Страница:
Сердце Кати возвестило – с этого часа она всегда будет согреваться при одном воспоминании о ставшей ей близкой большой семье Алиаса Эшба. Быть членом трудолюбивой, дружной и жизнерадостной семьи – истинное счастье. Она рада за Николая, что он стал членом этой семьи. Она узнала, каков абхазский народ и его свободолюбивая история.
– Я желаю всем вам счастья. Подымаю этот бокал за абхазский народ!
Членам совета стариков переводили соседи по столу: учителя, врач, технолог чайной фабрики, два агронома, бухгалтер, бригадиры и, конечно, Анатолий…
ОДОБРЯЮ ВАШУ МОРАЛЬНУЮ АТАКУ
КТО СЛЕДУЮЩИЙ?
Я ЭТО ТОЖЕ ЗАМЕТИЛ
– Я желаю всем вам счастья. Подымаю этот бокал за абхазский народ!
Членам совета стариков переводили соседи по столу: учителя, врач, технолог чайной фабрики, два агронома, бухгалтер, бригадиры и, конечно, Анатолий…
ОДОБРЯЮ ВАШУ МОРАЛЬНУЮ АТАКУ
В пять утра Катя отправилась к морю загорать. Ася спала. Её, молодого инженера агарового завода, не тревожили ни актуальные, ни перспективные вопросы. Катя, юрист по образованию, была приучена к анализу событий, встреч, характеров.
В том, что абхазцы чудесные люди, она убедилась вчера.
Отложить свадьбу двух влюбленных ввиду отсутствия сестры жениха?! Мало того, прервать отдых Анатолия и отправить его в Ломоносовск на поиски Тамары Мухиной – нет, не так это просто. К сожалению, не пришлось увидеть Назиу, невесту Николая, она уехала в Тбилиси к родственникам.
Анатолий улетает в Ломоносовск, разыскивать Тамару Мухину. Им кажется, что Ломоносовск небольшой город. Анатолий? Не слишком ли он молчалив? Ни о чем не спрашивает. Что это, врождённая деликатность? Смотрит своими чуть печальными, чуть ироническими глазами…
Найдет ли Анатолий в Ломоносовске Тамару Мухину? А если она вышла замуж, переменила фамилию и уехала из Ломоносовска? Как поступит Анатолий? Поедет по следам? Жаль ли ей, Кате, что Анатолий уезжает?
Катя помедлила решать вопрос. Надела тёмные очки, улеглась на гравий. Надо же решить. Решила. Жаль? Да, жаль.
В десять утра у дома, где жили Катя и Ася, появился Коста.
Хозяйке, предприимчивой и оборотистой женщине, ловко эксплуатировавшей свой домик, сад, знакомство с продавщицами магазинов, в которых появляются дефицитные товары, ужасно не понравилось появление молодого человека.
– Всё-таки завели себе кавалеров из местных. А я считала их за порядочных. Вчера ночью их привезли на машине… В первом часу. А ещё с высшим образованием… Та, которая блондинка, инженер как будто, даже «шпильки» сломала, – делилась новостями у ограды хозяйка с владелицей соседней усадьбы.
Катя заметила Косту и ввела его во двор. Сели на скамью под инжиром. Ася ушла ремонтировать «шпильку».
– Едете? – спросила Катя.
– Летим. Из Адлера. Завтра утром.
– Я бы вас направила к своим, но мама уехала в Крым, бабушка к родичам в деревню… Чего вы улыбаетесь? – спросила Катя.
– Хотел спросить вас, понравился ли вам Алиас Эшба?
– Очень. Все понравились. Я чувствовала себя так, словно гостила у родных.
– Когда приедете в Ломоносовск?
– Может быть, вместе с вами.
Слова, сказанные Катей в ответ, Коста принял как должное. Катю это задело. Почему он так спокойно встретил её сообщение? Он даже не повернул головы, продолжая смотреть на море, как будто его заинтересовал идущий к причалу пароход.
– Я лечу вместе с вами. Завтра, – с какой-то резкостью сказала Катя.
– И Ася?
– Ася остается. Она с новой знакомой поедет в Одессу, как было задумано.
– Сейчас позвоним в Адлер насчёт места в самолете.
– Может и не быть места?
– Лето. Тогда вы полетите с Анатолием, а я следующим рейсом.
– Но полетите?
– Обязательно. Я уже получил задание абхазской газеты и своего радио.
– Вас даже не интересует, почему я внезапно возвращаюсь в Ломоносовск?
– Уверен, – ради благородного дела. Разве не так?
– И вы бы так поступили?
– Абхазцы считают: помочь человеку – высшее благо в жизни.
– Лететь в Ломоносовск решила сегодня утром.
– В ответ на выраженные вам чувства в семье Эшба?
– Не только. Русские считают: помочь человеку – высший долг.
Хозяйка не могла понять, о чем там говорят под инжиром. Почему не слышно смеха, восклицаний. Она ведь знает, как разговаривают «теперешние молодые» – хи-хи-хи, ха-ха-ха.
– Беседуйте, беседуйте, – с особой интонацией проговорила хозяйка, появляясь в районе инжира. – Я схожу в магазин.
Ей очень хотелось, чтобы Катя повела себя «как другие».
– И мы уходим, – сообщила Катя, она уловила интонацию хозяйки, ироническую, злонамеренную.
– А чего вам уходить? Такой приятный молодой человек. Глядите, Катя, местный, а кудрявый, блондин и глаза голубые…
– Я уже заметила.
– Где вы вчера с утра гуляли?.. Я уже спала, слышу – машина подъехала. Далеко ездили?
– Ездили на дачу к моему брату, министру, – ответил Коста, у которого не было брата.
– Какой же министр? – посерьезнела хозяйка.
– Охраны общественного порядка.
– Которому милиция подчиняется?
– Ага.
Милицию хозяйка считала своим главным противником, ей до всего дело. А дел разных, не очень законных, у хозяйки домашней «гостиницы» хватало.
– Ну чего я стою, пришёл такой дорогой гость… Я вам кофе сварю, по-турецки… Такой вам нигде не подадут, – заюлила хозяйка и метнулась в дом.
– Зачем вы упомянули брата-министра? – улыбнулась Катя.
– Для принудительного уважения. Курортные домохозяйки – самая вредная часть человечества, их не грех держать в страхе. Я заметил, какую она мину состроила при моем появлении у калитки.
– Тогда одобряю вашу моральную атаку.
