Страница:
МОРАС
март, 9я получил письмо от фелипе, точнее, сам написал ему, и наутро пришел ответ — представляю, как он выстукивал его торопливо, забежав в отцовское кафе, стоял, пригнувшись к одному из свободных компьютеров, в этой своей ужасной вязаной кофте с ребристыми пуговицами, и где он ее выкопал? дурак ты, морас! написал мне фелипе, в барселоне у тебя был я, и сосед мило со своей пересоленной сарсуэлой, и ребята из бара пастис, и доктор твой, и мы собирались весной в коста-браву, а уже весна, и еще был тот чокнутый фрэнки из лисеу, и та девчонка, что раздавала афишки на пласа дель пи, а теперь кто у тебя есть?
и верно — кто?
барселона и коста-брава качаются во мне, как море во внутреннем ухе, когда сойдешь с корабля на сушу после долгой болтанки, дырявые барселонские ставни, нарезающие полуденный свет серпантином, и доктор жемине, медленно снимающий очки, осторожно, будто открывая банку с брызжущей мякотью пескадитос, и бонбоньерка сеньоры пардес, затянутая старушечьим атласом, и как она завела меня в свою спальню, чтобы подарить подушку с лукавыми серебристыми буквами el mat escribano le echa la culpa a lapluma, а я ее забыл, дурак, дурак, дурак
март, 9, вечер
в одной не слишком умной книжке — забыл и автора, и название — сказано:
осмеивать поэта, любить поэта, быть поэтом — одинаково кончается смертью
хорошо, что я не поэт, я — шлемиль, человек, к которому судьба прониклась внезапным отвращением
шлемили не любят и не умирают, они ломают пальцы, сунув руку в жилетный карман, разбивают переносицу о перекладину стула и платят согретыми за щекой оболами за то, что другому сойдет с рук холодно и безупречно
март, 11
tu prendras le temps de mourir[64]
фиона из тех женщин, что оставляют свое лицо и руки на сетчатке твоего глаза, будто оттиск на восковой дощечке, той самой, из диалогов платона
вчера я встретил фиону в кафе у каза рокка, а сегодня весь день ее разглядываю, сидя перед пустым окном, как перед поясным ее портретом в неподъемной эбеновой раме
она из тех женщин, которые, заходя в хорошо протопленную комнату, не сбрасывают туфли, не распахивают пальто, а садятся в самое толстое кресло, тесно сдвигают ноги и ежатся, как будто им все еще холодно
у таких женщин не бывает перхоти, пигментных пятнышек и того, что психиатры называют angor animi, они будто сделаны из бумаги, которой перекладывают гравюры в книгах с цветными форзацами и золочеными корешками, вроде гийсовского путешествия по греции, там еще была красная шелковая закладка с кисточкой, я ее отрезал и выменял на царский пятак
так вот, через бумагу этих женщин просвечивает какой-нибудь разграбленный замок рамбуйе с горгульями, ледяные купели с серебряными карасями и еще непременная аллея, уходящая в масляную, темную глубь холста, на такой литографии по аллее никто никогда не идет, а этим женщинам идет все, что бы они ни надели — гиматий, калазирис или чудовищный артур-а-баньер, ты тут же хочешь это у них отобрать и примерить у тусклого зеркала
без даты
четырнадцать дней я думал о фионе, точнее — о себе, как о фионе, фиона с фруктами в дверях зеленной лавки, вылитая эйрена с плодами в отсутствие афродиты, да нет, что я говорю, — вылитая фиона, была же такая богиня в многослойном пантеоне, раньше известная как смертная принцесса семела
ну да — из нее еще вытаскивали диониса после смерти, зеве донашивал его в божественном бедре, бедро, ребро, серебро, чем забита моя голова?
морас с блуждающим взглядом, прижимающий подбородком рассыпающийся пакет с латуком, фиона в кафе со студентом, морас в кафе с листочком, на листочке — телефон гостиницы, в гостинице — эндоморфный турок, у турка — свидание с магдой, у свидания нет никакого смысла, у смысла нет никакого… тут я наконец теряюсь и умолкаю
То : Mr. Chanchal Prahlad Roy,
Sigmund-Hafrner-Gasse 6 A-5020 Salzburg
From: Dr. Jonatan Silzer York,
Golden Tulip Rossini, Dragonara Road,
St Julians STJ 06, Malta
Mдrz, 7
Чанчал Прахлад!
