Страница:
Пойду к профессору, все равно спать не смогу, меня просто раздирают предчувствия, вот если бы Вероника была дома…
Позвоню ей, пожалуй, спрошу, что теперь делать.
И еще — не хочет ли она попробовать заново.
ипе exception
о чем я думаю? я сплю, я заснул с книжкой в руке, барочный журавль с камушком в лапе, камушек выпал, и — c ' estsans espoir — сижу на подоконнике, с поджатыми ногами и распростертыми крыльями, как гипсовый мальчик на могиле уайльда, тем временем кухонный жар поднимается с первого этажа и заполняет собой темноту, а хлопковые комья бессонницы разбегаются по комнате, будто части осириса по Средиземноморью
что я люблю, так это находить вещи на ощупь, в детстве даже в спальню входил, зажмурившись на пороге, расставив руки, предметы обретают незавершенность, когда на них натыкаешься в темной комнате, я тогда боялся ослепнуть — прочел у фрезера про змею, что слепнет, если перед ней подержать изумруд, и думал, что найдется камень и для меня и надо быть осторожным твое тело — брайль для новичков, сказал я фионе в тот вечер, эти ее мурашки, потертости, впадинки, их можно читать, улыбаясь в темноте, вчера я снова поймал себя на этом и обрадовался, раньше я никогда не улыбался в темноте, это, наверное, такое же забытое людьми действие, как отпирать ключом тяжелые переплеты из старинной кожи
без даты
слишком много герцогинь
тогда, в марте, фиона пришла вся мокрая, и мы грелись у газовой плиты и говорили о белках, то есть она говорила — мне и сказать было нечего, все, что я знаю о белках, уложится в строчку из старшей эдды — распря между орлом и драконом на дереве иггдрасиль
смотри-ка! вся наша команда поместится на этом ясене, смеялась фиона, я — рыжий медиатор, сеющий раздоры, сам того не желая, оскар — самолюбивый орел, йонатан — линялый ястреб, сидящий у орла между глаз, француз и густав — вечно голодные олени с дубовыми кончиками рогов, а бедная надья — коза хейдрун, разумеется!
а кто же тогда дракон, живущий в корнях, спросил я, а дракон — это ты! ну какой же я дракон, я бы еще согласился на бальдра, того парня, что умер от побега омелы, или уж на банку священного меда, но фиона неумолима
она показала мне письмо от йонатана со словами da du ganz undgarverdorben bist — так как ты насквозь испорчена, — и мы снова смеялись, а теперь все умерли, даже йонатан, остались безумная жесткокрылая птица оскар и притихший густав, но они почти не выходят из своих комнат, а я, похоже, вспомнил еще один язык — немецкий, это оттого, что кончились розовые таблетки?
без даты
читать нельзя помиловать
вот что, что делать, если совокупность монологов составляет не хор персидских старейшин никакой, а разговор опустившихся мойр в пыльном углу небосвода, деловито размахивающих пропитанными ницшеанской хлоркой ноздреватыми губками
если жаркий зимний задыхающийся текст распускается, зацепившись за мягкий гвоздь устаревшего желания, и все теперь не то, и на тот же гвоздь персонаж деловито вешает деревянные, натирающие спину крылья: роль посланца астирии ему не по нраву, но напрасное семя пролито, и надо мучить тех, кого надо мучить
From: Dr. Fiona Russell, Trafalgar Hotel,
Trafalgar 35, 28010 Madrid, Spain
For Moras, Golden Tulip Rossini,
Dragonara Road, St Julians STJ 06, Malta
…Продолжаю, не дождавшись твоего ответа, горничная принесла мне запас бумаги и стопку конвертов с картинкой — барочная базилика Сан-Мигель. Это на улице Сан-Хусто, совсем недалеко от моей гостиницы.
Так вот, милый Мо, после потери одного из артефактов мы, натурально, заговорили о судьбе остальных. Видишь ли, коллекция — условная коллекция, так как предметы явно не имели друг к другу никакого отношения, — может стоить немалых денег, если продавать ее с умом и в частные руки. Мне и в голову не приходило сомневаться в честности людей, которым я доверила ее на хранение, ведь наш договор с профессором не обещал никаких недоразумений: он просил дать ему возможность изучить найденное, что бы это ни было — рукопись, оружие, украшения, — после чего я могла ими располагать по своему усмотрению.
Когда после несчастного случая на раскопках полиция вознамерилась осмотреть отель, точнее, номер Оскара и Надьи, профессор собрал нас у себя и настоял на том, чтобы предметы — кстати, спасенные от изъятия не кем иным, как Густавом, правда же, он умница? — были спрятаны до тех пор, пока шум не уляжется. С этим я еще могла согласиться.
После нелепой смерти СаВа, когда напряжение увеличилось и все мы к тому же застряли на острове на неопределенное количество времени, меня стали одолевать сомнения.
Помнишь, я просила тебя взять кое-что на хранение? Ты еще сказал, что твой дом сгорел и в нем нет места даже для тебя самого.
Cacciaballе, бессовестный мальчишка. Поверь, я хотела перепрятать артефакты не потому, что так сильно не доверяла своим друзьям по несчастью. Дело в другом: мною овладело странная, неизъяснимая, настойчивая уверенность — предметы из кладовой Иоанна должны оказаться вместе. Иначе что-то пойдет не так.
Что именно и как понять это не так, я затруднилась бы объяснить и самой себе.
Тогда, в номере у Оскара, я твердо сказала, что вещи принадлежат музею, оплатившему экспедицию, и на мне лежит ответственность за их доставку в целости и сохранности.
— Вещи принадлежат мальтийскому государству! — поправил меня профессор со своей невыносимой улыбочкой. — Вы вскрывали камеру, не имея на руках мало-мальски приличного разрешения. Если же вы будете настаивать на своем праве, доктор Расселл, я сам позвоню инспектору Джеймисону и заявлю о находке с соблюдением всех формальностей. В таком случае артефакты не получит никто — кроме, разумеется, жалкого Национального музея, похожего на местную антикварную лавчонку.
Так и сказал, спокойно попивая свой остывший кофе. Представляешь, как я разозлилась?
Самое противное было то, что, глядя на них, сидящих вокруг заставленного чашками письменного стола, я понимала — все они предадут меня. Даже Густав, который уж точно был на моей стороне, отводил глаза, даже Густав.
Зря ты, кстати, так его невзлюбил. Он очень способный парень и непременно выбьется в люди, если перестанет так переживать по поводу своего восточноевропейского происхождения.
Но продолжим. Ты, конечно же, помнишь наш последний разговор, когда мы поехали на раскопки и битый час бродили там по дну земляной канавы?
