Страница:
Славский: Конечно, приходили. Особенно в конце рабочего дня. Приносили выпивку. Утром тоже открывался «клуб пытливой мысли».
Крылов: Как это понимать?
Славский: Алкаши местные раненько прибегали, находились в рассуждении, где достать опохмелиться.
Крылов: Кто конкретно?
Славский: Я их знаю визуально. Помню, что одного называли Хоттабыч.
Крылов: Как он выглядит?
Славский: Выше среднего роста, лысый, лицо опухшее, все приговаривает: «Трахти-бидахти-бидухтибидах». Так в повести Лагина говорит старик Хоттабыч.
Крылов: Сторожа разбудить вам не удалось. Что вы делали потом?
Славский: Пошел встречать вас.
— Я читал ваши показания, — Вадим присел на штабель досок, — знакомился с протоколом осмотра места происшествия. Но мне бы хотелось поговорить с вами без протокола.
Славский достал сигарету, размял ее, посмотрел на Вадима.
— По-моему, я сказал все.
— Конечно. Но меня интересуют детали. Мелочи.
Вот вы подошли к взломанной двери. Что вы увидели?
— Я уже говорил.
— А если бы вы захотели нарисовать это, как бы вы поступили?
Славский закурил. Посмотрел на опечатанную дверь, потом на Вадима.
— Видимо, вы хотите, чтобы я реставрировал место происшествия.
— Нет, это уже поздно. Просто подумайте, за что бы вы зацепились в первую очередь.
— Сначала давайте оговорим, как бы я назвал эту картину. «Кража», «Взлом», «Преступление»?
— Вы творец, вам и карты в руки.
— Знаете, чепуха, конечно, но я люблю хорошие часы и хороший табак. И почему-то всегда на это обращаю внимание.
— Поэтому вы так и смотрели на мои часы.
— У вас хорошая «Сейко-5 Актус».
— Правильно.
— Курите вы американсий «Кэмел», без фильтра, он продается в ЦДЛ, ресторане аэровокзала и в «Узбекистане». Правильно?
— Да. А вы курите «Житан». Сигареты французские, в продаже их нет.
— Тоже правильно. Мне их присылает сестра. Она замужем за работником торгпредства, живет в Париже.
— Так что же все-таки поразило вас?
— Понимаете, — Славский вытащил из пачки новую сигарету. — Я, пожалуй, бы нарисовал ночь, силуэт женщины у машины и огонек сигареты.
— Но почему женщины?
— Не знаю, но что-то заставляет меня это сделать.
К ним подошел Калугин.
— Вадим Николаевич, будете осматривать особняк?
— А смысл есть?
— Ассоциативный ряд.
— Пожалуй. Вы, Сергей Викторович, проводите нас?
— Конечно. Я сам еще там не был.
— Почему?
— Ваших коллег водил мой реставратор, Коля Ларионов. Я расстроился очень.
Калугин внимательно и быстро посмотрел на Славского.
Не простой был это взгляд. Ох, не простой!
И Вадим заметил его. Заметил и учел.
Симаков стоял в вестибюле особняка и о чем-то спорил с Фоминым. Он тыкал ему пальцем в грудь, возмущенно всплескивал руками.
Фомин, расставив ноги, облитый темным жарким костюмом, словно врос в пол, и сдвинуть его никакой возможности не было.
— О чем спор? — Орлов бегло осмотрелся.
— Товарищ подполковник, Вадим Николаевич, — Симаков даже запнулся от возмущения, — вы послушайте, что Павел Степанович говорит, послушайте.
Орлов внимательно посмотрел на Фомина.
— Здесь артельно работали, Вадим Николаевич, — бесстрастно сказал Фомин.
— Как это?
— А очень просто. Давайте наверх поднимемся, я вам покажу.
— Вы, Павел Степанович, — Симаков зло смял сигарету, — конечно, человек опытный, и мы вас уважаем, вроде бы как реликвию.
