Густав Эмар
Морские титаны
ГЛАВА I. Уже забытый, вероятно, читателями Каскабель появляется вновь
Когда стали разъезжаться с корвета, где капитан Сандоваль так обильно угощал своих гостей, дон Рамон де Ла Крус упросил дона Фернандо сесть к нему в шлюпку. Дон Фернандо дал уговорить себя тем охотнее, что в губернаторской шлюпке он мог пробыть несколькими минутами дольше с доньей Флорой, обменяться с ней словом-другим, упиваться ее взглядами.
К несчастью, переправа была делом нескольких минут.
Сойдя на берег, дон Фернандо раскланялся с дамами, пожал руку дону Хесусу и простился с губернатором, который опять повторил, что всегда к его услугам.
У таможни молодого человека ожидал слуга с лошадьми. Он вскочил в седло и не торопясь поехал домой, перебирая в уме все, что с ним случилось приятного в это радостное утро, которому он с эгоизмом влюбленного не желал бы видеть конца.
В нескольких шагах от дома он был внезапно остановлен толпой пеонов, индейцев, солдат—словом, всех праздношатающихся, которыми полны большие города.
Это сборище людей запрудило улицу во всю ее ширину, немного не доходя до решетки перед Цветочным домом.
Дону Фернандо поневоле пришлось остановиться.
Он привстал в стременах поглядеть, что происходит. Благодаря тому, что с лошади все было прекрасно видно, он понял причину скопления народа, который прибывал с каждой минутой. Всеобщий интерес вызывал индеец-метис с зеленоватыми пятнами по всему телу, которые своим видом изображали тигровую шкуру.
Внезапное воспоминание огненной стрелой мелькнуло в сознании дона Фернандо.
Ему показалось, что он видит этого странного человека не в первый раз, он уже где-то встречался ему, но где, при каких обстоятельствах — этого он припомнить не мог.
Знаком он подозвал к себе Юлиана.
Тот поспешно подошел.
— Ты знаешь этого человека? — спросил дон Фернандо.
— Какого, ваше сиятельство? — почтительно спросил паж.
— Того, кто разглагольствует среди толпы народа, безобразного индейца, размалеванного, словно дикий зверь.
— О, ваше сиятельство! Он хорошо известен. Это Каскабель!
— Что это за имя?
— Так зовут или, вернее, прозвали этого человека.
— Каскабель ведь, кажется, значит «гремучая змея»?
— Так точно, ваше сиятельство.
— Почему же он получил такое прозвище?
— Он заклинатель змей и имеет дело преимущественно с гремучими змеями, потому…
— И назван по имени своего самого грозного актера?
— Именно.
— Понимаю. Слушай, когда мы доберемся до дома, ты позовешь этого факира во двор. Он искусен?
— Чудеса делает — страшно глядеть!
— Тем лучше, я не прочь лично удостовериться в его искусстве. Ты понял меня?
— Так точно, ваше сиятельство.
Не без ропота толпа расступилась перед лошадьми; граф и его провожатые проехали осторожно, чтобы никого не задеть, и дон Фернандо попал наконец к себе домой.
Он сошел с лошади и приказал Мигелю, который выбежал к нему навстречу, поставить стулья на веранде, потом быстро направился в свои комнаты и переменил великолепный костюм на менее пышный, но изящного покроя и отличного вкуса.
Он еще не успел переодеться, как вошел Юлиан и доложил, что приказание его сиятельства исполнено и Каскабель ждет во дворе его распоряжений.
Вскоре дон Фернандо появился на веранде и сел, окруженный своими слугами.
В течение двух-трех минут глаза молодого человека внимательно изучали индейца, который, скрестив руки на груди и опустив лицо с бегающими глазами, стоял в десяти шагах от веранды возле своего худого и ободранного мула, навьюченного разнообразными корзинами необычной формы.
Вероятно, дону Фернандо пришла в голову какая-то мысль, потому что он внезапно улыбнулся и знаком подозвал к себе индейца.
Безобразный заклинатель змей подошел и неловко поклонился, вертя в грязных руках служивший ему головным убором уродливый обрывок чего-то, что некогда могло быть шляпой.
— Кто ты, негодяй? — спросил граф.
— С вашего позволения, сиятельный граф, я — бедный индеец.