Я рассказала тебе про рукопись и сказала, что свойства артефактов, описанные братом Иоанном, остались для меня несколько туманными… единственное, что я помнила из скупых объяснений профессора, — это то, что один из артефактов разрешает поглядеть в глаза ангелу, а второй дает своему владельцу возможность поменять обличье на то, которое он всегда хотел иметь. Понятия не имею, как такая игривая фольклорная идея пришла в голову безрадостному схоласту, но звучит завлекательно.
О.Ф. проговорился мне однажды, что сам толком не знает, какому предмету какое свойство полагается. Более того, он даже не знал, сколько предметов участвует в его мистическом паззле, последнее обстоятельство вызывает у меня скептическую улыбку. Впрочем, теперь, когда я разбираю свои записи в тепле и в безопасности, это классический случай l ' esprit de l ' escalier[93].
А тогда, на острове, зайдя в открывшуюся нам монастырскую кладовку, которую, вопреки моему прогнозу, так легко оказалось найти, я почувствовала, как восторженные мурашки побежали по ногам — еще бы! рукопись оказалась правдой! мы сделали это! ну… ты меня понимаешь, дружочек, не правда ли?
Особенно странным показалось мне то обстоятельство, что каждое слово, даже произнесенное шепотом, отдавалось с грохотом на весь подземный зал, как будто мячиком прыгая от стены к стене. Хотя я читала об этом сто тысяч раз. Да чего там, у меня даже билет на экзамене был с вопросом про Хал Сафлиени. Не смей улыбаться, это было не так давно, как тебе кажется!
Через час я встречаюсь с доктором С. X. Руисом из университета, чтобы обсудить возможность работы. Если меня устроят их условия, то на следующий учебный год я останусь в Мадриде, а ты приедешь ко мне из Барселоны — правда же? — и мы напьемся в моем любимом La Terraza на проспекте Alcalб, почище, чем папские прелаты. Каталонец Ферран Адриа открыл этот ресторан, чтобы приучить ленивых мадриленьо к дынной икре и пюре из зеленой фасоли с молочной пенкой.
Но тебя-то ведь этим не удивишь, верно?
Буду писать тебе завтра,
твоя Фиона
belotta
в материи заключена возможность, если верить перипатетикам
а им верить — так же, как исправленному, — приятно и уютно
выходит, растоптав желудь, мы уничтожаем возможность дуба
то есть ту, которую мы в силах себе представить
все утро думаю — сколько других возможностей уходит вместе с этим желудем? вы, доктор, скажете: в аристотелевской поэтике об этом есть — или то лишь было возможным, что состоялось? и будете правы
и в физике есть похожий вопрос, и в насмешливой ta meta ta physika, а что толку? этак я и сам могу спросить, но я вот что спрашиваю: если движение — красная, горячая стрелка, идущая от возможности к ее воплощению, то куда идет обратная стрелка — холодная, синяя?
энергия развоплощенной возможности, возможности с ледяным штыком минуса наперевес, или как это у Кэрролла? доплата за посылку с отрицательным весом… бррр
и еще — куда деваются другие возможности желудя, когда уничтожена эта… как ее… материнская плата?
я уже молчу про уток в центральном парке, на это и надеяться нечего
без даты
сегодня жарко, 25 градусов, но местные морщатся и кутаются в шарфы, на пляже ни души, берега желтеют нетронутым кадмием, море чернеет марсом и празеленью
на мальте все не как у людей: собаки здесь живут на крышах и лают оттуда, как оглашенные, на острове нет ни рек, ни ручьев, в автобусах нет дверей, дверные ручки чистят зубным порошком, у лодок глаза озириса, а улицы горбаты на манер сан-франциско — зато отовсюду видна вода и очевидно, что сицилия рядом
жаль, однако, что я здесь долго не задержусь
без даты
contrefaction
в Вильнюсе у меня был кудрявый и толстый лауринас, а здесь — всего только лысый esqueleto лоренцо
похоже, я неумолимо падаю в цене
попади я в больницу на горе гуннольва, доктора звали бы лейдольв-из-лощины, или нет — лоудмунд сварливый! или нет — льорунн сутулый! лоренцо отличается от лауринаса, как рыночный мурильо от нитяного коврика с маргаритками, у лоренцо кварцевый загар и хрустальные зрачки, наполненные водой, будто линзы в старинных телевизорах, он восседает за гипсовой стеной, подпирая висок гипсовым кулаком, лиловым и розовым от витражного солнца — вылитая был бы мария аннунциа-та палермская за пюпитром, если бы не лукавый отсвет иоаннитской подделки
лауринас держал на столе фляжку в пупырчатой коже, от фляжки пахло вильнюсским предместьем: длинным надкушенным батоном, сапогами и прошлогодней травой
в кабинете лоренцо пахнет арабской лавочкой, это оттого, что в ящике стола он держит кофейные зерна и кардамон, в шкафу — камфорное масло, а на окне — полумертвый куст ладанника
однажды я написал лауринасу письмо, но ответ от него пока не пришел
мне вообще не приходят никакие письма, разве что на ум
Часть третья
Позвоню ей, пожалуй, спрошу, что теперь делать.
И еще — не хочет ли она попробовать заново.
МОРАС
апрель, 19ипе exception
о чем я думаю? я сплю, я заснул с книжкой в руке, барочный журавль с камушком в лапе, камушек выпал, и — c ' estsans espoir — сижу на подоконнике, с поджатыми ногами и распростертыми крыльями, как гипсовый мальчик на могиле уайльда, тем временем кухонный жар поднимается с первого этажа и заполняет собой темноту, а хлопковые комья бессонницы разбегаются по комнате, будто части осириса по Средиземноморью
что я люблю, так это находить вещи на ощупь, в детстве даже в спальню входил, зажмурившись на пороге, расставив руки, предметы обретают незавершенность, когда на них натыкаешься в темной комнате, я тогда боялся ослепнуть — прочел у фрезера про змею, что слепнет, если перед ней подержать изумруд, и думал, что найдется камень и для меня и надо быть осторожным твое тело — брайль для новичков, сказал я фионе в тот вечер, эти ее мурашки, потертости, впадинки, их можно читать, улыбаясь в темноте, вчера я снова поймал себя на этом и обрадовался, раньше я никогда не улыбался в темноте, это, наверное, такое же забытое людьми действие, как отпирать ключом тяжелые переплеты из старинной кожи
без даты
слишком много герцогинь
тогда, в марте, фиона пришла вся мокрая, и мы грелись у газовой плиты и говорили о белках, то есть она говорила — мне и сказать было нечего, все, что я знаю о белках, уложится в строчку из старшей эдды — распря между орлом и драконом на дереве иггдрасиль
смотри-ка! вся наша команда поместится на этом ясене, смеялась фиона, я — рыжий медиатор, сеющий раздоры, сам того не желая, оскар — самолюбивый орел, йонатан — линялый ястреб, сидящий у орла между глаз, француз и густав — вечно голодные олени с дубовыми кончиками рогов, а бедная надья — коза хейдрун, разумеется!
