Нам было, что вспомнить. И мои друзья часто писали о славном прошлом. Писали они и о работе, об успехах и о неудачах Писали о жизни – такой, какая она есть.
Рассказы частенько сопровождались фотографиями, которые иногда пробуждали во мне подобие зависти.
После проверки почты я снова отправлялся спать, теперь уже до утра. И на следующий день отправлялся в аэропорт.
На этот раз нам с рейсом повезло гораздо меньше. Наши с Джо билеты были заказаны на пятичасовой самолёт. Причём часы эти были совсем не послеобеденными, а ночными. И, конечно же, никакого выходного мы не получили.
Я злился при мысли о том, что мне предстоит провести ночь на ногах, спать в самолёте и потом ещё страдать от смены часовых поясов (а я от этого обыкновенно страдал очень сильно). Но мой спутник, видимо, совсем не нервничал. Он мирно сидел рядом со мной, на месте пассажира, и читал книгу.
Дорога была пуста, и я прибавил скорость.
– Взлетаем? – поинтересовался Джо, не отрываясь от книги.
– Да, я бы с удовольствием взлетел прямо сейчас. Мне хочется думать о том, что возня с документами уже закончилась, и я сижу в кресле самолёта. Кроме того, я очень хочу спать.
Ночью мне снилась авиакатастрофа. Такие сны накануне перелётов были традицией, так как самолётов я боялся панически.
– Поменяемся местами? – предложил мой пассажир.
– Если я усну, то ты меня не разбудишь, – рассмеялся я. – Так что не будем шутить с судьбой. Что ты читаешь?
– Харриса, – ответил Джо, мельком глянув на обложку. – После "Дневников фюрера" я неизлечимо болен этим человеком. "Энигма". Не читал? Очень хороший роман.
– Я в последнее время увлёкся японистами. В них что-то есть. Но роман никому не отдавай.
Джо величественно кивнул.
– Как поживает фарси?
– Еле дышит. У меня практически нет времени.
– У тебя? Не верю. Ты можешь найти время для всего – это твой талант. Ну, один из талантов.
– Проблема в том, что я учу его исключительно для себя… у меня практически нет стимулов. Не вижу смысла этим заниматься.
Джо закрыл книгу и спрятал её в небольшую дорожную сумку.
– Что значит – для себя? А переводы? А статьи?
– Вообще, мне надо было учить его в университете. – Я недовольно нахмурился. – Но мне надо было выпендриться, как я это всегда делаю – и я стал учить иврит.
– И он очень скоро тебе пригодится. – Джо глянул в окно. – Мы скоро приедем!
Знаешь, а ведь с тобой должен был лететь Саймон.
Я бросил на него настороженный взгляд.
– Ну. – Джо потеребил ремешок наручных часов. – Я зашёл к полковнику – а они беседовали, и Саймон сказал, что лучше уволится – но с тобой никуда не поедет…
– И слава Богу. Его присутствие может превратить в Ад даже командировку в Иерусалим.
Саймон был специалистом по исламу. Я часто спрашивал себя, как человеку с такой узкой специализацией нашлось место в нашей организации. Но факт оставался фактом – у Саймона было много работы, он всегда присутствовал на важных совещаниях и участвовал в проектах в качестве консультанта. Мои статьи и научные работы неизменно проходили через его руки. Одну из таких работ он назвал "жалким подобием курсовой работы", после чего заявил, что журналист из меня паршивый, а думать о степени магистра, а, тем более, о докторской диссертации, мне не следует. Разве что если я люблю мечтать. Это заявление он сделал на совещании, где присутствовало как минимум человек двести. В том числе, полковник и мой прямой начальник, советник по арабским делам.
С тех пор мы с Саймоном не сказали друг другу ни одного нормального слова.
Саймон меня не любил. А я его любил ещё меньше. Наши с ним мнения друг о друге как о специалистах были очень похожи: выскочки, которые ничего из себя не представляют, но из кожи вон лезут, чтобы доказать всем свою неподражаемость и гениальность.
Полковник любила повторять, что один наш спор по мелочам мог бы поджечь пороховую бочку, с которой арабисты так часто сравнивают Ближний Восток.
– Да, Брайан, – сказал мне Джо, улыбаясь. – Неудивительно, что ты заработал себе такую репутацию. У тебя на лице написано, что ты любишь делать проблемы и себе, и другим.
– Этого у меня не отнимешь.
Возни с документами на этот раз нам удалось избежать. Мы купили два стакана чёрного кофе, который по вкусу отдалённо напоминал песок.
До самолёта оставалось чуть меньше двух часов. Джо углубился в свою книгу. Я тоже начал читать, но меня клонило в сон, и я подумал про маленькие хитрости, которые обычно помогают проснуться. Принять неудобное положение, пройтись, подумать, наконец. Я прогулялся до автомата, купил пачку сигарет. По дороге обратно купил два пирожных и бутылку сока. Джо с радостью принял угощение.
– С ума сойти! Свежие, – прокомментировал он. – Спасибо большое. Крепись, ещё немного. Тебе надо было взять учебник по фарси. Целых два часа для того, чтобы заняться изучением языка!
– С таким же успехом ты мог бы спеть мне колыбельную на этом чудесном языке, – ответил я и посмотрел на свою сумку – мне показалось, что я услышал звонок своего телефона. – Ну, и кто же мне звонит в такой час?
Голос Лизы был очень уж бодрым для ночи.
– Ты ещё не улетел, малыш? – спросила она. – Как здорово! Я хотела тебя услышать.
– Почему ты не спишь?
– Не поверишь – но у меня бессонница. Странно, да?
– А Иган ещё не научился это лечить?
Она замолчала.
– Иган помог мне собрать вещи. Я хотела сказать тебе, что уезжаю на несколько дней.
– Уезжаешь на несколько дней? Куда?
– Я взяла отпуск. Я решила, что мне надо немного отдохнуть. От всего. И от этого города, в частности. Он такой шумный и суматошный.
– Когда ты вернёшься?
Лиза вздохнула и снова замолчала – теперь пауза была длиннее.
– Я не знаю, Брийян. Я ещё не решила. Просто я немного устала – только и всего.
Надеюсь, ты меня поймёшь.
Мне иногда казалось, что я выдумываю её образ, дополняю его далёкими от жизни, воображаемыми подробностями. Только вот имеет ли смысл домысливать то, что я никогда не смогу постичь? Стоит ли приукрашивать существующее чем-то далёким от реальности? Вот и сейчас я думал о том, что слышу что-то, чего слышать не следует.
– Не молчи, малыш, а то я буду чувствовать себя виноватой. Мне давно надо было это сделать.
