Страница:
то время до 300.000 членов, не так уж много, если учесть, что к моменту
созыва Шестого съезда в июле 1917, когда партия еще не была правящей, в ее
рядах числилось уже около 240 тысяч, причем с апреля по июль 1917 года
партия возросла в три раза. Теперь же Ларин вынужден был указать, что
"многие организации фактически за последнее время не выросли"(40). А
Свердлов, выступивший на Седьмом съезде с отчетом ЦК, обратил внимание
партийного актива еще на два прискорбных обстоятельства: "членские взносы
поступали крайне неаккуратно", а тираж "Правды" упал с 220 тысяч в октябре
1917 г. до 85 тысяч, причем распространялась газета фактически только в
Петрограде и окрестностях(41).
7 марта в 12 часов дня с первым докладом съезда -- о Брестском мире --
выступил Ленин, попытавшийся убедить делегатов в необходимости
ратифицировать соглашение. Поистине удивительным можно считать тот факт, что
текст договора держался в тайне и делегатам съезда сообщен не был. Между тем
за знакомым сегодня каждому Брестским мирным договором стояли условия более
тяжкие, чем Версальскиий договор. В смысле территориальных изменений
Брест-Литовское соглашение предусматривало, очищение Россией провинций
Восточной Анатолии, Ардаганского, Карсского и Батумского округов "и их
упорядоченное возвращение Турции"; подписание немедленного мира с Украинской
народной республикой и признание мирного договора между Украиной и странами
Четверного союза. Фактически это означало передачу Украины, из которой
должны были быть выведены все русские и красногвардейские части, под
контроль Германии. Эстляндия и Лифляндия также очищались от русских войск и
Красной гвардии. Восточная граница Эстляндии проходила теперь примерно по
реке Нарве. Восточная граница Лифляндии -- через Чудское и Псковское озера.
Финляндия и Аландские острова тоже освобождались от русских войск и Красной
гвардии, а финские порты -- от русского флота и военно-морских сил.
На отторгнутых территориях общей площадью в 780 тыс. кв. км с
населением 56 миллионов человек (треть населения Российской империи) до
революции находилось 27% обрабатываемой в стране земли, 26% всей
железнодорожной сети, 33% текстильной промышленности, выплавлялось 73%
железа и стали, добывалось 89% каменного угля, находилось 90% сахарной
промышленности, 918 текстильных фабрик, 574 пивоваренных заводов, 133
табачных фабрик, 1685 винокуренных заводов, 244 химических предприятий, 615
целюлезных фабрик, 1073 машиностроительных заводов и, главное, 40%
промышленных рабочих, которые уходили теперь "под иго капитала". Очевидно,
что без всего этого нельзя было "построить социалистического хозяйства"(42)
(ради чего заключалась брестская передышка). Ленин сравнил этот мир с
Тильзитским: по Тильзитскому миру Пруссия лишилась примерно половины своей
территории и 50% населения. Россия -- лишь трети. Но в абсолютных цифрах
территориальные и людские потери были несравнимы. Территория России была
теперь меньше, чем в допетровскую эпоху.
Именно этот мир и стал защищать Ленин. Он зачитывал свой доклад, как
классический сторонник мировой революции, говоря прежде всего о надежде на
революцию в Германии и о принципиальной невозможности сосуществования
социалистических и капиталистических государств. По существу, Ленин
солидаризировался с левыми коммунистами по всем основным пунктам:
приветствовал революционную войну, партизанскую борьбу, мировую революцию,
признавал, что война с Германией неизбежна, что невозможно сосуществование с
капиталистическими странами, что Петроград и Москву скорее всего придется
отдать немцам, подготавливающимся для очередного прыжка, что "передышка"
всего-то может продлиться -- день. Но левые коммунисты из этого выводили,
что следует объявлять революционную войну. Ленин же считал, что передышка,
пусть и в один день, стоит трети России и, что более существенно -- отхода
от революционных догм. В этом левые коммунисты никак не могли сойтись с
Лениным.
С ответной речью выступил Бухарин. Он указал, что русская революция
будет либо "спасена международной революцией, либо погибнет под ударами
международного капитала". О мирном сосуществовании, поэтому, говорить не
приходится. Выгоды от мирного договора с Германией -- иллюзорны. Прежде чем
подписывать договор, нужно понимать, зачем нужна предлагаемая Лениным
передышка. Ленин утверждает, что она "нужна для упорядочения железных
дорог", для организации экономики и "налаживания того самого советского
аппарата", который "не могли наладить в течение четырех месяцев".
