Эллиот Кейт. Собачий принц

   — Я не знаю, — резко ответила Лиат.
   — Извините. Моя мать настоятельница часто упрекает меня в непростительном любопытстве. — Росвита улыбнулась. Лиат готова была ответить тем же, но сдержалась. Ее ярко-синие глаза, напоминающие сапфиры, резко выделялись на смуглом лице. — А ваша мать?
   — Она давно умерла. Очень давно.
   — И Вулфер взял вас в ученицы. Вы знали его раньше?
   — Нет, не знала. — Она нетерпеливо тряхнула головой. — Он взял меня в «орлы». Он спас меня от… — Она вздрогнула и крепче прижала к себе книгу.
   Владычица над нами! А не украла ли она книгу из монастырской библиотеки Кведлинхейма? Наступило время для прямого вопроса.
   — Что это за книга?
   Никогда еще Росвита не видела такого испуганного и неуверенного выражения лица. Украла? Что делать — немедленно добиться торжества справедливости или быть милосердной и дать ей сознаться в свое время?
   — Мне оставил ее отец, — выдавила наконец девушка. — Это единственное, что у меня от него осталось.
   Раздался раскат грома. Начался ливень. Шквал мыслей обрушился на Росвиту, подобно каплям дождя. Старый брат Фиделис и его наследие, «Житие святой Радегунды», оставленное ей. Его последнее, шепотом, упоминание о Семи Спящих, о дэймонах, о других существах, которых он опасался; таинственное исчезновение сына Виллама, Бертольда, и его шестерых товарищей в холмах за Херефордом; ее «История», которую надо успеть закончить до смерти старой королевы. Наконец, книга этой девицы.
   Книга. Внезапно Росвита поняла, что ей необходимо заглянуть в эту книгу.
   Сверкнула молния, раздался удар грома. Девушка заговорила:
   — Вы умеете читать по-аретузски?
   Росвита подняла бровь:
   — Да, умею. Меня учила сама королева София. — (Лиат не ответила.) Священница сделала еще одну попытку: — Хотите учиться аретузскому? Ваш дарийский очень хорош.
   Лиат прикусила губу. Искушение было велико. Искушение. В этом Росвита знала толк. Она знала, как этим изъяном воспользоваться, хотя грешно это, ох как грешно!
   — Я могу научить вас аретузскому. Я видела, как вы читали на Джинна. Кажется, что-то по астрономии. Как раз перед тем, как Айвар…
   — Айвар, — внезапно осенило Лиат.
   — Мой брат Айвар, — кивнула Росвита, почувствовав еще одну брешь в обороне девушки. — Он говорил вам обо мне? Наверное, вы знали его еще с Хартс-Рест, до того, как он поступил в монастырь.
   — Он всегда отзывался о вас с уважением, хотя никогда не хотел пойти по вашему пути.
   — Я его понимаю, у него на это есть причина.
   Лиат покраснела и отвела взгляд, вспомнив сцену свидания в библиотеке Кведлинхейма, свидетелем которой оказалась Росвита.
   — Он вам доверяет.
   Росвита перевела дыхание, тщательно продумывая следующую фразу. Сейчас все решится.
   — Сестра!
   Чуть не выругавшись вслух, Росвита с неудовольствием обернулась на голос. Темноволосый мужчина средних лет, с неприметными чертами лица, «Королевский орел», входил во двор, ведя на поводу лошадь.
   — Прошу вас, сестра. У меня важное сообщение. — Он подошел ближе. Росвита заметила, что его лошадь хромала.
   Лиат тем временем и след простыл. Воспользовавшись замешательством, она тихонько ускользнула. Окликать ее было уже поздно. Но Росвита помнила о своем долге.
   — Я послан принцессой Сапиентией.
   — Сапиентией?
   — Я должен был появиться здесь за полдня до нее, чтобы проверить, все ли как следует подготовлено к ее прибытию, но тут захромала лошадь, и вот… — Он замолчал. Послышался звон, хохот, шум, усиленные порывом ветра.
