Чтобы не утомлять мое зрение, свет в номере был приглушен, но Джонса, непривычно выглядевшего в белом халате, дежурившего возле постели я все-таки разглядела.
– Что случилось, Лесли?
– Молчите, молчите, госпожа Прямогорова, – моя «сиделка» была воплощением предупредительности. – Вам нельзя говорить. Пить хотите?
Пить я, конечно, хотела, но вопросы мучили меня гораздо больше, чем жажда. В конце концов мягкосердечный Лесли сдался и рассказал мне, что же произошло на самом деле. Большую часть я, так сказать, «застала», поэтому меня больше всего интересовала сама причина разгерметизации. Увы, тут мне рассказчик помочь почти ничем не мог.
– Эксперты склоняются к тому, что обшивку станции именно в том месте, где, по трагическому стечению обстоятельств, находится ваш, Даздравора Александровна, номер, прошил микрометеорит. Отверстие имеет всего какие-то две десятых миллиметра в диаметре – меньше, чем булавочный укол! К тому же, проходя защитные слои обшивки, он еще уменьшился и внутренний слой пробивала просто крохотная песчинка… Да какое там «песчинка» – пылинка! Вам несказанно повезло: будь метеорит хотя бы в два раза больше, воздух покинул бы ваш номер в несколько раз быстрее и мы не успели бы вас спасти…
Я сосредоточенно переваривала информацию.
Метеорит. Скажите на милость! Жалкая крошка, осколок неведомого мира, летевший непонятно откуда, неизвестно куда, по прихоти случая пробил обшивку станции… Можно сказать, что ты, Доза, выиграла миллион краксов по трамвайному билету, как говаривали в старину (что такое «трамвайный билет» я, конечно, не вполне представляю: вероятнее всего что-то вроде современной общенациональной лотереи «Поймай удачу за хвост» или ПУХ в просторечии…). Не секрет ведь, что вероятность попадания метеорита, даже такого мелкого и даже в такую крупную мишень, как орбитальная станция, исчезающе мала: где-то один к десяти в очень-очень-очень малой степени. Что-то многовато совпадений для такого скромного гражданина, как я. Террорист, что само по себе «ЧП», непонятный взрыв, теперь вот – метеорит… Кстати, по словам маркиза мур Маава, даже малейших следов какой бы то ни было взрывчатки на месте покушения не обнаружено: прямо фантасмагория какая-то. Нет, тут дело, определенно, нечисто…
– А разве на «Адагрухе-2» нет защиты от микрометеоритов? – невинно спросила я Лесли.
Невинным мой вопрос выглядел только на первый взгляд, так как намекала я на специальную, вспенивающуюся при падении давления и легко затвердевающую полимерную субстанцию, закачиваемую между слоями обшивки. При нарушении герметичности, полимер тут же закупоривает пробоину, как кровь при небольшом повреждении кожи, например, уколе той же булавкой, обеспечивая надежную пробку, не позволяющуюся воздуху улетучиться из поврежденного отсека. Рекламные проспекты «Адагруха-2», придирчиво изученные мной еще до того, как я окончательно решила провести отпуск (будь оно трижды проклято это необдуманное решение!) на «Планете зеленого загара», хвастливо утверждали, что обшивка станции, без малейшей опасности для находящихся внутри, способна выдержать удар метеорита диаметром до двадцати пяти сантиметров! А ведь «космический скиталец» такого калибра способен прошить не то что обшивку, но и всю станцию целиком, даже не снизив скорости. А тут всего какие-то две десятых… Вот и верь после этого продукции специалистов по «паблик рилейшнз» от межпланетного туризма!
Вопрос попал не в бровь, а в глаз: Лесли смешался и начал мямлить что-то невразумительное, постоянно сбиваясь на такие узкоспециальные термины, которые для меня означали гораздо меньше, чем завывание ветра в трубе зимней ночью.
– Следовательно, – подытожила я, безжалостно прерывая технический бред Джонса на полуслове, – имеет место еще одна попытка покушения на мою драгоценную персону. Уже отсюда следуют два вопроса…
Лесли весь превратился в вопросительный знак, с облегчением прекратив свое барахтанье в предательских водах технологии, помноженной на казуистику. Рано обрадовался, ботинок ты мой черненький, лакированный!
– Первый: чем вы, дорогой мой сотрудник могущественнейшей спецслужбы в Галактике, объясняете такой повышенный интерес «темных сил» к моей скромной персоне?.. Не перебивайте, пожалуйста! – прикрикнула я на несколько посеревшего от волнения чернокожего, который, открыв рот, принялся беспомощно озираться, словно ища помощи. – И второй: почему вы с уважаемым полковником мур Маавом, насколько я понимаю, вашим непосредственным начальником, прошляпили оба покушения, едва не ставшие фатальными для меня, любимой?.. Кстати, где этот хвостатый бездельник?
– Хвостатый бездельник, как вы изволили выразиться, здесь, – приглушенно раздалось откуда-то снизу и я, только сейчас, с изумлением, разглядела рыже-белый хвост, на удивление спокойно себя ведущий, кончик которого высовывался из-под свисающей до самого пола простыни на моей постели. – Не оправдывайтесь, госпожа Прямогорова – я вполне понимаю ваши чувства и разделяю их. Более того: я сам готов извиниться перед вами от лица представляемой мной службы, за преступную небрежность с которой мы со стажером Джонсом отнеслись к безопасности вашей персоны…
Все-таки Лесли – стажер… Обидно. Я-то представляла его каким-нибудь майором, капитаном или, на худой конец, лейтенантом. А тут – просто стажер. Интересно: а это выше рядового или нет? Может быть все-таки хотя бы сержант?
– А что вы, собственно говоря, делаете под моей кроватью? – прервала я многословные излияния полковника, едва только обрела дар речи. – Что это за вольности, позвольте спросить? Кто вам разрешил, скажите на милость?..
Сразу скажу, что ряд выражений, употребленный мной в запале, не вполне приличествует молодой скромной женщине, претендующей на известную интеллигентность, но что делать, когда чувства переполняют, а иного выхода для русского человека в подобных ситуациях не существует? Подозреваю, что Лесли некоторыми чересчур цветистыми периодами просто заслушался, а подлый кот под кроватью – тайком конспектировал. Однако, дав выговориться вдоволь, меня вежливо, но безапелляционно поставили на место.