Бухарин считал, что "если бы была возможность такой передышки", левые
коммунисты согласились бы подписать мир. Но если передышка берется только на
несколько дней, то "овчинка выделки не стоит", потому что в несколько дней
разрешить те задачи, которые перечислил Ленин, нельзя: на это требуется
минимум несколько месяцев, а такого срока не предоставит ни Гофман, ни
Либкнехт. "Дело вовсе не в том, что мы протестуем против позорных и прочих
условий мира как таковых, -- продолжал Бухарин, -- а мы протестуем против
этих условий, потому что они фактически этой передышки нам не дают", так как
отрезают от России Украину (и хлеб), Донецкий бассейн (и уголь), раскалывают
и ослабляют рабочих и рабочее движение. Такие просоветски настроенные
территории как Латвия отдаются под германскую оккупацию. Фактически
аннулируются мероприятия советской власти по национализации иностранной
промышленности, поскольку "в условиях мира имеются пункты относительно
соблюдения интересов иностранных подданных". Затем, по договору запрещается
коммунистическая агитация советским правительством в странах Четверного
союза и на занимаемых ими территориях, что, по мнению Бухарина, сводило "на
нет" международное значение русской революции, в конечном итоге зависящей от
того, "победит или не победит международная революция", поскольку только в
ней и есть "спасение".
Наконец, Бухарин категорически протестовал против нового пункта
Брестского договора, "добавленного уже после", согласно которому "Россия
обязана сохранить независимость Персии и Афганистана". Бухарин считал, что
уже из-за этого не стоит подписывать договора о двухнедельной передышке.
Единственный выход Бухарин видел в том, чтобы начать против "германского
инпериализма" революционную войну, которая, несмотря на неизбежные поражения
первого этапа такой войны, принесет в конечном итоге победу, поскольку "чем
дальше неприятель будет продвигаться в глубь России, тем в более невыгодные
для него условия он будет попадать"(43).
После речи Бухарина заседание было закрыто. Вечером в прениях по
докладам Ленина и Бухарина выступил Урицкий, сказавший, что Ленин "в правоте
своей позиции" не убедил. Можно было бы добиваться продолжительной
передышки. Но "успокоиться на передышке в два-три дня", которая "ничего не
даст, а угрожает разрушить оставшиеся железные дороги и ту небольшую армию",
которую только что начали создавать, это значит согласиться на "никому не
нужную, бесполезную и вредную передышку с тем, чтобы на другой день, при
гораздо более скверных условиях", возобновлять войну, отступая "до
бесконечности", вплоть до Урала, эвакуируя "не только Петроград, но и
Москву", поскольку, как всякому очевидно, "общее положение может значительно
ухудшиться".
Урицкий не согласился с ленинским сравнением Брестского мира с
Тильзитским. "Не немецкий рабочий класс заключал мир в Тильзите, -- сказал
он, -- подписала его другая сторона. Немцам пришлось принять его как
совершившийся факт". Урицкий предложил поэтому "отказаться от ратификации
договора", хотя и понимал, что разрыв с Германией "принесет вначале на поле
брани целый ряд поражений", которые, впрочем, "могут гораздо больше
содействовать развязке социалистической революции в Западной Европе" чем
"похабный мир" Ленина(44).
Бубнов указал, что в момент, когда "уже назрел революционный кризис в
Западной Европе" и "международная революция готовится перейти в самую
острую, самую развернутую форму гражданской войны, согласие заключить мир"
наносит непоправимый "удар делу международного пролетариата", перед которым
в настоящее время "встала задача развития гражданской войны в международном
масштабе", задача "не фантастическая, а вполне реальная". В этом и
заключается содержание лозунга "революционная война". Ленин же с левых
позиций октября 1917 перешел на правые и ссылается теперь на то, что "массы
воевать не хотят, крестьянство хочет мира". "С каких это пор мы ставим
вопрос так, как ставит его сейчас тов. Ленин?" -- спрашивал Бубнов, намекая
на лицемерие(45).
Точку зрения сторонников передышки подверг критике Радек. Он назвал
политику Ленина невозможной и неприемлемой, указав, что большевики никогда
не надеялись на то, что "немецкий империализм оставит нас в покое".
Наоборот, все исходили из неизбежности войны с Германией и поэтому "стояли
на точке зрения демонстративной политики мира, политики возбуждения масс в
Европе". Такая политика советского правительства "вызвала всеобщую
забастовку в Германии" и "стачки в Австрии".
