Эмар Густав. Вождь окасов

   Увидев его, все вскрикнули от радости и удивления.
   – Наконец! – вскричали в один голос дон Тадео и Луи.
   – Вот и я! – печально отвечал ульмен.
   Бедный индеец, казалось, был изнурен усталостью и голодом; его посадили и поскорее предложили закуску. Несмотря на все бесстрастие, к которому индейцы приучены с детства, Курумилла бросился на кушанья, поданные ему, и с жадностью начал глотать их. Этот поступок, нисколько не согласовывавшийся с ароканскими обычаями, заставил друзей наших призадуматься. Они предположили, что если ульмен до такой степени позабыл обычаи своего народа, то, верно, он очень страдал.
   Когда наконец аппетит его удовлетворился, Курумилла, не заставляя просить себя, рассказал с величайшими подробностями все, что с ним случилось, то есть каким образом он освободил молодую девушку и как через час принужден был оставить ее во власти врагов.
   Расставшись с донной Розарио, храбрый индеец удалился на столько, чтобы не попасться в руки похитителей; невидимый для них, он следовал за ними, не теряя их из вида, и подстерегал все их движения, это было для него тем легче, что враги не думали искать его.
   Король Мрака и граф поблагодарили Курумиллу за такую бескорыстную и верную преданность.
   – Я еще ничего не сделал, – сказал он, – надо все начинать сызнова; но теперь, – прибавил он, с видом сомнения качая головой, – это будет труднее, потому что враги остерегаются.
   – Завтра, – с живостью возразил дон Тадео, – мы все вместе пустимся на поиски.
   – Да, – сказал вождь, – я знаю, что вы завтра должны ехать.
   Луи и испанцы взглянули на него с удивлением: они не понимали, каким образом известие об их отъезде могло распространиться, несмотря на все предосторожности, с которыми они его скрывали. Курумилла улыбнулся.
   – Для окасов тайны не существуют, – сказал он, – когда они хотят узнать их. Антинагюэль знает все, что происходит здесь.
   – Но это невозможно! – вскричал запальчиво дон Грегорио.
   – Пусть брат мой выслушает, – спокойно возразил вождь, – завтра при восходе солнца отряд в тысячу солдат белых повезет из Вальдивии в Сантьяго пленника, которого бледнолицые называют генералом Бустаменте... Так ли?
   – Да, – отвечал дон Грегорио, – все, что вы говорите, совершенно справедливо; но как вы это узнали, вот что сбивает меня с толку.
   – Я должен признаться, – отвечал ульмен, улыбаясь, – что тот, от кого я узнал эти подробности, сообщил их не мне, а другому, нисколько не подозревая, что я слышал их.
   – Объяснитесь, вождь, умоляю вас, – вскричал дон Тадео, – мы теперь как на горячих угольях... мы желаем знать, каким образом враги так хорошо узнали о наших намерениях?
   – Я вам уже сказал, что следовал за воинами Антинагюэля и должен признаться, что иногда опережал их; третьего дня на восходе солнца токи и его воины, все вместе с той бледнолицей женщиной, которая, без сомнения, должна быть Гекубу, злым духом, приехали в долину, где происходило возобновление договоров. Ползя как змея в высокой траве, я притаился в двадцати шагах от них. Как только Черный Олень приметил великого токи ароканов, он поскакал к нему. Подозревая, что во время своего совещания эти два человека скажут что-нибудь такое, что после пригодится нам, я приблизился как можно ближе, чтобы не потерять ни слова из их разговора; таким образом они, не подозревая ничего, сообщили мне свои планы.
   – Какие планы? – с живостью спросил дон Грегорио. – Разве они намерены напасть на нас?
   – Бледнолицая женщина заставила Антинагюэля поклясться, что он освободит ее друга.
   – О! О! – сказал дон Грегорио. – Это намерение не так легко выполнить, как они думают.
   – Брат мой ошибается.
   – Как?
   – Солдаты должны проходить ущелье.
   – Без сомнения.
   – Там-то Антинагюэль нападет на бледнолицых со своими воинами.
   – Что же нам делать? – вскричал дон Грегорио.
   – Конвой будет истреблен, – с унынием прибавил дон Тадео.
   Курумилла молчал.
   – Я знаю вождя, – сказал граф, – он не оставит друзей своих в затруднительных обстоятельствах, не придумав средства избавить их от опасности, о которой сам объявил им.