– Но зачем… зачем ты уезжаешь? Ты можешь мне объяснить?
– Вряд ли. Просто мне нужно вздохнуть. Вот и всё. И тебе. Может, ты всё же скажешь то, что должен сказать. Если, конечно, не будет поздно.
И я уже хотел спросить, что именно мне следует сказать – но не спросил.
Спрашивать не было смысла – я знал ответ. Но мне было страшно при мысли о том, что всё же придётся продолжить разговор, потому что я не знал, что ответить. Все мои чувства спутались в плотный клубок, каждый раз лишавший меня дара речи при общении с ней.
– Я надеюсь, что ты скоро вернёшься, – сказал я. – Нам надо о многом поговорить.
Я хочу многое тебе сказать. Ты ведь скоро вернёшься, да?
– Я не знаю, малыш. Я не знаю, вернусь ли я вообще. Есть мысли, с которыми я хочу остаться наедине.
Я положил телефон в карман и присел у стены. Мне хотелось пить, а сердце моё билось так, будто намеревалось выпрыгнуть из груди. Наверное, вот таким бывает флешбек у наркоманов, подумал я. Хотя… почему наверное? Она и есть наркотик, самый страшный, какой только можно придумать. И даже если я попытаюсь вырвать это из себя, то всё равно не получу обратно свою прежнюю жизнь. Если она у меня когда-то была. Своя жизнь. А не та, в которой меня держат только воспоминания и мысли о ней.
Я отлично понимал, что мне следует подняться и отправиться к Джо – только ноги мои явно были другого мнения. Моим единственным желанием было плюнуть на всё, снова сесть за руль и вернуться в город. "Мне надо уехать". Что за ерунда?
Уехать от кого? От себя? От меня, может?
– Брайан, всё в порядке?
Голос Джо вернул меня к реальности – я даже вздрогнул от неожиданности.
– Всё отлично. – Я попытался улыбнуться – вероятно, это у меня не получилось, потому что в глазах Джо мелькнула недоверчивость. – Телефонный разговор меня утомил. Пойдём. Я умираю от жажды.
Далёкий женский голос объявил посадку на рейс Нью-Йорк – Тель Авив, и мы с Джо заторопились.
– У тебя точно всё в порядке? – спросил он ещё раз, придержав меня под локоть.
– До того момента, как я начинаю думать о том, что скоро оторвусь от земли.
В Тель Авиве нас закружили дела. Всё началось с того, что работники службы безопасности тщательно проверили наш багаж. Потом настала очередь нас самих, потом – документов. А после настало время встречи с друзьями.
Друзей оказалось много. Большинство из них уже довольно долгое время провели на месте, и кондиционированный воздух зала уже не спасал непривычных к израильскому климату людей от полуденной жары.
Особенно неожиданной для меня была встреча с моим сокурсником и, наверное, одним из лучших университетских друзей. Мы обнялись, после чего Кайл критически меня оглядел.
– А ты ни капли не изменился, сукин сын, – сказал он мне доброжелательно. – Всё такой же самовлюблённый вид. Кто бы мог подумать. И, разумеется, холостяк. Да, ничего нового. Ах, эти американцы…
В речи Кайла легко можно было услышать израильский акцент. Да и поведение его было в высшей степени израильским – оживлённые жесты и любопытствующий взгляд.
– Как ты? – спросил его я.
– О, великолепно, просто великолепно! Нелёгкий журналистский хлеб… но я не жалуюсь, ибо я выбирал это сам. Недавно ездил в Эмираты, – продолжил он с самодовольной улыбкой. – Там отличные курорты!
– Знакомься, это Джозеф, мой коллега. Это Кайл. Он стоически терпел меня на протяжение всех университетских лет.
– Ещё чуть-чуть – и моё терпение бы лопнуло! – заявил Кайл, после чего пожал Джо руку. – Очень приятно. Пейте много воды! На улице очень жарко. Даже для нас. Мы скоро выезжаем.
Иерусалим встретил нас немного настороженным величием. Этот город, как казалось, никогда не менялся. И именно поэтому производил впечатление чего-то грозного и нерушимого. Священный восторг при виде белых стен сменялся молчаливым восхищением. Даже автомобильные пробки, бесконечные ряды магазинов в узких улочках и люди, спешившие по делам, не ослабляли этих ощущений. Город дремал, утомлённый послеобеденной жарой, и небо было мутным – шарав, как называют это явление природы жители Иерусалима. Невыносимые часы, когда никому не хочется покидать прохладных помещений и вдыхать сухую пыль улицы, окунаясь в духоту сероватого воздуха.
Долгий путь до отеля совершенно измучил нас. Пресс-конференция должна была начаться завтра в полдень, что не могло не радовать – мы получили возможность насладиться видом вечерней столицы.
Мы с Джо получили два соседних номера. Это были чересчур шикарные для делового отеля комнаты с истинно иерусалимским размахом, который, как ни странно, не напоминал европейский даже отдалённо.
– Только не говори, что мы не пойдём гулять по старому городу, – сказал мне Джо.
– Ночью там такая красота!
– Я могу гулять бесконечно, – ответил я. – Только после того, как приму душ и посплю пару часиков.
– Знаю я твои пару часиков. Только не проспи ужин, хорошо? Говорят, там будут важные гости.
Приняв душ, я завернулся в махровый халат, подошёл к окну и, с наслаждением закурив первую сигарету за четыре часа, стал изучать городской пейзаж. Панорама впечатляла – можно было увидеть значительную часть города, строгого и в то же время невероятно контрастного. Я наблюдал за людьми, которые суетились внизу и за машинами, плетущимися по узкой улочке. Самая что ни на есть будничная картина завораживала и притягивала взгляд.
Я подумал о том, что следует проверить исправность фотоаппарата, а заодно и проверить, заряжены ли батарейки, но ночь, проведённая в пути и полная волнений, давала о себе знать. Я вытянулся на белоснежных простынях, у которых был совершенно неземной запах, и через пару минут уже крепко спал.
Думаю, не стоит и говорить о том, что Джо оказался прав – пары часов сна мне не хватило. Я проснула и обнаружил, что за окном стемнело, а дневную жару сменила вечерняя свежесть. Часы показывали начало седьмого, и это означало только одно – я проспал не два, а целых четыре часа.
Я чувствовал себя отдохнувшим и полным сил. В номере царила сладкая и безмятежная тишина, ласкающая слух – кроме доносившихся с улицы приглушённых голосов, ничего её не нарушало. Вот он, Рай, тут же решил я и, завернувшись в одеяло, снова прикрыл глаза. И подумал о том, что был бы совсем не против подремать ещё минут тридцать.
