Эдуард Хруцкий. Осень в Сокольниках

   — Валя? Заходи — сказал он просто, словно они только что расстались.
   Суханов шагнул в прихожую. Они обнялись.
   — Проходи, — сказал Олег, — я один дома.
   В коридоре стоял специфический запах старых московских квартир. Он был настолько знаком Валентину, что глазам сразу стало горячо. Суханов вспомнил дом и запах этот вспомнил, он был особенно ощутим, когда он возвращался в детстве домой с дачи. Тогда он тоже жил в этом доме на Грузинском валу. Квартиру на Серафимовича отец получил в конце пятидесятых годов. В этом дворе прошло детство Вальки Суханова. И разве он мог подумать, что придется явиться сюда беглым зеком,
   — Ты будешь есть? — спросил Кудин.
   — Буду, Олег.
   — А выпить хочешь?
   — Нет. Мне сейчас нельзя пить.
   Олег на кухне жарил яичницу с салом, запах ее был восхитителен для Суханова. Он сидел на табуретке, сделанной из автомобильного кресла, прислонись плечом к стене, и дремал. Кудин с острой жалостью посмотрел на него. Как же ему хотелось помочь Вале Суханову, и он знал, как это сделать. Он, Олег Кудин, по кличке Чума. Потом они ели яичницу и пили чай, а после закурили.
   — Давай, — сказал Кудин, — говори, зачем пожаловал.
   Ах, каким неопытным был Суханов, даже это не насторожило его. А может быть, он прислушивался только к себе? К тому, что жило внутри его, к своему горю и боли.
   — Я любил женщину, Олег, из-за нее я взял на себя ограбление дачи Муравьева, из-за нее я пошел в лагерь. А она оказалась…
   — Сукой она оказалась. Валя, ведь и меня три дня крутили по этому делу. Они подкинули туда мои документы.
   — Как! — Суханов вскочил.
   — А так. Валек. А ты прикрыл их. Что теперь?
   — Поехали к ней, я хочу взять ее и отвезти в милицию.
   — Потом что?
   — Потом поеду в лагерь, отбывать срок.
   Кудин внимательно посмотрел на Суханова. Он думал о том, смог бы он решиться на такой шаг.
   — Хорошо, только позвоним моему другу, у него машина.
   — Надежный парень?
   — Мой друг.
   — Учти, там могут оказаться опасные люди.
   — Он крутой парень.
   — Звони.
   Зазвонил телефон, и Крылов поднял трубку.
   — Крылов.
   — Подъезжай к моему дому, — сказал Олег Кудин.
   — Он повезет нас?
   — Да. Он хочет сдать ее в милицию.
   Саша положил трубку и повернулся к Вадиму.
   — Кудин? — спросил Вадим.
   — Да, товарищ подполковник. Суханов хочет ехать к этой даме и привезти ее в милицию.
   — Поезжай. Ее дом под контролем, но очень важно, чтобы именно Суханов привез ее к нам. Если что, Саша, там будут Чумаков и Мусатов. Помни, клиенты наши опасны до крайности. Оружие применяй, судя по обстановке. Ребят сдерживай. И упаси Бог, если ее Суханов ударит.
   — Есть.
   У дома Кудина Саша увидел знакомые «Жигули». Один из инспекторов стоял у подъезда.
   — Ты куда? — спросил он Крылова.
   — Туда.
   — Будешь брать?
   — Нет. Поедете за нами, только аккуратно.
   — Команды не было.
   — Сейчас получишь.
   Крылов быстро взбежал по ступенькам, позвонил. Дверь открылась, и он увидел Суханова.
   — Знакомьтесь, — сказал Кудин.
   — Валентин.
   — Александр. Поехали, ребята?
   — Поедем, — ответил Кудин, — я тебе все по дороге объясню.
   Они ехали по пустой Москве, Суханов молчал, а Кудин пересказывал Крылову знакомую историю. Тот кивал, поддакивал, возмущался, всем своим видом показывая искреннюю заинтересованность в происходящем. Не доезжая Театра им. Вахтангова, они въехали в переулок и остановились у большого старого дома.