Я получил твою торопливую записку, но так ничего и не понял. И потом — формат billet doux совсем не в твоем стиле, насколько мне известно. Похоже, что мне известно не так уж много, не так ли? Все, что приходит мне на ум, это фраза из первого акта Гамлета:
Будь любезен, найди время, чтобы написать мне подробнее о результатах опытов. Не забывай, что в этой игре ты остался один, а я лишь маячу за твоей спиной, точно зловещий Пульчинелла за пыльным плюшевым занавесом. Я не совершил преступления в общественном смысле, скорее наоборот — я в пяти минутах от триумфального венка, призванного сменить терновый. Но кого теперь заботит общественный смысл?
И тут он вздрогнул,
точно провинился
и отвечать боится.
Ты играешь в моей лиге, и играешь за нас обоих, поэтому ты должен быть вдвойне осторожен. Sorgfalt и Genauigkeit !
Не хотелось бы напоминать тебе, мой мальчик, но я поступил с тобой так, как предполагает кодекс чести, следовательно, ты должен отплатить мне тем же, ведь мы оба джентльмены, не так ли? Когда я взял на себя нашу общую вину, заявив, что ты не участвовал в серии летних экспериментов, я руководствовался несколькими мотивами.
Основной мотив тебе известен.
Я в ответе за тебя, и большая часть нашего провала приходится на мою долю.
Второй мотив носит романтический характер и также тебе известен.
Но не забывай и третьего мотива: один из нас должен был остаться в клинике, чтобы продолжать начатое и совершать работу над ошибками.
Вероятно, ты был расстроен моим долгим молчанием, ты не знал, какую линию поведения избрать, как раздобыть мои записи и стоит ли дожидаться моего возвращения.
Но поверь мне, душа моя, я был физически не в состоянии помочь тебе. Представь, каково мне приходилось, если я согласился на идиотскую должность врача при группке гробокопателей, лишь бы занять руки и голову, в которой дьявольским метрономом стучали гнев и негодование.
Я вернусь через месяц, Чанчал, и мы опубликуем результаты, не опускай руки и делай все, что полагается.
Напиши мне немедленно.
Йорк
МОРАС
без датыpavor diurnus[65]
сегодня фиона напугала меня до смерти — подошла в кафе и попросилась ко мне в гости
при этом лицо у нее было совсем не фионино — заранее обиженное, — как будто она ожидала отказа
ты, верно, слышал, что у нас несчастье, сказала она, две недели назад погиб эжен лева, помнишь, такой кругленький француз? мы звали его сава, и он немного злился, а теперь его нет, и мне нужно кое-что у тебя спрятать, держать это в отеле крайне неудобно
мы ведь можем прямо сейчас пойти к тебе, туда, где ты живешь? спросила она
я просто оцепенел, когда это услышал, — фиона в моей комнате? где через стену щебечут, примеряя свои шипастые ошейники, магда и чесночок? где сидеть можно только на кровати или на полу, где посреди комнаты стоит таз для стирки, куда через случайный комплювиум стекает дождь и гадят птицы? фиона в доме сутенера мо и двух его крошек, знакомьтесь, дорогая, это рабыня, а это — строгая госпожа, не хотите ли жасминового чаю? надо менять ремесло, сказал я себе, наймусь садовником в сады баракка или киоскером под полосатый тент — продавать горький кинни, а вслух я сказал: мы не можем пойти ко мне, фиона, мне очень жаль, но мой дом сгорел сегодня ночью, вспыхнул, как китайский змей из папиросной бумаги!
