Эдуард Хруцкий. Осень в Сокольниках

   Филиппыч злорадно выжал педаль газа, стрелка ушла за отметку «сто». Из «Жигулей» выскочил второй инспектор, размахивая жезлом. Филиппыч гордо пронесся мимо них, крякнув спецсигналом.
   — Ничего, — засмеялся он, — они на обед еще заработают.
   Оперативная «Волга», обгоняя грузовики и рейсовые автобусы, неслась по шоссе. Все молчали. Разговор в машине не клеился. Каждый думал о своем. В Балашихе машина сделала правый поворот и мимо стадиона вышла на дорогу, ведущую к Салтыковке.
   — Где участковый? — спросил Орлов Алешу Стрельцова.
   — Мы договорились, что он будет нас ждать у «Водопада».
   — Ниагарского? — повернулся Малюков.
   — Зачем, — в защиту Алеши подал голос Филиппыч, — Ниагарский — это вроде в Африке, а здесь такое кафе есть. Там, между прочим, пиво хорошее.
   — Так ты же за рулем?
   — А я так, вспоминаю.
   — Слушай, Филиппыч, — спросил Вадим, — а с чего ты взял, что Ниагарский водопад в Африке?
   — Я «Клуб кинопутешественников» смотрю и вам советую.
   — Вопрос снят, источник солидный, — усмехнулся Орлов.
   А машина шла через лес. Солнце еще не успело высушить росу, и в открытые окна врывался запах влажной хвои.
   Вадим смотрел на лес, на нарядные дачи, спрятавшиеся в зеленой глубине, и вспоминал вчерашний вечер. Перед глазами опять встало лицо брата Тохадзе. Шрам на щеке, перекошенные ненавистью губы, лицо матери расплылось в памяти, было нечетким, зыбким. Точно запомнились длинные сухие пальцы руки, закрывавшие лицо, и огромный бриллиант на безымянном. Такого большого Орлов не видел никогда. Рано утром он написал рапорт и оставил его у дежурного по городу. Одного он не мог понять, — каким образом они узнали его адрес. И все же какое-то чувство неосознанной тревоги полнилось в нем. Он не боялся угроз Тохадзе. В его долгой милицейской практике еще никогда не случалось так, чтобы преступники сводили счеты с работниками уголовного розыска. Да в общем он не особенно боялся, если бы они и попытались это сделать. Он презирал их. Всех, начиная от карманника и кончая опасными убийцами. А тех, кого презираешь, обычно не боишься. Когда-то вся Москва зачитывалась книгой Ахто Леви «Записки Серого Волка». Однажды, на очередном дне рождения Аллы, один известный писатель, говоривший о книге восторженно и туманно, предрекая в литературе новое течение, повернувшись к Вадиму, сказал:
   — Мне бы хотелось услышать мнение профессионала.
   Весь стол с интересом уставился на него.
   — Я не верю в раскаяние героя, так же как и не верю в его кровавые подвиги…
   — Позвольте, позвольте, — писатель поднял руку, прерывая Вадима, — книга издана МВД СССР, следовательно у вашего руководства были основания…
   — Были, — перебил Вадим собеседника, — были. Нам очень важно, что происходит с теми, кто попал в колонию. Преступление, розыск — этап короткий. Наказание — это кусок жизни. Но я предпочитаю спорить о романе Амлинского «Возвращение брата». О книге, в которой прекрасный писатель осмыслил подлинную, кстати, человеческую судьбу. А «Серый Волк» для меня всегда останется «Серым волком».
   — Исходя из вашей теории, — высокомерно изрек писатель, — общество должно оттолкнуть протянутую руку.
   — Смотря чью. Общество прежде всего должно помнить зло, совершенное этой рукой, а потом уже принимать раскаявшегося преступника. Вы поймите, что это не библейская история о блудном сыне. Это история борьбы с законом, а следовательно, борьбы с обществом.