Гражданке Российской Федерации Даздраворе Александровне Прямогоровой прямо и нелицеприятно, хотя и в обтекаемых формулировках, дали понять, что существуют материи несколько более значимые, чем личная безопасность отдельного индивидуума. Устыдившись того, что личное во мне только что возобладало над общественно важным – явление для человека коммунистической формации прямо-таки неприличное – я тут же притихла.
– К тому же, пребывая под вашей, как вы верно заметили, кроватью, я, если вы еще не поняли, – терпеливо, хотя и несколько напыщенно, вещал кот снизу, – исполняю важную часть плана, тщательно разработанного нашей оперативной группой и имеющего конечной целью именно охрану вас, как особенно ценного объекта…
Что ни говори, а кот говорил дело. Да и обидела я его совершенно зря: Ррмиуса можно было заподозрить в чем угодно, только не к склонности к праздности и, особенно, к безделью. Эта черта разительно отличала его от других, знакомых мне представителей кошачьего племени, предпочитающих три четверти своей жизни, и так не слишком щедро отпущенной им Богом, проводить в дремоте или откровенной спячке. Может быть все дело в том, что ни один из тех котов, которых я встречала в своей жизни ранее, не принадлежал к числу пуссикэтских дворян?
Пристыженная и кроткая, я только посоветовала полковнику спрятаться под кровать окончательно, то есть целиком, не оставляя на виду никаких частей своего тела, после чего клятвенно пообещала больше не протестовать против любых действий с его стороны, даже если они будут вызывать мое активное неприятие.
– Еще один штрих, Даздравора Александровна… – удовлетворенный моими заверениями, Лесли поднялся со своего места и ласково сжал мое запястье (жест, я вам скажу, не самый неприятный – у него такие большие, мягкие и теплые ладони…). – Надеюсь, вы не будете против?..
Почувствовав мимолетный укол в предплечье я попыталась возмутиться, но все, внезапно стало таким безразличным и вздорным, что не стоило и милисекунды моего внимания. К тому же так сильно захотелось спать, что я…
Уже в полусне я увидела, как погасив свет (теплился только ночник), предательски уколовший меня оперативник скрылся в темном углу…
16
17
– Что случилось, Лесли?
– Молчите, молчите, госпожа Прямогорова, – моя «сиделка» была воплощением предупредительности. – Вам нельзя говорить. Пить хотите?
Пить я, конечно, хотела, но вопросы мучили меня гораздо больше, чем жажда. В конце концов мягкосердечный Лесли сдался и рассказал мне, что же произошло на самом деле. Большую часть я, так сказать, «застала», поэтому меня больше всего интересовала сама причина разгерметизации. Увы, тут мне рассказчик помочь почти ничем не мог.
– Эксперты склоняются к тому, что обшивку станции именно в том месте, где, по трагическому стечению обстоятельств, находится ваш, Даздравора Александровна, номер, прошил микрометеорит. Отверстие имеет всего какие-то две десятых миллиметра в диаметре – меньше, чем булавочный укол! К тому же, проходя защитные слои обшивки, он еще уменьшился и внутренний слой пробивала просто крохотная песчинка… Да какое там «песчинка» – пылинка! Вам несказанно повезло: будь метеорит хотя бы в два раза больше, воздух покинул бы ваш номер в несколько раз быстрее и мы не успели бы вас спасти…
Я сосредоточенно переваривала информацию.
Метеорит. Скажите на милость! Жалкая крошка, осколок неведомого мира, летевший непонятно откуда, неизвестно куда, по прихоти случая пробил обшивку станции… Можно сказать, что ты, Доза, выиграла миллион краксов по трамвайному билету, как говаривали в старину (что такое «трамвайный билет» я, конечно, не вполне представляю: вероятнее всего что-то вроде современной общенациональной лотереи «Поймай удачу за хвост» или ПУХ в просторечии…). Не секрет ведь, что вероятность попадания метеорита, даже такого мелкого и даже в такую крупную мишень, как орбитальная станция, исчезающе мала: где-то один к десяти в очень-очень-очень малой степени. Что-то многовато совпадений для такого скромного гражданина, как я. Террорист, что само по себе «ЧП», непонятный взрыв, теперь вот – метеорит… Кстати, по словам маркиза мур Маава, даже малейших следов какой бы то ни было взрывчатки на месте покушения не обнаружено: прямо фантасмагория какая-то. Нет, тут дело, определенно, нечисто…
– А разве на «Адагрухе-2» нет защиты от микрометеоритов? – невинно спросила я Лесли.
Невинным мой вопрос выглядел только на первый взгляд, так как намекала я на специальную, вспенивающуюся при падении давления и легко затвердевающую полимерную субстанцию, закачиваемую между слоями обшивки. При нарушении герметичности, полимер тут же закупоривает пробоину, как кровь при небольшом повреждении кожи, например, уколе той же булавкой, обеспечивая надежную пробку, не позволяющуюся воздуху улетучиться из поврежденного отсека. Рекламные проспекты «Адагруха-2», придирчиво изученные мной еще до того, как я окончательно решила провести отпуск (будь оно трижды проклято это необдуманное решение!) на «Планете зеленого загара», хвастливо утверждали, что обшивка станции, без малейшей опасности для находящихся внутри, способна выдержать удар метеорита диаметром до двадцати пяти сантиметров! А ведь «космический скиталец» такого калибра способен прошить не то что обшивку, но и всю станцию целиком, даже не снизив скорости. А тут всего какие-то две десятых… Вот и верь после этого продукции специалистов по «паблик рилейшнз» от межпланетного туризма!
Вопрос попал не в бровь, а в глаз: Лесли смешался и начал мямлить что-то невразумительное, постоянно сбиваясь на такие узкоспециальные термины, которые для меня означали гораздо меньше, чем завывание ветра в трубе зимней ночью.
– Следовательно, – подытожила я, безжалостно прерывая технический бред Джонса на полуслове, – имеет место еще одна попытка покушения на мою драгоценную персону. Уже отсюда следуют два вопроса…
Лесли весь превратился в вопросительный знак, с облегчением прекратив свое барахтанье в предательских водах технологии, помноженной на казуистику. Рано обрадовался, ботинок ты мой черненький, лакированный!
