Эдель Михаил. Чем вы недовольны?

   Зал грохнул.
   – Серьёзно. Изложите просьбу, предложение в любой форме. Я приму меры незамедлительно. Можете не сомневаться.

ХОЧЕТ ЛИ БУХГАЛТЕРИЯ?

   Через два с половиной месяца в кабинете нового главного инженера Бориса Ивановича Шпиля сидел секретарь парткома Алехин. Борис Иванович позвонил новому главбуху Якову Соломоновичу Бурштейну. Бурштейна пригласил в Поморск Иванов. Шесть лет подряд главный инженер Иванов и главбух Бурштейн работали в Карелии на одном комбинате.
   – Леонид Федорович, сейчас придёт Бурштейн, старайтесь не улыбаться. Вы поближе познакомитесь с чудесным и честнейшим человеком. Приехал в Поморск исключительно в силу дружбы, хотя ему шестьдесят три года, а Иванову значительно меньше, как вы знаете.
   Вошёл Бурштейн. Ростом, лицом, голосом и общим видом главбух походил на народного артиста Ярона.
   – Леонид Федорович, мое почтение, – сказал Бурштейн.
   – Яков Соломонович, что больше всего наносит ущерб комбинату, его финансовым накоплениям? – спросил Шпиль.
   – Что это, сдача техминимума? Бурштейн уселся в кресле поудобней.
   – Да, – сказал Шпиль, уже знавший, как надо разговаривать с Бурштейном.
   – А вы, Леонид Федорович, надеюсь, член комиссии?
   – Да, – не выдержал и улыбнулся Алехин.
   – Тогда другое дело. Когда партийное руководство на месте, ничего не страшно. Наш главный враг – простой механизмов. А почему они стоят? Потому что фактически никто не отвечает за их неправильное использование, в особенности за уход и профилактику.
   – Верно, – сказал Шпиль.
   – Поставьте мне пятерку.
   – Поставили. Кого, по-вашему, следует поощрять, если машина, механизм, кран, станок, пилорама, допустим в течение месяца, не простаивали ни минуты?
   – Тех, кто на них работает…
   – И… ремонтников.
   – Я вас понял. За то, что он в течение месяца не прикасался к машине.
   – То есть он мог прикасаться в порядке профилактики в положенное время.
   – Тогда, конечно, ни одна пилорама стоять не будет.
   – И краны, – добавил Алехин.
   – Может ли бухгалтерия оплачивать…
   – Никогда не спрашивайте, «может ли бухгалтерия», надо спрашивать: «хочет ли бухгалтерия?» Да, бухгалтерия хочет.
   – Иван Иванович считает…
   – Тоже мне авторитет!
   – Интересно, кто для вас авторитет?
   – Советская власть в целом.
   – Отличная, свежая мысль, – заметил Шпиль. – Создается большая централизованная группа наладчиков, ремонтников из мастеров всех специальностей, за ними закрепляется техника, вся – и деревоотделочной фабрики, и электролизного завода, и бумажной фабрики. Малейший сигнал – и они спешат к механизму. Прошёл месяц, простоев нет – премия работающему и ремонтникам, за которыми закреплен механизм. Будем экспериментировать шесть месяцев. Потом сделаем выводы.
   – И за новые машины премия?
   – Тем более. Их скорее всего выводят из строя.
   – Ответа не даю. Я поговорю с рабочими, мастерами. Надо, чтобы они одобрили вашу идею. Если они скажут – да, так это будет – да!
   – Они уже сказали, – вмешался Алехин.
   – Вы с ними говорили?
   – Говорил.
   – Теперь я поговорю.
   – А всё-таки ваше мнение? – не отставал Алехин.
   – Я думаю, что электромеханик-ремонтник оставит жену и ночью в бурю полезет на кран, проверить, всё ли в порядке, конечно, если он будет твердо знать, что Яков Соломонович выпишет ему за внимание к крану немного… Может быть, две-три десятки. О которых он, конечно, жене ни слова не скажет. Вы поняли? А однодневный простой уникального крана обходится всего в шестьсот рублей. Так из-за потери шестиста рублей Министерство финансов только тихонько ворчит, а за десятку подымет такой шум… Но мне шестьдесят три года, я уже привык, что имею дело с финчиновниками. Да, товарищ Алехин, я слышал… это правда, что ваш отец большевик с тысяча девятьсот десятого года и был лично знаком с Лениным?
   – Да.
   – И теперь он академик и возглавляет какой-то важный институт? Удивительно!
   – Как он успел?
   – Нет, как он уцелел? Бурштейн поклонился Алехину.
   – Куда ты, Яков Соломонович?
   – К Иванову. У него директор Дома культуры… Чуть-чуть жуликоватый, но дельный парень. Из него ещё можно сделать человека. Иду помогать Иванову.

