Страница:
Левые эсеры указывали, что ленинская передышка была изменой делу революции,
ничего не давшей советской власти: "ни хлеба, ни мира, ни возможности
продолжать социалистическое строительство"(77); что Брестский мир принес с
собой "угашение", "обессиление, омерзение духа", так как "не в последней
решительной схватке и не под занесенным над головой ударом ножа сдалась
российская революция", а "без попытки боя"(78); что из-за подписания мира во
внешней политике РСФСР "произошел резкий перелом", поскольку путь принятия
германских ультиматумов, путь компромиссов, "есть поворот от того прямого
пути, которым так победоносно шла революция" и ведет не просто к
территориальным и экономическим потерям, но к гибели, поскольку от
передышки, "даже потерявши невинность рабоче-крестьянская Россия никакого
капитала" не приобрела, а между тем германская армия "все глубже и глубже"
проникает на территорию России и "власть буржуазии" теперь восстановлена
"больше, чем на одной трети федерации"(79).
Левые эсеры считали, что Брестская политика большевиков погубит не
только русскую, но и мировую революцию. РСФСР, писал Штейнберг, "хочет свои
соединенные штаты постепенно расширять и распространять сначала на Европу,
потом на Америку, потом на весь мир". Брестский мир "от этой задачи
саморасширения оторвал", лишил Россию "помощи и революционного содействия"
других стран, а западный мир -- "помощи и содействия" советской России(80).
"Все естественные богатства Украины, Дона, Кавказа" попали в распоряжение
германского правительства; и этим Совнарком оказал воюющей Германии огромную
услугу: "приток свежих естественных продуктов с востока" ослабил
"революционную волю" германского населения; "одна из самых страшных угроз"
-- "угроза голода, истощения, обнищания" -- серьезно ослабляется
соглашениями о поставках продуктов Германии и Австро-Венгрии(81). "Таковы
последствия Брестского мира", который "нельзя назвать иначе, как миром
контрреволюционным", резюмировал Штейнберг; "ясно становится, что его нельзя
было подписывать". По прошествии "каких-нибудь трех месяцев со дня его
подписания странными и безжизненными кажутся все доводы, которые приводились
в пользу его". Говорили о "передышке", об "отдыхе". Но "отдых" оказался
"пустой надеждой": "со всех сторон напирают на советскую Россию ее
империалистические враги" и не дают "ни отдыха, ни сроку"(82).
Единственным выходом из сложившейся ситуации левые эсеры считали
общенародное восстание против оккупантов. Речь, разумеется, шла о восстании
на занятых немцами и австрийцами территориях, прежде всего об Украине.
"Разлагающей проповеди усталости, бессилья, беспомощности, проповеди
неизбежности соглашения с германской буржуазией" левые эсеры предлагали
"противопоставить революционную идею восстания и вооруженного сопротивления
домогательствам иностранной буржуазии"(83), идею партизанской и гражданской
войны против "эксплуататоров и оккупантов", пока не подоспеют революции в
Германии, Австрии и других странах(84). Что касается шансов на успех такого
восстания, то, по мнению левых эсеров, "никакое регулярное войско, всегда
идущее из-под палки" не могло бы сравниться "с самим восставшим народом,
когда за каждым кустом, в каждом овраге" грозила бы "пришедшей карательной
экспедиции мстящая рука восставших". Только после этого "народ германский,
измученный долгой войной и полуголодным существованием, терроризированный
партизанской борьбой всего восставшего народа России", поймет, наконец, что
"идет на народ, открывший свои границы, вышедший из войны"; и тогда "дула
ружей и пушек в конце концов направятся в сторону вдохновителей и вождей
карательной экспедиции", в сторону германского и австро-венгерского
правительств(85).
И хотя предложение поджидать противника "за каждым кустом" с военной
точки зрения могло показаться наивным, публично отвергать идею восстания
летом 1918 года, когда партизанские выступления и саботаж стали фактом на
Украине, большевики не стали.
Всей этой критики было бы, вероятно, недостаточно, чтобы считать
положение кризисным, если бы ситуация не усугублялась тем обстоятельством,
что ленинским Брестским миром были недовольны большевики. А поскольку при
сплошном противостоянии Брестскому договору реализация ленинской политики
стала практически невозможной, Брестским миром была теперь недовольна
страна, ради которой шел на уступки Ленин -- Брестским миром была
неудовлетворена Германия.
И раньше не жаловавший идею сотрудничества с большевиками Людендорф был
искренне раздражен происходящим. "Советское правительство, -- писал
Людендорф Кюльману, -- насколько каждый может видеть, заняло по отношению к
нам ту же позицию, что в начале переговоров в Бресте. Оно всячески
затягивает все важные для нас решения и, насколько это возможно, действует
против нас. Нам нечего ожидать от этого правительства, хотя оно и существует
по нашей милости. Для нас это постоянная опасность, которая уменьшится
только, если оно безоговорочно признает нас высшей державой и покорится нам
из страха перед Германией и из опасений за свое собственное существование".
Подписывая договор, Германия надеялась иметь в своем тылу "мирно
настроенную Россию, из которой изголодавшиеся Центральные державы могли бы
извлекать продовольствие и сырье". Реальность оказалась прямо
противоположной. "Слухи, шедшие из России, с каждым днем становились все
печальнее" -- ни спокойствия, ни продовольствия немцы не получили.
"Настоящего мира на Восточном фронте не было". Германия, "хотя и со слабыми
силами", сохраняла фронт(86). Германское правительство нервничало не меньше
ленинского, не понимая, как добиться выполнения тех или иных ультимативных
требований от в общем-то беспомощного Совнаркома.