— Я не о том спрашиваю, это и так видно.
— Я честный человек, ваше сиятельство, и хорошо известен…
— В Сеуте и других подобных местах?.. — резко перебил его граф.
— Ваше сиятельство, — заискивающе возразил индеец, — свет так зол! У кого из нас нет врагов? Можно попасть на галеры его католического величества короля Филиппа Четвертого и все-таки не быть ни вором, ни убийцей.
Дон Фернандо не имел понятия об истории этого человека. Он упомянул о Сеуте наугад, по одному его виду висельника. При неожиданной удаче, которой совершенно не ожидал, он невольно заинтересовался и принял решение продолжать этот странный допрос.
— Кроме воровства и убийства есть проступки, заслуживающие примерного наказания.
— Раб не волен в своих действиях, ваше сиятельство, он обязан повиноваться господину.
— Только в известных пределах, — строго сказал граф, — и господин, не опозорив себя, не может доводить своей власти до того, чтобы приказывать…
— Похищение! Да, вот моя вина! Но что мог сделать я — ничтожный, презренный раб? Сам господин мой был орудием человека, власть которого не знала границ… Девушка была похищена, это правда…
— Вместе с матерью, — глухим голосом перебил дон Фернандо.
Индеец в ужасе поднял голову.
— А! Вы все знаете, ваше сиятельство! — вскричал он задыхающимся голосом.
— И еще многое другое. Что сталось с этими двумя женщинами?
Индеец опустил голову и ничего не ответил.
— Будешь ты говорить, презренный?
— Я не знаю, — нерешительно сказал Каскабель. — Тотчас после похищения я был арестован и перевезен в Сеуту…
— Откуда ты сбежал!
— Нет, ваше сиятельство; некий пожелавший остаться неизвестным доброжелатель снабдил меня средствами, чтобы я мог перебраться в Америку, когда после двух лет мук и страданий губернатор Сеуты велел однажды привести меня к себе и объявил, что я волен дать себя повесить, где хочу.
— И ты не знаешь имени великодушного человека, который выручил тебя?
— Я всегда думал, что это мой прежний господин; быть может, он женился на девушке, которую я помог ему похитить, и потому, больше не опасаясь, что я кому-то что-либо открою, наконец сжалился надо мной.
— Это возможно, хотя и не очень вероятно. Как звали твоего господина?
— Имени его я никогда не знал, ваше сиятельство… впрочем, вам оно наверняка хорошо известно.
— Я хочу удостовериться, что ты не лжешь.
— Ваше сиятельство, с тех пор прошло уже двадцать лет, своим примерным поведением я старался загладить ошибки молодости и забыть о них; память у меня плохая, ум слабеет, я ничего не помню, напрасный труд расспрашивать меня дальше.
Слова эти были сказаны тоном низкого раболепства и коварной иронии, заставившим молодого человека призадуматься, однако он счел за лучшее промолчать.
— А имя свое ты знаешь? — спросил он.
— Прозвище, по крайней мере, знаю, ваше сиятельство, — меня здесь все называют Каскабелем.
— Что ты умеешь делать?
— Желаете взглянуть на мое искусство, сиятельный граф?
— Да, мне наговорили о тебе столько чудес, что я сам хочу судить о них, раз уж случай привел тебя сюда.
— Каждый живет своим ремеслом, сиятельный граф.
— Что ты хочешь сказать?
— О! Ваше сиятельство так щедры, что я даже и настаивать не буду.
— Я понял. Вот, возьми! — И он бросил унцию, которую индеец подхватил на лету и сунул в карман с довольной улыбкой орангутанга.
— Останетесь довольны мной, ваше сиятельство, — сказал индеец с почтительным поклоном.
Он снял корзины с мула и поставил их на землю, сделав рукой знак, чтобы любопытные, собравшиеся кучкой вокруг него, расступились.
— Отодвиньтесь, сеньоры, — велел он, — освободите мне свободное место, через минуту каждому, кто находится рядом со мной, будет грозить смерть!
Предостережение произвело желаемое действие, особенно благодаря насмешливому тону, свойственному этому странному человеку: обступавшие его люди разом отпрянули на почтительную дистанцию.
Безобразное лицо индейца скривилось в злобной усмешке при виде этой поспешности.
