Эмар Густав. Вождь окасов

   – Вы думаете?..
   – Я в этом убежден. Видите ли, ваше превосходительство, я так несчастлив.
   – Очень жаль.
   – Не правда ли, ваше превосходительство?
   – Да, тем более, что никому кроме вас не будет дано это поручение.
   – Однако...
   – Молчите! – сказал дон Тадео сухим тоном, вставая и подавая ему бумагу. – Устраивайте свои дела как хотите, но вы должны ехать через полчаса или быть расстрелянным через три четверти часа... выбирайте.
   – Я уже выбрал.
   – Что же.
   – Я еду.
   – Счастливый путь!
   – Но если ароканы нападут на меня и отнимут эту бумагу?
   – Вы будете расстреляны, – холодно сказал дон Тадео.
   Сенатор подпрыгнул от испуга.
   – В таком случае я погиб! – вскричал он с ужасом. – Я никогда не выпутаюсь из такой беды!
   – Это ваше дело.
   – Но...
   – Я должен предупредить вас, – сказал ему Король Мрака, – что вам осталось только двадцать минут, чтобы приготовиться к отъезду.
   Сенатор поспешно схватил письмо и, не отвечая, бросился как сумасшедший из залы, натыкаясь на мебель. Дон Тадео не мог удержаться от улыбки при виде испуга дона Рамона и сказал сам себе:
   – Бедняжка! Он и не подозревает, что я желаю именно того, чтобы у него отняли эту бумагу.
   Вошел дон Грегорио.
   – Все готово, – сказал он.
   – Хорошо! Пусть войска разделятся на два корпуса за городом. Где Жоан?
   – Я здесь, – отвечал индеец, подходя.
   – Брат мой может ли дойти до Кончепчьйона, не попав в руки лазутчиков и не будучи остановлен?
   – Непременно.
   – Я хочу дать моему брату поручение, в котором дело идет о жизни и смерти.
   – Я его исполню или умру.
   – У брата моего хорошая лошадь?
   – У меня нет никакой – ни плохой, ни хорошей.
   – Брату моему дадут лошадь быструю как стрела.
   – Хорошо! Что я должен делать?
   – Жоан отдаст эту бумагу испанскому генералу Фуэнтесу, командующему войсками в провинции Кончепчьйон.
   – Я отдам.
   Дон Тадео вынул из-за пазухи кинжал странной формы, бронзовый эфес которого служил печатью.
   – Пусть брат мой возьмет этот кинжал; увидев его, генерал узнает, что Жоан приехал от меня.
   – Хорошо! – сказал воин, взяв оружие и заткнув его за пояс.
   – Пусть брат мой остерегается; это оружие отравлено, так что малейшая царапина может вызвать смерть.
   – О, о! – сказал индеец со зловещей улыбкой. – Это оружие хорошее; когда должен я ехать?
   – Брат мой отдохнул?
   – Я отдохнул.
   – Брату моему сейчас дадут лошадь.
   – Хорошо, прощайте!
   – Еще одно слово.
   – Я слушаю.
   – Пусть брат мой не даст себя убить; я хочу, чтобы он возвратился ко мне.
   – Я возвращусь, – сказал индеец с уверенностью.
   – Прощайте!
   – Прощайте!
   Жоан вышел. Через десять минут он скакал во весь опор по дороге в Кончепчьйон и опередил дона Рамона Сандиаса, который неохотно тащился по той же самой дороге.
   Дон Тадео и дон Грегорио выехали из дворца. Приказания Короля Мрака были исполнены с точностью замечательной. Гражданская милиция, уже очень многочисленная, была почти организована и если бы случилась надобность, могла защищать город.
   Два корпуса войск выстроились в ряд. Одному в девятьсот человек было поручено сделать нападение на Ароко; другой, в две тысячи, под непосредственной командой дона Тадео, должен был отправиться отыскивать ароканскую армию и дать ей сражение.
