Эллиот Кейт. Собачий принц

   Лиат широко раскрыла глаза.
   — Роза Исцеления! — прошептала она благоговейно. Затаив дыхание, она смотрела на цветок, не пытаясь к нему прикоснуться.
   Лепестки жгли ладонь. Алан быстро вернул розу обратно. Слегка дрожа, он взял еще полено и положил на раскаленные угли. Оно задымилось, вспыхнуло, запылало по всей длине.
   Лиат снова вытерла нос тыльной стороной ладони и взглянула на Алана. Поколебавшись, она положила руку на его плечо. Прикосновение было легким, почти незаметным, и все же по этому простому жесту Алан понял, что, как и с собаками, он навсегда завоевал ее доверие.

5

   Он вполз наверх уже на заре. Лиат уже давно спала, но он все не мог уйти, сидел, глядя на нее и на огонь, всю ночь подбрасывая в камин дрова.
   Отец уже проснулся.
   — Алан! — Он отпихнул Ужас и опустил ноги на пол. Поднявшись и потянувшись, граф нахмурился. — Открой-ка ставни.
   Тот повиновался. Кожу, как куча комаров, кольнули иголочки холодного ветра.
   — Закрой, — сказал Лавастин, окинув его взглядом. — Мы об этом не говорили? Ты должен особенно остерегаться.
   — Остерегаться чего?
   — Надеюсь, ты не будешь мне рассказывать, что ты выходил по нужде, когда у нас есть здесь горшок и есть кому его выносить? — (Алан покраснел, поняв, о чем думал его отец.) — Где ты был?
   — Внизу, в зале, говорил с…
   — Только говорил?
   — Только говорил, ничего больше!
   — Может быть, несправедливо ожидать от тебя слишком многого. Редкий мужчина в твоем возрасте сдержится, когда под носом находится лакомый кусочек… Если Бог хотел бы, чтобы мы оставались чистыми, как ангелы, нас скроили бы немного иначе.
   — Но я не…
   — Это «орел». Ты знаешь, что они приносят присягу? Им не разрешено общение такого рода ни с кем, кроме своих же «орлов», под страхом быть изгнанными. Хотя, конечно, ты парень симпатичный, язык подвешен, да и король далеко. У всех у нас есть маленькие слабости.
   — Но мы не…
   — Значит, все-таки «орел».
   — Отец, мы разговаривали. Ты же знаешь, я всегда говорю тебе правду. Я услышал, что она плачет, пошел посмотреть. Я утешал ее, и это все. Не можешь ли ты послать вместо нее другого вестника к королю?
   — Почему она не может вернуться ко двору? Это ее долг.
   — У нее при дворе враг.
   — У «орла» при дворе враг? С чего бы кто-то вообще заметил «орла»? Может быть, она провинилась перед королем?
   — Нет, совсем не то. Один аристократ, аббат, преследует ее и хочет сделать своей любовницей.
   — Хм… — Лавастин подошел к ставням и снова открыл их, застыв в потоке ледяного воздуха. Он нагнулся, высматривая что-то во дворе.
   Ни у кого не могло появиться и тени сомнения, что Лавастин правит здесь. У него не было роста и стати короля Генриха или его собственного двоюродного брата Джефри. Но, даже стоя босиком, в одной ночной рубахе, он выглядел правителем, настолько уверенно он смотрел вокруг. В его песочного цвета волосах блестела седина; немолодой, он не был и стар, то есть ему не угрожали упадок сил и утрата жизненной энергии. Алан мог только мечтать о такой уверенности, позволяющей простым движением руки, открывающей окно, показать всему миру, что ты твердо стоишь на ногах и по праву занимаешь свое место под солнцем. Тетя Бел была столь же уверена в себе, как и его приемный отец, Генри.
   — Это вполне понятно, если сей джентльмен достаточно нахален. Станет она его наложницей, ее выкинут из «орлов». А когда она и ему наскучит, ей не к кому будет обратиться, кроме родни.
   — У нее нет родни.