Фомин повернулся к Симакову сразу, всем корпусом.
Посмотрел на него, прищурившись. Глаза его были холодны и бесстрастны, усмехнулся.
— Реликвия, говоришь, капитан. Вроде бы как экспонат музея криминалистики. Нет у меня на тебя обиды, Симаков. Нету. Потому что с обидой наше дело не делается. Ты вот в академии учишься. Это хорошо.
Только сыскная наша академия — это опыт, Симаков.
Д обиды у меня на тебя нету. Мы здесь не в городки играем, а кражонку раскрыть должны. Так что ум — хорошо, а два — лучше. Ты это уясни, Симаков, тебе до пенсии еще как медному котелку… А наше дело ума да совета требует.
— Брэк, — сказал Вадим, — давайте временно закончим спор теории и практики. Мы не на дискуссии в журнале «Советская милиция», а на месте происшествия. Ваши соображения, Симаков.
Они поднялись на второй этаж особняка. Что здесь было в те далекие годы, когда домом владел генерал Сухотин, можно бьшо представить, только запасшись могучей фантазией, свойственной, пожалуй, одному лишь Жюль Верну.
Зал, который раньше именовался каминной гостиной, напоминал декорацию к фильму об обороне Сталинграда. Окна с выбитыми стеклами, на стенах шесть дыр от медальонов, остатки камина напоминали снарядную воронку.
— Да. — Вадим взял Славского под руку, — пока это лишь напоминает музей.
— Вы должны были сюда прийти зимой. Первого декабря мы собирались открыть экспозицию. Собирались.
Славский подошел к размонтированному камину, хлопнул ладонью по стене.
— Здесь был фарфоровый камин, подражание Ватто.
Работы французского мастера Жюля Пино. Мы разобрали его и должны были отвезти на реставрацию. Шесть медальонов работы Лимарева. Их должен был реставрировать а. Первичную обработку начал прямо в этой комнате.
— Теперь слушайте, что я скажу, — Фомин достал таток, вытер голову, — кто-то усыпил сторожа и забрал картинки эти настенные. Причем ни одного отпечатка не оставил. В протоколе осмотра места происшествия указаны следы. Точно такие же, как при ограблении квартиры и дачи академика Муравьева. Преступники надевали на ноги полиэтиленовые пакеты. Так?
— Так, — нехотя ответил Симаков.
— Значит, приехали на машине, сторожа опоили "лапинкой", взяли картинки и ушли. А потом смотри. В соседней комнате лежала керамическая плитка. Где она лежала, гражданин Славский?
Художник прошел в соседнюю комнату, хлопнул ладонью по печке-голландке.
— Здесь. Прямо здесь.
— Так, Симаков, — Фомин подошел к Славскому. — Вот здесь эксперт, согласно протоколу осмотра места происшествия, зафиксировал следы ботинок с характерной деформацией каблука на правой ноге. Так?
— Так, — мрачно ответил Симаков.
— Те же следы обнаружены на лестнице и потом на влажной земле. Так?
— Ну и что?
— А вот что: следы, обмотанные полиэтиленом, практически смыты дождем. Так?
— Да что вы заладили, так да так.
— А то, Симаков, что керамическую плитку выносили позже. Кто-то другой. Этот другой увидел взломанную дверь, поднялся, сложил плитку в мешок и уволок, потом сделал несколько ходок, вывозил на тележке решетки и ковку. Вот отсюда и следы велосипедных колес в протоколе осмотра. Тележка была на этих колесах.
Такие мои соображения. Тут уж не сердись, Симаков.
Симаков отошел к окну, достал сигарету, закурил.
Все молчали.
Вадим посмотрел на Фомина. Старший инспектор по особо важным делам смотрел в спину Симакова сочувственно, без тени превосходства. Он сделал свое дело. Выдвинул версию. Фомин был опытный сыщик. Точно гак же лет десять назад он напрочь перечеркнул стройную и весьма убедительную версию самого Вадима, когда раскрывали ограбление склада ювелирной фабрики.