Ленью, которая обыкновенно навещает людей сразу после пробуждения и шепчет на ухо, что можно пробыть в тёплой постели ещё пару минут, я не страдал. В университетские годы у меня была подобная привычка, но я избавился от неё расчётливо и безжалостно. Смирившись с моим решением совершать утренние пробежки, лень отчаялась и смущённо отступила.
Теперь же умиротворённая атмосфера и душевное спокойствие так и располагали к тому, чтобы позволить себе маленькую слабость. От этой мысли на душе у меня стало ещё лучше и, довольный принятым решением, я задремал.
Мне снился цветной и добрый сон без сюжета и смысла. Я так давно не видел снов, что уже почти забыл об их существовании. Жизнь вне времени. Совершенно нереальные мгновения, которые могут тянуться бесконечно, под самым немыслимым углом показывая свой таинственный мир и причудливо искажая реальность. Тут не было будничных мыслей. Тут существовало только безмолвное спокойствие мира снов.
Стук в дверь явно не был частью сна. Но я осознал это не сразу. Лишь только когда он повторился, я открыл глаза – и понял, что сказка осталась в том прекрасном мире, куда мне не попасть.
Меня разбудил Джо. Он был в костюме и при галстуке – и я вспомнил об ужине.
Вспомнил я и о том, что весь день ничего не ел – и мой желудок незамедлительно отреагировал на эти мысли.
– Доброе утро, – сказал он мне. – Что бы ты без меня делал?
– Я видел какой-то чудесный сон, – поделился с ним я. – Правда, я так и не понял, о чём он…
– У тебя есть полчаса для того, чтобы привести себя в порядок. И…
– И, пожалуйста, не опаздывай, – немного раздражённо продолжил я. – Ты же знаешь, что я никогда не опаздываю.
– Зато любишь поспать.
– Я обещаю исправиться, мамочка. Ты поможешь мне завязать галстук?
Джо посмотрел на меня и рассмеялся.
– Думаю, с этим ты справишься сам. Я жду тебя внизу.
Столовая превзошла все мои ожидания. Я видел много шикарных отелей, но ни в одном не встречал такого уюта. Он чувствовался во всём: в аккуратно накрытых белыми скатертями столах, в улыбках официантов. Уют витал в воздухе с множеством запахов – еды, духов и ещё чего-то, мне незнакомого.
Столовая была небольшой, но каким-то непостижимым мне образом вместила в себя целую толпу людей. Люди разговаривали, смеялись, прохаживались рядом с едой и время от времени интересовались названием того или иного блюда. Все, как один, были в отглаженных костюмах и блестящих туфлях. Это придавало обстановке что-то сухое, сдержанное и официальное, и совсем не вязалось с уютом столовой. Мне гораздо больше нравилась картина полуденного аэропорта – господа арабисты были одеты совершенно вразнобой. Кто-то – в джинсах, кто-то – в старых добрых брюках-клёш.
И являли собой разношёрстную компанию. Тогда мы выглядели туристами, которые полными детского любопытства глазами разглядывают всё вокруг, то и дело щёлкая вспышками фотоаппаратов, и до смерти боятся потерять своего гида.
Если сказать в общем, большой радости от того, что меня заставили напялить деловой костюм в очередной раз, я не испытывал. Я попробовал надуться – но вовремя решил, что это будет не очень хорошим дополнением к моей заспанной физиономии.
Появившийся внезапно Кайл не преминул отпустить в мой адрес шутку.
– А, так я и знал, галстук тебе совершенно не идёт! Ладно, ладно, я просто пошутил. – Он повернулся к своему спутнику, человеку лет пятидесяти в очках и с седой шевелюрой, очень аккуратно уложенной. – Знакомься, это Зоар. Политический обозреватель. Журналист и арабист. Доктор востоковедения. Брайан, – представил он меня. – Мой американский коллега. Мы вместе учились в университете.
Специалист по арабскому миру, талантливейший журналист. Знает иврит и арабский, изучает фарси. И просто очень умный и образованный молодой человек. А это – его коллега Джозеф.
– Очень приятно, Брайан. Очень приятно, Джозеф.
Зоар говорил приятным низким голосом. У него были мудрые глаза, спокойная улыбка и манеры человека, который привык находиться в обществе. Зоар носил крохотную кипу, которую иногда поправлял с немного рассеянным видом. И только одна вещь вносила нотку горечи в тёплую гармонию его внешности – небольшой, но заметный шрам, пересекавший щёку.
– "Мир Галилеи", – сказал он, поймав мой взгляд. – Тогда было жарко.
– "Ливанское болото", да. Я в своё время занимался этим вопросом.
Зоар с достоинством кивнул.
– Где вы учились, Брайан?
– В Гарвардском университете.
Зоар снял очки и аккуратно протёр стёкла.
– Очень интересно. Я как-то читал статью одного из выпускников Гарварда. "Тегеран как точка отсчёта на оси зла". На тему финансирования террористической деятельности Ираном. – Зоар задумался. – Кажется, его тоже звали Брайан. Или это совпадение?
– Видимо, так оно и есть, – улыбнулся я. – Но это было очень давно…
– Одно могу сказать вам точно – это была не статья, а настоящая бомба. Как отреагировало ваше начальство на сей скандальный материал?
Начало статье, упомянутой Зоаром, положила одна из моих курсовых работ. Тема терроризма и его финансирования Ираном, в частности, заинтересовала меня чрезвычайно – и в какой-то момент я решил, что просто обязан написать статью.
Серьёзную и дающую повод для размышлений.
Сбор материала занял у меня почти четыре месяца. Я копался в архивах, разговаривал с людьми. Но самым безрассудным решением которое я принял тогда (да и, наверное, самым безрассудным в своей жизни вообще) было решение отправиться на "экскурсию" в лагерь террористов.
Предложение отправиться на "экскурсию" я получил от своей хорошей знакомой из Израиля, журналиста и, в общем-то, коллеги. Мы познакомились на пресс-конференции в Дамаске, обменялись электронными адресами и с тех пор общались довольно часто.
Предложение было шокирующим и одновременно заманчивым. Сложновато было вычислить мои шансы на жизнь и свободу после визита к террористам – даже если я повешу себе на лоб своё удостоверение, то они вряд ли отличат арабиста от простого смертного. Но моё любопытство взяло верх над страхом, поэтому я всё же отправился навстречу приключениям. И был вознаграждён за свою решительность. Я не только удостоился очень тёплого приёма, но и вынес оттуда много ценного материала.
