Страница:
Они продвигались, стараясь не задерживаться, но колея была узкой и разбитой, а телеги могут состязаться в скорости с кавалерией и солдатами даже на хорошей дороге.
Спустились сумерки, капитан выбрал удобное место для лагеря. Под его руководством повозки поставили в кольцо, образовав из них своеобразное укрепление, крепость на колесах. Животных тоже загнали внутрь. Лагерь получился тесный, над ним висел густой запах бычьих и конских испражнений, но теснота лишь усиливала иллюзию относительной безопасности этого людского островка посреди леса и тьмы. Росвита построила своих клириков на вечернюю молитву.
Свита принцессы Сапиентии быстро разбила ее шатер, в котором разместили младенца. Росвита воспользовалась промежутком между вечерней и повечерьем для посещения инфанты.
Маленькая Ипполита с довольным урчанием невозмутимо лежала на руках у няньки. Для такой крошки у нее был на удивление ясный взгляд; темные, как у матери, волосы сочетались с голубыми глазами отца. Она хватала все, до чего могла дотянуться: пальцы, украшения, ткань, ложки, а один раз даже ручку ножа, которым под испуганный вопль няньки и смех служанок успела лихо взмахнуть. Росвита мягким усилием вынула опасную игрушку из пухлых пальчиков.
— Бот кто защитит нас от Эйка, — шутили служанки.
— Давайте помолимся о безопасности инфанты, — серьезно сказала Росвита. Смех прекратился, присутствующие опустились на колени, и Росвита прочла над ребенком краткую молитву повечерия, призывая на Ипполиту Божие благословение и защиту.
Затем она покинула инфанту и отправилась к себе. Ее маленькую походную палатку уже установили, на центральном шесте висел фонарь, бросавший отблески на стены из грубой ткани и на ковер, расстеленный поверх луговой травы. В палатке уже посапывала сестра Амабилия. Остальные толпились снаружи, тревожно о чем-то беседуя.
Росвита прошла к палатке целителей и взяла у них настой для успокоения и глубокого сна. Брат Симпликус выпил настой без всяких уговоров, осталось и для брата Фортунатуса. Она сожалела об этом и безжалостно ругала себя за обман бедного Фортунатуса, но что поделаешь — он, в отличие от Амабилии и Константина, спал чутко.
Она вернулась в свою палатку и преклонила колени, моля Бога простить ее за то, что она уже сделала, а также за то, что еще собиралась сделать.
Молилась Росвита долго, и когда снова вышла из палатки, лагерь уже затих и мирно спал под освещавшей его яркою луной.
Брат Симпликус спал под открытым небом, на траве, подстелив под себя плащ. Ночь выдалась теплая и тихая. Осторожно приблизившись к Симпликусу, она встала на колени у его изголовья и вытащила обе цепочки. На одной был закреплен тонкий серебряный знак Единства, на другой — крошечный тряпичный мешочек, завязанный молодой веточкой бузины и пахнущий лакрицей и еще чем-то острым, названия чему Росвита не могла вспомнить. С чего бы это монах дайсанитской церкви носил на груди языческий амулет? Она засунула оба предмета назад.
Ключа не было. Хью держал ключ при себе.
Сундучок оказался неожиданно тяжелым, но Росвита все еще была крепкой женщиной, хотя и утратила прежнюю гибкость стана и грацию. Она внесла добычу в свою палатку и кинула ее на матрац, поглотивший звук удара.
Росвита огляделась. Сестра Амабилия мирно сопела, не нуждаясь ни в каких сонных снадобьях. Как и следовало ожидать, сундучок оказался закрыт.
При свете фонаря она попыталась открыть замок ножом. Тот не поддавался. Сжав губы, она исследовала замочную скважину. Из нее как ключ торчал обломок веточки можжевельника. Она обхватила веточку пальцами, вытащила ее. Уколовшись, она тихо выругалась и сунула палец в рот.
Отстегнув от плаща пряжку, Росвита терпеливо шарила ее иголкой в замке, пока не нашла нужную точку. Нажим — замок с легким щелчком открылся. Росвита оглянулась — Амабилия даже не пошевелилась. Крышка откинулась.
Книга. Вот она.
Завернутая в кусок небеленого полотна, она лежит поверх остального содержимого сундучка: шитых золотом мужской верхней рубахи и женского платья. Весьма странные, неожиданные предметы для багажа смиренного аббата. Здесь же — еще две книги.
Но у нее нет времени разглядывать остальные предметы. Обстоятельства заставляют сдержать любопытство. Она берет книгу и поворачивает ее так, чтобы разглядеть обложку. «Книга Тайн».
Амабилия фыркнула, зачмокала и заворочалась. Росвита на мгновение замерла, затем завернула книгу в полотно и сунула в свою постель. Закрыв сундучок, она натянула перчатку, прежде чем засунуть обратно можжевеловую веточку.
Была ли эта веточка заколдованной? Она знала о магии трав и растений слишком мало, чтобы определить, применил ли отец Хью это волшебство. Если да, то храни ее, Господь.
Она тут же упрекнула себя за такие мысли о добром священнике отце Хью. Если он и не блистал целомудрием, то показал себя добрым советчиком. Он учен и красноречив.
И он украл книгу, «Книгу Тайн».
— Сама хороша, — пробормотала она. — Да, и я не лучше.
Она нагнулась, с усилием подняла сундучок и вышла наружу. Ноша сейчас почему-то казалась тяжелее. Она поставила сундучок обратно на телегу, провела по нему рукой, убеждаясь, что не оставила следов своего вторжения — чтобы хоть брат Симпликус не заметил, — и пошла в свою палатку.
Она не заметила ни одной живой души, по это и попятно. Охрана расположилась по периметру лагеря. Лишь обычные лесные звуки нарушали тишину спящего лагеря: шелест листьев от легкого ночного ветерка, стрекотание кузнечиков, уханье совы.
Лишь луна была свидетелем ее греха.
Когда Росвита вошла в палатку, сестра Амабилия испуганно замигала на нее и потерла заспанные глаза:
— Что случилось?
— Просто мне не спится. Вышла по нужде. Давай спать. Нам нужно как следует отдохнуть, набраться сил на завтра.
Амабилия зевнула, нащупала посох, лежащий рядом с ее постелью, и заснула, успокоенная его присутствием.
Просто не спится. Просто лгунья.
Просто воровка.
Больше чем полжизни Росвита провела в лоне Церкви. И после стольких лет праведной жизни она дрожит в лесной тиши, в неверном свете фонаря. Обманывает ли ее воображение или она правда слышит боевые вопли Эйка и стоны умирающих, доносимые ветром? Между тем ветер усилился и трепал палатку, хлопал ее входными клапанами.