   Мнения собравшихся разделились. Большинство было на стороне писателя, спорили об искуплении, о лагерной теме в литературе. Несколько человек поддержали Вадима. Алла с «председательского» места как предводитель войска осматривала стол. Ей неважен был смысл спора, его социальная и нравственная основа. Спор, столкновение мнений — вот что главное. В ее салоне спорили — значит, людям интересно бывать у нее.
   Машина резко затормозила. У поворота стоял пожилой старший лейтенант милиции.
   — Участковый инспектор старший лейтенант Акимов, — бросил он руку к козырьку фуражки.
   По тому, как он приветствовал, раскрыв сжатый кулак у самого козырька, по тому, как ладно сидела на нем форма, по смятой, чуть не по уставу фуражке Орлов понял, что человек этот пришел в милицию после многолетней военной службы.
   — Садитесь, Акимов, — сказал Малюков, — потесните подполковника и садитесь.
   Акимов сел аккуратно, стараясь не задеть начальство.
   — Вы уж извините, — пробормотал он.
   — Ничего, — сказал Вадим, — вы, Акимов, служили в армии?
   — Так точно. Был прапорщиком, старшиной заставы. Уволился, пошел в органы.
   — Понятно.
   Старший лейтенант покосился на московское начальство, так и не поняв, почему его спросили об армейской службе.
   — Поворачивай направо, — скомандовал участковый, — теперь прямо, вдоль зеленого забора и до упора.
   — Что вы можете сказать о Лесоковском? — спросил Малюков.
   — Ничего, солидный гражданин, музыку пишет. Гости к нему приезжают. Но все тихо, культурно. Гости в основном приезжают на машинах. От соседей жалоб не поступало.
   — Прекрасно, — сказал Малюков, — значит, мы имеем дело с законопослушным гражданином.
   — А в чем дело, если не секрет, конечно? — поинтересовался Акимов.
   — Да какие уж тут секреты, тем более от вас, — засмеялся Малюков, — 208-я статья УК.
   — Приобретение или сбыт имущества, заведомо добытого преступным путем, — ответил Акимов.
   — Ого, — Малюков закрутил головой, — весь кодекс так знаете?
   — Служба, — ответил Акимов.
   Машина обогнула зеленый забор. К даче Лесоковского вел заасфальтированный отрезок дороги, обсаженный по бокам березами. Ворота были обиты медными полосами, по обеим сторонам стояли столбы со старинными уличными фонарями. Такой же фонарь висел над калиткой. Малюков вышел из машины, толкнул калитку. Заперта. Звонка не было, вместо него торчала медная рукоятка непонятного назначения.
   — Вы ее вниз дерните, — сказал подошедший Акимов, — она с колоколом соединена.
   Малюков дернул рукоятку.
   — Бом! — мелодично пропело за забором.
   Он нажал еще раз и снова услышал звон колокола.
   — Да, — сказал Филиппыч, — ох, нечего делать людям. От жира все это. От жира.
   За забором запоздало залаяла собака. Потом послышались шаги, кто-то шел к воротам. Загремела щеколда, в проеме калитки стояла полная усатая женщина, лет под семьдесят. Она мрачно посмотрела на Малюкова и спросила басом:
   — Кого вам?
   — Нам нужен гражданин Лесоковский, — ответил Малюков.
   — Вы с почты? — Женщина рассматривала форму следователя.
   — Нет, я из прокуратуры…
   — Позовите нам хозяина, быстренько, — вмешался Акимов.
   — Если вы насчет концерта…
   — Мы насчет другого, — перебил ее участковый и шагнул в калитку. Но женщина-гренадер стояла как стена.
   — Ты чего? — грозно двинулась она на старшего лейтенанта, — по какому праву…
   Акимов взял ее за плечо и отодвинул. Лицо его покраснело, будто он поднимал штангу.
   — Лариса Федоровна, — загудела женщина-гренадер.
   В глубине участка появилась стройная белокурая женщина в кофте, напоминающей мужскую рубашку, и вельветовых джинсах, плотно обтягивающих бедра. На поводке она вела огромного черного водолаза.
