, как устроились?
– Спасибо, хорошо.
– Анатолий, мне кажется, вы чем-то недовольны?
– Что вы… Просто не могу забыть вечер у маяка, когда пришёл «Адмирал Нахимов», – без тонких мучительных намеков сказал Эшба.
Молчание. Катя поняла. Что ответить? Говорить надо правду.
– Анатолий, позвольте мне пока не отвечать вам. Без объяснения причин. И я вряд ли забуду этот вечер. Вы чудесный человек, хороший, верный… Пока всё. Приходите с Костой немедленно к почтамту. Я бы вас пригласила к нам, но квартира в таком состоянии…
– Косты нет. Впрочем, пришёл Коста. Придём вдвоем. Хорошо. Ровно через двадцать минут.
Анатолий положил трубку и надел военную форму.
– Вам, товарищ Эшба, только что сказали что-то лестное, успокаивающее. Это я вижу по блеску ваших горнокавказских глаз, – сказал вошедший Коста.
– Не ваше дело.
– Ваш ответ удовлетворяет меня.
– Идём.
Вышли на проспект длиной в двадцать километров. Ломоносовск тянется по берегу Двины. Повернули в сторону моря. На противоположной стороне за сквером высилось белое здание.
– Это драмтеатр, – объяснил Коста, уже обозревший часть города. – Если смотреть на это сооружение со стороны сквера – рубка океанского грузового судна. Отсюда – весьма походит на элеватор, а с набережной – типичная морская казарма, которую я видел в Ленинграде. Автор проекта правильно поступил, что не увековечил свое творение, не начертал на фасаде ответ на первый пункт анкеты – фамилия, имя и отчество, – заключил Коста.
Прошли ещё метров двести.
– А вот и почтамт. В стиле Министерства связи: любимый цвет – серый, как телеграфный бланк, А вообще своеобразно красивый город. Строгая северная красота.
Посмотрели на часы. Время появления Кати. Она уже спешила к ним.
– Нравится вам наш Ломоносовск?
– Мы уже говорили – да.
– А Двина?
– Очень красива. По совести, нам уже надоело южное море, – любезно заявил Анатолий.
– Идёмте.
Вышли на набережную. Абхазцы очарованно любовались ширью реки, океанскими судами, старинными величественными зданиями, общий вид которых как могла портила нелепая директивная колоннада здания совнархоза. Дошли до обелиска жертвам американской интервенции 1918 года. Строгий памятник и на нём имена погибших большевиков. Анатолий взял под козырёк. Стояли молча. Двое горцев, сыны Абхазии, и дочь Героя, защищавшего их родину от фашистов.
Сели на теплоход типа «Москвич». На нём до Поморска три с половиной часа ходу. Шли мимо лесных бирж, бумажных фабрик, многочисленных причалов, у которых грузились лесом морские великаны теплоходы. Над ними высились мощные краны. Рядом при их помощи выкатывался на берег таежный лес.
– Да, это не мандарины, не персики, – заметил Коста. – Богатейший край.
Прошли двадцать миль – та же картина: выкатка леса и погрузка пиломатериалов на суда. «Москвич» обогнал работяг буксиров, толкавших огромные плоты.
В Пихте сошли на плавучий дебаркадер с «залом ожидания для пассажиров».
– Товарищи, прошу не спешить, не будем совершать новый марафон для установления невиданного рекорда. У меня в кармане командировка и суточные редакции республиканской газеты. Я должен кое-что видеть. Иначе я ничего не напишу.
– Мы никуда не торопимся, правда, Анатолий? – сказала Катя и взглянула на него.
– Правда, – интонация Анатолия была… Впрочем, передать взгляд Кати и интонацию Анатолия – напрасный труд.
ПОЧИТАЮ ВСЕЙ ДУШОЙ
УЧТУ!
ЧЕМ ВЫ НЕДОВОЛЬНЫ?
В самом деле, северяне народ гордый, сдержанный, самоотверженный. Что-то очень роднит его с исконными жителями берегов Невы.
* * *
Дядя Кати, бывший главбух областной и городской милиции, Семён Миронович Ольгин, отчаянный «козлист», пил чай в темпе. Его торопил «козёл», бульварное домино, и ожидающие соратники-«забойщики». Домино – игра хмурых отшельников, равнодушных к чтению, музыке, окружающей жизни, Очень удобная игра – она не требует ума и иных душевных качеств. Главное – стук, удар, от которого «забойщик» прогрессивно тупеет. «Козел» не оправдан даже на кораблях дальнего плавания, если рядом лежат шахматы, шашки.Семён Миронович долго не мог сообразить, как это можно прервать отпуск из-за какого-то кавказца, который ищет свою сестру.
Катя из дому по телефону пыталась растолковать дяде, какие чувства побудили её, но дядя Семён, уже три года с утра до ночи «забивавший козла», никак не понимал.
– Сейчас приеду. Вы должны нам помочь.
– Катенька, я спешу… Меня ждут. По делу.
– «Козлисты» на бульваре?
– Это мои друзья.
– И меня ждут друзья. Мы во что бы то ни стало должны разыскать дочь подполковника Мухина, Тамару Мухину.
У дяди вырвался сольный звук, словно его схватили за горло и не дали говорить.
– Что с вами? Дядя, что случилось?
– Понимаешь, взял папиросу в рот горящей стороной.
Всё-таки сообразил, что сказать, несмотря на трехлетнего «козла».
– Катя, между прочим, как зовут девушку?
– Тамара Мухина. Из Краснодара. Я же сказала.
Обвисающие щеки бывшего главбуха стали бураковыми, он закашлялся. Круглые серые глаза выпучились… Кто, как не он, знал, что Катя Турбина и есть Тамара Мухина.
– Катенька, да ведь ты и есть…
Жена Семёна Мироновича выхватила трубку и оттолкнула мужа от телефона.
– Катюша, милая, с приездом! Как отдохнула? Ты приходи. Прямо сейчас, хочу поглядеть на тебя. Вот и хорошо. Беги, милая.
Анастасия Николаевна глянула на мужа, как электромонтер на человека, который намерен был ухватиться за провод высокого напряжения.