— Сестра Амабилия, — прошептала она. Ответа не последовало.
Она вытащила книгу и открыла ее на одеяле, где свет был поярче. Видно было плохо, особенно если учесть, что ее зрение с годами ослабло. Но даже на ощупь было ясно, что книга состоит из трех разных, объединенных в одну общим переплетом. Третья, последняя книга была написана нечестиво, на бумаге, к тому же на Джинна, которого она не знала. Вторая книга, сердцевина тома, была из такого ветхого папируса, что он, казалось, рассыплется от прикосновения. Она тоже была написана на не известном ей языке, но здесь даже буквы были незнакомы. На первой странице этого манускрипта было написано по-аретузски: «Спрячь получше!». Были в ней и другие заметки на аретузском языке, но чернила их расплылись, и при таком фонаре прочесть их было невозможно.
Она обратилась к самой первой странице первой книги, хорошему, правильному и праведному листу пергамента, исписанному по-дарийски. Это она заметила сразу, еще до того как обратила внимание на суть и странный почерк. Кто бы ни писал, он получил хорошее, систематическое образование, несомненно церковное. Шрифт располагался на странице с педантичным аостийским формализмом. Но некоторые буквы странно курчавились, иные имели какой-то салийский налет в написании, а все «т» отдавали жесткой школой Вендара. По рукописи Росвита почти всегда с первого взгляда могла определить, где обучался грамоте писавший. Этот же писец использовал такую смесь стилей и почерков, что сделать это было невозможно.
Очень странно.
Но все же не настолько странно и тревожно, как сами написанные слова.
С нарастающим ужасом она прочитала начало:
«Искусство математики дает нам возможность проникнуть в отношения небесных сфер и использовать их силу, чтобы применить ее на земле. Здесь я изложу все, что знаю об этом. Однако, читатель, берегись, дабы не попасть в силки, как это случилось со мной, не позволяй никому использовать себя в собственных целях.
Берегись Семерых Спящих».
Снаружи хрустнула ветка. Росвита вздрогнула, вскинула глаза и рывком спрятала книгу под одеяло. Боже милостивый! Она дрожала, как грешник, праведной волей Божьей обреченный на трясучую болезнь.
Искусство математики!
Самое запретное из магических искусств.
Лиат вошла в пещеру и взяла факел. Времени на раздумья не было. Жизнь Алана и многих других людей висела на волоске. Если волосок еще не оборвался.
Дерево горит… Факел ярко вспыхнул, издав хлопок, почти взорвавшись. Запахло смолой. Она покосилась на Лавастина, который пристально смотрел на нее.
— Простой фокус, — сказала она. — «Орлы» знают такие трюки.
— Впервые слышу, — сказал граф и тут же, не мешкая, приказал солдатам, большей частью спешенным легким кавалеристам, зажечь свои факелы от того, который несла Лиат.
Она начала спускаться по лестнице, Лавастин последовал за ней, за ним — его люди, молодой Эрканвульф и другие отунские солдаты. Последним шел капитан Ульрик. С каждым шагом вниз свет сверху все больше тускнел, его уже было почти не различить. Шагам гулким эхом вторил грубый камень, иногда капала вода, просачивающаяся сквозь какие-то невидимые трещины. Лиат держала факел впереди себя, чтобы лучше видеть ступени внизу. Они были так ровны и аккуратны, что ей приходилось сдерживаться, чтобы не разбежаться. Ах, Владычица, жив ли Алан? Может быть, он и его солдаты уже сметены яростным напором Эйка. Она услышала, как позади кто-то споткнулся и вскрикнул, возможно упал. Она остановилась, задержался и Лавастин, шедший за нею след в след. Чувствовалось, что он напряжен. Волнение стягивало его, как вторая кожа, но он не выдал своего нетерпения ничем, кроме еле слышного шипения сквозь зубы. Человек сзади поднялся, и они отправились дальше, ниже.
Через какое-то время даже самые неуклюжие и самые осторожные привыкли к этой равномерности ступеней. Они пошли быстрее.
Вскоре они дошли до конца лестницы. Впереди тянулся туннель, глубокий и черный, — казалось, живой. Лиат отошла на какое-то расстояние и остановилась, давая возможность всем подтянуться и построиться по двое. В это время рядом вдруг появился Эрканвульф.
— Меня послал капитан Ульрик: у меня острый глаз, мне приказано помогать вам.
— Спасибо.
— Правда, в такой тьме и я ничего не вижу. Вы не знаете, нет ли там канав или расщелин, в которые мы могли бы свалиться?
— Раньше не было. Но кто знает, может быть, с тех пор появились.
— Вперед, быстрым шагом, — приказал Лавастин. — Соблюдать между парами расстояние, достаточное для того, чтобы, если потребуется, пустить в ход оружие, но не отставать.
Сначала она шла осторожно, но путь перед нею был так тих и черен, а спокойный воздух так безжизненно недвижен… Все вокруг было таким же, каким она его помнила: гладкие стены, утоптанный пол — как будто тысячи людей прошли здесь когда-то. До потолка можно было достать, вытянув руку. Иногда раздавался скрежет, кто-то негромко чертыхался и опускал свое копье пониже. Ей с ее луком и стрелами потолок не мешал. Факел Лиат несла в левой руке, в правой был меч ее доброго друга Люсьена. Факел горел ровно, как и остальные. Эрканвульф шагал слева, так что факел светил обоим одинаково. Но через некоторое время она начала обгонять его, уже не опасаясь провалов. За ней быстро шагал Лавастин, его люди не отставали, повинуясь воле предводителя.
— О Господи, «орел», как темно впереди! — прошептал Эрканвульф. — А вдруг все это рухнет на нас!
Но она чувствовала лишь металлический запах земли, отдаленный дымок кузни да затхлую сырость места, куда не заглядывали лучи солнца.
— С чего бы ему обрушиваться именно сейчас, после стольких лет?
— Факелы так полыхают, — добавил Эрканвульф. — Аж жутко становится.
— Тихо, — приказал Лавастин, хотя звук шагов такого количества людей скрыть было невозможно. Во всяком случае она этого не умела.
Они шли и шли, так же равномерно, как горели факелы. Сейчас она поняла, что выход из Гента был столь долог из-за того, что они шли медленно, в основном — испуганные дети, слабые, раненые. Сорок сильных солдат двигались гораздо быстрее.