– Первый: чем вы, дорогой мой сотрудник могущественнейшей спецслужбы в Галактике, объясняете такой повышенный интерес «темных сил» к моей скромной персоне?.. Не перебивайте, пожалуйста! – прикрикнула я на несколько посеревшего от волнения чернокожего, который, открыв рот, принялся беспомощно озираться, словно ища помощи. – И второй: почему вы с уважаемым полковником мур Маавом, насколько я понимаю, вашим непосредственным начальником, прошляпили оба покушения, едва не ставшие фатальными для меня, любимой?.. Кстати, где этот хвостатый бездельник?
– Хвостатый бездельник, как вы изволили выразиться, здесь, – приглушенно раздалось откуда-то снизу и я, только сейчас, с изумлением, разглядела рыже-белый хвост, на удивление спокойно себя ведущий, кончик которого высовывался из-под свисающей до самого пола простыни на моей постели. – Не оправдывайтесь, госпожа Прямогорова – я вполне понимаю ваши чувства и разделяю их. Более того: я сам готов извиниться перед вами от лица представляемой мной службы, за преступную небрежность с которой мы со стажером Джонсом отнеслись к безопасности вашей персоны…
Все-таки Лесли – стажер… Обидно. Я-то представляла его каким-нибудь майором, капитаном или, на худой конец, лейтенантом. А тут – просто стажер. Интересно: а это выше рядового или нет? Может быть все-таки хотя бы сержант?
– А что вы, собственно говоря, делаете под моей кроватью? – прервала я многословные излияния полковника, едва только обрела дар речи. – Что это за вольности, позвольте спросить? Кто вам разрешил, скажите на милость?..
Сразу скажу, что ряд выражений, употребленный мной в запале, не вполне приличествует молодой скромной женщине, претендующей на известную интеллигентность, но что делать, когда чувства переполняют, а иного выхода для русского человека в подобных ситуациях не существует? Подозреваю, что Лесли некоторыми чересчур цветистыми периодами просто заслушался, а подлый кот под кроватью – тайком конспектировал. Однако, дав выговориться вдоволь, меня вежливо, но безапелляционно поставили на место.
Гражданке Российской Федерации Даздраворе Александровне Прямогоровой прямо и нелицеприятно, хотя и в обтекаемых формулировках, дали понять, что существуют материи несколько более значимые, чем личная безопасность отдельного индивидуума. Устыдившись того, что личное во мне только что возобладало над общественно важным – явление для человека коммунистической формации прямо-таки неприличное – я тут же притихла.
– К тому же, пребывая под вашей, как вы верно заметили, кроватью, я, если вы еще не поняли, – терпеливо, хотя и несколько напыщенно, вещал кот снизу, – исполняю важную часть плана, тщательно разработанного нашей оперативной группой и имеющего конечной целью именно охрану вас, как особенно ценного объекта…
Что ни говори, а кот говорил дело. Да и обидела я его совершенно зря: Ррмиуса можно было заподозрить в чем угодно, только не к склонности к праздности и, особенно, к безделью. Эта черта разительно отличала его от других, знакомых мне представителей кошачьего племени, предпочитающих три четверти своей жизни, и так не слишком щедро отпущенной им Богом, проводить в дремоте или откровенной спячке. Может быть все дело в том, что ни один из тех котов, которых я встречала в своей жизни ранее, не принадлежал к числу пуссикэтских дворян?
Пристыженная и кроткая, я только посоветовала полковнику спрятаться под кровать окончательно, то есть целиком, не оставляя на виду никаких частей своего тела, после чего клятвенно пообещала больше не протестовать против любых действий с его стороны, даже если они будут вызывать мое активное неприятие.
– Еще один штрих, Даздравора Александровна… – удовлетворенный моими заверениями, Лесли поднялся со своего места и ласково сжал мое запястье (жест, я вам скажу, не самый неприятный – у него такие большие, мягкие и теплые ладони…). – Надеюсь, вы не будете против?..
Почувствовав мимолетный укол в предплечье я попыталась возмутиться, но все, внезапно стало таким безразличным и вздорным, что не стоило и милисекунды моего внимания. К тому же так сильно захотелось спать, что я…
Уже в полусне я увидела, как погасив свет (теплился только ночник), предательски уколовший меня оперативник скрылся в темном углу…
16
Я брела куда-то по темному коридору, проскальзывая под какими-то ветхими и пыльными портьерами, обходя нагромождения каких-то угловатых коробок и других, неразличимых в полутьме, предметов, напоминающих то музейные экспонаты (я готова была поклясться, что только каким-то чудом не уронила чучело огромной полуптицы-полуящерицы), то приборы, то разрозненные детали мебельного гарнитура…
Многострадальные глаза мои, постепенно настолько привыкли к окружающему полумраку, что я уже довольно сносно ориентировалась в шатких лабиринтах, ведущих… Куда же именно ведущих?..
А вот это обстоятельство почему-то было как бы заблокировано в моем мозгу, не будя никаких ассоциаций, не вызывая вопросов, словно маршрут, по которому я продвигалась, был будничен и привычен, как тысячи раз пройденный, известный до мелочей и доведенный до автоматизма (простите за откровенный натурализм) путь в собственную уборную. Только уборная эта находилась что-то слишком уж далеко…
Где-то впереди, за пирамидами опасно неустойчивого старья, замаячил, наконец, смутный отблеск света. Похоже, цель моего похода близка.
Еще несколько десятков метров (или километров?), ряд изящно обойденных препятствий, и я ясно разглядела приоткрытую дверь в помещение, освещенное неверным светом, тускло-красным и колеблющимся.
Передо мной явно была лаборатория. Какая именно: химическая, физическая, биологическая или объединяющая в себе все эти отрасли науки одновременно, я определить не смогла, как ни пыталась. Глаза разбегались при виде сотен, если не тысяч, всевозможных приборов, весело подмигивающих мне разноцветными глазками, гудящих и стрекочущих на тысячу ладов, да, к тому же, сыплющих при этом искрами, и сонмов разнокалиберных банок, пробирок, колб, реторт и прочих стеклянных штуковин, которым и название-то подобрать трудно. Все это великолепие было сложнейшим образом многократно связано между собой километрами всяких проводов, от тончайших, не толще моего волоса, до солидных высоковольтных кабелей в гофрированных металлических кожухах, и трубок, прозрачных и наполненных разноцветными жидкостями… Довершая картину невероятной сложности переплетения, все помещение из конца в конец пронизывали зеленые, красные, синие и белые лучи, производящие впечатление чего-то материального, почти как металл. Вступая в шизофреническое противоречие со всей сложнейшей машинерией – продуктом далеко продвинутой высокой технологии, освещалась лаборатория допотопными коптящими факелами, воткнутыми там и сям, без всякой системы, то в неровный каменный пол, то в ржавые кольца на стенах и колоннах, поддерживающих абсолютно неразличимый в дымном мареве потолок.