— Товарищ Славский, вы, пожалуйста, оставьте нас, — сказал Орлов.
Художник понимающе кивнул и пошел к лестнице.
— Ну что же, Симаков, пока у нас есть две версии — ваша и Фомина. Откровенно, я больше склонен доверять второй. Теперь так. Кто такой Хоттабыч?
— Силин Петр Семенович, проживает: 3-й Зачатьевский переулок, дом 3, квартира 26. Ранее судим дважды. Первый раз по 122-й и по 206-й, части первой. Три дня не был дома. На квартире засада, — повернулся к Вадиму Симаков.
— Так, любопытно. Отпечатки пальцев, размер обуви.
— Соответствуют обнаруженным на месте преступления.
— Да, конечно, Симаков, у вас все прекрасно складывается. Версия отличная, взял Хоттабыч, то бишь Силин. Кстати, где он может быть?
— Жена говорит, что два дня не ночует дома, товарищ подполковник, — сказал Саша Крылов.
— Раньше с ним такое бывало?
— Да. Он запойный, даже на принудлечении был.
— Так что же, Крылов, важнейший фигурант по делу где-то пьет, а мы ждем.
Инспектор покраснел.
— Он делает все, что может, товарищ подполковник, — вмешался Симаков, — активный розыск начат вчера.
— Так, — Вадим усмехнулся, — приступим к нашим играм. Тем более что в отделении нас ждет следователь горпрокуратуры товарищ Малюков. Ты, Симаков, отправь к нему на допрос реставраторов, а мы пока сыск учиним. Потому как техника техникой, а нашего брата ноги кормят. Симаков, в протоколе осмотра места происшествия сказано о какой-то рубашке?
— Рваная рубашка с номером прачечной.
— Что сказали эксперты?
Симаков достал блокнот.
— Рубашка французская, предположительно фирмы «Диор».
— Киреев и Хоттабыч вряд ли могли позволить сс5с одеваться из этого дорогого дома. Реставраторы?
— Славский сказал, что купил бы с удовольствием, но достать не может. У других нет.
— Номер?
— Пятьдесят две тысячи четыреста двадцать семь.
— Что предприняли?
— Проверяем прачечные нашего района.
— Жаль мне вас, но придется проверять все прачечные города. Этим займутся Фомин, Стрельцов и Крылов. Калугин, ваше дело коллекционеры и комиссионки.
— Одному трудно, Вадим Николаевич.
— Я договорился с РУВДом, вам дадут инспектора.
Мы с Симаковым Силина поищем. Симаков займется машиной. Следы протектора есть. С Богом.
В кабинете Симакова было прохладно и темновато.
Огромная липа росла почти вплотную к стене, и ветви ее по-хозяйски расположились на подоконнике открытого окна.
— Хорошо у тебя, — сказал Вадим. — прохладно и свежо, как осенью.
— Мне начальник говорит, обруби ты эти ветви, Симаков. — капитан улыбнулся, — а я не хочу. Зимой, конечно, темновато, зато летом!.. Особенно после дождя.
Запах. Как дома.
— А ты откуда?
— Я из Зарайска. Бывали?
— Не приходилось.
— Городок у нас маленький. Зеленый. Старый городок. Я сейчас чай сделаю.
Симаков достал из стола кипятильник, налил из графина воды в чайник.
Вадим снял пиджак, расстегнул наплечный ремень оперативной кобуры, положил оружие на сейф.
В дверь постучали.
— Заходите, — крикнул Симаков.
В кабинет вошел молоденький лейтенант. Был он весь наутюженно-чистенький, розовощекий, на ладном кителе сиял новый значок об окончании средней специальной школы милиции.
— Лейтенант Гусельщиков, — бросил он руку к козырьку.