   Дон Тадео осмотрел свою маленькую армию. Ему оставалось только хвалить ее хорошее устройство и энтузиазм солдат. Сказав последнюю речь жителям Вальдивии, Король Мрака отдал приказание к выступлению.
   Кроме довольно многочисленной кавалерии, чилийская армия имела десять пушек. Войска прошли скорым шагом мимо жителей, которые провожали их единодушным «ура».
   В минуту расставания дон Тадео отвел в сторону своего друга.
   – Сегодня вечером, дон Грегорио, – сказал он, – когда вы расположитесь лагерем на ночь, передайте начальство вашему полковнику и воротитесь ко мне.
   – Хорошо; благодарю вас за милость, которую вы оказываете мне.
   – Брат, – отвечал ему дон Тадео печальным голосом, – разве мы не должны жить и умереть вместе?
   – О, не говорите этого, – возразил дон Грегорио. – Будьте так добры, скажите мне прежде, чем я расстанусь с вами, что значит это поручение, которое вы дали Жоану? – прибавил он, чтобы дать другой оборот разговору и переменить направление мыслей своего друга.
   – О! – отвечал дон Тадео с тонкой улыбкой. – Это поручение военная хитрость, успех которой, я надеюсь, вы скоро увидите.
   Пожав в последний раз друг другу руки, два вождя расстались, чтобы стать во главе своих войск, которые быстро отправились по долине.

ГЛАВА LXX
Коршун и горлица

   Бустаменте воспользовался внезапной готовностью Антинагюэля быть ему полезным. Через два дня после рассказанных нами происшествий, ароканская армия укрепилась на Биобио. Антинапоэль, как опытный вождь, расположился лагерем на вершине лесистого пригорка, который возвышался над рекой. Древесный занавес скрывал присутствие армии, так что без определенных сведений никто не догадался бы, что она находится в этом месте.
   Войска из различных уталь-манусов каждую минуту прибывали на место сборища, назначенного токи. Вся сила ароканской армии состояла в эту минуту из девяти тысяч.
   Черный Олень с отрядом избранных воинов разъезжал по всем направлениям, чтобы захватить неприятельских разведчиков. Ароканы во время войны обыкновенно делают неожиданные нападения; поэтому осторожность вождей в этих экспедициях неимоверна.
   Ничто не выдавало индейцам, чтобы белые сколько-нибудь подозревали замышляемое ими нападение. Они видели на противоположном берегу Биобио стада, пасшиеся на свободе, и крестьян, спокойно занимавшихся своими делами, как ни в чем не бывало.
   Бустаменте рассматривал горизонт в подзорную трубу. Антинагюэль удалился в свою палатку с Красавицей и донной Розарио.
   Молодая девушка приехала в лагерь час тому назад. На ее побледневшем лице виднелись следы утомления; мрачная грусть одолевала ее. Она стояла, потупив глаза, перед токи, пылкий взор которого не оставлял ее ни на секунду.
   – Брат мой видит, что я сдержала мое обещание, – сказала Красавица, со злобной улыбкой смотря на молодую девушку.
   – Да, – отвечал токи, – благодарю мою сестру, но и я тоже сдержал мое обещание.
   – Брат мой великий воин, он верен своему слову; прежде чем он вступил в область инков, ему следовало бы определить участь его пленницы.
   – Эта молодая девушка не пленница моя, – отвечал Антинагюэль, и взгляд его сверкнул, – она будет женой великого токи окасов.
   – Хорошо! – сказала Красавица, пожимая плечами. – Антинагюэль может располагать ею.
   Вождь встал и подошел к молодой девушке.
   – Сестра моя печальна, – сказал он ей с кротостью, – продолжительный путь, без сомнения, утомил ее; мое жилище приготовлено для сестры моей; она отдохнет несколько часов, а потом Антинагюэль объявит ей о своих намерениях.
   – Вождь, – грустно отвечала молодая девушка, – я не устала, ваши воины были добры ко мне, они сжалились над моей молодостью и кротко обращались со мной.