Однако, все это зрелище привлекло мое внимание лишь на какую-то секунду, после чего оно было целиком и полностью захвачено заключенным в центре этой невообразимой паутины.
Все провода и трубки сходились к каким-то гибридам столов и прозрачных ванн, в которых находились живые существа, точное количество которых установить оказалось невозможно, отчасти из-за отвратительной видимости (поле зрения все время перекрывали разной плотности облака и дымные струи), отчасти – из-за различающихся в разы размеров «ложементов».
В том, что существа именно живые, не было никаких сомнений, так как эти комки плоти постоянно содрогались, шевелили разнообразными конечностями, судорожно сокращались, будто от электрических разрядов, покрывались рябью, бессистемно открывали и закрывали отвратительного вида отверстия… Сомнение вызывал тот факт, что биологические объекты были существами: слишком уж бесформенными очертаниями они отличались – гигантские эмбрионы, заготовки существ…
Я ощутила мгновенную тошноту, словно попав в тот самый памятный «неантропоморфный» ресторан, воспоминание о котором, видимо, до самого конца жизни будет вызывать у меня рвотный рефлекс. Единственным различием было то, что упасть в спасительный обморок я никак не могла, со скрупулезностью бесстрастной видеокамеры фиксируя происходящее.
На хозяина сюрреалистической лаборатории я поначалу не обратила никакого внимания, посчитав его одной из «деталей» огромного биомеханизма (вот достойное название для омерзительных туш, копошащихся в переплетении проводов и трубок!) цвета изрядно залежавшейся говядины, возле которого он в данный момент суетился. Но, когда обратила…
Неизвестный экспериментатор в своей наготе оказался едва ли не самым отвратительным экспонатом своего паноптикума. Лоснящийся от пота, худой, вернее скелетообразный, словно освобожденная от ветхих бинтов мумия, плешивый, покрытый всевозможными струпьями, прыщами, язвами, пятнающими тут и там мертвенной окраски кожу, он казался полуразложившимся трупом, покинувшим свое вечное пристанище, повинуясь зловещей воле какого-то чернокнижника. То что он двигался, с толку сбить не могло: точно так же дергается выпотрошенная лягушка, к которой прикасаются оголенным проводом.
Моля Господа, чтобы чудовищный хозяин страшного вертепа не ощутил моего присутствия, я попятилась обратно, в спасительную темноту лабиринта, и, конечно же, сразу свалила что-то звонкое и дробно-расспчатое…
Вздрогнув от грохота всем телом, будто от внезапного удара кнутом, таинственный Франкенштейн замер на мгновение, а потом начал медленно поворачиваться в мою сторону…
Еще секунда и я узнаю, кто это…
Непреодолимая сила схватила меня, скрутила, как тряпку и потащила по коридору прочь от ужасного видения…
По стенам метались уродливые тени, слышалась шумная возня, заполошное дыхание, глухие удары, злобное, сквозь зубы шипение и, кажется, те самые слова, которые я так недавно опрометчиво произносила, имея чересчур благодарных слушателей. По полу катался огромный, подсвеченный откуда-то снизу, бесформенный клубок, спросонья принятый мной за одного из ужасных монстров, просочившегося из моего кошмара.
Вскочив на ноги я сначала кинулась прочь из комнаты, но на полдороге остановилась, устыдившись своего трусливого порыва.
Как всегда, когда взбудораженное сонными видениями сознание возвращается в привычные берега, ореол ирреальности происходящего постепенно рассеялся, а копошащееся на полу чудовище мало-помалу обрело вполне приземленные (простите за невольный каламбур) очертания нескольких, намертво сцепившихся в нешуточной борьбе, тел.
Два из них были вполне человекообразными, но третье… Если бы не размеры и смазанные очертания, я бы непременно приняла его за одного хорошо знакомого мне кота, но…
– Чего вы стоите, как истукан, Даздравора Александровна?.. – придушенно прошипел голосом полковника мур Маава «негуманоидный» борец. – Помогите же нам, наконец!..
Чары сна рассеялись окончательно и, схватив первое, что подвернулось мне под руку, я, очертя голову, ринулась на помощь своим друзьям…
А что? Разве я не поведала вам, что среди моих героических предков были и смелые подпольщики, и мужественно закрывавшие своей грудью амбразуры вражеских дотов солдаты, и летчики, отважно идущие на таран вражеских бомбовозов? Какая-то доля их горячей крови до сих пор колобродит у меня в жилах, порой толкая на поступки, пусть и не слишком героические, но сумасбродные по определению.
Широкий взмах сибирского лесоруба (еще один дремавший доселе предок проснулся!) и зажатый в моей руке непонятный предмет со звуком боксерского гонга врезался в чью-то голову, на мгновение оказавшуюся в поле моего зрения. Бам-м-м-м-м!
Брэк! Один из борющихся с невнятным восклицанием рухнул навзничь, но отметить победу торжествующим боевым кличем воина племени ирокезов я не успела, так как мохнатый борец, оставшийся в одиночестве, отчаянно завопил:
– Не того, м-м-мать твою!!.. …!!!.. Ты же Лесли вырубила, дурища!!!..
И где это только столь утонченное существо, как наш рафинированный пуссикэтский маркиз, успело набраться таких выражений? Не иначе зазубрил по конспектам моих спонтанных выступлений!..
Еще один взмах дровосека, еще один протяжный звук гонга и еще одно тело, невнятно пробормотав нечто не слишком-то напоминающее слова благодарности, вывалилось в сторону противоположную Лесли. Клубок тел тем самым, лишившись двух основных своих составляющих, перестал существовать.