   В воротах появились всадники, которые весело смеялись, не обращая внимания на дождь и ветер. Верховых было не более двадцати. За ними тянулись повозки и несколько пеших слуг. Па ветру слабо колыхался промокший штандарт. Богатое убранство лошадей и отличное снаряжение воинов говорили о высоком положении особы, которую они сопровождали.
   Группу возглавляла принцесса. Насколько представляла себе Росвита, не должно было пройти более четырех месяцев, так как отъехала принцесса со своим собственным двором наследницы престола примерно шесть месяцев назад. Сапиентия была настолько изящного сложения, что даже сквозь толстый шерстяной плащ Росвита заметила красноречивую выпуклость ее живота.
   Взгляд клирика почти мгновенно переметнулся на всадника, гарцующего рядом с принцессой.
   Росвита невольно открыла рот. Было очевидно, что этот мужчина и есть отец еще не рожденного ребенка Сапиентии. Ей недвусмысленно давали это понять: слишком непринужденно вела себя пара, возглавлявшая процессию наследницы. Росвита была шокирована, хотя за длительное время своего пребывания при дворе короля она успела привыкнуть к скандалам.
   Стоявший рядом с ней «орел», заметив ее удивление, пробурчал:
   — Не совсем то, чего все ожидали.
   Но Росвита уже поняла, что удивляться тут нечему. Скорбь, по-прежнему владевшая королем Генрихом, помешала ему лично заняться отправкой своей старшей законной дочери в это путешествие по стране. Он поручил это другому лицу — Джудит, маркграфине Ольсатии и Австры.
   Иного результата и не могло быть.

4

   Лиат засунула книгу в мешок, мысленно проклиная себя. Ну почему она все время попадает впросак, каждый раз выдает себя? Может быть, хватит притворяться тем, кем она не является, — простым, необразованным «орлом»? Почему бы не довериться этой женщине? Кажется, она заслуживает доверия. К тому же она сестра Айвара.
   Однако Росвита слишком долго жила при дворе короля. Она не была такой простодушной и прямолинейной, как Айвар. Священница может быть вовлечена в неизвестные, опасные для Лиат интриги. Как монахиня, она вряд ли с симпатией отнесется к сказкам о дэймонах, к тому, что Лиат владеет основами еретической математики.
   Не знаю и никогда не узнаю. Никогда я не смогу понять, кому можно довериться. Вот почему Па говорил мне: «Никому не доверяй».
   Конюшня задрожала от очередного оглушительного удара грома. Лиат подскочила от неожиданности, ругая себя за вечный страх. Если бы Ханна была с ней. Но Ханны не будет еще долго. К тому же вместе с Ханной вернется Вулфер со своими проклятыми вопросами.
   Росвита больше заслуживает доверия, чем Вулфер, который, правда, нравился Лиат, но которому она никогда не сможет довериться. Он знал ее отца и мать. Он чего-то хочет от нее, как чего-то хотел Хью.
   Стоп. Она не собирается думать о Хью. Хью казался достойным доверия. Красавчик Хью. Она поднесла руку к щеке, вспоминая боль от его удара.
   — Ты свободна от Хью, — прошептала она.
   Снова громовые раскаты, много раз подряд. Ее охватил ужас. Страх казался ей живым существом, дэймоном, вонзившим в нее когти, пившим ее кровь, уничтожавшим ее душу. По крыше барабанил ливень.
   Двери конюшни резко распахнулись, внутрь ввалились слуги, ведя за собой лошадей. Они возбужденно и громко говорили, перебивая друг друга. Лиат вернулась к стойлу, где лежали вещи ее и Хатуи. Притаившись в тени, она прислушалась. Сапиентия, после битвы при Касселе отосланная в самостоятельную поездку по стране, вернулась ко двору короля беременной. Ее ребенок, если он благополучно появится на свет, подтвердит ее право наследницы престола.