   – Но, – возразил дон Тадео, – к несчастью, эта опасность неизбежна, в Сантьяго нет другой дороги кроме этого проклятого ущелья; его непременно придется проезжать, а в нем пятьсот решительных человек могут изрубить в куски целую армию.
   – Все равно, – продолжал настойчиво молодой человек: – я опять повторю то же, что сказал вождь воин искусный, у него ум находчивый, и я уверен, что он знает, как избавить нас от этой опасности.
   Курумилла улыбнулся французу и сделал ему утвердительный знак.
   – Ну, видите, не прав ли я? – вскричал Луи: – говорите, вождь, не правда ли, вы знаете средство избавить нас от этого опасного прохода?
   – Я этого не утверждаю, – отвечал ульмен: – но если мои бледнолицые братья согласятся позволить мне действовать, я берусь расстроить планы Антинагюэля и, может быть, вместе с этим найду средство освободить молодую девушку с лазоревыми глазами.
   – Говорите, говорите, вождь! – с живостью вскричал граф. – Объясните нам, какой план вы придумали; эти кабальеро совершенно полагаются на вас; не так ли, господа?
   – Да, – отвечал дон Тадео, – мы вас слушаем, вождь.
   – Но пусть братья мои прежде подумают, – возразил Курумилла, – они должны предоставить мне право руководить экспедицией.
   – Даю вам слово, ульмен, – сказал дон Грегорио, – что мы будем делать только то, что вы велите нам.
   – Хорошо! – сказал Курумилла. – Пусть же мои братья слушают.
   И нимало не медля, он описал составленный им план, который, как и надо было ожидать, получил всеобщее одобрение. Особенно граф и дон Тадео пришли в восторг и обещали себе прекраснейшие результаты.
   Когда собеседники приняли последние меры и во всем условились, было уже очень поздно. Все они имели нужду в отдыхе для того, чтобы приготовиться к отважной экспедиции, сопряженной со столькими опасностями. Особенно Курумилла, не спавший несколько дней, буквально падал от усталости.
   Один Луи как будто не чувствовал потребности собраться с силами; он готов был тотчас же отправиться в путь. Но благоразумие требовало посвятить несколько часов сну и потому, несмотря на протесты графа, все разошлись.
   Молодой человек, принужденный против воли повиноваться увещаниям своих опытных друзей, удалился с досадой, обещая себе мысленно не позволить им забыть час, назначенный для отъезда.
   Как все влюбленные, не будучи в состоянии видеть свою возлюбленную, Луи утащил с собой Курумиллу, чтобы по крайней мере иметь утешение поговорить с ним о ней. Но бедный ульмен был так утомлен, что едва успев улечься на циновке, служившей ему постелью, погрузился в такой глубокий сон, что молодой человек потерял всякую надежду разбудить его.
   Мы должны сказать к чести Луи, что он легко примирился с этой неприятностью, рассудив, что от Курумиллы зависит успех дела и что ему необходимо быть бодрым. Он вздохнул с сожалением и дал возможность ульмену спать сколько он хочет.
   Бедный Луи никак не мог заснуть, потому что нетерпение и любовь, эти два тирана молодости, сжигали ему сердце. Не зная что делать, он влез на крышу дворца и, устремив взор на великие горы, мрачные контуры которых обрисовывались на горизонте, начал думать о донне Розарио.
   Ничего не может быть спокойнее, целомудреннее и вместе сладострастнее американской ночи. Темно-синее небо, усеянное бесчисленными звездами, посреди которых сияет великолепное созвездие Южного Креста, душистый запах в воздухе, морской ветерок, все располагает душу к задумчивости.
   Луи надолго забылся в своих одиноких мечтаниях. Когда он вернулся во дворец, звезды уже начинали постепенно угасать, и одна сторона неба подернулась перламутровым оттенком. Скоро должен был начаться рассвет.
   – Пора, – сказал молодой человек и быстро сошел с террасы, чтобы разбудить своих товарищей.
   Но он нашел их уже готовыми к отъезду. Он один опоздал. Это легко было понять. Луи мечтал, другие просто спали.

ГЛАВА LIII
Ущелье

   Американские пейзажи имеют грандиозный и торжественный вид, о котором ничто в Европе не может дать верного и полного понятия.