   — Ты, Валя, ее окна знаешь? — спросил Крылов.
   — Конечно.
   — Горят?
   — Нет.
   — Пойдем позвоним.
   Они вошли в автоматную будку, набрали номер 241-78-74, Телефон молчал.
   — Будем ждать.
   — А вдруг она в отпуске? — спросил Кудин. — У Вальки каждая минута на счету.
   — Будем ждать, — твердо сказал Саша и нажал на локоть Кудина.
   Он уже знал, что Наталья Васильевна Кольцова находится в Москве, что она подала документы на вступление в брак с бельгийским подданным Альбертом Корнье, вице-директором посреднической фирмы из Антверпена.
   Они ждали, а время шло и шло. И каждый из троих думал о своем. Правда, Саша трижды звонил жене, успокаивал ее, но на это никто не обратил внимания. Только Кудин ехидно поинтересовался, почему он его не позвал на свадьбу.
   Шло время. Окна были темны, и телефон глух.
   Наконец, когда начало светать, в переулок ворвался «ситроен», приземистый и дорогой. Он, качнувшись на рессорах, остановился у подъезда. Дверь распахнулась, и вышла Наташа. Все замерло, и сердце покатилось куда-то. И сразу стал слабым Валентин Суханов, увидев в полумраке улицы знакомый силуэт.
   — Иди, — сказал Кудин, — иди. Валя.
   Наташа что-то говорила по-французски, прощаясь с водителем, наклонясь к окну машины. Машина рванулась, она послала ей вслед воздушный поцелуй. А когда обернулась… она увидела Суханова. Он стоял в шаге от нее. Стоял спокойно, засунув руки в карманы брюк.
   — Нет, — прошептала она и сделала шаг назад.
   Суханов стоял и улыбался, но она увидела, как много прячется за этой улыбкой.
   — Нет, — крикнула она и шагнула назад.
   — Стой, сука, — сказал человек за спиной и крепко взял ее за руку.
   — Иди в машину, Наташа, — спокойно, даже слишком, произнес Суханов.
   — Зачем? — холодея от ужаса, спросила она одними губами.
   — Мы совершим маленькое свадебное путешествие. У нас же его не было. Ты сделала так, что я уехал один.
   Она оглянулась и увидела третьего, стоявшего у машины.
   — Не надо, Валя, не надо, я молодая, я жить хочу.
   — А ты и будешь жить. Я не собираюсь убивать тебя. Ты перепутала нас со своей компанией. Мы гонщики, а не урки.
   Она словно во сне села в машину на заднее сиденье между двумя неизвестными парнями, а за руль сел Суханов. «Жигули» сорвались с места и, не обращая внимания на знаки, рванули к бульварам.
   Промелькнула Никитская площадь, потом Пушкинская, на Петровке Суханов повернул налево.
   — Направо в переулок, к тому входу, — сказал парень, сидевший рядом с ней.
   Машина остановилась у подъезда, и сразу вслед за ней подлетела другая.
   — Вылезай, — сказал Суханов.
   И она вышла на улицу. Страх настолько овладел всем ее существом, что она плыла, словно во сне, подчиняясь какой-то чужой, недоброй воле.
   — Пошли, — сказал Крылов.
   Они строем вошли в подъезд. Там их уже ждали. Суханов увидел невысокого человека в очках и с изумлением услышал, как Саша сказал:
   — Валентин Суханов явился с повинной, товарищ майор, он помог нам задержать подозреваемую Кольцову.
   Валентин повернулся к Олегу. Тот улыбнулся, кивая головой, мол, не бойся, все в порядке.
   — Пойдемте, Суханов, — сказал Калугин, — вас ждут.
   — А я? — шагнул к ним Кудин.
   — И вы, конечно, Олег, ваши показания нам очень важны.