   – Вождь так приказал, – сказал ласково Антинагюэль.
   – Благодарю вас за это приказание; это мне доказывает, что вы не злы.
   – Нет, – отвечал Антинагюэль, – я люблю мою сестру.
   Молодая девушка не поняла этого объяснения в любви и растолковала иначе смысл слов индейца.
   – О? Вы меня любите, – сказала она наивно, – стало быть, вы сжалитесь надо мной, не захотите видеть моих страданий!
   – Нет, я позабочусь, чтобы моя сестра была счастлива!
   – О! Это будет очень легко, если вы действительно захотите! – вскричала она, бросая на него умоляющий взгляд и сложив руки.
   – Что нужно сделать для этого? Я готов повиноваться моей сестре.
   – Точно?
   – Пусть моя сестра говорит! – сказал вождь.
   – Слезы бедной девушки могут только огорчить такого великого воина, как вы!
   – Это правда, – отвечал он кротко.
   – Возвратите меня моим друзьям, моим родным! – вскричала донна Розарио с извинением. – О! Если вы это сделаете, вождь, я буду вас благословлять! Я буду сохранять к вам вечную признательность, потому что я буду очень счастлива!
   Антинагюэль отступил, кусая с гневом губы. Красавица расхохоталась.
   – Вы видите, – сказала она, – вам очень легко сделать ее счастливой!
   Вождь нахмурил брови с раздраженным видом.
   – Брат! – сказала Красавица. – Не сердитесь, пожалуйста; дайте мне поговорить с этой испуганной горлицей.
   – Зачем? – возразил токи с нетерпением.
   – Чтобы объяснить ей ясно ваши намерения; таким образом, как вы взялись за дело, вы никогда не кончите.
   – Хорошо!
   – Только обратите внимание на то, что я нисколько не берусь расположить ее к вам.
   – А! – сказал Антинагюэль с досадой.
   – Но однако ж ручаюсь вам, что после нашего разговора, она будет знать, в чем состоят ваши намерения; хотите вы этого?
   – Да, у сестры моей золотой язык, она усыпит ее.
   – Гм! Не думаю; однако постараюсь сделать вам приятное, – сказала Красавица с иронической улыбкой.
   – Хорошо, пока сестра моя будет разговаривать с пленницей, я осмотрю лагерь.
   – И прекрасно, таким образом вы не потеряет даром времени.
   Антинагюэль вышел, бросив на молодую девушку взор, заставивший ее стыдливо потупить глаза.
   Оставшись одна с донной Розарио, Красавица рассматривала ее с минуту с таким выражением злости и ненависти, что молодая девушка невольно задрожала. Вид этой женщины производил на нее такое действие, какое приписывают взгляду змеи; ее притягивал этот холодный взгляд, который устремлялся на нее с невыносимой пристальностью.
   После нескольких минут, которые показались веком бедной девушке, Красавица встала, медленно подошла к ней и, грубо положив руку на плечо ее, сказала резко:
   – Бедная девушка! Вот уже месяц как ты пленница, неужели ты не догадалась, для чего я велела похитить тебя?
   – Я не понимаю, – кротко отвечала молодая девушка, – ваши слова для меня загадка, смысл которой напрасно я отыскиваю.
   – Невинная овечка! – возразила куртизанка с насмешливым хохотом. – А мне так кажется, что в ту ночь, когда мы сошлись лицом к лицу в деревне Сан-Мигуэль, я говорила с тобой довольно откровенно.
   – Я только поняла, что вы меня ненавидите по причине, неизвестной для меня.
   – Какое тебе дело до причины, когда ненависть существует! Да, я тебя ненавижу, презренная тварь! Я мщу на тебе за мучения, которые заставил меня вытерпеть другой человек. Какое мне дело, что ты мне ничего не сделала! Я тебя не знаю! Мстя тебе, я ненавижу не тебя, а тебя, а того, кого ты любишь! Которому каждая твоя слеза раздирает сердце. Но мне недовольно мучений, которые я назначаю тебе, если он не знает их; я хочу, чтобы он был их свидетелем; я хочу, чтобы он умер от отчаяния, узнав, что я сделала с тобой, до какого унижения и презрения я довела тебя.