– Совсем ума лишился. Один «козёл» в голове. Мать ей ничего не говорит, так ты вздумал объяснить.
– Они же специально приехали, – вяло оправдывался Семён Миронович.
– Ну и что? Вернется Клавдия, она и решит, кому чего знать положено.
Анастасия Николаевна работала на трикотажной фабрике браковщицей, на той фабрике, где главным инженером Клавдия Павловна.
– Совсем сдурел…
– Увидишь, они сами доберутся до правды…
– А кто им скажет? Кто знает?
– Найдутся.
Анастасия Николаевна задумалась.
– Вот что, Семён, ты сходи в свою милицию и попроси, пусть тебе дадут адреса разных Тамар по фамилии Мухина. Пока они будут ходить по этим адресам, приедет Клавдия.
– И Катя с ними ходить будет.
– И ладно. Пускай сама себя поищет, а мы никакого права не имеем, чтобы в такое дело вмешиваться. Двадцать лет молчали, и вдруг – круглая сирота, изволь радоваться.
Семён Миронович для вида ещё возражал, но через несколько минут поехал в городскую милицию.
К концу дня Семён Миронович вручил Кате список четырнадцати Тамар Мухиных, проживающих в Ломоносовске и его пригородах. Одно упустил Семён Миронович – в списке не был указан возраст Тамар Мухиных, иначе их осталось бы всего три Тамары в возрасте двадцати – двадцати двух лет.
Катя позвонила в гостиницу. Трубку взял Анатолий. Коста ушёл осматривать город.
– Анатолий, как устроились?
– Спасибо, хорошо.
– Анатолий, мне кажется, вы чем-то недовольны?
– Что вы… Просто не могу забыть вечер у маяка, когда пришёл «Адмирал Нахимов», – без тонких мучительных намеков сказал Эшба.
Молчание. Катя поняла. Что ответить? Говорить надо правду.
– Анатолий, позвольте мне пока не отвечать вам. Без объяснения причин. И я вряд ли забуду этот вечер. Вы чудесный человек, хороший, верный… Пока всё. Приходите с Костой немедленно к почтамту. Я бы вас пригласила к нам, но квартира в таком состоянии…
– Косты нет. Впрочем, пришёл Коста. Придём вдвоем. Хорошо. Ровно через двадцать минут.
Анатолий положил трубку и надел военную форму.
– Вам, товарищ Эшба, только что сказали что-то лестное, успокаивающее. Это я вижу по блеску ваших горнокавказских глаз, – сказал вошедший Коста.
– Не ваше дело.
– Ваш ответ удовлетворяет меня.
– Идём.
Вышли на проспект длиной в двадцать километров. Ломоносовск тянется по берегу Двины. Повернули в сторону моря. На противоположной стороне за сквером высилось белое здание.
– Это драмтеатр, – объяснил Коста, уже обозревший часть города. – Если смотреть на это сооружение со стороны сквера – рубка океанского грузового судна. Отсюда – весьма походит на элеватор, а с набережной – типичная морская казарма, которую я видел в Ленинграде. Автор проекта правильно поступил, что не увековечил свое творение, не начертал на фасаде ответ на первый пункт анкеты – фамилия, имя и отчество, – заключил Коста.
Прошли ещё метров двести.
– А вот и почтамт. В стиле Министерства связи: любимый цвет – серый, как телеграфный бланк, А вообще своеобразно красивый город. Строгая северная красота.
Посмотрели на часы. Время появления Кати. Она уже спешила к ним.
– Нравится вам наш Ломоносовск?
– Мы уже говорили – да.
– А Двина?
– Очень красива. По совести, нам уже надоело южное море, – любезно заявил Анатолий.
– Идёмте.
Вышли на набережную. Абхазцы очарованно любовались ширью реки, океанскими судами, старинными величественными зданиями, общий вид которых как могла портила нелепая директивная колоннада здания совнархоза. Дошли до обелиска жертвам американской интервенции 1918 года. Строгий памятник и на нём имена погибших большевиков. Анатолий взял под козырёк. Стояли молча. Двое горцев, сыны Абхазии, и дочь Героя, защищавшего их родину от фашистов.
* * *
Утром Катя, Анатолий и Коста отправились на полуостров Пихта, в поселок поморов, разыскивать Тамару Григорьевну Мухину.Сели на теплоход типа «Москвич». На нём до Поморска три с половиной часа ходу. Шли мимо лесных бирж, бумажных фабрик, многочисленных причалов, у которых грузились лесом морские великаны теплоходы. Над ними высились мощные краны. Рядом при их помощи выкатывался на берег таежный лес.
– Да, это не мандарины, не персики, – заметил Коста. – Богатейший край.
Прошли двадцать миль – та же картина: выкатка леса и погрузка пиломатериалов на суда. «Москвич» обогнал работяг буксиров, толкавших огромные плоты.
В Пихте сошли на плавучий дебаркадер с «залом ожидания для пассажиров».
– Товарищи, прошу не спешить, не будем совершать новый марафон для установления невиданного рекорда. У меня в кармане командировка и суточные редакции республиканской газеты. Я должен кое-что видеть. Иначе я ничего не напишу.
– Мы никуда не торопимся, правда, Анатолий? – сказала Катя и взглянула на него.
– Правда, – интонация Анатолия была… Впрочем, передать взгляд Кати и интонацию Анатолия – напрасный труд.
ПОЧИТАЮ ВСЕЙ ДУШОЙ
Два года назад в осенний неяркий день Иванов Иван Иванович у жёлтой колоннады совнархоза ждал машину из поморского бумкомбината.
Машина к двенадцати ноль-ноль не пришла. И в половине первого её не видно было. «Волга» цвета «воронье крыло», невымытая, с невыспавшимся шофёром, подошла к двум часам.
– Извините. Вы будете новый директор бумкомбината, товарищ Иванов? – спросил шофёр, выйдя из машины.
– Я.
– Не меня ругайте… Мне только в двенадцать часов сказали: «Поезжай за новым директором». Я тут же покатил, ночь работал. Еще не спал, не умывался.