   Они прошли мимо милиционера, проводившего их внимательным взглядом, и поднялись на третий этаж.
   — Олег, — попросил Калугин, — если вам не трудно, подождите в соседнем кабинете.
   Калугин и Суханов вошли в комнату, и Валентин увидел плечистого высокого мужчину, летевшего в ним в самолете. И внезапно еще неясная догадка мелькнула в голове.
   — Здравствуйте, Суханов. Садитесь. Курите.
   — Здравствуйте, — Валентин взял со стола сигарету, закурил.
   — Я очень рад, Суханов, что вы пришли с повинной, рад, что помогли нам.
   Валентин молчал, жадно глотая дым.
   — Мы внимательно ознакомились с вашим делом. Непричастность к ограблению дачи Муравьева Валентином Сухановым доказана полностью.
   — Так, значит…
   — Да, будем считать, что мы бежали из колонии вместе с вами.
   Суханов ничего не ответил. В кабинете повисла тишина. Вадим не нарушал ее, давая Суханову возможность подумать.
   А думать ему предстояло о многом. Слишком даже.
   Орлов понимал состояние этого человека. Но вместе с тем он понимал, что Валентин Суханов, бежав из лагеря, теперь не просто человек, оправданный по первому делу, но и преступник, совершивший свой проступок обдуманно и сознательно. И неважно, какими мотивами руководствовался он, совершая его.
   — Валентин Андреевич, возьмите ручку и бумагу.
   Суханов взял.
   — Теперь пишите. Явка с повинной. Написали? Так, хорошо. Ниже. Я, Суханов Валентин Андреевич, осужденный…
   Суханов писал, а Орлов думал уже о разговоре с Кольцовой.
   Наконец Валентин расписался.
   — Кажется, все.
   — Прекрасно, разрешите, прочту.
   Орлов быстро пробежал глазами бумагу.
   — Вы все вспомнили?
   — По-моему, да.
   — Теперь так. Лейтенант Стрельцов отвезет вас домой. Ваша мать предупреждена. Вы пока, до решения прокурора, будете находиться дома. Лейтенант Стрельцов погостит у вас некоторое время. Вы не возражаете?
   — Нет, — Суханов усмехнулся, он подумал, какие аргументы смог бы выдвинуть для возражения.
   — Прекрасно, Валентин Андреевич, я верю вам, но тем не менее. Я не просто частное лицо, я представитель закона. И поэтому хочу сказать вам, что любая ваша попытка выйти, даже на лестничную площадку, будет пресечена. По-моему, вы убедились, что мы умеем работать, — Орлов поднял трубку.
   — Стрельцов, зайдите. Возьмите Кудина, Алеша, и поезжайте. Я позвоню вам, — сказал он вошедшему лейтенанту.
   Стрельцов вышел, и сразу же распахнулась дверь и вошел Кудин.
   — Товарищ Орлов, мы тогда не так поговорили, я не знал…
   Он еще говорил что-то много и сбивчиво, благодаря и радуясь.
   Вадим смотрел на него, усмехаясь, потом прервал:
   — Слушай, Чума, не сердись, что я тебя так называю. Помни, что люди живут по одним законам, а такие, как Алимов, по другим. Ты пришел к нам и стал жить как все. За это благодари только себя. Нас не надо. Я не хочу читать тебе популярную лекцию о добре и зле, но все же знай, что миром правит добро. Поэтому ты и помог нам и помогаешь своему другу. А я не носитель добра, я его только охраняю. Оно во всех нас. В тебе, Суханове, Стрельцове, в твоей девушке. Езжай с ними и помни. Это очень важно, не забывать о добре. Иди.
   У дверей Кудин обернулся и спросил.
   — А правда, что Алимов погиб?
   — Правда. Я тебе скажу свое личное мнение: он вообще не должен был жить на земле.
   Олег ушел, а Вадим позвонил Марине. Услышав ее заспанный голос, он сказал:
   — Я еду к тебе.
   — Приехать за тобой?