– Из этих же соображений я еду в Ломоносовск. Анатолий человек слишком доверчивый… Вряд ли ему с его характером удастся найти Тамару Мухину.
– Из этих соображений и я еду с вами.
Оба встали. Усидеть после того, как решен важный вопрос, могут немногие, это хорошо известно драматическим режиссерам.
– Неужели мы будем пить кофе по-турецки? – весело спросил Коста.
– Удобно ли уйти?
– Как зовут вашу хозяйку?
– Ефросинья Мироновна.
Коста вошёл в дом и вскоре вернулся.
– Кофе будут пить хозяйка и Ася, – сказал Коста. – Это решено. Прошу вас, пойдёмте в агентство Аэрофлота. Там уважают журналистов радио, мы им помогаем в их трудном деле.
Раскрасневшаяся хозяйка провожала гостя до калитки и просила заходить без всяких, попросту. Шутка сказать – брат министра. И ещё какого!
В том, что абхазцы чудесные люди, она убедилась вчера.
Отложить свадьбу двух влюбленных ввиду отсутствия сестры жениха?! Мало того, прервать отдых Анатолия и отправить его в Ломоносовск на поиски Тамары Мухиной – нет, не так это просто. К сожалению, не пришлось увидеть Назиу, невесту Николая, она уехала в Тбилиси к родственникам.
Анатолий улетает в Ломоносовск, разыскивать Тамару Мухину. Им кажется, что Ломоносовск небольшой город. Анатолий? Не слишком ли он молчалив? Ни о чем не спрашивает. Что это, врождённая деликатность? Смотрит своими чуть печальными, чуть ироническими глазами…
Найдет ли Анатолий в Ломоносовске Тамару Мухину? А если она вышла замуж, переменила фамилию и уехала из Ломоносовска? Как поступит Анатолий? Поедет по следам? Жаль ли ей, Кате, что Анатолий уезжает?
Катя помедлила решать вопрос. Надела тёмные очки, улеглась на гравий. Надо же решить. Решила. Жаль? Да, жаль.
В десять утра у дома, где жили Катя и Ася, появился Коста.
Хозяйке, предприимчивой и оборотистой женщине, ловко эксплуатировавшей свой домик, сад, знакомство с продавщицами магазинов, в которых появляются дефицитные товары, ужасно не понравилось появление молодого человека.
– Всё-таки завели себе кавалеров из местных. А я считала их за порядочных. Вчера ночью их привезли на машине… В первом часу. А ещё с высшим образованием… Та, которая блондинка, инженер как будто, даже «шпильки» сломала, – делилась новостями у ограды хозяйка с владелицей соседней усадьбы.
Катя заметила Косту и ввела его во двор. Сели на скамью под инжиром. Ася ушла ремонтировать «шпильку».
– Едете? – спросила Катя.
– Летим. Из Адлера. Завтра утром.
– Я бы вас направила к своим, но мама уехала в Крым, бабушка к родичам в деревню… Чего вы улыбаетесь? – спросила Катя.
– Хотел спросить вас, понравился ли вам Алиас Эшба?
– Очень. Все понравились. Я чувствовала себя так, словно гостила у родных.
– Когда приедете в Ломоносовск?
– Может быть, вместе с вами.
Слова, сказанные Катей в ответ, Коста принял как должное. Катю это задело. Почему он так спокойно встретил её сообщение? Он даже не повернул головы, продолжая смотреть на море, как будто его заинтересовал идущий к причалу пароход.
– Я лечу вместе с вами. Завтра, – с какой-то резкостью сказала Катя.
– И Ася?
– Ася остается. Она с новой знакомой поедет в Одессу, как было задумано.
– Сейчас позвоним в Адлер насчёт места в самолете.
– Может и не быть места?
– Лето. Тогда вы полетите с Анатолием, а я следующим рейсом.
– Но полетите?
– Обязательно. Я уже получил задание абхазской газеты и своего радио.
– Вас даже не интересует, почему я внезапно возвращаюсь в Ломоносовск?
– Уверен, – ради благородного дела. Разве не так?
– И вы бы так поступили?
– Абхазцы считают: помочь человеку – высшее благо в жизни.
– Лететь в Ломоносовск решила сегодня утром.
– В ответ на выраженные вам чувства в семье Эшба?
– Не только. Русские считают: помочь человеку – высший долг.
Хозяйка не могла понять, о чем там говорят под инжиром. Почему не слышно смеха, восклицаний. Она ведь знает, как разговаривают «теперешние молодые» – хи-хи-хи, ха-ха-ха.
– Беседуйте, беседуйте, – с особой интонацией проговорила хозяйка, появляясь в районе инжира. – Я схожу в магазин.
Ей очень хотелось, чтобы Катя повела себя «как другие».
– И мы уходим, – сообщила Катя, она уловила интонацию хозяйки, ироническую, злонамеренную.
– А чего вам уходить? Такой приятный молодой человек. Глядите, Катя, местный, а кудрявый, блондин и глаза голубые…
– Я уже заметила.
– Где вы вчера с утра гуляли?.. Я уже спала, слышу – машина подъехала. Далеко ездили?
– Ездили на дачу к моему брату, министру, – ответил Коста, у которого не было брата.
– Какой же министр? – посерьезнела хозяйка.
– Охраны общественного порядка.
– Которому милиция подчиняется?
– Ага.
Милицию хозяйка считала своим главным противником, ей до всего дело. А дел разных, не очень законных, у хозяйки домашней «гостиницы» хватало.
– Ну чего я стою, пришёл такой дорогой гость… Я вам кофе сварю, по-турецки… Такой вам нигде не подадут, – заюлила хозяйка и метнулась в дом.
– Зачем вы упомянули брата-министра? – улыбнулась Катя.
– Для принудительного уважения. Курортные домохозяйки – самая вредная часть человечества, их не грех держать в страхе. Я заметил, какую она мину состроила при моем появлении у калитки.
– Тогда одобряю вашу моральную атаку.
– Из этих же соображений я еду в Ломоносовск. Анатолий человек слишком доверчивый… Вряд ли ему с его характером удастся найти Тамару Мухину.
– Из этих соображений и я еду с вами.
Оба встали. Усидеть после того, как решен важный вопрос, могут немногие, это хорошо известно драматическим режиссерам.
– Неужели мы будем пить кофе по-турецки? – весело спросил Коста.
– Удобно ли уйти?
– Как зовут вашу хозяйку?
– Ефросинья Мироновна.
Коста вошёл в дом и вскоре вернулся.