– Завтракали?
– Где ж… Поехали, товарищ директор?
– Через полчаса. Вон кафе-автомат.
Иванов поднялся на второй этаж совнархоза. Встретил Пунькина, когда-то отпустившего Яшу Сверчка с дипломом в кармане.
– Иван Иванович, считаю, что порядок останется прежний… Прежде чем послать к вам специалиста, я предварительно согласую с вами, – сказал Пунькин.
– Специалистов направляйте без всяких согласований, – ответил Иванов.
Пунькин не понял, но и уточнять не стал – ему всё равно.
Через полчаса шофёр делал вид, что старается – замурзанной сальной тряпкой наводил «блеск» на машину.
Конечно, секретарь директора бумкомбината приказала шофёру отправиться за новым директором не в двенадцать утра, а в половине одиннадцатого. Выехав в одиннадцать, шофёр Корюшкин первым делом завернул на автобусную станцию и взял попутных пассажиров. В Ломоносовске сперва отвез пассажиров домой, а уж потом «заскочил» в совнархоз за директором. Единственное, что было правдой, – он не успел закусить.
Иванов позвонил на бумкомбинат секретарю:
– Говорит Иванов. Прошу уточнить, когда вы распорядились, чтобы машина отправилась за мной, в Ломоносовск?
– Точно в половине одиннадцатого, – едва переводя дыхание, сказала секретарь. – Он мог успеть.
– Спасибо. Не волнуйтесь. Я выезжаю.
Иванов сел рядом с шофёром.
– Позавтракали?
– Да. Спасибо. А то только гоняют.
– Чья машина?
– А кого хотите, все и гоняют её. У старого директора «ЗИЛ» и «Волга». А послали меня. На «ЗИЛе» он сам поехал куда-то, на «Волге» жена укатила в Ломоносовск.
Иванов следовал в Поморск не спеша. Останавливал машину у чужих лесобирж, разговаривал с машинистами, водителями лесовозов, грузчиками, заходил в дорожные чайные, столовые.
«Понятно, почему он велел мне позавтракать, – подумал Корюшкин. – Не торопится на свой комбинат. Чужие порядки изучает. Со всеми разговаривает, не то что Благинин…»
– Теперь на нашу лесобиржу, – приказал Иванов после очередной остановки.
Корюшкин, пока Иванов говорил с машинистами, грузчиками, добыл чистую тряпку, вымыл машину, щеткой почистил сиденье, сам умылся и причесался, раз на то пошло.
Седок не должен пояснять шофёру, каков он. Шофёр – о! Он сам даст вам характеристику с первого взгляда. Он всё замечает. Как вы усаживаетесь, закрываете дверцу, каким тоном говорите: «Поехали». Как вы важничаете, насупившись словно индюк. Находитесь ли вы под туфелькой «на шпильке» или под башмаком собственной супруги – шофёр всё знает. Больше всего водитель легковой машины не уважает начальника, который панибратством с шофером пытается прикрывать мелкие и крупные грешки.
Корюшкин безошибочно определил, каков новый «хозяин» комбината, и всю дорогу вдохновенно драил машину. Когда подъехали к своей лесобирже, «Волга» сверкала. Корюшкин выглядел подтянутым и торжественным.
Вахтер Агафонов, в полувоенной тёмно-зеленой форме, важный и загадочный, потребовал документы. Иванов вышел из машины, предъявил удостоверение с фотокарточкой. Агафонов внимательно прочитал.
– Очень приятно. Вы – новый директор, товарищ Иванов?
– Ваша фамилия?
– Агафонов, Павел Захарович.
– Иван Иванович.
– Прошу проехать, – любезно разрешил Агафонов.
Корюшкин за спиной Иванова успел поднять большой палец, Агафонов моргнул – характеристика принята.
Иванов отметил – на лицах всех, с кем он говорил по дороге, знакомая чисто северная гордость. Вот и Агафонов – ни угоднической улыбки, ни торопливого полупоклона, только с достоинством приложил руку к козырьку.
Иванов и за ним Корюшкин по узкой дамбе подошли к уникальным кранам на рельсах. Рельсы на наклонной каменной насыпи, башни тоже с уклоном. Каждая с восьмиэтажный дом. Кран вылавливает плавающий кругляк, сам комплектует его в пучки и по стальному тросу транспортирует пучок для укладки в штабеля. Трос протянут к тыловой контрбашне, стоящей почти в километре от береговой.
На рельсах три крана. Два бездействовали. Начальник крановых сооружений пояснил – третий день ждёт электромеханика.
– И часто ждёте? – спросил Иванов.
– Больше ждём, чем работаем.
Бревна к месту выкатки подгонял небольшой буксирный пароходик «Вьюга». «Вьюга» толкала кругляк, умело лавируя.
– Эй, начальник, иди к нам! – крикнул шкипер «Вьюги».
– Как я доберусь до вашей «Вьюги»?
– К мосткам подойду.
«Вьюга» дала задний ход, вышла из запани и причалила к широким мосткам, на которых стоял домик для обогрева, отдыха работающих у кранов.
Старик, кряжистый помор, шкипер толкача, приложил руку к чёрной фуражке с белым кантом и потускневшим глянцевым козырьком. Поздоровался с Ивановым за руку.
В домике на длинном столе два чайника с горячей и холодной водой, солонка. В висячем шкафу посуда, чашки. На полочке книги, брошюры, и рядом с ней тихо, монотонно что-то твердит репродуктор.
– Ты как насчёт Ленина? – сразу без предисловий спросил шкипер.
Иванов посмотрел на снимок чуть прищурившегося Владимира Ильича во дворе Кремля.
– Почитаю всей душой, – просто ответил Иванов.
– И я, весь честный народ. Так?! Сочинения его напечатаны? А?
– Напечатаны.
– А почему не исполняют его учение? Эти краны сколько народных рублей стоят? Много стоят. И много стоят. Они стоят, и пилорамы стоят, а директор в кресле сидит.
– Вы бы поговорили с директором.
– А я его видел? Мы на собрании лесобиржи просили – вы вам хоть его портрет покажите.
