Страница:
Кристофер Фаулер
Руна
В сей час, Господь, будь пастырем моим,
И волею Твоей да не оступится нога моя.
Строки, использованные Дэнисоном при написании мелодии для боя курантов лондонского Биг Бена
Посвящается Джиму Стерджену, лучшему другу и конструктивному критику
Глава 1
Уилли
В Лондоне никого не удивляет бегущий по улице человек.
Но бегун, о котором пойдет речь ниже, невольно привлекал внимание прохожих, поскольку был уже немолод — лет семидесяти — и к тому же явно чем-то напуган. Он пробежал чуть ли не весь Сохо и наконец остановился перевести дух у строительных лесов, возведенных вокруг зданий на Карнаби-стрит. Его куртка промокла насквозь. Озираясь по сторонам, он поспешно пересек очередную улицу и, громко стуча башмаками по асфальту, обежал вереницу застывших на месте машин. Он понимал, что уже староват для подобных пробежек, однако владевший им страх не позволял ему сбавить темп.
На рубеже веков запряженные лошадьми лондонские кебы колесили по улицам города со скоростью примерно одиннадцать миль в час, спустя девяносто лет скорость движения транспорта в городе понизилась до шести миль, ну а в этот дождливый апрельский полдень на Риджент-стрит она практически равнялась нулю. Дождь барабанил по пульсирующим капотам черных такси, пытавшихся протиснуться сквозь поток машин, заполонивших все вокруг. Очутившись в волнах пыхтящего стального моря, сердитые пешеходы с трудом лавировали среди сверкающих хромом бамперов, в надежде прорваться на противоположную сторону улицы.
На Грейт-Мальборо-стрит потоки дождевой воды успели затемнить деревянный фасад “Либертиз”, а окна палат великих Тюдоров, Крашенные уцелевшими реликвиями корабля Его Королевского Величества “Неприступного”, озаряли корпуса теснившихся на пролегавшей внизу улице машин отблесками шафранного света. Короче говоря, это был типично лондонский, весьма мерзкий весенний полдень, скорее похожий на вечер.
На углу Кингли-стрит старик внезапно ощутил пронзительную боль в боку, он невольно скрючился и рухнул коленями на залитые водой каменные плиты тротуара, немедленно промочив брюки насквозь.
Он чувствовал, как внутри у него постепенно разливается жар, а покрывшуюся испариной кожу пробирает ледяной холод. И тут старику явилась нелепая в подобной ситуации мысль: если его не хватит удар, то уж простуды ему никак не миновать. Он пребывал в этой скрюченной позе, дожидаясь, пока хоть немного утихнет боль, когда мимо него прошла пожилая женщина. Отойдя на несколько метров, она замедлила шаг, а потом вернулась и спросила, не нужна ли ему помощь. Он уже собирался было поблагодарить ее и сказать, что с ним, мол, все в порядке, но вместо этого вдруг обрушил на сердобольную женщину поток совершенно диких, ужасающих слов. Женщина недоуменно взглянула на него и почла за лучшее поскорее ретироваться, как, впрочем, поступила и та индианка на Фрит-стрит пятью минутами раньше.
Старик подумал, что надо бы еще разок попробовать позвонить Гарри, но затем вспомнил, что по дороге растерял зажатую в ладони мелочь для телефона-автомата. Да и потом, разве его сын поверит во все те ужасы, свидетелем которых он стал? Старик попытался было подняться, но боль в ногах была невыносима, словно их прострелили насквозь. Он подумал что это, должно быть, от длительного пребывания в одной позе. Невзирая на запрещающий сигнал светофора, он снова побежал, с трудом волоча ноги, спотыкаясь, и когда достиг противоположной стороны улицы, от нестерпимой боли слезы градом катились у него из глаз. Он испытывал стесненность дыхания и жжение в груди, что еще более ограничивало приток крови к сердцу. В затуманенном сознании мелькнула мысль, что ему надо пройти еще самую малость, чтобы... Чтобы что? Оказаться в безопасности? Вплоть до этой минуты он не осмеливался даже подумать о такой возможности.
Неожиданно он услышал визг тормозов и увидел ошеломленное лицо водителя, отчаянно крутившего руль в надежде избежать наезда на этого нелепо бегущего старика. “Но ведь не могут же они не замечать, что в меня вселился дьявол! — подумал он. — Ведь это должно быть видно каждому! А сам я, наверное, кажусь им безумцем, сбежавшим из сумасшедшего дома”.
Как знать, быть может, если бы он в этот момент остановился и оглянулся, то увидел бы преследующую его орду маленьких чертенят, которые спускаются с неба вместе с черными струями дождя и несутся вдогонку за ним, чтобы продолжить его пытку. Пробегая по куче намокшего мусора, оставленного бродившими по Карнаби-стрит туристами, он чуть сбавил скорость и решил потуже затянуть пояс куртки, однако намокшая ткань слиплась и не двигалась с места. На углу Бик-стрит вода бурлила в водосточных канавах, полных упаковок из закусочной “Макдональдс”, и затопляла канализационные стоки. Улица здесь также была забита неподвижно стоящими машинами и фургонами, водители которых, похоже, смирились с перспективой долгого ожидания.
Старик с разгону повернул за угол, выскочил на запруженную машинами мостовую. Силы его стремительно таяли, когда он достиг узкого переулка, ведущего к многоэтажной автостоянке на Бруэр-стрит. Только сейчас до него дошло, что, охваченный паникой, он пробежал намного дальше, чем требовалось, — впрочем, сейчас это уже не имело никакого значения. Проулок тоже оказался забитым легковыми машинами, стоявшими впритык друг к другу, а огромный грузовик наглухо перегородил улочку, въехав задними колесами прямо на тротуар.
Сквозь ниспадавшую с неба серую водяную завесу старик едва различал видневшуюся в конце улицы автостоянку. Его рука метнулась к карману куртки, где лежали ключи от маленького “рено”. Ощутив рукой их приятную тяжесть, с которой он связывал обретение столь желанной ему безопасности, он испытал чувство облегчения. По-прежнему с трудом переводя дыхание, он откинул мокрую прядь волос и наконец перешел на шаг.
Приблизившись к припаркованному грузовику, он решил протиснуться сквозь узенький проход между его задним бортом и стеной здания. Он не заметил, как блеснули габаритные огоньки, как водитель повернул ключ в замке зажигания, не услышал, как хрипло закашлял запущенный двигатель.