   – Господь справедлив, – с твердостью отвечала молодая девушка, – я не знаю, какие злодеяния замышляете вы, но Он сохранит меня и не позволит исполниться тому гнусному мщению, которым вы мне угрожаете. Берегитесь, чтобы впоследствии вам самой не пришлось склониться под могущественной рукой Создателя... может быть вы сами тщетно будете умолять о милосердии, когда Его позднее, но неумолимое правосудие, постигнет вас.
   – Твои угрозы вызывают во мне только презрение.
   – Я не угрожаю; я несчастная девушка, которую рок бросил беззащитной в ваши руки; я стараюсь только растрогать вас.
   – Напрасные просьбы! – воскликнула донна Мария. – Ну что ж! – прибавила она, оживляясь гневом, кипевшим в ней. – Когда настанет мой час, я тоже не буду просить тебя пожалеть обо мне!
   – Да простит вам Господь зло, которое вы хотите мне сделать!
   Во второй раз невольно донна Мария почувствовала неизъяснимое волнение, причину которого напрасно старалась объяснить себе; но она старалась не обращать внимания на тайное предчувствие, которое как будто говорило ей, что мщение ослепляло ее и что, желая поразить слишком сильно, она ошиблась.
   – Послушай, – сказала она прерывистым голосом, – это я велела похитить тебя, ты это знаешь, но тебе не известно, с какой целью ты похищена, не так ли? Ну, я объясню тебе эту цель: человек, который вышел отсюда, Антинагюэль, вождь ароканов, злодей! Он питает к тебе страсть, чудовищную, к какой способна одна его свирепая натура; послушай, мать хотела отговорить его от этой страсти, он убил свою мать!
   – О! – с ужасом вскричала молодая девушка.
   – Ты дрожишь? – продолжала донна Мария. – В самом деле, этот человек гнусное существо! Он способен только на преступления, он признает законы только своих страстей и пороков! Знай же, что это отвратительное существо, этот гнусный злодей, любит тебя; он влюблен в тебя, понимаешь ли ты? Я не знаю, чего не дал бы он, чтобы обладать тобой, чтобы сделать тебя своей любовницей; я продала тебя этому человеку, ты принадлежишь ему, ты его невольница, он имеет право сделать с тобой все, что хочет, и воспользуется этим, будь уверена!
   – О! Вы не сделали такого гнусного поступка! – вскричала молодая девушка.
   – Сделала, – отвечала донна Мария, заскрежетав зубами, – ты не знаешь, какое счастье испытываю я, видя тебя, белую горлицу, непорочную девушку, запачканною грязью; каждая из твоих слез искупит одну из моих горестей!
   – Но разве у вас нет сердца?
   – Теперь нет, давно уже оно разбито отчаянием... теперь я мщу.
   У молодой девушки закружилась голова; она залилась слезами и упала к ногам своей преследовательницы с раздиравшими душу рыданиями.
   – Сжальтесь! – кричала она. – О! Вы сами сказали, что у вас было сердце! Вы любили! Именем того, кого вы любили, сжальтесь, сжальтесь надо мной, бедной сиротой, которая никогда не делала вам зла!
   – Нет, нет, не сжалюсь! Ко мне не имели жалости! – вскричала донна Мария.
   И она грубо оттолкнула молодую девушку, но донна Розарио, уцепившись за ее платье, ползала за нею на коленях.
   – Умоляю вас именем того, кого вы любили на земле, сжальтесь, сжальтесь!
   – Я не люблю никого и ничего кроме мщения! – сказала куртизанка с отвратительной улыбкой. – О! Как сладостно ненавидеть; забываешь свою горесть! Слезы этой нечастной доставляют мне наслаждение!
   Донна Розарио не слышала этих ужасных слов; она в сильном отчаянии продолжала плакать и умолять.