   Следом за Сапиентией вернулись охотники, успев до того, как разгулялась непогода. В конюшне сразу стало тесно. Лиат подхватила тощие пожитки Хатуи и свои и отправилась на сеновал, затерявшись среди множества слуг.
   Увы, не навсегда.
   Насквозь промокшая Хатуи поднялась по стремянке. Она отжала плащ. Ее мокрые волосы прилипли ко лбу и к шее.
   — Ты уже вернулась! — воскликнула она удивленно.
   — Ну да.
   — Ты должна была дожидаться прибытия короля, — рассердилась Хатуи. На мгновение отвлекшись суматохой внизу, она затем добавила: — Я слышала, что вернулась принцесса Сапиентия, но не видела ее.
   — Я тоже ее еще не видела. Она приехала сразу же после меня.
   — Они прибыли по западной дороге. — Хатуи собрала вещи. — Я отправляюсь в Кведлинхейм сообщить новость королеве Матильде и матери Схоластике. А ты немедленно отправляйся к королю. Сейчас же!
   Лиат послушно кивнула. Она засунула свои вещи в дальний угол и прикрыла сверху одеялом. Хатуи собрала свои вещи и, кивнув девушке, спустилась вниз. Лиат последовала за ней.
   Снаружи лило как из ведра. Хатуи получила свежую, уже оседланную лошадь, а Лиат направилась к боковой двери. Выйдя наружу, она задержалась под карнизом, с которого низвергались потоки воды, превращая двор в грязную лужу. Хатуи вышла через главную дверь, вскочила в седло и устремилась к воротам. Лиат смерила взглядом расстояние от конюшни до недавно побеленной стены большого зала, где жили важные посетители и обитатели охотничьего заповедника. Стена ничуть не изменилась с тех пор, как она с час назад приехала сюда, надеясь найти здесь покой. Ее охватил ужас. Колени предательски задрожали.
   Она не должна поддаваться этому страху. Лиат дотронулась до рукояти меча, своего «доброго друга», повела плечом, ощутив успокаивающую тяжесть лука, «Искателя Сердец», и полного стрел колчана.
   Девушка оторвалась от стены конюшни и со всех ног побежала в сторону центрального здания. Она домчалась туда, почти не промокнув, стоявший на страже у дверей «лев» поощрительно улыбнулся и распахнул перед ней дверь. Внутри было тепло. Она вошла.
   Обстановка полностью изменилась. Тихих трудолюбивых клириков сменила громкая, мокрая, смеющаяся толпа придворных. Зал казался тесным, в воздухе стоял тяжелый запах сырой шерсти и пота. Лиат направилась в дальний угол зала, где перед камином располагалось кресло короля. С каждым шагом страх все глубже проникал в нее, изматывая душу, бороздил улицы ее «города памяти», подбираясь к запечатанной башне.
   Что случилось с ней? Откуда появился этот необъяснимый страх?
   Ей хотелось развернуться и броситься прочь. Па так и сделал, но это его не спасло. Она не должна повторять ошибок отца.
   Перед ней расступались, освобождая проход к королю. Генрих выглядел утомленным. Одной рукой он теребил узлы на мокром собачьем поводке. Другая рука покоилась на бедре. Он постоянно сжимал и разжимал кулак. Король рассеянно наблюдал за двумя своими младшими детьми, сидевшими у огня. Сапиентия стояла рядом с ним, нервно переминаясь с ноги на ногу и время от времени посматривая на группу людей, находящихся слева от нее. Это были ее придворные, склонившиеся над резным сундуком, в котором принцесса, вероятно, хранила свои драгоценные одежды, а также предметы, приобретенные ею во время священного путешествия, благополучный исход которого должен ознаменоваться доказательством ее способности быть правящей королевой после смерти Генриха.
   От очередного удара грома задрожали ставни. Придворные расступились, и Лиат увидела стоявшего в центре человека, к прекрасному лицу которого был прикован ревнивый взгляд принцессы Сапиентии.