— Что-то впереди, — сказал Эрканвульф, и она тут же различила вдали слабый отсвет. Приблизившись, они поняли, что это огонь. Огненная завеса колыхалась от стены до стены, от пола до потолка прохода, как будто сам дух огня в своей бешеной пляске.
— Проход закрыт! — озабоченно промолвил Лавастин.
Лиат сосредоточенно размышляла. Если проход защищен, если Эйка знают о нем, то почему они не воспользовались им для нападения на армию Лавастина, как только она здесь появилась?
— Постой здесь, — сказала она Эрканвульфу. Лиат двинулась вперед, выставив факел подальше перед собой, как бы защищаясь, но по мере приближения огненная стена бледнела, меркла, исчезала, превращаясь лишь в воспоминание о пламени.
— «Орел»!
Она почувствовала, что Эрканвульф, рванувшись вперед, схватил ее, чтобы удержать от безумного поступка. Она остановилась и обернулась, приказывая ему вернуться. Лица людей были освещены лишь факелом, а не стеной огня. Только Лавастин сохранял бесстрастие. Он наблюдал. Остальные кричали, жестикулировали, некоторые закрывали глаза руками.
— Обман зрения! — крикнула она. Эрканвульф, кашляя и задыхаясь, упал на колени. Лавастин выступил вперед. Сколько храбрости нужно иметь, чтобы сделать это? Смогла бы она сама, доверившись лишь чьим-то словам, принять такое решение? Призрачный огонь вокруг нее меркнул и растворялся в воздухе.
— Если Кровавое Сердце преградил туннель миражом, значит, он о нем знает, — заметил граф.
— Возможно, но тогда почему он не использовал туннель для вылазки? Нет, милорд, я думаю, что просто такой же огонь есть наверху. Иллюзия сплошная — как вверху, так и внизу. Вы видели модель небесных сфер?
— Продолжайте.
— Как вверху, так и внизу. То есть если вверху, над землей, создана иллюзия огненной стены, то эта иллюзорная стена продолжается и под землей. Кровавое Сердце может не знать о том, что внизу что-то есть.
— В противном случае за этой стеной мы можем столкнуться с его воинами.
В ответ она шагнула сквозь стену огня. Кто-то вскрикнул, и ему резко приказали замолчать. По другую сторону огненного миража туннель тянулся дальше, темный и тихий. Лиат повернулась. Отсюда огня вообще не было видно, только легкая дымка и люди поодаль.
— Никого, — сказала она. — Если только Кровавое Сердце не велел им занять выход из туннеля. Было бы очень трудно подняться по лестнице, пробиваясь сквозь их отряд.
— Лучшее место для засады, — подтвердил Лавастин. — Но у нас нет выбора. Дойдем — увидим. — Он носком сапога подтолкнул беднягу Эрканвульфа, все еще стоявшего перед ним на коленях. — Вставай, пошли. Она все видит, мы можем ей верить.
— Мы должны верить святой Кристине, — сказала она вдруг. — Потому что без ее вмешательства мы никогда не нашли бы туннель. Этот огонь не жжет. — Последние слова были адресованы Эрканвульфу.
— Я… я не могу, — всхлипнул Эрканвульф, все еще заслоняя рукой глаза.
— Ну, парень, — послышался голос капитана Ульрика сзади. — Вспомни-ка рассказы людей лорда Уичмана о миражах. Уж они-то такого насмотрелись с Эйка в Стелесхейме. Всякого разного, еще и похуже.
— За мной, — спокойно сказал Лавастин, покрепче сжал меч и шагнул в огонь.
Но он не остался равнодушен к этому переходу. Когда граф остановился рядом с ней, Лиат заметила, что он слегка дрожит, — может быть, просто он необычности пережитого. Друг за другом все более уверенно они пересекали огненный барьер. Некоторые при этом все же закрывали глаза.Отряд пошел дальше.
Через какое-то время на пути разверзлась бездонная пропасть, слишком широкая, чтобы перепрыгнуть через нее. Но, всмотревшись, Лиат увидела, как разрыв затвердевает, образуя скалистый пол, усыпанный осколками камня и еще хранящий древние следы, не тронутые ни ветром, ни живыми существами.
В этот раз Лавастин сразу шагнул за нею в зияющую бездну, не задавая никаких вопросов. Все же Лиат заметила, что сначала он закрыл глаза.
Через плечо она инструктировала солдат:
— Закройте глаза! Закройте глаза и идите вперед. Ноги вас не обманут.
Таким образом они миновали и бездну. Уверенность солдат возросла. Факелы горели ровно, почему-то не догорая.
— Ты — маг? — тихо спросил идущий вплотную к ней Лавастин. — Как ты можешь видеть сквозь иллюзии?
«Как я смогу это использовать?» — Этого он не произнес, но по его тону Лиат понимала, что граф уже обдумывает сложные многоходовые комбинации.
— Мой отец наложил на меня ряд охранительных заклятий, — сказала Лиат, надеясь, что в ее словах достаточно правды для того, чтобы Бог простил ее за ложь.
Лавастин молчал. Она не знала, о чем он думает. Этого человека она понимала меньше, чем любого другого.
Они продолжали путь, пробиваясь сквозь тьму, стремясь попасть в подземелье собора. Чтобы найти Эйка. И Кровавое Сердце.
Лиат вела их вперед не оборачиваясь.
Эйка отхлынули. Пользуясь краткой передышкой, Алан осматривал холм. С западной и южной стороны вал еще держался, но с востока, со стороны Гента, и у северных ворот, куда Алан бросил свои резервы, его армия отступила, и теперь противник атаковал стену из тел и железа, а не земляные оборонительные сооружения. Алан хотел найти себе замену, чтобы осмотреть поле вдали и узнать, как обстоят дела у конницы отца, но здесь, на самом переднем крае, подменить было некому.
Эйка собирались с силами. Они тоже использовали линию щитов, круглых, разрисованных хитрым сплетением пар синих и желтых змей. До врага двадцать шагов. Эйка не проявляли активности, если не считать того, что иной раз кто-то из них нагибался, чтобы прикончить раненого; отдельные стрелы и камни летели в их расположение; собаки рвали и пожирали трупы.
Господи, помилуй. Одна из черных собак Алана валялась мертвой на поле, и сейчас, у него на глазах, на ее труп набросилась стая собак Эйка. Узнать ее отсюда он не мог, но отвести взгляд от Эйка, чтобы сосчитать и осмотреть жмущихся к нему солдат, не было сил.