– Кофе будут пить хозяйка и Ася, – сказал Коста. – Это решено. Прошу вас, пойдёмте в агентство Аэрофлота. Там уважают журналистов радио, мы им помогаем в их трудном деле.
Раскрасневшаяся хозяйка провожала гостя до калитки и просила заходить без всяких, попросту. Шутка сказать – брат министра. И ещё какого!
КТО СЛЕДУЮЩИЙ?
– Человек, не умеющий возражать самому себе, никогда не достигает цели и губит всё задуманное им, будь он конструктор, следователь, художник, писатель или даже Наполеон. Самое опасное для человека – азарт и тщеславие, – говорил когда-то Воробушкину профессор педагогического института.
Воробушкин дважды решительно возразил себе. Первый раз по окончании медучилища, второй раз – став педагогом. Этого мудрого из мудрых правила он неуклонно придерживался и теперь, будучи оперативным работником. Евгений Иванович твердо знал: самое опасное – это создать легенду, нарисовать самому себе картину и принимать в расчет только то, что дорисовывает её. Неуемное воображение рождает азарт, и если его питает честолюбие, тщеславие, то носитель этих черт губит одновременно дело и себя.
Перед отбытием в Ростов-на-Дону Воробушкин, взвесив всё обстоятельства и неоднократно возразив самому себе, пришёл к выводу, что Бур, спугнув такую хищную и сильную птицу, как Джейран, поставил всё дело под разительный удар и обольщаться легким успехом нельзя. К тому же серьёзно затрудняет дело характер Бура, его темперамент и жажда мщения.
Воробушкин как в воду глядел – Пухлый всполошил Джейрана, и тот не прилетел в Сухуми. К счастью, и Джейрана преследовал азарт, хотя и иного характера – азарт хищника.
Прибыв вместе с Воробушкиным в Ростов-на-Дону, Бур позвонил в управление торговли, ему ответили, что Матвей Терентьевич в больнице. Серьёзно болен.
– Неужели?! – воскликнул Богдан. – Выкинет номер и помрёт, вот это будет аттракцион.
Лечащий врач, полнокровная строгая женщина, бесстрастно убеждала Бура:
– Пока ничего опасного. Были сердечные спазмы. Через несколько дней выпишем больного Пухлого.
– Через несколько дней, это точно?
– Наверное. Больной Пухлый слушается, ведет себя хорошо. Просил не беспокоить. Свидания не разрешаю. Могу передать, что вы навестили его.
– Передайте, пожалуйста, что приходили из его учреждения. По поручению месткома, – скорбно сказал Бур.
Оставив подарки, Бур с постным видом пошёл к выходу, к воротам, где его ждал Воробушкин.
– Правильно сделали, что не назвали себя, – заметил Евгений Иванович.
– Еще бы! Узнав, что явился я, он может назло дать дуба.
Воробушкин, раздумывая, пошёл вдоль липовой аллеи, что-то решая.
– Посидите на скамье, я уточню – стоит ли нам ждать выздоровления вашего дяди.
Воробушкин прошёл к заведующему отделением.
В отгороженном кабинетике за столом сидел черноволосый смуглый человек с сонными круглыми глазами, Воробушкину не требовалось изображать обходительного человека. Мог ли заведующий подумать, что посетитель с лицом лирического героя кинофильма – оперативный работник милиции? Мог ли заведующий терапевтическим отделением помнить, что гордость советской сатиры, писатель Евгений Петров, человек с обаятельным обликом, когда-то успешно, вдохновенно работал в уголовном розыске?
Элегантный симпатичный молодой человек был встречен заведующим не восторженно, но и не безразлично.
– Слушаю вас, – поднял тяжёлые веки врач Касымов.
– Мне поручили осведомиться о здоровье товарища Пухлого.
– Позвольте, вчера уже были из вашего учреждения. Я им сказал – положение серьёзное. Очень усталое сердце. Идут исследования.
– Еще долго пробудет у вас?
– Не меньше двух месяцев, в лучшем случае. Мне звонил ваш начальник Меркуров, он знает.
Идя к троллейбусу, Воробушкин сказал Буру:
– Додя, лечащий врач сказал правду, а заведующий отделением намеренно ставил дымовую завесу. Он либо приятель Пухлого, либо получает мзду за предоставление убежища.
– Интересно, на что Пухлый надеется?
– Что с вами за это время расправится Джейран. Они на всё пойдут. Кто следующий?
– Коммерческий директор трикотажной фабрики в городе Т. Вячеслав Игнатьевич Сумочкин.
– Едем. Навестим Сумочкина. Такова наша обязанность.
– С высшим образованием. Раньше работал учителем. Заставили пойти в милицию, – сочувственно шушукались на рынке.
– Такого подарком не приманишь, – вздыхали другие. – Из новых.
Евгений Воробушкин после семилетки намеревался стать врачом. И непременно хирургом. Для пробы окончил медицинское училище. Поработав год в районной больнице, юный фельдшер передумал. Медицина не его сфера. Тем более что в райбольнице не прекращалась заурядная больничная склока с участием всего личного состава, включая истопников и конюха, – явление достаточно частое, увы, во многих медучреждениях.
Евгения манил пединститут. Прельщала география и английский язык. Окончил институт по инерции, без особенного энтузиазма. Избрали комсоргом школы. Но и тут высокие порывы и мечты заглушили методологические излишества, бесконечные конференции, педсоветы, нудные семинары, бестолковые собрания, понукания директора и завуча. А его тянуло на простор, в соседний бор, на берег Белого моря и вообще на недозированный чистый воздух… Летом он охотно становился начальником пионерского лагеря и пропадал с ребятами в походах. Ему выговаривали. Он-де допускает непредусмотренные вольности подопечных. Заврайоно, сердитая дама, устраивала молодому педагогу шумные сцены далеко не педагогического характера.
Секретарь райкома комсомола посочувствовала Воробушкину и предложила работать заведующим отделом. Его избрали членом райкома, и педагог без печали оставил школу.
И тут случилось… Обокрали Дом культуры, унесли новенький плюшевый занавес, два баяна, аккордеон. Заодно жадные злоумышленники захватили четыре металлических кубка – призы за спортивные достижения.
Оценив обстановку, при которой было совершено похищение, Евгений после недолгих розысков обнаружил занавес и музинструменты на чердаке сторожки лесосклада.
Когда другая группа шпаны взломала стенку продмага и уволокла несколько ящиков вина и десяток килограммов конфет (другой закуски в продмаге не оказалось), заведующая магазином побежала в райком, к Воробушкину.