   Топор пионера давно срубил наши старинные чилийские и скандинавские леса, так что в местах самых диких всегда можно видеть или по крайней мере угадывать следы человеческой деятельности.
   Тысячи поколений сменились на территории старой Европы, тысячи государств вышли, подобно вулканам, из недр этой плодоносной земли, чтобы снова погрузиться в нее, так что на нашей теперешней почве, состоящей почти из человеческого праха, невозможно узнать печать Бога – этот таинственный знак, который в Америке встречается на каждом шагу и внушает человеку, в первый раз созерцающему его, благоговейное чувство.
   В Новом Свете нет атеистов и не может быть. Это земля живой веры, потому что в ней Бог зримо явлен в своем творении глазам всякого, кто осмелился бы сомневаться в бытии Его.
   Ученые старались доказать, что Америка страна совершенно новая сравнительно со Старым Светом; это предположение так же нелепо, как и то, что она заселена выходцами из Азии через Берингов пролив.
   Краснокожая раса не имеет никакого отношения к белой, черной или желтой расам и точно так же, как и они, первобытна и исконна.
   Чилийская земля, особенно часть ароканская, одна из самых странных в Новом Свете. В Чили более двадцати вулканов и некоторые из них, как например Отако, достигают огромной высоты; поэтому в Чили очень часто случаются землетрясения. Не проходит года, чтобы один или несколько городов не были превращены в руины этим ужасным стихийным бедствием.
   Арокания разделяется, как мы уже сказали, на четыре области, совершенно отдельные.
   Та, которая идет вдоль моря и которую называют областью морской, плоская, но однако беспрерывно дает себя знать те неровности почвы, которые, поднимаясь мало-помалу, доходят до Кордильерских гор и в некоторых местах представляют значительные возвышенности.
   Миль за десять от Сан-Мигуэля, жалкого селения, населенного тремя десятками пастухов, по дороге к Аро-ко, земля быстро возвышается и вдруг образовывает гранитную стену, вершина которой покрыта девственным лесом, соснами и дубами, непроницаемыми даже для лучей солнца.
   В этой стене сама природа проложила проход не шире десяти метров. Длина его простирается на пять километров; он состоит из множества прихотливых и запутанных изворотов. С каждой стороны этого грозного ущелья земля покрыта деревьями и кустарниками, которые возвышаются уступами и могут в случае нужды служить неприступными окопами для людей, которые вздумали бы защищать этот проход. Антинагюэль не преувеличил выгод этой позиции, когда говорил, что пятьсот решительных человек могут смело защищаться на ней против целой армии.
   Это место называется el canon del rio seco, название довольно обыкновенное в Америке. Начало его очень понятно, потому что хотя растительность и давно покрыла бока этой стены изумрудным ковром, но ясно видно, что во времена отдаленные, вследствие ли землетрясения или какого-либо другого переворота природы, этот проход образовался насильственно от сильного напора воды, стекающей с высот Андов в море.
   Солнце начинало показываться на горизонте; предметы были еще полузакрыты тенями ночи, которые быстро уменьшались, придавая всему самый фантастический вид; величественный пейзаж, о котором мы старались дать читателю понятие, незаметно выходил из густого тумана, который скрывал его и делался реже на острых оконечностях скал и на высоких ветвях деревьев. Совершенная тишина царствовала в ущелье.
   В верхних слоях воздуха, над ущельем, медленно кружились стаи огромных коршунов. По временам из чащи выбегала лань и, остановясь на вершине скалы, поднимала вверх свою умную голову, с беспокойством обнюхивала воздух и исчезала.
   Если бы в эту минуту какой-нибудь человек нашел возможность парить около коршунов, он насладился бы странным и необыкновенно интересным зрелищем. Он понял бы с первого взгляда, что в этом обманчивом безмолвии, в этом мнимом уединении таилась страшная гроза.
   Это уединенное место было наполнено людьми. Анти-нагюэль, как и сказал Черному Оленю, приехал в ущелье, не желая пропустить через него испанцев. Токи, как опытный вождь, расположился бивуаком около стены, несколько выше иссохшего ложа реки.
   К вечеру явился и Черный Олень с полутора тысячью воинов. Антинагюэль расставил их на высотах по обеим сторонам дороги, так чтобы они были невидимы. Он ограничил их деятельность только тем, что приказал им бросать с высокого места, которое они занимали, каменья, на неприятеля; в особенности он запретил им сходить вниз и прибегать к холодному оружию.
