Ночной воздух был свежим. Марика почти инстинктивно обхватила одну руку другой, чтобы сохранить ускользающее тепло. Я снял пиджак и набросил его на плечи своей новой знакомой.
– Тебе не холодно? – спросила она с заботой.
– Холодно, конечно, – ответил я как можно более искренне. – Но ведь тебе тепло.
А это самое главное. Не люблю чувствовать, что кому-то рядом со мной неуютно.
– Мне очень даже уютно, – уверила меня Марика. – А тебе?
Я пожал плечами.
– Не знаю. Просто глупо как-то получается.
Она удивлённо посмотрела на меня, но ничего не ответила.
– Понимаешь, я думаю о том, как ты тут оказалась. И ответа на этот вопрос у меня нет. Не место тебе тут. Ты выглядишь так, словно только что прилетела с Марса.
Приём, Земля? Иду на сближение.
– Почему? – спросила она обиженно.
– Ты слишком естественная для этого места. Слишком… светлая, что ли. Слишком чистая.
– Ты странный, – произнесла она после короткой паузы. – Но ты мне нравишься.
Можно, я тебя поцелую?
– Разумеется, – ответил я и подумал, не подставить ли щёку.
Она коснулась моих губ, слегка отстранилась, будто наблюдая за моей реакцией, и поцеловала снова, на этот раз более решительно. Наверное, так целуют в первый раз – нежно и пытливо, с ещё только зарождающейся искрой страсти и с долей стыда.
Такой поцелуй означает полное доверие. И готовность ко всему, что будет.
Я обнял её и прижал к себе.
– Ты с ума сошла? – шепнул я, наклонившись к её уху.
– Но почему? – спросила она так же тихо.
– Так нельзя целовать мужчину в первый день знакомства. Хотя бы потому, что ты меня не знаешь.
Она освободилась, лёгким движением плеч сбросила мой пиджак и пошла к дверям, ведущим в зал.
Я с минуту стоял с немного растерянным видом. Потом поднял пиджак, одел его и почувствовал лёгкий запах духов.
На балконе появилась мадам. Она подошла ко мне и встала рядом, глянув вниз – через перила.
– Что стряслось? – задала она вопрос.
– Не знаю. – Я достал сигареты. – Ну поцеловала она меня. Ну я сказал, что так незнакомцев не целуют.
Мадам покачала головой.
– Она очень ранимая девочка. И молодая. Этим всё сказано. Через пару дней забудет, как плохой сон. Правда, она милая?
– Правда, – согласился я.
– Ты ей понравился – поверь опытному глазу мадам. – Она взглянула на серебряные часики. – Пожалуй, пора сворачиваться.
Мы вернулись в зал. Гости уже практически разошлись – кто-то пошёл домой, а кто-то решил, что в клубе мадам очень уютно, и сейчас продолжал наслаждаться вечером.
Но в более интимной обстановке.
– Будем на связи, – сказала мадам, подавая мне плащ. – Но, разумеется, ты можешь завалиться без приглашения, что делаешь очень часто. Тебе тут всегда рады.
– О, я не сомневаюсь, – ответил я, занятый поиском ключей от машины.
Мадам приподнялась на носки и поцеловала меня в щёку.
– Удачи на дороге, гадёныш.
– Спокойной ночи.
На работе меня встретили довольно-таки прохладно. Может, потому, что ещё не успели соскучиться, а, может, и потому, что моё отсутствие вообще никогда никого не расстраивало. Даже охранник поприветствовал меня жестом – причём сделал это так, будто жест этот уже давно сидит у него в печёнках.
Коллеги, с которыми я ехал в лифте, поприветствовали меня нарочито сухо – и я ответил им в той же манере. Я, к слову сказать, никогда не пользовался репутацией всеобщего приятеля. Да я вообще не считал, что такое возможно. Во всяком случае, среди коллег у меня было мало друзей. Меня считали самодовольным и честолюбивым человеком с количеством амбиций, которое для одного было явно великовато. И, разумеется, карьеристом. Для дополнения букета.
Не скажу, что при мысли о такой репутации я прыгал от радости – но положение дел меня устраивало. Уж лучше так, чем снисходительные улыбки и разговоры за спиной о том, что я подлизываюсь к начальству. А подлизываться к начальству я не умел.
Да и практики особой в этих вещах не имел. Из-за чего порой очень сильно страдал.
– Приготовь-ка мне кофе, Кейт, – бросил я помощнице, на ходу снимая плащ.
– О, и тебе доброе утро! – откликнулась она. – Полковник ищет тебя вот уже битый час.
– Приготовь мне кофе, – повторил я, после чего на секунду задержался в дверях и добавил: – И позвони полковнику. Скажи, что я уже пришёл.
Придав своему столу более-менее рабочий вид, я сел в кресло и включил компьютер.
Тот радостно пискнул и начал загружаться. Компьютер и Кейт были двумя существами в этом месте, которые были рады меня видеть.
Кейт принесла мне кофе и солидную кипу документов – "живую" почти за два дня.
– Просмотри, – сказала она тоном строгой воспитательницы. – Ежедневник, так уж и быть, я заполню за тебя.
– А ты сегодня добрая. – Я подвинул к себе чашку с кофе.
Она поправила очки и посмотрела на меня.
– Понимаю, звучит глупо, но как всё прошло? Мои соболезнования ещё раз.
Я помолчал, сделав вид, что очень заинтересован парой верхних писем из принесённого ею вороха корреспонденции.
– Наверное, так, как и должно быть. Спасибо.
– Я за тебя волновалась. Что и как.
– Я буду очень благодарен тебе, если ты соединишь меня с полковником.
Она кивнула и отправилась в приёмную.
Я бегло просмотрел почту и облегчённо вздохнул – ничего сверхсрочного и важного там не было, что являло собой отличное начало дня.
Но радовался я, конечно, рано.
На столе ожил один из телефонных аппаратов. Их было три. Первый – открытый, с него обыкновенно звонили в другие организации. Второй – для внутренней связи, на него звонили мои подчинённые. И третий – он только принимал звонки. Для начальства. Для полковника, в частности.
Звонил, разумеется, последний.
– Да, – сказал я.
– Доброе утро. Что случилось?
В голосе полковника не было ровным счётом никаких эмоций. При разговоре с ней у меня нередко создавалось впечатление, что я общаюсь с компьютером. С очень умным компьютером, который понимает всё, что я говорю.
– Я очень плохо спал.
– Убедительная причина, с этим очень трудно поспорить, – проговорила она так же бесстрастно. – Поднимись ко мне, Брайан. Мне нужно сказать тебе пару слов.
– По поводу опоздания?
– Мы с тобой уже вышли из того возраста, когда за опоздание ставят в угол, – сообщила мне полковник. – Я жду тебя. До встречи.