   — Не надо, у меня машина.
   — А сколько времени?
   — Пять, — Вадим взглянул на часы, — у меня есть три часа.
   Через три часа он должен был начать допрос Кольцовой.
 
   Раньше она жила как все. Кончила школу, поступила в иняз, вышла замуж по любви за Славу Кольцова, инженера-химика. Училась она хорошо, и языки любила. Прекрасно знала английский и французский, поэтому, когда представитель Интуриста проводил собеседование с выпускниками, он взял ее сразу. Работала она тоже хорошо. Ей объявляли благодарности, премировали, отправляли за рубеж. И со Славой она жила хорошо. Он был добрым и ласковым, влюбленным в нее беспредельно. Но однажды она устала. Просто так, взяла и устала. Ей надоело копить деньги на сапоги и выплачивать долги за дубленку. Слава был очень хорошим, но получал мало. И тогда он уехал на Север, на строительство химкомбината. Там платили полярные, и у него стал большой оклад. Ежемесячно он присылал ей триста рублей. Да она получала сто пятьдесят. Но и этого ей не стало хватать. Ее ближайшая подруга Нелля, когда Наташа пожаловалась ей, со смехом сказала:
   — Я уж не помню, кажется, Сократ сказал: «Если хочешь сделать человека богатым, не прибавляй ему денег, а убавляй желания». Так что умерь пыл, дорогая, при твоих деньгах можно жить и еще на машину откладывать.
   С Долгушиным она познакомилась в зарубежной поездке. Она была переводчицей в специализированной группе Союза художников. Он поразил ее сразу, сказав одну только фразу по поводу взаимоотношения двух членов группы.
   — Друзья могут быть фальшивыми — враги всегда настоящие.
   За много лет она впервые с интересом посмотрела на мужчину. Посмотрела и поняла, что он этого стоит.
   В Москве они встретились случайно на улице у «Интуриста». Долгушин пригласил ее в «Националь». Она поехала к нему сразу же, в первый вечер. А днем он заехал к ней на работу и подарил ей кольцо с изумрудом.
   — Это наше с тобой обручальное, — Долгушин нежно погладил ее по щеке.
   Именно этот человек, который был старше ее намного, открыл для Наташи то, что всегда почему-то со смущением называют сексуальной жизнью. И она поняла, что не может жить без него. Понемногу, не сразу раскрывал он перед ней свои планы, завязывая ее. Используя. Сначала по мелочам, потом все крупнее и крупнее.
   Она беспрекословно ложилась в постель с теми, кто был нужен Долгушину, наводила на квартиры. Она всегда хорошо училась, потом работала. И здесь она научилась многому. И начала вести свои дела параллельно с долгушинскими. Конечно, они были мелки, но давали ей верную прибыль. Это она нашла Корнье, влюбила в себя, заставила подать заявление о вступлении в брак.
   Долгушин, собираясь в Париж, думал, что она и там станет его верной собакой. Нет. Она не думала бросать богатого бельгийца ради сбежавшего уголовника. За эти годы она стала зла и цинична. Ей иногда казалось, что внутри ее пустота, как в дорогой вазе, из которой выбросили цветы и вылили воду… Вместе с пустотой в ней появилась инертность мышления, она почти не думала ни о чем, кроме своих маленьких комбинаций, плыла по течению — и все. Но все же годы этой жизни развили в ней обостренное чувство опасности. Единственное, которое должно было бы управлять ее поступками.
   Но душевная лень и инертность иногда подавляли даже его. Когда Алимов рассказал ей о фарфоровом камине, она согласилась немедленно, тем более что у Бориса был надежный покупатель.