Новоявленный следопыт снова оказался на высоте. Вино изъяли из буфета рейсового теплохода.
И, как нарочно, в райком комсомола поступило срочное указание: выделить для обновления личного состава милиции и розыска надёжных парней, которые не станут потакать жуликам и спекулянтам за разнохарактерное вознаграждение, во исполнение сказанного шепотом: «В долгу не останусь». Секретарь райкома пригласила Евгения Воробушкина.
– Пойдешь работать в милицию, для укрепления?
– Пойду.
Майор милиции в штатском сказал Евгению:
– Вам присвоят звание лейтенанта. Ваш район – центральный рынок, речной и морской порты. Действуйте. Учить вас некогда. Читайте старые дела. Не стесняйтесь. Главное, у каждого рецидивиста свой почерк. Изучайте почерки.
И весь инструктаж.
Служба в розыске началась с ласкового взгляда. В воскресное утро Евгений направился в дом, где совершена была кража двух пальто. С вешалки. Пострадали мать, кондитер магазина «Кулинария», и её дочь Наташа, технолог бумажной фабрики. Наташа побежала в милицию в стареньком летнем пальтишке. Майор в штатском сказал ей:
– К вам пойдет лейтенант Воробушкин.
Девушка взглянула на Евгения, и пропажа пальто не выглядела уж столь трагичной.
Падал снег, густой, североморский. Рядом шёл плечистый парень с лицом киноартиста, собранный, в шалевом полупальто, белых бурках, пушистой ушанке, и приятным голосом задавал вопросы.
Наташа рассказывала. Она пришла домой и повесила пальто рядом с шубой матери. Оба пальто новые, недавно приобретенные. Наташино светлое, с дорогим воротником.
– Вам не холодно? – беспокоился Евгений.
– Наоборот, – ответила Наташа.
Магазин «Кулинария» помещается на первом этаже, их квартира на втором. Наташа по обыкновению спустилась вниз к матери в одном жакете, на одну минуту. Чёрный ход магазина рядом с их подъездом, стоит ли надевать пальто. И (по обыкновению) задержалась в магазине. Дверь квартиры заперла на внутренний замок… Обычно они запирают её и на висячий. Минут через двадцать вернулась, посмотрела – нет пальто. Ни маминого, ни её.
В старом двухэтажном доме когда-то помещалась небольшая частная гостиница. В коридоре правого крыла пять дверей.
Евгений выяснил, кто в обозначенное время находился дома. Проверил всё взрослое население. Вход в коридор с лестничной площадки свободный, днем дверь не запирается. Кто отсутствует? Евгений деликатно стучался в каждую дверь. Установил – ушла Люба Краюхина, её комната заперта.
– Да она была дома! – уверяли соседи. – Сегодня-то выходной.
Люба работает в строительной организации, в конторе.
Вернулась Люба. Была в кино на утреннем сеансе. Показала билет. Один. Кража была совершена между четвертью и половиной одиннадцатого. Киносеанс начинается в двенадцать пятнадцать. В это время Люба была дома. Краюхина жила одна, разошлась с мужем. Известна соседкам как женщина определенных занятий, без учета служебных.
В ожидании Любы Воробушкин размышлял – успел ли вор унести пальто? Скорее всего нет. Вор, конечно, домашний. Кто мог знать, что Наташа (по обыкновению) заходит к матери? Что пальто висят на вешалке? И так далее.
Евгений обследовал двор, штабеля дров. Ничего подозрительного. Волновалась Люба и её ближайшая соседка – Дуся, разухабистая бабенка, контролёр пристани.
– Сколько раз говорила – и днем надо запирать дверь, – нервно твердила контролер.
Люба неустойчиво двигалась по коридору.
– Вино пили? – тихо спросил Воробушкин, почуяв запах.
– Да, немного. По случаю выходного.
Евгений попросил Краюхину показать свою комнату.
– Пожалуйста, – хохотнула Люба. – Я живу на людях. Никого не боюсь.
Евгений сказал Любе, глядя ей в глаза:
– Какую картину смотрели? Расскажите содержание?
– Заграничный фильм. «Не пойман – не вор».
– Он демонстрируется только вечером. На билете указан другой фильм. Сейчас же принесите пальто.
(На билете, находившемся в руках Евгения, ничего не было указано.)
– Где пальто? – совсем тихо спросил Воробушкин.
– В сарае, – шепнула Люба. – Меня подговорила Дуся. Мы хотели пошутить. Я повешусь, – в заключение всхлипнула Краюхина.
– Не торопитесь. У кого ключ от сарая?
– У Дуси.
Дуся-контролер возмущалась, протестовала. Что за нахальство! Она ничего не знает. Шумела на весь дом и бросилась к Краюхиной, чтобы выцарапать ей глаза.
Оба пальто в старом чемодане принесла… Дуся. Не из сарая, а из соседнего строящегося дома. Она сунула чемодан в котел отопительной системы. Пальто с вешалки тоже сняла… Дуся. Она же вынесла их в своем чемодане. Любе надлежало задержать Наташу, если она появится в дверях чёрного хода магазина «Кулинария».
– Молодчина, – сказал капитан. – Будешь, Евгений Иванович, ценным работником. – Слова эти означали многое.
Через полтора месяца Наташа сказала матери:
– Выхожу замуж за Евгения.
– Что ты, доченька, инженер за милиционера.
– Во-первых, он лейтенант.
– И фамилия какая – Воробушкин, – огорченно произнесла мама Наташи, которая уже недели две с нетерпением ждала этого волнующего сообщения.
– Какое значение имеет фамилия! Чем она хуже нашей – Белянова.
Беляновы занимали две просторные комнаты, и Евгений переехал к ним.
Гражданин на первый (оперативный) взгляд любовался ловкой работой рубщика мяса, Филимона Гаркушина. Не сбавляя шага, Воробушкин прошёл к воротам рынка и задержался у ларька «Мороженое».
В один миг Воробушкин запечатлел: рубщик Гаркушин, не подымая глаз, что-то говорил незнакомому гражданину. Филимон Гаркушин был известен милиции как друг портовой шпаны. Подозревался и в скупке валюты у иностранных моряков. В порту Евгений поручил одному из своих приятелей – молоденькому матросу буксира – отправиться на рынок и проводить гражданина в светло-серой пушистой кепке. Парень охотно и добросовестно проводил пушистую кепку в гостиницу. А вечерком инициативно проследовал за ним во двор Гаркушина.