За всё время работы я услышал, по меньшей мере, сотню разных вариантов того, как полковник появилась в нашей организации и чем она занималась до этого. Говорили, что она служила в израильской армии, сотрудничала с иранскими властями, была секретным корреспондентом по арабским делам в Дамаске… в общем, обыкновенные фантазии арабистов – на своё воображение они жалуются редко. Правдой во всём этом было, пожалуй, только одно – все мы знали о полковнике очень и очень мало.
Звали её странным (но всё же красивым) именем Эсмеральда. Она была невысокой и немного полноватой брюнеткой лет тридцати-тридцати-пяти (выглядела она хорошо, и поэтому определить возраст было довольно-таки проблематично) и тёмными, почти чёрными глазами, одна мысль о которых вызывала прямо-таки священный страх у всех сотрудников. И я не был исключением. Взгляд полковника не мог выдержать никто – все инстинктивно отводили глаза, так как порой казалось, что она умеет читать мысли.
Свою первую встречу с полковником я, наверное, запомню на всю жизнь. Когда я вошёл в её офис с папкой в руках, где помимо всех прочих ненужных документов был мой диплом (востоковед-арабист, журналист и дипломат – и всю картину портила только одна оценка "хорошо" – за устный экзамен по арабскому языку) и рекомендация одного из моих профессоров, было восемь утра. Полковник пила кофе.
Я сразу понял, что пришёл не совсем вовремя – и моя уверенность в духе "я всё смогу, это моя карьера, мои деньги, моя самореализация и моё будущее" испарилась в одно мгновение.
– Отличный диплом, – прокомментировала полковник, просмотрев документы, и спросила у меня по-арабски: – Расскажите мне об иранской революции 1979 года, Брайан.
– По-арабски? – уточнил я осторожно.
– Да. По-арабски.
И полковник приняла выжидающую позу, скрестив руки на груди.
Я не был суеверным человеком и никогда не верил в приметы. Но закон подлости, видимо, существует сам по себе, вне зависимости от того, верим мы в него или нет.
Иначе чем объяснить тот факт, что на злосчастном экзамене по арабскому мне задали именно этот вопрос, и я получил не своё обычное "отлично", а только "хорошо"?
Ещё тогда я проклял Хомейни и всё, что с ним связано. На родном языке я мог бы часами говорить об иранской революции, это было темой одной из моих курсовых работ… но говорить по-арабски я не мог. Нет, не подумайте, умел – но просто не мог. Полковник наблюдала за моими стараниями минут десять, после чего переменила тему – и я довольно-таки живо (разумеется, уже по-английски) рассказал о западном влиянии в богатых нефтью странах Персидского залива.
– Хорошо, – подытожила полковник. – Вы можете идти.
Я покинул офис полковника в расстроенных чувствах. Кому нужен арабист, который не может связать двух слов по-арабски? Читать и переводить может даже обезьяна, а я должен уметь говорить. Причём говорить свободно. Больше всего мне было стыдно даже не за себя – мне было стыдно перед своим профессором, который чуть ли не каждый день называл меня самым талантливым студентом Гарвардского университета и написал для меня отличную рекомендацию. Не то чтобы я упал духом (разве что чуть-чуть) – но воображение моё рисовало мне ужасные картины. Я всю жизнь буду работать официантом или таксистом. А если и буду иметь отношение к арабистике, то ограничусь созданием карикатур, срисованных с наиболее ярких личностей Ближнего Востока. А эти карикатуры будут публиковаться в какой-нибудь бульварной газетёнке. Может, и напишу пару статей. Той же направленности. А что насчёт дипломатии… да это вообще смешно. Я буду применять свои дипломатические таланты для того, чтобы мирить своих не в меру темпераментных соседей (разумеется, денег на нормальную квартиру у меня не будет – и я буду жить в крошечной комнатушке в самом поганом районе Нью-Йорка).
Полковник позвонила мне около одиннадцати вечера. Я как раз отложил книгу и выключил ночник, подумав о том, что завтра отправлюсь на поиски той самой бульварной газетёнки.
– Я не разбудила вас, Брайан? – спросила полковник чрезвычайно бодрым голосом. – В любом случае, вам придётся отвыкать от семи часов сна. Кроме обычной работы, мы занимаемся и научной. Переводами и подготовкой статей. У нас очень плотный график. Но я уверена, вам понравится.
– Садись, – указала на кресло полковник, не отрывая взгляда от экрана компьютера.
– Пару секунд. Я кое-что закончу.
Такое начало разговора было для меня более чем привычным. Полковник приглашала меня сесть и "пару секунд", которые на поверку оказывались четвертью часа, заканчивала печатать электронное письмо.
Всегда недолюбливал электронную почту…
– Кури, – снова заговорила полковник. – Только сделай одолжение – не стряхивай пепел на ковёр.
Она оторвалась от компьютера и повернулась в кресле ко мне.
– Ну, что же ты не куришь? Ведь из-за меня ты даже не допил кофе.
– Я допью. Потом, – коротко ответил я.
– Тогда – к делу.
И полковник отдала мне несколько тонких папок. В таких обыкновенно хранились планы статей или же материал для перевода.
– Это следует закончить через пару недель, – сказала она и, заметив, что моё лицо слегка вытягивается от удивления, добавила: – Крайний срок – семнадцать дней. Не больше.
– Какое… приятное начало недели, – натянуто улыбнулся я, пролистывая страницу за страницей.
– Любимая работа должна приносить удовольствие в любой день недели, – заметила полковник – и отбила у меня охоту спорить.
Следующие полтора месяца для меня не существовало ничего, кроме сигарет и кофе.
Домашний телефон неизменно отвечал: "А не оставить ли тебе сообщение, приятель?
Если я не отвечаю – значит, это единственный выход". Сотовый был включён только в рабочее время. Вот что-что, а работать у меня всегда получалось хорошо. Листы в папке стремительно таяли. И, наконец, настал день, когда я (хотя это скорее напоминало половину меня) отдал полковнику отчёт о проделанной работе.
Она внимательно просмотрела отчёт, после чего удовлетворённо кивнула.
– Очень хорошо. Можешь отправляться на заслуженный отдых. Кажется, у тебя есть две недели?
– Да, что-то вроде того, – ответил я, мысленно откинув от указанного срока несколько дней. Не стоит торопиться надевать розовые очки – всегда найдётся тот, кто их услужливо снимет.
Вернувшись домой, я навёл символический порядок, выбросил пару пакетов с мусором и подумал, что пора бы восполнить недостающие часы сна. Несомненно, мысль оказалась очень притягательной – но как только я забрался под тёплое одеяло и закрыл глаза в надежде расслабиться и хотя бы несколько часов не думать о работе, сон улетучился. Это явление знакомо всем, кто часто злоупотребляет кофе – я называл его "кофейным флешбеком". Даже тогда, когда ты валишься с ног от усталости, кофеин делает своё дело.