Мы с Ррмиусом, не вполне остыв от схватки еще стояли друг против друга с горящими глазами, но волна адреналина, способная, в иных обстоятельствах, швырнуть русскую женщину, по словам поэта, под копыта бешенного коня (имея целью его остановить, конечно, а не в суицидальной попытке – все это мне разъяснил один из новых знакомых по станционному заточению) или в бушующее пламя горящего деревянного дома, понемногу отступала, ворча и пенясь, в свои пределы, оставляя после себя опустошенность…
– Вы бы судно-то бросили, Даздравора Александровна, – смущенно глядя в сторону, буркнул полковник, постепенно опуская вздыбленную шерсть и принимая более-менее знакомый вид.
Судно? Какое еще судно? При чем здесь судно?..
Я бросила взгляд на сверкающее оружие, которое, как дева-воительница, все еще продолжала крепко сжимать в разящей длани, и тут же отшвырнула, инстинктивно вытирая руку о ночную рубашку. К мореплаванию сей предмет имел весьма дальнее отношение, скорее к санитарии и гигиене…
– Вы бы хоть извинились, что ли, перед дамой, маркиз… – устало пробормотала я, садясь с размаху на разворошенную постель…
После того, как нам, общими усилиями, удалось привести в себя нападавшего (являвшегося, впрочем, нападавшей, так как ей оказалась ни кто иная, как адгрухская медсестра, пользовавшая болезного Иннокентия) и за нее взялся со своими каверзными вопросами виртуоз своего дела мур Маав, мне показалось, что до разгадки осталось всего ничего. Ан нет.
Не знаю, повлиял ли так на мыслительные способности тощей жабы мой мастерский удар секретным оружием (ей-ей не вру: судно оказалось конверсионной продукцией Верхне-Тагильского Ракетного Завода, о чем гласила гордая надпись, глубоко выбитая изготовителями на полированном донышке!) или они изначально были не слишком высоки, но добиться от нее чего-нибудь путного не удалось.
Побледневшая от переживаний, что придало ее бородавчатой физиономии пикантный нежно-голубой колер, медсестра, прижимая к пострадавшей макушке не что иное, как то же самое судно, украшенное теперь двумя солидными вмятинами (что делать – другой металлической вещи подходящих размеров не нашлось) несла чистую ересь. Она постоянно верещала, не слушая умно построенных вопросов о своем горестном положении незамужней женщины (вот еще женщина, тоже мне!), несостоявшейся личной жизни, полном отсутствии достойного мужчины, необходимого для того, чтобы свить семейное гнездо, и прочий бред. Ни одного намека ни имя того, кто эту дурищу послал убить меня, вытащить из непрестанно воющего и причитающего тощего синего существа в рваном медицинском халате не удалось…
Когда злоумышленницу (а зачем, скажите на милость, в ее руке был острейший, как бритва, скальпель?), с условием, что ее тихо и надежно упрячут куда-нибудь в укромное местечко, сдали с рук на руки службе безопасности станции, мы, вдвоем с котом уселись подводить итоги.
Почему вдвоем? Да потому, что Лесли никак не мог очухаться от моего молодецкого удара уральским конверсионным ноу-хау и теперь жил какой-то своей, отдельной от общества, жизнью. Тихонечко сидя в уголке, он постоянно бурчал себе под нос что-то неразборчивое, причем, переходя временами на непонятные языки, кажется, даже не слишком-то подходящие для речевого аппарата гуманоида.
– Не обращайте внимания, – одернул меня полковник, когда я чересчур откровенно уставилась на нашего контуженного судном товарища – он в этот момент начал тоненько стрекотать, точь-в-точь пишущая машинка, на которой стучат в четыре руки, да еще всеми десятью пальцами, две суперопытные секретарши. – Отойдет. С ним такое бывает… Так что вам привиделось на этот раз?
– А что она там молола про семейное гнездо? – спросила я припомнив бредятину жабы-медсестры.
– Ничего не молола, – рассеянно ответил Ррмиус. – Вы разве не знаете, что жабоиды мечут икру в специально свитые из разных болотных трав гнезда?
– Н-нет…
– Странно, – передернул спиной кот, – это общеизвестный факт… И что вы видели в своих грезах?..
Слушая мой подробный рассказ о приключениях в ужасной лаборатории виртуального Франкенштейна, мур Маав иногда согласно кивал, местами вставлял вопросы, странным образом позволявшие мне вспомнить упущенные моменты, требовал подробностей, словно я описывала не сонный бред, а реальное происшествие.
– А почему, собственно?..
– Не отвлекайтесь, не отвлекайтесь! Любая подробность здесь имеет свой смысл.
– Но ведь это просто сон!..
– Да? Вы так считаете? – искренне удивился полковник. – А я, знаете ли, сомневаюсь…
– Но не вы ли, в прошлый раз, говорили то же самое?
– Тогда говорил, сейчас – нет! – отрезал кот, надувшись. – Продолжайте, пожалуйста…
– Я что, снова подозреваемая? – завелась я на пустом месте. – Ты мне еще лампой в глаза посвети, сатрап хвостатый!
– И посвечу, если нужно будет! – еще больше насупился маркиз мур Маав, начиная сердито стучать хвостом по сиденью стула. – И не только лампой…
– Я ничего не пропустил, извините?.. – невинно поинтересовался со своего места Лесли, еще минуту назад бормотавший, посвистывавший и стрекотавший на разные лады, как и в чем ни бывало поглаживая макушку.
Многострадальные глаза мои, постепенно настолько привыкли к окружающему полумраку, что я уже довольно сносно ориентировалась в шатких лабиринтах, ведущих… Куда же именно ведущих?..
А вот это обстоятельство почему-то было как бы заблокировано в моем мозгу, не будя никаких ассоциаций, не вызывая вопросов, словно маршрут, по которому я продвигалась, был будничен и привычен, как тысячи раз пройденный, известный до мелочей и доведенный до автоматизма (простите за откровенный натурализм) путь в собственную уборную. Только уборная эта находилась что-то слишком уж далеко…
Где-то впереди, за пирамидами опасно неустойчивого старья, замаячил, наконец, смутный отблеск света. Похоже, цель моего похода близка.
Еще несколько десятков метров (или километров?), ряд изящно обойденных препятствий, и я ясно разглядела приоткрытую дверь в помещение, освещенное неверным светом, тускло-красным и колеблющимся.