   — Тем более. Разумная девушка, вдвойне разумная. Ей лучше с «орлами». — Он закрыл одну ставню, оставив вторую открытой, подозвал Ужас, Страх, Счастье, Страсть и привязал их к кольцу в стене. — Но я не понимаю, почему она доверилась тебе.
   Алан заколебался. Он хотел было сказать: «Потому что она так же дика, как собаки, и доверяет мне», но не решился.
   — Даже не знаю, — промолвил он наконец. Лавастин заметил его колебание:
   — Алан, я понимаю, эта симпатичная «орлиха» могла тебе понравиться, но ты тоже понимаешь, почему именно тебе надо быть особенно осторожным.
   Он уже был неосторожен со служанкой леди Альдегунды, соблазнявшей его под деревьями. И если бы не бесчинство собак, он поддался бы овладевшему им грубому желанию. Научил ли его чему-нибудь этот случай?
   — Я не стал бы, раз я женюсь на леди Таллии.
   Это уже слишком. Он сел на скамью и уткнулся лицом в бок Тоски. Густая вонь псины выбила из него все нечистые мысли, во всяком случае большинство из них, потому что образ Таллии слишком прочно засел в нем, чтобы что-то могло его выбить. И почему, собственно, такие мысли считаются нечистыми? Разве вожделение не от Владычицы и Господа, которые постановили, чтобы мужчина и женщина вместе создавали детей?
   — Чего бы ты не стал, раз женишься на леди Таллии? — с любопытством спросил Лавастин.
   — Она такая святая, чистая. Было бы нехорошо, если бы я пришел к ней не таким же чистым, как она.
   — Это возвышенное чувство, Алан, я могу только гордиться тобой и уважать его в тебе. Тем более хорошо, что «орел» сегодня покинет Лавас. Если в тебе разовьется симпатия к ней, то трудно будет сохранить чистоту по отношению к будущей невесте.
   Алану потребовалось какое-то мгновение, чтобы понять эти слова. Он поднял голову. Непривязанные собаки рванулись к нему, прыгая вокруг и облизывая ладони.
   — Прочь! — прикрикнул Алан. Они мешали сосредоточиться. — Но я не… Я и не думал даже… — забормотал он, но вдруг умолк. На фоне открытого окна он ясно видел выражение лица графа и понял, что оно означает. Не Алан соблазнялся вестницей короля, а сам Лавастин.
   Вот как появился на свет он сам! Молодой человек, увидев привлекательную молодую женщину, решил заполучить ее любыми средствами, и его совершенно не интересовало ее мнение.
   — Ведь матери Церкви учат, что мы должны чистыми приблизиться к брачному ложу! — почти вызывающе провозгласил он, ужаснувшись тому, что увидел отца в таком неприглядном свете. Генри-купец всегда был вне всяких подозрений и упреков.
   Лавастин склонил голову и полуотвернулся:
   — Итак, я слышу совершенно справедливый упрек.
   — Извини, отец. — Как у него повернулся язык сказать такое, хотя, конечно, и справедливо!
   Но Лавастин лишь слегка улыбнулся и подошел к Алану, чтобы жестом, похожим на прикосновение молящегося к реликварию, дотронуться до его волос:
   — Не надо извиняться за правду. Я хочу, чтобы ты знал, что я сделал выводы из своих ошибок. Я давно уже взял за правило ограничиваться шлюхами и замужними женщинами, и никогда не афиширую своих отношений.
   — Отец! Но ведь матери Церкви требуют от нас… Граф бурно рассмеялся и подозвал Стойкость. Она в последнее время вела себя беспокойно: приближался период течки. Самцы уже обращали на нее внимание.
   — Я не настолько силен, сын. Мы должны верно оценивать свои возможности. Иначе можно впустую растратить силы, стремясь достичь недостижимого. — Он привязал Стойкость в стороне от остальных и свистнул Тоске и Ярости. Привет, как всегда, валялся под кроватью. — Впусти слуг, Алан, — добавил Лавастин, кивнув на дверь.