Я спрятал голову в подушки. В такие моменты мне хотелось оказаться в квартире посреди города, полного орущих людей и автомобильных пробок. Казалось, такие звуки могли бы убаюкать не хуже колыбельной. И я проклинал свои мечты и своё решение купить дом за городом. Потянуло на роскошь? На романтику? Романтик во мне умер уже давно. Мечта исполнилась – только всё оказалось совсем не так, как в мечтах. Тут есть тишина и спокойствие. А ещё – одиночество, от которого вряд ли можно убежать. Тут лучше жить с женой. А ещё лучше – с любимой женой. Любимая жена. Это становится забавным.
Полежав ещё пару минут с закрытыми глазами, я немного расслабился – и у меня наконец-то получилось забыть все рабочие проблемы. И мою голову теперь занимали совсем другие мысли – те, от которых работа меня всегда спасала. Теперь у меня было время подумать обо всём – и о Лизе, о о том, что мне скоро тридцать, а мысль о семье до сих пор вызывает нервный смех. Да что там говорить – я вообще был уверен в том, что для семейной жизни не создан. Я слишком любил свою работу, слишком ценил свою свободу и своё одиночество – даже в те моменты, когда оно меня тяготило. Хотя… после этой поездки что-то во мне неуловимо изменилось. Я до сих пор был свободным человеком – только чувствовать себя свободным перестал.
Человек никогда не сможет разорвать невидимые ниточки, которые соединяют прошлое с настоящим – можно ли в таком случае говорить о свободе? Даже если мы движемся вперёд, всегда существует что-то, что не даёт нам спокойно жить.
Я поднялся и отправился в ванную, по пути выдернув из розетки телефонный провод.
Мне решительно не хотелось никого слышать. Я испытывал желание превратиться в человека-невидимку – и замереть где-то между двух миров. Чтобы я не видел никого – и чтобы никто не видел меня.
Отражение в зеркале напоминало труп, больного анорексией, наркомана в ломке, алкоголика с похмельным синдромом – но только не меня. Я сдержал обречённый вздох, смочил волосы под холодной водой и побрёл на кухню – следовало пересилить себя и хотя бы немного перекусить.
Испорченные продукты отправились в мусор, после чего в холодильнике стало тоскливо. Я подогрел вчерашнее жаркое, вымыл тарелки и развалился на диване со стопкой полученных по почте счетов.
Когда я открыл глаза, в гостиной было темно. Я потянулся (так как спина у меня затекла ужасно), и лежавшие у меня на коленях письма с лёгким шелестом спланировали на пол.
Часы показывали семь вечера – хотя у меня было такое ощущение, что за окном раннее утро. Я проспал всего лишь шесть часов – но чувствовал себя гораздо лучше, чем раньше. И я, снова потянувшись, опять принял позу довольного жизнью человека – но тут вспомнил о том, что собирался навестить мадам.
Дорожное полотно, во влажном зеркале которого поблескивали звёзды, само стелилось под колёса машины. Я позволил себе ехать чуть быстрее, чем следовало – встречных машин почти не было. Ночь выдалась спокойной и тихой – даже в городе всё будто дремало. В такие минуты в воздухе витало что-то пугающее и романтическое. Мимолётное – ведь ночи, как ни меряй, короче дней – и поэтому такое восхитительное.
Нет ничего лучше, чем осознавать, что ты сам распоряжаешься своим временем. Я никуда не торопился. Почему бы не подумать о приятном? Или влюбиться, например.
Хотя… нет. Наверное, лучше не надо.
Мне открыла Ада. Сегодня на ней не было вечернего платья – но простой брючный костюм шёл ей не хуже вечернего туалета.
– Что с тобой? – вырвалось у неё.
– Работа, – вздохнул я. – Можно войти?
– Да, конечно. Ты ужасно выглядишь! – И она тут же взяла меня за руку, будто испугавшись, что я не смогу самостоятельно подняться по лестнице. – Идём. Я отведу тебя к мадам.
Я решил не обижаться на слова Ады, и поэтому покорно последовал за ней.
Мадам лежала в кровати и читала книгу.
– Как тебя угораздило завалиться ко мне в такой час? Ты и до этого был невоспитанным, а теперь вообще потерял всякий стыд! – Она отложила книгу и поднялась. – Ты свободна, Ада.
Девушка легко кивнула и испарилась.
– Зачем ты пожаловал? – спросила меня мадам, присаживаясь у зеркала. – За массажем? За советом? Просто поговорить?
– Ни от чего вышеперечисленного я не откажусь, – заверил её я. – Но есть ещё кое-что.
Точнее, кое-кто.
Мадам оглядела себя в зеркало и пару раз провела расчёской по волосам.
– Не уверена, что ты ей сейчас понравишься, гадёныш. Уж больно ты отощал.
Я обиженно насупился.
– Сегодня я прямо-таки нарываюсь на разнообразные комплименты!
– Правда, дитя моё – это лучший комплимент.
Мадам провела меня в восточное крыло здания.
– Зимой тут невероятно тепло, – сообщила мне она тоном экскурсовода, не сбавляя шаг.
Меня это, разумеется, совсем не интересовало – но я подумал, что было бы очень вежливо с моей стороны порадоваться за девушек. Пусть и молча.
Мадам остановилась перед одной из дверей и постучала.
– Войдите, – раздалось из комнаты.
Мы незамедлительно воспользовались приглашением.
Комната напоминала скорее номер отеля, чем квартиру. Впрочем, у каждой девушки было постоянное место жительства за стенами дома – и особых удобств им тут не требовалось. Дорогой ковёр смотрелся странновато, но зато покрывала и подушки ручной работы делали обстановку тёплой и домашней. Стен в квартире не было – и я невольно улыбнулся, вспоминая студенческие годы. Когда-то и я снимал такую квартиру, полагая, что это экономия денег и места.
– К тебе гости, милая, – сказала мадам.
Марика стояла у окна и смотрела вниз. На ней был лёгкий шёлковый халат почти до пят, из под которого выглядывали мягкие домашние тапочки. Вид у неё был отсутствующий, и гостей она явно не ждала. Мне тут же стало стыдно за столь неожиданный визит – да ещё и в такой час.
– Угости гадёныша чем-нибудь покрепче, – наказала Марике мадам. – А я не буду вам мешать. Спокойной ночи.
Когда мадам оставила нас, Марика наконец-то отвела взгляд от окна, посмотрела на меня и улыбнулась.
– Не ждала? – спросил я.
Она медленно покачала головой, по-прежнему глядя мне в глаза.
– Нет. Но… я о тебе думала. У тебя что-то случилось?