   — В чем дело? — издали крикнула она. — Олег Моисеевич работает. Если вы насчет концерта…
   — Я старший следователь Московской городской прокуратуры, старший советник юстиции Малюков, нам нужен ваш муж.
   — Вы из прокуратуры? — спросила удивленно женщина. — Но…
   — У меня постановление прокурора о производстве обыска у вас на даче.
   — Обыска! — ахнула Лариса Федоровна и выпустила поводок.
   Огромная собака, радостно размахивая хвостом, бросилась к Стрельцову и начала лизать ему руку.
   — Да, обыска, — твердо сказал Малюков, — давайте пройдем в помещение.
   — Сейчас, минуту, — Лариса Федоровна почти бегом бросилась по дорожке.
   — Мне кажется, — сказал Вадим, глядя ей вслед, — что нас пригласили в дом.
   Малюков молча кивнул.
   Они прошли всего несколько метров, дорожка резко повернула, и они увидели дачу. Огромный дом из стекла и полированного дерева. Верхний этаж был похож на купол, исполненный из витражей.
   — Н-да, — сказал Малюков, — неплохо живут композиторы.
   — Его песни, — дал справку Алеша Стрельцов, — во всех кабаках поют.
   — Зря я не пишу песен, — усмехнулся Вадим.
   — Конечно, зря, — серьезно ответил Малюков. — Покойный композитор Экимян был генералом милиции, а до этого начальником уголовного розыска Московской области.
   — То-то область и разворовали, — мрачно изрек Акимов.
   Они подошли к крыльцу, поднялись на террасу. Вернее, это была не терраса, а огромная застекленная комната, даже не комната, а зал. Вадиму по роду службы, да и просто так приходилось бывать на всяких дачах, но такую он видел впервые. Она поражала не размерами, а каким-то бессмысленным слиянием стилей. Современные полированные панели уживались рядом с бронзовыми старинными ручками и коваными фонарями начала века, в круглые современные окна вставлены потускневшие витражи, на которых замысловато переплетались обнаженные грудастые дамы, похожие на татуировку. Да и чего только не было в этом доме. Терраса была заставлена козетками, канапе, столами и столиками на тряских паучьих ножках, разномастными стульями. Все это скорее напоминало театральный реквизит для спектакля из непонятной жизни. В глубине дома послышался недовольный голос, заскрипели невидимые ступени. Дверь распахнулась, и на террасу почти выбежал человек среднего роста. Гладко прилизанные черные волосы разделял безукоризненный пробор, на нем был светлый, почти белый, костюм, темно-вишневая рубашка и яркий сине-желтый галстук.
   — Я композитор Лесоковский, — сказал он, обводя глазами пришедших, — в чем дело? Что за намеки?
   — Я старший следователь по особо важным делам Мосгорпрокуратуры, советник юстиции первого класса Малюков, — представился Олег Леонидович, — вместе со мной приехали начальник отдела МУРа подполковник милиции Орлов, инспектор уголовного розыска лейтенант милиции Стрельцов и ваш участковый старший лейтенант милиции Акимов.
   — В чем дело? Почему?.. — спросил Лесоковский без прежней уверенности.
   — Я расследую дело об убийстве и ограблении музея, — продолжал Малюков. — Задержанный милицией гражданин Силин Петр Семенович показал, что продал вам изразцовую плитку и чугунное литье, похищенное в музее.
   — Да как вы смеете! — Лесоковский топнул ботинком на необыкновенно высоком каблуке. — Как вы смеете! Я лауреат конкурса на лучшую эстрадную песню «Золотая лира», я награжден грамотой Московской милиции, мне вручен знак…
   — Поздравляю, — сказал Вадим.
   — Что? — Лесоковский непонимающе поглядел на него.
   — Поздравляю вас с этими высокими отличиями. Но нас интересуют вещи более земные. Изразцовый кафель и ковка.
   — Вы думаете… — начал Лесоковский.