* * *

   Директор Дома культуры, сравнительно молодой человек с волнистой шевелюрой, норовил выглядеть ужасно культурным. Манерничал вовсю. И немного жульничал… С билетами, счетами на оформление праздников, спектаклей, фестивалей. В меру выпивал и активно ухаживал за солистками клубного балета. Жил отлично и громогласно объявлял себя жертвой «периферийного» искусства.
   Худрук Дома культуры, он же постановщик и режиссер, бывший актер драматического театра в средней полосе, глядел мучеником. Ставил только те пьесы, что ставил на данном этапе МХАТ. Пьесу репетировал около года, за шесть лет поставил четыре пьесы. Пил значительно больше директора, хотя, нередко, и за его счёт.
   Вчера Иванов осмотрел все шестьдесят четыре комнаты и помещения Дворца культуры.
   Дворец Благинин построил добротный, с размахом и несколько купеческим шиком, весомыми люстрами, тяжёлой мебелью и тысячными коврами.
   – Сколько квадратных метров занимает ваш кабинет? – спросил сумрачно Иванов задумчивого худрука.
   – Не считал, Иван Иванович. Но я в нём репетирую.
   – Раз в неделю. Ваш кабинет занимает пятьдесят два метра. И ваш кабинет, товарищ директор Дворца культуры, пятьдесят четыре. Вот план. Итак, весь второй этаж, включая малый зал, ежедневно, повторяю – ежедневно, предоставляется в распоряжение членов клуба. На галерее, занимающей сто двадцать пять метров, и в соседних комнатах – кафе. Ежевечернее. Для членов клуба. Кофе, чай, пирожные, бутерброды, печенье и бокал легкого вина. Ни пива, ни коньяка, ни водки. Пока приучим народ запросто сидеть в кафе.
   В малом зале лекции, концерты своими силами. Веселые обозрения. Во всех комнатах кресла, столики, шахматы, шашки, газеты, журналы. В одной гостиной, например, курят, в соседней нет. В третьей радиола. Хотят, пусть танцуют. Меблировка, как в кафе «Юность» в Москве.
   – А мебель, средства? – оживился директор Дворца.
   – Яков Соломонович, хочет ли бухгалтерия? – Иванов знал, как надо спрашивать Бурштейна.
   – Да, бухгалтерия хочет.
   Вошёл приглашенный Арутянц. Извинился, что опоздал. Иванов сказал ему о новой мебели для Дворца культуры.
   – Где я достану такую мебель в таком количестве?
   – Представьте себе, что вам позвонили из обкома.
   – При чём тут обком?
   – Вам позвонили из обкома, и вы тут же «нашли» на наших складах двадцать шесть тонн бумаги для кондитерской фабрики. Найдёте и мебель.
   – Кстати, отпустите детскому стадиону три кубометра досок. Учтите, у них нет денег и тем более транспорта.
   – Сделаю, Иван Иванович. Буду считать, что звонили из обкома, – рассмеялся Арутянц.
   – Тем более что это так, – ещё веселей рассмеялся Иванов.
   Через два месяца на втором этаже показывали смешное обозрение, веселую сатиру на самих себя. Обозрение повторяли шесть раз. В клуб пришли самые заядлые домоседы – инженеры, рабочие и их жены. Молодёжное кафе работало вовсю. Вход строго по членским билетам. А внизу, в большом зале, в угоду Министерству финансов, демонстрировали старенькие и новые неволнующие фильмы.
   Худрук подал в отставку. Его место заняла группа самодеятельных режиссеров. Верной Дворцу культуры осталась только педагог – хореограф.