   Эти распоряжения заняли довольно мало времени. Было два часа утра, когда все воины были размещены. Антинагюэль, за которым шаг за шагом следовала Красавица, хотевшая все видеть лично, осмотрел посты, дал ясные и точные инструкции ульменам и вернулся к бивуаку, который составлял авангард засады.
   – Что же мы будем делать теперь? – спросила донна Мария.
   – Ждать, – отвечал Антинагюэль.
   И, завернувшись в плащ, он растянулся на земле и закрыл глаза. Красавица, для которой построили из ветвей род хижины, удалилась в это убежище, чтобы отдохнуть несколько часов, что было для нее необходимо после утомлений этого дня.
   Между тем, вот что происходило у испанцев. Они пустились в путь незадолго до восхода солнца, составляя отряд в пятьсот всадников. Посреди их шел обезоруженный Бустаменте. За ним наблюдали два копьеносца, которым было приказано прострелить ему голову при малейшем подозрительном движении. Генерал шел с лицом бледным, с нахмуренными бровями и с задумчивым видом.
   Впереди этого отряда шел другой почти равной силы; его составляли по-видимому индейцы. Мы говорим по-видимому, потому что эти люди были чилийцы, но их ароканский костюм, их вооружение и даже убранство лошадей, все в их переодевании было так верно, что даже проницательный глаз индейца не мог бы не ошибиться на близком расстоянии. Этими мнимыми индейцами командовал Жоан, который шел впереди и осматривал пытливым взором высокую траву, чтобы удостовериться, не подсматривает ли за ними какой-нибудь шпион.
   В двадцати пяти километрах от Вальдивии, на половине дороги от ущелья, второй отряд остановился, между тем как тот, который был под командой Жоана, продолжал двигаться вперед. Так как мнимые индейцы ехали крупной рысью, они скоро значительно обогнали второй отряд и совершенно исчезли в извилинах дороги.
   Оказалось, что второй отряд только этого и ждал, потому что он тотчас опять двинулся вперед. Только он шел медленно и удваивал предосторожности.
   Четыре всадника остались позади. Эти всадники, оживленно разговаривавшие между собой, были дон Та-део де Леон, дон Грегорио Перальта, Курумилла и граф Луи.
   – Итак, – сказал дон Грегорио, – вы никого не хотите брать с собой?
   – Никого; довольно нас двоих, – отвечал Курумилла, указывая на француза.
   – Почему вы не берете меня? – спросил дон Тадео.
   – Я не отказываюсь от этого, – возразил вождь, – и если сам не пригласил вас, то потому, что думал, что вы предпочитаете остаться с вашими солдатами.
   – Я хочу как можно скорее увидеть мою дочь.
   – Отправимся же, – вскричал Курумилла и, обратившись к дону Грегорио, прибавил: – Помните, вождь, что вы не должны входить в ущелье прежде чем на вершине горбатой горы засверкает огонь.
   – Понимаю; теперь, прощайте и счастливого успеха.
   – Счастливого успеха! – отвечал граф.
   Четверо мужчин расстались, горячо пожимая руки друг другу. Дон Грегорио догнал солдат, между тем как дон Тадео и граф под предводительством Курумиллы начали взбираться на гору.
   Они поднимались около часа по довольно крутой возвышенности, обрамленной глубокими пропастями; доехав до небольшой платформы, Курумилла остановился.
   – Сойдите с лошадей, – сказал он, подавая пример. Спутники его повиновались.
   – Теперь разнуздаем лошадей, – продолжал ульмен, – бедные животные не могут долго быть нам полезны. Я знаю неподалеку отсюда место, где они будут укрыты превосходно; мы возьмем их по возвращении, если только вернемся, – прибавил он с двусмысленной улыбкой.
   – Разве вы имеете такое дурное мнение о нашем предприятии? – спросил Луи.
   – Брат мой молод, – возразил ульмен, – кровь его очень горяча; Курумилла же стар и благоразумен.
   – Благодарю, вождь, – заметил молодой человек веселым тоном, – невозможно более вежливым образом назвать своего друга сумасшедшим.
