Эмар Густав. Морские титаны

   — Ответьте ему, чтобы он встал на расстоянии пистолетного выстрела от форта.
   — Адмирал!..
   — Что вы хотите, милостивый государь?
   — Виноват, адмирал, но я боюсь, что ослышался.
   — Очень жаль, так как я никогда не повторяю своих приказаний дважды. Извольте идти.
   Филипп растерянно взглянул на улыбающегося Медвежонка и вышел, с трудом попав в дверь.
   — Надо бы пойти посмотреть, что происходит наверху, — сказал Монбар, осушив свой стакан.
   Все трое поднялись и вышли на верхнюю палубу.
   Флот находился уже совсем близко от берега. На всем его протяжении красивые загородные дома утопали в зелени позади массивного форта, который отсюда казался величественным исполином. В устье реки приютился город Чагрес; небрежно расползался он вдоль берега, в живописном беспорядке усеянного хорошенькими белыми домиками.
   Там и здесь, у самой воды, сильные батареи, вооруженные пушками, направляли свои грозные жерла на море; возле них стояли артиллеристы с зажженными фитилями.
   Внутри порта виднелись снасти испанских судов, которые искали там убежища при появлении флибустьеров.
   Действительно, это зрелище, одновременно грозное и величественное, способно было поразить воображение и в то же время исполнить ужаса малодушных.
   Флибустьерский флот развернул свою боевую линию на протяжении целых двух миль и на всех парусах направлялся прямо к берегу.
   — Ну, — пробормотал сквозь зубы Пьер Легран, когда получил ответ адмирала на свои сигналы, — видно, старый кайман хочет, чтобы нас искрошили. Хорошо же, тысяча возов чертей! Я докажу ему, что не умею отступать. Ребята, к орудиям! Сейчас начнется пляска на славу. Рулевой, держать курс прямо к берегу! Ну, теперь мы посмеемся!
   Но тут произошло нечто, чего флибустьеры никак не могли ожидать: внезапно форт изрыгнул снопы огня и клубы
   дыма, грянул оглушительный залп, и на батареи посыпался град ядер, производя в них страшные опустошения.
   Потом испанский флаг, развевавшийся над фортом, вдруг опустили и на его место был поднят трехцветный флаг Береговых братьев.
   За первым залпом последовали второй и третий. Испанцы просто оторопели.
   Форт громил батареи не переставая и вскоре превратил их в груду развалин.
   Только флибустьеры поняли суть того, что происходило перед их глазами: Лоран овладел фортом и повернул его орудия на береговые батареи и город.
   Итак, флот беспрепятственно вошел в устье реки и встал на расстоянии половины пушечного выстрела от города, который тотчас засыпал бомбами и ядрами.
   По всему Чагресу занялись пожары; с оглушительным треском и громом взорвался пороховой погреб.
   Несчастный город, находясь в предсмертной агонии между двух огней, однако все не сдавался.
   Защитники батарей, согнанные со своих постов, где нельзя было долее держаться, бросились в город, где с помощью нескольких жителей устроили на скорую руку нечто вроде отчаянной обороны против страшных и лютых врагов.
   Городской гарнизон, включая солдат, отряженных генералом Вальдесом для сооружения батарей, представлял еще довольно значительную силу; число его доходило до четырех тысяч солдат и двух тысяч горожан, мгновенно примкнувших к ним.
   Солдаты были люди опытные в военном деле, старые воины, обстрелянные в европейских войнах и жаждавшие блистательно отплатить за поражение вследствие внезапного нападения на форт.
   Обыватели, в основном торговцы и богатые собственники, буквально отстаивали свои пепелища и более всего опасались попасть в руки флибустьеров; об их жестокости они были наслышаны с давних пор и дали себе клятву не идти на капитуляцию и скорее лечь костьми всём до последнего, чем сдаться.
   Геройский дух воодушевлял всех защитников города до единого. Быстрее, чем можно описать, город буквально ощетинился жерлами орудий, перенесенных на руках с батарей под постоянным огнем форта.
   В домах устроили бойницы, улицы перегородили баррикадами, там и здесь были сооружены земляные насыпи, словом, город внезапно превратился в крепость. Дети, женщины и старики — все работали с лихорадочной поспешностью, чтобы укрепить город. Это оказывалось тем возможнее, что форт, построенный для защиты города от внешних врагов, едва мог направить на него ядро-другое, большая же их часть пролетала над головами горожан.