Воробушкин навел справки. В гостинице носитель пушистой кепки был прописан (по паспорту) как гражданин Перстин, Николай Михайлович, уроженец города Иркутска, прибывший в лесные организации Ломоносовска. По командировке. Постоянная прописка – в городе Бердянске.
В самолете Евгений Иванович сказал Буру:
– Богдан Ибрагимович, мне кажется, я видел Джейрана в Ломоносовске. В прошлом году. И мог бы, пожалуй, узнать его. Он встречался с Гаркушиным, рубщиком мяса.
– Тогда надо вернуться в Ломоносовск срочно! – загорелся Бур.
– Сочувствую. Даже рад, что сейчас вы подвластны серьезному чувству. Но после ваших визитов к дяде Пухлому медлить нельзя.
– А что, если дядя выздоровеет и…
– Вы огорчаете меня. Разве я оставлю больного без присмотра? Ростовские коллеги обещали позаботиться о нём, не оставлять вашего родственника без всестороннего внимания. Я уверен, что они люди слова.
Воробушкин дважды решительно возразил себе. Первый раз по окончании медучилища, второй раз – став педагогом. Этого мудрого из мудрых правила он неуклонно придерживался и теперь, будучи оперативным работником. Евгений Иванович твердо знал: самое опасное – это создать легенду, нарисовать самому себе картину и принимать в расчет только то, что дорисовывает её. Неуемное воображение рождает азарт, и если его питает честолюбие, тщеславие, то носитель этих черт губит одновременно дело и себя.
Перед отбытием в Ростов-на-Дону Воробушкин, взвесив всё обстоятельства и неоднократно возразив самому себе, пришёл к выводу, что Бур, спугнув такую хищную и сильную птицу, как Джейран, поставил всё дело под разительный удар и обольщаться легким успехом нельзя. К тому же серьёзно затрудняет дело характер Бура, его темперамент и жажда мщения.
Воробушкин как в воду глядел – Пухлый всполошил Джейрана, и тот не прилетел в Сухуми. К счастью, и Джейрана преследовал азарт, хотя и иного характера – азарт хищника.
Прибыв вместе с Воробушкиным в Ростов-на-Дону, Бур позвонил в управление торговли, ему ответили, что Матвей Терентьевич в больнице. Серьёзно болен.
– Неужели?! – воскликнул Богдан. – Выкинет номер и помрёт, вот это будет аттракцион.
Лечащий врач, полнокровная строгая женщина, бесстрастно убеждала Бура:
– Пока ничего опасного. Были сердечные спазмы. Через несколько дней выпишем больного Пухлого.
– Через несколько дней, это точно?
– Наверное. Больной Пухлый слушается, ведет себя хорошо. Просил не беспокоить. Свидания не разрешаю. Могу передать, что вы навестили его.
– Передайте, пожалуйста, что приходили из его учреждения. По поручению месткома, – скорбно сказал Бур.
Оставив подарки, Бур с постным видом пошёл к выходу, к воротам, где его ждал Воробушкин.
– Правильно сделали, что не назвали себя, – заметил Евгений Иванович.
– Еще бы! Узнав, что явился я, он может назло дать дуба.
Воробушкин, раздумывая, пошёл вдоль липовой аллеи, что-то решая.
– Посидите на скамье, я уточню – стоит ли нам ждать выздоровления вашего дяди.
Воробушкин прошёл к заведующему отделением.
В отгороженном кабинетике за столом сидел черноволосый смуглый человек с сонными круглыми глазами, Воробушкину не требовалось изображать обходительного человека. Мог ли заведующий подумать, что посетитель с лицом лирического героя кинофильма – оперативный работник милиции? Мог ли заведующий терапевтическим отделением помнить, что гордость советской сатиры, писатель Евгений Петров, человек с обаятельным обликом, когда-то успешно, вдохновенно работал в уголовном розыске?
Элегантный симпатичный молодой человек был встречен заведующим не восторженно, но и не безразлично.
– Слушаю вас, – поднял тяжёлые веки врач Касымов.
– Мне поручили осведомиться о здоровье товарища Пухлого.
– Позвольте, вчера уже были из вашего учреждения. Я им сказал – положение серьёзное. Очень усталое сердце. Идут исследования.
– Еще долго пробудет у вас?
– Не меньше двух месяцев, в лучшем случае. Мне звонил ваш начальник Меркуров, он знает.
Идя к троллейбусу, Воробушкин сказал Буру:
– Додя, лечащий врач сказал правду, а заведующий отделением намеренно ставил дымовую завесу. Он либо приятель Пухлого, либо получает мзду за предоставление убежища.
– Интересно, на что Пухлый надеется?
– Что с вами за это время расправится Джейран. Они на всё пойдут. Кто следующий?
– Коммерческий директор трикотажной фабрики в городе Т. Вячеслав Игнатьевич Сумочкин.
– Едем. Навестим Сумочкина. Такова наша обязанность.
* * *
Евгения Воробушкина, оперативного сотрудника ломоносовской милиции, рыночные торговки и прочая базарная шушера благосклонно именовали: «Наш лейтенант». Им импонировал приятный молодой человек, любезный в обращении и (представьте себе) принципиальный.– С высшим образованием. Раньше работал учителем. Заставили пойти в милицию, – сочувственно шушукались на рынке.
– Такого подарком не приманишь, – вздыхали другие. – Из новых.
Евгений Воробушкин после семилетки намеревался стать врачом. И непременно хирургом. Для пробы окончил медицинское училище. Поработав год в районной больнице, юный фельдшер передумал. Медицина не его сфера. Тем более что в райбольнице не прекращалась заурядная больничная склока с участием всего личного состава, включая истопников и конюха, – явление достаточно частое, увы, во многих медучреждениях.
Евгения манил пединститут. Прельщала география и английский язык. Окончил институт по инерции, без особенного энтузиазма. Избрали комсоргом школы. Но и тут высокие порывы и мечты заглушили методологические излишества, бесконечные конференции, педсоветы, нудные семинары, бестолковые собрания, понукания директора и завуча. А его тянуло на простор, в соседний бор, на берег Белого моря и вообще на недозированный чистый воздух… Летом он охотно становился начальником пионерского лагеря и пропадал с ребятами в походах. Ему выговаривали. Он-де допускает непредусмотренные вольности подопечных. Заврайоно, сердитая дама, устраивала молодому педагогу шумные сцены далеко не педагогического характера.
Секретарь райкома комсомола посочувствовала Воробушкину и предложила работать заведующим отделом. Его избрали членом райкома, и педагог без печали оставил школу.