   С Корнье она ездила по Русскому северу. Еще там она заметила, как жадно он разглядывает иконы, изделия из финифти, картины. Бельгиец сам с удовольствием пошел на контакт. Он оказался весьма деловым человеком, даже слишком. Ему удалось найти канал сбыта, а это было главное для Долгушина. Для нее же главным стало другое — выйти замуж за Корнье и уехать навсегда в Антверпен. Альберт сам сделал ей предложение. Правда, этому предшествовало то, о чем не знал даже Долгушин. Он научил ее многому, а теперь пожинал «плоды просвещения». Вчера она была в ресторане с братом Альберта Полем Корнье. Он прилетел специально посмотреть на будущую родственницу. Прилетел и, видимо, остался доволен.
   Альберт прилетел через три дня на традиционную осеннюю выставку в Сокольниках. Их фирме эти выставки были необходимы до крайности. Суметь стать посредником между советскими внешнеторговыми объединениями и западными фирмами сулило большую, а главное, стабильную прибыль. Внешторг был богатым партнером.
   Брат Корнье привез ей подарки — вот это прекрасное платье от Баленсиага, в котором она сидела на колком казенном одеяле. Она не вспоминала, не думала, она только боялась. Но вместе с тем, понимая, что ее положение безнадежно, надеялась еще на слепую удачу, которая сопутствовала всей ее жизни. Конечно, она расскажет все о Долгушине. В конце концов она просто его любовница, он попросил, она попросила Суханова, вот и все. Судить ее не за что. А Алимова убрал Долгушин. Пусть он за все и отвечает. В конце концов она невеста иностранного подданного.
   — Я хотела бы знать, за что меня арестовали?
   Наташа сидела в кабинете Орлова, красивая и нарядная, похожая на какую-то экзотическую птицу, залетевшую в этот мир уголовного права и сыска.
   — Наталья Васильевна, — Вадим откровенно залюбовался ею. Надо же, ночь в камере, а она свежа, будто только что от косметички.
   — Наталья Васильевна, — повторил он, — вы не арестованы. Пока вы задержаны.
   — Что значит пока? — Голос Кольцовой был безмятежно звонок. — Я хочу знать, что значит пока?
   — Ну, если вы настаиваете, я вам объясню. Вы задержаны потому, что мы располагаем сведениями о вашей причастности к краже картин и ценностей у академика Муравьева.
   — Это доказано? — так же невозмутимо спросила Наташа.
   — Да, — твердо ответил Вадим. — Также мы докажем, что вы вместе с Алимовым и Сергеем Пронякиным, усыпив смертельной дозой снотворного сторожа Киреева, проникли в музей и похитили там каминную облицовку и шесть медальонов работы Лимарева.
   — И это доказано?
   — Доказание вины в нашем деле процесс сложный. Он потребует определенного времени. Но тем не менее я представлю веские улики, говорящие, что именно вы были в ту ночь у сухотинского особняка.
   Наташа внимательно разглядывала Орлова. Если бы ей показали его на улице и сказали, что он работает в милиции, она бы не поверила. Хотя в сегодняшней жизни изменилось многое и, наверняка, изменились люди, работающие в этом доме. Она молчала и курила, думая о том, как ей удобнее построить собственную защиту. А то, что ей придется обороняться серьезно, она не сомневалась ни на минуту. Появление Суханова стало именно тем событием, которое многое расставило по местам. И Кольцова мучительно прикидывала, взвешивала на своих весах, что ей выгоднее: молчать или топить Долгушина?
   — Наталья Васильевна, у вас в сумочке мы обнаружили технический паспорт на автомобиль «Жигули» — ВАЗ-2106 государственный номерной знак МНЗ 72-64. Это машина принадлежит вам?
   — Да, — ответила Кольцова посте некоторой паузы.
   — Наши эксперты осмотрели машину. На полу салона обнаружены следы почвы, структурно совпадающие с почвой во дворе особняка дома-музея.
   — Вы прекрасно понимаете, что это не доказательство. Мне думается, что в основе своей структура почвы в Москве одинаковая.
   — Правильно. Но на месте преступления обнаружился след правого заднего колеса вашей машины.
   Вадим открыл сейф, вынул фотографию, бросил ее на стол.
   — Вот фотография следа, вот заключение экспертов.