   – О! – вскричала она после нескольких минут молчания. – У вас верно были дети! Вы их любили, очень любили, я в этом уверена!
   – Молчи, несчастная! – закричала донна Мария. – Молчи! Не говори мне о моей дочери!
   – Да! – продолжала донна Розарио. – У вас была дочь, кроткое и очаровательное существо! Вы обожали ее?
   – Обожала ли я мою дочь!! – закричала Красавица.
   – Умоляю вас именем этой обожаемой дочери, сжальтесь! Сжальтесь надо мной!
   Донна Мария вдруг захохотала неистовым смехом и, наклонившись к молодой девушке, устремила на нее пылающие глаза.
   – Несчастная! – закричала она голосом, прерывавшимся от ярости. – Какое воспоминание вызвала ты? Ты не знаешь, что именно затем, чтобы отомстить за мою дочь, гнусно похищенную у меня, я хочу сделать из тебя самое несчастное изо всех существ на земле... затем, чтобы отомстить за нее, я продала тебя Антинапоэлю!
   Донна Розарио была поражена как громом, однако мало-помалу пришла в себя, медленно приподнялась и, взглянув прямо в лицо торжествовавшей куртизанке, сказала:
   – У вас нет сердца, будьте же прокляты!.. Господь жестоко накажет вас... а я сумею избавиться от оскорблений, которыми вы напрасно угрожаете мне.
   И движением быстрее мысли она вырвала из-за пояса донны Марии острый кинжал, который та носила постоянно с тех пор, как жила между индейцами. Красавица бросилась на нее.
   – Остановитесь, – с решительностью сказала ей молодая девушка, – еще шаг и я убью себя. О! Теперь уже я вас не боюсь, я властна над своей жизнью! Я вам сказала, что Господь не оставит меня!
   Взор молодой девушки был так тверд, лицо ее так решительно, что Красавица невольно остановилась.
   – Вы не торжествуете теперь, – продолжала донна Розарио, – вы уже не уверены в своем мщении! Пусть этот человек, которым вы мне угрожаете, осмелится подойти ко мне, я вонжу себе в сердце этот кинжал! Благодарю вас; вам я обязана этим средством избавиться от бесчестия.
   Красавица с яростью взглянула на молодую девушку, но не сказала ничего; она была побеждена.
   В эту минуту в лагере послышался большой шум: кто-то торопливо приближался к палатке, в которой находились обе женщины. Донна Мария села, скрыв свое смущение, чтобы не дать заметить посторонним чувства, волновавшие ее. Донна Розарио с радостной улыбкой спрятала кинжал на груди.

ГЛАВА LXXI
Конец путешествия дона Рамона

   Между тем дон Рамон Сандиас оставил Вальдивию. На этот раз сенатор был один, на своей лошади, жалкой тощей кляче, которая тащилась, потупив голову и опустив уши, и как будто во всех отношениях сообразовалась с печальным расположением духа своего господина.
   Подобно рыцарям, героям старинных романов, служившим игрушкой злого волшебника и вертевшимся годами на одном месте без возможности достигнуть какой-нибудь цели, сенатор выехал из города с твердым убеждением, что он не достигнет цели своего путешествия.
   Будущее вовсе не казалось ему розовым; он уехал из Вальдивии под тяжестью страшной угрозы; и потому на каждом шагу ожидал, что в него прицелится невидимое ружье из-за кустов, тянувшихся вдоль дороги.
   Не будучи в силах устрашить врагов, без сомнения рассыпавшихся по дороге, своей силой, он решился подействовать на них своей слабостью, то есть снял с себя все оружие, не оставив при себе даже ножа.
   В нескольких милях от Вальдивии его перегнал Жоан, который проезжая иронически поздоровался с ним, потом пришпорил лошадь и скоро исчез в облаке пыли.
   Дон Рамон долго следил за ним глазами с завистью.