ВСЁ ЗНАЕТЕ

   В течение двух лет качество продукции бумкомбината и её себестоимость оставили далеко позади благининские показатели, причём, как известно, далеко не объективные.
   Иванов неизменно посещал цеха, словно по расписанию. Претензий поступало всё меньше. Полной властью были облечены все помощники Иванова.
   Иванов, Шпиль, Алехин и предзавкома Тимофеев переехали из обособленного городка ИТР в четырехквартирный дом-коттедж, недалеко от центральной площади. В их особняки поселили молодых специалистов.
   Главный технолог Прокопьев по этому поводу сказал Иванову:
   – Обитатели поселка ИТР считают ваш переезд в центр Поморска вызовом.
   – А это не вызов – жить обособленно, подальше от семей рабочих, мастеров и других работников комбината? Забираетесь с вечера в свои домики и никуда ни шагу, даже в гости друг к другу не ходите.
   – Мы просили построить в поселке ИТР небольшой клуб, Дом техники.
   – Пожалуйста, стройте. Своими силами. Комбинат поможет. Я бывал в иных Домах техники, от праздника к празднику ни души. Никогда не увидишь семейного инженера. А молодой, он идёт туда, где весело. Я считаю – хватит обособляться.
   – Некоторые считают, что вы добиваетесь, извините за слово, дешевого авторитета.
   – Авторитет есть авторитет. Цену его определяют дела. Понижается ли авторитет Шпиля от того, что он руководит кружком кинолюбителей? Развел в подвале Дома культуры целую кинофабрику. И, к слову, ваша жена, Елизавета Андреевна, отличный музыкант, но вы ей, попросту говоря, не разрешили возглавить музыкальную школу.
   – Она педагог. Работает в школе.
   – И Антонина Васильевна, жена главного механика, педагог и тоже работает в школе, однако руководит университетом культуры.
   – У Елизаветы Андреевны малолетний сын.
   – А у Антонины Васильевны двое детей. И нет бабушки. Извините, Георгий Михайлович, но у меня впечатление, что вы чем-то недовольны? Всегда иронизируете… загадочно улыбаетесь…
   – Да, я недоволен поморской действительностью. Не одним телевизором жив человек.
   – Почему не уезжаете?
   – Что это, намек на уход по «собственному желанию»?
   – Ничуть. И вы это отлично знаете. Займётесь клубом юных техников?
   Прокопьев помолчал, походил по кабинету.
   – Что ж, сопротивляться вам бесполезно.
   – Вы же воспитанник Кировского завода, потомственный представитель рабочего класса.
   – Всё знаете, – неожиданно даже для самого себя улыбнулся Прокопьев. – Хорошо, принимаю клуб юных техников. А помещение?
   – Поговорите с Алехиным, он стал специалистом по подыскиванию помещений.
   – Леонид Федорович?!
   – Ну да. Он же председатель правления Дворца культуры.
   – Секретарь парткома комбината?
   – А что здесь удивительного?
   – Теперь вы окончательно убедили меня.
   – По секрету, только никому не говорите. Чтобы без шума, трескотни и радиосообщений. Сделаем наш комбинат предприятием коммунистического труда?
   – Сделаем, Иван Иванович.