Даже сейчас, после совершившегося германского наступления, Радек
считал, что противники подписания мира были правы, когда утверждали, будто
"крупных сил у немцев нет" и будто немцы готовы пойти на соглашение "без
заключения формального мира" (о чем писала германская пресса). Радек сказал,
что планы объявления партизанской войны против германских оккупационных
войск не были фразой, и если бы большевики оставили Петроград и отступили
вглубь страны, они смогли бы "создать новые военные кадры" за три месяца, в
течение которых немцы не смогли бы продвигаться вглубь России "ввиду
международного положения, ввиду положения дел на Западе"(46).
Выступивший против подписания мира и за революционную войну Рязанов
фактически обвинил Ленина в измене. Эвакуация Петрограда возможна как
эвакуация учреждений, сказал он. "Всякая попытка сдать этот Питер без
сопротивления, подписав и ратифицировав этот мир", была бы "неизбежной
изменой по отношению к русскому пролетариату", поскольку "провоцировала бы
немцев на дальнейшее наступление". Ленин, продолжал Рязанов, готов отдать
"Питер, Москву, Урал, он не боится пойти во Владивосток, если японцы его
примут", готов отступать и отступать; "этому отступлению есть предел"(47).
Противник подписания мира Коллонтай указала, что никакого мира не
будет, даже если договор ратифицируют; Брестское соглашение останется на
бумаге. Доказательством этому служит тот факт, что после подписания
перемирия война все равно продолжалась. Коллонтай считала, что возможности
для передышки нет, что мир с Германией невероятен, что создавшуюся ситуацию
следует использовать для формирования "интернациональной революционной
армии", и если советская власть в России падет, знамя коммунизма "поднимут
другие"(48).
Седьмой партийный съезд был знаменателен тем, что большинство его
делегатов высказалось за ратификацию мира, в то время как большинство
ораторов выступало против, а поддерживающее Ленина меньшинство говоривших,
да и сам Ленин, выступали за принятие договора с многочисленными оговорками
(Зиновьев, Смилга, Сокольников и др.). Свердлов, еще один сторонник
ратификации мира, выступил в защиту Троцкого, оклеветанного Лениным,
разъясняя, что политика Троцкого на Брестских переговорах была политикой ЦК:
"Все мы одинаково стояли за то, что нужно затягивать переговоры до
последнего момента [...] Все мы отстаивали как раз ту позицию, которую вела
вначале наша Брестская делегация во главе с тов. Троцким [...] Так что все
упреки, что Центральный комитет вел неправильную политику, не соответствуют
действительности. Мы и до сих пор говорим, что при известных условиях нам
революционную войну придется неизбежно вести"(49).
После этого Троцкий изложил на съезде "третью позицию" -- ни мира, ни
войны -- и сказал, что воздержался от голосования по вопросу о подписании
мира в ЦК, так как не считал "решающим для судеб революции то или другое
отношение к этому вопросу". Он признал, что шансов победить больше "не на
той стороне, на которой стоит" Ленин, и указал, что переговоры с Германией
преследовали прежде всего цели пропаганды, и если бы нужно было заключать
действительный мир, то не стоило оттягивать соглашения, а надо было
подписывать договор в ноябре, когда немцы пошли на наиболее выгодные для
советского правительства условия.
Троцкий отвел довод о том, что немцы в случае отказа советского
правительства ратифицировать мир захватят Петроград и сослался на свой
разговор с Лениным. Даже Ленин считал, указывал Троцкий, что "факт взятия
Петрограда подействовал бы слишком революционизирующим образом на германских
рабочих". "Все зависит от скорости пробуждения европейской революции"(50),
заключил Троцкий, но не высказался против ратификации мира: "Я не буду
предлагать вам не ратифицировать его", добавив, что "есть известный предел",
дальше которого большевики идти не могут, так как "это уже будет
предательством в полном смысле слова". Этот предел -- требование немцев к
большевикам подписать мир с Украинской Радой(51). И поскольку содержание
Брестского договора делегатам съезда известно не было, никто не поправил
Троцкого, что заключение мира с Украинской республикой предусматривается
Брестским соглашением, под котором уже стоит подпись советского
правительства и которое должен ратифицировать слушающий Троцкого съезд.