— Это участковый, Вадим Николаевич, он 3-й Зачатьевский обслуживает. Ты, Гусельщиков, доложи товарищу подполковнику о Силине.
Лейтенант повернулся по-строевому к Вадиму и еще раз козырнул.
— Вы садитесь, лейтенант, — Вадим хлопнул ладонью по стулу, — садитесь и рассказывайте все, что вы знаете об этом замечательном человеке.
Гусельщиков строго свел мохнатые брови, посмотрел на подполковника укоризненно.
— Ничего замечательного в гражданине Силине нет. Пьяница, тунеядец, бытовой хулиган. Я с него несколько подписок об устройстве на работу брал.
— Ну и как?
— Устраивался. Месяц поработает и уходит. От пьянства его лечили. Ничего не помогает, антиобщественный тип.
Гусельщиков расстроенно смотрел на подполковника из управления. И весь его облик говорил, что, дескать, он, участковый инспектор, вины с себя не снимает, а даже, наоборот, готов отвечать за всякого, кто не хочет жить по-людски на его территории.
— А где он может быть сейчас?
— Я, товарищ подполковник, регулярно все их точки обхожу.
— Это что же за точки?
— Места, где вся пьянь собирается. Дружинников сориентировал, общественность.
— Подожди, подожди, Гусельщиков, ты меня в отношении их алкогольной географии просвети.
— Во-первых, пивная-автомат, во-вторых, они у магазинов в Дмитровском переулке и на Кропоткинской кустятся,, ну и, конечно, во дворе дома семь, там пустырь, лавочки, вот там и распивают.
— Значит, там и есть их «клуб пытливой мысли»?
Симаков засмеялся.
Лейтенант строго, с недоумением посмотрел на Вадима.
— Там клуба нет, товарищ подполковник, там безобразие одно.
— Это я шучу, шучу, Гусельщиков. А с кем он дружит?
— Кто?
— Силин. Хоттабыч этот.
— Да откуда у него друзья, так, собутыльники.
— Ас кем пьет чаще всего?
— С кем придется.
— Ну ладно, Гусельщиков, чаю хотите?
Лейтенант опять с недоумением посмотрел на Вадима. Он никак не мог понять, шутит подполковник или нет.
— Я уже завтракал, товарищ подполковник. Я могу идти?
— Идите.
Лейтенант повернулся через левое плечо. Повернулся четко, видимо, в армии он был отличным строевиком, и вышел.
— Он парень хороший, старательный, службу несет отлично, — сказал Симаков, заваривая чай.
Над старым фаянсовым чайником с отбитой ручкой поднялся ароматный парок.
— Запах чувствуете? Это я для вкуса чебреца добавляю. Трава такая, мне ее один парнишка из Ростова присылает, вкус необыкновенный у чая.
— Строгий он очень, Гусельщиков ваш. Строгий и четкий, как устав.
— А разве плохо?
— Нет, почему же. Плохого ничего нет. Только у нашей службы одна особенность есть, Симаков, мы с людьми работаем, поэтому деятельность наша простирается в сфере душевной.
— У него на участке этих душ, Вадим Николаевич, тысяч пять. В каждую не влезешь.
— А я его не призываю лезть в каждую. Но вот каждого, кто на пустыре пьет, он должен изучить досконально.
— Молодой он…
— Ты, Симаков, видно считаешь, что преступники на это скидку делают, на возраст. Наливай чай, да пойду я.
— Куда?
— Тряхну стариной, займусь личным сыском.
— Да вроде вам не с руки, все же начальник отдела МУРа.
— Слушай, Симаков, ты приключения читать любишь?
— А кто их не любит читать?
— Любят все, только не все сознаются.
— А почему вы меня спросили?
— Так, к нашему разговору о должностях. Шерлок Холмс вошел в историю как сыщик, а не как руководитель.
— Зато Мегрэ был комиссаром, вроде как вы начальником отдела.
— Твоя правда, Симаков, но ведь и он занимался личным сыском. Давай мне адрес Силина.