– Всё хорошо. Просто было очень много работы.
Она жестом пригласила меня сесть.
– Я поищу спиртное. Но ничего не обещаю. Я не пью, знаешь ли.
– И не куришь. Да, я помню.
Я сел в тёмно-зелёное кресло и оглядел квартиру. Почему-то первым, что бросилось мне в глаза, было отсутствие телевизора. Вероятно, потому, что и я считал эту вещь лишней. Вместо телевизора у Марики было радио – большое и старое. На таком я в своё время ловил чудесную волну, на которой играли уже давно вышедшую из моды музыку (и от этого музыка, надо сказать, стала ещё лучше). А ещё тут был проигрыватель – такой же старый, как и приёмник. Я поднялся и, приблизившись к столу, принялся разглядывать пластинки. Эдит Пиаф. Джо Доссен. Шарль Азнавур. "Deep Purple". "Queen". Классика и джаз. Напротив стола находилась книжная полка, которая была явно мала для того количества книг, которым располагала хозяйка. На книжной полке можно было найти книги на любой вкус – от любовных романов до фантастики. В кресле между подушек прятался детектив Чейза с заложенной между страниц открыток. На невысоком столике в углу стояли безделушки вроде хрустальных фигурок и свечей. А на подоконнике стояли фотографии в серебряных рамках.
– Представляешь, я нашла целую бутылку бренди, – восхищённо поделилась со мной Марика. – Вот.
И она поставила на стол стакан.
– Может, ты выпьешь со мной? – невинно поинтересовался я. – А то я почувствую себя алкоголиком…
– Нет, – рассмеялась Марика. – У меня от одного запаха спиртного голова кружится.
Она подошла к приёмнику и с завидным упорством, знакомым лишь только тому, кто когда-либо имел дело со старым радио, начала крутить ручку настройки. Радио нещадно хрипело, шипело и свистело, но Марика не отчаивалась, и через несколько минут нашла волну. Не поверите – ту самую.
Ди-джей бодрым голосом заканчивал начатую фразу: -… без пробок и аварий. Помоги нам, Господь. Ну, а сейчас для ночных слушателей звучит группа "Gorky Park". Напоминаю, что к Горькому она никакого отношения не имеет. Песенка называется "Незнакомец". Лучше бы нам всем быть осторожнее и обходить стороной странных незнакомцев. А, впрочем, иногда они становятся нашей судьбой…
– Ой, я очень люблю эту песню! – сказала Марика. – И… так символично, да?
– Да это же Джим! – воскликнул я, не придав значения её словам. – Ну и ну!
Оказывается, он до сих пор там работает!
– Откуда ты знаешь, что его зовут Джим?
Я отставил стакан в сторону, поднялся и сделал пару кругов по комнате.
– Было время, я слушал эту волну сутками. Он всегда вот так представляется: "Эммм… ребята, я никого не разбудил? Или же вы решили эту ночь без сна? За рулём? В постели с красавицей? Впрочем не важно, где вы и с кем вы, потому что если с вами старина Джим, то всё в порядке, уж будьте уверены". Он ужасно любит слово "впрочем".
А ещё он всех называет стариками и старушками. Точно?
Марика расхохоталась.
– Точно! Как здорово!
– Ты слушаешь радио в такой час?
Она опустила голову и вздохнула.
– Порой не спится. Лежу и читаю. А радио… как фон. Люблю эту волну.
– Я заметил – у нас с тобой много общего. Музыка, книги.
Марика легко повела плечами.
– Да, наверное. Знаешь, я о тебе думала. О том, что ты мне тогда сказал. Про поцелуй с незнакомым мужчиной.
– И какие ты сделала выводы?
– Что я ни капельки об этом не сожалею. Знаешь, я бы просто так тебя не поцеловала. Веришь? И… вот ещё что. А ты обо мне думал?
– Я? Ну… да. Немного, – ответил я и тут же поймал себя на мысли, что хотел сказать "не знаю", но мой язык просто-напросто меня не послушался. – Просто я был занят, и…
– Ты, наверное, хочешь покурить, – заботливо сказал мне Марика. – Я открою окно.
– Не стоит – будет холодно. Я подойду сам.
Я приоткрыл ставни и, закурив, посмотрел на небо. Там уже появились облачка – и луна, прежде напоминавшая выцветший золотой шар, превратилась в расплывчатое пятно.
Марика подошла ко мне.
– Знаешь, ты удивительный человек, я хотела тебе сказать, – проговорила она. – В тебе есть какая-то загадка. И я чувствую, что должна её разгадать.
– Не стоит, – тут же предупредил её я. – Это ещё никому не приносило ничего хорошего. А тебе – тем более.
– Почему? Что во мне не так?
– Мы уже говорили об этом. Ты слишком невинная. Я не хочу тянуть тебя туда, где тебе будет плохо.
– А разве… в твоём мире мне будет плохо? Ведь мне очень интересно! – Она положила руку на подоконник и попыталась заглянуть мне в глаза. – Что там такого, что мне нельзя видеть?
– Очень много всего. Да, наверное, почти всё.
– Ну и ладно, – ответила она после паузы. – Подумаешь! А мне всё равно.
Она сделала шаг в сторону, но не отошла, а обняла меня и прижалась к моей спине.
Я прикрыл глаза и почувствовал тёплый прилив нежности. Или, может, не нежности, а чего-то другого – но в тот момент мне было удобнее называть это именно так.
– Как ты думаешь, – спросил я вполголоса, – можно влюбиться в человека, которого ты знаешь всего пару дней?
– Думаю, что можно, – серьёзно ответила Марика. И мы снова замолчали.
И мне захотелось, чтобы это действительно оказалось влюблённостью. Причём не такой, когда ты подумываешь, что по всем правилам надо скучать и дуться, косо поглядывая на молчащий телефон. Я хотел, чтобы это оказалось той мимолётной вечностью, когда расстаёшься, как в последний раз, смеёшься и плачешь искренне.
– Не молчи, Брайан, – сказала мне Марика. – Мы подняли очень серьёзную тему.
– Правда? Ну тогда скажи мне, как это.
– Это когда ты хочешь отдать человеку весь мир – и отказываешься забирать его.
– А если мир мне не принадлежит?
Она улыбнулась.
– Когда ты влюблён, тебе принадлежит всё. Главное – уметь отдать это даром.
Я замолчал и подумал о том, что сейчас мне нужно будет принять вещи, которых я не принимал никогда. У человека есть разум, холодный и трезвый, который воспринимает реальность такой, какая она есть. У человека есть тело, которое порой требует пира… пира удовлетворения плоти, в частности, пира страсти и пошлых утех. Но влюблённость, любовь? Нет. Это слишком эфемерно. Оно умрёт очень быстро – даже не успеет высунуть нос из своей красивой сказки в желании проникнуть в этот мир.