   Гром стих, и Лиат услышала потрескивание пламени в камине.
   Хью.

Часть вторая
ГОЛОВА ДРАКОНА

РУКА ВЛАДЫЧИЦЫ

1

   Ветер обжигает кожу, но он не обращает на это внимания. Ни холод, ни колючий снег не в состоянии прогнать его от форштевня ладьи. Па крыльях шторма летит он на север, чтобы порвать глотки вождям и князькам, отказавшимся покориться его отцу, Кровавому Сердцу. Такова поставленная перед ним задача.
   Братья смеялись над ним и презирали его. Они считали это поручение наказанием. Разве не выказал он свою слабость, позволив Мягкотелым, захватить себя в гиен? Разве не является признаком слабости то, что он носит на груди это колечко, знак Бога Мягкотелых?
   Он знает, что Кровавое Сердце, поручив ему это дело, хотел наказать его. Отосланный на север, в страну Староматери и Мудроматерей, он не добудет славы и не принесет богатой добычи, как если бы отправился в рейд к югу от юрода, который Мягкотелые называли Тент и который Кровавое Сердце переименовал в Хундзе, что означает «как, собаку».
   Но его братья не способны видеть далее двух шагов вперед. Они не понимают, и он им не сказал, что носит он этот круг не потому, что верит в Бога Мягкотелых, а как знак связи с Аланом Хенриссоном, освободившим его. Они не понимают, что их брат, возвращающийся в немилости на север, схватит за горло мятежных вождей.
   Однажды придет день, когда Кровавое Сердце умрет, как умирают все самцы. Это Старомать застывает, стареет и отходит во фьолл Мудроматерей. Вместе с матерями и праматерями, прапраматерями она размышляет о прошлом и будущем, о звездах, рассеянных, словно мысли, по фьоллу небес, высоко на склоне, слишком крутом для ног смертных.
   Кого будут знать и помнить вожди, когда умрет Кровавое Сердце? Тех, кто разгуливает по южным странам, грабя и сжигая деревни, далеко от дома? Или того, кто ворвался в их дома и ограбил их, отобрал золото и убил рабов? Того, кому они вынуждены в знак покорности подставить обнаженные глотки?
   Его внимание привлекли стоны и всхлипывания, доносящиеся из толпы рабов. Собаки беспокоятся, но он больше не кормит их мясом рабов. Он усвоил от Алана: первое побуждение не должно управлять твоими поступками. Дети Скал сидят на веслах, гребут и следят за его движениями с горечью во взглядах. Они хотели бы бросить ему вызов, но не осмеливаются. Им не подняться до уровня детей Кровавого Сердца. Они из других гнезд, из других долин; они рождены служить Кровавому Сердцу и его гнезду. Не могут они бросить ему вызов.
   Но они внимательно наблюдают. Он не имеет права показывать слабость, иначе они не станут подчиняться ему, когда придет время обуздать мятежных вождей, которые не желают признавать верховную власть Кровавого Сердца. Они не привыкли подчиняться кому бы то ни было и не понимают, что значат интересы всей империи. Для него оставалось загадкой, как они сумели превратиться во взрослых самцов. На этот вопрос могут ответить лишь Старомать или Мудроматери.
   Он отходит от носа ладьи и идет по раскачивающемуся на волнах судну. Его манят высокие волны, они помогают дышать. Надвигается шторм.
   Он останавливается на корме, где сгрудились рабы. Жалкие создания. Один, бородатый, как и все взрослые самцы, бросает на него вызывающий взгляд, но через мгновение, опомнившись, опускает голову в ожидании смертельного удара. Другой на его месте убил бы за такой взгляд, но он умнее.
   Береги сильных. Со временем они могут пригодиться.
   Он наклоняется и прижимает кончик своего когтя к уголку глаза наглого раба, крепко, но не нанося вреда. Он как бы говорит: «Я заметил тебя».