* * *

   По плавучему дебаркадеру, на который ступила Катя и её друзья, вышагивал высокий, в брезентовой куртке, грозный заведующий дебаркадером.
   Коста прочел эмалированную дощечку: «Посторонним не входить».
   – Интересно, кого здесь считают посторонними? Какой важный объект охраняет этот запрет? Тем более, я вижу, имеется «Зал ожидания для пассажиров». Кому же положено входить в кабинет заведующего?
   Хмурый зав попросил освободить дебаркадер.
   – Позвольте, я сперва прочту вот это…
   На стене висел санбюллетень номер один, написанный от руки: «Острый гастрит». Кто-то старательно переписал содержание брошюры.
   – Очевидно, в Поморске население повально болеет гастритом, раз потрачено столько труда, – сказал Коста.
   По деревянным ступенькам взобрались на высокий берег Северной Двины. Катя любовалась ширью, простором, тихой красотой реки. Заметила волнение спутников.
   – А вот и «Чайка» Бориса Ивановича.
   Среди других моторок у причала белел катер Шпиля.
   – Значит, Борис Иванович дома. Я ему дважды звонила, но никто не отвечал. Думала, что умчался на охоту или на рыбалку.
   Но Бориса Ивановича не было в городе. Два дня назад в кабинете Шпиля произошло следующее. Вошёл Иванов.
   – Пишешь? – спросил Иванов.
   – Пишу.
   – В Ялту?
   – Именно.
   – И сияешь?
   – Еще бы.
   – Можно задать лирический вопрос?
   – Я за лирику.
   – Почему мы, я – директор, ты – главный инженер, не ссоримся, не конфликтуем, как изображают нас в фильмах и пьесах?
   – Очевидно, это нужно драматургам, а нам зачем?
   – А всё же?
   – Я не собираюсь занять твое место, не влюбился в твою Марину Анатольевну, хотя она чудесная и красивая. И это любят изображать писатели и драматурги.
   – Значит, ты за лирику?
   – Я уже сказал.
   – И я за лирику. Так что летите, товарищ Шпиль, в Ялту. Завтра же.
   – Правда?
   – Правда. Уступаю очередь. Я поеду тогда, когда ты вернешься. Иди к Якову Соломоновичу, я ему передал приказ совнархоза о премии. Что скажешь?
   – Нормальное отношение директора к главному инженеру.
   И Борис Иванович улетел. Именно улетел. Это было два дня назад, и поэтому молчал телефон в квартире Шпиля.
   – Хороший городок, – сказал Анатолий.
   – В самом деле. Чистенький, новенький, – подтвердил Коста. – Красивый Дом культуры.
   Свернули на другую улицу, к дому Шпиля. Навстречу шёл молодой человек, заметно выпивший:
   – Товарищи, вы не встречали директора Иванова и главного бухгалтера Якова Соломоновича?
   – Нет, – ответила Катя, которая знала обоих. – А в чем дело?
   – Я выпил. Сильно выпил по случаю… Ну, неважно почему. Если меня встретит Иванов, он меня заставит сказать три слова: «Хорош, красив, интеллектуален». Если скажу точно, отпустит. Если не скажу – мрак! Поведет в штаб. Лично. Там тебя и на кинопленку и всякую другую профилактику. А мне нужно спешить на пристань, еду в Ломоносовск.
   – Мы их не встречали.
   – До свидания. Будем знакомы. Моя фамилия Тихоня. Саша Тихоня, техник… Прошу извинения. Я выпил сильно по случаю…
   Из-за угла навстречу Тихоне с красными повязками на рукавах коротких пальто шествовали Иванов и Бурштейн. На лице главбуха скорбь и безответный вопрос: «За что?!»
   – Ага! – сказал Иванов, увидев Тихоню. – А ну-ка, скажи!
   Тихоня встряхнулся, вытянулся и произнес:
   – Хорош. Красив. Интелле… инте… интелле… – дальше не мог.
   – Ясно, – сказал Иванов.
   – Нет, я только что правильно говорил. Вот они слышали.
   Катя, Анатолий и Коста подтвердили.
   – Это я от волнения. Спешу в Ломоносовск. У меня там в родильном доме жена, сын родился. Сейчас скажу: «Хорош. Красив. Интеллектуален», – твердо выговорил молодой отец.
   – Уважительная причина, – заметил сердобольный Бурштейн.
   – Когда родился сын? – спросил Иванов.
   – Сегодня, в восемь часов двадцать шесть минут. Я записал.
   К перекрестку приближалась «Победа», Иванов поднял руку.
   – Отвезите товарища Тихоню в гараж.
   – За что? Иван Иванович, зачем в гараж? – взмолился счастливый отец.
   – Диспетчер нарядит машину в Ломоносовск. Поздравляю вас с сыном. Поезжайте к жене, товарищ Тихоня.
   – Надо же подарок, он же нам первым сообщил, – шепнул Бурштейн.
   Коста уже на ходу крикнул:
   – Сейчас принесу!
   Иванов поведал Кате, что Шпиль убыл в Ялту. Катя обрадовалась – маме не будет скучно.
   Вернулся Коста с коробкой шоколада. Тихоню, прижимавшего к груди коробку, усадили в машину.
   Катя, Анатолий и Коста направились на улицу Грибоедова, дом 18, квартира 6 к Тамаре Мухиной.
   – Вот и сделали доброе дело. А вы, гуманист, не хотели идти патрулем, – сказал Иванов Бурштейну.
   – Почему я не хочу? Но я не понимаю, почему я в выходной должен работать милиционером?! – горестно пожал плечами Яков Соломонович.