– Тебе не холодно? – спросила она с заботой.
– Холодно, конечно, – ответил я как можно более искренне. – Но ведь тебе тепло.
А это самое главное. Не люблю чувствовать, что кому-то рядом со мной неуютно.
– Мне очень даже уютно, – уверила меня Марика. – А тебе?
Я пожал плечами.
– Не знаю. Просто глупо как-то получается.
Она удивлённо посмотрела на меня, но ничего не ответила.
– Понимаешь, я думаю о том, как ты тут оказалась. И ответа на этот вопрос у меня нет. Не место тебе тут. Ты выглядишь так, словно только что прилетела с Марса.
Приём, Земля? Иду на сближение.
– Почему? – спросила она обиженно.
– Ты слишком естественная для этого места. Слишком… светлая, что ли. Слишком чистая.
– Ты странный, – произнесла она после короткой паузы. – Но ты мне нравишься.
Можно, я тебя поцелую?
– Разумеется, – ответил я и подумал, не подставить ли щёку.
Она коснулась моих губ, слегка отстранилась, будто наблюдая за моей реакцией, и поцеловала снова, на этот раз более решительно. Наверное, так целуют в первый раз – нежно и пытливо, с ещё только зарождающейся искрой страсти и с долей стыда.
Такой поцелуй означает полное доверие. И готовность ко всему, что будет.
Я обнял её и прижал к себе.
– Ты с ума сошла? – шепнул я, наклонившись к её уху.
– Но почему? – спросила она так же тихо.
– Так нельзя целовать мужчину в первый день знакомства. Хотя бы потому, что ты меня не знаешь.
Она освободилась, лёгким движением плеч сбросила мой пиджак и пошла к дверям, ведущим в зал.
Я с минуту стоял с немного растерянным видом. Потом поднял пиджак, одел его и почувствовал лёгкий запах духов.
На балконе появилась мадам. Она подошла ко мне и встала рядом, глянув вниз – через перила.
– Что стряслось? – задала она вопрос.
– Не знаю. – Я достал сигареты. – Ну поцеловала она меня. Ну я сказал, что так незнакомцев не целуют.
Мадам покачала головой.
– Она очень ранимая девочка. И молодая. Этим всё сказано. Через пару дней забудет, как плохой сон. Правда, она милая?
– Правда, – согласился я.
– Ты ей понравился – поверь опытному глазу мадам. – Она взглянула на серебряные часики. – Пожалуй, пора сворачиваться.
Мы вернулись в зал. Гости уже практически разошлись – кто-то пошёл домой, а кто-то решил, что в клубе мадам очень уютно, и сейчас продолжал наслаждаться вечером.
Но в более интимной обстановке.
– Будем на связи, – сказала мадам, подавая мне плащ. – Но, разумеется, ты можешь завалиться без приглашения, что делаешь очень часто. Тебе тут всегда рады.
– О, я не сомневаюсь, – ответил я, занятый поиском ключей от машины.
Мадам приподнялась на носки и поцеловала меня в щёку.
– Удачи на дороге, гадёныш.
– Спокойной ночи.
***
На работе меня встретили довольно-таки прохладно. Может, потому, что ещё не успели соскучиться, а, может, и потому, что моё отсутствие вообще никогда никого не расстраивало. Даже охранник поприветствовал меня жестом – причём сделал это так, будто жест этот уже давно сидит у него в печёнках.
Коллеги, с которыми я ехал в лифте, поприветствовали меня нарочито сухо – и я ответил им в той же манере. Я, к слову сказать, никогда не пользовался репутацией всеобщего приятеля. Да я вообще не считал, что такое возможно. Во всяком случае, среди коллег у меня было мало друзей. Меня считали самодовольным и честолюбивым человеком с количеством амбиций, которое для одного было явно великовато. И, разумеется, карьеристом. Для дополнения букета.
Не скажу, что при мысли о такой репутации я прыгал от радости – но положение дел меня устраивало. Уж лучше так, чем снисходительные улыбки и разговоры за спиной о том, что я подлизываюсь к начальству. А подлизываться к начальству я не умел.
Да и практики особой в этих вещах не имел. Из-за чего порой очень сильно страдал.
– Приготовь-ка мне кофе, Кейт, – бросил я помощнице, на ходу снимая плащ.
– О, и тебе доброе утро! – откликнулась она. – Полковник ищет тебя вот уже битый час.
– Приготовь мне кофе, – повторил я, после чего на секунду задержался в дверях и добавил: – И позвони полковнику. Скажи, что я уже пришёл.
Придав своему столу более-менее рабочий вид, я сел в кресло и включил компьютер.
Тот радостно пискнул и начал загружаться. Компьютер и Кейт были двумя существами в этом месте, которые были рады меня видеть.
Кейт принесла мне кофе и солидную кипу документов – "живую" почти за два дня.
– Просмотри, – сказала она тоном строгой воспитательницы. – Ежедневник, так уж и быть, я заполню за тебя.
– А ты сегодня добрая. – Я подвинул к себе чашку с кофе.
Она поправила очки и посмотрела на меня.
– Понимаю, звучит глупо, но как всё прошло? Мои соболезнования ещё раз.
Я помолчал, сделав вид, что очень заинтересован парой верхних писем из принесённого ею вороха корреспонденции.
– Наверное, так, как и должно быть. Спасибо.
– Я за тебя волновалась. Что и как.
– Я буду очень благодарен тебе, если ты соединишь меня с полковником.
Она кивнула и отправилась в приёмную.
Я бегло просмотрел почту и облегчённо вздохнул – ничего сверхсрочного и важного там не было, что являло собой отличное начало дня.
Но радовался я, конечно, рано.
На столе ожил один из телефонных аппаратов. Их было три. Первый – открытый, с него обыкновенно звонили в другие организации. Второй – для внутренней связи, на него звонили мои подчинённые. И третий – он только принимал звонки. Для начальства. Для полковника, в частности.
Звонил, разумеется, последний.
– Да, – сказал я.
– Доброе утро. Что случилось?
В голосе полковника не было ровным счётом никаких эмоций. При разговоре с ней у меня нередко создавалось впечатление, что я общаюсь с компьютером. С очень умным компьютером, который понимает всё, что я говорю.
– Я очень плохо спал.
– Убедительная причина, с этим очень трудно поспорить, – проговорила она так же бесстрастно. – Поднимись ко мне, Брайан. Мне нужно сказать тебе пару слов.
– По поводу опоздания?
– Мы с тобой уже вышли из того возраста, когда за опоздание ставят в угол, – сообщила мне полковник. – Я жду тебя. До встречи.