Корюшкин и заглянувшие в домик на сваях машинисты и рабочие кранов расхохотались, они уже знали, что к ним приехал новый директор.
– Я – директор комбината.
– Неужели же?
– Новый директор, Иванов Иван Иванович, – торопливо объявил Корюшкин.
– Ага! Ну, раз ты сперва к народу, а потом в кабинет… Ничего… Примета хорошая, – серьёзно сказал шкипер.
Старичок шкипер, Шахурин Алексей Семёнович, произнес монолог без патетики. Чувствовалась осведомленность о делах на комбинате, дельные мысли, как всё исправить, много тепла, юмора и глубокая искренность.
– Ты откуда сам?
– Из Петрозаводска. В карельских лесах вырос.
– Добро. Ну с богом, приступай.
– Приходите, Алексей Семёнович, в управление комбината. Еще поговорим.
– Не приду, там у вас на всю контору дерьмом воняет, сортир не могут содержать в порядке.
Домик затрясся – так грохнули механики и машинисты.
– Пригласили меня один раз в контору. Прихожу. Оказывается, московский театр приехал, билеты предлагают: поезжай, мол, старик, за счёт завкома. Не взял. Ежели награждать билетами, вы мне их сюда привезите… И что же?! Посадил я в выходной на «Вьюгу» наших крановщиков с их бабами и повел судно в Ломоносовск. За свой счёт билеты купили. А мне выговор – зачем буксир гонял. Ну, выговор правильный… Только и у меня характер есть.
Машина к двенадцати ноль-ноль не пришла. И в половине первого её не видно было. «Волга» цвета «воронье крыло», невымытая, с невыспавшимся шофёром, подошла к двум часам.
– Извините. Вы будете новый директор бумкомбината, товарищ Иванов? – спросил шофёр, выйдя из машины.
– Я.
– Не меня ругайте… Мне только в двенадцать часов сказали: «Поезжай за новым директором». Я тут же покатил, ночь работал. Еще не спал, не умывался.
– Завтракали?
– Где ж… Поехали, товарищ директор?
– Через полчаса. Вон кафе-автомат.
Иванов поднялся на второй этаж совнархоза. Встретил Пунькина, когда-то отпустившего Яшу Сверчка с дипломом в кармане.
– Иван Иванович, считаю, что порядок останется прежний… Прежде чем послать к вам специалиста, я предварительно согласую с вами, – сказал Пунькин.
– Специалистов направляйте без всяких согласований, – ответил Иванов.
Пунькин не понял, но и уточнять не стал – ему всё равно.
Через полчаса шофёр делал вид, что старается – замурзанной сальной тряпкой наводил «блеск» на машину.
Конечно, секретарь директора бумкомбината приказала шофёру отправиться за новым директором не в двенадцать утра, а в половине одиннадцатого. Выехав в одиннадцать, шофёр Корюшкин первым делом завернул на автобусную станцию и взял попутных пассажиров. В Ломоносовске сперва отвез пассажиров домой, а уж потом «заскочил» в совнархоз за директором. Единственное, что было правдой, – он не успел закусить.
Иванов позвонил на бумкомбинат секретарю:
– Говорит Иванов. Прошу уточнить, когда вы распорядились, чтобы машина отправилась за мной, в Ломоносовск?
– Точно в половине одиннадцатого, – едва переводя дыхание, сказала секретарь. – Он мог успеть.
– Спасибо. Не волнуйтесь. Я выезжаю.
Иванов сел рядом с шофёром.
– Позавтракали?
– Да. Спасибо. А то только гоняют.
– Чья машина?
– А кого хотите, все и гоняют её. У старого директора «ЗИЛ» и «Волга». А послали меня. На «ЗИЛе» он сам поехал куда-то, на «Волге» жена укатила в Ломоносовск.
Иванов следовал в Поморск не спеша. Останавливал машину у чужих лесобирж, разговаривал с машинистами, водителями лесовозов, грузчиками, заходил в дорожные чайные, столовые.
«Понятно, почему он велел мне позавтракать, – подумал Корюшкин. – Не торопится на свой комбинат. Чужие порядки изучает. Со всеми разговаривает, не то что Благинин…»
– Теперь на нашу лесобиржу, – приказал Иванов после очередной остановки.
Корюшкин, пока Иванов говорил с машинистами, грузчиками, добыл чистую тряпку, вымыл машину, щеткой почистил сиденье, сам умылся и причесался, раз на то пошло.
Седок не должен пояснять шофёру, каков он. Шофёр – о! Он сам даст вам характеристику с первого взгляда. Он всё замечает. Как вы усаживаетесь, закрываете дверцу, каким тоном говорите: «Поехали». Как вы важничаете, насупившись словно индюк. Находитесь ли вы под туфелькой «на шпильке» или под башмаком собственной супруги – шофёр всё знает. Больше всего водитель легковой машины не уважает начальника, который панибратством с шофером пытается прикрывать мелкие и крупные грешки.
Корюшкин безошибочно определил, каков новый «хозяин» комбината, и всю дорогу вдохновенно драил машину. Когда подъехали к своей лесобирже, «Волга» сверкала. Корюшкин выглядел подтянутым и торжественным.
Вахтер Агафонов, в полувоенной тёмно-зеленой форме, важный и загадочный, потребовал документы. Иванов вышел из машины, предъявил удостоверение с фотокарточкой. Агафонов внимательно прочитал.
– Очень приятно. Вы – новый директор, товарищ Иванов?
– Ваша фамилия?
– Агафонов, Павел Захарович.
– Иван Иванович.
– Прошу проехать, – любезно разрешил Агафонов.
Корюшкин за спиной Иванова успел поднять большой палец, Агафонов моргнул – характеристика принята.
Иванов отметил – на лицах всех, с кем он говорил по дороге, знакомая чисто северная гордость. Вот и Агафонов – ни угоднической улыбки, ни торопливого полупоклона, только с достоинством приложил руку к козырьку.