Назвать статью бомбой было равносильно милой похвале. Это, наверное, была ядерная боеголовка. Или же водородная бомба, что определённо ближе к истине.
Публиковать материал мне не разрешили. Я провёл много часов в кабинетах разных начальников, которые с пеной у рта доказывали мне, что даже у свободы слова есть свои границы. Из-за пресловутой статьи я лишился сна и был на волосок от того, чтобы лишиться удостоверения и работы. Но публикация всё же состоялась. Я в очередной раз уверовал в свободу слова и в призвание журналиста делать достоянием общественности то, что должно им стать. Мои коллеги тут же прозвали статью "бомбой для Ахмадинежада" и говорили мне, что если этот материал попадёт в руки иранского лидера, то я незамедлительно стану жертвой джихада.
– Да, это был… небольшой скандал, – признался я.
– Небольшой? Вы бы слышали, что говорили у нас! Кто-то называл вас сионистом, кто-то – проарабски настроенным человеком, а кто-то – очень изобретательным малым, который придумал отличный способ лишиться одновременно удостоверения журналиста и своей работы… – Он рассмеялся. – Впрочем, учтите на будущее.
Скандал означает хотя бы одно – вас услышали. Вы очень талантливый аналитик, Брайан. И да поможет вам Творец во всех ваших начинаниях. К слову сказать, я преподаю на кафедре востоковедения в одном из наших университетов. И почту за честь видеть вас среди своих студентов. Диплом у вас, конечно же, отличный?
– Кроме разговорного арабского.
– Не беда. Думаю, вы уже серьёзно поработали над этим. Возьмите.
Зоар достал паркер и написал на одном из листов блокнота имя и название университета. Доктор Зоар Альхадиф. Иерусалимский Еврейский университет. Ниже он указал два телефонных номера и адрес электронной почты.
– Я совсем заболтал вас – вы, наверное, умираете от голода. – Зоар жестом пригласил всех за стол. – Прошу, господа. Нам предстоит вкусить чудесные израильские блюда.
В номер я вернулся после полуночи. Состояние у меня было в высшей степени странное. С одной стороны, я не чувствовал под собой ног и падал от усталости. С другой – меня переполняло ощущение спокойствия и счастья. Прогулка по ночному городу оставила столько впечатлений, что впитать их до конца не представлялось возможным. Я никогда не понимал, за что так люблю эти улицы, почему постоянно испытываю желание научиться дышаь их таинственным воздухом, на секунду стать камнем мостовой, чтобы почувствовать непостижимую целостность, совершенство этого города. Города, который никогда не меняется и всегда остаётся прежним.
Темнота дышала прохладой. Я оставил открытым окно, переоделся и, устроившись под одеялом, начал переносить снимки из фотоаппарата в компьютер.
Когда работа была закончена, и в компьютере появилась папка "Иерусалим", полная чудесных изображений, тех самых, которые имеют целостность бесконечного мгновения, я открыл новый документ и, подумав пару секунд, стал описывать события сегодняшнего дня.
Мысль завести дневник появилась у меня тогда, когда я оставил родительский дом.
В голове моей тогда был беспорядок, я тонул в противоречивых чувствах и не имел понятия, как разобраться во всём этом. Но меня закружили дела. Деньги, еда, квартира. Позже – поступление в университет, учёба. Я относился к тем людям, которые во что бы то ни стало должны быть лучшими во всём, и поэтому использовал любую свободную минуту для того, чтобы открыть книги.
Первоначально дневник являл собой путевые заметки и очерки-наброски, как их называл Джо. Потом он превратился в действительно личную вещь, которой я много чего доверят. Теперь он делился на две части – профессиональную и личную, где я записывал свои мысли, и вёл её исключительно для себя.
Всю ночь меня мучила бессонница. И думал я совсем не о предстоящей пресс-конференции, а о разговоре с Лизой. И ещё о том, как пару часов назад я упрямо набирал её номер. И каждый раз слышал на том конце провода: "Абонент отключён". Уехать.
Куда? Зачем? Она могла бы сказать, что хочет исчезнуть – может, хотя бы это я не принял бы близко к сердцу. Так вот что это такое – когда твоё счастье понимает, что оно тебе не нужно, то уходит навсегда. Надья, дорогая, вероятно, ты была права…
Задремать не получилось даже под утро. Я ужасно себя чувствовал – у меня раскалывалась голова, болело сердце. Первую половину пресс-конференции я провёл в зале среди коллег, не задав и половины интересующих меня вопросов, так как был сосредоточен исключительно на своих мыслях. Потом сослался на плохое самочувствие и вернулся в отель.
Жара на улице была невыносимой. Долгие часы до вечера я провёл в состоянии, похожем на бред. С перемешавшимися мыслями и чувствами, которые мирились между собой в периоды короткого забытья, а потом ссорились снова.
Джо принёс мне ужин, но я не прикоснулся к еде.
– Только заболеть тебе не хватало, – сказал он. – У тебя жар?
– Нет. Наверное… это мигрень.
– Мигрень – это ужасно, – покачал головой Джо. – Постарайся уснуть.
Я закрыл глаза и некоторое время слушал, как Джо ходит по комнате. Он закрыл шторы, после чего вышел и бесшумно прикрыл дверь. Он, конечно же, понимал, что мигрень тут не при чём. Джо вообще много чего понимал. В том числе, и такие вещи, о которых порой не надо говорить вслух.
Проснулся я от странной мысли: я забыл выключить воду в ванной. Я сел на кровати и прислушался. Действительно, где-то капала вода. Я спал так глубоко, что ожидал проснуться у себя дома, но никак не в номере отеля. Часы показывали половину четвёртого.
Я оглядел сумрачный номер. Вещи мои были аккуратно сложены. На столике у кровати я нашёл большую тарелку с фруктами. Рядом лежала записка, где аккуратным почерком Джо было написано следующее: "На случай, если ты проснёшься раньше, чем следует: мы выезжаем в пять. За фрукты тебе надо сказать спасибо Зоару".
Последующие две недели я провёл в состоянии какого-то мрачного транса. Я работал за двоих, если не за троих, уставал и чувствовал себя тряпкой в конце дня – но всё равно мучался бессонницей. В редкие минуты сна меня преследовали кошмары – ощущение тоски не оставляло меня и ночью. Головная боль сопровождала меня везде и всюду, у меня пропал аппетит, я похудел и, наверное, выглядел ужасно, так как полковник почти каждый день предлагала мне отдохнуть. Я отказывался, и совсем не беспричинно. Я панически боялся остаться один. Хотя, конечно, осознавал, что именно это даст мне возможность сосредоточиться на мыслях и наконец-то решить, куда податься и что делать.