За всё время работы я услышал, по меньшей мере, сотню разных вариантов того, как полковник появилась в нашей организации и чем она занималась до этого. Говорили, что она служила в израильской армии, сотрудничала с иранскими властями, была секретным корреспондентом по арабским делам в Дамаске… в общем, обыкновенные фантазии арабистов – на своё воображение они жалуются редко. Правдой во всём этом было, пожалуй, только одно – все мы знали о полковнике очень и очень мало.
Звали её странным (но всё же красивым) именем Эсмеральда. Она была невысокой и немного полноватой брюнеткой лет тридцати-тридцати-пяти (выглядела она хорошо, и поэтому определить возраст было довольно-таки проблематично) и тёмными, почти чёрными глазами, одна мысль о которых вызывала прямо-таки священный страх у всех сотрудников. И я не был исключением. Взгляд полковника не мог выдержать никто – все инстинктивно отводили глаза, так как порой казалось, что она умеет читать мысли.
Свою первую встречу с полковником я, наверное, запомню на всю жизнь. Когда я вошёл в её офис с папкой в руках, где помимо всех прочих ненужных документов был мой диплом (востоковед-арабист, журналист и дипломат – и всю картину портила только одна оценка "хорошо" – за устный экзамен по арабскому языку) и рекомендация одного из моих профессоров, было восемь утра. Полковник пила кофе.
Я сразу понял, что пришёл не совсем вовремя – и моя уверенность в духе "я всё смогу, это моя карьера, мои деньги, моя самореализация и моё будущее" испарилась в одно мгновение.
– Отличный диплом, – прокомментировала полковник, просмотрев документы, и спросила у меня по-арабски: – Расскажите мне об иранской революции 1979 года, Брайан.
– По-арабски? – уточнил я осторожно.
– Да. По-арабски.
И полковник приняла выжидающую позу, скрестив руки на груди.
Я не был суеверным человеком и никогда не верил в приметы. Но закон подлости, видимо, существует сам по себе, вне зависимости от того, верим мы в него или нет.
Иначе чем объяснить тот факт, что на злосчастном экзамене по арабскому мне задали именно этот вопрос, и я получил не своё обычное "отлично", а только "хорошо"?
Ещё тогда я проклял Хомейни и всё, что с ним связано. На родном языке я мог бы часами говорить об иранской революции, это было темой одной из моих курсовых работ… но говорить по-арабски я не мог. Нет, не подумайте, умел – но просто не мог. Полковник наблюдала за моими стараниями минут десять, после чего переменила тему – и я довольно-таки живо (разумеется, уже по-английски) рассказал о западном влиянии в богатых нефтью странах Персидского залива.
– Хорошо, – подытожила полковник. – Вы можете идти.
Я покинул офис полковника в расстроенных чувствах. Кому нужен арабист, который не может связать двух слов по-арабски? Читать и переводить может даже обезьяна, а я должен уметь говорить. Причём говорить свободно. Больше всего мне было стыдно даже не за себя – мне было стыдно перед своим профессором, который чуть ли не каждый день называл меня самым талантливым студентом Гарвардского университета и написал для меня отличную рекомендацию. Не то чтобы я упал духом (разве что чуть-чуть) – но воображение моё рисовало мне ужасные картины. Я всю жизнь буду работать официантом или таксистом. А если и буду иметь отношение к арабистике, то ограничусь созданием карикатур, срисованных с наиболее ярких личностей Ближнего Востока. А эти карикатуры будут публиковаться в какой-нибудь бульварной газетёнке. Может, и напишу пару статей. Той же направленности. А что насчёт дипломатии… да это вообще смешно. Я буду применять свои дипломатические таланты для того, чтобы мирить своих не в меру темпераментных соседей (разумеется, денег на нормальную квартиру у меня не будет – и я буду жить в крошечной комнатушке в самом поганом районе Нью-Йорка).
Полковник позвонила мне около одиннадцати вечера. Я как раз отложил книгу и выключил ночник, подумав о том, что завтра отправлюсь на поиски той самой бульварной газетёнки.
– Я не разбудила вас, Брайан? – спросила полковник чрезвычайно бодрым голосом. – В любом случае, вам придётся отвыкать от семи часов сна. Кроме обычной работы, мы занимаемся и научной. Переводами и подготовкой статей. У нас очень плотный график. Но я уверена, вам понравится.
– Садись, – указала на кресло полковник, не отрывая взгляда от экрана компьютера.
– Пару секунд. Я кое-что закончу.
Такое начало разговора было для меня более чем привычным. Полковник приглашала меня сесть и "пару секунд", которые на поверку оказывались четвертью часа, заканчивала печатать электронное письмо.
Всегда недолюбливал электронную почту…
– Кури, – снова заговорила полковник. – Только сделай одолжение – не стряхивай пепел на ковёр.
Она оторвалась от компьютера и повернулась в кресле ко мне.
– Ну, что же ты не куришь? Ведь из-за меня ты даже не допил кофе.
– Я допью. Потом, – коротко ответил я.
– Тогда – к делу.
И полковник отдала мне несколько тонких папок. В таких обыкновенно хранились планы статей или же материал для перевода.
– Это следует закончить через пару недель, – сказала она и, заметив, что моё лицо слегка вытягивается от удивления, добавила: – Крайний срок – семнадцать дней. Не больше.
– Какое… приятное начало недели, – натянуто улыбнулся я, пролистывая страницу за страницей.
– Любимая работа должна приносить удовольствие в любой день недели, – заметила полковник – и отбила у меня охоту спорить.
Следующие полтора месяца для меня не существовало ничего, кроме сигарет и кофе.
Домашний телефон неизменно отвечал: "А не оставить ли тебе сообщение, приятель?
Если я не отвечаю – значит, это единственный выход". Сотовый был включён только в рабочее время. Вот что-что, а работать у меня всегда получалось хорошо. Листы в папке стремительно таяли. И, наконец, настал день, когда я (хотя это скорее напоминало половину меня) отдал полковнику отчёт о проделанной работе.
Она внимательно просмотрела отчёт, после чего удовлетворённо кивнула.
– Очень хорошо. Можешь отправляться на заслуженный отдых. Кажется, у тебя есть две недели?
– Да, что-то вроде того, – ответил я, мысленно откинув от указанного срока несколько дней. Не стоит торопиться надевать розовые очки – всегда найдётся тот, кто их услужливо снимет.
Вернувшись домой, я навёл символический порядок, выбросил пару пакетов с мусором и подумал, что пора бы восполнить недостающие часы сна. Несомненно, мысль оказалась очень притягательной – но как только я забрался под тёплое одеяло и закрыл глаза в надежде расслабиться и хотя бы несколько часов не думать о работе, сон улетучился. Это явление знакомо всем, кто часто злоупотребляет кофе – я называл его "кофейным флешбеком". Даже тогда, когда ты валишься с ног от усталости, кофеин делает своё дело.