   — А как насчет «орла», отец?
   Лавастин стоял на коленях, вытаскивая Привета за передние лапы. Собака повизгивала и пыталась по возможности отсрочить свое изгнание из укрытия.
   — Проклятое собачье упрямство. — Граф ободряюще потрепал собаку и подтолкнул ее к стене. После этого он обернулся к Алану: — Хорошо, мы оставим «орла» здесь. В этом есть своя логика, не так ли? Она знает Гент. Она ходила по городу и помнит его улицы и стены. Но главное — она прошла через этот потайной туннель. Какая нам польза от ее знания Гента, если она будет при короле? — Он поднял указательный палец, как дьякон, перстом указующий в небо и грозящий аудитории. — Но смотри. Никаких…
   — Отец, я даже и не помышлял…
   Лавастин улыбнулся:
   — Может быть, не помышлял. Пока во всяком случае.
   — Тогда ты тоже должен это пообещать! — неожиданно потребовал Алан, задержавшись на пути к двери.
   Стойкость гавкнула, и вся свора подняла невообразимый гам.
   — Цыц! Прекратить, жалкие твари! — не особенно сердясь, прикрикнул на них граф. Он не мог на них сердиться. Точно так же как не мог рассердиться на слова Алана. Получив наконец наследника, которого он давно желал и почти отчаялся когда-либо получить, граф не мог, да и не хотел, на него сердиться, хотя требование, надо признать, было нахальным.
   — Хорошо. Она останется у нас… гм… в неприкосновенности. После Святого Сормаса мы отправимся в Гент. Возьмем город, заберем Таллию и вернемся домой.
   Заберем Таллию. Как сундук с золотом или драгоценный кубок, который король приготовил в качестве приза. Может быть, такой она теперь и была, когда ее родители лишились своего положения и всех привилегий? Но эти изменения не коснулись ее прав на наследство и королевской крови обоих королевских домов: правящего дома Вендара и бывшей правящей династии Варре.
   Слуга тихо постучал в дверь.
   — А если мы не возьмем Гент?
   Лавастин посмотрел на Алана так, как будто услышал фразу на неизвестном ему языке:
   — Они дикари, Алан. Мы — цивилизованные люди. Гент пал из-за неподготовленности, застигнутый врасплох. С нами такого случиться не может. Однако хватит разговоров. Мы потратили слишком много времени на обсуждение простого «орла», который приносит пользу, когда летает, а некогда сидит привязанный к столбу для всеобщего обозрения и восхищения его опереньем и осанкой. Давай-ка займемся делами.

6

   Санглант уже много месяцев почти не говорил. Даже в ответ на насмешки. Разве что обращаясь к собакам. Часы, может быть даже дни, понадобились ему, чтобы найти слова, выражающие то, что он хотел сказать.
   Но он составил их вместе, не без труда. Он всегда готов к борьбе. До последнего дыхания. Он не даст Кровавому Сердцу и его псам победить себя.
   — Кровавое Сердце!
   Это его голос? Грубый, скрипучий, хриплый, казавшийся звериным в сравнении с легкими беглыми тонами Эйка, голоса которых странно контрастировали с их грубыми, твердыми, как металл, телами. Они были похожи на флейту Кровавого Сердца.
   Кровавое Сердце шевельнулся на троне, как бы возвращаясь к жизни:
   — Это мой песий принц ко мне обратился? Я думал, ты уже разучился говорить. Чего ты хочешь?
   — Ты не можешь убить меня, Кровавое Сердце. И собаки твои не могут.
   Тот молчал, поглаживая кончиками пальцев лежащий у него на коленях боевой топор и флейту, заткнутую за сверкающий золотом и серебром пояс. Кажется, он был раздражен.
   — Научи меня своему языку. Пусть твой жрец научит меня читать по костям.
   — Зачем? — спросил Кровавое Сердце насмешливо, нос нотками интереса. Казалось, он слегка повеселел. А может, рассердился. — Зачем тебе это? Ты ведь лишь пес.