Передо мной явно была лаборатория. Какая именно: химическая, физическая, биологическая или объединяющая в себе все эти отрасли науки одновременно, я определить не смогла, как ни пыталась. Глаза разбегались при виде сотен, если не тысяч, всевозможных приборов, весело подмигивающих мне разноцветными глазками, гудящих и стрекочущих на тысячу ладов, да, к тому же, сыплющих при этом искрами, и сонмов разнокалиберных банок, пробирок, колб, реторт и прочих стеклянных штуковин, которым и название-то подобрать трудно. Все это великолепие было сложнейшим образом многократно связано между собой километрами всяких проводов, от тончайших, не толще моего волоса, до солидных высоковольтных кабелей в гофрированных металлических кожухах, и трубок, прозрачных и наполненных разноцветными жидкостями… Довершая картину невероятной сложности переплетения, все помещение из конца в конец пронизывали зеленые, красные, синие и белые лучи, производящие впечатление чего-то материального, почти как металл. Вступая в шизофреническое противоречие со всей сложнейшей машинерией – продуктом далеко продвинутой высокой технологии, освещалась лаборатория допотопными коптящими факелами, воткнутыми там и сям, без всякой системы, то в неровный каменный пол, то в ржавые кольца на стенах и колоннах, поддерживающих абсолютно неразличимый в дымном мареве потолок.
Однако, все это зрелище привлекло мое внимание лишь на какую-то секунду, после чего оно было целиком и полностью захвачено заключенным в центре этой невообразимой паутины.
Все провода и трубки сходились к каким-то гибридам столов и прозрачных ванн, в которых находились живые существа, точное количество которых установить оказалось невозможно, отчасти из-за отвратительной видимости (поле зрения все время перекрывали разной плотности облака и дымные струи), отчасти – из-за различающихся в разы размеров «ложементов».
В том, что существа именно живые, не было никаких сомнений, так как эти комки плоти постоянно содрогались, шевелили разнообразными конечностями, судорожно сокращались, будто от электрических разрядов, покрывались рябью, бессистемно открывали и закрывали отвратительного вида отверстия… Сомнение вызывал тот факт, что биологические объекты были существами: слишком уж бесформенными очертаниями они отличались – гигантские эмбрионы, заготовки существ…
Я ощутила мгновенную тошноту, словно попав в тот самый памятный «неантропоморфный» ресторан, воспоминание о котором, видимо, до самого конца жизни будет вызывать у меня рвотный рефлекс. Единственным различием было то, что упасть в спасительный обморок я никак не могла, со скрупулезностью бесстрастной видеокамеры фиксируя происходящее.
На хозяина сюрреалистической лаборатории я поначалу не обратила никакого внимания, посчитав его одной из «деталей» огромного биомеханизма (вот достойное название для омерзительных туш, копошащихся в переплетении проводов и трубок!) цвета изрядно залежавшейся говядины, возле которого он в данный момент суетился. Но, когда обратила…
Неизвестный экспериментатор в своей наготе оказался едва ли не самым отвратительным экспонатом своего паноптикума. Лоснящийся от пота, худой, вернее скелетообразный, словно освобожденная от ветхих бинтов мумия, плешивый, покрытый всевозможными струпьями, прыщами, язвами, пятнающими тут и там мертвенной окраски кожу, он казался полуразложившимся трупом, покинувшим свое вечное пристанище, повинуясь зловещей воле какого-то чернокнижника. То что он двигался, с толку сбить не могло: точно так же дергается выпотрошенная лягушка, к которой прикасаются оголенным проводом.
Моля Господа, чтобы чудовищный хозяин страшного вертепа не ощутил моего присутствия, я попятилась обратно, в спасительную темноту лабиринта, и, конечно же, сразу свалила что-то звонкое и дробно-расспчатое…
Вздрогнув от грохота всем телом, будто от внезапного удара кнутом, таинственный Франкенштейн замер на мгновение, а потом начал медленно поворачиваться в мою сторону…
Еще секунда и я узнаю, кто это…
Непреодолимая сила схватила меня, скрутила, как тряпку и потащила по коридору прочь от ужасного видения…
* * *
Увиденное мной после внезапного пробуждения мало чем отличалось от только что прерванного сна.По стенам метались уродливые тени, слышалась шумная возня, заполошное дыхание, глухие удары, злобное, сквозь зубы шипение и, кажется, те самые слова, которые я так недавно опрометчиво произносила, имея чересчур благодарных слушателей. По полу катался огромный, подсвеченный откуда-то снизу, бесформенный клубок, спросонья принятый мной за одного из ужасных монстров, просочившегося из моего кошмара.
Вскочив на ноги я сначала кинулась прочь из комнаты, но на полдороге остановилась, устыдившись своего трусливого порыва.
Как всегда, когда взбудораженное сонными видениями сознание возвращается в привычные берега, ореол ирреальности происходящего постепенно рассеялся, а копошащееся на полу чудовище мало-помалу обрело вполне приземленные (простите за невольный каламбур) очертания нескольких, намертво сцепившихся в нешуточной борьбе, тел.
Два из них были вполне человекообразными, но третье… Если бы не размеры и смазанные очертания, я бы непременно приняла его за одного хорошо знакомого мне кота, но…
– Чего вы стоите, как истукан, Даздравора Александровна?.. – придушенно прошипел голосом полковника мур Маава «негуманоидный» борец. – Помогите же нам, наконец!..
Чары сна рассеялись окончательно и, схватив первое, что подвернулось мне под руку, я, очертя голову, ринулась на помощь своим друзьям…
А что? Разве я не поведала вам, что среди моих героических предков были и смелые подпольщики, и мужественно закрывавшие своей грудью амбразуры вражеских дотов солдаты, и летчики, отважно идущие на таран вражеских бомбовозов? Какая-то доля их горячей крови до сих пор колобродит у меня в жилах, порой толкая на поступки, пусть и не слишком героические, но сумасбродные по определению.
Широкий взмах сибирского лесоруба (еще один дремавший доселе предок проснулся!) и зажатый в моей руке непонятный предмет со звуком боксерского гонга врезался в чью-то голову, на мгновение оказавшуюся в поле моего зрения. Бам-м-м-м-м!
Брэк! Один из борющихся с невнятным восклицанием рухнул навзничь, но отметить победу торжествующим боевым кличем воина племени ирокезов я не успела, так как мохнатый борец, оставшийся в одиночестве, отчаянно завопил:
– Не того, м-м-мать твою!!.. …!!!.. Ты же Лесли вырубила, дурища!!!..