Добравшись до середины кузова грузовика и передвигаясь уже заметно медленнее по сырому ущелью, образовавшемуся между его бортом и зданием, он почувствовал, что стальная стена слева от него вдруг стала постепенно отодвигаться. Водитель подал грузовик вперед, и громадные колеса нависли над кромкой тротуара, готовые вот-вот соскользнуть на твердь проезжей части проулка.
Старик замер на месте, со страхом глядя, как из боков кузова стали выдвигаться стальные стойки, к которым обычно привязывались крепежные веревки. Сейчас они таили в себе смертельную опасность, потому что с пугающей быстротой надвигалась прямо на него.
В какой-то момент старик подумал, что ему удалось избежать опасности, — он с такой силой вжался в стену здания, что, казалось, зашуршал ее грубый кирпич, обдирая ткань куртки, — но вслед за этим увидел нависшую над ним тень смерти. Одна из стальных стоек зацепилась за широкий пояс на куртке старика, какая-то могучая сила взметнула его ввысь, помотала в воздухе, потом отбросила назад, лицом к выложенной ровным узором кирпичной кладке. Вырвавшийся из его глотки истошный вопль тут же потонул в грохоте мощного дизельного мотора грузовика, тогда как самого его плотно прижало к стене и протащило еще целых двадцать футов. Вопль старика смолк задолго до того, как охваченный ужасом водитель выскочил из кабины и побежал к стене. В сумраке узенького коридорчика, образованного бортом грузовика и стеной, можно было различить лишь висящую в воздухе помятую, растерзанную, истекающую кровью человеческую фигуру, при ближайшем рассмотрении оказавшуюся изодранной в клочья плотью и поблескивающими в струях дождя обнаженными суставами конечностей.
Но бегун, о котором пойдет речь ниже, невольно привлекал внимание прохожих, поскольку был уже немолод — лет семидесяти — и к тому же явно чем-то напуган. Он пробежал чуть ли не весь Сохо и наконец остановился перевести дух у строительных лесов, возведенных вокруг зданий на Карнаби-стрит. Его куртка промокла насквозь. Озираясь по сторонам, он поспешно пересек очередную улицу и, громко стуча башмаками по асфальту, обежал вереницу застывших на месте машин. Он понимал, что уже староват для подобных пробежек, однако владевший им страх не позволял ему сбавить темп.
На рубеже веков запряженные лошадьми лондонские кебы колесили по улицам города со скоростью примерно одиннадцать миль в час, спустя девяносто лет скорость движения транспорта в городе понизилась до шести миль, ну а в этот дождливый апрельский полдень на Риджент-стрит она практически равнялась нулю. Дождь барабанил по пульсирующим капотам черных такси, пытавшихся протиснуться сквозь поток машин, заполонивших все вокруг. Очутившись в волнах пыхтящего стального моря, сердитые пешеходы с трудом лавировали среди сверкающих хромом бамперов, в надежде прорваться на противоположную сторону улицы.
На Грейт-Мальборо-стрит потоки дождевой воды успели затемнить деревянный фасад “Либертиз”, а окна палат великих Тюдоров, Крашенные уцелевшими реликвиями корабля Его Королевского Величества “Неприступного”, озаряли корпуса теснившихся на пролегавшей внизу улице машин отблесками шафранного света. Короче говоря, это был типично лондонский, весьма мерзкий весенний полдень, скорее похожий на вечер.
На углу Кингли-стрит старик внезапно ощутил пронзительную боль в боку, он невольно скрючился и рухнул коленями на залитые водой каменные плиты тротуара, немедленно промочив брюки насквозь.
Он чувствовал, как внутри у него постепенно разливается жар, а покрывшуюся испариной кожу пробирает ледяной холод. И тут старику явилась нелепая в подобной ситуации мысль: если его не хватит удар, то уж простуды ему никак не миновать. Он пребывал в этой скрюченной позе, дожидаясь, пока хоть немного утихнет боль, когда мимо него прошла пожилая женщина. Отойдя на несколько метров, она замедлила шаг, а потом вернулась и спросила, не нужна ли ему помощь. Он уже собирался было поблагодарить ее и сказать, что с ним, мол, все в порядке, но вместо этого вдруг обрушил на сердобольную женщину поток совершенно диких, ужасающих слов. Женщина недоуменно взглянула на него и почла за лучшее поскорее ретироваться, как, впрочем, поступила и та индианка на Фрит-стрит пятью минутами раньше.
Старик подумал, что надо бы еще разок попробовать позвонить Гарри, но затем вспомнил, что по дороге растерял зажатую в ладони мелочь для телефона-автомата. Да и потом, разве его сын поверит во все те ужасы, свидетелем которых он стал? Старик попытался было подняться, но боль в ногах была невыносима, словно их прострелили насквозь. Он подумал что это, должно быть, от длительного пребывания в одной позе. Невзирая на запрещающий сигнал светофора, он снова побежал, с трудом волоча ноги, спотыкаясь, и когда достиг противоположной стороны улицы, от нестерпимой боли слезы градом катились у него из глаз. Он испытывал стесненность дыхания и жжение в груди, что еще более ограничивало приток крови к сердцу. В затуманенном сознании мелькнула мысль, что ему надо пройти еще самую малость, чтобы... Чтобы что? Оказаться в безопасности? Вплоть до этой минуты он не осмеливался даже подумать о такой возможности.
Неожиданно он услышал визг тормозов и увидел ошеломленное лицо водителя, отчаянно крутившего руль в надежде избежать наезда на этого нелепо бегущего старика. “Но ведь не могут же они не замечать, что в меня вселился дьявол! — подумал он. — Ведь это должно быть видно каждому! А сам я, наверное, кажусь им безумцем, сбежавшим из сумасшедшего дома”.
Как знать, быть может, если бы он в этот момент остановился и оглянулся, то увидел бы преследующую его орду маленьких чертенят, которые спускаются с неба вместе с черными струями дождя и несутся вдогонку за ним, чтобы продолжить его пытку. Пробегая по куче намокшего мусора, оставленного бродившими по Карнаби-стрит туристами, он чуть сбавил скорость и решил потуже затянуть пояс куртки, однако намокшая ткань слиплась и не двигалась с места. На углу Бик-стрит вода бурлила в водосточных канавах, полных упаковок из закусочной “Макдональдс”, и затопляла канализационные стоки. Улица здесь также была забита неподвижно стоящими машинами и фургонами, водители которых, похоже, смирились с перспективой долгого ожидания.