   — Я могу сказать, что мою машину брал на вечер мой механик Алимов.
   — Можете, — улыбнулся Вадим, — конечно, можете.
   Он взял пепельницу и аккуратно вынул два окурка черных американских сигарет «More».
   — Вас удивляет то, что я делаю? Судя по вашему лицу, да. На месте преступления нами обнаружены два таких же окурка.
   — В Москве многие курят эти сигареты.
   — Правильно, другого ответа я и не ждал. Но существует целая наука, которая нынче по остаткам следов слюны на мундштуке точно определяет человека, курившего сигареты. Первый анализ у нас есть. Сейчас сделаем второй.
   — Ваши эксперты и это могут? — недоверчиво покачала головой Наташа.
   — Представьте себе, что могут, и не только это. Но все это потребует лишнего времени. Понимаете, лишнего. А оно для нас очень дорого. Конечно, мне надо было начать с этого, помните, что суд учитывает поведение человека на предварительном следствии.
   — Что со мной будет?
   Голос ее был по-прежнему спокоен, ни один мускул не дрогнул на этом красивом лице. Через его кабинет прошло много народу. Всякого. Одни лгали нагло и бессмысленно. Были такие, что ненавидели молча, тяжело. Так и уходили в камеру молчком, не приняв никаких, даже самых веских, доказательств. Многие плакали. Эта же женщина вела себя так, будто ее нисколько не интересует собственная судьба. Словно разговаривали они сегодня о ком-то третьем, который с минуты на минуту должен войти в эту комнату. Кольцова вызывала у Вадима чисто профессиональное любопытство. Он никак не мог определить, что же прячется за ее спокойными глазами. Если бы он знал, как много пряталось за этим внешним спокойствием. Сейчас, именно сейчас Кольцова решила, кого ей выгоднее продать, и как можно дороже, тем самым смягчить удар, нанесенный ей.
   — Так что же со мной будет? — повторила она вопрос.
   — Это решит суд.
   — Все-таки суд?
   — Конечно.
   — А вы знаете, что я невеста иностранного подданного?
   — Альберта Корнье?
   Наташа кивнула.
   — Знаем, нам за это деньги платят. Но положение невесты подданного Бельгии не освобождает вас от ответственности перед законами страны, подданной которой являетесь вы.
   — У него влиятельная родня. Они обратятся в МИД.
   — Я думаю, что мы это переживем.
   Впервые в ее глазах промелькнуло что-то отдаленно напоминающее беспокойство.
   «По-моему, она скинула своего козырного туза», — подумал Вадим, внутренне усмехнувшись. Заявление, поданное в ЗАГС, казалось ей достаточно надежным щитом. А теперь внезапно выяснилось, что щит этот не из железа, а из пластмассы.
   — Наталья Васильевна, поверьте моему опыту, — Вадим закурил сигарету, весело глядя на задержанную, — ни один человек, тем более иностранец, не станет связываться с уголовщиной. Вы очаровательны, но доброе имя для представителя фирмы важнее. А впрочем, что я вам рассказываю об этом, вы же все прекрасно знаете без меня.
   — Хорошо, — Кольцова взяла сигарету, покрутила ее в руках и положила на место, — хорошо, я скажу все. Пишите. Что же вы не пишете?
   — Минутку, вы не будете возражать, если наша беседа будет записана на магнитофон?
   — Какая разница, хоть на видеопленку, — устало махнула рукой Кольцова. — Только я буду говорить все по порядку, как умею, а вы задавайте мне вопросы.