   — Мы ничего не думаем, ваши действия подпадают под статью 208 УК РСФСР. То есть скупку заведомо краденого имущества.
   — Я буду жаловаться, — в голосе Лесоковского не было прежней уверенности, — я член Союза композиторов, мои песни поет вся страна, на последнем телевизионном конкурсе…
   — Я уже поздравил вас. Где плитка?
   — Вы не имеете права!
   — Имеем, — Малюков расстегнул «молнию» папки, — вот ознакомьтесь.
   — Что это?
   — Постановление прокурора о производстве обыска.
   — Лариса! — слабо крикнул Лесоковский.
   В дверях появилась жена.
   — Лариса, ты слышишь!
   — Вы согласны выдать незаконно приобретенные вещи? — еще раз спросил Вадим.
   Лариса, дохнув на него дорогой косметикой, шагнула к Вадиму.
   — Как вы смеете так говорить с моим мужем? Да вы знаете, кто бывает в нашем доме? Вам работать надоело? Мы позвоним Петру Ивановичу…
   — Все, — скомандовал Вадим, — Акимов, пригласите понятых.
   — Вы не смеете позорить заслуженного человека! — взвизгнула Лариса. — Кто дал вам право?!
   — Смею. А право мне дает Конституция.
   — Что это? — внезапно сказал Лесоковский. — Что это? — повторил он с трагической актерской интонацией. — Приходят люди, те, кому посвящаю, о ком пишу свои песни, и оскорбляют художника…
   — Перестаньте, — Малюков подошел к хозяину, — прекратите эту комедию. На основании статей 167 и 168 УПК я обязан произвести у вас обыск и выемку разыскиваемых нами предметов. Согласны ли вы добровольно предъявить их нам?
   — Он согласен, — неожиданно резко сказала Лариса Федоровна. Она словно сняла со своего лица маску справедливого гнева. Глаза стали настороженными и колючими, около рта обозначились твердые складки.
   — Ларик, — простонал Лесоковский, — как же так?..
   — А так. Не хочешь позора, письма в Союз?
   — Вас устроят в качестве понятых наша домработница и друг нашей дочери, гостящий у нас?
   — У них есть документы? — спросил Малюков.
   — Да. Пригласить их?
   — Зовите.
   Кафель и ковка лежали в сарае. Вернее, это был не сарай, а нечто среднее между гаражом и реставрационной мастерской. Вадим сразу же увидел кафель, он был разложен на цементном полу и ярко переливался в солнечном свете, падающем из окна. Орлов наклонился, взял одну плитку. Улица, извозчик, пешеход. Картинка старой Москвы была написана с щемящей нежностью. Горбатая улочка убегала вниз, венчали ее покосившиеся фонари, и Вадиму показалось, что он видит за окнами домов незамысловатый быт, ушедший от нас навсегда. Он осторожно положил плитку, повернулся к Лесоковскому.
   — Силину, пропойце деклассированному, простительно. Он украл от пьяной своей глупости. Но вы, художник. лауреат конкурсов… Вы-то как могли пойти на это?
   — Вы хотите сказать, что я воровал? — взвизгнул композитор.
   — Как вы смеете! — вмешалась Лариса Федоровна— Как вам в голову могло прийти сравнивать моего мужа с вором и пьяницей.
   — Он хуже. Силин не знал, что ворует. А ваш муж знал, что покупает. И если мне удастся доказать, что вы, гражданин Лесоковский, бывали в особняке Сухотина, вам придется отвечать как соучастнику.
   — Спокойнее, Вадим Николаевич, — Малюков коснулся рукой его плеча, — спокойнее.
   — Вы ответите. — гневно выдавила Лариса Федоровна, — ответите, это вам не бериевские времена.