И тут случилось… Обокрали Дом культуры, унесли новенький плюшевый занавес, два баяна, аккордеон. Заодно жадные злоумышленники захватили четыре металлических кубка – призы за спортивные достижения.
Оценив обстановку, при которой было совершено похищение, Евгений после недолгих розысков обнаружил занавес и музинструменты на чердаке сторожки лесосклада.
Когда другая группа шпаны взломала стенку продмага и уволокла несколько ящиков вина и десяток килограммов конфет (другой закуски в продмаге не оказалось), заведующая магазином побежала в райком, к Воробушкину.
Новоявленный следопыт снова оказался на высоте. Вино изъяли из буфета рейсового теплохода.
И, как нарочно, в райком комсомола поступило срочное указание: выделить для обновления личного состава милиции и розыска надёжных парней, которые не станут потакать жуликам и спекулянтам за разнохарактерное вознаграждение, во исполнение сказанного шепотом: «В долгу не останусь». Секретарь райкома пригласила Евгения Воробушкина.
– Пойдешь работать в милицию, для укрепления?
– Пойду.
Майор милиции в штатском сказал Евгению:
– Вам присвоят звание лейтенанта. Ваш район – центральный рынок, речной и морской порты. Действуйте. Учить вас некогда. Читайте старые дела. Не стесняйтесь. Главное, у каждого рецидивиста свой почерк. Изучайте почерки.
И весь инструктаж.
Служба в розыске началась с ласкового взгляда. В воскресное утро Евгений направился в дом, где совершена была кража двух пальто. С вешалки. Пострадали мать, кондитер магазина «Кулинария», и её дочь Наташа, технолог бумажной фабрики. Наташа побежала в милицию в стареньком летнем пальтишке. Майор в штатском сказал ей:
– К вам пойдет лейтенант Воробушкин.
Девушка взглянула на Евгения, и пропажа пальто не выглядела уж столь трагичной.
Падал снег, густой, североморский. Рядом шёл плечистый парень с лицом киноартиста, собранный, в шалевом полупальто, белых бурках, пушистой ушанке, и приятным голосом задавал вопросы.
Наташа рассказывала. Она пришла домой и повесила пальто рядом с шубой матери. Оба пальто новые, недавно приобретенные. Наташино светлое, с дорогим воротником.
– Вам не холодно? – беспокоился Евгений.
– Наоборот, – ответила Наташа.
Магазин «Кулинария» помещается на первом этаже, их квартира на втором. Наташа по обыкновению спустилась вниз к матери в одном жакете, на одну минуту. Чёрный ход магазина рядом с их подъездом, стоит ли надевать пальто. И (по обыкновению) задержалась в магазине. Дверь квартиры заперла на внутренний замок… Обычно они запирают её и на висячий. Минут через двадцать вернулась, посмотрела – нет пальто. Ни маминого, ни её.
В старом двухэтажном доме когда-то помещалась небольшая частная гостиница. В коридоре правого крыла пять дверей.
Евгений выяснил, кто в обозначенное время находился дома. Проверил всё взрослое население. Вход в коридор с лестничной площадки свободный, днем дверь не запирается. Кто отсутствует? Евгений деликатно стучался в каждую дверь. Установил – ушла Люба Краюхина, её комната заперта.
– Да она была дома! – уверяли соседи. – Сегодня-то выходной.
Люба работает в строительной организации, в конторе.
Вернулась Люба. Была в кино на утреннем сеансе. Показала билет. Один. Кража была совершена между четвертью и половиной одиннадцатого. Киносеанс начинается в двенадцать пятнадцать. В это время Люба была дома. Краюхина жила одна, разошлась с мужем. Известна соседкам как женщина определенных занятий, без учета служебных.
В ожидании Любы Воробушкин размышлял – успел ли вор унести пальто? Скорее всего нет. Вор, конечно, домашний. Кто мог знать, что Наташа (по обыкновению) заходит к матери? Что пальто висят на вешалке? И так далее.
Евгений обследовал двор, штабеля дров. Ничего подозрительного. Волновалась Люба и её ближайшая соседка – Дуся, разухабистая бабенка, контролёр пристани.
– Сколько раз говорила – и днем надо запирать дверь, – нервно твердила контролер.
Люба неустойчиво двигалась по коридору.
– Вино пили? – тихо спросил Воробушкин, почуяв запах.
– Да, немного. По случаю выходного.
Евгений попросил Краюхину показать свою комнату.
– Пожалуйста, – хохотнула Люба. – Я живу на людях. Никого не боюсь.
Евгений сказал Любе, глядя ей в глаза:
– Какую картину смотрели? Расскажите содержание?
– Заграничный фильм. «Не пойман – не вор».
– Он демонстрируется только вечером. На билете указан другой фильм. Сейчас же принесите пальто.
(На билете, находившемся в руках Евгения, ничего не было указано.)
– Где пальто? – совсем тихо спросил Воробушкин.
– В сарае, – шепнула Люба. – Меня подговорила Дуся. Мы хотели пошутить. Я повешусь, – в заключение всхлипнула Краюхина.
– Не торопитесь. У кого ключ от сарая?
– У Дуси.
Дуся-контролер возмущалась, протестовала. Что за нахальство! Она ничего не знает. Шумела на весь дом и бросилась к Краюхиной, чтобы выцарапать ей глаза.
Оба пальто в старом чемодане принесла… Дуся. Не из сарая, а из соседнего строящегося дома. Она сунула чемодан в котел отопительной системы. Пальто с вешалки тоже сняла… Дуся. Она же вынесла их в своем чемодане. Любе надлежало задержать Наташу, если она появится в дверях чёрного хода магазина «Кулинария».
– Молодчина, – сказал капитан. – Будешь, Евгений Иванович, ценным работником. – Слова эти означали многое.
Через полтора месяца Наташа сказала матери:
– Выхожу замуж за Евгения.
– Что ты, доченька, инженер за милиционера.
– Во-первых, он лейтенант.
– И фамилия какая – Воробушкин, – огорченно произнесла мама Наташи, которая уже недели две с нетерпением ждала этого волнующего сообщения.
– Какое значение имеет фамилия! Чем она хуже нашей – Белянова.
Беляновы занимали две просторные комнаты, и Евгений переехал к ним.