Старик с разгону повернул за угол, выскочил на запруженную машинами мостовую. Силы его стремительно таяли, когда он достиг узкого переулка, ведущего к многоэтажной автостоянке на Бруэр-стрит. Только сейчас до него дошло, что, охваченный паникой, он пробежал намного дальше, чем требовалось, — впрочем, сейчас это уже не имело никакого значения. Проулок тоже оказался забитым легковыми машинами, стоявшими впритык друг к другу, а огромный грузовик наглухо перегородил улочку, въехав задними колесами прямо на тротуар.
Сквозь ниспадавшую с неба серую водяную завесу старик едва различал видневшуюся в конце улицы автостоянку. Его рука метнулась к карману куртки, где лежали ключи от маленького “рено”. Ощутив рукой их приятную тяжесть, с которой он связывал обретение столь желанной ему безопасности, он испытал чувство облегчения. По-прежнему с трудом переводя дыхание, он откинул мокрую прядь волос и наконец перешел на шаг.
Приблизившись к припаркованному грузовику, он решил протиснуться сквозь узенький проход между его задним бортом и стеной здания. Он не заметил, как блеснули габаритные огоньки, как водитель повернул ключ в замке зажигания, не услышал, как хрипло закашлял запущенный двигатель.
Добравшись до середины кузова грузовика и передвигаясь уже заметно медленнее по сырому ущелью, образовавшемуся между его бортом и зданием, он почувствовал, что стальная стена слева от него вдруг стала постепенно отодвигаться. Водитель подал грузовик вперед, и громадные колеса нависли над кромкой тротуара, готовые вот-вот соскользнуть на твердь проезжей части проулка.
Старик замер на месте, со страхом глядя, как из боков кузова стали выдвигаться стальные стойки, к которым обычно привязывались крепежные веревки. Сейчас они таили в себе смертельную опасность, потому что с пугающей быстротой надвигалась прямо на него.
В какой-то момент старик подумал, что ему удалось избежать опасности, — он с такой силой вжался в стену здания, что, казалось, зашуршал ее грубый кирпич, обдирая ткань куртки, — но вслед за этим увидел нависшую над ним тень смерти. Одна из стальных стоек зацепилась за широкий пояс на куртке старика, какая-то могучая сила взметнула его ввысь, помотала в воздухе, потом отбросила назад, лицом к выложенной ровным узором кирпичной кладке. Вырвавшийся из его глотки истошный вопль тут же потонул в грохоте мощного дизельного мотора грузовика, тогда как самого его плотно прижало к стене и протащило еще целых двадцать футов. Вопль старика смолк задолго до того, как охваченный ужасом водитель выскочил из кабины и побежал к стене. В сумраке узенького коридорчика, образованного бортом грузовика и стеной, можно было различить лишь висящую в воздухе помятую, растерзанную, истекающую кровью человеческую фигуру, при ближайшем рассмотрении оказавшуюся изодранной в клочья плотью и поблескивающими в струях дождя обнаженными суставами конечностей.
Глава 2
Гарри
Дэррен Шарп был грузным, широкоплечим мужчиной с кислым лицом, квадратной головой и ладонями цвета говяжьего фарша, которыми он имел обыкновение ежеминутно оглаживать бедра вниз-вверх. Стоя у окна, из которого открывался вид на площадь Сент-Джеймс, он почти полностью заслонял своей массой лучи и без того блеклого послеполуденного солнца. В течение последних сорока пяти минут собравшиеся у него в кабинете коллеги терпеливо слушали сообщение босса по поводу всевозможных статистических данных, анализа результатов выборочного тестирования, заключений диетологов, материалов, касающихся рынков сбыта, и прочую мешанину из процентовок, оценок и калькуляций, призванных служить одной-единственной цели: с неопровержимой убедительностью доказать, что в настоящее время, равно как и на протяжении всего последнего десятилетия двадцатого века, мир ни в чем не нуждался столь остро, как в новой марке газированного фруктового напитка.
— Гарри, что-то я сегодня совсем не слышал вашего голоса. Может, прежде чем мы начнем закругляться, выскажете какую-нибудь стоящую мысль?
Шарп пососал громадную кубинскую сигару, затем вынул ее изо рта и внимательно осмотрел кончик — тот, как всегда, давно погас.
Гарри Бакингем чуть смущенно оторвал взгляд от лежавших перед ним записей, словно школьник, которого учитель застукал на уроке за посторонним занятием. В комнате постепенно становилось псе более душно и даже жарко, а потому в тот самый момент, когда Гарри услышал обращенные к нему слова Шарпа, он как раз медленно погружался в блаженную дрему. Причина тому была весьма проста: он уже настолько досконально изучил содержание и процедуру подобных мероприятий, что начал испытывать к ним нечто вроде презрения. Он никак не мог понять, почему клиенту требовалось так много времени для того, чтобы всего лишь проникнуться убежденностью в жизненной необходимости нового продукта. И вот сейчас его колебания грозили чуть ли не срывом презентации.
Гарри отодвинул в сторону папку с бумагами и, развернувшись в кресле, внимательно посмотрел на клиента. “А ведь были же времена, — подумал он, — когда подобного типа визитеров мы раскалывали как орех. Напичкаешь такого деятеля всякой рекламной белибердой, и он чуть ли не немедленно готов оплатить счета. Один вид-то чего стоит — типичный усталый лабух с редеющими волосами, и к тому же в затрапезном костюме. Гоже мне, клиент!”
— Благодарю вас, Дэррен, — сказал Гарри, сопровождая свои слова жестом, который, видимо, должен был обозначать непринужденность и в то же время уверенность в себе. — Оставляя в стороне отдельные негативные результаты выборочного тестирования продукта, я полагаю, нам всем совершенно ясно, что на доподростковом рынке С2 образовалась естественная ниша. Отчеты Национальной исследовательской группы со всей очевидностью свидетельствуют о том, что детям до смерти осточертела вся эта неустанная борьба за собственное здоровье. Однако я уверен также и в том, что наш клиент предпочел бы получить предварительные расчеты нормы двухмесячного потребления, которые основываются на содержании рекламных объявлений и телероликов, скажем, за последние десять дней.