а кто же тогда дракон, живущий в корнях, спросил я, а дракон — это ты! ну какой же я дракон, я бы еще согласился на бальдра, того парня, что умер от побега омелы, или уж на банку священного меда, но фиона неумолима
она показала мне письмо от йонатана со словами da du ganz undgarverdorben bist — так как ты насквозь испорчена, — и мы снова смеялись, а теперь все умерли, даже йонатан, остались безумная жесткокрылая птица оскар и притихший густав, но они почти не выходят из своих комнат, а я, похоже, вспомнил еще один язык — немецкий, это оттого, что кончились розовые таблетки?
без даты
читать нельзя помиловать
вот что, что делать, если совокупность монологов составляет не хор персидских старейшин никакой, а разговор опустившихся мойр в пыльном углу небосвода, деловито размахивающих пропитанными ницшеанской хлоркой ноздреватыми губками
если жаркий зимний задыхающийся текст распускается, зацепившись за мягкий гвоздь устаревшего желания, и все теперь не то, и на тот же гвоздь персонаж деловито вешает деревянные, натирающие спину крылья: роль посланца астирии ему не по нраву, но напрасное семя пролито, и надо мучить тех, кого надо мучить
From: Dr. Fiona Russell, Trafalgar Hotel,
Trafalgar 35, 28010 Madrid, Spain
For Moras, Golden Tulip Rossini,
Dragonara Road, St Julians STJ 06, Malta
…Продолжаю, не дождавшись твоего ответа, горничная принесла мне запас бумаги и стопку конвертов с картинкой — барочная базилика Сан-Мигель. Это на улице Сан-Хусто, совсем недалеко от моей гостиницы.
Так вот, милый Мо, после потери одного из артефактов мы, натурально, заговорили о судьбе остальных. Видишь ли, коллекция — условная коллекция, так как предметы явно не имели друг к другу никакого отношения, — может стоить немалых денег, если продавать ее с умом и в частные руки. Мне и в голову не приходило сомневаться в честности людей, которым я доверила ее на хранение, ведь наш договор с профессором не обещал никаких недоразумений: он просил дать ему возможность изучить найденное, что бы это ни было — рукопись, оружие, украшения, — после чего я могла ими располагать по своему усмотрению.
Когда после несчастного случая на раскопках полиция вознамерилась осмотреть отель, точнее, номер Оскара и Надьи, профессор собрал нас у себя и настоял на том, чтобы предметы — кстати, спасенные от изъятия не кем иным, как Густавом, правда же, он умница? — были спрятаны до тех пор, пока шум не уляжется. С этим я еще могла согласиться.
После нелепой смерти СаВа, когда напряжение увеличилось и все мы к тому же застряли на острове на неопределенное количество времени, меня стали одолевать сомнения.
Помнишь, я просила тебя взять кое-что на хранение? Ты еще сказал, что твой дом сгорел и в нем нет места даже для тебя самого.
Cacciaballе, бессовестный мальчишка. Поверь, я хотела перепрятать артефакты не потому, что так сильно не доверяла своим друзьям по несчастью. Дело в другом: мною овладело странная, неизъяснимая, настойчивая уверенность — предметы из кладовой Иоанна должны оказаться вместе. Иначе что-то пойдет не так.
Что именно и как понять это не так, я затруднилась бы объяснить и самой себе.
Тогда, в номере у Оскара, я твердо сказала, что вещи принадлежат музею, оплатившему экспедицию, и на мне лежит ответственность за их доставку в целости и сохранности.
— Вещи принадлежат мальтийскому государству! — поправил меня профессор со своей невыносимой улыбочкой. — Вы вскрывали камеру, не имея на руках мало-мальски приличного разрешения. Если же вы будете настаивать на своем праве, доктор Расселл, я сам позвоню инспектору Джеймисону и заявлю о находке с соблюдением всех формальностей. В таком случае артефакты не получит никто — кроме, разумеется, жалкого Национального музея, похожего на местную антикварную лавчонку.
Так и сказал, спокойно попивая свой остывший кофе. Представляешь, как я разозлилась?
Самое противное было то, что, глядя на них, сидящих вокруг заставленного чашками письменного стола, я понимала — все они предадут меня. Даже Густав, который уж точно был на моей стороне, отводил глаза, даже Густав.
Зря ты, кстати, так его невзлюбил. Он очень способный парень и непременно выбьется в люди, если перестанет так переживать по поводу своего восточноевропейского происхождения.
Но продолжим. Ты, конечно же, помнишь наш последний разговор, когда мы поехали на раскопки и битый час бродили там по дну земляной канавы?
Я рассказала тебе про рукопись и сказала, что свойства артефактов, описанные братом Иоанном, остались для меня несколько туманными… единственное, что я помнила из скупых объяснений профессора, — это то, что один из артефактов разрешает поглядеть в глаза ангелу, а второй дает своему владельцу возможность поменять обличье на то, которое он всегда хотел иметь. Понятия не имею, как такая игривая фольклорная идея пришла в голову безрадостному схоласту, но звучит завлекательно.
О.Ф. проговорился мне однажды, что сам толком не знает, какому предмету какое свойство полагается. Более того, он даже не знал, сколько предметов участвует в его мистическом паззле, последнее обстоятельство вызывает у меня скептическую улыбку. Впрочем, теперь, когда я разбираю свои записи в тепле и в безопасности, это классический случай l ' esprit de l ' escalier[93].
А тогда, на острове, зайдя в открывшуюся нам монастырскую кладовку, которую, вопреки моему прогнозу, так легко оказалось найти, я почувствовала, как восторженные мурашки побежали по ногам — еще бы! рукопись оказалась правдой! мы сделали это! ну… ты меня понимаешь, дружочек, не правда ли?
Особенно странным показалось мне то обстоятельство, что каждое слово, даже произнесенное шепотом, отдавалось с грохотом на весь подземный зал, как будто мячиком прыгая от стены к стене. Хотя я читала об этом сто тысяч раз. Да чего там, у меня даже билет на экзамене был с вопросом про Хал Сафлиени. Не смей улыбаться, это было не так давно, как тебе кажется!