   — Псы тоже лают и гложут для развлечения кости.
   В ответ Кровавое Сердце захохотал. Ничего не сказав, он вскоре убыл на ежедневную инспекцию реки и мастерских.
   Но на следующий день жрец присел на безопасном расстоянии от Сангланта и начал обучать его языку Эйка и читать по гравированным костям. И каждый день, усыпляемый приглушенным голосом и явным интересом Сангланта — а интерес принца был неподдельным, — он придвигался чуть ближе.
   Даже псы умеют терпеть.

Часть четвертая
ЛОВЕЦ СЕРДЕЦ

ВЗГЛЯД ИЗ-ПОД ЗАВЕСЫ

1

   Сложный рельеф местности и горные цепи мешали королевскому двору найти подходящий путь из герцогства Авария в Вейланд. «Орел» мог двигаться от дворца в Экштатте прямо на запад, по тропам, непроходимым для тяжелых повозок королевского обоза. И после нескольких недель, проведенных в Экштатте, двор отправился на север по Старой Аварийской дороге, ведущей в город и епископство Вертбург. Хоть и не столь удобная, как магистраль Хельвег — Ясный Путь, пронизывающая Саонии и Фесе, дорога позволяла королевскому поезду продвигаться без особых проблем, хотя и медленно.
   Старые крепости, королевские имения и монастыри обеспечивали путешественников ночлегом и пищей. Простой народ толпился вдоль дорог, наблюдая за движением королевской колонны. Как заметил Инго, судя по энтузиазму населения, король уже лет пять не проезжал здесь. Ханна не видела ничего особенного в реакции населения, как не видела она разницы и между странами с их холмами, лесами, пашнями, деревнями, церквами и поместьями феодалов. И все же холмы здесь были круче и выше, чем она привыкла видеть в Хартс-Рест; вместо более привычных глазу дуба, вяза и липы преобладали бук и ель. Местное наречие было почти непонятно из-за особенностей диалекта.
   Каждый день путешествия с двором короля приносил Ханне что-то новое. Впереди скакали герольды, возвещавшие приближение короля. Перед колонной двигалась группа солдат и слуг, расчищавших дорогу от снега и мусора, приводивших дорогу в порядок. Во главе колонны ехал король с благородными спутниками. За ними следовало войско, численность которого постоянно увеличивалась по мере присоединения к королю все новых дворян и их отрядов. Далее ехало множество слуг, за которыми тащились телеги и повозки, грохотавшие и раскачивавшиеся на разбитых колеях, скользившие по льду и вязнущие в грязи. Заключала шествие центурия «львов».
   Конечно, это было не все. За колонной следовали бродяги, нищие, надеявшиеся наняться на работу мужчины и жен-шины, проститутки, мелочные торговцы, бездомные слуги, просители, мародеры, надеющиеся найти добычу после грядущих сражений. Постоянно кто-то присоединялся к колонне, другие отставали от нее.
   — Это всегда так? — спросила Ханна у Хатуи. Пятнадцать дней назад они оставили Экштатт. Сейчас она вместе с группой «орлов» остановилась на гребне, с которого открывался вид вниз на север, на епископский город Вертбург, и на юг, на вьющуюся между полей и теряющуюся в лесу дорогу, откуда показался хвост кортежа. Король поднимался на холм. Рядом на спокойной лошади ехала принцесса Сапиентия в последней стадии беременности. С нее не спускали глаз Гельмут Виллам, сестра Росвита и отец Хью. От городских ворот Вертбурга уже отделилась встречная процессия во главе с епископом и местным графом.
   — Когда начнет таять, мы будем уже в Майни, — сказала Хатуи. — Там несколько королевских дворцов, в которых можно переждать половодье. Путешествовать весной — дело неблагодарное. Как у тебя дела, Ханна?
   Ханна отнеслась к вопросу серьезно. Она хорошо понимала, что имела в виду Хатуи.