Барабанщики дикарей продвинулись ко второму ряду и отбивали ритм, похожий на медленный пульс сердца. Вот он ускорился, и Эйка встревожились, как собаки, почуявшие добычу, но еще не спущенные с поводков. Бой барабанов стал чаще и громче, и вот Эйка бросились в атаку.
Солдаты вокруг Алана напряглись, готовясь принять удар. Копейщики выставили копья между щитами, чтобы использовать инерцию движения нападающих.
Эйка ударили. Алан зашатался, удержался на ногах, но вместе со строем отступил. Он подпирал щит рукоятью своего меча, но все же поддавался под мощным напором стены круглых щитов Эйка. Если бы он мог через ноги втянуть мощь земли! Одна из собак, поддерживая, прислонилась к нему, но и это не остановило отступления, отползания назад. Сапоги скользили по грязи. Собака заскулила и отпрянула.
Над головой Алана свистели копья и топоры, но и для них большие щиты Эйка были серьезной преградой. Строй людей отступал к центру лагеря, к штандарту с черными собаками на серебряном поле, и дальше. Знамя исчезло в толпе Эйка.
Теперь Эйка были уже в самом лагере. Как ни странно, это дало передышку, потому что многие Эйка сразу же покинули строй и принялись грабить сундуки и мешки, шарить по палаткам.
Восточная и северная линии встретились и слились. Сквозь шум Алан вдруг услышал голос капитана, отдающего распоряжения. Штандарт был потерян, капитан скакал под вымпелом, который появлялся в тех местах, где положение было тяжелее всего и поражение казалось неминуемым.
— Держать линию! — крикнул Алан, но его голос услышали лишь ближайшие к нему солдаты, а они в подобных напоминаниях не нуждались. Солдаты бились изо всех сил, спасая его и свои жизни.
Наконец вымпел приблизился.
— Лорд Алан! — крикнул капитан. — Пропустите его, пропустите его, ребята! Сомкнитесь! Подайтесь правее!
Алан вывалился из давки строя на небольшой пыльный участок свободной земли. Капитан повернулся к нему:
— Я вас потерял. Господи, что сказал бы мне лорд граф, ваш отец…
— Где отец? — крикнул Алан. Капитан неопределенно махнул на восток:
— Там. Я видел штандарт лорда Уичмана, но там так много Эйка и солнце так слепит, что земли не видно. Нам надо полагаться на наши мечи и помощь Божию.
Алан, как мог, осмотрел долину. Она была покрыта морем Эйка. Справа небольшая группа всадников под отунской башней с воронами перестраивалась для атаки — или для отступления. Ни лорда Уичмана и золотого льва Саонии, ни штандарта Лаваса он не увидел.
Гент покрывал невиданный огненный купол, яркий, как солнце в зените. Полдень миновал, солнце клонилось к западу, но впереди ему еще предстоял долгий путь до заката и бесконечные летние сумерки.
Алан свистнул, собаки, несмотря на шум, услышали его и примчались к его ногам. Тоска и Ярость, израненные, окровавленные, но живые и относительно невредимые, застучали хвостами по его ногам. Страх лаял, напрягаясь, кровь текла по его задней лапе. У Вспышки на спине — ужасная рана, ухо разорвано в клочья. Рьяный хромает, по морде старого Ужаса течет зеленоватая кровь Эйка. Странно, но на Стойкости ни царапины. Привет пропал. И Серой Гривы нет больше.
Некогда скорбеть.
Он ласково потрепал их, псы лизали ему руки. Кто кого ободрял? Выпрямившись, Алан попытался разобраться в обстановке на поле.
На севере и востоке вал оставлен, там хозяйничают Эйка. На южном и западном участках вала, где Эйка успеха пока не добились, лишь небольшие стычки. С того места, куда отступил со своими солдатами Алан, они могли видеть грабящих лагерь Эйка. Там, где вчера вечером командиры обсуждали тактику боя, хозяйничал враг. Алан выделил из толпы Эйка нескольких, которые были выше ростом и шире в плечах. Они были разряжены в кольчужные пояса-юбки, достающие до колен, сверкающие золотом и серебром. Эти великаны прогуливались по лагерю легкой, пружинящей походкой, за ними следовали своеобразные штандарты, увенчанные перьями, костями и всякой невообразимой дрянью. Сыновья Кровавого Сердца, принцы. Вроде Пятого Сына.
Они что-то крикнули, барабаны ускорили ритм. Эйка прекратили грабеж, пинками и окриками собрали собак и построились.
С воплями Эйка бросились в атаку. Их возглавил громадный принц с обсидиановой дубиной. Капитан Лавастина бросился вперед, чтобы поддержать своих людей, но тщетно.
Когда гигант Эйка опрокинул двоих передних солдат, линия щитов раскололась. Капитан наклонил древко вымпела и вонзил его острие в лоб принца. Дикарь опустил дубину на древко, перебил его и, схватив расщепленный конец, сдернул капитана с коня и ударил о землю. С торчащим из лба обломком и тканью вымпела, как накидка свисавшего с плеч, Эйка с ревом летел вперед.
Люди кричали и отступали, строй развалился. Но Алан встретил ревущего Эйка ударом своего меча, ударом, в который он вложил всю свою силу. Эйка схватил меч голой рукой. Кожа на руке его лопнула, но другого вреда меч ему не причинил. Дикарь рванул Алана вперед и вниз, занес свою обсидиановую дубину для смертельного удара.
Алан попытался закрыться щитом, но было слишком поздно. Другие Эйка рвались вперед, в их рассыпавшийся строй. Собаки исчезли во всеобщей сумятице.
Я с тобой, Алан. Ты сдержал свое обещание.
Дубина неслась на него, но он стал тенью, а Она была жизнью в свете. Она появилась в ужасной и безудержной красе своей, с мечом войны и смерти. Ее едва уловимое движение направило дубину в землю, из которой в лицо и рот Алана полетели комья и грязь. Она подрубила ногу принца-дикаря, и Эйка рухнул. Ее полет казался танцем, при следующем па которого Эйка был обезглавлен.
Алан отступил с нею, и строй снова сомкнулся вокруг него. Вокруг Нее. Ему стоило лишь появиться там, где щиты были смяты, где пали духом, — и Она шла туда за ним. Он был лишь тенью Ее света, но люди приободрялись и дрались с остервенением, выкрикивая его имя: «Лорд Алан! Лорд Алан!»