   Когда весь флот наконец миновал отмель на реке и суда стали в боевую линию, они открыли жестокий огонь по городу, на который тот храбро ответил.
   Эта борьба продолжалась несколько часов. Наконец адмирал подал сигнал к высадке, нетерпеливо ожидаемой флибустьерами; им надоел этот обмен выстрелами, результат которых они не могли определить даже приблизительно.
   По данному сигналу огромное количество лодок отчалило от судов и на веслах пошло к городу.
   Численность десанта доходила до трех тысяч человек.
   Испанцы дали флибустьерам войти в порт, подпустили их на расстояние половины ружейного выстрела, внезапно открыли батареи и встретили нападающих смертоносным огнем, который заставил их смешаться.
   Два раза флибустьеры пытались высадиться и два раза были отброшены.
   Испанцы точно вырастали из-под земли, они поспевали всюду и сражались с ожесточением, доходившим до исступления.
   Вдруг от основной массы нападающих отделилась длинная лодка и смело стала впереди, не более чем в ста шагах от берега.
   В этой лодке стояли хладнокровные, с улыбкой на лицах, Монбар и Медвежонок Железная Голова.
   — Неужели вы бросите вашего адмирала, ребята? — крикнул звучным голосом Монбар. — Вперед, Береговые братья!
   — За Монбаром! За Монбаром! — вскричали флибустьеры, усиленно гребя, чтобы не отстать от легкого суденышка командующего экспедицией.
   И противники с неистовой яростью схватились в рукопашном бою.
   Четверть часа длилась страшная резня; наконец испанцы должны были отступить, но только шаг за шагом, не переставая обороняться.
   Пока Монбар с отчаянной отвагой пытался высадиться в центре боевого фронта, Морган, Пьер Легран, Польтэ, Александр Железная Рука и Пьер Прямой храбро становились во главе своих самых неустрашимых матросов и после неимоверных усилий также сумели наконец высадиться на берег справа и слева от города.
   Тут уж флибустьеры ринулись вперед с неудержимой силой, оттеснили и стали гнать перед собой защитников несчастного Чагреса.
   Из общего сражение распалось на множество отдельных стычек; каждая улица, каждый дом были взяты приступом. Ожесточенные битвой испанцы пощады не просили.
   Побоище приняло под конец такие колоссальные размеры, что душа содрогалась.
   Только к пяти часам вечера, изнемогая от усталости, истощив весь до последней крошки запас пороха и лишь после того, как все солдаты или пали на их глазах, или убили друг друга, предпочитая умереть, нежели сдаться, немногие оставшиеся в живых жители города волей-неволей вынуждены были просить победителей о помиловании. Не мужество изменило этим честным людям, но без пороха и пуль дальнейшая оборона становилась физически невозможна: несчастный город давно уже превратился в груду развалин.

ГЛАВА XIII. Здесь доказывается, что страх — плохой советчик

 
   На асиенде дель-Райо сильно беспокоились. Несмотря на меры, принятые флибустьерами, старавшимися, чтобы экспедиция сохранялась в тайне, истина мало-помалу выходила наружу и становилась известна, так как ничто не может долго оставаться скрытым; разумеется к истине примешивалось много лжи, но тем страшнее она представлялась.
   По взятии форта Сан-Лоренсо-де-Чагрес валла-ваоэ понемногу оставляли окрестности асиенды, находя лишним караулить их дольше.
   Беженцы из Чагреса и ферм, разбросанных по берегам Сан-Хуана, в страхе бросились на асиенду искать убежища и распространили там своим появлением невыразимый ужас.
   Рассказы о неслыханных жестокостях, совершенных флибустьерами, леденили душу. Завладев всеми приморскими городами на протяжении тридцати миль, они сожгли их до основания, пытками добивались от жителей сведений о том, где находятся их богатства, и без милосердия вешали всех испанских солдат, захваченных с оружием в руках.
   Несчастные же торговцы и обыватели, которые чудом спаслись от общего избиения, женщины, дети, старики — все были согнаны, словно стадо животных, и разделены между победителями; женщины и девушки подверглись насилиям в тысячу раз ужаснее самой страшной смерти.
   Ничто не спаслось от ожесточенного исступления торжествующих врагов.
   Когда же все это рассказывалось при отдаленном гудении пушек, громивших Чагрес, и при багровом зареве на горизонте от широко раскинувшегося пожара, каждый крестился, бледнея, и дрожал от страха.