Рассказы частенько сопровождались фотографиями, которые иногда пробуждали во мне подобие зависти.
После проверки почты я снова отправлялся спать, теперь уже до утра. И на следующий день отправлялся в аэропорт.
На этот раз нам с рейсом повезло гораздо меньше. Наши с Джо билеты были заказаны на пятичасовой самолёт. Причём часы эти были совсем не послеобеденными, а ночными. И, конечно же, никакого выходного мы не получили.
Я злился при мысли о том, что мне предстоит провести ночь на ногах, спать в самолёте и потом ещё страдать от смены часовых поясов (а я от этого обыкновенно страдал очень сильно). Но мой спутник, видимо, совсем не нервничал. Он мирно сидел рядом со мной, на месте пассажира, и читал книгу.
Дорога была пуста, и я прибавил скорость.
– Взлетаем? – поинтересовался Джо, не отрываясь от книги.
– Да, я бы с удовольствием взлетел прямо сейчас. Мне хочется думать о том, что возня с документами уже закончилась, и я сижу в кресле самолёта. Кроме того, я очень хочу спать.
Ночью мне снилась авиакатастрофа. Такие сны накануне перелётов были традицией, так как самолётов я боялся панически.
– Поменяемся местами? – предложил мой пассажир.
– Если я усну, то ты меня не разбудишь, – рассмеялся я. – Так что не будем шутить с судьбой. Что ты читаешь?
– Харриса, – ответил Джо, мельком глянув на обложку. – После "Дневников фюрера" я неизлечимо болен этим человеком. "Энигма". Не читал? Очень хороший роман.
– Я в последнее время увлёкся японистами. В них что-то есть. Но роман никому не отдавай.
Джо величественно кивнул.
– Как поживает фарси?
– Еле дышит. У меня практически нет времени.
– У тебя? Не верю. Ты можешь найти время для всего – это твой талант. Ну, один из талантов.
– Проблема в том, что я учу его исключительно для себя… у меня практически нет стимулов. Не вижу смысла этим заниматься.
Джо закрыл книгу и спрятал её в небольшую дорожную сумку.
– Что значит – для себя? А переводы? А статьи?
– Вообще, мне надо было учить его в университете. – Я недовольно нахмурился. – Но мне надо было выпендриться, как я это всегда делаю – и я стал учить иврит.
– И он очень скоро тебе пригодится. – Джо глянул в окно. – Мы скоро приедем!
Знаешь, а ведь с тобой должен был лететь Саймон.
Я бросил на него настороженный взгляд.
– Ну. – Джо потеребил ремешок наручных часов. – Я зашёл к полковнику – а они беседовали, и Саймон сказал, что лучше уволится – но с тобой никуда не поедет…
– И слава Богу. Его присутствие может превратить в Ад даже командировку в Иерусалим.
Саймон был специалистом по исламу. Я часто спрашивал себя, как человеку с такой узкой специализацией нашлось место в нашей организации. Но факт оставался фактом – у Саймона было много работы, он всегда присутствовал на важных совещаниях и участвовал в проектах в качестве консультанта. Мои статьи и научные работы неизменно проходили через его руки. Одну из таких работ он назвал "жалким подобием курсовой работы", после чего заявил, что журналист из меня паршивый, а думать о степени магистра, а, тем более, о докторской диссертации, мне не следует. Разве что если я люблю мечтать. Это заявление он сделал на совещании, где присутствовало как минимум человек двести. В том числе, полковник и мой прямой начальник, советник по арабским делам.
С тех пор мы с Саймоном не сказали друг другу ни одного нормального слова.
Саймон меня не любил. А я его любил ещё меньше. Наши с ним мнения друг о друге как о специалистах были очень похожи: выскочки, которые ничего из себя не представляют, но из кожи вон лезут, чтобы доказать всем свою неподражаемость и гениальность.
Полковник любила повторять, что один наш спор по мелочам мог бы поджечь пороховую бочку, с которой арабисты так часто сравнивают Ближний Восток.
– Да, Брайан, – сказал мне Джо, улыбаясь. – Неудивительно, что ты заработал себе такую репутацию. У тебя на лице написано, что ты любишь делать проблемы и себе, и другим.
– Этого у меня не отнимешь.
Возни с документами на этот раз нам удалось избежать. Мы купили два стакана чёрного кофе, который по вкусу отдалённо напоминал песок.
До самолёта оставалось чуть меньше двух часов. Джо углубился в свою книгу. Я тоже начал читать, но меня клонило в сон, и я подумал про маленькие хитрости, которые обычно помогают проснуться. Принять неудобное положение, пройтись, подумать, наконец. Я прогулялся до автомата, купил пачку сигарет. По дороге обратно купил два пирожных и бутылку сока. Джо с радостью принял угощение.
– С ума сойти! Свежие, – прокомментировал он. – Спасибо большое. Крепись, ещё немного. Тебе надо было взять учебник по фарси. Целых два часа для того, чтобы заняться изучением языка!
– С таким же успехом ты мог бы спеть мне колыбельную на этом чудесном языке, – ответил я и посмотрел на свою сумку – мне показалось, что я услышал звонок своего телефона. – Ну, и кто же мне звонит в такой час?
Голос Лизы был очень уж бодрым для ночи.
– Ты ещё не улетел, малыш? – спросила она. – Как здорово! Я хотела тебя услышать.
– Почему ты не спишь?
– Не поверишь – но у меня бессонница. Странно, да?
– А Иган ещё не научился это лечить?
Она замолчала.
– Иган помог мне собрать вещи. Я хотела сказать тебе, что уезжаю на несколько дней.
– Уезжаешь на несколько дней? Куда?
– Я взяла отпуск. Я решила, что мне надо немного отдохнуть. От всего. И от этого города, в частности. Он такой шумный и суматошный.
– Когда ты вернёшься?
Лиза вздохнула и снова замолчала – теперь пауза была длиннее.
– Я не знаю, Брийян. Я ещё не решила. Просто я немного устала – только и всего.
Надеюсь, ты меня поймёшь.
Мне иногда казалось, что я выдумываю её образ, дополняю его далёкими от жизни, воображаемыми подробностями. Только вот имеет ли смысл домысливать то, что я никогда не смогу постичь? Стоит ли приукрашивать существующее чем-то далёким от реальности? Вот и сейчас я думал о том, что слышу что-то, чего слышать не следует.
– Не молчи, малыш, а то я буду чувствовать себя виноватой. Мне давно надо было это сделать.
– Но зачем… зачем ты уезжаешь? Ты можешь мне объяснить?