Через час я встречаюсь с доктором С. X. Руисом из университета, чтобы обсудить возможность работы. Если меня устроят их условия, то на следующий учебный год я останусь в Мадриде, а ты приедешь ко мне из Барселоны — правда же? — и мы напьемся в моем любимом La Terraza на проспекте Alcalб, почище, чем папские прелаты. Каталонец Ферран Адриа открыл этот ресторан, чтобы приучить ленивых мадриленьо к дынной икре и пюре из зеленой фасоли с молочной пенкой.
Но тебя-то ведь этим не удивишь, верно?
Буду писать тебе завтра,
твоя Фиона
MОPAC
без датыbelotta
в материи заключена возможность, если верить перипатетикам
а им верить — так же, как исправленному, — приятно и уютно
выходит, растоптав желудь, мы уничтожаем возможность дуба
то есть ту, которую мы в силах себе представить
все утро думаю — сколько других возможностей уходит вместе с этим желудем? вы, доктор, скажете: в аристотелевской поэтике об этом есть — или то лишь было возможным, что состоялось? и будете правы
и в физике есть похожий вопрос, и в насмешливой ta meta ta physika, а что толку? этак я и сам могу спросить, но я вот что спрашиваю: если движение — красная, горячая стрелка, идущая от возможности к ее воплощению, то куда идет обратная стрелка — холодная, синяя?
энергия развоплощенной возможности, возможности с ледяным штыком минуса наперевес, или как это у Кэрролла? доплата за посылку с отрицательным весом… бррр
и еще — куда деваются другие возможности желудя, когда уничтожена эта… как ее… материнская плата?
я уже молчу про уток в центральном парке, на это и надеяться нечего
без даты
сегодня жарко, 25 градусов, но местные морщатся и кутаются в шарфы, на пляже ни души, берега желтеют нетронутым кадмием, море чернеет марсом и празеленью
на мальте все не как у людей: собаки здесь живут на крышах и лают оттуда, как оглашенные, на острове нет ни рек, ни ручьев, в автобусах нет дверей, дверные ручки чистят зубным порошком, у лодок глаза озириса, а улицы горбаты на манер сан-франциско — зато отовсюду видна вода и очевидно, что сицилия рядом
жаль, однако, что я здесь долго не задержусь
без даты
contrefaction
в Вильнюсе у меня был кудрявый и толстый лауринас, а здесь — всего только лысый esqueleto лоренцо
похоже, я неумолимо падаю в цене
попади я в больницу на горе гуннольва, доктора звали бы лейдольв-из-лощины, или нет — лоудмунд сварливый! или нет — льорунн сутулый! лоренцо отличается от лауринаса, как рыночный мурильо от нитяного коврика с маргаритками, у лоренцо кварцевый загар и хрустальные зрачки, наполненные водой, будто линзы в старинных телевизорах, он восседает за гипсовой стеной, подпирая висок гипсовым кулаком, лиловым и розовым от витражного солнца — вылитая был бы мария аннунциа-та палермская за пюпитром, если бы не лукавый отсвет иоаннитской подделки
лауринас держал на столе фляжку в пупырчатой коже, от фляжки пахло вильнюсским предместьем: длинным надкушенным батоном, сапогами и прошлогодней травой
в кабинете лоренцо пахнет арабской лавочкой, это оттого, что в ящике стола он держит кофейные зерна и кардамон, в шкафу — камфорное масло, а на окне — полумертвый куст ладанника
однажды я написал лауринасу письмо, но ответ от него пока не пришел
мне вообще не приходят никакие письма, разве что на ум
Часть третья
КАМЕННЫЙ АНГЕЛ.
apokatastasis
To : Patricia Leie,
Lieven and Rene Leie, St Baafsplein 24 A 9000
Gent — Belgium
без даты
Чесночок, дорогая Пэт, почему молчишь? Пишу тебе на адрес твоей сестры просто в жутком отчаяньи: сначала я думала, что тебя полиция повязала и ты свидетель тоже. Потом — прочла газеты — поняла, что тебя не нашли, потому что искали меня тоже и стала ждать, что вернешся. Когда хусейн сказал что приехала полиция и к соседу пришла тетка в форме, я подумала, что это за нами. Толстая, переваливается чисто утка и жопа обтянута аж по швам трещит, я в окно видела. Хорошо что ты ушла, дорогая Патрисия. А я как дура привязаная висела. Пока не снял полицейский. Отвязал пояс хусейновый и по заднице хлопнул. Ублюдак. Ты ушла умница. Когда хусейн сказал что пришла эта тетка. Ты сразу ушла, а я думала, что он бы не заплатил если бы обе ушли. Ты же знаеш как мне позарез. А она сидела там полтора часа, я слушала все. Она дура, тетка эта, хоть полицейская. Визжала как овца резаная, а он спокойно так бубнил. Хусейн тоже слушал, он то и дело за дверью стоял. Но мне и на кровати слышно было. Она говорила, что он мол игру ведет и что вор. Чушь собачья.
Mo про него говорил, что професор чего-то-там медиумист, и еще латынь.Ты еще говорила, что он высакомерный, наверно наркотики продает. Но это не причем. Он точно профессор. Морас врать не будет, он к нему в экспидицию намыливался, а професор его не взял, потому что думал он педик.
Извини за ошибки, пишу в кафэ на морском вокзале, уезжаю навсегда, у меня остались твои перчатки те красные и коробка с пахучими мылами, я взяла, если что. А платья сложила в чемодан. (За квартиру я заплатила, ни беспокойся, Пэтти). Еще она говорила, что не все так просто ему сойдет и что она нашла улики. Этот ее спрашивал, что на шее у нее такое. И говорил что красивая штука и дай посмотреть. Она дала наверное, потому что он обрадовался и говорил что мол чудесная вещь и выпьем коньяку. Вот не думала что такую выдру стоит поить. Она бы еще приплатила ему если што. Потом тихо стало, наверное получилось у них. А потом професора убили Все Сразу. Когда полиция начала орать и ломиться, что здесь Приступник. Туда к нему в дверь, к этому профессору. Хусейн страшно испугался и стал за нашей дверью. Слышно все потому что фанера дешевая. Гостиница эта барахло. Не то что в плазе тогда, помнишь? Професор тоже орал, что ничего не знает и что давайте ордер. Они давай орать что у него инспектор ихний в комнате, это тетка наверное. Он тогда сказал. Что нет никого и что безобразие и будет жаловаца, а они, что открывай козел и все такое. Уже надо было открыть, потому что когда так говорят, значит начнут ломать дверь.
Знаешь, кончается бумага, мне в кафэ дали а больше нету — я тебе еще напишу, как до места доберусь. Короче Хусейн стал палить и они стали палить. Я убежать не могла из-за пояса этого, мне в руки впилось до сих пор болит. А Хусейн говорит это за мной за мной! то есть за ним, и дверь как пнет и давай палить. И те давай палить, аж душно стало. А это вовсе не за ним было, а просто так.