13 мая Кюльман, Людендорф и заместитель Кюльмана Бусше, принимая во
внимание, что "большевики находятся под серьезной угрозой слева, то есть со
стороны партии, исповедующей еще более радикальные взгляды, чем большевики"
(левых эсеров и левых коммунистов), нашли нужным в интересах Германии
"объявить раз и навсегда, что наши операции в России окончены",
"демаркационная линия проведена" и "тем самым наступление завершено". Не
очевидно, однако, что это заверение действительно было сделано советскому
правительству. Тем более не очевидно, что в это заявление кто-либо мог
поверить, поскольку германское продвижение все-таки продолжалось и после 13
мая. Радек даже в начале июня считал, что соотношение сил, созданное
Брестским миром, "угрожает нам дальнейшими глубокими потрясениями и большими
экономическими потерями", что "территориальные потери, являющиеся следствием
Брестского мира, еще не кончены", что именно в смысле территорий советской
власти предстоит "период тяжелой борьбы"(87). (И действительно, через
несколько дней началась эвакуация Курска.)
Понятно, что при таком развале Ленина могла согревать лишь мысль о
дальнейшем отступлении вглубь России. Когда Троцкий спросил его, что он
думает делать, "если немцы будут все же наступать" и "двинутся на Москву",
Ленин ответил:
"Отступим дальше, на восток, на Урал... Кузнецкий бассейн богат углем.
Создадим Урало-Кузнецкую республику, опираясь на уральскую промышленность и
на кузнецкий уголь, на уральский пролетариат и на ту часть московских и
питерских рабочих, которых удастся увезти с собой... В случае нужды уйдем
еще дальше на восток, за Урал. До Камчатки дойдем, но будем держаться.
Международная обстановка будет меняться десятки раз, и мы из пределов
Урало-Кузнецкой республики снова расширимся и вернемся в Москву и
Петербург".
Троцкий объяснял, что "концепция Урало-Кузнецкой республики" Ленину
была "органически необходима", чтобы "укрепить себя и других в убеждении,
что ничто еще не потеряно и что для стратегии отчаяния нет и не может быть
места"(88). Да, Ленину было важнее стоять во главе правительства Камчатской
республики, чем уступить власть, пусть даже ради революции в Европе. Но
верил ли в Камчатскую советскую республику кто-нибудь, кроме Ленина? Видимо,
нет. Во всяком случае, идея отступления до Камчатки (когда Дальний Восток
был под угрозой японской оккупации) никого не вдохновляла. И 10 мая
Сокольников на заседании ЦК предложил резолюцию о разрыве Брестского мира:
"ЦК полагает, что государственный переворот на Украине означает
создание нового политического положения, характеризующегося союзом русской
буржуазии с германским империализмом. В этих условиях война с Германией
является неизбежной, передышка -- данная Брестским миром -- оконченной.
Задачей партии является приступить к немедленной открытой и массовой
подготовке военных действий и организации сопротивления путем широких
мобилизаций. В то же время необходимо заключить военное соглашение с
англо-французской коалицией на предмет военной кооперации на определенных
условиях"(89).
До апреля 1989 года резолюция эта считалась "ненайденной"(90). Зато
никогда не терялись "Тезисы о современном политическом положении", проект
которых написал Ленин для обсуждения в заседании 10 мая:
"Внешняя политика советской власти никоим образом не должна быть
изменяема. Нам по прежнему реальнейшим образом грозит -- и в данный момент
сильнее и ближе, чем вчера, -- движение японских войск с целью отвлечь
германские войска продвижением вглубь европейской России, а с другой стороны
-- движение германских войск против Петрограда и Москвы, в случае победы
немецкой военной партии. Нам по прежнему надо отвечать на эти опасности
тактикой отступления, выжидания и лавирования, продолжая самую усиленную
военную подготовку"(91).
Резолюция Сокольникова была провалена. За нее голосовал только сам
Сокольников. Сталин воздержался, а Ленин, Свердлов, Шмидт и Владимирский
выступили против. Правда, тезисы Ленина в тот день даже не были поставлены
на голосование. Сокольников проиграл. Но и Ленин не вышел победителем.
Повторное обсуждение тезисов Ленина произошло на следующем заседании ЦК, 13
мая. Вторично обсуждалась и резолюция Сокольникова, текст которой не
сохранился и в бумагах этого заседания(92). ЦК собрался в том же составе и
пришел к мнению, что военная опасность со стороны Германии Лениным сильно
преувеличена. Тем не менее тезисы Ленина с некоторыми поправками были
приняты. Резолюция Сокольникова с предложением разорвать Брестский мир и
опереться на Антанту в борьбе с Германией не собрала ни одного голоса, кроме
голоса ее автора. Сталин голосовал против Ленина (но Сокольникова не
поддержал). Отсутствовавшие на заседании Троцкий и Зиновьев (находившиеся в
Петрограде), подали голоса за тезисы Ленина.
В мае-июне 1918 года очевидно возрастает роль Свердлова. В марте-апреле
Свердлов в основном занят координацией сотрудничества различных политических
группировок. В мае-июне он берет на себя всю партийную работу и функции
"генсека"; назначается ЦК содокладчиком Ленина, т.е. начинает играть при
Ленине роль партийного комиссара. Именно Свердлов зачитывал вместо Ленина на
Московской общегородской партийной конференции 13 мая "Тезисы ЦК о
современном политическом положении". В протоколе заседания ЦК от 18 мая
Свердлов в списке присутствующих стоит на первом месте. Заседание ЦК 19 мая
-- полный триумф Свердлова. Ему поручают абсолютно все партийные дела. В
протоколе ЦК, впервые опубликованном в апреле 1989 года, записано:
"Заслушано сообщение т. Дзержинского о необходимости дать в
Чрезвычайную комиссию ответственных товарищей, могущих заменить его".
Постановили перевести в ВЧК из НКВД Лациса. "Туда же привлечь для
заведывания отделом контрреволюции тт. Яковлеву и Стукова. Переговорить с
ними поручено Свердлову". Троцкий делает заявление "о конфликте, возникшем у
него с представителями Замоскворецкого районого Совета". Свердлов "сообщает,
что им уже сделано указание Московскому комитету на необходимость подтянуть
дисциплину в районах". Свердлов "сообщает, что в президиуме ЦИК стоит вопрос
о дальнейшей участи Николая, тот же вопрос ставят и уральцы и [левые] эсеры.
Необходимо решить, что делать с Николаем. Принимается решение не
предпринимать пока ничего по отношению к Николаю, озаботившись лишь
принятием необходимых мер предосторожности. Переговорить об этом с уральцами
поручается Свердлову."