Калугин поехал в управление. Пока его старенький «Москвич» бежал по Бульварному кольцу, он прикидывал возможные варианты поиска. Майор знал Орлова, ценил его как отличного работника и ценного оперативника, но вместе с тем он прекрасно понимал, что ограбление особняка лежало вне сферы служебных устремлений подполковника. Калугин на месте преступления внимательно следил за Вадимом и видел, что руководитель группы ведет поиск, безусловно, правильно, но все же хищение антиквариата имеет свою, определенную специфику, и если первичное действие — ограбление — как таковое вполне идентично любому другому преступлению, то заключительная фаза — сбыт — имеет совсем иные формы. Золотые украшения, драгоценности, меха, стереофонику сбыть вообще-то нетрудно. Есть много желающих приобрести это в теплых краях, да и не только там. А вот медальоны Лимарева может купить не каждый.
Даже коллекционеры-фанатики не пойдут на это.
Они дорожат своим добрым именем. Значит, медальоны брали для продажи, как говорят фарцовщики, «за бугор», то бишь за границу.
В том, что это так, Калугин не сомневался ни на одну секунду. Он слишком долго работал по антиквариату и точно знал, как из страны исчезают редчайшие ценности.
Но решиться на такое могли только люди наглые, смелые и многоопытные.
Он уже предположительно наметил несколько человек. И сейчас, пробираясь между троллейбусом и длинной иномаркой, чтобы перестроиться в левый ряд, он всячески пытался связать этих людей со Славским. А основания для этого у него были. Семь лет назад проходил студент 1-го курса Строгановского института Сергей Славский по делу некоего Хомутова. Именно Славский реставрировал краденые иконы и картины. Калугин хорошо помнил допрос Славского. Его уверенность, ироничность, а главное, твердость. Только после очных ставок студент начал давать показания. Даже опытные, много видевшие инспекторы удивлялись. Начальник их отдела Борис Смолин сказал тогда:
— Способный молодой человек, очень способный, способный на все.
Поэтому Калугин и ехал на Петровку. Уж очень его интересовали связи этого «способного на все» человека.
Кабинет его напоминал запасник маленького музея.
Весь угол был завален иконами, картинами, на сейфе стояли громадные бронзовые часы.
Только нездоровая фантазия могла изобрести столь небывалое чудо. Видимо, когда-то эти часы заказывал человек, имевший прямое отношение к армии. На циферблате переплетались копья, кивера и мечи, стрелки были выполнены под шпаги. Венчали это сооружение двое обнаженных, мускулистых мужчин со шлемами на голове. Они занесли над колоколом, исполненным в виде пушечного ядра, покрытые бронзовыми колючками палицы.
Калугин сел за стол, еще не понимая, откуда исходит однообразный ритмичный звук. Он подошел к сейфу и с удивлением отметил, что часы пошли. Шли они странно: глухо и неритмично. Старые колеса, сносившиеся зубчатые передачи, усталые балансиры работали надсадно, со скрипом. Калугин постоял, прислушиваясь, улыбнулся. Он знал, кто починил часы. В отделе у них работал Сережа Осипов, самозабвенно любивший все это старье. Для него не было лучшего подарка, чем испорченные ходики или же развалившиеся часы с кукушкой.
Все свободное время он копался в механизмах. Конечно, в его коллекции не было подобных бронзовых реликтов.
Дороговаты они нынче. Не по карману капитану милиции. Но зато библиотеку по часовому делу Сережа собрал уникальную.
Калугин открыл сейф, из глубины, с самого дна достал папку, на которой было написано: Славский С.В.
Вот она — история художника-реставратора Славского. Некрасивая, скажем прямо, история, не делающая чести Сергею Викторовичу. Долго лежали эти документы в сейфе и пригодились. Лучше бы они не понадобились никогда. Всякое бывает в жизни. Оступился человек. Совершил ошибку. Помогли ему ее исправить.