И пристрелили профессора дырок шесть наверное почом зря, а меня забрали но отпустили. Только бумаги подписала, но ты же знаеш что мне туда нельзя из-за старого. За мной восемь лет еще если што.
Целую тебя глупый чесночёк и не прячся про тебя ничего не знают. У меня все хорошо, просто чудно, Венсан вышел из тюрьмы и выиграл в лотерею такую эмалевую штуку для бутербродов и отдал мне насовсем. Надеюсь ты в порятке и при деньгах.
Магда и целую
То: др. Фиона Рассел
russellfiona @ hotmail . com
From: Густоп
gzemeroz@macedonia. eu. org
без даты
Фиона, я не мальчик, а ты не девочка. Моя жизнь не приклеена почтовой маркой к открытке с видом монастыря Святого Джована Бигорского. А я не приклеен к твоему полевому расписанию. Ехать с тобой и Демарестом в Гватемалу? Да ты с ума сошла. Тебе нужен мальчик на побегушках? А мне нужно опубликовать монографию в две тысячи шестом, не позднее.
Я получил приглашение из университета Шеффилда, мне нужна рекомендация. Надеюсь, ты стиснешь зубы и подпишешь ее. Текст прилагаю.
ГЗ
14 апреля
Спасибо, дорогая, я знал, что ты меня не подведешь. Скажу тебе без лишних экивоков: если моя статья пройдет по конкурсу в Шеффилде, я получу то, что должен был получить еще год тому назад. К тому же албанский храм третьего века посылает мне мерцающие сонные сигналы, там — в селе Чапарлы — стены по полтора метра и готовая — на серебряном чеканном блюдечке — защита PhD, он ждет меня, недаром я родился не где-нибудь, а на виа Эгнатия, в Древней Лихниде.
Если же я не пройду, то — take ту word — брошу все, уеду домой и наймусь реставрировать фрески в церкви Свети Климент.
Прости, если я писал тебе грубости, это все проклятый мистраль, от него у меня раскалывается голова и на языке свинцовый привкус. Вероятно, я совершил ошибку, не покинув остров сразу же вслед за тобой. Сижу без гроша, в отеле шныряют полицейские, профессор Форж ни с кем не разговаривает, отсиживается у себя в номере, а ведь я остался из-за него, мне хотелось понять суть его затеи, ведь это не игрушки — это благодарная тема! Мы могли бы вместе написать статью, ведь я участвовал в раскопках с самого первого дня. Но ни ты, ни он не пожелали сказать мне больше, чем сказали.
Вчера я встретил его за завтраком и попытался разговорить.
— Мы с вами остались вдвоем, — сказал я, — не пора ли посвятить меня в подробности, которые известны уже всему отелю, включая белл-боев, и только я по-прежнему остаюсь в неведении и в недоумении.
Видела бы ты, как он на меня посмотрел!
— Нет никаких подробностей, — сказал он, поднимаясь из-за столика и оставляя недопитую чашку кофе. — Вы получили то, что вам полагалось. Вот и держитесь за это покрепче.
Означало ли это, что я могу использовать вещицу в своих личных целях? Или ты включила ее в формальную опись? Я не совсем понял условия, на которых раздавались эти штуки. Каждому по одной? То есть те, что принадлежали французу и доктору, должны перейти к нам?
Теперь они в полиции, я полагаю, но ты ведь можешь затребовать находки обратно после окончания следствия. Фиона, я знаю, что ты сейчас поморщилась, но подумай: одна только трубка с саламандрой, доставшаяся доктору, могла бы прокормить целую экспедицию в течение недели.
Зеркало же, в которое я гляжусь каждый день, спокойно, как озерная гладь, и не показывает ни одного, даже завалящего чуда. Единственное волшебное подобие, что приходит мне в голову, это зеркало богини Аматэрасу, бронзовое Ятано-Кагами в форме лотоса…
Но каким боком наши побрякушки могут относиться к синтоизму? Где Ла Валетта и где провинция Исэ?
И еще — оно немного смахивает на этрусское зеркало из Келермеса, правда? Литое серебро, с одной стороны покрытое электровым листом в чеканке. Сплав золота и серебра, тебе это ничего не напоминает? Равновесное золото! У алхимиков, между прочим, соединение этих металлов в равных пропорциях означало срединную энергию, способную связать мужчину и женщину навсегда. Ты попалась, Фиона! Шучу, шучу.
Я сделал анализ — так, от скуки — это естественный сплав, приблизительно 75% золота, 25% серебра и меди. Из этого делали милетские, фокейские драхмы, лидийские монеты, не помню, как назывались. Жаль, что от ручки осталась только часть, но, судя по обломку хвоста, это была длинная чешуйчатая рыбина.
Китайцы считали, что зеркала приносят счастье в супружестве, но такого рода чудо не найдет себе места в моей жизни — я никогда не женюсь.
Напиши мне, что собираешься делать. Хорошо ли тебе с твоей новой личной причиной?
Густоп 3.
18 апреля
Фиона, ты меня удивляешь. Две страницы расуждений о зеркалах и ни слова о нас с тобой. Прикажешь снова величать тебя мисс Расселл?
Спасибо за чек, я его обналичил, заплатил долги в кафе и купил себе новую рубашку винного цвета, девочки в бутике напоили меня кофе и подарили шикарную костяную расческу с монограммой РК.
В твоем последнем письме какое-то непривычное напряжение, ты не болеешь? Или что-то неприятное случилось? Личная причина оказалась подлецом и негодяем? Ты ведь так и не ответила мне на вопрос. Как его хотя бы зовут?
Вообще-то я беспокоюсь, особенно странно звучит твое требование уехать с острова как можно быстрее. Ты ведь знаешь, что у меня билет на 28 апреля. Менять билет и лететь в холодный мокрый Лондон, где мне некуда деваться… зачем? Вот если бы ты позвала меня к себе в Мадрид! Моя комната в Челси освободится только первого мая, пару дней я могу пожить у приятеля, но неделю он, пожалуй, не выдержит. Так что я погреюсь тут еще немного, если это можно так назвать — сегодня только пятнадцать градусов. Зато солнечно и перестал дуть тоскливый мистраль. Ему, конечно, далеко до египетского хабуба — помнишь, тогда, в Мемфисе? — но мигрень от него жуткая.
Профессор Форж почти не выходит из номера.
Твой любимчик Морас сказал мне, что ему носят в номер еду и питье. Может, Оскара тоже мучает мистраль? Или неудача в его мальтийском предприятии? Ты ведь не считаешь такой уж удачей найденный по его указке кенотаф и несколько хорошеньких безделушек?