   Дон Хесус совсем растерялся. От трусости он совсем потерял голову и бегал взад и вперед без цели, без определенного намерения, складывая в кучи свои богатства, завязывая в тюки брильянты, золото и драгоценности, словом, имея в виду одно: при первой тревоге навьючить все это на мулов и бежать. Но куда бежать? Вопрос этот был затруднительный. С одной стороны, если справедлив был распространившийся слух, что флибустьеры намерены идти в Панаму, асиенда, которая находилась на полдороге к этому городу, неминуемо подвергнется разграблению. Не дожидаться же было их там!
   Да и Панама представляла собой не самое надежное убежище для укрытия; флибустьеры наверняка завладеют ею, как остальными городами, которые взяли приступом.
   Достойный асиендадо, по натуре своей далеко не герой, жестоко трусил и совсем терялся при неожиданной катастрофе, к которой так внезапно и совершенно против собственной воли оказывался причастным.
   Внезапно его осенила счастливая мысль, и он поспешно направился в комнаты дочери.
   Донья Флора и ее подруга донья Линда, сильно напуганные страшными вестями, которые то и дело доходили до них, заперлись в молельной, где беседовали с преподобным отцом Санчесом. Почтенный пастырь напрасно силился внушить им бодрость, говоря в утешение, хотя сам и сомневался в весомости своих доводов, что пока еще нет основания отчаиваться, что в числе флибустьеров должны быть и люди честные и справедливые, не похожие на описываемых извергов, что эти-то люди наверняка окажутся сострадательными к ним, что дорога, наконец, свободна, ничто не мешает искать спасения в бегстве и укрыться в Панаме. Много еще подобных же утешительных доводов приводил он девушкам, но те слушали его с грустью на лице, недоверчиво покачивая головой.
   Вдруг дверь отворилась и вошел асиендадо.
   Он был бледен, расстроен, взволнован; беспорядок в его одежде свидетельствовал о душевном смятении.
   При виде дона Хесуса девушки вскрикнули от испуга.
   Он в изнеможении тяжело опустился на кресло.
   — Я пугаю вас, — с горечью сказал он, — увы! Что станется со мной теперь, когда приближаются флибустьеры.
   — Флибустьеры? — в ужасе вскричали девушки.
   — Так говорят, и к несчастью, это довольно правдоподобно. Я разослал шпионов на разведку, и те недавно вернулись, уверяя, что видели вдали громадное облако пыли, среди которого сверкало оружие. Увы! Я погиб! Надо ехать.
   — Ехать! — вскричала донья Флора, не заметив эгоистичности восклицаний, исторгаемых ее отцом под влиянием страха. — Да как же это можно?
   — Так можно, что я уже велел навьючивать мулов и седлать лошадей; надеюсь, через полчаса я буду уже далеко.
   — Бежать, малодушно бежать, — продолжала донья Флора, не скрывая своего негодования, — бежать таким образом, не дождавшись друга, которому назначил здесь свидание и который должен приехать, быть может, с минуты на минуту?
   — Это только еще более затруднит наше положение; нет, нет, Флора, своя рубашка ближе к телу.
   — И вы говорите это о человеке, которому стольким обязаны? Не он ли спас нам жизнь?
   — Если он спас ее, тем лучше. Разумеется, я очень благодарен ему; но так как в данную минуту его здесь нет и он не в состоянии вторично спасти ее, я постараюсь устроить свои дела один и выпутаться из западни, в которой увяз по колени.
   — Так вы не станете ждать возвращения графа?
   — Ни одного часа, даже за целое состояние; жизнь мне дороже всего.
   — Вы твердо это решили?
   — Мое решение неизменно.
   — Хорошо же, сеньор, — произнесла девушка с ледяным презрением, — уезжайте, спасайте вашу драгоценную жизнь, измените всем правилам чести позорным бегством; отправляйтесь же, чего вы ждете? Кто вас держит?
   — Да разве вы не последуете за мной? Ваша безопасность, кажется, требует, чтоб вы также уехали отсюда, и чем скорее, тем лучше.
   — Нет, сеньор, я не еду, и моя подруга — тоже.
   — Я не расстанусь с тобой! — с живостью вскричала донья Линда. — Мы останемся здесь с отцом Санчесом, который, надеюсь, не бросит нас.
   — О, никогда! — сказал капеллан. — Мое место возле вас, дочь моя, и я не покину его, что бы ни случилось.