– Вряд ли. Просто мне нужно вздохнуть. Вот и всё. И тебе. Может, ты всё же скажешь то, что должен сказать. Если, конечно, не будет поздно.
И я уже хотел спросить, что именно мне следует сказать – но не спросил.
Спрашивать не было смысла – я знал ответ. Но мне было страшно при мысли о том, что всё же придётся продолжить разговор, потому что я не знал, что ответить. Все мои чувства спутались в плотный клубок, каждый раз лишавший меня дара речи при общении с ней.
– Я надеюсь, что ты скоро вернёшься, – сказал я. – Нам надо о многом поговорить.
Я хочу многое тебе сказать. Ты ведь скоро вернёшься, да?
– Я не знаю, малыш. Я не знаю, вернусь ли я вообще. Есть мысли, с которыми я хочу остаться наедине.
Я положил телефон в карман и присел у стены. Мне хотелось пить, а сердце моё билось так, будто намеревалось выпрыгнуть из груди. Наверное, вот таким бывает флешбек у наркоманов, подумал я. Хотя… почему наверное? Она и есть наркотик, самый страшный, какой только можно придумать. И даже если я попытаюсь вырвать это из себя, то всё равно не получу обратно свою прежнюю жизнь. Если она у меня когда-то была. Своя жизнь. А не та, в которой меня держат только воспоминания и мысли о ней.
Я отлично понимал, что мне следует подняться и отправиться к Джо – только ноги мои явно были другого мнения. Моим единственным желанием было плюнуть на всё, снова сесть за руль и вернуться в город. "Мне надо уехать". Что за ерунда?
Уехать от кого? От себя? От меня, может?
– Брайан, всё в порядке?
Голос Джо вернул меня к реальности – я даже вздрогнул от неожиданности.
– Всё отлично. – Я попытался улыбнуться – вероятно, это у меня не получилось, потому что в глазах Джо мелькнула недоверчивость. – Телефонный разговор меня утомил. Пойдём. Я умираю от жажды.
Далёкий женский голос объявил посадку на рейс Нью-Йорк – Тель Авив, и мы с Джо заторопились.
– У тебя точно всё в порядке? – спросил он ещё раз, придержав меня под локоть.
– До того момента, как я начинаю думать о том, что скоро оторвусь от земли.
В Тель Авиве нас закружили дела. Всё началось с того, что работники службы безопасности тщательно проверили наш багаж. Потом настала очередь нас самих, потом – документов. А после настало время встречи с друзьями.
Друзей оказалось много. Большинство из них уже довольно долгое время провели на месте, и кондиционированный воздух зала уже не спасал непривычных к израильскому климату людей от полуденной жары.
Особенно неожиданной для меня была встреча с моим сокурсником и, наверное, одним из лучших университетских друзей. Мы обнялись, после чего Кайл критически меня оглядел.
– А ты ни капли не изменился, сукин сын, – сказал он мне доброжелательно. – Всё такой же самовлюблённый вид. Кто бы мог подумать. И, разумеется, холостяк. Да, ничего нового. Ах, эти американцы…
В речи Кайла легко можно было услышать израильский акцент. Да и поведение его было в высшей степени израильским – оживлённые жесты и любопытствующий взгляд.
– Как ты? – спросил его я.
– О, великолепно, просто великолепно! Нелёгкий журналистский хлеб… но я не жалуюсь, ибо я выбирал это сам. Недавно ездил в Эмираты, – продолжил он с самодовольной улыбкой. – Там отличные курорты!
– Знакомься, это Джозеф, мой коллега. Это Кайл. Он стоически терпел меня на протяжение всех университетских лет.
– Ещё чуть-чуть – и моё терпение бы лопнуло! – заявил Кайл, после чего пожал Джо руку. – Очень приятно. Пейте много воды! На улице очень жарко. Даже для нас. Мы скоро выезжаем.
Иерусалим встретил нас немного настороженным величием. Этот город, как казалось, никогда не менялся. И именно поэтому производил впечатление чего-то грозного и нерушимого. Священный восторг при виде белых стен сменялся молчаливым восхищением. Даже автомобильные пробки, бесконечные ряды магазинов в узких улочках и люди, спешившие по делам, не ослабляли этих ощущений. Город дремал, утомлённый послеобеденной жарой, и небо было мутным – шарав, как называют это явление природы жители Иерусалима. Невыносимые часы, когда никому не хочется покидать прохладных помещений и вдыхать сухую пыль улицы, окунаясь в духоту сероватого воздуха.
Долгий путь до отеля совершенно измучил нас. Пресс-конференция должна была начаться завтра в полдень, что не могло не радовать – мы получили возможность насладиться видом вечерней столицы.
Мы с Джо получили два соседних номера. Это были чересчур шикарные для делового отеля комнаты с истинно иерусалимским размахом, который, как ни странно, не напоминал европейский даже отдалённо.
– Только не говори, что мы не пойдём гулять по старому городу, – сказал мне Джо.
– Ночью там такая красота!
– Я могу гулять бесконечно, – ответил я. – Только после того, как приму душ и посплю пару часиков.
– Знаю я твои пару часиков. Только не проспи ужин, хорошо? Говорят, там будут важные гости.
Приняв душ, я завернулся в махровый халат, подошёл к окну и, с наслаждением закурив первую сигарету за четыре часа, стал изучать городской пейзаж. Панорама впечатляла – можно было увидеть значительную часть города, строгого и в то же время невероятно контрастного. Я наблюдал за людьми, которые суетились внизу и за машинами, плетущимися по узкой улочке. Самая что ни на есть будничная картина завораживала и притягивала взгляд.
Я подумал о том, что следует проверить исправность фотоаппарата, а заодно и проверить, заряжены ли батарейки, но ночь, проведённая в пути и полная волнений, давала о себе знать. Я вытянулся на белоснежных простынях, у которых был совершенно неземной запах, и через пару минут уже крепко спал.
Думаю, не стоит и говорить о том, что Джо оказался прав – пары часов сна мне не хватило. Я проснула и обнаружил, что за окном стемнело, а дневную жару сменила вечерняя свежесть. Часы показывали начало седьмого, и это означало только одно – я проспал не два, а целых четыре часа.
Я чувствовал себя отдохнувшим и полным сил. В номере царила сладкая и безмятежная тишина, ласкающая слух – кроме доносившихся с улицы приглушённых голосов, ничего её не нарушало. Вот он, Рай, тут же решил я и, завернувшись в одеяло, снова прикрыл глаза. И подумал о том, что был бы совсем не против подремать ещё минут тридцать.