Они, разумеется, стоят немало, но теперь, когда их разделили на шестерых, градус накала заметно ослабел. К тому же большая часть в руках полиции. Между прочим, я так и не понял, зачем наш француз бегал ночью со своей чашей по портовой территории. Следователь заявила, что он, дескать, украл экспонат, но ведь чаша досталась ему из твоих рук.
Я помню этот день, когда вы с Форжем метались по его номеру, не зная, куда девать свои сомнительные сокровища, а мне никто и спасибо не сказал, хотя если бы ваш покорный слуга Густоп не спохватился и не вынес treasures в соседнюю камеру, полиция прибрала бы все в мгновение ока.
Больше всего меня удивило, что вы решили раздать их — всем сестрам по серьгам, — было же совершенно ясно, что это все равно что развеять по ветру. Француз весь трясся, когда получил свою чашу, я еще подумал, глядя на него: только Фиона ее и видела, снесет в антикварный и глазом не моргнет.
Что касается меня, то я готов вернуть тебе зеркало по первому требованию, в полиции я сказал, что артефактов было три — и все уже у них. Следователь по нашему делу выглядит перезрелой старой девой, читающей только Мальта Тудэй и дневники Бриджет Джонс.
Странно, что такое серьезное дело поручили явной дилетантке. Хотя — если посмотреть на все это через их криминальную замочную скважину, то все понятно — не произошло ведь ни одного убийства.
Эжен свалился в яму, Надья подставилась под самострел, а романтичный герр Йонатан сам развязал свой узелок, напившись ямайского рому. Кстати, ты обращала внимание на его руки? Я на них все время смотрел. Так могла бы разрастись дикая яблоня — слишком тонко, слишком длинно, но по-своему грациозно. Жаль старика, что-то в нем было, как сказал бы твой мальтийский дружок-полиглот, captivant.
Напиши мне, что ты об этом думаешь и веришь ли в магические свойства своего перстенька. Который тебе даже на палец не налез, ха-ха! моя рыжая принцесса на горошине, моя большелапая синдерелла.
Густоп
20 апреля
Сегодня не мог спать, подушка и та нагрелась, вспомнил нашу прошлогоднюю поездку в Пизу, сразу после Мемфиса. Не ожидал, что ты меня позовешь, говоря откровенно — я тогда ужасно растерялся. То есть я был уверен, что наша история закончится, как только последний рабочий в лагере получит расчет. И вдруг ты сказала: Поехали со мной. Посмотришь на Баптистерию Сан-Джованни. Там черепичный купол четырнадцатого века, и сумасшедшая акустика, и кафедра работы Пикколо Пизано. Видишь, я помню каждое слово.
Я поверил в это, только когда твоя ассистентка принесла мне билет. Нет, даже тогда не поверил. Мне казалось, что в аэропорту, возле стойки регистрации, ты вдруг рассмеешься и скажешь: а теперь, милый Густав, отправляйся-ка ты назад… И спасибо, что проводил.
Но ты не рассмеялась и в самолете сразу положила голову мне на плечо. Я помню духи, которыми пахли твои волосы, — Серж Лютен. Serge Lutens Un Bois Vanille. Я потом видел их на полочке в ванной. И твою пудреницу в бархатном футляре. Я еще подумал: как эта женщина, вечно по уши в вековой пыли и глине, месяцами болтаясь в поле, где горячая вода — это милость господня, v умудряется так одуряюще пахнуть и сиять лицом.
У тебя такая кожа, Фиона, просто не кожа, а белая замша. Ты моя замшевая лошадка. В конопушках.
Там, в отеле — у меня до сих пор в дорожной сумке лежит их гостевая карточка, вилла Locanda I ' Elisa ! — у меня первый раз защемило сердце от роскоши.
Ты еще смеялась, что я, как девчонка, щупаю шелковые шторы. Мне казалось, такого толстого сверкающего шелка не бывает.
Весь отель был как киношная декорация из фильма про династию Сафавидов.
А ты ходила по затканным гранатами синим исфаганским коврам босиком — как по земляному дну траншеи в каком-нибудь кургане.
Фиона, ты лучшее, что было в моей жизни. Все остальные женщины — просто куски бессмысленного мяса, поверь мне.
У меня была целая куча женщин, ты ведь знаешь, мне стоит только пальцем пошевелить.
Фиона, я хочу показать тебе Охридское озеро. И крепость Самуила, и храм Богородицы Перивлепты. И мозаичную базилику пятого века с описаниями четырех рек рая. Мы сможем жить у моей сестры, это в Вароше.
Ты никогда не купалась в таком озере, оно триста метров глубиной и семьсот над уровнем моря. Чистое как зеркало. Кажется, я выпил слишком много коньяку сегодня.
Завтра напишу тебе еще, рано утром.
Г.
я знаю одиннадцать способов не умереть с голоду, два я освоил в барселоне, остальные — здесь, самый простой — гостиничный — требует нахальства и дурацкой одежды вроде белой рубашки и цветастых бриджей, сойдут и льняные шорты с отворотами
Lieven and Rene Leie, St Baafsplein 24 A 9000
Gent — Belgium
без даты
Чесночок, дорогая Пэт, почему молчишь? Пишу тебе на адрес твоей сестры просто в жутком отчаяньи: сначала я думала, что тебя полиция повязала и ты свидетель тоже. Потом — прочла газеты — поняла, что тебя не нашли, потому что искали меня тоже и стала ждать, что вернешся. Когда хусейн сказал что приехала полиция и к соседу пришла тетка в форме, я подумала, что это за нами. Толстая, переваливается чисто утка и жопа обтянута аж по швам трещит, я в окно видела. Хорошо что ты ушла, дорогая Патрисия. А я как дура привязаная висела. Пока не снял полицейский. Отвязал пояс хусейновый и по заднице хлопнул. Ублюдак. Ты ушла умница. Когда хусейн сказал что пришла эта тетка. Ты сразу ушла, а я думала, что он бы не заплатил если бы обе ушли. Ты же знаеш как мне позарез. А она сидела там полтора часа, я слушала все. Она дура, тетка эта, хоть полицейская. Визжала как овца резаная, а он спокойно так бубнил. Хусейн тоже слушал, он то и дело за дверью стоял. Но мне и на кровати слышно было. Она говорила, что он мол игру ведет и что вор. Чушь собачья.
Mo про него говорил, что професор чего-то-там медиумист, и еще латынь.Ты еще говорила, что он высакомерный, наверно наркотики продает. Но это не причем. Он точно профессор. Морас врать не будет, он к нему в экспидицию намыливался, а професор его не взял, потому что думал он педик.