   — Достаточно хорошо. С принцессой Сапиентией нет непреодолимых затруднений. Как говорила моя мать, мудрые советчики и куча собственных проблем помогут излечить любую хворь.
   — Ты теперь ее знаменосец?
   — Не спорю, она, конечно, вспыльчива, горда и безрассудна, но, насколько я слышала, она долгое время жила в тени своего брата, принца Сангланта.
   — В общем, да, — подтвердила Хатуи.
   — И если у нее сейчас большая свита, то это объясняется в основном тем, что все ожидают назначения ее наследницей. Неудивительно, что она так себя ведет. Как говорила моя мать, если ты кормишь ребенка объедками, не удивляйся, если он объестся до дурноты, попав на пир.
   — Мудрая женщина твоя мать, — заметила Хатуи с мрачной улыбкой. — Только ты ведь понимаешь, что я спрашивала не о принцессе, а об отце Хью.
   — Я его совершенно не интересую, — сказала Ханна после некоторого раздумья и почувствовала, что краснеет. — Он не обращает на меня внимания. — Может быть, зная о нем так много, она жалела об этом отсутствии внимания?
   — Если бы я сама не слышала о нем от Лиат, я бы не поверила в то, в чем она его обвиняет.
   — Может быть, он изменился?
   Хатуи пронзительно взглянула на нее:
   — Неужели? Он такой мягкий, предупредительный, так спокойно рассуждает. Такой умный и старательный. Ты сама видела, как он возлагает руки на больных, раздает милостыню. Он заботится о принцессе Сапиентии и наставляет ее.
   — Еще бы!
   Ханне пришлось ухмыльнуться.
   — Если это его ребенок, то, конечно, это неудивительно. Но он кажется сейчас совсем не тем человеком, каким был в Хартс-Рест.
   — Сейчас он среди своих.
   — Это верно. В Хартс-Рест мы были челядью, ничем для него.
   — Кроме Лиат.
   — Кроме Лиат, — подтвердила Ханна.
   — Ты никогда не думала, что она лжет? — спросила Хатуи. Впереди городская процессия развернула знамена и штандарты города и местного графа. Сзади донеслось пение всадников королевской свиты.
   Небо в этот день было облачно, погода холодная, но невозможно было сохранять угрюмость, наблюдая такое яркое зрелище. Ханна повернула лицо навстречу ветру и смотрела не отрывая глаз. Руки мерзли даже в рукавицах, но она не хотела никуда уходить. Король со свитой поднимался к ним на холм, песня прерывалась под порывами ветра.
   — Она не врет, Хатуи. Я была с ней в тот день, когда у нее случился выкидыш. Я знаю, что он с ней сделал. И это он украл книгу.
   — Иные скажут, что книга его по праву, что он разбирался с долгами ее отца. Ведь она была его рабыней.
   И многие считают, что они вправе использовать раба или рабыню так, как это им заблагорассудится. И многие другие их не осудят. Я с этим не согласна. Ей никогда не нравилось его внимание. Ты считаешь, что она должна была принять его лишь потому, что он маркграфский сынок, а у нее нет никого, кто мог бы за нее заступиться? — В голосе Ханны звучала горечь. — Некоторые так и скажут. Мыс этим не согласны. Но не ты и не я правим этим королевством. — Ханна могла сказать больше, но стыдилась. Хью — эгоист, самодовольный лорд, святоша с безупречными манерами и ангельским голосом, но иногда прекрасные цветы ядовиты. — А мы все равно восхищаемся ими, — закончила она свою мысль еле слышно.
   — Что? — Хатуи исподлобья посмотрела на нее, но, к счастью, сразу отвлеклась. — Король!
   Они отступили с дороги, пропустив королевских знаменосцев и самого короля со свитой, а затем влились в колонну.