Обсуждался и вопрос о военных специалистах, в связи с чем было
подчеркнуто "крупное недовольство в низах, партийных массах, предоставлением
старым контрреволюционным офицерам и генералам слишком широких прав", в то
время как изначально предполагалось поставить их "в положение
консультантов". Решено созвать специальное заседание ЦК 26 мая и посвятить
его этому вопросу, пригласив на него некоторых видных большевиков,
работавших и в дореволюционной и в советской армии. "Созвать совещание,
подобрать военных товарищей поручается тт. Троцкому и Свердлову". Решено
предложить Московскому комитету партии созвать общегородскую конференцию
"для обссуждения вопроса о положении партийных организаций и задач партии.
От ЦК на конференцию делегируются тт. Троцкий и Свердлов". Решено создать
Верховный революционный трибунал. Поручается "Свердлову переговорить с т.
Стучкой и Крыленко о внесении соответствующего проекта в Совнарком в самый
кратчайший срок". Решено "ввести в практику приговоры к смертной казни за
определенные преступления". Поручено Свердлову переговорить со Стучкой "о
подготовке соответствующего проекта вначале в ЦК, а затем в Совнаркоме и
ЦИК"(93).
Ленину на этом заседании дали лишь одно задание, которое трудно назвать
ответственным: "провести через Совнарком разрешение т. Стеклову на
присутствие там"(94).
Проследить дальнейший рост влияния Свердлова (и падение авторитета
Ленина) по протоколам ЦК не представляется возможным, так как протоколы за
период с 19 мая по 16 сентября 1918 года не обнаружены. Очевидно, что
многочисленные протоколы ЦК того времени "не сохранились" именно потому, что
в них в крайне невыгодном свете выглядела позиция Ленина. Об этом имеются
лишь отрывочные сведения. Так, 26 июня ЦК обсуждало вопрос о подготовке
проекта конституции РСФСР для утверждения его на Пятом съезде Советов. ЦК
признал работу по подготовке проекта неудовлетворительной и Ленин,
поддержанный некоторыми другими членами ЦК, предложил "снять этот вопрос с
порядка дня съезда Советов". Но Свердлов "настоял на том, чтобы вопрос
остался"(95) (т.е. пошел против Ленина и других членов ЦК) и победил, а
позже принял активное участие в работе над написанием конституции).
По линии секретариата ЦК (т.е. Свердлова) вопреки воле Ленина, с мая
месяца ведется усиленная подрывная антигерманская деятельность на Украине. 3
мая для ослабления военной мощи Германии и подготовки коммунистического
переворота на Украине ЦК большевистской партии принял две резолюции о
создании украинской компартии(96). Текстов этих резолюций в протоколе
заседания ЦК нет, но 9 мая "Правда" опубликовала следующее сообщение:
"Центральный комитет РКП, обсудив вопрос о выделении особой Украинской
коммунистической партии из Российской коммунистической партии, не находит
никаких возражений против создания Украинской коммунистической партии,
поскольку Украина представляет собой самостоятельное государство".
Это была одна из резолюций, принятых на заседании ЦК 3 мая --
подлежащая публикации. Вторая резолюция обнародованию не подлежала и
считается "ненайденной", так как "в ней говорилось о том, что РКП(б)
компартия Украины является составной частью РКП(б)"(97), т. е. прямо
противоположное тому, на что указывала первая резолюция, опубликованная в
"Правде". Смысл этого маневра понятен: громогласно заявив о независимости
украинской компартии, ЦК снял с себя формальную ответственность за подрывную
деятельность, к которой готовились большевики на оккупированной немцами
Украине. Антигерманские акты могли проводиться теперь фактически открыто,
без риска осложнить худые советско-германские или советско-украинские
отношения. Получаемые в связи с этим германские протесты Чичерин отклонял на
том основании, что большевики России к украинским большевикам отношения не
имеют. Вместе с тем в запасе оставалась вторая резолюция, напоминавшая
украинским большевикам, что самостоятельной партией они не являются, а
подчинены единому ЦК российской компартии.
Летом 1918 года вырисовалась неизбежность поражения Германии в мировой
войне в связи с провалом последнего крупного немецкого наступления на
Западном фронте и массовым прибытием американских войск во Францию. Именно
поэтому германским руководителям стало ясно, что наступление вглубь России
теперь нецелесообразно не только с политической, но и с военной точки
зрения. Обычно самоуверенный Людендорф в меморандуме статс-секретарю
иностранных дел 9 июня указал, что из-за нехватки кадров на Западном фронте
командование армией вынуждено было еще больше ослабить дивизии на Восточном.
"Они достаточно сильны, чтобы выполнять задачи оккупационного порядка, --
продолжал Людендорф, -- но если положение на востоке ухудшится, они не
справятся с ним". В случае же падения большевиков перспективы, открывавшиеся
Германии, были и того хуже. С небольшевистской Россией снова объединилась бы
Украина и, как считал Рицлер, Германия могла оказаться "в крайне сложном
положении" и должна была бы "либо противостоять мощному движению, имея всего
несколько дивизий", либо "принять это движение", т.е. уступить требованию
нового правительства и пересмотреть Брестский мир.
После провала мартовского наступления немцев на реке Сомме и в районе
города Амьена, по словам Гофмана, "хороших пополнений больше не было, и
верховное командование набирало людей отовсюду и составляло пополнения,
считаясь только с численностью и не принимая во внимание никаких других
соображений". Именно так "были выбраны все солдаты младших возрастов из
восточных дивизий и переправлены на Западный фронт". Особенно сказался этот
недостаток в артиллерии: "из батарей Восточного фронта были взяты все
сколько-нибудь способные к службе люди". Оставшиеся на Восточном фронте
дивизии по мнению Гофмана были непригодны для каких-либо серьезных боев(98).