   Рабы расступаются в стороны, перед ним остается самка средних лет с изможденным лицом, от нее исходит неприятный запах крови и испражнений. Ему знакома эта болезнь. Каждый Мягкотелый, от которого начинает исходить такой запах, умирает через два-три дня мучительных страданий. Некоторые его соплеменники заключили в этом случае пари, сколько проживет страдающая самка. Но он заметил, что этой болезнью, если не принять меры, могут заразиться и другие. И разве для этого жалкого существа будет лучше, если он оставит его страдать на палубе?
   Конечно, он не собирается пачкать свои когти в ее нечистотах. Он достает копье, острие которого направляет под левую грудь женщины. Она стонет, обхватив руками живот. Остальные молча расступаются. Они боятся его. К тому же они знают, что она все равно обречена. Даже молитвы их не помогут ее спасти.
   Еще один урок, который преподал ему Алан: быть милосердным. Резкий удар — копье насквозь пронзило тщедушное тело.

* * *

   Задыхаясь, Алан схватился руками за грудь. Боль отступила, когда Ярость и Тоска проснулись и начали лизать ему руки. Такой реальный сон! Вообще-то, сны о Пятом Сыне всегда были реальны. Много месяцев назад они скрепили свой союз кровью, эти узы разорвать невозможно. Он видел глазами Пятого Сына и знал его мысли. В эти часы сна он жил в твердой, как сталь, коже Пятого Сына.
   Вздрагивая от отвращения, он терпел прикосновения двух черных псов. Отвращение сменилось стыдом. Кто дал ему право судить другое существо, даже Эйка?
   В другой части палатки, отделенной полупрозрачной тканью, вспыхнул свет.
   Отец.
   Отодвинув занавеску, со свечой в руке заглянул граф Лавастин.
   — Алан! Ты кричал во сне.
   Алан опустил ноги на пол и посмотрел на отца. Сейчас, когда на графе ночная рубаха и полотняные подштанники, можно не вставать. Лавастин отпустил занавеску и подошел к Алану.
   — Что с тобой? — Он потрогал рукой щеку сына. Этот жест нельзя было назвать лаской, но забота отца тронула Алана.
   — Ничего страшного. Просто дурной сон.
   Ужас выскочил из-за занавески и, играя, набросился на Ярость. Лавастин дал шлепка обоим, и псы спокойно уселись рядом, не сводя глаз с хозяина.
   — Ты беспокоишься о предстоящем бое?
   О Владычица, сон заставила Алана забыть о предстоящем на заре сражении.
   — Нет, меня мучат сны о принце Эйка.
   Лавастин зашагал но палатке. Ужас зевнул, потянулся и собрался было последовать за хозяином, но, убедившись, что тот никуда не уходит, улегся на место.
   — Моего гнева не бойся, Алан. Ты был со мной честен, я простил тебя за то, что ты отпустил дикаря. Ты опасаешься, что этот принц будет среди них и, если понадобится, ты не сможешь его убить?
   — Его там не будет. Отец отправил его обратно на родину, чтобы обуздать непокорных вождей, принудить их подчиниться Кровавому Сердцу.
   Еще не успев закончить, Алан понял, насколько странно звучат его слова. Лавастин обернулся. В тусклом свете свечи можно было различить на его лице подобие улыбки, не выражавшей, впрочем, ни душевного тепла, ни удивления.
   — Сын, — он в последние месяцы это слово часто употреблял, — если это так, то твои сны уже не сны, а видения. Я прошу тебя никому не говорить о них, кроме меня. В особенности дьякону или еще кому-нибудь из церковников.
   — Почему?
   — Они объявят, что тебя затронул Господь, и отберут тебя. Я бы этого не хотел, пока я жив во всяком случае.
   — Не говори так, — содрогнулся Алан. — Не говори о смерти.
   Лавастин почти нежно коснулся рукой темных волос молодого человека.