   Разговаривая таким образом между собой, трое друзей продолжали подвигаться вперед, ведя своих лошадей; дорога представляла немало затруднений, потому что путники принуждены были идти по узкой тропинке; лошади их спотыкались на каждом шагу, фыркали и стригли ушами.
   Наконец с величайшим трудом достигли они входа в устроенный самой природой грот, в который успели ввести благородных животных. Оставив им достаточное количество корма, друзья заложили вход в грот каменьями, между которыми оставили только небольшое отверстие для воздуха и света. Исполнив это, Курумилла обратился к своим товарищам и сказал:
   – Пойдем!
   Путники набросили ружья на плечи и мужественно отправились в путь. У грота проложенная тропинка оканчивалась, и потому они принуждены были карабкаться по скользкой покатости, цепляясь за корни и ветви деревьев или за траву.
   Ходьба подобного рода была не только чрезвычайно утомительна, но еще и очень опасна. Малейшего неверного положения, дурно рассчитанного движения было достаточно, чтобы повергнуть путников в пропасть неизмеримой глубины, потому что они карабкались почти отвесно по утесистым склонам горы.
   Курумилла однако ж всходил с легкостью, которая приводила его товарищей в восторг и которой они не могли не завидовать в глубине сердца. Тогда он оборачивался, чтобы ободрить их или помочь им. После часа с четвертью этого трудного восхождения, ульмен остановился.
   – Здесь, – сказал он.
   Трое товарищей достигли вершины высокого пика, откуда глазам их открылась великолепная панорама.

ГЛАВА LIV
Перед битвой

   Ступив на площадку, которой оканчивалась гора, дон Тадео и граф упали от усталости. Курумилла дал им перевести дух, потом, рассудив, что они несколько оправились от утомления, пригласил их осмотреться кругом. Они обернулись.
   Зрелище, представившееся их взорам, вызвало у них изумление и восторг. У ног их расстилалось целое ущелье со своими величественными гранитными массами и густой чащей зелени.
   Ничто не показывало в ущелье присутствия человека: повсюду, казалось, царствовало спокойное и величественное уединение пустыни. Несколько налево два вихря пыли, из которой иногда показывались черные и оживленные массы, обозначали два отряда, которые на значительном расстоянии один от другого продолжали путь; а в синеватой дали горизонта блистала широкая желтоватая полоса, смешивающаяся с окраинами неба: это было море.
   – О! Как это прекрасно! – вскричал Луи.
   Дон Тадео, пресытившийся с детства видами подобных чудес природы, бросал рассеянные и равнодушные взоры на великолепную перспективу; лицо его оставалось задумчиво, в глазах светилась печаль. Король Мрака думал о своей дочери, о своей возлюбленной дочери, которую надеялся скоро освободить. Он считал с тоской минуты, которые должны были пройти прежде, чем ему удастся сжать в своих объятьях ту, которая для него составляла все.
   О! Что бы ни говорили хулители семейной жизни, родительская любовь истинно божественное чувство, которого зародыш Высшее Существо вложило в сердце человека затем, чтобы составить цель его жизни. Господь даровал ему необходимое мужество к беспрерывной и ежедневной борьбе, борьбе, предпринятой единственно для счастья детей, без которых, впрочем, жизнь была бы только жалкой погоней за физическими наслаждениями, без интереса и без важности. Родительская любовь облагораживает борьбу, а поцелуй невинного существа, для которого ее ведут упорно, вознаграждает за нее с лихвой, заставляет забывать все неудачи.
   – Разве мы остаемся здесь? – спросил дон Тадео.
   – Да, на несколько минут, – отвечал Курумилла.
   – Как вы называете это место? – спросил граф с любопытством.
   – Этот пик бледнолицые называют Корковадо, – отвечал ульмен.
   – Это, конечно, тот самый пик, на котором вы условились подать сигнал?
   – Да, но поспешим все приготовить...
   Трое товарищей тотчас набрали сухих ветвей и на самом высоком месте горы приготовили огромный костер.
   – Теперь отдохните немножко, – сказал Курумилла, – и не трогайтесь с места до моего возвращения.
   – Куда вы идете, вождь? – спросил граф.
   – Окончить план атаки.
   И не входя в дальнейшие подробности, Курумилла бросился вниз с крутого склона и тотчас исчез между деревьями. Дон Тадео и Луи сели около костра и, мечтая, ждали возвращения ульмена.