Если даже Людендорф и Гофман сознавались в невозможности для германской
армии вести активные наступательные действия на Востоке, если становилось
очевидно, что с новым правительством, каким бы оно ни было, разговаривать
придется не с позиции военной силы, решение следовало искать в области
политической. И Кюльман инструктировал Мирбаха продолжать оказывать
финансовую помощь большевикам, чтобы поддержать их у власти. "Отсюда очень
трудно сказать, кого следует поддерживать в случае падения большевиков, --
писал Кюльман. -- Если будет действительно сильный нажим, левые эсеры падут
вместе с большевиками", а это "единственные партии, которые основывают свои
позиции на Брест-Литовском мире". Кадеты и монархисты -- против Брестского
договора. Последние выступают за единую Россию и поэтому "не в наших
интересах поддерживать монархическую идею, которая воссоединит" страну.
Наоборот, насколько возможно, следует мешать "консолидации России, и с этой
целью надо поддерживать крайне левые партии" (большевиков и левых эсеров).
Похоже, что Мирбах не считал поставленную МИДом задачу выполнимой.
Наблюдая происходящий развал из окна посольства, Мирбах был уверен, что
большевики доживают последние дни. На случай падения Совнаркома Мирбах
предложил заблаговременно подстраховаться и сформировать правительство
прогерманской ориентации. МИД ответил на предложение Мирбаха согласием.
"Говоря конкретно, -- указывал Рицлер 4 июня, -- это означает, что мы должны
протянуть нить к Оренбургу и Сибири над головой генерала Краснова", держать
в боевой готовности "кавалерию, ориентировав ее на Москву, подготовить
будущее правительство", с которым Германия могла бы пойти на соглашение;
пересмотреть пункты Брестского договора, направленные против экономической
гегемонии Германии над Россией; присоединить к России Украину, а возможно
Эстонию и Латвию. "Помогать возрождению России, которая снова станет
империалистической, -- заключал Рицлер, -- перспектива не из приятных, но
такое развитие событий может оказаться неизбежным"(99). Рицлер считал, что
изменение германской восточной политики должно последовать в ближайшие 6-8
недель.
Аналогичное донесение посол Мирбах направил в те дни Гертлингу.
Учитывая "все возрастающую неустойчивость положения большевиков", он
рекомендовал подготовиться к "к перегруппировке сил, которая, возможно,
станет необходимой", и предлагал опереться на группу кадетов,
"преимущественно правой ориентации", часто называемую "монархистами". Эти
люди, по мнению Мирбаха, могли бы составить "ядро будущего нового порядка",
а потому с ними стоило бы наладить связь и предоставить им необходимые
денежные средства.
5 июня за перемену германской восточной политики высказался советник
министерства иностранных дел Траутман, предполагавший, однако, для Германии
более пассивную роль. Он считал, что следует поддерживать большевиков "всеми
возможными средствами" и так удерживать их "от ориентации в другом
направлении", несмотря на те препятствия, которые созданы немецкими же
требованиями. Тем не менее Траутман советовал считаться с возможностью
падения большевиков, не разрывать отношения с другими политическими партиями
и "обеспечить себе максимально безопасный переход"(100).
Примерно то же предлагал Людендорф: несмотря на наличие дипломатических
отношений с советским правительством, поддерживать в то же время "отношения
с другими движениями в России, чтобы не оказаться вдруг в полном
одиночестве"; "установить контакты с монархистскими группами правого крыла и
влиять на них так, чтобы монархистское движение, как только оно получит
какое-то влияние", было подчинено интересам Германии.
Интересы германского политического руководства, МИДа и генштаба,
наконец-то совпали. Переориентация германской восточной политики произошла.
13 июня Мирбах сообщил в Берлин, что к нему давно уже напрямую или через
посредников обращаются разные политические деятели, прощупывавшие почву на
предмет готовности германского правительства оказать помощь антисоветским
силам в деле свержения большевиков при условии, однако, еще и пересмотра
статей Брестского мира. Самым серьезным Мирбах считал блок правых
организаций во главе с бывшим министром земледелия Кривошеиным. Через членов
октябристской партии Кривошеин запросил Мирбаха, согласен ли тот установить
контакты с членами организации Кривошеина, и, получив утвердительный ответ,
поручил предпринять дальнейшие шаги двум членам ЦК кадетской партии --
барону Нольде, бывшему помощнику министра иностранных дел в кабинете Львова,
и Леонтьеву, бывшему помощнику министра внутренних дел в том же кабинете.
25 июня в письме Кюльману Мирбах подвел черту под большевистским
периодом правления в России, указав, что "после двухмесячного внимательного
наблюдения" уже не может "поставить большевизму благоприятного диагноза. Мы,
несомненно, стоим у постели опасно больного человека, состояние которого
может иной раз и улучшиться, но который обречен", писал Мирбах. Исходя из
этого он предложил заполнить "образовавшуюся пустоту" новыми
"правительственными органами, которые мы будем держать наготове и которые
будут целиком и полностью состоять у нас на службе". Поскольку было
очевидно, что никакое новое правительство не согласится на соблюдение
Брестского договора, Мирбах предлагал существенное его смягчение, прежде
всего присоединение к России Украины и Эстонии. 28 июня посол в последнем
своем донесении из Москвы писал о том, что следит за переворотом, который
готовит группа Кривошеина и который должен произойти буквально через
несколько недель.
Изменение позиции Германии не осталось незамеченным в России. Уже с
середины мая "правые" круги отмечали, что "немцы, которых большевики привели
в Россию, мир с которыми составил единственную основу их существования,
готовы сами свергнуть большевиков"(101). Об антисоветской деятельности
германского посольства были осведомлены дипломатические представители
Антанты. При столь обширной утечке информации не приходится удивляться, что
об изменении настроения германского посольства знало советское
правительство. По приказу свыше или без такового в первых числах июня, как
раз когда Мирбах и Рицлер отсылали в Берлин свои предложения о необходимости
изменения германской восточной политики, в ВЧК, возглавляемой левым
коммунистом Дзержинским, был создан отдел по наблюдению "за возможной
преступной деятельностью посольства". На должность заведующего этого отдела
был назначен будущий убийца германского посла левый эсер Яков Григорьевич
Блюмкин, молодой человек 19-20 лет.