* * *
Майор вскоре установил: у его помощника Воробушкина свой похвальный «почерк». Он непринуждённо, по-приятельски беседует с работниками рынка, мелкими спекулянтами, продавщицами газированной воды, мороженого, сторожами, уборщицами, матросами пригородных теплоходов, грузчиками, – одним словом, «почерк» у него широко демократический, очевидно, усвоенный в бытность работником райкома комсомола. И несомненно поэтому Воробушкин знал многое о многих.* * *
Прошлой осенью, проходя по рынку, Евгений заметил в мясном ряду среднего роста гражданина в добротном пальто, дорогой пушистой кепке и красивом светлом кашне.Гражданин на первый (оперативный) взгляд любовался ловкой работой рубщика мяса, Филимона Гаркушина. Не сбавляя шага, Воробушкин прошёл к воротам рынка и задержался у ларька «Мороженое».
В один миг Воробушкин запечатлел: рубщик Гаркушин, не подымая глаз, что-то говорил незнакомому гражданину. Филимон Гаркушин был известен милиции как друг портовой шпаны. Подозревался и в скупке валюты у иностранных моряков. В порту Евгений поручил одному из своих приятелей – молоденькому матросу буксира – отправиться на рынок и проводить гражданина в светло-серой пушистой кепке. Парень охотно и добросовестно проводил пушистую кепку в гостиницу. А вечерком инициативно проследовал за ним во двор Гаркушина.
Воробушкин навел справки. В гостинице носитель пушистой кепки был прописан (по паспорту) как гражданин Перстин, Николай Михайлович, уроженец города Иркутска, прибывший в лесные организации Ломоносовска. По командировке. Постоянная прописка – в городе Бердянске.
В самолете Евгений Иванович сказал Буру:
– Богдан Ибрагимович, мне кажется, я видел Джейрана в Ломоносовске. В прошлом году. И мог бы, пожалуй, узнать его. Он встречался с Гаркушиным, рубщиком мяса.
– Тогда надо вернуться в Ломоносовск срочно! – загорелся Бур.
– Сочувствую. Даже рад, что сейчас вы подвластны серьезному чувству. Но после ваших визитов к дяде Пухлому медлить нельзя.
– А что, если дядя выздоровеет и…
– Вы огорчаете меня. Разве я оставлю больного без присмотра? Ростовские коллеги обещали позаботиться о нём, не оставлять вашего родственника без всестороннего внимания. Я уверен, что они люди слова.
Я ЭТО ТОЖЕ ЗАМЕТИЛ
По набережной истинно величественной Северной Двины (рейсовый пароход от одного берега к другому идёт двадцать минут) навстречу друг другу шли двое приятелей.
Задумчиво-печальный Андрей Полонский брел со стороны порта, Яша Сверчок, невысокий, плотненький, с глазами голубя, со стороны Северной башни бывшего гостиного двора.
Андрей глядел невесело, невзирая на увлекательную картину, на проходившие в сторону моря океанские лесовозы, самоходные баржи, могучие буксиры, старенькие, ужасно дымящие пригородные пароходики и белые скоростные теплоходы типа «Москвич».
Настроение Андрея Полонского никак не соответствовало бурной жизни реки, порта и солнечному осеннему дню в бассейне Северной Двины.
Оба двигались по ещё влажной от росы асфальтовой дорожке вдоль неуклюжей деревянной ограды, украшенной пузатыми булавами.
– Андрэ! Вы всегда напоминаете мне глубоко интеллигентного и разносторонне мыслящего князя Болконского. Хотя он не был столь высокого роста, – ещё издали громко возвестил Яша.
– Я – Андрей Полонский – напоминаю тебе Андрея Болконского… Знаешь… очень близко лежит, а посему неостроумно, – отпарировал Андрей.
– Не настаиваю. Всё же, как я вижу, – не унимался Яша, – ты никак не можешь достойно осмыслить немалые достижения нашего исконно русского города. Итак, камо грядеши, сиречь – куда идешь?
– Гуляю.
– Стоит. Пейзаж родной мне водной магистрали заслуживает, чтобы им любовались. Куда Волге, Днепру и прочим Донам до нашей Северной Двины. Здесь ты можешь сесть на теплоход и прямым сообщением куда угодно, даже на Малайские острова.
Приятели повернули в сторону памятника Петру Первому, затем на главный проспект, мимо здания совнархоза и надоевшей директивной колоннады времен культа личности. У входа в театральный сквер, у стендов драматического театра, Яша увидел молодую женщину в тёмно-вишневом костюме и низко опущенной на лоб шляпке.
– Я хочу поздороваться с Клавдией Павловной, – сказал Яша, решительно пересекая улицу.
Андрей шёл следом. Он пропустил две автомашины и не спеша пошёл к стендам.
– Здравствуйте, Клавдия Павловна, самая привлекательная женщина родного Севера, достойная искреннего восхищения, не говоря уже об уважении.
– Здравствуйте, Яша. Рада вас видеть.
– Вы то солнце, которое всегда ласково светит мне, неприкаянному, на берегах Северной Двины.
– Но это северное солнце.
– Тем оно дороже моему сердцу.
– Яша, вы неисправимы.
– И это мое достоинство.
– Здравствуйте, Андрей. Почему вы не так жизнерадостны, как Яша?
– В присутствии Яши, Фигаро, я, конечно, выгляжу Гамлетом.
– Определение, по-моему, точное, – весело рассмеялась Клавдия Павловна. – Ну, Фигаро, что ещё скажете приятного?
– Желаю поздравить. Ваша Катя отлично защитила диплом. Не отрекайтесь.
– Спасибо. Катя и Ася в Сухуми. Я же еду в Ялту.
Втроем они пересекли сквер и вышли к главному почтамту, монументальному серому зданию, Клавдия Павловна посматривала на Андрея вопрошающе и с той теплотой, которая именуется нежной и ещё – материнской.
– И я завтра убываю, – сказал Андрей.
– Далеко?
– В Евпаторию.
Яша шёл рядом с Клавдией Павловной и не умолкал:
– Я всегда желаю вам, Клавдия Павловна, большого счастья.
– Верю, Яша.
В эту минуту ни Андрей, ни Клавдия Павловна не знали, что близкий им человек заставит Андрея отказаться от Евпатории и отправиться в Закавказье.
– Ну и крикун!
В компании, в присутствии Яши, ещё никому не удавалось произнести и десяток слов, говорил всегда он. В прошлом году секретарь лесотехнического института принесла директору на подпись диплом Якова Сверчка.
– Неужели? – изумился директор. – Неужели Сверчок защитил диплом?
– Я получила решение комиссии.
– И куда его, краснобая?