Спустились сумерки, капитан выбрал удобное место для лагеря. Под его руководством повозки поставили в кольцо, образовав из них своеобразное укрепление, крепость на колесах. Животных тоже загнали внутрь. Лагерь получился тесный, над ним висел густой запах бычьих и конских испражнений, но теснота лишь усиливала иллюзию относительной безопасности этого людского островка посреди леса и тьмы. Росвита построила своих клириков на вечернюю молитву.
Свита принцессы Сапиентии быстро разбила ее шатер, в котором разместили младенца. Росвита воспользовалась промежутком между вечерней и повечерьем для посещения инфанты.
Маленькая Ипполита с довольным урчанием невозмутимо лежала на руках у няньки. Для такой крошки у нее был на удивление ясный взгляд; темные, как у матери, волосы сочетались с голубыми глазами отца. Она хватала все, до чего могла дотянуться: пальцы, украшения, ткань, ложки, а один раз даже ручку ножа, которым под испуганный вопль няньки и смех служанок успела лихо взмахнуть. Росвита мягким усилием вынула опасную игрушку из пухлых пальчиков.
— Бот кто защитит нас от Эйка, — шутили служанки.
— Давайте помолимся о безопасности инфанты, — серьезно сказала Росвита. Смех прекратился, присутствующие опустились на колени, и Росвита прочла над ребенком краткую молитву повечерия, призывая на Ипполиту Божие благословение и защиту.
Затем она покинула инфанту и отправилась к себе. Ее маленькую походную палатку уже установили, на центральном шесте висел фонарь, бросавший отблески на стены из грубой ткани и на ковер, расстеленный поверх луговой травы. В палатке уже посапывала сестра Амабилия. Остальные толпились снаружи, тревожно о чем-то беседуя.
Росвита прошла к палатке целителей и взяла у них настой для успокоения и глубокого сна. Брат Симпликус выпил настой без всяких уговоров, осталось и для брата Фортунатуса. Она сожалела об этом и безжалостно ругала себя за обман бедного Фортунатуса, но что поделаешь — он, в отличие от Амабилии и Константина, спал чутко.
Она вернулась в свою палатку и преклонила колени, моля Бога простить ее за то, что она уже сделала, а также за то, что еще собиралась сделать.
Молилась Росвита долго, и когда снова вышла из палатки, лагерь уже затих и мирно спал под освещавшей его яркою луной.
Брат Симпликус спал под открытым небом, на траве, подстелив под себя плащ. Ночь выдалась теплая и тихая. Осторожно приблизившись к Симпликусу, она встала на колени у его изголовья и вытащила обе цепочки. На одной был закреплен тонкий серебряный знак Единства, на другой — крошечный тряпичный мешочек, завязанный молодой веточкой бузины и пахнущий лакрицей и еще чем-то острым, названия чему Росвита не могла вспомнить. С чего бы это монах дайсанитской церкви носил на груди языческий амулет? Она засунула оба предмета назад.
Ключа не было. Хью держал ключ при себе.
Сундучок оказался неожиданно тяжелым, но Росвита все еще была крепкой женщиной, хотя и утратила прежнюю гибкость стана и грацию. Она внесла добычу в свою палатку и кинула ее на матрац, поглотивший звук удара.
Росвита огляделась. Сестра Амабилия мирно сопела, не нуждаясь ни в каких сонных снадобьях. Как и следовало ожидать, сундучок оказался закрыт.
При свете фонаря она попыталась открыть замок ножом. Тот не поддавался. Сжав губы, она исследовала замочную скважину. Из нее как ключ торчал обломок веточки можжевельника. Она обхватила веточку пальцами, вытащила ее. Уколовшись, она тихо выругалась и сунула палец в рот.
Отстегнув от плаща пряжку, Росвита терпеливо шарила ее иголкой в замке, пока не нашла нужную точку. Нажим — замок с легким щелчком открылся. Росвита оглянулась — Амабилия даже не пошевелилась. Крышка откинулась.
Книга. Вот она.
Завернутая в кусок небеленого полотна, она лежит поверх остального содержимого сундучка: шитых золотом мужской верхней рубахи и женского платья. Весьма странные, неожиданные предметы для багажа смиренного аббата. Здесь же — еще две книги.
Но у нее нет времени разглядывать остальные предметы. Обстоятельства заставляют сдержать любопытство. Она берет книгу и поворачивает ее так, чтобы разглядеть обложку. «Книга Тайн».
Амабилия фыркнула, зачмокала и заворочалась. Росвита на мгновение замерла, затем завернула книгу в полотно и сунула в свою постель. Закрыв сундучок, она натянула перчатку, прежде чем засунуть обратно можжевеловую веточку.
Была ли эта веточка заколдованной? Она знала о магии трав и растений слишком мало, чтобы определить, применил ли отец Хью это волшебство. Если да, то храни ее, Господь.
Она тут же упрекнула себя за такие мысли о добром священнике отце Хью. Если он и не блистал целомудрием, то показал себя добрым советчиком. Он учен и красноречив.
И он украл книгу, «Книгу Тайн».
— Сама хороша, — пробормотала она. — Да, и я не лучше.
Она нагнулась, с усилием подняла сундучок и вышла наружу. Ноша сейчас почему-то казалась тяжелее. Она поставила сундучок обратно на телегу, провела по нему рукой, убеждаясь, что не оставила следов своего вторжения — чтобы хоть брат Симпликус не заметил, — и пошла в свою палатку.
Она не заметила ни одной живой души, по это и попятно. Охрана расположилась по периметру лагеря. Лишь обычные лесные звуки нарушали тишину спящего лагеря: шелест листьев от легкого ночного ветерка, стрекотание кузнечиков, уханье совы.
Лишь луна была свидетелем ее греха.
Когда Росвита вошла в палатку, сестра Амабилия испуганно замигала на нее и потерла заспанные глаза:
— Что случилось?
— Просто мне не спится. Вышла по нужде. Давай спать. Нам нужно как следует отдохнуть, набраться сил на завтра.
Амабилия зевнула, нащупала посох, лежащий рядом с ее постелью, и заснула, успокоенная его присутствием.
Просто не спится. Просто лгунья.
Просто воровка.
Больше чем полжизни Росвита провела в лоне Церкви. И после стольких лет праведной жизни она дрожит в лесной тиши, в неверном свете фонаря. Обманывает ли ее воображение или она правда слышит боевые вопли Эйка и стоны умирающих, доносимые ветром? Между тем ветер усилился и трепал палатку, хлопал ее входными клапанами.
— Сестра Амабилия, — прошептала она. Ответа не последовало.