   — Я никогда не оставлю тебя, Алан, — тихо сказал он. Его голова дернулась, как будто на его волосах были капли воды и он хотел стряхнуть их, Лавастин ушел к себе, набросив занавеску на крюк. — Скоро утро, — сказал он. — Время готовиться к бою, сын.
   Завозились собаки, разбудив слуг. Последние поспешно принесли фонари и одежду. Граф и Алан облачились в стеганые подкольчужники. Все лето Алан тренировался, стараясь привыкнуть не замечать ее веса. Он надел кольчугу, затем мягкий кожаный капюшон, поверх которого один из слуг укрепил конический стальной шлем, украшенный бронзой. Тем временем другой слуга обмотал икры от лодыжки до колена кожаной лентой. В свою бытность простым меченосцем Алан мог только мечтать о таком снаряжении.
   Он не думал о битве, даже когда слуга надевал на него пояс с коротким мечом. Выйдя из палатки, Алан взял копье, дубовое древко которого от основания до наконечника обвивала синяя кожаная лента. Конюхи подвели лошадей. Алан вскочил в седло. Лавастин неоднократно замечал, что он был прирожденный наездник, что подчеркивало благородство его происхождения. Может быть, это было и так, но опыта ему явно не хватало. По-настоящему хорошо держаться в седле он научился лишь после того дня месяца Сормаса, когда граф признал его своим сыном и наследником. И у него совершенно не было у него боевого опыта. Но сын графа не может воевать в пешем строю. Что ж, он поскачет в бой верхом.
   Лавастин сел на свою Серую Гриву и вопросительно посмотрел на Алана.
   Алан в ответ кивнул. Он не разочарует отца.
   Разве не мечтал он всю свою жизнь однажды поскакать в бой? Его приемный отец, торговец Генри, и тетя Бел посвятили его Церкви, остаток жизни ему предстояло провести в монастыре Хвост Дракона. Но в тот день, когда Эйка сожгли монастырь и убили всех монахов, в разгар грозы ему явилась Властительница Битв. Она дала ему неувядающую розу, которую он зашил в полотняный мешочек и с тех пор носил на шее.
   «Служи мне», — потребовала она от него, и он с радостью поклялся ей в верности, чтобы спасти от Эйка деревню Осну. Он до сих пор чувствовал вину перед своим приемным отцом, который хотел видеть его священником.
   Зачирикали птицы, в сером свете раннего утра стала видна убогая растительность. В небе еще не погасли звезды. Воспитанный мореплавателем, Алан умел находить созвездия и каждый раз задумывался о том, что они могли предвещать. Бродячие звезды постоянно меняли свое расположение в отличие от светил в высшей из семи сфер, за которой находились Покои Света. Передвижения звезд оказывали влияние на судьбы. Человек мог научиться управлять звездами. Так, во всяком случае, утверждало осуждаемое Церковью учение.
   Бледно-розовый маяк Атурны, Магус, светился рядом с созвездием, известным под названием Сестры, а Мок, планета мудрости и изобилия, величественно приближалась к созвездию Льва. За Атурной ярко сияла Корона. Вот Лук и Стрела с синим Сейриосом на конце, нацеленная на Охотника, на плече которого сверкала красная пряжка — звезда Вулнерис. Звезды постепенно гасли с восходом солнца.Лавастин поднял руку, призывая к молчанию. Люди собрались вокруг него. Кавалерия состояла из двадцати испытанных всадников — лучшие из его воинов. Пехота заняла позиции. Разведчики уже ушли к берегу.
   Граф стремился учесть все детали.
   Они медленно двинулись вперед, вооруженные слуги вели под уздцы лошадей. Шли через лес. Становилось все светлее. Они пересекли почерневшее поле, на котором летом зрел овес, вышли на песчаный холм, за которым начиналось море. На скалистом берегу, как раз над местом впадения реки, Эйка обосновали зимний лагерь.
   Море на востоке осветилось. Горизонт окрасился в розовый цвет, волны искрились в свете восходящего солнца. На судах Эйка вспыхнули огни.