И где это только столь утонченное существо, как наш рафинированный пуссикэтский маркиз, успело набраться таких выражений? Не иначе зазубрил по конспектам моих спонтанных выступлений!..
Еще один взмах дровосека, еще один протяжный звук гонга и еще одно тело, невнятно пробормотав нечто не слишком-то напоминающее слова благодарности, вывалилось в сторону противоположную Лесли. Клубок тел тем самым, лишившись двух основных своих составляющих, перестал существовать.
Мы с Ррмиусом, не вполне остыв от схватки еще стояли друг против друга с горящими глазами, но волна адреналина, способная, в иных обстоятельствах, швырнуть русскую женщину, по словам поэта, под копыта бешенного коня (имея целью его остановить, конечно, а не в суицидальной попытке – все это мне разъяснил один из новых знакомых по станционному заточению) или в бушующее пламя горящего деревянного дома, понемногу отступала, ворча и пенясь, в свои пределы, оставляя после себя опустошенность…
– Вы бы судно-то бросили, Даздравора Александровна, – смущенно глядя в сторону, буркнул полковник, постепенно опуская вздыбленную шерсть и принимая более-менее знакомый вид.
Судно? Какое еще судно? При чем здесь судно?..
Я бросила взгляд на сверкающее оружие, которое, как дева-воительница, все еще продолжала крепко сжимать в разящей длани, и тут же отшвырнула, инстинктивно вытирая руку о ночную рубашку. К мореплаванию сей предмет имел весьма дальнее отношение, скорее к санитарии и гигиене…
– Вы бы хоть извинились, что ли, перед дамой, маркиз… – устало пробормотала я, садясь с размаху на разворошенную постель…
* * *
Увы, следствию опять не удалось добиться чего-нибудь внятного.После того, как нам, общими усилиями, удалось привести в себя нападавшего (являвшегося, впрочем, нападавшей, так как ей оказалась ни кто иная, как адгрухская медсестра, пользовавшая болезного Иннокентия) и за нее взялся со своими каверзными вопросами виртуоз своего дела мур Маав, мне показалось, что до разгадки осталось всего ничего. Ан нет.
Не знаю, повлиял ли так на мыслительные способности тощей жабы мой мастерский удар секретным оружием (ей-ей не вру: судно оказалось конверсионной продукцией Верхне-Тагильского Ракетного Завода, о чем гласила гордая надпись, глубоко выбитая изготовителями на полированном донышке!) или они изначально были не слишком высоки, но добиться от нее чего-нибудь путного не удалось.
Побледневшая от переживаний, что придало ее бородавчатой физиономии пикантный нежно-голубой колер, медсестра, прижимая к пострадавшей макушке не что иное, как то же самое судно, украшенное теперь двумя солидными вмятинами (что делать – другой металлической вещи подходящих размеров не нашлось) несла чистую ересь. Она постоянно верещала, не слушая умно построенных вопросов о своем горестном положении незамужней женщины (вот еще женщина, тоже мне!), несостоявшейся личной жизни, полном отсутствии достойного мужчины, необходимого для того, чтобы свить семейное гнездо, и прочий бред. Ни одного намека ни имя того, кто эту дурищу послал убить меня, вытащить из непрестанно воющего и причитающего тощего синего существа в рваном медицинском халате не удалось…
Когда злоумышленницу (а зачем, скажите на милость, в ее руке был острейший, как бритва, скальпель?), с условием, что ее тихо и надежно упрячут куда-нибудь в укромное местечко, сдали с рук на руки службе безопасности станции, мы, вдвоем с котом уселись подводить итоги.
Почему вдвоем? Да потому, что Лесли никак не мог очухаться от моего молодецкого удара уральским конверсионным ноу-хау и теперь жил какой-то своей, отдельной от общества, жизнью. Тихонечко сидя в уголке, он постоянно бурчал себе под нос что-то неразборчивое, причем, переходя временами на непонятные языки, кажется, даже не слишком-то подходящие для речевого аппарата гуманоида.
– Не обращайте внимания, – одернул меня полковник, когда я чересчур откровенно уставилась на нашего контуженного судном товарища – он в этот момент начал тоненько стрекотать, точь-в-точь пишущая машинка, на которой стучат в четыре руки, да еще всеми десятью пальцами, две суперопытные секретарши. – Отойдет. С ним такое бывает… Так что вам привиделось на этот раз?
– А что она там молола про семейное гнездо? – спросила я припомнив бредятину жабы-медсестры.
– Ничего не молола, – рассеянно ответил Ррмиус. – Вы разве не знаете, что жабоиды мечут икру в специально свитые из разных болотных трав гнезда?
– Н-нет…
– Странно, – передернул спиной кот, – это общеизвестный факт… И что вы видели в своих грезах?..
Слушая мой подробный рассказ о приключениях в ужасной лаборатории виртуального Франкенштейна, мур Маав иногда согласно кивал, местами вставлял вопросы, странным образом позволявшие мне вспомнить упущенные моменты, требовал подробностей, словно я описывала не сонный бред, а реальное происшествие.
– А почему, собственно?..
– Не отвлекайтесь, не отвлекайтесь! Любая подробность здесь имеет свой смысл.
– Но ведь это просто сон!..
– Да? Вы так считаете? – искренне удивился полковник. – А я, знаете ли, сомневаюсь…
– Но не вы ли, в прошлый раз, говорили то же самое?
– Тогда говорил, сейчас – нет! – отрезал кот, надувшись. – Продолжайте, пожалуйста…
– Я что, снова подозреваемая? – завелась я на пустом месте. – Ты мне еще лампой в глаза посвети, сатрап хвостатый!
– И посвечу, если нужно будет! – еще больше насупился маркиз мур Маав, начиная сердито стучать хвостом по сиденью стула. – И не только лампой…
– Я ничего не пропустил, извините?.. – невинно поинтересовался со своего места Лесли, еще минуту назад бормотавший, посвистывавший и стрекотавший на разные лады, как и в чем ни бывало поглаживая макушку.