Иванов и за ним Корюшкин по узкой дамбе подошли к уникальным кранам на рельсах. Рельсы на наклонной каменной насыпи, башни тоже с уклоном. Каждая с восьмиэтажный дом. Кран вылавливает плавающий кругляк, сам комплектует его в пучки и по стальному тросу транспортирует пучок для укладки в штабеля. Трос протянут к тыловой контрбашне, стоящей почти в километре от береговой.
На рельсах три крана. Два бездействовали. Начальник крановых сооружений пояснил – третий день ждёт электромеханика.
– И часто ждёте? – спросил Иванов.
– Больше ждём, чем работаем.
Бревна к месту выкатки подгонял небольшой буксирный пароходик «Вьюга». «Вьюга» толкала кругляк, умело лавируя.
– Эй, начальник, иди к нам! – крикнул шкипер «Вьюги».
– Как я доберусь до вашей «Вьюги»?
– К мосткам подойду.
«Вьюга» дала задний ход, вышла из запани и причалила к широким мосткам, на которых стоял домик для обогрева, отдыха работающих у кранов.
Старик, кряжистый помор, шкипер толкача, приложил руку к чёрной фуражке с белым кантом и потускневшим глянцевым козырьком. Поздоровался с Ивановым за руку.
В домике на длинном столе два чайника с горячей и холодной водой, солонка. В висячем шкафу посуда, чашки. На полочке книги, брошюры, и рядом с ней тихо, монотонно что-то твердит репродуктор.
– Ты как насчёт Ленина? – сразу без предисловий спросил шкипер.
Иванов посмотрел на снимок чуть прищурившегося Владимира Ильича во дворе Кремля.
– Почитаю всей душой, – просто ответил Иванов.
– И я, весь честный народ. Так?! Сочинения его напечатаны? А?
– Напечатаны.
– А почему не исполняют его учение? Эти краны сколько народных рублей стоят? Много стоят. И много стоят. Они стоят, и пилорамы стоят, а директор в кресле сидит.
– Вы бы поговорили с директором.
– А я его видел? Мы на собрании лесобиржи просили – вы вам хоть его портрет покажите.
Корюшкин и заглянувшие в домик на сваях машинисты и рабочие кранов расхохотались, они уже знали, что к ним приехал новый директор.
– Я – директор комбината.
– Неужели же?
– Новый директор, Иванов Иван Иванович, – торопливо объявил Корюшкин.
– Ага! Ну, раз ты сперва к народу, а потом в кабинет… Ничего… Примета хорошая, – серьёзно сказал шкипер.
Старичок шкипер, Шахурин Алексей Семёнович, произнес монолог без патетики. Чувствовалась осведомленность о делах на комбинате, дельные мысли, как всё исправить, много тепла, юмора и глубокая искренность.
– Ты откуда сам?
– Из Петрозаводска. В карельских лесах вырос.
– Добро. Ну с богом, приступай.
– Приходите, Алексей Семёнович, в управление комбината. Еще поговорим.
– Не приду, там у вас на всю контору дерьмом воняет, сортир не могут содержать в порядке.
Домик затрясся – так грохнули механики и машинисты.
– Пригласили меня один раз в контору. Прихожу. Оказывается, московский театр приехал, билеты предлагают: поезжай, мол, старик, за счёт завкома. Не взял. Ежели награждать билетами, вы мне их сюда привезите… И что же?! Посадил я в выходной на «Вьюгу» наших крановщиков с их бабами и повел судно в Ломоносовск. За свой счёт билеты купили. А мне выговор – зачем буксир гонял. Ну, выговор правильный… Только и у меня характер есть.
УЧТУ!
Иванов принимал бумкомбинат от директора Благинина. Благинина назначили в министерство, не бог весть каким начальником, но всё-таки человек едет в Москву. И квартира уже есть и всё положенное по должности.
Народ, личный состав комбината, включая вахтера, определили: «Тесть вытащил». Собственно говоря, так оно и было.
Оканчивая вуз, Благинин одновременно разорвал близкие отношения со студенткой Ирой Баевой. В течение одной недели. Не мешкая, женился на дочери доктора технических наук, члена ученого совета и т. п. (в течение другой недели).
Женился, но… в Москве не удержался. Тесть не развил ожидаемую деятельность, пришлось убыть с женой в Калининград на целлюлозно-бумажный комбинат. Затем перекочевал на Украину главным инженером, и то спустя шесть лет. И наконец (тесть развил необходимую деятельность) в Москву. Пять лет Благинин сидел на чемоданах на поморском комбинате, уверяя с трибуны пленумов, конференций, сессий, что он душой северянин и останется им навсегда. Благинин нравился кое-кому. За высокое мастерство умалчивать.
Управление совнархоза путало, декларировало, не руководило.
И заявлять Благинин умел. Говорил – любо слушать. Кое-кому очень импонировал его вид. Выглядел, точь-в-точь как на сцене выглядит положительный герой директор: немного седины, баритон, отличный костюм. И (зритель сочувствует)… не очень счастлив в семейной жизни. Жена не понимает его тревожной души, куда-то постоянно стремящейся. Отсюда конфликт. В конце пьесы положительный герой директор говорит жене хорошо поставленным голосом:
– Аня, пойми меня…
После лирической паузы… Звонок. У телефона секретарь обкома. Герой-директор понял свою ошибку… И идёт занавес.
Трудно определить, на какой глубине в душе Благинина таился хамоватый барин. Он не только не позаботился о машине для Иванова, но даже не встретил товарища, коллегу, прибывшего сменить его.
Что для него какой-то Иванов из Карелии. Бумкомбинат выполнил квартальную программу на сто один процент, в кармане благодарность совнархоза, в том же кармане приказ о назначении в министерство. Стоит ли церемониться.
Только немногие знали, что это за сто один процент. Нет, никаких приписок, боже упаси. Благинин не так безрассуден. Гораздо проще утаить возможности комбината, действительный выход целлюлозы в удачные месяцы и потом показать её, когда дело плохо. Старая уловка, всем известная. Но действенная.
В тот час, когда Иванов сидел в домике крановщиков, Благинин в ресторане «Северный» в банкетном зале давал прощальный завтрак для приближенных и содействовавших. Организовал банкет коммерческий директор Арутянц. Приближенных было немного, в целом – сорок два человека.