Он нагнулся, снял крышку с одной из корзин и достал оттуда барабан из обожженной формовой земли, с виду напоминающий котел, с отверстием, обтянутым кожей мустанга, длинную дудку из бамбука, имеющую всего три отверстия, и, наконец, большой круглый ящик с железными обручами, просвечивающий насквозь из-за просверленных в нем дыр.
После этих приготовлений индеец опять обратился к присутствующим.
— Сеньоры, — сказал он, но на этот раз серьезным тоном, свидетельствовавшим о важности, которую он приписывал своему предостережению, — именем вашей собственной жизни и веры в благость Божию умоляю вас, дабы не случилось ужасного несчастья, в течение всего моего представления молчать и не шевелиться. Одно слово, малейшее невольное движение — и вас ждет гибель!
— Полно, болтун, — усмехаясь, остановил его дон Фернандо, — не беспокойся, желание твое будет исполнено.
— О! Вы, вельможи, вечно над всем смеетесь, — с горечью произнес индеец.
— Будешь ты начинать или нет?!
— Сейчас, ваше сиятельство… Теперь прошу всех молчать, если не для вас, то для меня — ведь самой большой опасности подвергаюсь я.
Воцарилось полное молчание.
Каскабель вынул изо рта жвачку из коки, которую туземцы постоянно держат за щекой, и тщательно засунул ее за пояс.
Кока — лиана, произрастающая в Южной Америке. Ее листья обрывают и сушат; если же необходимо приготовить их к употреблению, то берут небольшое количество негашеной извести и кусочек пемзы, все вместе скатывают в виде шарика и кладут за щеку. Индейцы уверяют, что кока заставляет их забывать о сне, голоде, жажде, усталости; три, четыре, даже пять дней они могут не пить, не есть, не спать и при этом даже не испытывать утомления.
Во время своего пребывания в Перу, желая удостовериться в истинности такого фантастического, как мне казалось, действия этого растения, я, не колеблясь, на себе несколько раз испытал эти чудотворные свойства коки.
Опыт привел меня к заключению, которое я, впрочем, уже предвидел, что кока, подобно бетелю1 и табаку, который жуют наши матросы и солдаты, является лишь средством для временного облегчения, полезным, даже необходимым отвлечением при долгом тяжелом труде или продолжительном ожидании, но все его действие ограничивается тем, что машинальный процесс постоянного жевания освежает рот и заставляет выделяться слюну. Жуя коку, бетель или табак, человек может целый день оставаться без пищи и питья, даже сна, но по прошествии определенного количества времени даже богатырь не выдержит дольше.
Есть ученые или, вернее, мнимые ученые, которые направо и налево разглагольствуют о том, что им известно только понаслышке; они-то и приписывают коке чудотворные свойства, основываясь на уверениях краснокожих. Этим достойным мужам, чересчур легковерным, следовало бы предложить сперва испробовать средство на себе и только потом уже всенародно сообщать о результате.
Все это является повторением той старой истории о рыбе, которую можно было впустить в лохань, до краев наполненную водой, и при этом не пролить ни капли. Академия, которой этот странный факт был представлен на обсуждение, целую неделю вела прения об удивительном свойстве рыб не увеличивать собой объема воды, в которую они попадают, а, напротив, уменьшать его поглощением.
Господь знает, сколько месяцев еще длились бы эти занимательные рассуждения, если бы один шутник не вздумал пустить рыбу в вышеназванную лохань в присутствии оторопевших академиков: вода великолепно полилась через края, ученые мужи убедились, что их подняли на смех, и разошлись пристыженные; тем и делу конец.
Это вполне применимо и к коке.
Однако вернемся все-таки к Каскабелю. Он сел на землю шагах в десяти позади ящика, о котором мы говорили, поджал под себя ноги и, приложив к губам дудку, извлек пару-другую чрезвычайно нежных звуков.
При этом первом призыве крышка ящика слегка зашевелилась и опять застыла в неподвижности. Каскабель повторил звуки, но резче и громче, однако результат оказался тем же самым.
Индеец поставил перед собой барабан, схватил трость и в то время, как снова извлек две ноты из дудки, сильно ударил по барабану. Тотчас же крышка отлетела далеко в сторону, точно движимая пружиной, и из ящика взвилась громадная змея.