   — Благодарю, святой отец, я заранее была уверена в вашем великодушии; мы втроем дождемся здесь возвращения графа, который скоро должен прибыть, так как обещал вернуться сегодня.
   — Да ведь это просто безумие!
   — Быть может, сеньор, но это честно; спросите у моей подруги или у отца Санчеса, разделяют ли они мое мнение.
   — Граф не давал нам о себе никаких известий со времени отъезда; быть может, его и в живых-то давно уже нет!
   — Если бы он умер, я знала бы это, — возразила девушка со странной улыбкой, — нет, он жив, я убеждена, и скоро будет здесь.
   Асиендадо встал и в волнении заходил по комнате.
   — Безумство! — бормотал он про себя. — Какое безумство! Вдруг он остановился перед дочерью.
   — Вы решительно не хотите ехать со мной? — спросил он с закипающим гневом.
   — Не настаивайте, сеньор, все будет напрасно; я отвечу вашими же словами: мое решение неизменно.
   — Очень хорошо! — вскричал он, стиснув зубы. — Пусть будет по-вашему. Вам одной и быть в ответе за такое упорство; я умываю руки, раз ничем не смог вас убедить.
   — Уповаю на благость Божию, сеньор; Он не оставит нас, я уверена.
   — Да, да, полагайтесь на вмешательство свыше и будьте счастливы. Вы ангел, Бог обязан помочь вам; мне же, — прибавил он, посмеиваясь, — мне, великому грешнику, надо рассчитывать на более действенные средства к спасению. Итак, я еду сию же секунду. Прощайте, дочь моя; прощайте, донья Линда, прощайте и вы, отец капеллан. Молитесь Богу, вы ведь возлагаете на него такое упование. Что касается меря, то я удираю, прощайте!
   Он нервно захохотал и опрометью бросился прочь из комнаты, оставив находившихся там трех особ в ужасе от его богохульства, но чувствовавших облегчение оттого, что они избавились от его присутствия.
   Не теряя ни минуты, дон Хесус приступил к исполнению своего позорного намерения. Какое дело было ему, что он погубит дочь, к которой втайне питал враждебное чувство. Лишь бы спастись самому и сберечь и свои сокровища, успев спрятать их в безопасное место.
   По выходе из комнаты доньи Флоры асиендадо наскоро завершил приготовления к отъезду. Подгоняемый страхом, он заставил с такой лихорадочной поспешностью трудиться пеонов и слуг, без устали работавших под его надзором, что менее чем за полчаса навьючили мулов — все самое драгоценное давно уложили — и дон Хесус был готов отправиться в путь.
   При тридцати мулах находилось около сотни хорошо вооруженных пеонов и слуг, что составляло достаточное прикрытие и для асиендадо. Он бросил взгляд сожаления на то, что был вынужден бросить, радостный взгляд на то, что увозил с собой, и вскочил в седло.
   К нему с поклоном подошел мажордом.
   — Извините, сеньор, — сказал он, — разве сеньориты не предупреждены?
   — Они не едут, — грубо сказал асиендадо, — не хотят оставлять дом.
   Мажордом вновь поклонился и сделал шаг назад.
   — Ну же, скорее на лошадь, ньо Гальего, нельзя попусту мешкать. Станьте во главе каравана, и в путь, мы и так потеряли слишком много времени, — с нетерпением заключил асиендадо.
   — Простите, сеньор, — холодно ответил мажордом, — мне долг велит не бросать того, что было вверено моему надзору; ваши собственные выгоды требуют, чтобы я остался здесь.
   — Да разве ты хочешь, чтобы тебя зарезали, несчастный? — в волнении вскричал дон Хесус, бросая вокруг растерянные взгляды.
   — Едет ли с вашим превосходительством сеньорита донья Флора?
   — Я же сказал, что нет, пропасть тебя возьми, тысячу раз нет! Она не хочет, упрямица!
   — Тогда я остаюсь при своей госпоже, чтобы охранять ее или умереть, защищая.
   — Сумасшедший, только и добьешься, что тебя прирежут, как собаку!
   — Что Богу угодно, то и будет.
   — Бог! Бог! — пробормотал про себя асиендадо с глухой яростью. — Эти скоты только одно и твердят. Делай как знаешь, дурак, — презрительно обратился он к мажордому, — уместная преданность, нечего сказать! Вот увидишь, что этим выиграешь!
   — Никогда не раскаиваешься, если исполняешь свой долг, что бы ни случилось; да хранит вас Господь, сеньор!