   Вадим посмотрел на ее перекошенное злобой лицо, на глаза, таящие предупреждение, и понял, что кляузы не избежать. Он вышел из сарая и закурил. Из сада дурманяще и горько пахло цветами. Такой запах обычно бывает в преддверии осени. Утро постепенно переходило в день, но он был таким же прозрачным и прохладным. Где-то за лесом прокричала электричка, и голос ее растаял над дачным поселком. В нескольких шагах стояла замысловатая скамейка. Как Лесоковский достал это литое металлическое чудо? Такие скамейки Вадиму приходилось видеть в далекой молодости в парках маленьких уральских городков. Обычно с обратной стороны спинки ставилось заводское клеймо и год выпуска. Вадим обошел скамейку, наклонился. Полусбитые временем буквы, морда какого-то зверя, видимо, заводской знак. Интересно, сколько заломили перекупщики с композитора за это поржавевшее чудо? Старина — это модно. Более того, это выгодно. Старый столик или этажерка, десятилетиями пылившиеся в чуланах и темных углах квартир, стали модными и поэтому сделались предметом наживы.
   Орлов знал настоящих коллекционеров. Ценителей и знатоков старинного искусства. Эти люди вносили свой вклад в создание монографий о старинном портрете, находили исчезнувшие иконы, сохраняли от уничтожения мебель редчайшей красоты.
   Когда-то старинную мебель просто выбрасывали на пустыри. Ее место в квартирах занимали блестевшие лаком современные гарнитуры. Ковры стали немодны, их заменили безликие паласы. И вот новый, неожиданный зигзаг моды, и появляются «ценители» типа Лесоковского.
   Из сарая вышел Малюков в полном сиянии прокурорского мундира.
   — Ну что? — спросил Вадим.
   — Изъяли и задокументировали. Сейчас допрошу его, и поедем.
   — Слушай, Олег, я тебе здесь не нужен больше?
   — Уехать хочешь?
   — Да. Дел много.
   — Хорошо. Только машину вышли сразу обратно.
   — Конечно. У меня к тебе просьба. Олег. Закрепи его показания насчет особняка Сухотина.
   — Невзлюбил ты великого композитора.
   — Есть немного. Нашакалил, где мог, фонарей, скамеек, ручек.
   — А презумпция невиновности? Как с ней быть?
   — Да брось ты, Олег.
   — Что-то ты мне не нравишься сегодня, Вадим. Дерганый какой-то, странный. Что случилось?
   — Не знаю еще. Но что-то случиться должно.
   Орлов пересказал Олегу вчерашний странный случай.
   — Интересно, — Малюков внимательно посмотрел на Вадима, — утечку информации из отдела исключаешь?
   Орлов недоуменно пожал плечами.
   — Это я так. Надо найти человека. Ты понимаешь, это не первый случай. Кто-то помогал твоим «друзьям» Тохадзе. Ох, кто-то помогал. И патронирует им человек осведомленный. Ты рапорт написал?
   — А то!
   — Хорошо. Я-то, знаешь… Ну, езжай.
   У ворот дачи Орлова догнал молодой человек, представленный Ларисой Федоровной как друг дочери.
   — Послушайте, — взял он Орлова за руку, — я хотел бы получить у вас справку.
   — Справку? — удивился Вадим.
   — Вернее, совет.
   — Я не специалист по семейному праву, — усмехнулся Вадим.
   — Я не о том. Это очень серьезно, то, что произошло сегодня?
   — Смотря как поглядеть.
   — Вы его посадите?
   — Я не сажаю, я задерживаю, остальное решает суд.
   — Вы думаете, дело дойдет до суда?
   — Обязательно.
   Молодой человек задумался. Вадим с интересом разглядывал его. Элегантный костюм, именуемый «сафари», мокасины, даже на вид мягкие и легкие, рубашка, чуть более темная, чем костюм, но из такого же дорогого материала, красивые часы на металлическом браслете. Перед Вадимом стояла преуспевающая молодость — элегантная, свежая, пахнущая дорогим заграничным одеколоном. Четко очерченный подбородок позволял думать о твердом характере, глаза были невозмутимо пусты.
   — Понимаете, какое дело, — сказал он, — я заканчиваю МГИМО.