МЫ ЕЩЕ ВСТРЕТИМСЯ

   Администратор гостиницы «Двина» ещё издали улыбнулась Курбскому – как же, старый уважаемый клиент, и предоставила ему номер, двухкомнатный, с видом на реку, в котором всегда проживал щедрый Леон Константинович.
   День и вечер помощник Джейрана томился. Он не знал, где живет и кем работает Катя Турбина. Несколько раз обследовал проспект Виноградова в надежде встретить её. Спутники «Неизвестной» то появлялись в гостинице, то исчезали. Проследить их не удавалось.
   На другой день после завтрака Курбский принял два моральных удара. Гуляя по скверу, он заметил, что из здания совнархоза по ступеням спустились двое. Один из них, пожилой, с энергичным лицом, сел в машину. Другой пошёл навстречу Курбскому. Это был моряк в тёмном плаще с поясом. Он на ходу надевал перчатки… Взглянул на Курбского мимоходом.
   – Не может быть! – почти вслух воскликнул Курбский.
   Моментально повернул назад и непривычно быстро последовал за молодым моряком.
   – Не может быть… Не может быть, – повторял Курбский, в то же время чувствуя, что не ошибся. То же лицо, такие же глаза, губы, тот же женственный подбородок…
   Моряк зашёл в универмаг и задержался у отдела сувениров… Курбский стал рядом. Не выдержал… и каким-то хрипловатым шепотом, после извинения, спросил:
   – Я вас, кажется, встречал… У меня ужасный характер, буду мучиться, если не вспомню.
   Моряк улыбнулся.
   «Он!» – уже не сомневался корпорант. Курбский терпеливо ждал, пока молодому моряку завернут покупку.
   – Рад бы помочь вам, – сказал моряк.
   – Вы никогда не жили в Петрозаводске?
   – Жил. Я там окончил среднюю школу.
   – Простите, как ваша фамилия?
   – Иванов.
   – Это фамилия вашего отца?
   – Да. Впрочем, – моряк помедлил, – приёмного отца…
   Курбский уже не сомневался: перед ним был его сын – Георгий. Как он удивительно похож на свою мать! Георгий вопросительно ждал. Курбский стал вдохновенно лгать: очевидно, он ошибся, молодой моряк похож на его школьную подругу. Очень похож.
   – Мне говорили, я похож на свою мать, – моряк поклонился Курбскому, желая покинуть магазин.
   Курбский вышел из универмага вместе с моряком.
   – Вас зовут…
   – Георгием… Мать звали Евгенией Васильевной…
   – Вы живете с матерью?
   – Нет. Мама умерла, когда мне было шесть лет. Меня усыновил инженер предприятия, на котором она работала. Сейчас отец работает здесь, в Поморске, директором комбината… Фамилия его Иванов.
   – Это ваш отец уехал на машине?.. Я видел вас у подъезда совнархоза.
   – Да.
   – Любопытно, кем был ваш отец и где он сейчас?
   – Мой отец, как мне известно, был подлецом. Возможно, он жив, но я не хотел бы встретиться с ним. – Георгий бесцеремонно повернулся и ушёл.
   В шкатулке матери хранилась фотография: мать рядом с красивым мужчиной. Георгий догадался, кто перед ним.
   Курбский бессмысленно топтался на тротуаре, повернул в сторону гостиницы и снова в ту сторону, куда ушёл Георгий… Затем пошёл в сквер театра. Сел на скамью. Встал. Сел на другую скамью. Размышлял путано, с целью убедить себя, что поступил правильно, – зачем он нужен сыну? Кто он? Бродяга, пусть с миллионом, но всё же бродяга. Нет, он не станет объявлять себя.
   Всё же в гостинице расспросил – кто такой Иванов, каков он? Ему ответили: Иванов директор комбината. О-о-о! Побольше бы таких.
   Катю Турбину Курбский наконец встретил у почтамта часов в пять дня. Она опустила письмо в ящик. Курбский приподнял шляпу. Катя не удивилась, не выразила восторга, улыбнулась как знакомому.
   На его вопрос, где она работает, Катя ответила:
   – В городской прокуратуре. Извините, я спешу. Меня ждут. Мы ещё встретимся. – И вошла в трамвай.
   Курбский стал у ограды набережной, обмякший, тусклый. В сторону моря шёл красавец теплоход «Вацлав Боровский».
   Курбский с какой-то злобой смотрел ему вслед, его раздражало название теплохода, пассажиры, как ему казалось – веселые, беспечные…
   Он не знал, что на этом теплоходе в дальнее плавание уходит воспитанный Ивановым инженер-механик Георгий Иванов.
   – Стоило тащиться сюда, – пробурчал междугородный авантюрист. – Главное, «мы ещё встретимся». Чего захотела! – Он энергично плюнул в реку.
   Ночью он метался по номеру, пил коньяк и клялся: пойдет к Георгию и расскажет ему… Всё расскажет. Что он человек без паспорта, что у него нет трудовой книжки, что он подручный негодяя, мерзавца, человека без совести и чести… Он расскажет, как он мечется по городам, боится каждого милиционера, соседа по купе, гостиничную горничную, боится стука в дверь… Что золотые миллионы, заграбастанные им в течение двадцати лет, в особенности в первое десятилетие после войны, не принесли ему ни грамма счастья. Что ни на кого нельзя положиться, что он готов сдать государству всю миллионную валюту, только бы его не тронули…
   А утром… Утром, приняв душ, позавтракав в номере и прогулявшись по набережной, он уже думал иначе:
   «Ерунда! Никаких исповедей. Я уже привык быть миллионером».