фиона тоже вспыхнула, совершенно вся, даже ее грудь вспыхнула под сетчатой майкой, ты не хочешь, чтобы я к тебе заходила? сказала она и погладила меня по щеке, глупый, глупый морас! от этого я тоже вспыхнул, и мы некоторое время горели втроем
без даты
если бы я мог, покатавшись по мокрой земле, обернуться тем сентябрьским морасом, пусть даже ноябрьским морасом, а потом пускай бы и волком, как положено в рутинной магической практике, если бы забраться туда, в барселонское кафе с пластиковыми красными стульями, где я написал лукасу шестьдесят четыре письма, по числу гексаграмм и цзин, по числу квадратиков на шахматной доске, а раньше их бывало сто сорок четыре и рядом с королем стояли фигуры грифон и василиск, которого убивает только ласка ( mustela nivalis ?) или его собственное отражение, меня, между прочим, убивает то же самое
ласка лукаса меня бы точно убила
я же просто сижу, теребя свой наборный пояс, как ирокезский посол, забывший, зачем приехал
пояс — моя подсказка, неспроста он расшит иглами дикобраза ( hystrix leucura ?), белыми раковинами и речным жемчугом, их цвет и расположение что-то означают, но я плохой посол, я забыл язык пояса
март, 13
барнард пришел ко мне с кастрюлькой тыквенного супа, а у меня не оказалось глубоких тарелок
здесь, на мальте, я не делаю многих вещей из того, что любил делать раньше: не езжу на трамвае, не поднимаюсь на холм, не слушаю Стравинского, не покупаю тарелок, а тарелки я страшно люблю, тарелки должны быть белые, без рельефа, и никаких золотых каемок! здесь же что? одолжил у девочек пару китайских подносиков и две вилки с монограммой ка, украденные наверняка
март, 16
procul este, profani[66]
барнард говорит, что я принимаю все слишком всерьез, захлебываюсь каждой мелкой волной, говорит он, люди от тебя шарахаются, мо, тебя слишком много, и ты хочешь все сразу, у тебя же рот открыт, как у рыбы на песке, — дышишь глубоко, а облегчения нету
я разрешил ему звать меня мо, в минуту слабости, теперь жалею
живи, как музыкальный автомат, говорит он, шипастый валик провернется рано или поздно, нужно просто переждать, пока кто-нибудь бросит монетку, барнард — великий насладитель, или наслажденец? он из чего угодно вытянет жилку удовольствия, ах, как сочно! посмотри, как светло! потрогай, как шершаво! и жмурится, и причмокивает
если ты педик, мо, говорит он, почему ты не ходишь в индепенденс гардн или не ездишь в бухту рамла? там ваши собираются, а на пляже сан блаз, за здоровенными камнями, можно страсти предаваться сколько влезет, почему, мо?
а если ты не педик — отчего ты не заведешь себе девчонку, вот и магда на тебя обижается — венсан с ней укладывался время от времени, для этой, как ее, конфирмации прав, и вообще — для порядка, или вот фиона, только и слышу: фиона то, фиона это, так пойди и пригласи ее на рагу из кролика с травами и чесноком, она небось не дура перекусить, чахнешь тут над своими листочками, как писатель какой
а если ты писатель, мо, то что ты можешь сказать нам, неписателям, если сам ничего не пробовал? писанина отличается от жизни, как розовая заболонь от черного камбия, уж поверь мне, дружок, когда-то в брюгге я реставрировал мебель
господибожемой, барнард — фламандский мебельщик! это еще круче, чем морас — вильнюсский пациент
март, 17
an me ludit amabilis insania?[67]
между прочим, я — гебефреник, так было написано в зеленой папке со шнурками
папка лежала на столе сестры ульрих, я ее полистал торопливо в процедурной, пока сестра ходила за свежей простыней
однажды вечером в палату залетела птица, и мы с соседом пытались ее выпустить, точнее, я пытался выпустить, а он пытался поймать, мы ходили кругами, задевая мебель, хотя мебели было немного — две кровати и стол, я даже залез на подоконник и махал руками, но чтобы птица вылетела, нужно выключить свет, а свет у нас горел всю ночь, красноватая лампочка над дверью, и птица билась об эту лампочку, а окна не видела потом, когда меня выписали и надо было только приходить на разговоры, я каждый раз думал об этой дурочке, она вылетела в коридор, когда я догадался открыть дверь
получилось ли у нее вернуться домой? не у всех же получается
вот я, например, домой даже дозвониться не могу
То : Mr. Chanchal Prahlad Roy,
Sigmund-Haffner-Gasse 6 A-5020 Salzburg
From: Dr. Jonatan Silzer York,
Golden Tulip Rossini, Dragonara Road,
St Julians STJ 06, Malta
Mдrz, 16
Чанчал, ты с ума сошел.
Я получил февральский номер Экспериментальной биологии, где опубликована твоя статья, вернее, моя статья о стволовых клетках, под которой ты поставил свое имя. Та часть, которую ты приписал от себя, поражает дилетантской уверенностью в собственной правоте. Результаты опытов притянуты за уши, описания неряшливы, все сделано второпях и небрежно подогнано. Чанчал, я тебя не узнаю. Не научный отчет, а конура из гнилых досок. Наполовину липовых.