Извини за ошибки, пишу в кафэ на морском вокзале, уезжаю навсегда, у меня остались твои перчатки те красные и коробка с пахучими мылами, я взяла, если что. А платья сложила в чемодан. (За квартиру я заплатила, ни беспокойся, Пэтти). Еще она говорила, что не все так просто ему сойдет и что она нашла улики. Этот ее спрашивал, что на шее у нее такое. И говорил что красивая штука и дай посмотреть. Она дала наверное, потому что он обрадовался и говорил что мол чудесная вещь и выпьем коньяку. Вот не думала что такую выдру стоит поить. Она бы еще приплатила ему если што. Потом тихо стало, наверное получилось у них. А потом професора убили Все Сразу. Когда полиция начала орать и ломиться, что здесь Приступник. Туда к нему в дверь, к этому профессору. Хусейн страшно испугался и стал за нашей дверью. Слышно все потому что фанера дешевая. Гостиница эта барахло. Не то что в плазе тогда, помнишь? Професор тоже орал, что ничего не знает и что давайте ордер. Они давай орать что у него инспектор ихний в комнате, это тетка наверное. Он тогда сказал. Что нет никого и что безобразие и будет жаловаца, а они, что открывай козел и все такое. Уже надо было открыть, потому что когда так говорят, значит начнут ломать дверь.
Знаешь, кончается бумага, мне в кафэ дали а больше нету — я тебе еще напишу, как до места доберусь. Короче Хусейн стал палить и они стали палить. Я убежать не могла из-за пояса этого, мне в руки впилось до сих пор болит. А Хусейн говорит это за мной за мной! то есть за ним, и дверь как пнет и давай палить. И те давай палить, аж душно стало. А это вовсе не за ним было, а просто так.
И пристрелили профессора дырок шесть наверное почом зря, а меня забрали но отпустили. Только бумаги подписала, но ты же знаеш что мне туда нельзя из-за старого. За мной восемь лет еще если што.
Целую тебя глупый чесночёк и не прячся про тебя ничего не знают. У меня все хорошо, просто чудно, Венсан вышел из тюрьмы и выиграл в лотерею такую эмалевую штуку для бутербродов и отдал мне насовсем. Надеюсь ты в порятке и при деньгах.
Магда и целую
То: др. Фиона Рассел
russellfiona @ hotmail . com
From: Густоп
gzemeroz@macedonia. eu. org
без даты
Фиона, я не мальчик, а ты не девочка. Моя жизнь не приклеена почтовой маркой к открытке с видом монастыря Святого Джована Бигорского. А я не приклеен к твоему полевому расписанию. Ехать с тобой и Демарестом в Гватемалу? Да ты с ума сошла. Тебе нужен мальчик на побегушках? А мне нужно опубликовать монографию в две тысячи шестом, не позднее.
Я получил приглашение из университета Шеффилда, мне нужна рекомендация. Надеюсь, ты стиснешь зубы и подпишешь ее. Текст прилагаю.
ГЗ
14 апреля
Спасибо, дорогая, я знал, что ты меня не подведешь. Скажу тебе без лишних экивоков: если моя статья пройдет по конкурсу в Шеффилде, я получу то, что должен был получить еще год тому назад. К тому же албанский храм третьего века посылает мне мерцающие сонные сигналы, там — в селе Чапарлы — стены по полтора метра и готовая — на серебряном чеканном блюдечке — защита PhD, он ждет меня, недаром я родился не где-нибудь, а на виа Эгнатия, в Древней Лихниде.
Если же я не пройду, то — take ту word — брошу все, уеду домой и наймусь реставрировать фрески в церкви Свети Климент.
Прости, если я писал тебе грубости, это все проклятый мистраль, от него у меня раскалывается голова и на языке свинцовый привкус. Вероятно, я совершил ошибку, не покинув остров сразу же вслед за тобой. Сижу без гроша, в отеле шныряют полицейские, профессор Форж ни с кем не разговаривает, отсиживается у себя в номере, а ведь я остался из-за него, мне хотелось понять суть его затеи, ведь это не игрушки — это благодарная тема! Мы могли бы вместе написать статью, ведь я участвовал в раскопках с самого первого дня. Но ни ты, ни он не пожелали сказать мне больше, чем сказали.
Вчера я встретил его за завтраком и попытался разговорить.
— Мы с вами остались вдвоем, — сказал я, — не пора ли посвятить меня в подробности, которые известны уже всему отелю, включая белл-боев, и только я по-прежнему остаюсь в неведении и в недоумении.
Видела бы ты, как он на меня посмотрел!
— Нет никаких подробностей, — сказал он, поднимаясь из-за столика и оставляя недопитую чашку кофе. — Вы получили то, что вам полагалось. Вот и держитесь за это покрепче.
Означало ли это, что я могу использовать вещицу в своих личных целях? Или ты включила ее в формальную опись? Я не совсем понял условия, на которых раздавались эти штуки. Каждому по одной? То есть те, что принадлежали французу и доктору, должны перейти к нам?
Теперь они в полиции, я полагаю, но ты ведь можешь затребовать находки обратно после окончания следствия. Фиона, я знаю, что ты сейчас поморщилась, но подумай: одна только трубка с саламандрой, доставшаяся доктору, могла бы прокормить целую экспедицию в течение недели.
Зеркало же, в которое я гляжусь каждый день, спокойно, как озерная гладь, и не показывает ни одного, даже завалящего чуда. Единственное волшебное подобие, что приходит мне в голову, это зеркало богини Аматэрасу, бронзовое Ятано-Кагами в форме лотоса…
Но каким боком наши побрякушки могут относиться к синтоизму? Где Ла Валетта и где провинция Исэ?
И еще — оно немного смахивает на этрусское зеркало из Келермеса, правда? Литое серебро, с одной стороны покрытое электровым листом в чеканке. Сплав золота и серебра, тебе это ничего не напоминает? Равновесное золото! У алхимиков, между прочим, соединение этих металлов в равных пропорциях означало срединную энергию, способную связать мужчину и женщину навсегда. Ты попалась, Фиона! Шучу, шучу.
Я сделал анализ — так, от скуки — это естественный сплав, приблизительно 75% золота, 25% серебра и меди. Из этого делали милетские, фокейские драхмы, лидийские монеты, не помню, как назывались. Жаль, что от ручки осталась только часть, но, судя по обломку хвоста, это была длинная чешуйчатая рыбина.
Китайцы считали, что зеркала приносят счастье в супружестве, но такого рода чудо не найдет себе места в моей жизни — я никогда не женюсь.
Напиши мне, что собираешься делать. Хорошо ли тебе с твоей новой личной причиной?
Густоп 3.