Ленью, которая обыкновенно навещает людей сразу после пробуждения и шепчет на ухо, что можно пробыть в тёплой постели ещё пару минут, я не страдал. В университетские годы у меня была подобная привычка, но я избавился от неё расчётливо и безжалостно. Смирившись с моим решением совершать утренние пробежки, лень отчаялась и смущённо отступила.
Теперь же умиротворённая атмосфера и душевное спокойствие так и располагали к тому, чтобы позволить себе маленькую слабость. От этой мысли на душе у меня стало ещё лучше и, довольный принятым решением, я задремал.
Мне снился цветной и добрый сон без сюжета и смысла. Я так давно не видел снов, что уже почти забыл об их существовании. Жизнь вне времени. Совершенно нереальные мгновения, которые могут тянуться бесконечно, под самым немыслимым углом показывая свой таинственный мир и причудливо искажая реальность. Тут не было будничных мыслей. Тут существовало только безмолвное спокойствие мира снов.
Стук в дверь явно не был частью сна. Но я осознал это не сразу. Лишь только когда он повторился, я открыл глаза – и понял, что сказка осталась в том прекрасном мире, куда мне не попасть.
Меня разбудил Джо. Он был в костюме и при галстуке – и я вспомнил об ужине.
Вспомнил я и о том, что весь день ничего не ел – и мой желудок незамедлительно отреагировал на эти мысли.
– Доброе утро, – сказал он мне. – Что бы ты без меня делал?
– Я видел какой-то чудесный сон, – поделился с ним я. – Правда, я так и не понял, о чём он…
– У тебя есть полчаса для того, чтобы привести себя в порядок. И…
– И, пожалуйста, не опаздывай, – немного раздражённо продолжил я. – Ты же знаешь, что я никогда не опаздываю.
– Зато любишь поспать.
– Я обещаю исправиться, мамочка. Ты поможешь мне завязать галстук?
Джо посмотрел на меня и рассмеялся.
– Думаю, с этим ты справишься сам. Я жду тебя внизу.
Столовая превзошла все мои ожидания. Я видел много шикарных отелей, но ни в одном не встречал такого уюта. Он чувствовался во всём: в аккуратно накрытых белыми скатертями столах, в улыбках официантов. Уют витал в воздухе с множеством запахов – еды, духов и ещё чего-то, мне незнакомого.
Столовая была небольшой, но каким-то непостижимым мне образом вместила в себя целую толпу людей. Люди разговаривали, смеялись, прохаживались рядом с едой и время от времени интересовались названием того или иного блюда. Все, как один, были в отглаженных костюмах и блестящих туфлях. Это придавало обстановке что-то сухое, сдержанное и официальное, и совсем не вязалось с уютом столовой. Мне гораздо больше нравилась картина полуденного аэропорта – господа арабисты были одеты совершенно вразнобой. Кто-то – в джинсах, кто-то – в старых добрых брюках-клёш.
И являли собой разношёрстную компанию. Тогда мы выглядели туристами, которые полными детского любопытства глазами разглядывают всё вокруг, то и дело щёлкая вспышками фотоаппаратов, и до смерти боятся потерять своего гида.
Если сказать в общем, большой радости от того, что меня заставили напялить деловой костюм в очередной раз, я не испытывал. Я попробовал надуться – но вовремя решил, что это будет не очень хорошим дополнением к моей заспанной физиономии.
Появившийся внезапно Кайл не преминул отпустить в мой адрес шутку.
– А, так я и знал, галстук тебе совершенно не идёт! Ладно, ладно, я просто пошутил. – Он повернулся к своему спутнику, человеку лет пятидесяти в очках и с седой шевелюрой, очень аккуратно уложенной. – Знакомься, это Зоар. Политический обозреватель. Журналист и арабист. Доктор востоковедения. Брайан, – представил он меня. – Мой американский коллега. Мы вместе учились в университете.
Специалист по арабскому миру, талантливейший журналист. Знает иврит и арабский, изучает фарси. И просто очень умный и образованный молодой человек. А это – его коллега Джозеф.
– Очень приятно, Брайан. Очень приятно, Джозеф.
Зоар говорил приятным низким голосом. У него были мудрые глаза, спокойная улыбка и манеры человека, который привык находиться в обществе. Зоар носил крохотную кипу, которую иногда поправлял с немного рассеянным видом. И только одна вещь вносила нотку горечи в тёплую гармонию его внешности – небольшой, но заметный шрам, пересекавший щёку.
– "Мир Галилеи", – сказал он, поймав мой взгляд. – Тогда было жарко.
– "Ливанское болото", да. Я в своё время занимался этим вопросом.
Зоар с достоинством кивнул.
– Где вы учились, Брайан?
– В Гарвардском университете.
Зоар снял очки и аккуратно протёр стёкла.
– Очень интересно. Я как-то читал статью одного из выпускников Гарварда. "Тегеран как точка отсчёта на оси зла". На тему финансирования террористической деятельности Ираном. – Зоар задумался. – Кажется, его тоже звали Брайан. Или это совпадение?
– Видимо, так оно и есть, – улыбнулся я. – Но это было очень давно…
– Одно могу сказать вам точно – это была не статья, а настоящая бомба. Как отреагировало ваше начальство на сей скандальный материал?
Начало статье, упомянутой Зоаром, положила одна из моих курсовых работ. Тема терроризма и его финансирования Ираном, в частности, заинтересовала меня чрезвычайно – и в какой-то момент я решил, что просто обязан написать статью.
Серьёзную и дающую повод для размышлений.
Сбор материала занял у меня почти четыре месяца. Я копался в архивах, разговаривал с людьми. Но самым безрассудным решением которое я принял тогда (да и, наверное, самым безрассудным в своей жизни вообще) было решение отправиться на "экскурсию" в лагерь террористов.
Предложение отправиться на "экскурсию" я получил от своей хорошей знакомой из Израиля, журналиста и, в общем-то, коллеги. Мы познакомились на пресс-конференции в Дамаске, обменялись электронными адресами и с тех пор общались довольно часто.
Предложение было шокирующим и одновременно заманчивым. Сложновато было вычислить мои шансы на жизнь и свободу после визита к террористам – даже если я повешу себе на лоб своё удостоверение, то они вряд ли отличат арабиста от простого смертного. Но моё любопытство взяло верх над страхом, поэтому я всё же отправился навстречу приключениям. И был вознаграждён за свою решительность. Я не только удостоился очень тёплого приёма, но и вынес оттуда много ценного материала.
Назвать статью бомбой было равносильно милой похвале. Это, наверное, была ядерная боеголовка. Или же водородная бомба, что определённо ближе к истине.