Во всем этом есть какой-то Spaltung, противоречие, трещина. Я внезапно ощутил, что совсем не знаю тебя. Что тот коричный, гладкий, смущенный Чанчал, которого я поил вином изо рта и растирал джонсоновским маслом, обратился в неизвестное мне существо с беспощадной миной и потрескавшейся кожей, и теперь мне, как персонажу Алисы, остается только два способа просохнуть от слез: или выслушать твои самые сухие на свете объяснения,[68] или… но про это или мне и думать страшно, дитя мое.
Если это часть твоей новой стратегии, о которой ты не успел или не соизволил поставить меня в известность, то прошу тебя — объяснись немедленно. Если же это то, о чем я теперь думаю… но я отказываюсь об этом думать. И все же думаю. Представляю тебя голым, бегущим по темному саду от стражников[69] и понимаю, что ты светишься в этой темноте, дитя мое. Ты не способен на страшное, ведь я знаю тебя — ты способен на многое, о да, но не на Treubruch.
Куда ты торопился, мальчик мой?
И — ради всего святого — зачем ты это сделал?
Ждать твоих объяснений по почте я не могу, позвони мне вечером! В обратном случае я прилечу в Зальцбург первым же рейсом завтра к полудню.
Й.
МОРАС
март, 19солнце окривело и стало месяцем, когда на глаз ему прыгнула сердитая лягушка, его нелюбимая жена, — это если верить американским индейцам, а с чего бы им врать? это еще что, сыну месяца женщина-змея заползла в анус, за то, что он ее терпеть не мог, так и умер с нелюбимым телом в заднице, вот это я понимаю — плата за равнодушие
это вам не простудный deinen Mund an meinen Mund с земляничным сиропом, говорит фиона, она никого не любит, ее же все любят: и вечно недовольный фармацевт, и нарядный македонец, и задумчивый вдовец, и даже я, немного
март, 20
мир полон пожилых загорелых женщин и пожилых загорелых мужчин, их всегда больше, чем всех остальных, так соблюдается необходимая пропорция, а я — молодой и белокожий — знай держу клюв по ветру, как тот мертвый зимородок на шнурке из короля лира, или это был кристофер марло? когда я болел, разные люди говорили мне о втором морасе, которого они любили меньше, чем меня, хотя не исключено, что другие разные люди любили больше того, второго мораса, и тоже говорили ему об этом
жаль, что я выздоровел и не успел с ним познакомиться
март, 21
вчера фиона положила руку мне на колено, и я насторожился
весь этот худосочный брайль телесной любви — лишь повод к печали и убийственной настороженности
но ведь надо попробовать, говорит она
думаю, что она уже пробовала с йонатаном или профессором
странно, должно быть, трогать женщину, понимая, что ее уже трогал кто-то другой
и уши ее так же просвечивали розовым на слабом мартовском солнце, и кровь насыщала ткани и раскачивала сосуды, как алый лунный прилив раскачивает землю, и все такое прочее, да? не хочу — tous les excuse sont bons[70]
ДНЕВНИК ПЕТРЫ ГРОФФ
20 мартаТак. Пришел ответ из архива, где работает профессор Форж.
Поразительно небрежные люди! Даже не потрудились сделать копию с рукописи, которой я интересовалась.
Некий др. С.Ф. Майзель в невыносимо снисходительной манере объясняет мне, что такого рода справки о служащих архив давать не уполномочен.
И что, мол, если меня интересует вся работа, находящаяся в данный момент на столе уважаемого др. Форжа, известного эксперта-медиевиста — посмотреть медиевиста в словаре! — то он хотел бы видеть официальное обвинение, предъявленное его коллеге, причем не за подписью младшего помощника инспектора, а заверенное как минимум начальником полиции.
Интересно, кого он представляет в роли как максимум'?
Апостола Петра с ключами от неба?
Пришло письмо из Сент-Морица — да уж, лучше поздно, чем никогда.
Франсуа из галереи с непроизносимым названием пишет, что Эжен Лева по счастливой случайности стал владельцем редкого собрания фотографий — это я, положим, и без него знаю — и намеревался их продать как можно быстрее.