Следует отметить, что сотрудники германского посольства давно уже жили
в предчувствии неприятных и непредвиденных происшествий. 4 июня Рицлер в
ничего не давшей советской власти: "ни хлеба, ни мира, ни возможности
продолжать социалистическое строительство"(77); что Брестский мир принес с
собой "угашение", "обессиление, омерзение духа", так как "не в последней
решительной схватке и не под занесенным над головой ударом ножа сдалась
российская революция", а "без попытки боя"(78); что из-за подписания мира во
внешней политике РСФСР "произошел резкий перелом", поскольку путь принятия
германских ультиматумов, путь компромиссов, "есть поворот от того прямого
пути, которым так победоносно шла революция" и ведет не просто к
территориальным и экономическим потерям, но к гибели, поскольку от
передышки, "даже потерявши невинность рабоче-крестьянская Россия никакого
капитала" не приобрела, а между тем германская армия "все глубже и глубже"
проникает на территорию России и "власть буржуазии" теперь восстановлена
"больше, чем на одной трети федерации"(79).
Левые эсеры считали, что Брестская политика большевиков погубит не
только русскую, но и мировую революцию. РСФСР, писал Штейнберг, "хочет свои
соединенные штаты постепенно расширять и распространять сначала на Европу,
потом на Америку, потом на весь мир". Брестский мир "от этой задачи
саморасширения оторвал", лишил Россию "помощи и революционного содействия"
других стран, а западный мир -- "помощи и содействия" советской России(80).
"Все естественные богатства Украины, Дона, Кавказа" попали в распоряжение
германского правительства; и этим Совнарком оказал воюющей Германии огромную
услугу: "приток свежих естественных продуктов с востока" ослабил
"революционную волю" германского населения; "одна из самых страшных угроз"
-- "угроза голода, истощения, обнищания" -- серьезно ослабляется
соглашениями о поставках продуктов Германии и Австро-Венгрии(81). "Таковы
последствия Брестского мира", который "нельзя назвать иначе, как миром
контрреволюционным", резюмировал Штейнберг; "ясно становится, что его нельзя
было подписывать". По прошествии "каких-нибудь трех месяцев со дня его
подписания странными и безжизненными кажутся все доводы, которые приводились
в пользу его". Говорили о "передышке", об "отдыхе". Но "отдых" оказался
"пустой надеждой": "со всех сторон напирают на советскую Россию ее
империалистические враги" и не дают "ни отдыха, ни сроку"(82).
Единственным выходом из сложившейся ситуации левые эсеры считали
общенародное восстание против оккупантов. Речь, разумеется, шла о восстании
на занятых немцами и австрийцами территориях, прежде всего об Украине.
"Разлагающей проповеди усталости, бессилья, беспомощности, проповеди
неизбежности соглашения с германской буржуазией" левые эсеры предлагали
"противопоставить революционную идею восстания и вооруженного сопротивления
домогательствам иностранной буржуазии"(83), идею партизанской и гражданской
войны против "эксплуататоров и оккупантов", пока не подоспеют революции в
Германии, Австрии и других странах(84). Что касается шансов на успех такого
восстания, то, по мнению левых эсеров, "никакое регулярное войско, всегда
идущее из-под палки" не могло бы сравниться "с самим восставшим народом,
когда за каждым кустом, в каждом овраге" грозила бы "пришедшей карательной
экспедиции мстящая рука восставших". Только после этого "народ германский,
измученный долгой войной и полуголодным существованием, терроризированный
партизанской борьбой всего восставшего народа России", поймет, наконец, что
"идет на народ, открывший свои границы, вышедший из войны"; и тогда "дула
ружей и пушек в конце концов направятся в сторону вдохновителей и вождей
карательной экспедиции", в сторону германского и австро-венгерского
правительств(85).
И хотя предложение поджидать противника "за каждым кустом" с военной
точки зрения могло показаться наивным, публично отвергать идею восстания
летом 1918 года, когда партизанские выступления и саботаж стали фактом на
Украине, большевики не стали.
Всей этой критики было бы, вероятно, недостаточно, чтобы считать
положение кризисным, если бы ситуация не усугублялась тем обстоятельством,
что ленинским Брестским миром были недовольны большевики. А поскольку при
сплошном противостоянии Брестскому договору реализация ленинской политики
стала практически невозможной, Брестским миром была теперь недовольна
страна, ради которой шел на уступки Ленин -- Брестским миром была
неудовлетворена Германия.
И раньше не жаловавший идею сотрудничества с большевиками Людендорф был
искренне раздражен происходящим. "Советское правительство, -- писал
Людендорф Кюльману, -- насколько каждый может видеть, заняло по отношению к
нам ту же позицию, что в начале переговоров в Бресте. Оно всячески
затягивает все важные для нас решения и, насколько это возможно, действует
против нас. Нам нечего ожидать от этого правительства, хотя оно и существует
по нашей милости. Для нас это постоянная опасность, которая уменьшится
только, если оно безоговорочно признает нас высшей державой и покорится нам
из страха перед Германией и из опасений за свое собственное существование".
Подписывая договор, Германия надеялась иметь в своем тылу "мирно
настроенную Россию, из которой изголодавшиеся Центральные державы могли бы
извлекать продовольствие и сырье". Реальность оказалась прямо
противоположной. "Слухи, шедшие из России, с каждым днем становились все
печальнее" -- ни спокойствия, ни продовольствия немцы не получили.
"Настоящего мира на Восточном фронте не было". Германия, "хотя и со слабыми
силами", сохраняла фронт(86). Германское правительство нервничало не меньше
ленинского, не понимая, как добиться выполнения тех или иных ультимативных
требований от в общем-то беспомощного Совнаркома.
13 мая Кюльман, Людендорф и заместитель Кюльмана Бусше, принимая во
внимание, что "большевики находятся под серьезной угрозой слева, то есть со
стороны партии, исповедующей еще более радикальные взгляды, чем большевики"
(левых эсеров и левых коммунистов), нашли нужным в интересах Германии
"объявить раз и навсегда, что наши операции в России окончены",
"демаркационная линия проведена" и "тем самым наступление завершено". Не
очевидно, однако, что это заверение действительно было сделано советскому
правительству. Тем более не очевидно, что в это заявление кто-либо мог
поверить, поскольку германское продвижение все-таки продолжалось и после 13
мая. Радек даже в начале июня считал, что соотношение сил, созданное
Брестским миром, "угрожает нам дальнейшими глубокими потрясениями и большими
экономическими потерями", что "территориальные потери, являющиеся следствием
Брестского мира, еще не кончены", что именно в смысле территорий советской
власти предстоит "период тяжелой борьбы"(87). (И действительно, через
несколько дней началась эвакуация Курска.)