   — Господь или сатана! — дон Хесус от ярости чуть не скрежетал зубами. — Эй вы, там, трогайте! И гоните что есть мочи! Клянусь, прострелю голову первому, кто замешкается!
   Весь караван двинулся разом, словно ураган пронесся в ворота и быстро удалился от асиенды по направлению к Панаме.
   Ньо Гальего стоял, прислонившись плечом к косяку двери, и хладнокровно крутил между пальцев пахитоску; презрительным и насмешливым взглядом провожал он караван, пока было возможно; но когда тот скрылся вдали за бесчисленными изгибами дороги, мажордом повел плечами и пробормотал сквозь зубы:
   — Мой благородный господин дон Хесус Ордоньес де Сильва-и-Кастро богат и знатен. Но за все его богатства не хотел бы я, ничтожный червь, сделать то, что он совершает в эту минуту. Честное слово, только последний негодяй и подлый трус способен из-за горсти золота бросить дочь в такой опасности. Тьфу! — заключил ньо Гальего с отвращением. — Тошно подумать!
   Он взял огниво, высек огонь, закурил пахитоску и, окутавшись облаком дыма, пытливым взглядом стал всматриваться вдаль.
   День клонился к вечеру, шел пятый час; лучи солнца, утратив прежнюю жгучесть, падали на землю все более и более полого, легкий ветерок, пробегая по кудрявым вершинам деревьев, освежал атмосферу, накалившуюся в течение дня.
   Природа представляла обаятельное зрелище безмятежной тишины и чудесного покоя; птицы порхали с ветки на ветку, весело оглашая воздух бойкими и мелодичными трелями; звери, чью породу нельзя было определить с точностью, рыскали в высокой траве, волновавшейся от их стремительного бега; у берега реки, по шею погрузившись в тину, играли кайманы, испуская пронзительные крики, порой похожие на человеческие; словом, все дышало весельем, спокойствием и полной беззаботностью.
   Вдруг мажордом, который зорко и не отрывая глаз наблюдал за горизонтом, заметил маленькое, но густое облако пыли со стороны моря; облачко быстро росло и вскоре стало посверкивать крошечными искорками. Потом пыльная завеса разорвалась и открыла довольно многочисленный отряд; спустя немного времени он уже стал явственно виден и распался на две неравные части: первая состояла из человек шести верхами, которые продолжали скакать во весь опор к асиенде; другая, из одних пеших, оставалась позади всадников, так что с каждой минутой отделявшее их расстояние увеличивалось.
   — Кто бы это мог ехать? — шепотом сказал себе мажордом. — Видно, беглецы! Бедные люди, не отправиться ли мне к ним навстречу? Впрочем, нет, — почти немедленно возразил сам себе ньо Гальего, — пусть лучше они сюда придут, если ищут убежища; мы их примем как только сумеем.
   При этом философском и в то же время доброжелательном рассуждении почтенный мажордом не только не запер ворот, но, напротив, распахнул обе половины настежь, потом стал на прежнее свое место, прислонился к косяку и курил пахитоску в ожидании, что сделают незнакомые путники, которые с каждой минутой все приближались; он твердо решил сообразоваться в своих действиях с их поведением.
   Было видно, что всадники очень торопятся добраться до асиенды; вскоре они достигли подножия пригорка, на вершине которого стояла асиенда, и, не замедляя бега лошадей, поднялись по отлогому склону до обширной площадки перед воротами.
   Ньо Гальего вскрикнул от радости. Среди прибывших он узнал графа дона Фернандо де Кастель-Морено, который ехал в нескольких шагах впереди остальных.
   Граф сдержал свое слово и явился в назначенный им час, вечером третьего дня.
   Его свита состояла всего из пяти человек в истерзанном виде, с пятнами крови на порванной одежде, которая явно свидетельствовала, что недавно они храбро исполнили свой долг в жестокой схватке; некоторые из них, в том числе и сам граф, были ранены.
   С радушным усердием бросился ньо Гальего навстречу к приезжающим.
   — Вы ранены, ваше сиятельство! — озабочено воскликнул он.
   — Сущий вздор, — молодой человек рассмеялся, — это царапина, которая уже зажила.
   — Видать, жаркое было дело?
   — Нешуточное, — ответил Мигель, значительно хмыкнув.