   Король с двором праздновали в Вертбурге День святой Геродии. На пиру председательствовал епископ Вертбурга. Неделю прожив на епископских хлебах, двор совершил трехдневный переход на север, в Хаммельберг на реке Малнин, где остановился в монастырских усадьбах. Отсюда они срезали путь в сторону Хелфенстене, выйдя на дорогу вдоль реки Малнин к Ашленстене. Повернув на север, они пять дней ехали вдоль реки, пока не дошли до города Майни, где Бриксия, выступ королевства Салии, вонзается в герцогство Арконию в направлении герцогства Фесе. В Майни епископствовала Антония, теперь король назначил на ее место сестру Одилу, родственницу местного графа.
   Их прибытие совпало с празднованием дня обращения святой Таис. Она была проституткой, но обратилась к Богу Единства и замуровала себя в келье, из которой не выходила в течение десяти лет, и покинула ее лишь затем, чтобы умереть. Ханна не раз слышала от священников, что когда Генрих предложил место Антонии сестре Росвите, та заметила, что еще не готова замуровать себя в стене, что ей еще много надо ездить и собирать материал для «Истории». Она-то и предложила вместо себя сестру Одилу, и Генрих согласился с ней, как много раз соглашался и ранее.
   Назначение, конечно, должен был утвердить скопос, но из Дарра уже давно не было новостей, в том числе и по делу Антонии.
   — Хотела бы я знать, как дела у Вулфера, — глядя на Хатуи, сказала Ханна однажды, через много дней после праздника святой Розы и ее чуда. Эта святая была живописцем в скромной деревне неподалеку от Дарра и так прекрасно расписала стены фресками по житию Благословенного Дайсана, что от них исходил чудесный свет.
   Насколько я знаю, у него все в порядке. — Хатуи сгребла в кучу остатки корма на епископском сеновале, бросила на копну плащ и устроилась на ней со своим одеялом. Конюшня под ними была полна, поэтому наверху было тепло, хотя и воняло. — А вот от Лиат ни словечка. Уже почти конец года, а граф Лавастин еще не ответил.
   — Ты думаешь, он откажется идти на Гент?
   — Нет, не думаю. Вопрос в том, сможет ли король объединиться с ним под Гентом. — Хатуи поудобнее устроилась на сене. — Из Майни можно пойти на север, в Гент, или на юг, в Вейланд.
   — Зачем королю идти в Вейланд?
   — Подумай сама, Ханна!
   — Солдаты герцога Конрада остановили меня на перевале Джульер. Это достаточно веская причина, чтобы король пошел на герцога?
   — Он затеял ссору с королевством Каррона без разрешения короля. Вспомни, что король Карроны — младший брат короля Генриха. А герцог Конрад носит золотую цепь королевского рода. Его прадед — младший брат первого Генриха.
   — Думаешь, он замыслил мятеж, как Сабела? Его шансы были бы еще слабее, чем ее.
   — Я понятия не имею, что может взбрести в голову благородным лордам. Их заботы отличаются от наших. Надеюсь только, что король Генрих найдет хорошего маркграфа для Истфолла, сильную личность, способную остановить кумские набеги и защитить население. Личность, не вовлеченную в интриги двора.
   — Ты надеешься найти придворного, не затронутого интригами двора?
   Хатуи ухмыльнулась:
   — Я не искала. Хватит болтать. Спать хочу.
   Утром прибыл гонец от графа Лавастина — Лиат осталась в Лавасе. Сапиентия лежала на постели, вокруг нее роились служанки и придворные дамы, специально ради нее прибывший лейб-медик маркграфини Джудит проверял пульс, прижимая два пальца к коже принцессы пониже челюсти. Ханна заметила, что Сапиентия обожает суматоху вокруг нее, как бы подчеркивая свое значение шумом и беготней, всеобщим вниманием к ней. Позади ложа Сапиентии вышагивал Хью, похожий сегодня скорее на зверя в клетке, чем на мудрого и обходительного придворного. Под мышкой он сжимал книгу Лиат. За два с половиной месяца после несчастья в Аугенсбурге Ханна почти не видела его без книги. Если не в руках, то в запертом на ключ маленьком сундучке, который носил за ним слуга.
   — Почему она не вернулась? — спросил он странным голосом, не обращаясь ни к кому. Подняв взгляд, он встретился глазами с Ханной.