Отлично поев, изрядно выпив, предельно восхвалив Благинина, банкетчики уже на улице произносили заключительные слова:
– Ловкач!
– Карьерист!
– Златоуст!
– Притвора!
– Эгоист!
Самое последнее слово произнес Арутянц:
– Феодал!
Мораль: не надо устраивать прощальных банкетов. Не стоит. Даже за государственный счёт.
– Поеду.
– Комбинат работает значительно ниже своих возможностей. Нынешнего директора Благинина отзываем. На другой комбинат не назначаем. Время требует директоров иного стиля. Вы вполне соответствуете. Поезжайте в отпуск – и в Поморск. Благинин был любимцем областного руководства, но не коллектива. Учтите.
– Учту!
Первым из Ломоносовска (прямо из банкетного зала) примчался непревзойденно хитрый Арутянц. Представился Иванову. Осведомился – где до отъезда семьи Благинина желает разместиться уважаемый Иван Иванович, о котором коллектив слышал столько хорошего.
– Есть помещение для приезжающих?
– Конечно. Особое. Для высоких представителей.
– Ну, вот там.
Отпустив Арутянца, Иванов покинул заводоуправление. Шёл по улице, сплошь устланной досками в четыре пальца толщины. По ним машины катили как по паркету. На правой стороне двухэтажные деревянные дома, многоквартирные, на левой новенькие каменные. В конце улицы коттеджи. Центральная площадь асфальтирована, в центре её Дворец культуры. Стены тёмно-салатового цвета, колонны портика белые. Универмаг. Столовая номер пять. Рядом здание завкома и парткома. Иванов поднялся на второй этаж. Зашёл в партком.
– Коммунисты не жалуются, что партком расположен не на территории завода?
– Наоборот. Кончил работу, пришёл домой, переоделся и идёт в партком по делу, за поручением. Заодно заходит в кабинет политического просвещения – он на этой же площадке. Заходят в партком и члены семей коммунистов и беспартийные. По утрам я бываю в цехах. Кроме того, в цехах работают члены партийного комитета. Не обязательно обращаться только к секретарю.
На традиционном длинном столе лежали тетради – дневник членов парткома. Каждый записывает, что им сделано. Готовит предложения, вносит замечания членов партийной организации.
Иванов узнал – секретарь партийного комитета окончил Ленинградский политехнический, работал мастером, начальником смены, секретарем цеховой партийной организации.
Два часа беседовал Иван Иванович с секретарем парткома Алехиным, Леонидом Федоровичем.
Иванов зашёл в просторный зал – читальню кабинета политического просвещения. Столики. На них лампы под плафонами.
– Посещают?
– Посещают. Главным образом заочники.
Народ, личный состав комбината, включая вахтера, определили: «Тесть вытащил». Собственно говоря, так оно и было.
Оканчивая вуз, Благинин одновременно разорвал близкие отношения со студенткой Ирой Баевой. В течение одной недели. Не мешкая, женился на дочери доктора технических наук, члена ученого совета и т. п. (в течение другой недели).
Женился, но… в Москве не удержался. Тесть не развил ожидаемую деятельность, пришлось убыть с женой в Калининград на целлюлозно-бумажный комбинат. Затем перекочевал на Украину главным инженером, и то спустя шесть лет. И наконец (тесть развил необходимую деятельность) в Москву. Пять лет Благинин сидел на чемоданах на поморском комбинате, уверяя с трибуны пленумов, конференций, сессий, что он душой северянин и останется им навсегда. Благинин нравился кое-кому. За высокое мастерство умалчивать.
Управление совнархоза путало, декларировало, не руководило.
И заявлять Благинин умел. Говорил – любо слушать. Кое-кому очень импонировал его вид. Выглядел, точь-в-точь как на сцене выглядит положительный герой директор: немного седины, баритон, отличный костюм. И (зритель сочувствует)… не очень счастлив в семейной жизни. Жена не понимает его тревожной души, куда-то постоянно стремящейся. Отсюда конфликт. В конце пьесы положительный герой директор говорит жене хорошо поставленным голосом:
– Аня, пойми меня…
После лирической паузы… Звонок. У телефона секретарь обкома. Герой-директор понял свою ошибку… И идёт занавес.
Трудно определить, на какой глубине в душе Благинина таился хамоватый барин. Он не только не позаботился о машине для Иванова, но даже не встретил товарища, коллегу, прибывшего сменить его.
Что для него какой-то Иванов из Карелии. Бумкомбинат выполнил квартальную программу на сто один процент, в кармане благодарность совнархоза, в том же кармане приказ о назначении в министерство. Стоит ли церемониться.
Только немногие знали, что это за сто один процент. Нет, никаких приписок, боже упаси. Благинин не так безрассуден. Гораздо проще утаить возможности комбината, действительный выход целлюлозы в удачные месяцы и потом показать её, когда дело плохо. Старая уловка, всем известная. Но действенная.
В тот час, когда Иванов сидел в домике крановщиков, Благинин в ресторане «Северный» в банкетном зале давал прощальный завтрак для приближенных и содействовавших. Организовал банкет коммерческий директор Арутянц. Приближенных было немного, в целом – сорок два человека.
Отлично поев, изрядно выпив, предельно восхвалив Благинина, банкетчики уже на улице произносили заключительные слова:
– Ловкач!
– Карьерист!
– Златоуст!
– Притвора!
– Эгоист!
Самое последнее слово произнес Арутянц:
– Феодал!
Мораль: не надо устраивать прощальных банкетов. Не стоит. Даже за государственный счёт.
* * *
– Поедете на Север, в Поморск, директором бумкомбината?– Поеду.
– Комбинат работает значительно ниже своих возможностей. Нынешнего директора Благинина отзываем. На другой комбинат не назначаем. Время требует директоров иного стиля. Вы вполне соответствуете. Поезжайте в отпуск – и в Поморск. Благинин был любимцем областного руководства, но не коллектива. Учтите.
– Учту!