   — Любезный ньо Гальего, — обратился к мажордому Лоран, сходя с лошади, — сделайте мне одолжение и поезжайте скорее с несколькими пеонами на помощь к бедным людям, которые видны там на дороге; среди них есть женщины, дети и старики; они попались по пути, Бог весть как успев спастись из Чагреса. Они изнемогают от усталости и голода и едва держатся на ногах.
   — Сейчас отправлюсь, ваше сиятельство.
   — Одно слово. У вас все благополучно? Вместо ответа мажордом странно заморгал.
   — Надеюсь, не случилось несчастья? — встревожился граф.
   — Еще нет, ваше сиятельство.
   — Дон Хесус, донья Флора…
   — Пожалуйте на половину сеньориты, ваше сиятельство; там вы найдете тех, кого желаете видеть, и получите все сведения.
   — Вы говорите как-то странно, любезный друг.
   — Простите, ваше сиятельство, но ведь я человек маленький, мне нельзя позволить себе выражать мнение о том, что происходит в доме моих господ.
   — Правда, ньо Гальего; займитесь теми беднягами, а я сейчас иду к дону Хесусу.
   Мажордом не ответил; он наклонился, скорчил гримасу и сделал вид, будто очень занят попечениями о слугах, которые направлялись с лошадьми к конюшенному двору.
   Прекрасный Лоран сделал Мигелю и Шелковинке знак следовать за собой и вошел в дом, несколько встревоженный недомолвками мажордома.
   — Что-то тут не так, — пробормотал он, — но что именно? Сейчас все выяснится.
   Между тем донья Флора, услыхав топот прискакавших во двор лошадей, бросилась к окну и первая узнала дона Фернандо.
   — Это он! — вскричала она. — Я знала, что он вернется, как обещал.
   Произнося эти слова, девушка уже спешила навстречу к графу.
   Отец Санчес и донья Линда не спросили, о ком говорит Флора, а последовали за нею, тотчас угадав, кто прибыл.
   Флора встретила графа в ту самую минуту, когда он взялся за ручку двери.
   — Наконец-то вы тут, граф! — воскликнула она с пленительной улыбкой. — Добро пожаловать.
   — Сеньорита, я очень торопился, чтобы поспеть сюда; с тех пор как я уехал, произошло много важных событий, о которых мне необходимо переговорить с вашим отцом.
   — Войдите, войдите, дон Фернандо; удобнее будет беседовать у меня в комнате.
   — Позвольте мне сперва немного привести в порядок свой внешний вид.
   — Боже мой! Что это значит? Вы сражались?
   — Кажется, — с улыбкой ответил он.
   — Вы ранены, граф! — вскричала донья Линда в испуге.
   — Боже мой! — всплеснул руками поспешно подошедший отец Санчес.
   — Успокойтесь, — весело ответил молодой человек, — это сущий пустяк, слабее булавочного укола.
   — Идите же, дон Фернандо, идите! — в волнении промолвила донья Флора.
   — Однако…
   — Да что нам за дело до нарядов? Речь идет о вашей ране! Она насильно ввела его в дверь.
   — Ждите меня в моей комнате, — обратился Лоран к Мигелю и пажу.
   Те ушли.
   Прежде всего девушки хотели убедиться, что рана графа не опасна; они перевели дух, когда собственными глазами убедились, что удар действительно скользнул вдоль локтя и проложил длинную, но совсем не глубокую кровавую борозду.
   Когда они перестали беспокоиться на этот счет и слуга принес полдник, девушки попросили графа рассказать со всеми подробностями, что произошло в Чагресе.
   У Лорана было достаточно времени, чтобы приготовить историю, с величайшей точностью повествовавшую о произошедших событиях, хотя о собственной своей роли он предпочел умолчать.
   — Итак, — сказал отец Санчес, — французские авантюристы овладели не только несчастным Чагресом, но и Пуэрто-Бельо со всем побережьем?
   — Да, отец мой.
   — Разве число их так велико?
   — Да, оно весьма внушительно; Береговые братья решились на смелую попытку и набрали девять тысяч человек.
   — Пресвятая дева! — вскричала донья Флора, остолбенев.
   — Мы погибли! — прибавила донья Линда, дрожа как в лихорадке.
   — Какая же у них цель? — холодно спросил капеллан.
   — Взять Панаму, — без колебаний ответил граф.
   — Гм! Затея не из легких, — монах грустно покачал головой, — несмотря на их невероятные успехи, эту цель не так-то просто достичь: Панама — сильно укрепленный город, местный гарнизон многочислен и прекрасно обучен.