В 9.45 вечера 7 марта, заседание закрылось. На следующий день в 11.40
дня открылось четвертое, предпоследнее заседание съезда. Вторично получил
слово Бухарин, вновь призвавший к революционной войне: "Возможна ли теперь
вообще война? Нужно решить, возможна ли она объективно или нет". Если
возможна и если она все равно начнется "через два-три дня", для чего
покупать "такой ценой этот договор", наносящий неисчислимый вред и
шельмующий советскую власть "в глазах всего мирового пролетариата"(52)? В
ответ Ленин признал, что "на девять десятых" согласен с Бухариным(53), что
большевики маневрируют "в интересах революционной войны", и в этих пунктах
имеется "согласие обеих частей партии", а спор только о том, "продолжать ли
без всякой передышки войну или нет". Ленин указал также, что Бухарин
напрасно пугается подписи под договором, который, мол, можно разорвать в
любой момент: "Никогда в войне формальными соображениями связывать себя
нельзя", "договор есть средство собирать силы". "Революционная война придет,
тут у нас разногласий нет". Но пока что пригрозил отставкой в случае отказа
съезда ратифицировать мир(54).
При поименном голосовании за ленинскую резолюцию высказалось 30
человек, против -- 12. Четверо воздержалось. За резолюцию левых коммунистов
голосовало 9 человек, против -- 28. Правда, резолюция Ленина, получившая
большинство, о мире не упоминала, а обговаривала передышкуядля подготовки к
революционной войне. Публиковать такую резолюцию было совершенно невозможно,
поскольку немцами она была бы воспринята как расторжение мира. Поэтому Ленин
настоял на принятии съездом поправки: "Настоящая резолюция не публикуется в
печати, а сообщается только о ратификации договора".
Ленину важно было подписать мир и добиться его ратификации. Во всем
остальном он готов был уступить левым коммунистам. В частности, он предложил
утвердить поправку о том, что ЦК в любое время будет иметь право разорвать
соглашение: "Съезд дает полномочия ЦК партии как порвать все мирные
договоры, так и объявить войну любой империалистической державе и всему
миру, когда ЦК партии признает для этого момент подходящим". Разумеется,
такая поправка нарушала не только прерогативы ВЦИКа, но и Совнаркома. Но она
развязывала руки большевистскому активу, имевшему теперь право не созывать
специального съезда для расторжения договора. Очевидно, что сам Ленин в этой
поправке заинтересован не был, но победив при голосовании по вопросу о
ратификации, он пытался усыпить оппозицию, уступив во всех возможных (и
ничего не значащих) пунктах. Впрочем, Свердлов отказался ставить на
голосование ленинскую поправку на том основании, что ЦК, "само собою
разумеется" имеет право в период между съездами принимать те или иные
принципиально важные решения, в том числе касающиеся войны и мира(55).
Поскольку съезд принял резолюцию не о мире, а о передышке, т. е.
объявлял о том, что скоро возобновит с Германией войну, Ленин попытался
сделать все, что в его силах, для предотвращения утечки информации за стены
Таврического дворца. В конце концов он мог опасаться и прямого саботажа со
стороны левых коммунистов (например, публикации ими резолюции съезда в
"Коммунисте"). Ленин потребовал поэтому "взять на этот счет личную подписку
с каждого находящегося в зале" ввиду "государственной важности вопроса"(56).
Съезд утвердил и эту поправку. И только требование Ленина к делегатам съезда
вернуть текст резолюции о мире ради "сохранения военной тайны" встретило
сопротивление прежде всего Свердлова: "Каждый вернувшийся домой должен
сделать отчет в своей организации, по крайней мере центрам, и вы должны
будете иметь эти резолюции". Ленин пытался настаивать, утверждая, что
"сообщения, содержащие военную тайну, делаются устно"(57). Но при
голосовании проиграл. Эту поправку Ленина съезд по инициативе Свердлова
отверг.
Заставив партию подписаться под Брестским договором, Ленин одержал
блестящую тактическую победу. Однако положение Ленина осложнялось тем, что в
оппозиции по этому вопросу оказывались основные социалистические партии
России, представленные во ВЦИКе: левые эсеры, меньшевики, эсеры и
анархисты-коммунисты. С этими партиями еще только предстояло столкнуться во
время ратификации Брестского договора съездом Советов. Ленин также должен
был считаться с вероятностью того, что левые эсеры и левые коммунисты
попробуют сформировать свою партию. Наконец, в пылу борьбы за Брестский мир
Ленин просмотрел еще одну комбинацию: выдвинувшийся в те месяцы Свердлов,
оттесняя терявшего власть, авторитет и контроль Ленина, предотвращая блок
между левыми коммунистами и ПЛСР, попытался в марте-апреле 1918 объединить
большевиков и левых эсеров для неизбежной и скорой революционной войны с
Германией.