Вот это уже новость. Фотографии, присланные в галерею, где работает означенный Франсуа, были им отправлены назад в Бордо специальной почтой и пропасть не могли. Ага, это тот самый конверт с пузырьками из квартиры Лева в районе Сен-Пьер.
Еще он пишет, что стоимость фотографий довольно велика, хотя это зависит от аукциона, скорости продажи, количества дублей и еще какой-то профессиональной ерунды.
Выходит, они достались жене — Лилиан Лева.
И она собирается демонстрировать их публике, нимало не стесняясь? Но ведь попасть к ней они могли только путем кражи? Вопрос: до или после гибели Эжена Л.?
Полные потемки: месье Лева ворует чашу, которую, как утверждает доктор Расселл, и так отдали ему на хранение. Мадам Лева ворует фотографии, которые, безо всякого сомнения, достались бы ей и так — по наследству. Муж и жена — одна сатана, сказала бы моя Вероника.
Я, впрочем, тоже так думаю.
В то же время профессор Форж говорит, что в кенотафе — прекрасное словечко, надо запомнить — не было найдено ни одного мало-мальски интересного предмета.
Может ли почтенный ученый хладнокровно врать полиции?
Еще как может.
27 марта
Ну вот, я оказалась права! С этими археологами все не так просто, как утверждает дядя Джеймисон!
Прошлой ночью доктор экспедиции покончил с собой.
То есть это инспектор Аккройд так думает.
Мне же совершенно ясно, что это третье убийство в деле археологов, осталось только собрать ускользающие факты и разобраться в смысле всех совпадений.
Между тем камраду Аккройду отдали мое дело, теперь его сочли слишком серьезным для младшего помощника старшего инспектора, но я не намерена расслабляться, несмотря на настойчивые Аккройдовы советы. Пока Медленный Эл вникнет во все обстоятельства, я успею разоблачить злодейство, тем более что в конце археологического туннеля уже мерещится свет.
Доктор Йорк был убит хитроумнейшим способом, такого не найдешь даже в учебнике криминалистики: его закрыли в комнате, где камин топился ветками белого олеандра, вот ведь ядовитая дрянь!
Этих кустов полным-полно в гостиничном саду, как у них еще все садовники не умерли, не понимаю. Горничная утверждает, что Йорк провел в номере весь вечер, два раза заказывал в номер ром, первый раз дал слишком щедрые чаевые гарсону, а во второй раз не открыл, и парню пришлось поставить поднос под дверью.
Поднос с бутылкой и засохшим лимоном на тарелочке так и стоял в коридоре, когда вызвали полицию. Подлый Аккройд мне даже не позвонил, и я приехала полчаса спустя, когда тело доктора уже забрали, а инспектор ползал с умным видом по комнате, где еще пахло сладковатым дымком. Окна были нараспашку, и в номере гулял зимний ветер с моря.
Золу из камина выгребли, зачем-то сняли постельное белье и тоже увезли, на голом цветастом матрасе явственно виднелось черное пятно крови в форме каракатицы.
— Старая кровь! — усмехнулся Аккройд, поймав мой взгляд. — Какой-то девственнице здесь открыли ворота в рай!
Что, черт побери, он этим хотел сказать?
Без даты
За телом Йонатана Йорка никто не приехал, и его похоронили за государственный счет на кладбище Аддолората.
Если я умру когда-нибудь в чужой стране, пусть меня сожгут. А пепел развеют над морем. А если там не будет моря, то над рекой или прудом, пруды-то везде есть.
После похорон мы с доктором Расселл заехали в Паоло выпить вина — помянем печального Йорика, сказала она, надеюсь, местная полиция нам простит. Когда она хмурится, вокруг рта проклевываются трещинки, будто на белой глине. Сначала мы пили молча и грызли сухарики, потом она спросила меня, зачем я приехала, ведь я видела покойного Йорка только пару раз, да и то в участке.
— Зато нас там было двое, — сказала я. — А так бы вы были одна.
Не могла же я ей сказать, что люблю это кладбище. Точнее, не само кладбище, а парк, который разбили на вершине холма, там липовые длинные аллеи и всегда очень тихо. Надгробные плиты сверху выглядят как гранитные ступени пирамиды, тысячи разноцветных ступеней.