Живи.
Но Калугин, много лет проработавший по антиквариату, знал какое это болото. Сначала у старушки выменял икону старую и продал. Потом посредником стал при продаже павловской мебели, потом картины, портсигары и табакерки уникальные, потом… Засасывает это все человека. Слишком много денег у некоторых людей появилось. Шальных денег, нечестных. Решили они свою жизнь украсить, да и средства выгодно вложить. Вот и обставляются кооперативные квартиры павловской мебелью, спальнями карельской березы, столовыми гарнитурами «генеральши Петуховой».
Калугину по роду работы приходилось бывать в таких квартирах. Они напоминали ему запасники провинциальных музеев, куда складывали дорогие вещи и картины, не представляющие художественной и исторической ценности.
Он хорошо помнил обыск на даче у директора загородного ресторана Аванесова. Там его поразил кабинет хозяина. Нет, не огромный красного дерева неуклюжий письменный стол, не бронзовые часы, которым положено было стоять в спое время в гостиной публичного дома средней руки, поразила его библиотека. В старинных ореховых шкафах, за зеркальным стеклом переливались золотом корешки книг. Редчайшие работы по истории, военному делу, администрации, приложения к «Ниве», журналу «Семейное чтение», редкие, забранные свиной кожей воспоминания участников наполеоновских походов, редчайшее собрание книг по московской старине.
— Вы читаете эти книги? — спросил он Аванесова.
— Зачем читать? Красиво. Кабинет все-таки.
Как, наверное, искали эти тома по искусству и живописи люди, изучающие старинный портрет. Как бы пригодились военному историку все дореволюционные издания «Военной энциклопедии» и тома «Русской военной силы».
Но не попали они к ним. Осели на даче у частника, выполняя декоративную роль. Они, как часы с фривольным сюжетцем, говорили о достатке хозяина дома. О его незыблемом месте на определенной ступени иерархической лестницы в тесном деляческом мире.
Калугин взял папку, достал из стола пачку сигарет. Он теперь курил восемь сигарет в день. Страдал нещадно, обманывая сам себя, но все же не решался бросить совсем.
Калугин посмотрел на часы. Закурить по новому графику он мог только через сорок две минуты, вздохнул. Понюхал сигарету и раскрыл папку. Так. С кем же ты был связан, дорогой наш Сергей Викторович? Шейкман Лазарь Лазаревич, мелкий посредник, человек без определенных занятий. Так, кто еще? Березин Степан Иванович, кличка Стив. Этому сидеть еще лет пять. Фильчиков Олег Петрович. Нет Фильчикова Олега Петровича. Зарезали его под Суздалем. Убили нанятые им для ограбления церкви уголовники. Патрушев Станислав Васильевич. Ну это коллекционер. Известный. Правда, рисковый уж больно, близко ходит он от грани, за которой следуют действия, караемые по статье 88 УК. Ну и, конечно, Гиви Бегишвили. Этот на свободе. Надо искать.
Калугин взял чистый лист бумаги, нарисовал шесть квадратов, написал: «Лимарев». От шести потом нарисовал кружок и написал в нем: «Славский». Соединил квадратики с кружком шестью линиями и поставил большой вопросительный знак,
Сколько времени потребуется, чтобы зачеркнуть его?
Неделя, месяц, год? А может быть, день. И так случается в его профессии. Но пока знак этот стоял.
Верил ли он, майор Калугин, Славскому? Трудно сказать. Как человек он даже тогда сочувствовал этому красивому, весьма неглупому парню, связавшемуся с дельцами. Но как офицер милиции не верил ему. Ни тогда на допросе, ни сегодня, в Зачатьевском. Слишком много приходило в этот кабинет людей, гоняющихся за сокровищами «мадам Петуховой», Слишком много.
Деньги развратили их. Легкие деньги. Без счета платимые торгашами и дельцами за старину.