Склонность к подобной рекламной абракадабре была, можно сказать, у Гарри в крови. Ему всегда без особого труда давался легкий треп, и он, не моргнув глазом, мог вставить в свою речь пару-тройку заковыристых фраз, написать которые почел бы за честь сам Генри Джеймс[1], занимайся он маркетингом. Эта способность уже принесла ему немало успехов на жизненном пути, а в будущем, несомненно, сулила новые и еще более значительные. Он ободряюще улыбнулся клиенту, словно говоря: “Я на вашей стороне, так что можете мне довериться”. В рекламном бизнесе под “доверяй мне” обычно подразумевалось “иди в задницу”.
Шарпа же, казалось, в данный момент интересовало не столько то, что говорил Гарри, сколько процедура очередного раскуривания сигары, тогда как клиент продолжал сидеть с покорным видом — не человек, а так, репа моченая. В ожидании дальнейшего развития событий Гарри внимательно разглядывал достопримечательность зала — пастельную роспись на стенах в виде плавных завитков, типичный образчик корпоративного искусства. Это не были какие-то сюжетные, пейзажные зарисовки, напротив, роспись должна была создавать уют, атмосферу душевной гармонии и покоя, что-то вроде звучащей в лифте музыки. Наконец клиент открыл было рот, чтобы высказать какое-то замечание, но в этот момент неожиданно раздался стук в дверь и в комнату вошла Иден. Тишина в помещении стала еще более ощутимой, пока присутствующие мужчины взирали на ее покачивающуюся под блузкой грудь: по традиции, лишь человеческая смерть могла прервать церемонию представления нового клиента.
— Мистер Бакингем, с вами хотят поговорить, — произнесла она чуть приглушенным голосом, каким разговаривают прихожане в кафедральном соборе.
Гарри изумленно повернулся в кресле. Насколько он помнил, никаких сверхважных встреч на вторую половину дня у него не назначено. По окончании презентации он намеревался потихоньку улизнуть, чтобы отправиться поиграть в гольф.
— Кто именно? — спросил он тоже шепотом, хотя было очевидно, что все присутствующие в комнате внимательно прислушиваются к их разговору.
— Полиция, — ответила смущенная секретарша.
Полиция предстала перед ним в лице одной-единственной женщины, однако такой, что о ней следует сказать особо. Высокая, бледноватая, довольно плотного телосложения, но отнюдь не полная, она напомнила ему фотографии из журналов, которые после войны было принято прикалывать на стенах. Ее каштановые волосы были забраны вверх и уложены в очаровательную прическу, которая считалась модной в конце пятидесятых годов. Даже губная помада пастельного тона была точь-в-точь как в цветных фильмах прошлых лет. Она представилась Гарри как сержант Джэнис Лонгбрайт из полицейского участка на Боу-стрит.
— Мистер Бакингем, — заговорила женщина-сержант очаровательным, чуть с хрипотцой голосом — ну прямо Джоан Гринвуд из “Нежных сердец и корон”! — протягивая Гарри жесткую сухую ладонь, — не могли бы мы с вами поговорить где-нибудь в спокойной обстановке, наедине?
— Боюсь, что такого места у нас не сыскать, мы сидим в общей комнате, — сказал Гарри. — Давайте говорить прямо здесь, в приемной. В чем, собственно, дело?
“Бог ты мой, — подумал он, — надеюсь, количество штрафов за парковку в неположенном месте не перевалило допустимого предела, за которым маячит перспектива ареста”.
Сержант Лонгбрайт устремила на Гарри взгляд, который красноречиво свидетельствовал о том, что даже скорбные вести она привыкла излагать подчеркнуто профессиональным языком. В сущности, она могла бы поручить эту миссию одному из своих констеблей, однако, с учетом явной необычности обстоятельств дела, решила лично встретиться с ближайшим родственником погибшего.
— Речь идет о вашем отце, мистер Бакингем. Дело в том, что с ним произошел несчастный случай.
— Какой несчастный случай? Он ранен?
— Пожалуйста, присядьте. — Сержант подвинула ему стул секретарши. — Дела обстоят еще хуже: боюсь, что он умер.
Последовала короткая пауза. Гарри недоверчиво уставился на собеседницу.
— Что случилось? — спокойно спросил он.
— Он попал под машину сегодня, во втором часу дня. Нам потребовалось время, чтобы отыскать вас. — Лонгбрайт повернулась к одной из стоявших поблизости секретарш: — Будьте любезны, приготовьте нам крепкий чай.
Секретарша поспешно удалилась.
— Я могу... увидеть его?
— Тело мистера Бакингема основательно изуродовано, и мы в таких случаях не рекомендуем родственникам осматривать покойника. Но, разумеется, если вы считаете себя способным выдержать это, я полагаю, что можно будет предоставить вам такую возможность.
— Кто повинен в случившемся? Водитель? Мой отец уже старик, и зрение у него неважное. — Он понимал, что нелепо говорить об отце в настоящем времени, но так и не смог заставить себя скорректировать речь. — И вдаль плохо видит, — добавил он.
— У нас имеется несколько свидетелей, — мягко произнесла Лонгбрайт. — Трое или четверо человек видели, как все произошло.
— Почему же они не пришли ему на помощь?
— Они наблюдали за происходящим из окон учреждений, расположенных поблизости, и при всем желании не могли ничем помочь вашему отцу, поскольку все произошло мгновенно.
Она смотрела на Гарри, который, опустив голову, сосредоточенно покусывал верхнюю губу.
— Если это способно послужить хоть малейшим утешением для вас, скажу, что он почти не мучился; смерть наступила практически мгновенно.
Лонгбрайт внимательно всматривалась в лицо сидевшего напротив нее человека, решая, стоит ли рассказывать ему все остальное. Вроде бы он достаточно мужественно воспринял скорбное известие. Несчастный случай действительно не назовешь заурядным, и потому в ближайшем выпуске “Ивнинг стэндард” ему наверняка будет посвящена небольшая колонка. Со своей стороны, Гарри был уверен, что уже в самое ближайшее время узнает все детали случившегося от кого-нибудь из служащих близлежащих учреждений — многие люди не прочь посудачить о чужих несчастьях.