   — Ну и что? — Вадим сразу же понял, о чем будет говорить дальше его собеседник.
   — Так как же, знаете, для выездного работника милиция, суд… Что вы мне посоветуете?
   — Надейтесь на лучшее, но готовьтесь к худшему, — сдерживая смех, ответил Орлов и зашагал к машине. Открывая дверцу, он обернулся, любитель «выездной жизни» задумчиво разглядывал дачу. Он, видимо, взвешивал шансы. Что лучше, реальное благополучие Лесоковских или возможность поездки за рубеж.
   Олег Кудин по кличке «Чума» сидел в длинном коридоре МУРа на неудобном деревянном диване. Он хорошо знал этот коридор. Более того, хорошо знал некоторые кабинеты. И его тоже неплохо знали здесь три-четыре человека. Некоторое время назад, когда он был просто учеником седьмого класса Олежкой Кудиным и занимался в школьном мотокружке, он познакомился с бывшим гонщиком Николаем Алимовым. Познакомился и сразу влюбился в этого человека. Он старался подражать ему во всем. Продав приемник, духовое ружье, еще массу ценных мальчишечьих вещей, он купил вытертую кожаную куртку такого же фасона, как у Алимова. Олег ходил за ним как привязанный. Бегал за водкой, сносил любые оскорбления. Он ждал. Ждал главного — когда Алимов начнет его тренировать. После первого проезда по двору на ревущем «Харлее» Алимова наставник дал пацану кличку «Чума». К сожалению, Алимов научил Олега другому. Он сунул ему связку ключей от зажигания и велел увести мотоцикл.
   — Чему в молодости научишься — от того в старости разбогатеешь, — назидательно произнес бывший чемпион.
   Олег Кудин не знал, что его кумир за темные дела изгнан из спорта, что он лишен звания «Заслуженный мастер спорта». Что нынешний Алимов — обыкновенный пьяница и жулик. Он не знал этого, когда, обмирая от счастья, гнал мотоцикл проходными дворами, а рев двигателя оставался позади, под сводами арок. Не знал он этого и потом, когда пытался уйти от патрульных милицейских мотоциклов. Его не наказали. Сначала просто поговорили, а потом один из работников милиции позвонил в мотоклуб ДОСААФ… Потом он служил в армии, в десантных частях… А потом было многое: угоны машин и соучастие в квартирной краже. Арест, суд, этап, колония. Все было. Но он все равно мечтал стать гонщиком. На соучастие в краже его подбил тот же Алимов. Он не говорил о деньгах и вещах, он сказал, что есть работа для гонщика. В тот раз Олег ушел от погони. Потом, на следствии, водитель патрульной машины, догонявшей его, специально пришел посмотреть на человека, ушедшего от него.
   — Из тебя, парень, классный гонщик получился бы, — с сожалением сказал старшина.
   Олег поднял голову, увидел серебряный квадратик значка «Мастер спорта СССР» на кителе старшины, и в душе у него запели звонкие трубы победы.
   В колонии он работал автослесарем. Начальство относилось хорошо к этому молчаливому, мрачноватому парню. Он любил машины, на этом и построил свою работу начальник отряда майор Кузьмин. Через год Кудина расконвоировали, он возил лес с повала. Ударным трудом и безукоризненным поведением он заслужил пересмотр срока. Правда, один конфликт был. Но не обо всем знает начальство.
   Олег стирал робу в умывальнике. Он не любил садиться в кабину в грязной спецовке. Рядом в курилке сидели трое. С одним из них по кличке «Кочан» Олег был на этапе. Кочан был блатным. Где и от кого он нахватался этого, неизвестно. Он тянул уже третий срок, сейчас попал по 206-й часть II. Он вошел в умывальник, долго смотрел, как Кудин остервенело трет щеткой робу, раскачивался с пятки на носок.
   — Чума! Слышь, Чума?
   Олег разогнулся, стряхнул с рук воду.
   — Ну?
   — Завтра в поселок заедешь, десять пачек чая мне привезешь.