   – Как эти индейцы счастливы! – пробормотал он сквозь зубы. – Они храбры; вся пустыня принадлежит им. Ах! – воскликнул он со вздохом. – Если бы я был на своей ферме, я также был бы счастлив!
   Как он сожалел об этой ферме с белыми стенами, с зелеными ставнями и с густыми боскетами. Он оставил ее в минуту безумного честолюбия и не надеялся уже увидеть еще раз.
   Странное дело! Чем более сенатор подвигался вперед, тем менее он надеялся благополучно кончить свое путешествие. Ему чудилось, что он не выйдет никогда из рокового круга, в котором он воображал себя заключенным. Когда ему приходилось ехать мимо леса или по узкой дороге между двух гор, он бросал вокруг себя испуганные взоры и шептал:
   – Здесь они ждут меня!
   Потом проехав лес или опасную тропинку без происшествий, вместо того чтобы радоваться, что он остался цел и невредим, он говорил, качая головой:
   – Гм! Они знают, что я не могу от них ускользнуть и играют со мной как кошка с мышкой.
   Между тем прошли два дня благополучно, и ничто не подтверждало подозрений и беспокойств сенатора. Дон Рамон утром проехал вброд Карампанью и быстро приближался к Биобио, надеясь достигнуть этой реки на закате солнца.
   Биобио составляет границу ароканскую: эта река довольно узкая, но очень быстрая, которая спускается с гор, протекает через Кончепчьон и впадает в море, несколько на юг от Талькогуено.
   Переехав Биобио, сенатор конечно был бы в безопасности, потому что очутился бы тогда на чилийской земле. Но надо было переехать Биобио. В этом-то и состояло главнейшее затруднение. На реке был один только брод, и он находился несколько выше Кончепчьона.
   Сенатор знал это как нельзя лучше, но тайное предчувствие не допускало его приблизиться туда; оно говорило ему, что там-то его и ждали все бедствия, угрожавшие ему с начала его путешествия. К несчастью, дону Рамону не предстояло выбора – другой дороги не было; он непременно должен был решиться переехать Биобио вброд или отказаться попасть в Кончепчьон.
   Сенатор долго не решался, как Цезарь у знаменитого перехода через Рубикон, но, без сомнения, по другим причинам; наконец, так как не было средств поступить иначе, дон Рамон волей или неволей пришпорил лошадь и подъехал к броду, поручая свою душу всем святым Испании, а Богу известно – какая это богатая коллекция!
   Лошадь устала; между тем запах воды возвратил ей силы она довольно скоро побежала к броду, который почуяла с неизменным инстинктом этих благородных животных, не затрудняясь бесчисленными извилинами, которые скрещивались в высокой траве и были проложены копытами лошадей, мулов и ногами индейских охотников.
   Хотя реки еще не было видно, но дон Рамон уже слышал глухое журчание воды. В эту минуту он ехал по мрачному пригорку, покрытому лесом, из которого иногда слышался странный шум. Лошадь, испуганная точно так же, как и господин ее, поднимала уши и ускоривала скорость бега.
   Дон Рамон едва осмеливался дышать и боязливо осматривался кругом. Он приближался к броду, как вдруг грубый голос заставил его оцепенеть.
   Его окружили со всех сторон человек десять индейских воинов. Этими воинами командовал Черный Олень, вице-токи окасов.
   Странное дело! Когда прошла первая минута испуга, сенатор почти совершенно успокоился. Теперь он знал в чем дело; опасность, которой он так долго боялся, вдруг явилась ему наконец, но не такая страшная, как он воображал.
   Как только сенатор увидел себя окруженным индейцами, он приготовился сыграть свою роль как можно искуснее, чтобы не возбудить подозрения о том, какое поручение везет он. Однако он не мог удержаться, чтобы не вздохнуть с сожалением, смотря на брод, находившийся в двадцати шагах от него. Это была поистине жестокая неудача: до сих пор он успешно преодолевал все препятствия, чтобы потерпеть крушение у самой гавани.