Часы на сейфе щелкнули, как старый курок, и кабинет наполнил невероятной силы звон. Калугин вздрогнул от неожиданности и растерянно посмотрел на бронзовое чудо. Мускулистые мужчины старались на совесть, наполняя комнату медным грохотом.
Распахнулась дверь, и в кабинет влетел начальник отдела Борис Смолин.
— Что это у тебя, Игорь?
Полковник с изумлением посмотрел на часы.
— Чудо чудное, диво дивное.
— Откуда они?
— Вещдок по делу Сергунова.
— Так они же были сломаны.
— А Осипов у нас для чего?
— Умелец. Ему не в сыске работать, а часовщиком на Неглинке.
— Ну это ты, Борис, напрасно. Он паренек старательный.
— Слишком. Видимо, вчера он дежурил и починил этого монстра. Ну, как дела в особой группе?
— Кража лихая. Взяли Лимарева.
Смолин присвистнул.
— А еще что?
— Дальше мелочи. Ковку, плитку расписную, каминный экран. Главное — Лимарев.
— Ну-с, и какие у тебя суждения на этот счет, — Смолин встал, подошел к окну, забарабанил пальцами по стеклу.
— Свидетелем по делу проходит Славский.
— Сергей? Наш бородатый красавец?
— Да.
— Ты думаешь, он?
— Не исключаю.
— Не похоже. После освобождения окончил институт, работает, ни по каким делам не проходит.
— Знаешь, конь леченый, вор прощенный…
— Да, это так. Я помню, как он прикрывал Хомутова. Боялся. Мальчиков его боялся.
— Хомутов. А это же идея.
— Его же расстреляли?
— А мальчики?
— Уголовная шпана. Рыбы-прилипалы. Их профессия — разбойные нападения.
— Так, в Зачатьевском грабеж. Вульгарный грабеж.
— Тоже правильно, я не подумал.
— Понимаешь, целое выстраивается: Славский и мальчики Хомутова.
— А сбыт?
— Патрушев.
— Пожалуй, это можно использовать как версию. Но учти, Игорь, как одну из версий. А у тебя их должно быть минимум пять.
— Пока одна только. Хочу повидать Шейкмана.
— Куда проще. Пойди в Дом кино, он там в бильярдной крутится каждый день.
Двор Вадиму понравился. Хороший был двор. Настоящий старомосковский. Таких уже мало остается в городе. Приезжают крепкие ребята с кранами и бульдозерами. Разбивают клин-бабой видавшие виды дома. Выкорчевывают отвалами зелень. Площадку готовят. Для нового сверкающего стеклами архитектурного шедевра с разноцветными лоджиями. И стоит он на пустыре. Одиноко, как солдат на посту. Современный, сверкающий, удобный.
Но только не дом сломали веселые ребята-строители.
Они под корень выкорчевали кусок старой Москвы. Разрушили нравственный микроклимат. Разорвали десятилетиями налаженные человеческие связи…
Вадим рос в таком дворе. Зеленом, уютном. С десятками закоулков, удобных для мальчишеских игр, с сараями у забора, где жильцы дома, народ трудовой, устраивали мастерские. С волейбольной площадкой, которую для них, пацанов, построили взрослые.
Вернувшись из школы, бежал он на площадку, где дотемна резались в волейбол. Тогда не было призов типа «Кожаный мяч», спортклубов не было, соревнования были. Играли двор на двор, улица на улицу, выбирая чемпиона. Победители ехали в Парк культуры имени Горького, на негласное первенство Москвы. Многого тогда не было. Например, понятия «трудные подростки».
Во дворах были свои порядки, вернувшиеся с работы, стукавшие в домино взрослые внимательно следили за порядком во дворе. Великая сила двор.
А сейчас люди десятилетиями живут в новых домах красавцах, а своих соседей не знают.
Что и говорить, хороший был двор, и очень он понравился Вадиму. Жизнь в нем текла неспешная, летняя.