Она вытащила книгу и открыла ее на одеяле, где свет был поярче. Видно было плохо, особенно если учесть, что ее зрение с годами ослабло. Но даже на ощупь было ясно, что книга состоит из трех разных, объединенных в одну общим переплетом. Третья, последняя книга была написана нечестиво, на бумаге, к тому же на Джинна, которого она не знала. Вторая книга, сердцевина тома, была из такого ветхого папируса, что он, казалось, рассыплется от прикосновения. Она тоже была написана на не известном ей языке, но здесь даже буквы были незнакомы. На первой странице этого манускрипта было написано по-аретузски: «Спрячь получше!». Были в ней и другие заметки на аретузском языке, но чернила их расплылись, и при таком фонаре прочесть их было невозможно.
Она обратилась к самой первой странице первой книги, хорошему, правильному и праведному листу пергамента, исписанному по-дарийски. Это она заметила сразу, еще до того как обратила внимание на суть и странный почерк. Кто бы ни писал, он получил хорошее, систематическое образование, несомненно церковное. Шрифт располагался на странице с педантичным аостийским формализмом. Но некоторые буквы странно курчавились, иные имели какой-то салийский налет в написании, а все «т» отдавали жесткой школой Вендара. По рукописи Росвита почти всегда с первого взгляда могла определить, где обучался грамоте писавший. Этот же писец использовал такую смесь стилей и почерков, что сделать это было невозможно.
Очень странно.
Но все же не настолько странно и тревожно, как сами написанные слова.
С нарастающим ужасом она прочитала начало:
«Искусство математики дает нам возможность проникнуть в отношения небесных сфер и использовать их силу, чтобы применить ее на земле. Здесь я изложу все, что знаю об этом. Однако, читатель, берегись, дабы не попасть в силки, как это случилось со мной, не позволяй никому использовать себя в собственных целях.
Берегись Семерых Спящих».
Снаружи хрустнула ветка. Росвита вздрогнула, вскинула глаза и рывком спрятала книгу под одеяло. Боже милостивый! Она дрожала, как грешник, праведной волей Божьей обреченный на трясучую болезнь.
Искусство математики!
Самое запретное из магических искусств.
4
Они оставили лошадей под охраной полудюжины людей капитана Ульрика, легких кавалеристов из Отуна. У некоторых из них были факелы. Кроме того, Лавастин приказал наломать сухих сучьев, чтобы каждый нес по две больших ветки.Лиат вошла в пещеру и взяла факел. Времени на раздумья не было. Жизнь Алана и многих других людей висела на волоске. Если волосок еще не оборвался.
Дерево горит… Факел ярко вспыхнул, издав хлопок, почти взорвавшись. Запахло смолой. Она покосилась на Лавастина, который пристально смотрел на нее.
— Простой фокус, — сказала она. — «Орлы» знают такие трюки.
— Впервые слышу, — сказал граф и тут же, не мешкая, приказал солдатам, большей частью спешенным легким кавалеристам, зажечь свои факелы от того, который несла Лиат.
Она начала спускаться по лестнице, Лавастин последовал за ней, за ним — его люди, молодой Эрканвульф и другие отунские солдаты. Последним шел капитан Ульрик. С каждым шагом вниз свет сверху все больше тускнел, его уже было почти не различить. Шагам гулким эхом вторил грубый камень, иногда капала вода, просачивающаяся сквозь какие-то невидимые трещины. Лиат держала факел впереди себя, чтобы лучше видеть ступени внизу. Они были так ровны и аккуратны, что ей приходилось сдерживаться, чтобы не разбежаться. Ах, Владычица, жив ли Алан? Может быть, он и его солдаты уже сметены яростным напором Эйка. Она услышала, как позади кто-то споткнулся и вскрикнул, возможно упал. Она остановилась, задержался и Лавастин, шедший за нею след в след. Чувствовалось, что он напряжен. Волнение стягивало его, как вторая кожа, но он не выдал своего нетерпения ничем, кроме еле слышного шипения сквозь зубы. Человек сзади поднялся, и они отправились дальше, ниже.
Через какое-то время даже самые неуклюжие и самые осторожные привыкли к этой равномерности ступеней. Они пошли быстрее.
Вскоре они дошли до конца лестницы. Впереди тянулся туннель, глубокий и черный, — казалось, живой. Лиат отошла на какое-то расстояние и остановилась, давая возможность всем подтянуться и построиться по двое. В это время рядом вдруг появился Эрканвульф.
— Меня послал капитан Ульрик: у меня острый глаз, мне приказано помогать вам.
— Спасибо.
— Правда, в такой тьме и я ничего не вижу. Вы не знаете, нет ли там канав или расщелин, в которые мы могли бы свалиться?
— Раньше не было. Но кто знает, может быть, с тех пор появились.
— Вперед, быстрым шагом, — приказал Лавастин. — Соблюдать между парами расстояние, достаточное для того, чтобы, если потребуется, пустить в ход оружие, но не отставать.
Сначала она шла осторожно, но путь перед нею был так тих и черен, а спокойный воздух так безжизненно недвижен… Все вокруг было таким же, каким она его помнила: гладкие стены, утоптанный пол — как будто тысячи людей прошли здесь когда-то. До потолка можно было достать, вытянув руку. Иногда раздавался скрежет, кто-то негромко чертыхался и опускал свое копье пониже. Ей с ее луком и стрелами потолок не мешал. Факел Лиат несла в левой руке, в правой был меч ее доброго друга Люсьена. Факел горел ровно, как и остальные. Эрканвульф шагал слева, так что факел светил обоим одинаково. Но через некоторое время она начала обгонять его, уже не опасаясь провалов. За ней быстро шагал Лавастин, его люди не отставали, повинуясь воле предводителя.
— О Господи, «орел», как темно впереди! — прошептал Эрканвульф. — А вдруг все это рухнет на нас!
Но она чувствовала лишь металлический запах земли, отдаленный дымок кузни да затхлую сырость места, куда не заглядывали лучи солнца.
— С чего бы ему обрушиваться именно сейчас, после стольких лет?
— Факелы так полыхают, — добавил Эрканвульф. — Аж жутко становится.
— Тихо, — приказал Лавастин, хотя звук шагов такого количества людей скрыть было невозможно. Во всяком случае она этого не умела.
Они шли и шли, так же равномерно, как горели факелы. Сейчас она поняла, что выход из Гента был столь долог из-за того, что они шли медленно, в основном — испуганные дети, слабые, раненые. Сорок сильных солдат двигались гораздо быстрее.
— Что-то впереди, — сказал Эрканвульф, и она тут же различила вдали слабый отсвет. Приблизившись, они поняли, что это огонь. Огненная завеса колыхалась от стены до стены, от пола до потолка прохода, как будто сам дух огня в своей бешеной пляске.