18 апреля
Фиона, ты меня удивляешь. Две страницы расуждений о зеркалах и ни слова о нас с тобой. Прикажешь снова величать тебя мисс Расселл?
Спасибо за чек, я его обналичил, заплатил долги в кафе и купил себе новую рубашку винного цвета, девочки в бутике напоили меня кофе и подарили шикарную костяную расческу с монограммой РК.
В твоем последнем письме какое-то непривычное напряжение, ты не болеешь? Или что-то неприятное случилось? Личная причина оказалась подлецом и негодяем? Ты ведь так и не ответила мне на вопрос. Как его хотя бы зовут?
Вообще-то я беспокоюсь, особенно странно звучит твое требование уехать с острова как можно быстрее. Ты ведь знаешь, что у меня билет на 28 апреля. Менять билет и лететь в холодный мокрый Лондон, где мне некуда деваться… зачем? Вот если бы ты позвала меня к себе в Мадрид! Моя комната в Челси освободится только первого мая, пару дней я могу пожить у приятеля, но неделю он, пожалуй, не выдержит. Так что я погреюсь тут еще немного, если это можно так назвать — сегодня только пятнадцать градусов. Зато солнечно и перестал дуть тоскливый мистраль. Ему, конечно, далеко до египетского хабуба — помнишь, тогда, в Мемфисе? — но мигрень от него жуткая.
Профессор Форж почти не выходит из номера.
Твой любимчик Морас сказал мне, что ему носят в номер еду и питье. Может, Оскара тоже мучает мистраль? Или неудача в его мальтийском предприятии? Ты ведь не считаешь такой уж удачей найденный по его указке кенотаф и несколько хорошеньких безделушек?
Они, разумеется, стоят немало, но теперь, когда их разделили на шестерых, градус накала заметно ослабел. К тому же большая часть в руках полиции. Между прочим, я так и не понял, зачем наш француз бегал ночью со своей чашей по портовой территории. Следователь заявила, что он, дескать, украл экспонат, но ведь чаша досталась ему из твоих рук.
Я помню этот день, когда вы с Форжем метались по его номеру, не зная, куда девать свои сомнительные сокровища, а мне никто и спасибо не сказал, хотя если бы ваш покорный слуга Густоп не спохватился и не вынес treasures в соседнюю камеру, полиция прибрала бы все в мгновение ока.
Больше всего меня удивило, что вы решили раздать их — всем сестрам по серьгам, — было же совершенно ясно, что это все равно что развеять по ветру. Француз весь трясся, когда получил свою чашу, я еще подумал, глядя на него: только Фиона ее и видела, снесет в антикварный и глазом не моргнет.
Что касается меня, то я готов вернуть тебе зеркало по первому требованию, в полиции я сказал, что артефактов было три — и все уже у них. Следователь по нашему делу выглядит перезрелой старой девой, читающей только Мальта Тудэй и дневники Бриджет Джонс.
Странно, что такое серьезное дело поручили явной дилетантке. Хотя — если посмотреть на все это через их криминальную замочную скважину, то все понятно — не произошло ведь ни одного убийства.
Эжен свалился в яму, Надья подставилась под самострел, а романтичный герр Йонатан сам развязал свой узелок, напившись ямайского рому. Кстати, ты обращала внимание на его руки? Я на них все время смотрел. Так могла бы разрастись дикая яблоня — слишком тонко, слишком длинно, но по-своему грациозно. Жаль старика, что-то в нем было, как сказал бы твой мальтийский дружок-полиглот, captivant.
Напиши мне, что ты об этом думаешь и веришь ли в магические свойства своего перстенька. Который тебе даже на палец не налез, ха-ха! моя рыжая принцесса на горошине, моя большелапая синдерелла.
Густоп
20 апреля
Сегодня не мог спать, подушка и та нагрелась, вспомнил нашу прошлогоднюю поездку в Пизу, сразу после Мемфиса. Не ожидал, что ты меня позовешь, говоря откровенно — я тогда ужасно растерялся. То есть я был уверен, что наша история закончится, как только последний рабочий в лагере получит расчет. И вдруг ты сказала: Поехали со мной. Посмотришь на Баптистерию Сан-Джованни. Там черепичный купол четырнадцатого века, и сумасшедшая акустика, и кафедра работы Пикколо Пизано. Видишь, я помню каждое слово.
Я поверил в это, только когда твоя ассистентка принесла мне билет. Нет, даже тогда не поверил. Мне казалось, что в аэропорту, возле стойки регистрации, ты вдруг рассмеешься и скажешь: а теперь, милый Густав, отправляйся-ка ты назад… И спасибо, что проводил.
Но ты не рассмеялась и в самолете сразу положила голову мне на плечо. Я помню духи, которыми пахли твои волосы, — Серж Лютен. Serge Lutens Un Bois Vanille. Я потом видел их на полочке в ванной. И твою пудреницу в бархатном футляре. Я еще подумал: как эта женщина, вечно по уши в вековой пыли и глине, месяцами болтаясь в поле, где горячая вода — это милость господня, v умудряется так одуряюще пахнуть и сиять лицом.
У тебя такая кожа, Фиона, просто не кожа, а белая замша. Ты моя замшевая лошадка. В конопушках.
Там, в отеле — у меня до сих пор в дорожной сумке лежит их гостевая карточка, вилла Locanda I ' Elisa ! — у меня первый раз защемило сердце от роскоши.
Ты еще смеялась, что я, как девчонка, щупаю шелковые шторы. Мне казалось, такого толстого сверкающего шелка не бывает.
Весь отель был как киношная декорация из фильма про династию Сафавидов.
А ты ходила по затканным гранатами синим исфаганским коврам босиком — как по земляному дну траншеи в каком-нибудь кургане.
Фиона, ты лучшее, что было в моей жизни. Все остальные женщины — просто куски бессмысленного мяса, поверь мне.
У меня была целая куча женщин, ты ведь знаешь, мне стоит только пальцем пошевелить.
Фиона, я хочу показать тебе Охридское озеро. И крепость Самуила, и храм Богородицы Перивлепты. И мозаичную базилику пятого века с описаниями четырех рек рая. Мы сможем жить у моей сестры, это в Вароше.
Ты никогда не купалась в таком озере, оно триста метров глубиной и семьсот над уровнем моря. Чистое как зеркало. Кажется, я выпил слишком много коньяку сегодня.
Завтра напишу тебе еще, рано утром.
Г.
МОРАС
без датыя знаю одиннадцать способов не умереть с голоду, два я освоил в барселоне, остальные — здесь, самый простой — гостиничный — требует нахальства и дурацкой одежды вроде белой рубашки и цветастых бриджей, сойдут и льняные шорты с отворотами