Понятно, что при таком развале Ленина могла согревать лишь мысль о
дальнейшем отступлении вглубь России. Когда Троцкий спросил его, что он
думает делать, "если немцы будут все же наступать" и "двинутся на Москву",
Ленин ответил:
"Отступим дальше, на восток, на Урал... Кузнецкий бассейн богат углем.
Создадим Урало-Кузнецкую республику, опираясь на уральскую промышленность и
на кузнецкий уголь, на уральский пролетариат и на ту часть московских и
питерских рабочих, которых удастся увезти с собой... В случае нужды уйдем
еще дальше на восток, за Урал. До Камчатки дойдем, но будем держаться.
Международная обстановка будет меняться десятки раз, и мы из пределов
Урало-Кузнецкой республики снова расширимся и вернемся в Москву и
Петербург".
Троцкий объяснял, что "концепция Урало-Кузнецкой республики" Ленину
была "органически необходима", чтобы "укрепить себя и других в убеждении,
что ничто еще не потеряно и что для стратегии отчаяния нет и не может быть
места"(88). Да, Ленину было важнее стоять во главе правительства Камчатской
республики, чем уступить власть, пусть даже ради революции в Европе. Но
верил ли в Камчатскую советскую республику кто-нибудь, кроме Ленина? Видимо,
нет. Во всяком случае, идея отступления до Камчатки (когда Дальний Восток
был под угрозой японской оккупации) никого не вдохновляла. И 10 мая
Сокольников на заседании ЦК предложил резолюцию о разрыве Брестского мира:
"ЦК полагает, что государственный переворот на Украине означает
создание нового политического положения, характеризующегося союзом русской
буржуазии с германским империализмом. В этих условиях война с Германией
является неизбежной, передышка -- данная Брестским миром -- оконченной.
Задачей партии является приступить к немедленной открытой и массовой
подготовке военных действий и организации сопротивления путем широких
мобилизаций. В то же время необходимо заключить военное соглашение с
англо-французской коалицией на предмет военной кооперации на определенных
условиях"(89).
До апреля 1989 года резолюция эта считалась "ненайденной"(90). Зато
никогда не терялись "Тезисы о современном политическом положении", проект
которых написал Ленин для обсуждения в заседании 10 мая:
"Внешняя политика советской власти никоим образом не должна быть
изменяема. Нам по прежнему реальнейшим образом грозит -- и в данный момент
сильнее и ближе, чем вчера, -- движение японских войск с целью отвлечь
германские войска продвижением вглубь европейской России, а с другой стороны
-- движение германских войск против Петрограда и Москвы, в случае победы
немецкой военной партии. Нам по прежнему надо отвечать на эти опасности
тактикой отступления, выжидания и лавирования, продолжая самую усиленную
военную подготовку"(91).
Резолюция Сокольникова была провалена. За нее голосовал только сам
Сокольников. Сталин воздержался, а Ленин, Свердлов, Шмидт и Владимирский
выступили против. Правда, тезисы Ленина в тот день даже не были поставлены
на голосование. Сокольников проиграл. Но и Ленин не вышел победителем.
Повторное обсуждение тезисов Ленина произошло на следующем заседании ЦК, 13
мая. Вторично обсуждалась и резолюция Сокольникова, текст которой не
сохранился и в бумагах этого заседания(92). ЦК собрался в том же составе и
пришел к мнению, что военная опасность со стороны Германии Лениным сильно
преувеличена. Тем не менее тезисы Ленина с некоторыми поправками были
приняты. Резолюция Сокольникова с предложением разорвать Брестский мир и
опереться на Антанту в борьбе с Германией не собрала ни одного голоса, кроме
голоса ее автора. Сталин голосовал против Ленина (но Сокольникова не
поддержал). Отсутствовавшие на заседании Троцкий и Зиновьев (находившиеся в
Петрограде), подали голоса за тезисы Ленина.
В мае-июне 1918 года очевидно возрастает роль Свердлова. В марте-апреле
Свердлов в основном занят координацией сотрудничества различных политических
группировок. В мае-июне он берет на себя всю партийную работу и функции
"генсека"; назначается ЦК содокладчиком Ленина, т.е. начинает играть при
Ленине роль партийного комиссара. Именно Свердлов зачитывал вместо Ленина на
Московской общегородской партийной конференции 13 мая "Тезисы ЦК о
современном политическом положении". В протоколе заседания ЦК от 18 мая
Свердлов в списке присутствующих стоит на первом месте. Заседание ЦК 19 мая
-- полный триумф Свердлова. Ему поручают абсолютно все партийные дела. В
протоколе ЦК, впервые опубликованном в апреле 1989 года, записано:
"Заслушано сообщение т. Дзержинского о необходимости дать в
Чрезвычайную комиссию ответственных товарищей, могущих заменить его".
Постановили перевести в ВЧК из НКВД Лациса. "Туда же привлечь для
заведывания отделом контрреволюции тт. Яковлеву и Стукова. Переговорить с
ними поручено Свердлову". Троцкий делает заявление "о конфликте, возникшем у
него с представителями Замоскворецкого районого Совета". Свердлов "сообщает,
что им уже сделано указание Московскому комитету на необходимость подтянуть
дисциплину в районах". Свердлов "сообщает, что в президиуме ЦИК стоит вопрос
о дальнейшей участи Николая, тот же вопрос ставят и уральцы и [левые] эсеры.
Необходимо решить, что делать с Николаем. Принимается решение не
предпринимать пока ничего по отношению к Николаю, озаботившись лишь
принятием необходимых мер предосторожности. Переговорить об этом с уральцами
поручается Свердлову."