Отвратительное пресмыкающееся, желтое с коричневыми пятнами, откинувшись телом назад и выгнув шею дугой, словно лебедь, раскачивалось в направлении индейца, который подходил, то протягивая к нему руку, вооруженную тростью, то отводя ее назад, а змея, как уже было сказано, мерным и тихим движением качала своей плоской треугольной головой, весьма напоминающей острие копья.
Чудовище это, как мы уже сказали, имело голову треугольной формы и достигало семи футов2 в длину; туловище его посередине было толщиной с руку человека рослого и плотно сложенного. Подобные гадины, заметим мимоходом, опасны не менее, чем гремучие змеи.
В течение нескольких минут краснокожий заставлял колебаться у самого своего лица плоскую голову пресмыкающегося, которое вытянулось почти во всю длину, стоя на нижней части туловища.
При всей своей отваге присутствующие не нуждались теперь в предостережении не двигаться и не говорить: вид этого ужасного зрелища заставил их оцепенеть и сковал им язык.
Внезапно Каскабель опустил руку с тростью, и змея мгновенно упала в ящик, свернувшись кольцом, посреди которого возвышалась ее чудовищная голова с желтыми глазами, устремленными на хозяина.
Индеец достал из кармана горсть сухих листьев и рассыпал их по земле перед собой, после чего сильно ударил по барабану.
— Хосе, подлый раб, — крикнул он, — сейчас же очисти это место!
Змея немедленно потянулась из ящика, стала разворачивать свои могучие кольца и поползла к тому месту, где лежали листья. Опять свернувшись в клубок, она быстрым движением хвоста разметала листву направо и налево, так что и следа не осталось.
— Ты добрый малый, Хосе, и слуга превосходный, я доволен тобой, — продолжал краснокожий, — иди, поцелуй хозяина, мой верный товарищ.
Он протянул к пресмыкающемуся совершенно обнаженную правую руку, змея поднялась по ней, издала тихий с переливами свист и медленно обвилась вокруг шеи индейца, потом приподняла свою плоскую голову и раздвоенным языком стала касаться его лица.
Эта кошмарная ласка длилась добрых две-три минуты, к неописуемому ужасу зрителей, которых эта странная сцена просто леденила. Наконец индеец осторожно взял змею за голову, медленно развил бесчисленные кольца, которыми она обвилась вокруг его шеи, и заставил лечь у своих ног, где она оставалась неподвижна, вероятно измученная всем, что ей пришлось проделывать.
Тут Каскабель взял пресмыкающееся за шею, с трудом приподнял и едва дотащил, между тем как хвост волочился по земле, до ящика, куда тщательно уложил его, свернув кольцами, после чего наглухо закрыл крышку.
Краснокожий подошел к дону Фернандо и остановился против него на расстоянии двух футов; распахнув рубашку, он достал мешочек, висящий у него на шее на крепкой кожаной плетенке.
— С вашего позволения, сиятельный граф, — сказал он, — я покажу вам маленькое животное, довольно любопытное.
— Какое?
— Коралловую змею.
— Ага, и эта змея опасна? — осведомился молодой человек с притворным равнодушием.
— Еще бы, — посмеиваясь, ответил краснокожий, — укус коралловой змеи приводит к смерти менее чем за два часа.
— Но против ее яда есть какое-нибудь средство?
— Наверное, существует, ваше сиятельство, но пока что еще не открыто.
— Так ты, должно быть, вырвал у нее все ядовитые зубы, чтобы она была безвредна?
— Сейчас сами увидите, если желаете, сиятельный граф.
— Почему же нет; уж не хочешь ли ты, чего доброго, напугать меня своими рассказами, негодяй?
— Вы не должны предполагать подобной дерзости с моей стороны.
— Так показывай своего гада без дальнейших разглагольствований, вот тебе еще унция.
С этими словами он бросил монету. Краснокожий подхватил ее так же ловко, как и первую, и в следующий миг она уже исчезла в его кармане.
— Да благословит вас Бог, сиятельный граф, — вскричал он, — вот моя змейка, только не подходите ко мне близко!
Раскрыв мешочек, он запустил в него руку и извлек оттуда за кончик хвоста змею. Она была дюймов3 в пятнадцать длиной, бледно-розоватого цвета с фиолетовыми полосками. Едва она очутилась на свету, как взвилась с бешеным шипением и откинула голову назад, точно хотела броситься на державшего ее индейца.