— Проход закрыт! — озабоченно промолвил Лавастин.
Лиат сосредоточенно размышляла. Если проход защищен, если Эйка знают о нем, то почему они не воспользовались им для нападения на армию Лавастина, как только она здесь появилась?
— Постой здесь, — сказала она Эрканвульфу. Лиат двинулась вперед, выставив факел подальше перед собой, как бы защищаясь, но по мере приближения огненная стена бледнела, меркла, исчезала, превращаясь лишь в воспоминание о пламени.
— «Орел»!
Она почувствовала, что Эрканвульф, рванувшись вперед, схватил ее, чтобы удержать от безумного поступка. Она остановилась и обернулась, приказывая ему вернуться. Лица людей были освещены лишь факелом, а не стеной огня. Только Лавастин сохранял бесстрастие. Он наблюдал. Остальные кричали, жестикулировали, некоторые закрывали глаза руками.
— Обман зрения! — крикнула она. Эрканвульф, кашляя и задыхаясь, упал на колени. Лавастин выступил вперед. Сколько храбрости нужно иметь, чтобы сделать это? Смогла бы она сама, доверившись лишь чьим-то словам, принять такое решение? Призрачный огонь вокруг нее меркнул и растворялся в воздухе.
— Если Кровавое Сердце преградил туннель миражом, значит, он о нем знает, — заметил граф.
— Возможно, но тогда почему он не использовал туннель для вылазки? Нет, милорд, я думаю, что просто такой же огонь есть наверху. Иллюзия сплошная — как вверху, так и внизу. Вы видели модель небесных сфер?
— Продолжайте.
— Как вверху, так и внизу. То есть если вверху, над землей, создана иллюзия огненной стены, то эта иллюзорная стена продолжается и под землей. Кровавое Сердце может не знать о том, что внизу что-то есть.
— В противном случае за этой стеной мы можем столкнуться с его воинами.
В ответ она шагнула сквозь стену огня. Кто-то вскрикнул, и ему резко приказали замолчать. По другую сторону огненного миража туннель тянулся дальше, темный и тихий. Лиат повернулась. Отсюда огня вообще не было видно, только легкая дымка и люди поодаль.
— Никого, — сказала она. — Если только Кровавое Сердце не велел им занять выход из туннеля. Было бы очень трудно подняться по лестнице, пробиваясь сквозь их отряд.
— Лучшее место для засады, — подтвердил Лавастин. — Но у нас нет выбора. Дойдем — увидим. — Он носком сапога подтолкнул беднягу Эрканвульфа, все еще стоявшего перед ним на коленях. — Вставай, пошли. Она все видит, мы можем ей верить.
— Мы должны верить святой Кристине, — сказала она вдруг. — Потому что без ее вмешательства мы никогда не нашли бы туннель. Этот огонь не жжет. — Последние слова были адресованы Эрканвульфу.
— Я… я не могу, — всхлипнул Эрканвульф, все еще заслоняя рукой глаза.
— Ну, парень, — послышался голос капитана Ульрика сзади. — Вспомни-ка рассказы людей лорда Уичмана о миражах. Уж они-то такого насмотрелись с Эйка в Стелесхейме. Всякого разного, еще и похуже.
— За мной, — спокойно сказал Лавастин, покрепче сжал меч и шагнул в огонь.
Но он не остался равнодушен к этому переходу. Когда граф остановился рядом с ней, Лиат заметила, что он слегка дрожит, — может быть, просто он необычности пережитого. Друг за другом все более уверенно они пересекали огненный барьер. Некоторые при этом все же закрывали глаза.Отряд пошел дальше.
Через какое-то время на пути разверзлась бездонная пропасть, слишком широкая, чтобы перепрыгнуть через нее. Но, всмотревшись, Лиат увидела, как разрыв затвердевает, образуя скалистый пол, усыпанный осколками камня и еще хранящий древние следы, не тронутые ни ветром, ни живыми существами.
В этот раз Лавастин сразу шагнул за нею в зияющую бездну, не задавая никаких вопросов. Все же Лиат заметила, что сначала он закрыл глаза.
Через плечо она инструктировала солдат:
— Закройте глаза! Закройте глаза и идите вперед. Ноги вас не обманут.
Таким образом они миновали и бездну. Уверенность солдат возросла. Факелы горели ровно, почему-то не догорая.
— Ты — маг? — тихо спросил идущий вплотную к ней Лавастин. — Как ты можешь видеть сквозь иллюзии?
«Как я смогу это использовать?» — Этого он не произнес, но по его тону Лиат понимала, что граф уже обдумывает сложные многоходовые комбинации.
— Мой отец наложил на меня ряд охранительных заклятий, — сказала Лиат, надеясь, что в ее словах достаточно правды для того, чтобы Бог простил ее за ложь.
Лавастин молчал. Она не знала, о чем он думает. Этого человека она понимала меньше, чем любого другого.
Они продолжали путь, пробиваясь сквозь тьму, стремясь попасть в подземелье собора. Чтобы найти Эйка. И Кровавое Сердце.
Лиат вела их вперед не оборачиваясь.
5
Теснимый назад, Алан оставался во втором ряду щитов, пригибаясь, чтобы не мешать копейщикам, разившим врага через его голову. Он крепко опирался ногами, чтобы создать опору для первого ряда, на которых приходилась вся ярость атаки Эйка. Единственным его богатством была физическая сила. Теперь-то всем было ясно, что он не способен сражаться.Эйка отхлынули. Пользуясь краткой передышкой, Алан осматривал холм. С западной и южной стороны вал еще держался, но с востока, со стороны Гента, и у северных ворот, куда Алан бросил свои резервы, его армия отступила, и теперь противник атаковал стену из тел и железа, а не земляные оборонительные сооружения. Алан хотел найти себе замену, чтобы осмотреть поле вдали и узнать, как обстоят дела у конницы отца, но здесь, на самом переднем крае, подменить было некому.
Эйка собирались с силами. Они тоже использовали линию щитов, круглых, разрисованных хитрым сплетением пар синих и желтых змей. До врага двадцать шагов. Эйка не проявляли активности, если не считать того, что иной раз кто-то из них нагибался, чтобы прикончить раненого; отдельные стрелы и камни летели в их расположение; собаки рвали и пожирали трупы.
Господи, помилуй. Одна из черных собак Алана валялась мертвой на поле, и сейчас, у него на глазах, на ее труп набросилась стая собак Эйка. Узнать ее отсюда он не мог, но отвести взгляд от Эйка, чтобы сосчитать и осмотреть жмущихся к нему солдат, не было сил.