Я спрятал голову в подушки. В такие моменты мне хотелось оказаться в квартире посреди города, полного орущих людей и автомобильных пробок. Казалось, такие звуки могли бы убаюкать не хуже колыбельной. И я проклинал свои мечты и своё решение купить дом за городом. Потянуло на роскошь? На романтику? Романтик во мне умер уже давно. Мечта исполнилась – только всё оказалось совсем не так, как в мечтах. Тут есть тишина и спокойствие. А ещё – одиночество, от которого вряд ли можно убежать. Тут лучше жить с женой. А ещё лучше – с любимой женой. Любимая жена. Это становится забавным.
Полежав ещё пару минут с закрытыми глазами, я немного расслабился – и у меня наконец-то получилось забыть все рабочие проблемы. И мою голову теперь занимали совсем другие мысли – те, от которых работа меня всегда спасала. Теперь у меня было время подумать обо всём – и о Лизе, о о том, что мне скоро тридцать, а мысль о семье до сих пор вызывает нервный смех. Да что там говорить – я вообще был уверен в том, что для семейной жизни не создан. Я слишком любил свою работу, слишком ценил свою свободу и своё одиночество – даже в те моменты, когда оно меня тяготило. Хотя… после этой поездки что-то во мне неуловимо изменилось. Я до сих пор был свободным человеком – только чувствовать себя свободным перестал.
Человек никогда не сможет разорвать невидимые ниточки, которые соединяют прошлое с настоящим – можно ли в таком случае говорить о свободе? Даже если мы движемся вперёд, всегда существует что-то, что не даёт нам спокойно жить.
Я поднялся и отправился в ванную, по пути выдернув из розетки телефонный провод.
Мне решительно не хотелось никого слышать. Я испытывал желание превратиться в человека-невидимку – и замереть где-то между двух миров. Чтобы я не видел никого – и чтобы никто не видел меня.
Отражение в зеркале напоминало труп, больного анорексией, наркомана в ломке, алкоголика с похмельным синдромом – но только не меня. Я сдержал обречённый вздох, смочил волосы под холодной водой и побрёл на кухню – следовало пересилить себя и хотя бы немного перекусить.
Испорченные продукты отправились в мусор, после чего в холодильнике стало тоскливо. Я подогрел вчерашнее жаркое, вымыл тарелки и развалился на диване со стопкой полученных по почте счетов.
Когда я открыл глаза, в гостиной было темно. Я потянулся (так как спина у меня затекла ужасно), и лежавшие у меня на коленях письма с лёгким шелестом спланировали на пол.
Часы показывали семь вечера – хотя у меня было такое ощущение, что за окном раннее утро. Я проспал всего лишь шесть часов – но чувствовал себя гораздо лучше, чем раньше. И я, снова потянувшись, опять принял позу довольного жизнью человека – но тут вспомнил о том, что собирался навестить мадам.
Дорожное полотно, во влажном зеркале которого поблескивали звёзды, само стелилось под колёса машины. Я позволил себе ехать чуть быстрее, чем следовало – встречных машин почти не было. Ночь выдалась спокойной и тихой – даже в городе всё будто дремало. В такие минуты в воздухе витало что-то пугающее и романтическое. Мимолётное – ведь ночи, как ни меряй, короче дней – и поэтому такое восхитительное.
Нет ничего лучше, чем осознавать, что ты сам распоряжаешься своим временем. Я никуда не торопился. Почему бы не подумать о приятном? Или влюбиться, например.
Хотя… нет. Наверное, лучше не надо.
Мне открыла Ада. Сегодня на ней не было вечернего платья – но простой брючный костюм шёл ей не хуже вечернего туалета.
– Что с тобой? – вырвалось у неё.
– Работа, – вздохнул я. – Можно войти?
– Да, конечно. Ты ужасно выглядишь! – И она тут же взяла меня за руку, будто испугавшись, что я не смогу самостоятельно подняться по лестнице. – Идём. Я отведу тебя к мадам.
Я решил не обижаться на слова Ады, и поэтому покорно последовал за ней.
Мадам лежала в кровати и читала книгу.
– Как тебя угораздило завалиться ко мне в такой час? Ты и до этого был невоспитанным, а теперь вообще потерял всякий стыд! – Она отложила книгу и поднялась. – Ты свободна, Ада.
Девушка легко кивнула и испарилась.
– Зачем ты пожаловал? – спросила меня мадам, присаживаясь у зеркала. – За массажем? За советом? Просто поговорить?
– Ни от чего вышеперечисленного я не откажусь, – заверил её я. – Но есть ещё кое-что.
Точнее, кое-кто.
Мадам оглядела себя в зеркало и пару раз провела расчёской по волосам.
– Не уверена, что ты ей сейчас понравишься, гадёныш. Уж больно ты отощал.
Я обиженно насупился.
– Сегодня я прямо-таки нарываюсь на разнообразные комплименты!
– Правда, дитя моё – это лучший комплимент.
Мадам провела меня в восточное крыло здания.
– Зимой тут невероятно тепло, – сообщила мне она тоном экскурсовода, не сбавляя шаг.
Меня это, разумеется, совсем не интересовало – но я подумал, что было бы очень вежливо с моей стороны порадоваться за девушек. Пусть и молча.
Мадам остановилась перед одной из дверей и постучала.
– Войдите, – раздалось из комнаты.
Мы незамедлительно воспользовались приглашением.
Комната напоминала скорее номер отеля, чем квартиру. Впрочем, у каждой девушки было постоянное место жительства за стенами дома – и особых удобств им тут не требовалось. Дорогой ковёр смотрелся странновато, но зато покрывала и подушки ручной работы делали обстановку тёплой и домашней. Стен в квартире не было – и я невольно улыбнулся, вспоминая студенческие годы. Когда-то и я снимал такую квартиру, полагая, что это экономия денег и места.
– К тебе гости, милая, – сказала мадам.
Марика стояла у окна и смотрела вниз. На ней был лёгкий шёлковый халат почти до пят, из под которого выглядывали мягкие домашние тапочки. Вид у неё был отсутствующий, и гостей она явно не ждала. Мне тут же стало стыдно за столь неожиданный визит – да ещё и в такой час.
– Угости гадёныша чем-нибудь покрепче, – наказала Марике мадам. – А я не буду вам мешать. Спокойной ночи.
Когда мадам оставила нас, Марика наконец-то отвела взгляд от окна, посмотрела на меня и улыбнулась.
– Не ждала? – спросил я.
Она медленно покачала головой, по-прежнему глядя мне в глаза.
– Нет. Но… я о тебе думала. У тебя что-то случилось?
– Всё хорошо. Просто было очень много работы.