– В распоряжение нашего совнархоза.
– Не завидую совнархозу.
За дипломом Яша явился через четыре месяца после его подписания.
– Ангелина Леопольдовна, прошу вручить мне мой страховой полис.
– Яша, какой страховой полис? – встревожилась секретарь института, женщина добросовестная, пунктуальная и чересчур несовременная.
Ангелина Леопольдовна под страхом лишения пенсии не ответила бы, чем отличается Совет Министров от Верховного Совета. Она бы молитвенно сложила руки и с ужасом, умоляюще сказала бы: «Боже мой, я об этом не слышала».
Верховной властью вселенной Ангелина Леопольдовна искрение считала директора лесотехнического института. После него она почитала управдома. И вдруг Яша требует от неё какой-то страховой полис.
– Яша, помилуйте, мне же ваш полис никто не вручал.
– Я прошу страховой полис, именуемый дипломом.
– Диплом? – приложила руку к сердцу несчастная Ангелина Леопольдовна. – Какой же это полис?
– В некоторых случаях он отлично страхует от работы в поте лица, то есть дает право занимать должность, получать зарплату и при малейшем желании ровно ничего не делать.
Задумчиво-печальный Андрей Полонский брел со стороны порта, Яша Сверчок, невысокий, плотненький, с глазами голубя, со стороны Северной башни бывшего гостиного двора.
Андрей глядел невесело, невзирая на увлекательную картину, на проходившие в сторону моря океанские лесовозы, самоходные баржи, могучие буксиры, старенькие, ужасно дымящие пригородные пароходики и белые скоростные теплоходы типа «Москвич».
Настроение Андрея Полонского никак не соответствовало бурной жизни реки, порта и солнечному осеннему дню в бассейне Северной Двины.
Оба двигались по ещё влажной от росы асфальтовой дорожке вдоль неуклюжей деревянной ограды, украшенной пузатыми булавами.
– Андрэ! Вы всегда напоминаете мне глубоко интеллигентного и разносторонне мыслящего князя Болконского. Хотя он не был столь высокого роста, – ещё издали громко возвестил Яша.
– Я – Андрей Полонский – напоминаю тебе Андрея Болконского… Знаешь… очень близко лежит, а посему неостроумно, – отпарировал Андрей.
– Не настаиваю. Всё же, как я вижу, – не унимался Яша, – ты никак не можешь достойно осмыслить немалые достижения нашего исконно русского города. Итак, камо грядеши, сиречь – куда идешь?
– Гуляю.
– Стоит. Пейзаж родной мне водной магистрали заслуживает, чтобы им любовались. Куда Волге, Днепру и прочим Донам до нашей Северной Двины. Здесь ты можешь сесть на теплоход и прямым сообщением куда угодно, даже на Малайские острова.
Приятели повернули в сторону памятника Петру Первому, затем на главный проспект, мимо здания совнархоза и надоевшей директивной колоннады времен культа личности. У входа в театральный сквер, у стендов драматического театра, Яша увидел молодую женщину в тёмно-вишневом костюме и низко опущенной на лоб шляпке.
– Я хочу поздороваться с Клавдией Павловной, – сказал Яша, решительно пересекая улицу.
Андрей шёл следом. Он пропустил две автомашины и не спеша пошёл к стендам.
– Здравствуйте, Клавдия Павловна, самая привлекательная женщина родного Севера, достойная искреннего восхищения, не говоря уже об уважении.
– Здравствуйте, Яша. Рада вас видеть.
– Вы то солнце, которое всегда ласково светит мне, неприкаянному, на берегах Северной Двины.
– Но это северное солнце.
– Тем оно дороже моему сердцу.
– Яша, вы неисправимы.
– И это мое достоинство.
– Здравствуйте, Андрей. Почему вы не так жизнерадостны, как Яша?
– В присутствии Яши, Фигаро, я, конечно, выгляжу Гамлетом.
– Определение, по-моему, точное, – весело рассмеялась Клавдия Павловна. – Ну, Фигаро, что ещё скажете приятного?
– Желаю поздравить. Ваша Катя отлично защитила диплом. Не отрекайтесь.
– Спасибо. Катя и Ася в Сухуми. Я же еду в Ялту.
Втроем они пересекли сквер и вышли к главному почтамту, монументальному серому зданию, Клавдия Павловна посматривала на Андрея вопрошающе и с той теплотой, которая именуется нежной и ещё – материнской.
– И я завтра убываю, – сказал Андрей.
– Далеко?
– В Евпаторию.
Яша шёл рядом с Клавдией Павловной и не умолкал:
– Я всегда желаю вам, Клавдия Павловна, большого счастья.
– Верю, Яша.
В эту минуту ни Андрей, ни Клавдия Павловна не знали, что близкий им человек заставит Андрея отказаться от Евпатории и отправиться в Закавказье.
* * *
Яша не умолкал уже ровно двадцать шесть лет, с той минуты, когда акушерка, взяв его в руки и убедившись, что это мужчина, произнесла:– Ну и крикун!
В компании, в присутствии Яши, ещё никому не удавалось произнести и десяток слов, говорил всегда он. В прошлом году секретарь лесотехнического института принесла директору на подпись диплом Якова Сверчка.
– Неужели? – изумился директор. – Неужели Сверчок защитил диплом?
– Я получила решение комиссии.
– И куда его, краснобая?
– В распоряжение нашего совнархоза.
– Не завидую совнархозу.
За дипломом Яша явился через четыре месяца после его подписания.
– Ангелина Леопольдовна, прошу вручить мне мой страховой полис.
– Яша, какой страховой полис? – встревожилась секретарь института, женщина добросовестная, пунктуальная и чересчур несовременная.
Ангелина Леопольдовна под страхом лишения пенсии не ответила бы, чем отличается Совет Министров от Верховного Совета. Она бы молитвенно сложила руки и с ужасом, умоляюще сказала бы: «Боже мой, я об этом не слышала».
Верховной властью вселенной Ангелина Леопольдовна искрение считала директора лесотехнического института. После него она почитала управдома. И вдруг Яша требует от неё какой-то страховой полис.
– Яша, помилуйте, мне же ваш полис никто не вручал.
– Я прошу страховой полис, именуемый дипломом.
– Диплом? – приложила руку к сердцу несчастная Ангелина Леопольдовна. – Какой же это полис?
– В некоторых случаях он отлично страхует от работы в поте лица, то есть дает право занимать должность, получать зарплату и при малейшем желании ровно ничего не делать.