— Я думаю, что сейчас вам хотелось бы немного побыть одному, — сказала Лонгбрайт. — Мы с вами можем продолжить разговор позже.
— Когда? — Гарри поднял голову и устало взглянул на женщину. — С презентации я ушел, да и возвращаться мне туда теперь уже ни к чему. Где я могу найти того водителя?
— Он сейчас у нас в участке, хотя лично я не рекомендовала бы вам встречаться с ним, если только вы не считаете это совершенно необходимым.
— Если вы опасаетесь, что я могу сорваться, то напрасно. Просто мне хотелось бы как можно скорее во всем разобраться. Я поеду с вами.
— Ну что ж, очень хорошо. Машина ждет внизу. Я подвезу вас.
— Позвольте мне на минутку заглянуть в туалет.
Стоя перед зеркалом, висевшим над раковиной в туалете, Гарри придирчиво разглядывал собственное лицо, пытаясь отыскать в нем видимые признаки постигшей его утраты, однако, к своему удивлению, так ничего и не обнаружил. Разве что еще резче обозначились тени вокруг голубовато-серых глаз, которые Хилэри, судя по всему, считала просто обворожительными, да глубже прорезалось несколько морщин. Ну еще, пожалуй, чуть вздыбились черные, гладко зачесанные назад волосы, а на широком подбородке появился легкий налет щетины. Однако резких изменений не произошло; в его внешности не отмечалось никаких явных свидетельств того, что в свои тридцать два года он впервые в жизни почувствовал себя совершенно свободным от каких-либо сыновних обязательств.
Гарри виновато кивнул собственному отражению и ополоснул лицо водой. Затем заново повязал галстук и вернулся к поджидавшему его сержанту полиции. Уже через минуту они вместе спускались по лестнице агентства, направляясь к поджидавшей их патрульной машине.
— Гарри, что-то я сегодня совсем не слышал вашего голоса. Может, прежде чем мы начнем закругляться, выскажете какую-нибудь стоящую мысль?
Шарп пососал громадную кубинскую сигару, затем вынул ее изо рта и внимательно осмотрел кончик — тот, как всегда, давно погас.
Гарри Бакингем чуть смущенно оторвал взгляд от лежавших перед ним записей, словно школьник, которого учитель застукал на уроке за посторонним занятием. В комнате постепенно становилось псе более душно и даже жарко, а потому в тот самый момент, когда Гарри услышал обращенные к нему слова Шарпа, он как раз медленно погружался в блаженную дрему. Причина тому была весьма проста: он уже настолько досконально изучил содержание и процедуру подобных мероприятий, что начал испытывать к ним нечто вроде презрения. Он никак не мог понять, почему клиенту требовалось так много времени для того, чтобы всего лишь проникнуться убежденностью в жизненной необходимости нового продукта. И вот сейчас его колебания грозили чуть ли не срывом презентации.
Гарри отодвинул в сторону папку с бумагами и, развернувшись в кресле, внимательно посмотрел на клиента. “А ведь были же времена, — подумал он, — когда подобного типа визитеров мы раскалывали как орех. Напичкаешь такого деятеля всякой рекламной белибердой, и он чуть ли не немедленно готов оплатить счета. Один вид-то чего стоит — типичный усталый лабух с редеющими волосами, и к тому же в затрапезном костюме. Гоже мне, клиент!”
— Благодарю вас, Дэррен, — сказал Гарри, сопровождая свои слова жестом, который, видимо, должен был обозначать непринужденность и в то же время уверенность в себе. — Оставляя в стороне отдельные негативные результаты выборочного тестирования продукта, я полагаю, нам всем совершенно ясно, что на доподростковом рынке С2 образовалась естественная ниша. Отчеты Национальной исследовательской группы со всей очевидностью свидетельствуют о том, что детям до смерти осточертела вся эта неустанная борьба за собственное здоровье. Однако я уверен также и в том, что наш клиент предпочел бы получить предварительные расчеты нормы двухмесячного потребления, которые основываются на содержании рекламных объявлений и телероликов, скажем, за последние десять дней.
Склонность к подобной рекламной абракадабре была, можно сказать, у Гарри в крови. Ему всегда без особого труда давался легкий треп, и он, не моргнув глазом, мог вставить в свою речь пару-тройку заковыристых фраз, написать которые почел бы за честь сам Генри Джеймс[1], занимайся он маркетингом. Эта способность уже принесла ему немало успехов на жизненном пути, а в будущем, несомненно, сулила новые и еще более значительные. Он ободряюще улыбнулся клиенту, словно говоря: “Я на вашей стороне, так что можете мне довериться”. В рекламном бизнесе под “доверяй мне” обычно подразумевалось “иди в задницу”.
Шарпа же, казалось, в данный момент интересовало не столько то, что говорил Гарри, сколько процедура очередного раскуривания сигары, тогда как клиент продолжал сидеть с покорным видом — не человек, а так, репа моченая. В ожидании дальнейшего развития событий Гарри внимательно разглядывал достопримечательность зала — пастельную роспись на стенах в виде плавных завитков, типичный образчик корпоративного искусства. Это не были какие-то сюжетные, пейзажные зарисовки, напротив, роспись должна была создавать уют, атмосферу душевной гармонии и покоя, что-то вроде звучащей в лифте музыки. Наконец клиент открыл было рот, чтобы высказать какое-то замечание, но в этот момент неожиданно раздался стук в дверь и в комнату вошла Иден. Тишина в помещении стала еще более ощутимой, пока присутствующие мужчины взирали на ее покачивающуюся под блузкой грудь: по традиции, лишь человеческая смерть могла прервать церемонию представления нового клиента.
— Мистер Бакингем, с вами хотят поговорить, — произнесла она чуть приглушенным голосом, каким разговаривают прихожане в кафедральном соборе.
Гарри изумленно повернулся в кресле. Насколько он помнил, никаких сверхважных встреч на вторую половину дня у него не назначено. По окончании презентации он намеревался потихоньку улизнуть, чтобы отправиться поиграть в гольф.
— Кто именно? — спросил он тоже шепотом, хотя было очевидно, что все присутствующие в комнате внимательно прислушиваются к их разговору.
— Полиция, — ответила смущенная секретарша.