Германское правительство в целом было осведомлено о внутрипартийной
борьбе у большевиков в связи с вопросом о подписании мира. 11 марта
статст-секретарь иностранных дел Германии Кюльман в телеграмме МИДу
указывал, что общая ситуация крайне "неопределенна" и предлагал
"воздержаться от каких бы то ни было комментариев по поводу" предстоящей на
съезде Советов ратификации договоров. Перенос столицы России из Петрограда в
Москву (где и должен был собраться съезд Советов), подальше от линии фронта,
также говорил отнюдь не о мирных намерениях советского правительства.
После переезда в Москву началась подготовка к съезду, открывшемуся 14
марта. Как и Седьмой партийный съезд, съезд Советов не был представительным
и получил название "Чрезвычайного". На съезде Советов присутствовало 1172
делегата, в том числе 814 большевиков и 238 левых эсеров. Впервые и
специально для делегатов съезда в количестве 1000 экз. был отпечатан текст
Брест-Литовского мирного договора. При итоговом голосовании Брест-Литовский
мирный договор был ратифицирован большинством в 784 голоса против 261 при
115 воздержавшихся. Следствием этого голосования, однако, явился выход левых
эсеров из правительства, хотя решение это было принято левоэсеровской
фракцией далеко не единодушно. Против выхода из СНК и за подписание
Брестского мира высказались по крайней мере 78 левоэсеровских делегатов
съезда. Тем не менее 15 марта все наркомы -- члены ПЛСР покинули свои посты.
Выйдя из правительства, они, подобно левым коммунистам, оставили за собой
право критиковать Брестскую политику Совнаркома.
В связи с выходом из советского правительства всех левых эсеров и
некоторых левых коммунистов Совнарком 18 марта, через день после окончания
работы Четвертого съезда Советов, рассмотрел вопрос "об общеминистерском
кризисе". С сообщением по этому поводу выступил Свердлов, формально членом
СНК не являвшийся, но постепенно начинавший перенимать у Ленина работу по
Совнаркому (на съездах и конференциях того времени Свердлов давно уже был
докладчиком или содокладчиком председателя СНК; или же выступал с отчетом
ЦК, как на Седьмом съезде партии, что в будущем, по должности, станет делать
генсек). По инициативе Свердлова Совнарком начал переговоры о вхождении в
правительство вышедших из него ранее членов Московского областного комитета
РКП(б), стоявшего в оппозиции к Брестской политике. Свердлов же начал
переговоры с рядом большевиков, чьи кандидатуры намечались на посты наркомов
земледелия, имуществ, юстиции и на пост председателя ВСНХ вместо ушедших в
отставку левых эсеров и левых коммунистов (обсуждавших в свою очередь вопрос
об отстранении Ленина от власти и формировании нового правительства из блока
левых эсеров и левых коммунистов). На том же заседании СНК было заслушано
сообщение Свердлова о Высшем военном совете республики, откуда в связи с
уходом левых эсеров из СНК был выведен левый эсер П. П. Прошьян.
Чем дольше длилась "передышка", тем очевиднее становились просчеты
Ленина. Брестский мир остался бумажной декларацией. Ни одна из сторон не
смотрела на него как на деловой, выполнимый и окончательный. В случае победы
Германии Брестский мир должен был быть пересмотрен и конкретизирован в
рамках общего европейского соглашения. В случае поражения Германии в мировой
войне договор, очевидно, потерял бы силу и потому, что его расторгла бы
Россия, и потому, что не допустила бы Антанта. Неподконтрольное советской
власти население бывшей Российской империи Брестского мира вообще не
признавало (если не было оккупировано Германией, Автро-Венгрией или
Турцией). Внутри советского лагеря и те, кто голосовал за договор под
давлением Ленина, и те, кто поддерживал соглашение с немцами под влиянием
обстоятельств, рассматривали Брестский мир именно как на передышку.
Неудивительно, что вскоре после ратификации Брестского соглашения помощник
Свердлова секретарь ЦК РКП(б) Стасова указала в письме местным организациям:
"Нет сомнения в том, что Германия, хотя и заключила мир, приложит все усилия
к ликвидации советской власти"(58).