17
И вот, наконец, настал тот самый день…
С утра возле терминала номер один, от которого должен был в двенадцать часов дня отчалить единственный, как считали все, исключая нас троих (слухам, умело распущенным моими друзьями, как всегда и везде, поверили больше, чем официальной информации), космолайн, уносящий «отбывших срок» счастливчиков в сияющие дали, толпилось чуть ли не все население «Адагруха-2». Благо зал ожидания был более, чем вместителен. Пребывание на станции, кажущейся необъятной лишь в первые неделю-две, изрядно надоело девяти десятым заключенных в ее нутре туристов. Поэтому, даже тот, кто не собирался покидать своего временного обиталища до конца отпуска, с тоскливой завистью взирал на смущенно переминающихся с ноги на ногу избранных. Те, тоже, будто чувствуя какую-то вину за свою «избранность» перед остальными, толпились особняком от всех рядом со своими вещами, и вокруг них образовалась полоса отчуждения, словно все они были больны какой-то чрезвычайно заразной хворью…
Я стояла, естественно, в сплоченных рядах остающихся, но сердце, все равно, было не на месте: я не то жалела отъезжающих, не то осуждала исподволь. Наверное, пробудилось древнее, давно уже атавистическое, брезгливое чувство советского человека ко всем, покидающим коллектив, тем более Родину и тем более – навсегда…
В нескольких десятках метров от меня над низкорослой, как по заказу, толпой (а может быть она только казалась такой в сравнении с рослым негром?), крепостной башней возвышался Лесли, старательно не смотревший в мою сторону. Полковника нигде не было видно, но я чувствовала, что он где-то поблизости…
По ступне пробежало что-то живое и я лишь усилием воли подавила в себе исконно женское желание завизжать во весь голос на все громадное помещение. Мышь!!!
Фу-у, слава Богу, небольшим существом оказался всего лишь один из сыррян, в ответ на проявление моего внимания приветливо помахавший мне с пола крошечной ладошкой. Конечно, попробуй тут пробраться если росту в тебе не более полутора десятков сантиметров! Любой ботинок, не говоря уж о моей туфельке на высоченной шпильке, покажется непроходимым бруствером…
Пожалев хвостатого кроху в ярком мундире и парадной каскетке я тут же поблагодарила себя за любовь к брюкам, которой воспылала именно на станции с ее зеркальными полами и такими вот, шныряющими под ногами малорослыми прохожими…
– Господа отбывающие, просим вас пройти на борт космолайна «Аэлла»… – прощебетала дикторша, тут же продублировав сообщение на дюжине других языков, и «господа отбывающие», словно рабы бредущие на галеры, понуро двинулись к шлюзу, волоча за собой ручную кладь.
Напряжение достигло предела. Я чувствовала, что мое сердце готово выпрыгнуть из груди – так возрос ритм его сокращений. Глазами я пожирала лица идущих на «голгофу» космолайна путешественников, но ничего, слышите, ничего в душе даже не ворохнулось, не закричало: «Держите его – это же он, хватайте его!..»
В люке терминала скрывался уже последний из туристов, тянущий за собой огромный клетчатый чемодан. Неужели сорвалось!
Голова Лесли, совсем забывшего про конспирацию, повернулась ко мне немо вопрошая: «Какого же ты … Доза…», а из толпы, с примерно таким же выражением на бесстрастной обычно физиономии, вынырнул полковник мур Маав. Провал, опять провал, на этот раз окончательный…
С утра возле терминала номер один, от которого должен был в двенадцать часов дня отчалить единственный, как считали все, исключая нас троих (слухам, умело распущенным моими друзьями, как всегда и везде, поверили больше, чем официальной информации), космолайн, уносящий «отбывших срок» счастливчиков в сияющие дали, толпилось чуть ли не все население «Адагруха-2». Благо зал ожидания был более, чем вместителен. Пребывание на станции, кажущейся необъятной лишь в первые неделю-две, изрядно надоело девяти десятым заключенных в ее нутре туристов. Поэтому, даже тот, кто не собирался покидать своего временного обиталища до конца отпуска, с тоскливой завистью взирал на смущенно переминающихся с ноги на ногу избранных. Те, тоже, будто чувствуя какую-то вину за свою «избранность» перед остальными, толпились особняком от всех рядом со своими вещами, и вокруг них образовалась полоса отчуждения, словно все они были больны какой-то чрезвычайно заразной хворью…
Я стояла, естественно, в сплоченных рядах остающихся, но сердце, все равно, было не на месте: я не то жалела отъезжающих, не то осуждала исподволь. Наверное, пробудилось древнее, давно уже атавистическое, брезгливое чувство советского человека ко всем, покидающим коллектив, тем более Родину и тем более – навсегда…
В нескольких десятках метров от меня над низкорослой, как по заказу, толпой (а может быть она только казалась такой в сравнении с рослым негром?), крепостной башней возвышался Лесли, старательно не смотревший в мою сторону. Полковника нигде не было видно, но я чувствовала, что он где-то поблизости…
По ступне пробежало что-то живое и я лишь усилием воли подавила в себе исконно женское желание завизжать во весь голос на все громадное помещение. Мышь!!!
Фу-у, слава Богу, небольшим существом оказался всего лишь один из сыррян, в ответ на проявление моего внимания приветливо помахавший мне с пола крошечной ладошкой. Конечно, попробуй тут пробраться если росту в тебе не более полутора десятков сантиметров! Любой ботинок, не говоря уж о моей туфельке на высоченной шпильке, покажется непроходимым бруствером…
Пожалев хвостатого кроху в ярком мундире и парадной каскетке я тут же поблагодарила себя за любовь к брюкам, которой воспылала именно на станции с ее зеркальными полами и такими вот, шныряющими под ногами малорослыми прохожими…
– Господа отбывающие, просим вас пройти на борт космолайна «Аэлла»… – прощебетала дикторша, тут же продублировав сообщение на дюжине других языков, и «господа отбывающие», словно рабы бредущие на галеры, понуро двинулись к шлюзу, волоча за собой ручную кладь.
Напряжение достигло предела. Я чувствовала, что мое сердце готово выпрыгнуть из груди – так возрос ритм его сокращений. Глазами я пожирала лица идущих на «голгофу» космолайна путешественников, но ничего, слышите, ничего в душе даже не ворохнулось, не закричало: «Держите его – это же он, хватайте его!..»
В люке терминала скрывался уже последний из туристов, тянущий за собой огромный клетчатый чемодан. Неужели сорвалось!
Голова Лесли, совсем забывшего про конспирацию, повернулась ко мне немо вопрошая: «Какого же ты … Доза…», а из толпы, с примерно таким же выражением на бесстрастной обычно физиономии, вынырнул полковник мур Маав. Провал, опять провал, на этот раз окончательный…