КТО ЗНАЕТ БОЛЬШЕ МИЛИЦИИ?

   В шесть утра Яшу провожали Зося, её мама и сержант Горпинич. Сержант нес плетеную корзинку. В неё Зосина мама утрамбовала жареную курицу, пирожки с мясом и творогом, баночку варенья, домашнюю колбасу, котлеты, яблоки, груши и десяток коржиков, с расчетом, что Яше в Харькове предстоит пересесть на другой самолет и он может проголодаться. У Зоей ещё больше порозовели щечки, мама всплакнула, Горпинич взял под козырёк, и самолет взмыл. Яша на прощанье крикнул:
   – Привет гетману!
   Через три часа Зося получила, сама приняла, нежную телеграмму из Харькова, а вечером из Сухуми.
   Телеграмму читала вся смена. Не одна девушка сетовала на свой характер, не позволивший ей в дождь вручить телеграмму адресату, у памятника Богдану Хмельницкому.
   Да, чутким надо быть всем, даже телеграфисткам.

* * *

   Ровно в час дня Яша с чемоданом в одной руке и продкорзинкой в другой стоял у памятника Нестеру Лакобе.
   Идёт Андрей. Не идёт – бежит.
   – Теперь вехами в моей жизни будут монументы, – провозгласил Яша, указывая на памятник.
   – Где ты пропадал? – возмутился Андрей.
   – Я женился.
   – С ума сошёл?!
   – Тогда я счастливый сумасшедший. Хочешь есть? Я умираю с голоду.
   – Пойдём в кафе.
   – Какое кафе, у меня тут на месяц пирожков и котлет.
   – Неужели теща?
   – При том лучшая на Украине.
   Подошёл фотограф артели «Силуэт».
   – Сфотографируйте нас.
   Яша заставил Андрея взяться одной рукой за корзинку. Так фотограф и запечатлел их.
   – Срочный заказ, – сказал Яша фотографу.
   – Утром будут готовы.
   Утром Яша отправил фотографию авиапочтой. Он и Андрей вцепились в корзинку. Конечно, фотоартели «Силуэт» не удалось полностью запечатлеть восторг Яши и Андрея, обладавших таким сокровищем.
   – Это пижонство – жить в гостинице, – сказал Яша, – мы ещё не столь богаты. Мне в самолете дали адресок одной хозяйки. Направляемся прямо к ней. Всё-таки конец сентября, дикие волны учащих и учащихся схлынули, сейчас в Сухуми на частной квартире можно пожить несколько спокойней, чем в цыганском таборе.
   Яша и Андрей поселились у хозяйки Аси и Кати.
   – Я с шести утра почти ничего не ел, – ужаснулся Яша, раскрывая корзинку.
   Хозяйка умилилась:
   – Сразу видать, что из порядочного семейства. Мама готовила?
   – И жена.
   – Сейчас сготовлю вам кофе по-турецки, такой вы ещё никогда не пили.