Полиция предстала перед ним в лице одной-единственной женщины, однако такой, что о ней следует сказать особо. Высокая, бледноватая, довольно плотного телосложения, но отнюдь не полная, она напомнила ему фотографии из журналов, которые после войны было принято прикалывать на стенах. Ее каштановые волосы были забраны вверх и уложены в очаровательную прическу, которая считалась модной в конце пятидесятых годов. Даже губная помада пастельного тона была точь-в-точь как в цветных фильмах прошлых лет. Она представилась Гарри как сержант Джэнис Лонгбрайт из полицейского участка на Боу-стрит.
— Мистер Бакингем, — заговорила женщина-сержант очаровательным, чуть с хрипотцой голосом — ну прямо Джоан Гринвуд из “Нежных сердец и корон”! — протягивая Гарри жесткую сухую ладонь, — не могли бы мы с вами поговорить где-нибудь в спокойной обстановке, наедине?
— Боюсь, что такого места у нас не сыскать, мы сидим в общей комнате, — сказал Гарри. — Давайте говорить прямо здесь, в приемной. В чем, собственно, дело?
“Бог ты мой, — подумал он, — надеюсь, количество штрафов за парковку в неположенном месте не перевалило допустимого предела, за которым маячит перспектива ареста”.
Сержант Лонгбрайт устремила на Гарри взгляд, который красноречиво свидетельствовал о том, что даже скорбные вести она привыкла излагать подчеркнуто профессиональным языком. В сущности, она могла бы поручить эту миссию одному из своих констеблей, однако, с учетом явной необычности обстоятельств дела, решила лично встретиться с ближайшим родственником погибшего.
— Речь идет о вашем отце, мистер Бакингем. Дело в том, что с ним произошел несчастный случай.
— Какой несчастный случай? Он ранен?
— Пожалуйста, присядьте. — Сержант подвинула ему стул секретарши. — Дела обстоят еще хуже: боюсь, что он умер.
Последовала короткая пауза. Гарри недоверчиво уставился на собеседницу.
— Что случилось? — спокойно спросил он.
— Он попал под машину сегодня, во втором часу дня. Нам потребовалось время, чтобы отыскать вас. — Лонгбрайт повернулась к одной из стоявших поблизости секретарш: — Будьте любезны, приготовьте нам крепкий чай.
Секретарша поспешно удалилась.
— Я могу... увидеть его?
— Тело мистера Бакингема основательно изуродовано, и мы в таких случаях не рекомендуем родственникам осматривать покойника. Но, разумеется, если вы считаете себя способным выдержать это, я полагаю, что можно будет предоставить вам такую возможность.
— Кто повинен в случившемся? Водитель? Мой отец уже старик, и зрение у него неважное. — Он понимал, что нелепо говорить об отце в настоящем времени, но так и не смог заставить себя скорректировать речь. — И вдаль плохо видит, — добавил он.
— У нас имеется несколько свидетелей, — мягко произнесла Лонгбрайт. — Трое или четверо человек видели, как все произошло.
— Почему же они не пришли ему на помощь?
— Они наблюдали за происходящим из окон учреждений, расположенных поблизости, и при всем желании не могли ничем помочь вашему отцу, поскольку все произошло мгновенно.
Она смотрела на Гарри, который, опустив голову, сосредоточенно покусывал верхнюю губу.
— Если это способно послужить хоть малейшим утешением для вас, скажу, что он почти не мучился; смерть наступила практически мгновенно.
Лонгбрайт внимательно всматривалась в лицо сидевшего напротив нее человека, решая, стоит ли рассказывать ему все остальное. Вроде бы он достаточно мужественно воспринял скорбное известие. Несчастный случай действительно не назовешь заурядным, и потому в ближайшем выпуске “Ивнинг стэндард” ему наверняка будет посвящена небольшая колонка. Со своей стороны, Гарри был уверен, что уже в самое ближайшее время узнает все детали случившегося от кого-нибудь из служащих близлежащих учреждений — многие люди не прочь посудачить о чужих несчастьях.
— Я думаю, что сейчас вам хотелось бы немного побыть одному, — сказала Лонгбрайт. — Мы с вами можем продолжить разговор позже.
— Когда? — Гарри поднял голову и устало взглянул на женщину. — С презентации я ушел, да и возвращаться мне туда теперь уже ни к чему. Где я могу найти того водителя?
— Он сейчас у нас в участке, хотя лично я не рекомендовала бы вам встречаться с ним, если только вы не считаете это совершенно необходимым.
— Если вы опасаетесь, что я могу сорваться, то напрасно. Просто мне хотелось бы как можно скорее во всем разобраться. Я поеду с вами.
— Ну что ж, очень хорошо. Машина ждет внизу. Я подвезу вас.
— Позвольте мне на минутку заглянуть в туалет.
Стоя перед зеркалом, висевшим над раковиной в туалете, Гарри придирчиво разглядывал собственное лицо, пытаясь отыскать в нем видимые признаки постигшей его утраты, однако, к своему удивлению, так ничего и не обнаружил. Разве что еще резче обозначились тени вокруг голубовато-серых глаз, которые Хилэри, судя по всему, считала просто обворожительными, да глубже прорезалось несколько морщин. Ну еще, пожалуй, чуть вздыбились черные, гладко зачесанные назад волосы, а на широком подбородке появился легкий налет щетины. Однако резких изменений не произошло; в его внешности не отмечалось никаких явных свидетельств того, что в свои тридцать два года он впервые в жизни почувствовал себя совершенно свободным от каких-либо сыновних обязательств.
Гарри виновато кивнул собственному отражению и ополоснул лицо водой. Затем заново повязал галстук и вернулся к поджидавшему его сержанту полиции. Уже через минуту они вместе спускались по лестнице агентства, направляясь к поджидавшей их патрульной машине.
Глава 3
Дороти
С этим зданием библиотеки судьба сыграла жестокую шутку. Оно было построено в том же году, когда состоялся суд над Оскаром Уайльдом, и нынешнее состояние библиотеки, словно по иронии судьбы, отражало полное забвение ее былого величия. Здание, построенное в эстетических традициях викторианской эпохи, ныне сиротливо ютилось под громадным пролетом ультрасовременной бетонной эстакады. Насыщенный тяжелыми свинцовыми парами воздух плотной пеленой окутывал старинный дом из красного кирпича, лишь усиливая стремление потенциальных читателей держаться подальше от входа в него. И все же библиотека продолжала функционировать, обслуживая тех немногих посетителей, которые еще пользовались ее услугами.