Мне приходилось бывать там раньше, у нашей семьи даже есть своя часовня, маленькая, терракотового цвета. Поэтому я сказала в конторе, что еду на похороны по делу Йорка, завела свою Сузуки Эскудо — Аккройд называет ее корабль пустыни за зуммер превышения скорости, который после ста километров начинает пищать, — и поехала в Санта-Лючию одна. А никакого дела Йорка и нет вовсе.
Йорка зарыли, дело закрыли.
То : Mr. Chanchal Prahlad Roy,
Sigmund-HafTner-Gasse 6 A-5020 Salzburg
From: Dr. Jonatan Silzer York, Golden Tulip Rossini,
Dragonara Road, St Julians STJ 06, Malta
Mдrz.22
Чанчал! Ты не отдаешь себе отчета в том, что натворил. Какой-то бред, Hirngespinst ! Ты сделал мне больно. И ты все, абсолютно все испортил.
Мы должны поговорить безотлагательно.
Пойми, ты остаешься один и теперь я не смогу тебя защитить. Если то, о чем говорится в твоей статье, — правда, на тебя обрушится свод небесный и доктор Фрейзер, что практически одно и то же.
Лучшее, что ты можешь предпринять, это уйти из клиники, подчистить все следы и приехать ко мне сюда. Самое худшее — это молчать и делать вид, что тебя не существует.
Йорк
ФИОНА — ОСКАРУ
(Записка, оставленная у портье)Профессор, не пишите мне больше о своем жезле, ради бога. Иногда жезл — это просто жезл, и все тут.
Сегодня он похож на волшебный тирс Диониса, Увенчанный еловой шишкой и обвитый плющом, защищающим от огня.
Завтра — на кадуцей Меркурия, наводящий магический сон.
Следующим просветлением, полагаю, станет ореховый прутик или ветка поющего дерева, незаменимые для поиска сокровищ, потерянных ключей и мобильных телефонов.
И вообще, в последнее время меня изрядно утомляет тема т. н. артефактов.
Вы требуете от меня поддерживать с вами дискуссию на тему, о которой — по вашей же вине, осмелюсь заметить, — я знаю не больше, чем ваша горничная в отеле. Она ведь тоже видит только папку с бумагами на вашем столе, а не ее содержимое!
Что до жемчужины, то я могу ответить на ваш вопрос: я изучила ее подробно, никаких знаков или указующих царапин другого рода не обнаружив.
Смена обличья, о которой вы говорите, не приходила мне в голову, но, подумав хорошенько, я пришла к выводу, что если бы решилась на подобную эскападу, то выбрала бы красивую толстую белку или белокурого эфеба. Шутка.
Bien а vous,
Фиона Рассел
ДНЕВНИК ПЕТРЫ ГРОФФ
29 марта— Уезжайте, — сказала я Фионе Расселл, когда мы хоронили доктора. — Они больше не могут вас задерживать.
Теперь целый день думаю, почему я сказала они! Ведь я — это тоже они. Неужели я разлюбила свою работу?
Когда я закончила колледж, двоюродный дядя Джеймисон пришел к нам и сказал маме, что берет меня к себе.
— Петру нужно быстро выдать замуж, — подслушала я, выключив King Crimson у себя в комнате.
Они говорили в гостиной, а моя комната выходила окном на террасу, вечер был душный, и слышно было каждую мошку, не то что дядю Джеймисона, про которого Вероника говорила, что он трубит в шофар и может обрушить стены Иерихонские.
Вероника вообще знала много всяких слов, которые мне приходилось записывать и потом искать в интернете.
Почему меня надо было быстро выдать замуж, я так и не узнала, но это у них все равно не получилось.
30 марта
Аккройд занимается кражей бриллиантов в отеле Радиссон и ходит на ланчи с агентом из страховой компании.
А я никак не могу успокоиться, все время думаю про археологов.
Это дело похоже на головоломку, перемешанную из двух разных коробок, — всю ночь складываешь кусочки, а картинка не получается. То есть получается, конечно, но уж больно страшная.
Итак, что у меня есть: стрела, которая убила Надью Блейк, разбитая глиняная чаша, которую нашли в строительной яме рядом с телом Лева, — осколки, аккуратно завернутые в коричневую бумагу, и золотая ящерица доктора Йорка, которая теперь красуется на столе Аккройда, приклеенная суперклеем к пресс-папье.