Она жестом пригласила меня сесть.
– Я поищу спиртное. Но ничего не обещаю. Я не пью, знаешь ли.
– И не куришь. Да, я помню.
Я сел в тёмно-зелёное кресло и оглядел квартиру. Почему-то первым, что бросилось мне в глаза, было отсутствие телевизора. Вероятно, потому, что и я считал эту вещь лишней. Вместо телевизора у Марики было радио – большое и старое. На таком я в своё время ловил чудесную волну, на которой играли уже давно вышедшую из моды музыку (и от этого музыка, надо сказать, стала ещё лучше). А ещё тут был проигрыватель – такой же старый, как и приёмник. Я поднялся и, приблизившись к столу, принялся разглядывать пластинки. Эдит Пиаф. Джо Доссен. Шарль Азнавур. "Deep Purple". "Queen". Классика и джаз. Напротив стола находилась книжная полка, которая была явно мала для того количества книг, которым располагала хозяйка. На книжной полке можно было найти книги на любой вкус – от любовных романов до фантастики. В кресле между подушек прятался детектив Чейза с заложенной между страниц открыток. На невысоком столике в углу стояли безделушки вроде хрустальных фигурок и свечей. А на подоконнике стояли фотографии в серебряных рамках.
– Представляешь, я нашла целую бутылку бренди, – восхищённо поделилась со мной Марика. – Вот.
И она поставила на стол стакан.
– Может, ты выпьешь со мной? – невинно поинтересовался я. – А то я почувствую себя алкоголиком…
– Нет, – рассмеялась Марика. – У меня от одного запаха спиртного голова кружится.
Она подошла к приёмнику и с завидным упорством, знакомым лишь только тому, кто когда-либо имел дело со старым радио, начала крутить ручку настройки. Радио нещадно хрипело, шипело и свистело, но Марика не отчаивалась, и через несколько минут нашла волну. Не поверите – ту самую.
Ди-джей бодрым голосом заканчивал начатую фразу: -… без пробок и аварий. Помоги нам, Господь. Ну, а сейчас для ночных слушателей звучит группа "Gorky Park". Напоминаю, что к Горькому она никакого отношения не имеет. Песенка называется "Незнакомец". Лучше бы нам всем быть осторожнее и обходить стороной странных незнакомцев. А, впрочем, иногда они становятся нашей судьбой…
– Ой, я очень люблю эту песню! – сказала Марика. – И… так символично, да?
– Да это же Джим! – воскликнул я, не придав значения её словам. – Ну и ну!
Оказывается, он до сих пор там работает!
– Откуда ты знаешь, что его зовут Джим?
Я отставил стакан в сторону, поднялся и сделал пару кругов по комнате.
– Было время, я слушал эту волну сутками. Он всегда вот так представляется: "Эммм… ребята, я никого не разбудил? Или же вы решили эту ночь без сна? За рулём? В постели с красавицей? Впрочем не важно, где вы и с кем вы, потому что если с вами старина Джим, то всё в порядке, уж будьте уверены". Он ужасно любит слово "впрочем".
А ещё он всех называет стариками и старушками. Точно?
Марика расхохоталась.
– Точно! Как здорово!
– Ты слушаешь радио в такой час?
Она опустила голову и вздохнула.
– Порой не спится. Лежу и читаю. А радио… как фон. Люблю эту волну.
– Я заметил – у нас с тобой много общего. Музыка, книги.
Марика легко повела плечами.
– Да, наверное. Знаешь, я о тебе думала. О том, что ты мне тогда сказал. Про поцелуй с незнакомым мужчиной.
– И какие ты сделала выводы?
– Что я ни капельки об этом не сожалею. Знаешь, я бы просто так тебя не поцеловала. Веришь? И… вот ещё что. А ты обо мне думал?
– Я? Ну… да. Немного, – ответил я и тут же поймал себя на мысли, что хотел сказать "не знаю", но мой язык просто-напросто меня не послушался. – Просто я был занят, и…
– Ты, наверное, хочешь покурить, – заботливо сказал мне Марика. – Я открою окно.
– Не стоит – будет холодно. Я подойду сам.
Я приоткрыл ставни и, закурив, посмотрел на небо. Там уже появились облачка – и луна, прежде напоминавшая выцветший золотой шар, превратилась в расплывчатое пятно.
Марика подошла ко мне.
– Знаешь, ты удивительный человек, я хотела тебе сказать, – проговорила она. – В тебе есть какая-то загадка. И я чувствую, что должна её разгадать.
– Не стоит, – тут же предупредил её я. – Это ещё никому не приносило ничего хорошего. А тебе – тем более.
– Почему? Что во мне не так?
– Мы уже говорили об этом. Ты слишком невинная. Я не хочу тянуть тебя туда, где тебе будет плохо.
– А разве… в твоём мире мне будет плохо? Ведь мне очень интересно! – Она положила руку на подоконник и попыталась заглянуть мне в глаза. – Что там такого, что мне нельзя видеть?
– Очень много всего. Да, наверное, почти всё.
– Ну и ладно, – ответила она после паузы. – Подумаешь! А мне всё равно.
Она сделала шаг в сторону, но не отошла, а обняла меня и прижалась к моей спине.
Я прикрыл глаза и почувствовал тёплый прилив нежности. Или, может, не нежности, а чего-то другого – но в тот момент мне было удобнее называть это именно так.
– Как ты думаешь, – спросил я вполголоса, – можно влюбиться в человека, которого ты знаешь всего пару дней?
– Думаю, что можно, – серьёзно ответила Марика. И мы снова замолчали.
И мне захотелось, чтобы это действительно оказалось влюблённостью. Причём не такой, когда ты подумываешь, что по всем правилам надо скучать и дуться, косо поглядывая на молчащий телефон. Я хотел, чтобы это оказалось той мимолётной вечностью, когда расстаёшься, как в последний раз, смеёшься и плачешь искренне.
– Не молчи, Брайан, – сказала мне Марика. – Мы подняли очень серьёзную тему.
– Правда? Ну тогда скажи мне, как это.
– Это когда ты хочешь отдать человеку весь мир – и отказываешься забирать его.
– А если мир мне не принадлежит?
Она улыбнулась.
– Когда ты влюблён, тебе принадлежит всё. Главное – уметь отдать это даром.
Я замолчал и подумал о том, что сейчас мне нужно будет принять вещи, которых я не принимал никогда. У человека есть разум, холодный и трезвый, который воспринимает реальность такой, какая она есть. У человека есть тело, которое порой требует пира… пира удовлетворения плоти, в частности, пира страсти и пошлых утех. Но влюблённость, любовь? Нет. Это слишком эфемерно. Оно умрёт очень быстро – даже не успеет высунуть нос из своей красивой сказки в желании проникнуть в этот мир.