Тот, ничуть не испуганный таким грозным поведением змеи, как-то по-особому засвистел, поднес ее к своему лицу, черты которого мгновенно приняли напряженное, страшное выражение, и вперил взгляд в глаза пресмыкающегося.
Безмолвная борьба между животным и человеком длилась целую минуту, но в конце концов змея оказалась побежденной; под влиянием горящего, пристального взгляда она присмирела, стала медленно опускаться, свертываясь кольцами, и наконец спрятала голову.
Каскабель усмехнулся с видом торжества, медленно поднес змею к губам, продолжая держать за хвост, и вдруг вложил ее к себе в рот.
Целую минуту она оставалась во рту индейца, когда же тот вынул ее, она повисла, точно мертвая, в руках своего хозяина.
— Сейчас вы удостоверитесь, ваше сиятельство, — сказал Каскабель со своей вечной злой усмешкой, которая в эту минуту казалась особенно зловещей, — так ли безвредна эта змея, как вы полагали, и может ли каждый справиться с ней так же легко и безнаказанно, как я. Извольте взглянуть, ваше сиятельство, зрелище стоит того, клянусь вам!
Он дал змее три или четыре щелчка по шее, та вдруг взвилась, раскрыла пасть, челюсти ее широко раскрылись и обнажили два ядовитых зуба, торчащие, точно два угрожающих острия. Зубы эти, полые внутри, сообщаются с ядовыделительными железами и поднимаются перпендикулярно деснам при сокращении жевательного мускула, когда змея раскрывает пасть, чтобы укусить.
— Что скажете об этом, ваше сиятельство? — осведомился Каскабель. — Вы все еще находите это премилое животное таким безвредным, каким полагали его сперва?
— О нет! Я сознаю свою ошибку!.. Но каким же способом ты укрощаешь змей?
— Это моя тайна, ваше сиятельство. Напрасно было бы настаивать на расспросах, я не могу удовлетворить вашего любопытства в этом отношении.
Индеец опять положил коралловую змею в мешочек, который спрятал под рубаху на груди.
— Эта штучка, — продолжал он с чуть заметной насмешкой, — одна из самых удачных, больше мне показывать нечего, сиятельный граф; довольны ли вы?
— Так доволен, — ответил дон Фернандо со значением, — что я, может быть, пожелаю увидеть тебя опять. Если мне придет такая прихоть, где можно тебя найти?
— Везде, ваше сиятельство.
— Это значит — нигде! Смеешься ты надо мной, что ли, негодяй?
— Ничуть, сиятельный граф, то и дело я брожу по городу и окрестностям, всякий знает меня; я не имею никакого повода скрываться!
— Положим… Пожалуй, я вызову тебя опять.
— Смиренно буду ждать приказаний вашего сиятельства.
Каскабель опять навьючил на мула свои корзины, раскланялся с видом насмешливого торжества и медленно вышел на улицу.
— Надо зорко следить за этим молодцом, — сказал дон Фернандо на ухо Мигелю, — у него шпионская рожа, которая мне совсем не по душе.
— За ним будут следить, не беспокойтесь, ваше сиятельство, — ответил буканьер, сопровождая свои слова выразительным жестом.
— Я не хочу, чтобы его убивали! — с живостью воскликнул дон Фернандо. — Он мне еще понадобится!
— Значит, надо только поставить его перед невозможностью вредить.
— Вот именно.
Однако Каскабель, утверждавший, что его можно встретить повсюду, бесследно исчез и, несмотря на самые тщательные поиски, нигде не показывался.
Неудача взбесила Мигеля, дона Фернандо же она заставила призадуматься не на шутку.
ГЛАВА II. Как Пьер Легран взялся за дело, чтобы овладеть островом Санта-Каталина
Возвратимся теперь к флибустьерскому флоту, который мы оставили после того, как он торжественно снялся с якоря в Пор-де-Пе, медленно вышел в открытое море и исчез из вида на горизонте. Часам к пяти пополудни земля окончательно скрылась из глаз флибустьеров, однако до заката солнца все суда держались вместе.
Две испанские каравеллы, посланные, по всей вероятности, наблюдать за передвижениями Береговых братьев, неосторожно подошли слишком близко и были захвачены в плен.