Обсуждался и вопрос о военных специалистах, в связи с чем было
подчеркнуто "крупное недовольство в низах, партийных массах, предоставлением
старым контрреволюционным офицерам и генералам слишком широких прав", в то
время как изначально предполагалось поставить их "в положение
консультантов". Решено созвать специальное заседание ЦК 26 мая и посвятить
его этому вопросу, пригласив на него некоторых видных большевиков,
работавших и в дореволюционной и в советской армии. "Созвать совещание,
подобрать военных товарищей поручается тт. Троцкому и Свердлову". Решено
предложить Московскому комитету партии созвать общегородскую конференцию
"для обссуждения вопроса о положении партийных организаций и задач партии.
От ЦК на конференцию делегируются тт. Троцкий и Свердлов". Решено создать
Верховный революционный трибунал. Поручается "Свердлову переговорить с т.
Стучкой и Крыленко о внесении соответствующего проекта в Совнарком в самый
кратчайший срок". Решено "ввести в практику приговоры к смертной казни за
определенные преступления". Поручено Свердлову переговорить со Стучкой "о
подготовке соответствующего проекта вначале в ЦК, а затем в Совнаркоме и
ЦИК"(93).
Ленину на этом заседании дали лишь одно задание, которое трудно назвать
ответственным: "провести через Совнарком разрешение т. Стеклову на
присутствие там"(94).
Проследить дальнейший рост влияния Свердлова (и падение авторитета
Ленина) по протоколам ЦК не представляется возможным, так как протоколы за
период с 19 мая по 16 сентября 1918 года не обнаружены. Очевидно, что
многочисленные протоколы ЦК того времени "не сохранились" именно потому, что
в них в крайне невыгодном свете выглядела позиция Ленина. Об этом имеются
лишь отрывочные сведения. Так, 26 июня ЦК обсуждало вопрос о подготовке
проекта конституции РСФСР для утверждения его на Пятом съезде Советов. ЦК
признал работу по подготовке проекта неудовлетворительной и Ленин,
поддержанный некоторыми другими членами ЦК, предложил "снять этот вопрос с
порядка дня съезда Советов". Но Свердлов "настоял на том, чтобы вопрос
остался"(95) (т.е. пошел против Ленина и других членов ЦК) и победил, а
позже принял активное участие в работе над написанием конституции).
По линии секретариата ЦК (т.е. Свердлова) вопреки воле Ленина, с мая
месяца ведется усиленная подрывная антигерманская деятельность на Украине. 3
мая для ослабления военной мощи Германии и подготовки коммунистического
переворота на Украине ЦК большевистской партии принял две резолюции о
создании украинской компартии(96). Текстов этих резолюций в протоколе
заседания ЦК нет, но 9 мая "Правда" опубликовала следующее сообщение:
"Центральный комитет РКП, обсудив вопрос о выделении особой Украинской
коммунистической партии из Российской коммунистической партии, не находит
никаких возражений против создания Украинской коммунистической партии,
поскольку Украина представляет собой самостоятельное государство".
Это была одна из резолюций, принятых на заседании ЦК 3 мая --
подлежащая публикации. Вторая резолюция обнародованию не подлежала и
считается "ненайденной", так как "в ней говорилось о том, что РКП(б)
компартия Украины является составной частью РКП(б)"(97), т. е. прямо
противоположное тому, на что указывала первая резолюция, опубликованная в
"Правде". Смысл этого маневра понятен: громогласно заявив о независимости
украинской компартии, ЦК снял с себя формальную ответственность за подрывную
деятельность, к которой готовились большевики на оккупированной немцами
Украине. Антигерманские акты могли проводиться теперь фактически открыто,
без риска осложнить худые советско-германские или советско-украинские
отношения. Получаемые в связи с этим германские протесты Чичерин отклонял на
том основании, что большевики России к украинским большевикам отношения не
имеют. Вместе с тем в запасе оставалась вторая резолюция, напоминавшая
украинским большевикам, что самостоятельной партией они не являются, а
подчинены единому ЦК российской компартии.
Летом 1918 года вырисовалась неизбежность поражения Германии в мировой
войне в связи с провалом последнего крупного немецкого наступления на
Западном фронте и массовым прибытием американских войск во Францию. Именно
поэтому германским руководителям стало ясно, что наступление вглубь России
теперь нецелесообразно не только с политической, но и с военной точки
зрения. Обычно самоуверенный Людендорф в меморандуме статс-секретарю
иностранных дел 9 июня указал, что из-за нехватки кадров на Западном фронте
командование армией вынуждено было еще больше ослабить дивизии на Восточном.
"Они достаточно сильны, чтобы выполнять задачи оккупационного порядка, --
продолжал Людендорф, -- но если положение на востоке ухудшится, они не
справятся с ним". В случае же падения большевиков перспективы, открывавшиеся
Германии, были и того хуже. С небольшевистской Россией снова объединилась бы
Украина и, как считал Рицлер, Германия могла оказаться "в крайне сложном
положении" и должна была бы "либо противостоять мощному движению, имея всего
несколько дивизий", либо "принять это движение", т.е. уступить требованию
нового правительства и пересмотреть Брестский мир.
После провала мартовского наступления немцев на реке Сомме и в районе
города Амьена, по словам Гофмана, "хороших пополнений больше не было, и
верховное командование набирало людей отовсюду и составляло пополнения,
считаясь только с численностью и не принимая во внимание никаких других
соображений". Именно так "были выбраны все солдаты младших возрастов из
восточных дивизий и переправлены на Западный фронт". Особенно сказался этот
недостаток в артиллерии: "из батарей Восточного фронта были взяты все
сколько-нибудь способные к службе люди". Оставшиеся на Восточном фронте
дивизии по мнению Гофмана были непригодны для каких-либо серьезных боев(98).