   Ханна замерла, не зная, радоваться его вниманию или бояться его.
   Сапиентия зевнула, рука ее рефлекторно потирала громадный живот:
   — Да ладно, отец Хью, Ханна мне нравится больше. У нее такой утешающий голос. Та была с норовом. С ее знанием Гента она будет полезнее графу Лавастину, чем нам здесь.
   Хью, нахмурившись, еще мгновение смотрел на Ханну. Затем, с заметным усилием, он обратился к принцессе:
   — Вы дали мудрый совет вашему собственному советчику, ваше высочество.
   Сапиентия улыбнулась, она выглядела польщенной:
   — Меня больше интересует, куда мы направимся, на юг в Вейланд и к герцогу Конраду или на север, чтобы встретиться с Лавастином у Гента? И что случилось с моей дорогой Теофану? Может быть, она стала монахиней в монастыре Святой Валерии?
   Окружающие ее придворные дамы захихикали.
   Хью молчал, но когда сплетни коснулись последних новостей — а новостей никаких и не было, — он присоединился к разговору о герцоге Конраде со своей обычной элегантностью, мягко урезонивая слишком энергичных и поддерживая тех, кто надеялся, что Генрих найдет мирное решение для возникающих недоразумений.
   — Конечно, — соглашался он, — сила иногда необходима, чтобы получить то, что тебе принадлежит по праву, но Бог также одарил нас красноречием и хитростью, которые мы ценим в мудрых советниках. Лучше напрячь свои силы в борьбе против Кума и Эйка, чем тратить их на междоусобные распри.
   Того же мнения, очевидно, придерживался и король Генрих. Он не повернул на юг, в Вейланд. Но когда начались весенние дожди и реки вспухли с началом таяния снегов, север тоже на какое-то время стал недоступен. Ожидая, пока подсохнут дороги, они посещали небольшие королевские имения, разбросанные вокруг Майни примерно в трех днях пути одно от другого. День Мариана и Новый год отпраздновали в Сальфурте, постились на Святую неделю в Альсгейме, Святого Эйрика и Святую Барбару отметили на севере в Эбсхаузене. По дороге из Эбсхаузена во дворец в Терсе Сапиентия почувствовала начало родов.
   — В Терсе так удобно, — ныла Сапиентия, расстроенная и испуганная решением отца завернуть в монастырь Святой Ипполиты. — Я хочу в Терсу!
   — Нет, — сказал Генрих, и по тону его было ясно, что спорить с ним бесполезно. — Молитвы святых сестер помогут тебе.
   — Но они могут за меня молиться везде, где бы я ни находилась.
   Хью взял Сапиентию за руку и обратился к королю:
   — Ваше величество, но ведь и в самом деле дворец в Терсе больше подходит для появления на свет королевского отпрыска.
   — Нет. Вопрос решен.
   Сапиентия начала хныкать, хватаясь за живот, король, казалось, сейчас потеряет терпение. Ханна подошла к Сапиентии и зашептала ей на ухо:
   — Ваше высочество, какая разница, в какой постели лежать, если Бог помогает вам? Молитвы святых сестер укрепят вас, а послушание даст вам новую милость отца.
   Сапиентия прекратила хныкать и сжала руку короля:
   — Ты прав, отец. Такой покровитель, как святая Ипполита, даст ребенку силу и храбрость, позволит ему вырасти крепким, сильным, настоящим воином.Генрих просиял и всю дорогу до монастыря не удалялся от дочери, родовые схватки которой усиливались.
   Сапиентию приняли в стены монастыря в сопровождении сестры Росвиты, двух прислужниц и лейб-медика маркграфини Джудит, который, будучи евнухом, если и не был женщиной, то мужчиной тоже считаться не мог. Все остальные разместились в зале расположенного рядом с монастырем древнего дворца времен императора Тайлефера, управляемого монахинями. Генрих расхаживал по залу, Хью сидел в углу и праздно листал книгу.