Публиковать материал мне не разрешили. Я провёл много часов в кабинетах разных начальников, которые с пеной у рта доказывали мне, что даже у свободы слова есть свои границы. Из-за пресловутой статьи я лишился сна и был на волосок от того, чтобы лишиться удостоверения и работы. Но публикация всё же состоялась. Я в очередной раз уверовал в свободу слова и в призвание журналиста делать достоянием общественности то, что должно им стать. Мои коллеги тут же прозвали статью "бомбой для Ахмадинежада" и говорили мне, что если этот материал попадёт в руки иранского лидера, то я незамедлительно стану жертвой джихада.
– Да, это был… небольшой скандал, – признался я.
– Небольшой? Вы бы слышали, что говорили у нас! Кто-то называл вас сионистом, кто-то – проарабски настроенным человеком, а кто-то – очень изобретательным малым, который придумал отличный способ лишиться одновременно удостоверения журналиста и своей работы… – Он рассмеялся. – Впрочем, учтите на будущее.
Скандал означает хотя бы одно – вас услышали. Вы очень талантливый аналитик, Брайан. И да поможет вам Творец во всех ваших начинаниях. К слову сказать, я преподаю на кафедре востоковедения в одном из наших университетов. И почту за честь видеть вас среди своих студентов. Диплом у вас, конечно же, отличный?
– Кроме разговорного арабского.
– Не беда. Думаю, вы уже серьёзно поработали над этим. Возьмите.
Зоар достал паркер и написал на одном из листов блокнота имя и название университета. Доктор Зоар Альхадиф. Иерусалимский Еврейский университет. Ниже он указал два телефонных номера и адрес электронной почты.
– Я совсем заболтал вас – вы, наверное, умираете от голода. – Зоар жестом пригласил всех за стол. – Прошу, господа. Нам предстоит вкусить чудесные израильские блюда.
В номер я вернулся после полуночи. Состояние у меня было в высшей степени странное. С одной стороны, я не чувствовал под собой ног и падал от усталости. С другой – меня переполняло ощущение спокойствия и счастья. Прогулка по ночному городу оставила столько впечатлений, что впитать их до конца не представлялось возможным. Я никогда не понимал, за что так люблю эти улицы, почему постоянно испытываю желание научиться дышаь их таинственным воздухом, на секунду стать камнем мостовой, чтобы почувствовать непостижимую целостность, совершенство этого города. Города, который никогда не меняется и всегда остаётся прежним.
Темнота дышала прохладой. Я оставил открытым окно, переоделся и, устроившись под одеялом, начал переносить снимки из фотоаппарата в компьютер.
Когда работа была закончена, и в компьютере появилась папка "Иерусалим", полная чудесных изображений, тех самых, которые имеют целостность бесконечного мгновения, я открыл новый документ и, подумав пару секунд, стал описывать события сегодняшнего дня.
Мысль завести дневник появилась у меня тогда, когда я оставил родительский дом.
В голове моей тогда был беспорядок, я тонул в противоречивых чувствах и не имел понятия, как разобраться во всём этом. Но меня закружили дела. Деньги, еда, квартира. Позже – поступление в университет, учёба. Я относился к тем людям, которые во что бы то ни стало должны быть лучшими во всём, и поэтому использовал любую свободную минуту для того, чтобы открыть книги.
Первоначально дневник являл собой путевые заметки и очерки-наброски, как их называл Джо. Потом он превратился в действительно личную вещь, которой я много чего доверят. Теперь он делился на две части – профессиональную и личную, где я записывал свои мысли, и вёл её исключительно для себя.
Всю ночь меня мучила бессонница. И думал я совсем не о предстоящей пресс-конференции, а о разговоре с Лизой. И ещё о том, как пару часов назад я упрямо набирал её номер. И каждый раз слышал на том конце провода: "Абонент отключён". Уехать.
Куда? Зачем? Она могла бы сказать, что хочет исчезнуть – может, хотя бы это я не принял бы близко к сердцу. Так вот что это такое – когда твоё счастье понимает, что оно тебе не нужно, то уходит навсегда. Надья, дорогая, вероятно, ты была права…
Задремать не получилось даже под утро. Я ужасно себя чувствовал – у меня раскалывалась голова, болело сердце. Первую половину пресс-конференции я провёл в зале среди коллег, не задав и половины интересующих меня вопросов, так как был сосредоточен исключительно на своих мыслях. Потом сослался на плохое самочувствие и вернулся в отель.
Жара на улице была невыносимой. Долгие часы до вечера я провёл в состоянии, похожем на бред. С перемешавшимися мыслями и чувствами, которые мирились между собой в периоды короткого забытья, а потом ссорились снова.
Джо принёс мне ужин, но я не прикоснулся к еде.
– Только заболеть тебе не хватало, – сказал он. – У тебя жар?
– Нет. Наверное… это мигрень.
– Мигрень – это ужасно, – покачал головой Джо. – Постарайся уснуть.
Я закрыл глаза и некоторое время слушал, как Джо ходит по комнате. Он закрыл шторы, после чего вышел и бесшумно прикрыл дверь. Он, конечно же, понимал, что мигрень тут не при чём. Джо вообще много чего понимал. В том числе, и такие вещи, о которых порой не надо говорить вслух.
Проснулся я от странной мысли: я забыл выключить воду в ванной. Я сел на кровати и прислушался. Действительно, где-то капала вода. Я спал так глубоко, что ожидал проснуться у себя дома, но никак не в номере отеля. Часы показывали половину четвёртого.
Я оглядел сумрачный номер. Вещи мои были аккуратно сложены. На столике у кровати я нашёл большую тарелку с фруктами. Рядом лежала записка, где аккуратным почерком Джо было написано следующее: "На случай, если ты проснёшься раньше, чем следует: мы выезжаем в пять. За фрукты тебе надо сказать спасибо Зоару".
***
Последующие две недели я провёл в состоянии какого-то мрачного транса. Я работал за двоих, если не за троих, уставал и чувствовал себя тряпкой в конце дня – но всё равно мучался бессонницей. В редкие минуты сна меня преследовали кошмары – ощущение тоски не оставляло меня и ночью. Головная боль сопровождала меня везде и всюду, у меня пропал аппетит, я похудел и, наверное, выглядел ужасно, так как полковник почти каждый день предлагала мне отдохнуть. Я отказывался, и совсем не беспричинно. Я панически боялся остаться один. Хотя, конечно, осознавал, что именно это даст мне возможность сосредоточиться на мыслях и наконец-то решить, куда податься и что делать.