Устилавший ее коридоры неровный паркет по-прежнему источал запах лавандовой политуры, а проходы между стеллажами утопали в приятном полумраке, хотя полки в справочно-библиографическом отделе значительно опустели. Корешки очень многих из остававшихся книг покрылись известковым налетом и оттого стали ломкими, а страницы потемнели от влаги и, словно двери пустых домов, похрустывали, когда их начинали листать.
Что же касается Дороти Хаксли, то для нее библиотека служила неким символом отказа от вычурности современной жизни и олицетворяла глубокое уважение к книгам. Здесь не было безвкусных, кричащих стендов, имеющих целью приобщить ничем не интересующихся молодых людей к чтению. Это место вообще было предназначено не столько для отдыха, сколько для напряженной, кропотливой работы, и Дороти в глубине души даже радовалась, что попечительский совет так и не сумел пока отыскать средств на ремонт. Библиотека нравилась ей именно такой, какой она была сейчас. Недавно им удалось, хотя и не без труда, устоять перед угрозой закрытия, чему в немалой степени способствовала поддержка постоянных читателей, за что Дороти была им безмерно признательна. Как-никак она проработала здесь в должности старшего библиотекаря целых двадцать лет. Теперь же, посматривая на опустевшие стеллажи и отмечая явное сокращение читателей, Дороти нередко задавалась вопросом: что же она станет делать, когда дамоклов меч все же опустится ей на голову?
Услышав непривычный шум, она подняла голову. Между стеллажами отдела детской литературы бегали двое мальчишек вест-индской наружности, громко скрипя по вощеному полу резиновыми подошвами своих легких тапочек. Перехватив взгляд того, что постарше, она укоризненно покачала головой, повергнув шалунов в смущение. Дороти понадобилось несколько лет на то, чтобы отточить подобный “злой взгляд”, хотя, как правило, он не производил ни малейшего впечатления на современную детвору, ибо большинство из них относилось к вынужденному посещению ее библиотеки (Дороти и впрямь считала эту библиотеку своей. Разве она этого не заслужила?) как к своего рода мрачной епитимье. Им казалось гораздо более естественным и приятным играть где-нибудь на улице, чем быть заточенными в этом сумрачном здании. Изгибающаяся над библиотекой дуга эстакады полностью заслоняла от нее солнечный свет, поэтому в главном читальном зале всегда царили сырость и полумрак. Современные дети знали имена героев чуть ли не всех “мыльных опер”, но едва ли могли сказать, кто такой Робинзон Крузо или что можно было найти на Острове сокровищ — впрочем, не особенно-то они и стремились это узнавать. Пассивное восприятие информации таило в себе такую большую угрозу...
Дороти глянула на свои часики. Вот еще три часа прошло, а за весь день в библиотеку, можно сказать, никто так и не заглянул. Ей становилось все труднее находить себе занятие, за которым быстрее проходило бы время.
— Вот, нашел для вас еще одну, — проговорил помощник Дороти — Фрэнк Дрейк, передавая ей через стол газетную вырезку.
Дороти глянула на нее поверх очков. Второй выпуск “Ивнинг стэндард”, заметила она, дата сегодняшняя. “НА ЛОНДОНСКОЙ УЛИЦЕ НАСМЕРТЬ ЗАДАВЛЕН ПЕШЕХОД” — гласил заголовок, и чуть ниже приписка: “Член парламента требует повышения размеров штрафа за парковку на тротуарах”.
— В лепешку смяли, — со смаком проговорил Дрейк. — Самое интересное происшествие за всю неделю. Правда, сегодня только понедельник...
Дороти продолжала хранить молчание.
— Ну что ж, — смиренно продолжал помощник Дрейк, — по крайней мере, для досье вполне подходит. С середины прошлой недели это уже шестой случай.
— Покажи мне остальные, — сказала Дороти, кивнув в сторону стопки газетных вырезок, лежавших на противоположном конце стола.
Дрейк придвинул вырезки к ней.
— “МУЖЧИНА УБИТ ТОКОМ ИЗ-ЗА НЕИСПРАВНОСТИ ПОЛОТЕРА”. Нельзя сказать, что это такой уж необычный случай.
— Но уж никак не для самого пострадавшего.
— “АВТОРУЧКА ПОРАЗИЛА ЗАКЛЮЧЕННОГО В САМОЕ СЕРДЦЕ”. Насколько я понимаю, убийства не в счет.
— Это не было убийство. Он поскользнулся и упал — прямо на ручку.
— Ну, в тюрьмах всегда так говорят. — Она взяла следующую вырезку. — “АНГЛИЙСКАЯ ТУРИСТКА РАЗБИЛАСЬ НАСМЕРТЬ, УПАВ СО СТАТУИ СВОБОДЫ”. Ну что ты, Фрэнк! Это тоже не относится к разряду убийств. Падение — это всего лишь падение, не важно откуда.
— А вот тут вы ошибаетесь. — Дрейк всем корпусом подался вперед и понизил голос до шепота, которым обычно разговаривают все библиотекари: — Ознакомьтесь с обстоятельствами ее смерти. Эта женщина отличалась неимоверной тучностью и погибла именно по вине этой самой статуи Свободы. Желая сделать снимок, она оперлась на один из поручней, и тот подломился.
— Итак, ты считаешь, что эту вырезку следует положить в папку? Но тем самым ты нарушаешь наш принцип. Женщина погибла из-за своего избыточного веса, равно как и собственной глупости. Вроде той, что выпала из роликовых санок в Блэкпуле. Она оказалась настолько тучной, что служитель не смог пристегнуть ее ремнем. Если мне не изменяет память, в заметке говорилось, что на первом же вираже она вылетела из санок, как пробка из бутылки.
— А я разве оставил ту вырезку?
— Нет, ты сказал, что она не подходит.
— О’кей, признаю. — Дрейк порвал вырезку. — Но если вы намерены и впредь критиковать меня, то я так никогда и не закончу эту проклятую статью.