   Между тем отряд чилийцев под командой Жоана приближался к ущелью, старательно подражая во всем индейским всадникам. Скоро этот отряд подошел к ущелью на расстояние ружейного выстрела. Антинагюэль приметил его. Давно уже он наблюдал за его движениями; но несмотря на свою проницательность, не подозревал засады. Он был уверен, что испанцы не знали о его намерении. Кто мог уведомить их?
   Присутствие в отряде Жоана, которого токи тотчас узнал, окончательно успокоило его и внушил ему полное доверие. Он предположил, что эти индейцы запоздали по причине отдаленности их лагеря; что посланные вице-токи не предупредили их вовремя, и потому они теперь спешили присоединиться к своим товарищам.
   Со своей стороны, Черный Олень полагал, что Антинагюэль, отправившись к ущелью после их свидания, велел предупредить этих индейцев. Итак, все соединилось, чтобы ввести в обман обоих вождей.
   Жоан подвигался вперед с удивительной самоуверенностью, по мере приближения к ущелью вдруг начал так сильно погонять свою лошадь, что при въезде в него опередил свой отряд шагов на шестьдесят.
   Он въехал в ущелье без малейшего колебания. Едва сделал он десять шагов, как из густой чащи вышел индеец и стал прямо перед ним. Этот индеец был сам Антинагюэль. Жоан внутренне задрожал при виде грозного вождя, но лицо его однако ж осталось бесстрастно.
   – Сын мой приехал очень поздно, – сказал токи, бросая на Жоана косой взгляд.
   – Отец мой простит меня, – почтительно отвечал Жоан, – я узнал о его приказании только ночью, а моя деревня далеко.
   – Хорошо, – возразил вождь, – я знаю, что сын мой благоразумен; сколько копий привел он с собой?
   – Тысячу!
   Жоан смело увеличил число своих воинов, но он следовал в этом случае приказаниям Курумиллы.
   – О! О! – сказал токи с радостью. – Простительно прийти поздно, когда приводишь такой многочисленный отряд.
   – Отец мой знает, что я ему предан, – лицемерно отвечал индеец.
   – Знаю... сын мой храбрый воин; видел он инков?..
   – Видел...
   – Далеко они?
   – Нет, едут; через час они будут здесь.
   – Стало быть, нам нельзя терять ни минуты; пусть сын мой расположит своих воинов по обеим сторонам ущелья возле сожженного кактуса.
   – Хорошо, это будет сделано; пусть отец мой положится на меня.
   В эту минуту отряд мнимых индейцев показался при входе в ущелье и по примеру своего вождя въехал в него с совершенной самоуверенностью. Обстоятельства были критические. Малейшая оплошность со стороны испанцев могла, открыв обман, погубить всех.
   – Пусть сын мой торопится, – сказал Антинагюэль.
   И он вернулся на свое место. Жоан и испанцы поскакали галопом: за ними наблюдали тогда тысячи невидимых шпионов, которые при первом подозрительном движении с их стороны изрубили бы их без пощады. Нужна была чрезвычайная осторожность.
   Приказав своим людям сойти с лошадей и спрятать их в углублении, образуемым ложем реки, Жоан расставил их с величайшим спокойствием, которое могло изгнать навсегда все подозрения из головы вождя, если бы он возымел их.
   Через десять минут в ущелье воцарилось такое же безмолвие, как и прежде. Едва Жоан сделал несколько шагов в кустах, чтобы рассмотреть окрестности занимаемого им поста, он вдруг почувствовал, что кто-то положил ему руку на плечо. Он вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял Курумилла.
   – Хорошо, – прошептал ульмен голосом тихим как дыхание, – сын мой благороден; пусть он идет за мной со своими людьми.
   Жоан сделал знак согласия. Тогда с чрезвычайными предосторожностями и в величайшем безмолвии триста человек начали взбираться на скалы вслед за ульменом. Курумилла расставил их в различных местах, так что они составили двойную линию, которая широким кругом облегала пост, выбранный Антинагюэлем для бивуака своих лучших воинов.
   Этот маневр было тем легче исполнить, что, повторяем, токи не мог иметь никакого подозрения и вместо того, чтобы наблюдать за тем, что происходило вокруг него, он внимательно следовал глазами за отрядом дона Грегорио, который уже был виден вдали.