   Хозяйка, потрясая тучными формами, поспешила на кухню.
   – Ты в самом деле женился? – недоверчиво спросил Андрей.
   – Почти. Мы с Зосей подали заявление в загс. Разыщем Николая Мухина и поедем в Киев на нашу свадьбу. Я уже написал маме.
   Андрей померк. Он вспомнил Лялю. Ему не сопутствовало счастье…
   – Не горюй, друг, приедем в Киев и обратимся к гетману… Всё может быть.
   Друзья уселись за стол. Яша, размахивая руками, так увлекательно рассказывал о Зосе, её маме, сержанте Горпиниче, что Андрей, охваченный волнением, незаметно съел половину содержимого корзинки.
   Утром приступили к розыску Николая Мухина. Яша одобрил первый шаг Андрея. Зашли в милицию. И, увы, не вовремя. Сухуми посетило высокое милицейское начальство из Тбилиси. Дежурный учтиво, не перебивая, выслушал Яшу и наконец спросил:
   – Какого числа пропал ваш брат? Где он проживает? Представьте его фотокарточку и напишите заявление.
   – Я вижу, он всё понял, – шепнул Яша Андрею.
   – Зайдём в другой раз, – сказал Яша лейтенанту. Но лейтенант уже не слышал.
   – Кто знает больше милиции? – спросил Яша на улице.
   – Журналисты. Газетчики, – догадался Андрей.
   – О! – Яша многозначительно поднял палец.
   В редакции абхазской газеты выслушали Яшу (говорил только он) и вспомнили… Да, в селе Киндли живет русский парень по имени… по имени…
   – В Киндли я уже был, – вздохнул Андрей. Назвали ещё двух парней, но к одному приехала мать, к другому сестра и отец.
   Яша и Андрей поблагодарили и спустились этажом ниже, в редакцию русской газеты.
   Сотрудники любезно сообщили – в селе Киндли живет парень…
   – В Киндли мы уже были.
   – В Гудаутах живет парень. Но к нему приехала мать. Есть ещё один.
   Впрочем, о всех русских, кто живет в абхазских семьях, знает фотокорреспондент газеты, он пишет о них книгу, даже ведет картотеку. Но фотокорреспондент сейчас в Москве, вернется дней через десять. Он приедет и сразу скажет всё о Николае Мухине.
   – Всего десять дней.
   – Без нашего фотокорреспондента вряд ли вы найдете сына подполковника Мухина.
   Газетчики остаются газетчиками, их уже дразнил интересный материал: сын Героя Советского Союза, защищавшего Закавказье от фашистов, воспитан абхазцем, соратником погибшего.
   – Нам ничего не остается, как ждать и купаться в Чёрном море, – сказал Яша.
   – Я вернусь в Ломоносовск.
   – Я не понимаю, кому Борис Иванович поручил?..