   — А больше тебе ничего не надо? — поинтересовался Олег.
   — Ты что, падло? Тебе жить надоело?
   Кудин насухо вытер руки и без замаха ударил Кочана в печень. Взял робу и ушел, а того отливали водой шестерки.
   На этом взаимоотношения Кудина с блатными закончились. Мальчишкой во дворе он слышал легенды о воровском «законе», о блатной дружбе, о страшной мести.
   Но он уже был не мальчишка и немного знал этот мир, в котором уважали только силу.
   И еще один раз ему пришлось столкнуться с людьми типа Кочана. Их прислал Алимов, когда Олег уже работал в такси. Им нужно было немного — машина и надежный водитель. Они ждали его во дворе. Трое. В джинсах, обтянутые кожей коротких курток. Один, видимо, старший, подошел к нему и спросил, загородив дорогу:
   — Ты Чума?
   — Я Кудин. Понял, Олег Кудин, — краем глаза он заметил, как двое зашли с боков.
   — Ладно. Пусть будет Олег Кудин, — миролюбиво согласился старший, — мы к тебе разговор имеем. Нас Алимов прислал. Пойдем куда или здесь столкуемся?
   — Давай здесь, — Олег понял, что драки не миновать. Их было трое молодых, широкоплечих. Безмятежная молодость, плюс физическое развитие по специальным системам, плюс спорт. Он знал таких мальчиков, работающих на деляг. У них и название было свое: «бомбардиры».
   — Значит, так, — сказал Олег старшему, — передай Алимову, разговора не будет. Пусть Бога благодарит, что я его на следствии не сдал, все взял на себя. Мне больше парашу нюхать неохота.
   — Боишься, козлик? — спросил насмешливо тот, что стоял слева.
   И тут Олегу стало невыносимо тошно. И дико возненавидел он этих копеечных гангстеров из какого-нибудь Ясенева или Теплого Стана. Он шагнул к старшему, вернее, не шагнул, а качнулся в обманном движении и, перенеся тяжесть тела на левую ногу, подсек правой этого наглого парня, на лету добивая его ребром ладони. Один перегнулся от нестерпимой боли на земле, двое других напряглись для броска. Олег наклонился, поднял обломок трубы и пошел на них.
   — Мы тебя достанем, — прохрипел старший, — получим с тебя, падло.
   — Чего же ждете, — зло усмехнулся Кудин, — давай получай. — Он прыгнул ему навстречу и врезал трубой по боку.
   — О-о-о, — дико на весь двор закричал старший.
   Согнувшись пополам, он незряче засеменил к стене. Третий убежал. Потом они все же отомстили ему, но это уже другой разговор. Он не хотел того, что было с ним раньше. Прошлая жизнь была безрадостна. Воспоминания о ней были перенасыщены тоской и болью. Олег Кудин маялся на жесткой скамье, подходил к зарешеченному окну, курил. Несколько раз из кабинета выходил Саша Крылов, пробегая мимо, останавливался и успокаивал Олега. Тот кивал головой. Мол, ничего, я понимаю. Шло время. Он стоял и курил, незряче глядя в окно, затянутое железными прутьями, когда кто-то подошел и стал рядом. Олег обернулся. За его спиной стоял Фомин. Кудин знал этого человека.
   — Здравствуй, Кудин, — сказал Фомин.
   — Здравствуйте.
   — Это хорошо, что ты пришел. С тобой наш старшой поговорить хочет. Ты подожди, он скоро будет.
   Олег молча кивнул головой. И от того, как говорил с ним этот мрачный опер, Кудину вдруг стало легко и спокойно. Прошло минут десять. Он услышал за спиной легкие шаги, обернулся и увидел высокого человека в замшевом пиджаке. Он посмотрел на Кудина, потом на часы и спросил:
   — Вы случайно не Олег Кудин?
   — Случайно да.
   — Моя фамилия Орлов. Вы извините меня за опоздание, при нашей службе тяжеловато планировать время. Но я торопился. Прошу.