Это были маленькие береговые суда с четырьмя камнеметными мортирами и экипажем в десять человек каждое.
Два небольших отряда Береговых братьев перешли на каравеллы, которые должны были следовать за флотом.
Эти легкие суда имели неглубокую осадку и потому были неоценимы для разведки вблизи вражеских берегов.
Испанцев перевели на адмиральский корабль, и по знаку Монбара они были мигом вздернуты на реях — к великой радости буканьеров, но, разумеется, далеко не к радости бедняг, которым суждено было играть главную роль в этом роковом представлении.
Таким образом вели между собой войну испанцы и флибустьеры, действия были одинаковы с обеих сторон; «взят — значит, повешен» — эта грозная поговорка осуществлялась во всей своей силе.
Недаром Монбар был прозван Губителем: он питал к испанцам такую ожесточенную и глубокую ненависть, что тот из них, кого несчастная звезда приводила к нему в руки, неминуемо оказывался вздернутым на рее. Никогда еще он не помиловал ни одного пленника. Каждый раз, когда он возвращался с крейсерства в Пор-Марго или Пор-де-Пе, корабли его были увешаны, точно гирляндами, мертвыми телами врагов, раскачивающимися над палубой.
Незадолго до заката солнца на адмиральском корабле был поднят сигнальный флаг; по этому знаку флот немедленно распался на части, и каждая эскадра пошла к месту своего назначения.
Адмирал продолжал двигаться к Сан-Хуану. Морган со второй эскадрой повернул к Пуэрто-Бельо. Наконец, третья эскадра под командой Пьера Леграна, придерживаясь ветра, направилась к острову Санта-Каталина, которым ей приказано было овладеть.
Мы последуем за этой эскадрой, поручение которой было если не самым опасным, то, во всяком случае, самым важным. Остров Санта-Каталина, который не следует путать с тем, что находится у берегов Бразилии, по-видимому, совсем не известен нашим ученым географам; по крайней мере, о нем не упоминает ни один из них. Этот остров находится у берегов Коста-Рики, приблизительно в тридцати милях от реки Чагрес на 12 градусах 30 минутах северной широты.
Монбар выбрал его местом снабжения флота съестными припасами из-за близости к пункту, который он хотел занять; лучше выбора нельзя было сделать ни в каком отношении. Казалось только, что овладеть им будет весьма трудно.
В то время, к которому относится наш рассказ, остров Санта-Каталина защищался четырьмя хорошо укрепленными каменными фортами и несколькими усиленными батареями.
Возле Санта-Каталины находился остров поменьше и соединялся с ним мостом, который легко было разрушить. Островок этот, следовательно, образовывал, так сказать, пятый форт — тем грознее, что с него можно было обстреливать рейд и город. Нечего было также думать взять Санта-Каталину голодом: островок в изобилии снабжал город всеми жизненно необходимыми припасами.
Отлично зная, насколько важен для торговли и безопасности колоний в Центральной Америке остров Санта-Каталина, испанцы сильно укрепили его; они разместили там храбрый гарнизон и сделали остров общим складом, местом снабжения припасами всего их флота. Кроме того, там они устроили колонию, куда свозились все преступники, осужденные в заморских владениях Испании.
Этих осужденных заставляли строить укрепления, нагружать и разгружать суда, чинить дороги; в случае нападения им раздавали оружие для усиления обороны.
Вот каков был остров, которым Пьеру Леграну предстояло овладеть.
Одни только флибустьеры могли отдавать подобные приказы и отваживаться исполнять их, используя лишь те слабые средства, которыми располагали.
Ни сам Пьер Легран, ни кто-либо из Береговых братьев, находящихся под его командой, ни на одно мгновение не усомнился в успехе их предприятия.
Впрочем, что бы их ни ждало впереди, как только флибустьеры выступали в экспедицию, они забывали обо всем на свете и ничто уже не могло остановить их.
После десяти дней полного различными событиями плавания флибустьеры заметили на горизонте нечто похожее на серые облачка, что на самом деле, однако, оказалось твердой землей. Эскадра приближалась к цели — острову Санта-Каталина.
Было около половины седьмого вечера. Пьер Легран скомандовал убрать паруса и лечь в дрейф. Он приказал спустить на воду шлюпку для рекогносцировки и потребовал к себе на корабль своих помощников.