Первым из Ломоносовска (прямо из банкетного зала) примчался непревзойденно хитрый Арутянц. Представился Иванову. Осведомился – где до отъезда семьи Благинина желает разместиться уважаемый Иван Иванович, о котором коллектив слышал столько хорошего.
– Есть помещение для приезжающих?
– Конечно. Особое. Для высоких представителей.
– Ну, вот там.
Отпустив Арутянца, Иванов покинул заводоуправление. Шёл по улице, сплошь устланной досками в четыре пальца толщины. По ним машины катили как по паркету. На правой стороне двухэтажные деревянные дома, многоквартирные, на левой новенькие каменные. В конце улицы коттеджи. Центральная площадь асфальтирована, в центре её Дворец культуры. Стены тёмно-салатового цвета, колонны портика белые. Универмаг. Столовая номер пять. Рядом здание завкома и парткома. Иванов поднялся на второй этаж. Зашёл в партком.
* * *
Секретарю парткома ровно тридцать лет. Невысокий молодой человек, светлоглазый, без наигранной солидности, никого «из себя не изображает», никому не подражает. Узнав, что он усадил на стул нового директора бумкомбината, остался таким же, каким пребывал до этого известия.– Коммунисты не жалуются, что партком расположен не на территории завода?
– Наоборот. Кончил работу, пришёл домой, переоделся и идёт в партком по делу, за поручением. Заодно заходит в кабинет политического просвещения – он на этой же площадке. Заходят в партком и члены семей коммунистов и беспартийные. По утрам я бываю в цехах. Кроме того, в цехах работают члены партийного комитета. Не обязательно обращаться только к секретарю.
На традиционном длинном столе лежали тетради – дневник членов парткома. Каждый записывает, что им сделано. Готовит предложения, вносит замечания членов партийной организации.
Иванов узнал – секретарь партийного комитета окончил Ленинградский политехнический, работал мастером, начальником смены, секретарем цеховой партийной организации.
Два часа беседовал Иван Иванович с секретарем парткома Алехиным, Леонидом Федоровичем.
Иванов зашёл в просторный зал – читальню кабинета политического просвещения. Столики. На них лампы под плафонами.
– Посещают?
– Посещают. Главным образом заочники.
ЧЕМ ВЫ НЕДОВОЛЬНЫ?
Через несколько дней в зале-читальне кабинета политического просвещения по просьбе Иванова собрались молодые технические силы комбината – около семидесяти инженеров, техников, лаборантов, свободных от смен.
До начала разглядывали Иванова. Конечно, куда ему по виду до Благинина. Так себе, ничего приметного.
– Он карел. Видишь, чуть удлиненное лицо, льняные волосы, глаза цвета озерной воды.
– Ерунда! Обыкновенный русак.
Обзором внешнего вида нового директора занимались две прелестные девушки, инженеры центральной лаборатории. Одна в белом, другая в лиловом свитере.
Иванов посмотрел на часы – ровно девятнадцать часов. Сел за столик посреди зала, рядом с Алехиным.
– Итак, я – Иванов Иван Иванович. Ну что ещё? Родился в Петрозаводске, в семье рабочего. Окончил московский вуз в сорок первом году. Начал войну лейтенантом, окончил капитаном. Последняя работа – главный инженер бумкомбината в Карелии. Беседа наша неофициальная. Между тем я придаю ей серьезное значение. У меня к вам два вопроса: имеются ли среди вас такие товарищи, которые не собираются покинуть бумкомбинат при первой же возможности?
Тишина. Две секунды. Затем общий молодой смех. После затишья несколько голосов:
– Есть такие.
Еще большее оживление. Смеётся и Иванов.
– Обсуждать первый вопрос не станем, пока. Вопрос второй: чем вы недовольны?
Тишина. Редкие реплики.
– Позвольте, я немного поясню постановку вопроса. Что может удовлетворить молодого специалиста, бывшего жителя большого города, ныне работающего в Поморске? Климат не в счёт. С одной стороны море, с другой – река, чудесное мягкое лето, великолепная здоровая зима. Главное – оснащённый комбинат. Приличный Дом культуры. До областного города два часа езды. Казалось бы… Что же необходимо, повторяю, чтобы удовлетворить запросы молодых специалистов?
В первую очередь – удобное, современное жильё (оживление в зале). Им на комбинате никто никогда всерьёз не занимался (гром аплодисментов). Овации не нужны. Ни мне, ни вам. Мы просто беседуем. Второе: здоровый, разумный досуг. Его нет. Идёт кинопрокат большей частью стареньких фильмов. Спорт случайный…
И третье, самое главное – перспектива. У каждого естественное желание, свойственное советской Молодёжи, не топтаться на месте. Всё же, чем вы недовольны? А вот чем. Утверждаю, вы недовольны варварским отношением к технике, расточительным расходованием материалов, электроэнергии и неоправданно барским отношением к нашему времени. Я говорю о всяких нудных многочисленных совещаниях (морской прибой, шторм).
Вы говорили, возмущались, но вас не хотели слушать (зал притих). Требовали одно – план, план, план. Много позы, ещё больше трескучих слов и обособленность тех, кто призывал вас быть энтузиастами. Теперь кто желает без горячности, сидя, с места, как будто мы беседуем за круглым столом… пояснить, поправить меня либо дополнить?
Только теперь все обратили внимание, что столик Иванова и Алехина стоит посредине зала.
Один за другим к столику выходили молодые специалисты и поясняли, как просил Иванов. Слушая их, директор бумкомбината подумал – этими парнями и девушками могут гордиться институты и вузы, где они воспитывались. О жилье, досуге, спорте говорят вскользь, мимоходом. А вот о пренебрежении к новаторам, к рационализаторам, о немыслимом разгильдяйском отношении к машинам, сырью, драгоценным материалам, о равнодушии к тем, кто добивается разительных успехов, – вот что их возмущает и порой вызывает апатию молодых специалистов. Не то что не поощряли материально, но даже доброго слова они в свой адрес не слышали. А вот резких, порой грубых слов, окриков – сколько угодно.