Барабанщики дикарей продвинулись ко второму ряду и отбивали ритм, похожий на медленный пульс сердца. Вот он ускорился, и Эйка встревожились, как собаки, почуявшие добычу, но еще не спущенные с поводков. Бой барабанов стал чаще и громче, и вот Эйка бросились в атаку.
Солдаты вокруг Алана напряглись, готовясь принять удар. Копейщики выставили копья между щитами, чтобы использовать инерцию движения нападающих.
Эйка ударили. Алан зашатался, удержался на ногах, но вместе со строем отступил. Он подпирал щит рукоятью своего меча, но все же поддавался под мощным напором стены круглых щитов Эйка. Если бы он мог через ноги втянуть мощь земли! Одна из собак, поддерживая, прислонилась к нему, но и это не остановило отступления, отползания назад. Сапоги скользили по грязи. Собака заскулила и отпрянула.
Над головой Алана свистели копья и топоры, но и для них большие щиты Эйка были серьезной преградой. Строй людей отступал к центру лагеря, к штандарту с черными собаками на серебряном поле, и дальше. Знамя исчезло в толпе Эйка.
Теперь Эйка были уже в самом лагере. Как ни странно, это дало передышку, потому что многие Эйка сразу же покинули строй и принялись грабить сундуки и мешки, шарить по палаткам.
Восточная и северная линии встретились и слились. Сквозь шум Алан вдруг услышал голос капитана, отдающего распоряжения. Штандарт был потерян, капитан скакал под вымпелом, который появлялся в тех местах, где положение было тяжелее всего и поражение казалось неминуемым.
— Держать линию! — крикнул Алан, но его голос услышали лишь ближайшие к нему солдаты, а они в подобных напоминаниях не нуждались. Солдаты бились изо всех сил, спасая его и свои жизни.
Наконец вымпел приблизился.
— Лорд Алан! — крикнул капитан. — Пропустите его, пропустите его, ребята! Сомкнитесь! Подайтесь правее!
Алан вывалился из давки строя на небольшой пыльный участок свободной земли. Капитан повернулся к нему:
— Я вас потерял. Господи, что сказал бы мне лорд граф, ваш отец…
— Где отец? — крикнул Алан. Капитан неопределенно махнул на восток:
— Там. Я видел штандарт лорда Уичмана, но там так много Эйка и солнце так слепит, что земли не видно. Нам надо полагаться на наши мечи и помощь Божию.
Алан, как мог, осмотрел долину. Она была покрыта морем Эйка. Справа небольшая группа всадников под отунской башней с воронами перестраивалась для атаки — или для отступления. Ни лорда Уичмана и золотого льва Саонии, ни штандарта Лаваса он не увидел.
Гент покрывал невиданный огненный купол, яркий, как солнце в зените. Полдень миновал, солнце клонилось к западу, но впереди ему еще предстоял долгий путь до заката и бесконечные летние сумерки.
Алан свистнул, собаки, несмотря на шум, услышали его и примчались к его ногам. Тоска и Ярость, израненные, окровавленные, но живые и относительно невредимые, застучали хвостами по его ногам. Страх лаял, напрягаясь, кровь текла по его задней лапе. У Вспышки на спине — ужасная рана, ухо разорвано в клочья. Рьяный хромает, по морде старого Ужаса течет зеленоватая кровь Эйка. Странно, но на Стойкости ни царапины. Привет пропал. И Серой Гривы нет больше.
Некогда скорбеть.
Он ласково потрепал их, псы лизали ему руки. Кто кого ободрял? Выпрямившись, Алан попытался разобраться в обстановке на поле.
На севере и востоке вал оставлен, там хозяйничают Эйка. На южном и западном участках вала, где Эйка успеха пока не добились, лишь небольшие стычки. С того места, куда отступил со своими солдатами Алан, они могли видеть грабящих лагерь Эйка. Там, где вчера вечером командиры обсуждали тактику боя, хозяйничал враг. Алан выделил из толпы Эйка нескольких, которые были выше ростом и шире в плечах. Они были разряжены в кольчужные пояса-юбки, достающие до колен, сверкающие золотом и серебром. Эти великаны прогуливались по лагерю легкой, пружинящей походкой, за ними следовали своеобразные штандарты, увенчанные перьями, костями и всякой невообразимой дрянью. Сыновья Кровавого Сердца, принцы. Вроде Пятого Сына.
Они что-то крикнули, барабаны ускорили ритм. Эйка прекратили грабеж, пинками и окриками собрали собак и построились.
С воплями Эйка бросились в атаку. Их возглавил громадный принц с обсидиановой дубиной. Капитан Лавастина бросился вперед, чтобы поддержать своих людей, но тщетно.
Когда гигант Эйка опрокинул двоих передних солдат, линия щитов раскололась. Капитан наклонил древко вымпела и вонзил его острие в лоб принца. Дикарь опустил дубину на древко, перебил его и, схватив расщепленный конец, сдернул капитана с коня и ударил о землю. С торчащим из лба обломком и тканью вымпела, как накидка свисавшего с плеч, Эйка с ревом летел вперед.
Люди кричали и отступали, строй развалился. Но Алан встретил ревущего Эйка ударом своего меча, ударом, в который он вложил всю свою силу. Эйка схватил меч голой рукой. Кожа на руке его лопнула, но другого вреда меч ему не причинил. Дикарь рванул Алана вперед и вниз, занес свою обсидиановую дубину для смертельного удара.
Алан попытался закрыться щитом, но было слишком поздно. Другие Эйка рвались вперед, в их рассыпавшийся строй. Собаки исчезли во всеобщей сумятице.
Я с тобой, Алан. Ты сдержал свое обещание.
Дубина неслась на него, но он стал тенью, а Она была жизнью в свете. Она появилась в ужасной и безудержной красе своей, с мечом войны и смерти. Ее едва уловимое движение направило дубину в землю, из которой в лицо и рот Алана полетели комья и грязь. Она подрубила ногу принца-дикаря, и Эйка рухнул. Ее полет казался танцем, при следующем па которого Эйка был обезглавлен.
Алан отступил с нею, и строй снова сомкнулся вокруг него. Вокруг Нее. Ему стоило лишь появиться там, где щиты были смяты, где пали духом, — и Она шла туда за ним. Он был лишь тенью Ее света, но люди приободрялись и дрались с остервенением, выкрикивая его имя: «Лорд Алан! Лорд Алан!»