   Она рассказывала спокойно, почти без интонации, устало и равнодушно. Вадим слушал внимательно, иногда перебивая ее исповедь наводящими вопросами. Слушая ее, он ловил себя на странной мысли: ему становилось иногда жалко, что он сыщик, а не романист, какую поучительную книгу можно было написать о человеческом падении. Вадим слушал, все более внимательно глядя на задержанную. Придя много лет назад в милицию, он допрашивал фиксатых, исколотых татуировками домушников. Они были, как правило, здоровые, опухшие от пьянки и сна в камерах. Да мало ли кого ему приходилось допрашивать. Но шли годы, менялись методы и формы преступлений. Менялись и сами преступники. Кольцова была одним из ярких примеров качественного переворота, произошедшего с его клиентами. Но ни внешность, ни одежда, ни манеры не меняли главного — цели, ради которой люди переступали границу закона. Она всегда оставалась одинаковой — деньги и, естественно, все те блага, которые они могли дать.
   Калугин шел к Орлову и в коридоре встретил Кольцову. Она прошла мимо него спокойно, как на прогулке, глядя перед собой никого не замечающими глазами. Вадим сидел в кабинете, сняв пиджак и распустив узел галстука, сигарета, лежащая на краю пепельницы, догорела почти до фильтра, видимо, он так и забыл о ней.
   — Что нового, Вадим Николаевич? — Калугин снял очки, аккуратно протер стекла платком.
   — Много, Игорь, очень много. Сейчас мы пойдем к руководству и прослушаем одну замечательную магнитную запись.
   — А на бумаге есть следы? — осторожно поинтересовался Калугин.
   — Игорь, я же не от конфирмации.
   — На всякий случай, на всякий случай, — Калугин поднял руки, шутливо загораживаясь ладонями от Вадима.
   — Ну что, пойдем? — Вадим встал.
   Внезапно дверь распахнулась, и вошел Кафтанов.
   — Слушай, в КПЗ паника, весь оперсостав бегает хоть одним глазом взглянуть на твою задержанную. Ты что, кинозвезду арестовал?
   — Да нет, Андрей Петрович, просто участницу ограбления.
   — Закрепил показаниями?
   — Да, звонил в прокуратуру, сейчас приедет Малюков с постановлением об аресте.
   — Пленка есть?
   — Да.
   — Включи.
   — Я думал, у вас.
   — А это и есть у меня, не забывай, кто до тебя сидел в этом кабинете.
   Вадим нажал клавишу магнитофона, отошел к окну. За его спиной говорила Кольцова. Он снова слушал ее рассказ, именно рассказ, а не показания, и непонятное чувство вины почему-то пришло к нему, и вспомнил он молоденького участкового лейтенанта Гусельщикова, не снимавшего с себя ответственности ни за одного человека, живущего на его территории. Пленка кончилась, магнитофон прошипел и выключился. А трое в кабинете продолжали молчать. Наконец Кафтанов щелкнул зажигалкой и сказал только одну фразу.
   — Вот сука.
   Это так не вязалось с его руководящей корректностью и элегантным обликом, с его костюмами и рубашками, с его грубоватой иронией, что Вадим невольно засмеялся. Он вспомнил, как много лет назад они с Кафтановым брали здоровенного налетчика по кличке Боря-Маленький. Маленький оказался парнишкой крепким и порвал Кафтанову новый костюм — гордость Андрея в те далекие годы. Он надел его, собираясь с сестрой Вадима в театр. Борю затолкали в машину, а Андрей стоял посередине Уланского переулка и мрачно глядел на оторванный борт. Тогда он с такой же интонацией сказал:
   — Вот сука.
   — Ты чего смеешься? — посмотрел на него Кафтанов.
   — Я Борю-Маленького вспомнил.
   — Большой гад был, но мы его с тобой тогда заловили. Кстати, как ты решил с Сухановым?
   — Он пока дома, под охраной.
   — Надо решать вопрос кардинально. Пойдем к генералу. Теперь о Долгушине. Следите за ним. Когда прилетает этот бельгиец?
   — Или завтра, или послезавтра. А насчет Кольцовой договорено, она в Кижах, с группой, приедет в пятницу.
   — Молодец. Но думать надо, думать. Корнье — это не Алимов и не Боря-Маленький. Здесь нельзя ошибаться. Представителю посольства понадобятся твердые доказательства.