– Больше всего нас обескураживает неправда на каждом шагу. Сами творят неправду и от нас требуют её, – сообщила девушка в лиловом свитере.
Встал инженер по автоматизации и механизации с аккуратным пробором, черноглазый, почти юноша, в тёмно-красном галстуке.
– Что нас удерживает здесь? Только одно – совесть. Один главбух Каширин может погасить последний творческий огонек.
Главбух Каширин, сутулый, желчный старик, с седоватой бородкой, с длинными, костлявыми пальцами, особенно досаждал молодым специалистам. Непременно урежет даже минимальную премию. Десять раз заставит менять справку, потребует визу лица, не имеющего никакого отношения к работе специалиста. Годами не оплачивал премии за рационализацию или за неплановую работу.
Многое узнал в тот вечер Иванов. И заключил беседу:
– Если я сейчас ничего не провозглашаю, это значит, что буду действовать. Решительно. Будем думать о жилье, досуге и творческих перспективах каждого. Прошу вас в течение года не покидать комбинат и работать. А там будете решать. Прошу обращаться ко мне по любому поводу. Не всегда – это естественно – можно попасть ко мне на прием или застать в кабинете. Пишите записку: «Уважаемый Иван Иванович…» «Уважаемый» обязательно.
До начала разглядывали Иванова. Конечно, куда ему по виду до Благинина. Так себе, ничего приметного.
– Он карел. Видишь, чуть удлиненное лицо, льняные волосы, глаза цвета озерной воды.
– Ерунда! Обыкновенный русак.
Обзором внешнего вида нового директора занимались две прелестные девушки, инженеры центральной лаборатории. Одна в белом, другая в лиловом свитере.
Иванов посмотрел на часы – ровно девятнадцать часов. Сел за столик посреди зала, рядом с Алехиным.
– Итак, я – Иванов Иван Иванович. Ну что ещё? Родился в Петрозаводске, в семье рабочего. Окончил московский вуз в сорок первом году. Начал войну лейтенантом, окончил капитаном. Последняя работа – главный инженер бумкомбината в Карелии. Беседа наша неофициальная. Между тем я придаю ей серьезное значение. У меня к вам два вопроса: имеются ли среди вас такие товарищи, которые не собираются покинуть бумкомбинат при первой же возможности?
Тишина. Две секунды. Затем общий молодой смех. После затишья несколько голосов:
– Есть такие.
Еще большее оживление. Смеётся и Иванов.
– Обсуждать первый вопрос не станем, пока. Вопрос второй: чем вы недовольны?
Тишина. Редкие реплики.
– Позвольте, я немного поясню постановку вопроса. Что может удовлетворить молодого специалиста, бывшего жителя большого города, ныне работающего в Поморске? Климат не в счёт. С одной стороны море, с другой – река, чудесное мягкое лето, великолепная здоровая зима. Главное – оснащённый комбинат. Приличный Дом культуры. До областного города два часа езды. Казалось бы… Что же необходимо, повторяю, чтобы удовлетворить запросы молодых специалистов?
В первую очередь – удобное, современное жильё (оживление в зале). Им на комбинате никто никогда всерьёз не занимался (гром аплодисментов). Овации не нужны. Ни мне, ни вам. Мы просто беседуем. Второе: здоровый, разумный досуг. Его нет. Идёт кинопрокат большей частью стареньких фильмов. Спорт случайный…
И третье, самое главное – перспектива. У каждого естественное желание, свойственное советской Молодёжи, не топтаться на месте. Всё же, чем вы недовольны? А вот чем. Утверждаю, вы недовольны варварским отношением к технике, расточительным расходованием материалов, электроэнергии и неоправданно барским отношением к нашему времени. Я говорю о всяких нудных многочисленных совещаниях (морской прибой, шторм).
Вы говорили, возмущались, но вас не хотели слушать (зал притих). Требовали одно – план, план, план. Много позы, ещё больше трескучих слов и обособленность тех, кто призывал вас быть энтузиастами. Теперь кто желает без горячности, сидя, с места, как будто мы беседуем за круглым столом… пояснить, поправить меня либо дополнить?
Только теперь все обратили внимание, что столик Иванова и Алехина стоит посредине зала.
Один за другим к столику выходили молодые специалисты и поясняли, как просил Иванов. Слушая их, директор бумкомбината подумал – этими парнями и девушками могут гордиться институты и вузы, где они воспитывались. О жилье, досуге, спорте говорят вскользь, мимоходом. А вот о пренебрежении к новаторам, к рационализаторам, о немыслимом разгильдяйском отношении к машинам, сырью, драгоценным материалам, о равнодушии к тем, кто добивается разительных успехов, – вот что их возмущает и порой вызывает апатию молодых специалистов. Не то что не поощряли материально, но даже доброго слова они в свой адрес не слышали. А вот резких, порой грубых слов, окриков – сколько угодно.
– Больше всего нас обескураживает неправда на каждом шагу. Сами творят неправду и от нас требуют её, – сообщила девушка в лиловом свитере.
Встал инженер по автоматизации и механизации с аккуратным пробором, черноглазый, почти юноша, в тёмно-красном галстуке.
– Что нас удерживает здесь? Только одно – совесть. Один главбух Каширин может погасить последний творческий огонек.
Главбух Каширин, сутулый, желчный старик, с седоватой бородкой, с длинными, костлявыми пальцами, особенно досаждал молодым специалистам. Непременно урежет даже минимальную премию. Десять раз заставит менять справку, потребует визу лица, не имеющего никакого отношения к работе специалиста. Годами не оплачивал премии за рационализацию или за неплановую работу.
Многое узнал в тот вечер Иванов. И заключил беседу:
– Если я сейчас ничего не провозглашаю, это значит, что буду действовать. Решительно. Будем думать о жилье, досуге и творческих перспективах каждого. Прошу вас в течение года не покидать комбинат и работать. А там будете решать. Прошу обращаться ко мне по любому поводу. Не всегда – это естественно – можно попасть ко мне на прием или застать в кабинете. Пишите записку: «Уважаемый Иван Иванович…» «Уважаемый» обязательно.