   — Вперед, — невозмутимо сказал Лавастин. Он сохранял спокойствие.
   Алан вспотел от возбуждения. Возможно, когда-нибудь барды сложат песню об этой битве. Алан не отставал от отца, вокруг на ходу выстраивались в боевой порядок другие всадники. Все вассалы графа не только прислали свои армии, но и сами принимали участие в битве, и внебрачный сын графа, лишь недавно провозглашенный законным наследником, должен показать, чего он стоит в бою.
   Лавастин бросил короткий взгляд на Алана, в глазах читалась просьба: «Не подведи меня».
   Тревога! Залаяли собаки, взвыл горн в лагере Эйка. Эйка высыпали на берег спасать свои подожженные ладьи.
   Лучники, спрятавшись в кустах на крутых склонах холма, поджигали стрелы от углей, спрятанных в трубочках, и посылали их одну за другой в лагерь Эйка. Пехота, растянувшаяся вдоль берега реки, неожиданно появилась перед Эйка, а сзади, забирая дикарей в кольцо, ударил Лавастин со своей кавалерией.
   Алан старался не отставать от остальных. Крепко держа в руках копье и с трудом сохраняя равновесие, он пытался сосредоточиться на битве. Трещали пылающие палатки в лагере Эйка. В ладьях быстро двигались рычащие фигуры, заливая огонь, в то время как легковооруженные разведчики отступили назад.
   Кавалерия вклинилась в строй Эйка, смяв первый ряд. Один из дикарей оказался на пути Алана. Эйка не пытался орудовать копьем, а просто надвигался на Алана, видимо надеясь, что его лошадь лучше знает, что делать. О нем самом этого сказать было нельзя. Слишком поздно он заметил графа Лавастина, который на ходу ударил его в грудь копьем и, не останавливаясь, поскакал дальше. За графом следовали пешие воины, добивая раненых Эйка. Впереди пехота сражалась с толпой дикарей. Каждый Эйка был больше и сильнее человека. Обрушивая на головы врагов страшные удары, Эйка пробивались сквозь ряды пехотинцев. Часть дикарей, отвлеченная топотом копыт и криками своих умирающих собратьев, развернулась лицом к приближающейся кавалерии.
   Вот они. Медная, бронзовая, золотая, серебряная, железная кожа. Они похожи на ожившие статуи. Это вовсе не люди. Один из них приближается. Блеснули белые зубы. Костяного цвета волосы. Удар топора обрушился на подставленное Аланом копье и увяз в древке. Алан дернул копье назад, и Эйка, выпустив топор из рук, отбросил щит и схватился за нож. В следующее мгновение Алан выхватил меч. Эйка отшатнулся назад, его лицо исказила жуткая гримаса. Алан занес меч, и в этот момент, когда Эйка отступил, пытаясь удержать равновесие, когда остальная кавалерия проскочила вперед, тесня дикарей, и Лавастин криком подбадривал своих солдат, он понял, что не может убить.
   Воспользовавшись его замешательством, Эйка прыгнул вперед. Алан попытался парировать удар, но совершенное им только что открытие парализовало его.
   Он не может убивать.
   Он недостоин. Недостоин быть солдатом. Недостоин своего отца. Он подвел отца.
   Он должен умереть.
   Солнце слепило глаза. А может, это была уже смерть или погрузившийся в глаз нож? Он отпустил повод и инстинктивно поднял руку к глазам. Какая-то тень промелькнула мимо него, и тут же Эйка рухнул на землю с ножом в горле.
   Алан ахнул и схватил поводья. К счастью, лошадь была хорошо обучена. Кто спас его? Кто был свидетелем его трусости?
   Он повернул голову. Казалось, ее взгляд пронизывал насквозь. Роза горела на груди, как раскаленный уголь.
   Она пришпорила свою лошадь, и конь Алана последовал за ней, подчиняясь ее безмолвному приказу.