— Обязательно закончишь, Фрэнк. — Дороти обнадеживающе • похлопала его по руке. — В тебе есть что-то помимо увлеченности своим делом. Ты просто одержим, а в подобных делах это очень важно.
Устилавший ее коридоры неровный паркет по-прежнему источал запах лавандовой политуры, а проходы между стеллажами утопали в приятном полумраке, хотя полки в справочно-библиографическом отделе значительно опустели. Корешки очень многих из остававшихся книг покрылись известковым налетом и оттого стали ломкими, а страницы потемнели от влаги и, словно двери пустых домов, похрустывали, когда их начинали листать.
Что же касается Дороти Хаксли, то для нее библиотека служила неким символом отказа от вычурности современной жизни и олицетворяла глубокое уважение к книгам. Здесь не было безвкусных, кричащих стендов, имеющих целью приобщить ничем не интересующихся молодых людей к чтению. Это место вообще было предназначено не столько для отдыха, сколько для напряженной, кропотливой работы, и Дороти в глубине души даже радовалась, что попечительский совет так и не сумел пока отыскать средств на ремонт. Библиотека нравилась ей именно такой, какой она была сейчас. Недавно им удалось, хотя и не без труда, устоять перед угрозой закрытия, чему в немалой степени способствовала поддержка постоянных читателей, за что Дороти была им безмерно признательна. Как-никак она проработала здесь в должности старшего библиотекаря целых двадцать лет. Теперь же, посматривая на опустевшие стеллажи и отмечая явное сокращение читателей, Дороти нередко задавалась вопросом: что же она станет делать, когда дамоклов меч все же опустится ей на голову?
Услышав непривычный шум, она подняла голову. Между стеллажами отдела детской литературы бегали двое мальчишек вест-индской наружности, громко скрипя по вощеному полу резиновыми подошвами своих легких тапочек. Перехватив взгляд того, что постарше, она укоризненно покачала головой, повергнув шалунов в смущение. Дороти понадобилось несколько лет на то, чтобы отточить подобный “злой взгляд”, хотя, как правило, он не производил ни малейшего впечатления на современную детвору, ибо большинство из них относилось к вынужденному посещению ее библиотеки (Дороти и впрямь считала эту библиотеку своей. Разве она этого не заслужила?) как к своего рода мрачной епитимье. Им казалось гораздо более естественным и приятным играть где-нибудь на улице, чем быть заточенными в этом сумрачном здании. Изгибающаяся над библиотекой дуга эстакады полностью заслоняла от нее солнечный свет, поэтому в главном читальном зале всегда царили сырость и полумрак. Современные дети знали имена героев чуть ли не всех “мыльных опер”, но едва ли могли сказать, кто такой Робинзон Крузо или что можно было найти на Острове сокровищ — впрочем, не особенно-то они и стремились это узнавать. Пассивное восприятие информации таило в себе такую большую угрозу...
Дороти глянула на свои часики. Вот еще три часа прошло, а за весь день в библиотеку, можно сказать, никто так и не заглянул. Ей становилось все труднее находить себе занятие, за которым быстрее проходило бы время.
— Вот, нашел для вас еще одну, — проговорил помощник Дороти — Фрэнк Дрейк, передавая ей через стол газетную вырезку.
Дороти глянула на нее поверх очков. Второй выпуск “Ивнинг стэндард”, заметила она, дата сегодняшняя. “НА ЛОНДОНСКОЙ УЛИЦЕ НАСМЕРТЬ ЗАДАВЛЕН ПЕШЕХОД” — гласил заголовок, и чуть ниже приписка: “Член парламента требует повышения размеров штрафа за парковку на тротуарах”.
— В лепешку смяли, — со смаком проговорил Дрейк. — Самое интересное происшествие за всю неделю. Правда, сегодня только понедельник...
Дороти продолжала хранить молчание.
— Ну что ж, — смиренно продолжал помощник Дрейк, — по крайней мере, для досье вполне подходит. С середины прошлой недели это уже шестой случай.
— Покажи мне остальные, — сказала Дороти, кивнув в сторону стопки газетных вырезок, лежавших на противоположном конце стола.
Дрейк придвинул вырезки к ней.
— “МУЖЧИНА УБИТ ТОКОМ ИЗ-ЗА НЕИСПРАВНОСТИ ПОЛОТЕРА”. Нельзя сказать, что это такой уж необычный случай.
— Но уж никак не для самого пострадавшего.
— “АВТОРУЧКА ПОРАЗИЛА ЗАКЛЮЧЕННОГО В САМОЕ СЕРДЦЕ”. Насколько я понимаю, убийства не в счет.
— Это не было убийство. Он поскользнулся и упал — прямо на ручку.
— Ну, в тюрьмах всегда так говорят. — Она взяла следующую вырезку. — “АНГЛИЙСКАЯ ТУРИСТКА РАЗБИЛАСЬ НАСМЕРТЬ, УПАВ СО СТАТУИ СВОБОДЫ”. Ну что ты, Фрэнк! Это тоже не относится к разряду убийств. Падение — это всего лишь падение, не важно откуда.
— А вот тут вы ошибаетесь. — Дрейк всем корпусом подался вперед и понизил голос до шепота, которым обычно разговаривают все библиотекари: — Ознакомьтесь с обстоятельствами ее смерти. Эта женщина отличалась неимоверной тучностью и погибла именно по вине этой самой статуи Свободы. Желая сделать снимок, она оперлась на один из поручней, и тот подломился.
— Итак, ты считаешь, что эту вырезку следует положить в папку? Но тем самым ты нарушаешь наш принцип. Женщина погибла из-за своего избыточного веса, равно как и собственной глупости. Вроде той, что выпала из роликовых санок в Блэкпуле. Она оказалась настолько тучной, что служитель не смог пристегнуть ее ремнем. Если мне не изменяет память, в заметке говорилось, что на первом же вираже она вылетела из санок, как пробка из бутылки.
— А я разве оставил ту вырезку?
— Нет, ты сказал, что она не подходит.
— О’кей, признаю. — Дрейк порвал вырезку. — Но если вы намерены и впредь критиковать меня, то я так никогда и не закончу эту проклятую статью.
— Обязательно закончишь, Фрэнк. — Дороти обнадеживающе • похлопала его по руке. — В тебе есть что-то помимо увлеченности своим делом. Ты просто одержим, а в подобных делах это очень важно.