   Черный Олень внимательно рассматривал дона Сандиаса, наконец схватил за поводья его лошадь и, как бы стараясь что-то вспомнить, сказал:
   – Мне кажется, что я уже видел этого бледнолицего?
   – Действительно, вождь – отвечал сенатор, стараясь улыбаться, – мы старые друзья.
   – Я не друг инков, – грубо отвечал индеец.
   – Я хотел сказать, – возразил дон Рамон, – что мы старые знакомые.
   – Хорошо! Что здесь делает бледнолицый?
   – Гм! – сказал сенатор со вздохом. – Я ничего не делаю и хотел бы быть в другом месте.
   – Пусть бледнолицый отвечает ясно: его спрашивает вождь, – заметил Черный Олень, нахмурив брови.
   – Я сам этого желаю, – отвечал дон Рамон примирительным тоном, – расспрашивайте меня.
   – Куда едет бледнолицый?
   – Куда я еду? Право я сам не знаю; я ведь у вас в плену и вы решите куда мне деваться; только тогда, как вы меня остановили, я приготовлялся переехать через Биобио.
   – Хорошо! А потом?
   – О! Тогда я поторопился бы на мою ферму, которую я никогда не должен был оставлять.
   – Конечно, бледнолицему дано какое-нибудь поручение от воинов его народа?
   – Мне? – отвечал сенатор самым развязным тоном, какой только он мог принять, но невольно краснея. – Кто мог дать мне поручение; я бедный, ничтожный человек.
   – Хорошо, – сказал Черный Олень, – брат мой защищается искусно... он очень хитер.
   – Уверяю вас, вождь, – отвечал сенатор скромно.
   – Где письмо?
   – О каком письме говорите вы?
   – О том, которое вы должны передать вождю Кончепчьона.
   – Я?
   – Да.
   – У меня нет письма.
   – Брат мой говорит хорошо; воины окасские не женщины; они умеют открывать то, что хотят от них скрыть; пусть брат мой сойдет с лошади.
   Дон Рамон повиновался. Всякое сопротивление было невозможно; впрочем, он ни в каком случае не осмелился бы защищаться. Едва дон Сандиас сошел с лошади, ее увели, и несчастный вздохнул, расставаясь с нею.
   – Пусть бледнолицый следует за мной, – сказал Черный Олень.
   – Гм! – спросил дон Рамон. – Куда же идем мы таким образом?
   – К токи и к Великому Орлу белых.
   «Э! – подумал дон Рамон, – дело портится; едва ли мне удастся легко выпутаться».
   Воины углубились со своим пленником в кустарник, покрывавший подошву холма. Через четверть часа довольно трудной ходьбы они пришли в лагерь. Бустаменте и Антинагюэль прогуливались и разговаривали.
   – Это кто такой? – спросил Бустаменте.
   – Пленник, – отвечал Черный Олень.
   – Э! Да это мой почтенный друг дон Рамон! – сказал Бустаменте, узнав сенатора. – По какому счастливому случаю вы попали в эти места?
   – Действительно счастливый случай, потому что я встретил вас, генерал, – отвечал сенатор с принужденной улыбкой, – однако, признаюсь, я этого не ожидал.
   – Как же так! Разве вы не меня искали здесь? – спросил генерал насмешливым тоном.
   – Сохрани меня Бог! – вскричал сенатор. – То есть, – спохватился он, – я не надеялся иметь счастья встретить вас.
   – Скажите же, пожалуйста, куда же это вы ехали?
   – Я возвращался домой.
   Бустаменте и Антинагюэль обменялись шепотом несколькими словами.
   – Пойдемте с нами, дон Рамон, – продолжал Бустаменте, – токи желает говорить с вами.
   Это приглашение было приказанием; дон Рамон это понял и отвечал:
   – С удовольствием.
   Проклиная свою несчастную звезду, он пошел за Бустаменте и Антинагюэлем в палатку, где уже находились Красавица и донна Розарио. Воины, которые привели сенатора, остались за палаткой, готовые исполнить приказания, которые им дадут.