Если даже Людендорф и Гофман сознавались в невозможности для германской
армии вести активные наступательные действия на Востоке, если становилось
очевидно, что с новым правительством, каким бы оно ни было, разговаривать
придется не с позиции военной силы, решение следовало искать в области
политической. И Кюльман инструктировал Мирбаха продолжать оказывать
финансовую помощь большевикам, чтобы поддержать их у власти. "Отсюда очень
трудно сказать, кого следует поддерживать в случае падения большевиков, --
писал Кюльман. -- Если будет действительно сильный нажим, левые эсеры падут
вместе с большевиками", а это "единственные партии, которые основывают свои
позиции на Брест-Литовском мире". Кадеты и монархисты -- против Брестского
договора. Последние выступают за единую Россию и поэтому "не в наших
интересах поддерживать монархическую идею, которая воссоединит" страну.
Наоборот, насколько возможно, следует мешать "консолидации России, и с этой
целью надо поддерживать крайне левые партии" (большевиков и левых эсеров).
Похоже, что Мирбах не считал поставленную МИДом задачу выполнимой.
Наблюдая происходящий развал из окна посольства, Мирбах был уверен, что
большевики доживают последние дни. На случай падения Совнаркома Мирбах
предложил заблаговременно подстраховаться и сформировать правительство
прогерманской ориентации. МИД ответил на предложение Мирбаха согласием.
"Говоря конкретно, -- указывал Рицлер 4 июня, -- это означает, что мы должны
протянуть нить к Оренбургу и Сибири над головой генерала Краснова", держать
в боевой готовности "кавалерию, ориентировав ее на Москву, подготовить
будущее правительство", с которым Германия могла бы пойти на соглашение;
пересмотреть пункты Брестского договора, направленные против экономической
гегемонии Германии над Россией; присоединить к России Украину, а возможно
Эстонию и Латвию. "Помогать возрождению России, которая снова станет
империалистической, -- заключал Рицлер, -- перспектива не из приятных, но
такое развитие событий может оказаться неизбежным"(99). Рицлер считал, что
изменение германской восточной политики должно последовать в ближайшие 6-8
недель.
Аналогичное донесение посол Мирбах направил в те дни Гертлингу.
Учитывая "все возрастающую неустойчивость положения большевиков", он
рекомендовал подготовиться к "к перегруппировке сил, которая, возможно,
станет необходимой", и предлагал опереться на группу кадетов,
"преимущественно правой ориентации", часто называемую "монархистами". Эти
люди, по мнению Мирбаха, могли бы составить "ядро будущего нового порядка",
а потому с ними стоило бы наладить связь и предоставить им необходимые
денежные средства.
5 июня за перемену германской восточной политики высказался советник
министерства иностранных дел Траутман, предполагавший, однако, для Германии
более пассивную роль. Он считал, что следует поддерживать большевиков "всеми
возможными средствами" и так удерживать их "от ориентации в другом
направлении", несмотря на те препятствия, которые созданы немецкими же
требованиями. Тем не менее Траутман советовал считаться с возможностью
падения большевиков, не разрывать отношения с другими политическими партиями
и "обеспечить себе максимально безопасный переход"(100).
Примерно то же предлагал Людендорф: несмотря на наличие дипломатических
отношений с советским правительством, поддерживать в то же время "отношения
с другими движениями в России, чтобы не оказаться вдруг в полном
одиночестве"; "установить контакты с монархистскими группами правого крыла и
влиять на них так, чтобы монархистское движение, как только оно получит
какое-то влияние", было подчинено интересам Германии.
Интересы германского политического руководства, МИДа и генштаба,
наконец-то совпали. Переориентация германской восточной политики произошла.
13 июня Мирбах сообщил в Берлин, что к нему давно уже напрямую или через
посредников обращаются разные политические деятели, прощупывавшие почву на
предмет готовности германского правительства оказать помощь антисоветским
силам в деле свержения большевиков при условии, однако, еще и пересмотра
статей Брестского мира. Самым серьезным Мирбах считал блок правых
организаций во главе с бывшим министром земледелия Кривошеиным. Через членов
октябристской партии Кривошеин запросил Мирбаха, согласен ли тот установить
контакты с членами организации Кривошеина, и, получив утвердительный ответ,
поручил предпринять дальнейшие шаги двум членам ЦК кадетской партии --
барону Нольде, бывшему помощнику министра иностранных дел в кабинете Львова,
и Леонтьеву, бывшему помощнику министра внутренних дел в том же кабинете.
25 июня в письме Кюльману Мирбах подвел черту под большевистским
периодом правления в России, указав, что "после двухмесячного внимательного
наблюдения" уже не может "поставить большевизму благоприятного диагноза. Мы,
несомненно, стоим у постели опасно больного человека, состояние которого
может иной раз и улучшиться, но который обречен", писал Мирбах. Исходя из
этого он предложил заполнить "образовавшуюся пустоту" новыми
"правительственными органами, которые мы будем держать наготове и которые
будут целиком и полностью состоять у нас на службе". Поскольку было
очевидно, что никакое новое правительство не согласится на соблюдение
Брестского договора, Мирбах предлагал существенное его смягчение, прежде
всего присоединение к России Украины и Эстонии. 28 июня посол в последнем
своем донесении из Москвы писал о том, что следит за переворотом, который
готовит группа Кривошеина и который должен произойти буквально через
несколько недель.
Изменение позиции Германии не осталось незамеченным в России. Уже с
середины мая "правые" круги отмечали, что "немцы, которых большевики привели
в Россию, мир с которыми составил единственную основу их существования,
готовы сами свергнуть большевиков"(101). Об антисоветской деятельности
германского посольства были осведомлены дипломатические представители
Антанты. При столь обширной утечке информации не приходится удивляться, что
об изменении настроения германского посольства знало советское
правительство. По приказу свыше или без такового в первых числах июня, как
раз когда Мирбах и Рицлер отсылали в Берлин свои предложения о необходимости
изменения германской восточной политики, в ВЧК, возглавляемой левым
коммунистом Дзержинским, был создан отдел по наблюдению "за возможной
преступной деятельностью посольства". На должность заведующего этого отдела
был назначен будущий убийца германского посла левый эсер Яков Григорьевич
Блюмкин, молодой человек 19-20 лет.
Следует отметить, что сотрудники германского посольства давно уже жили
в предчувствии неприятных и непредвиденных происшествий. 4 июня Рицлер в