С военной точки зрения Брестский договор не принес желаемого облегчения
ни Германии, ни РСФСР. Со дня на день ожидалось падение Петрограда, занятие
его немцами. 4 марта, на следующий день после подписания мирного договора,
Петроградский комитет РСДРП(б) обратился в ЦК с письмом, в котором ставил
вопрос о переходе петроградской организации партии на нелегальное положение
в связи с угрозой занятия города немцами -- настолько никто не верил в
только что подписанное соглашение. На случай ведения работы в условиях
подполья Петроградский комитет просил выделить ему несколько сот тысяч
рублей. Комитет также предлагал не собирать Седьмой партийный съезд в
Петрограде, а перенести его в Москву и эвакуировать туда всех прибывших на
съезд делегатов, чтобы не "потерять своих лучших товарищей" в случае захвата
города(59). Впрочем, председатель Петросовета Зиновьев старался быть
спокойным:
"Реальное соотношение сил показывает, что немецкий империализм в
настоящий момент в силе потребовать от нас беспошлинно фунт мяса, но все же
он не имеет возможности требовать выдачу головы Совета. [...] Германия не
пойдет на дальнейшее наступление, как ни соблазнительна перспектива
оккупации Петрограда и разгром Смольного(60)[...]. А если Вильгельм все-таки
будет в силах продолжать наступление против нас, что тогда? Тогда нам ничего
не останется, кроме как продолжать войну, причем эта война впервые
приобретает действительное революционное значение"(61).
Ни на договор, ни на факт ратификации его съездом никто не обращал
внимания. Так, одновременно с работой Седьмого съезда партии в том же
Петрограде проходила городская конференция РКП(б). Как и московская
конференция, проведенная ранее, конференция в Петрограде была посвящена двум
вопросам: Брестскому миру и предотвращению раскола в рядах большевистской
партии. Как и в Москве, большинством голосов конференция высказалась против
раскола, потребовав от левых коммунистов "прекращения обособленного
организационного существования", и постановила прекратить издание органа
левых "Коммунист"(62); органом Петроградской партийной организации была
объявлена "Петроградская правда"(63). Однако в вопросе о ленинской средней
линии -- передышке -- Ленина снова ожидало разочарование. Даже Зиновьев,
представлявший на конференции его позицию, закончил речь компромиссным
заявлением:
"Ни одну секунду нельзя создавать впечатление, будто наступил мирный
период. Передышка есть передышка. Надо бить в набат. Надо готовиться, надо
мобилизовать наши силы. Под перекрестным огнем наших врагов необходимо
создавать армию революции"(64).
Большинством голосов конференция проголосовала за формулу Троцкого "ни
созыва Шестого съезда в июле 1917, когда партия еще не была правящей, в ее
рядах числилось уже около 240 тысяч, причем с апреля по июль 1917 года
партия возросла в три раза. Теперь же Ларин вынужден был указать, что
"многие организации фактически за последнее время не выросли"(40). А
Свердлов, выступивший на Седьмом съезде с отчетом ЦК, обратил внимание
партийного актива еще на два прискорбных обстоятельства: "членские взносы
поступали крайне неаккуратно", а тираж "Правды" упал с 220 тысяч в октябре
1917 г. до 85 тысяч, причем распространялась газета фактически только в
Петрограде и окрестностях(41).
7 марта в 12 часов дня с первым докладом съезда -- о Брестском мире --
выступил Ленин, попытавшийся убедить делегатов в необходимости
ратифицировать соглашение. Поистине удивительным можно считать тот факт, что
текст договора держался в тайне и делегатам съезда сообщен не был. Между тем
за знакомым сегодня каждому Брестским мирным договором стояли условия более
тяжкие, чем Версальскиий договор. В смысле территориальных изменений
Брест-Литовское соглашение предусматривало, очищение Россией провинций
Восточной Анатолии, Ардаганского, Карсского и Батумского округов "и их
упорядоченное возвращение Турции"; подписание немедленного мира с Украинской
народной республикой и признание мирного договора между Украиной и странами
Четверного союза. Фактически это означало передачу Украины, из которой
должны были быть выведены все русские и красногвардейские части, под
контроль Германии. Эстляндия и Лифляндия также очищались от русских войск и
Красной гвардии. Восточная граница Эстляндии проходила теперь примерно по
реке Нарве. Восточная граница Лифляндии -- через Чудское и Псковское озера.
Финляндия и Аландские острова тоже освобождались от русских войск и Красной
гвардии, а финские порты -- от русского флота и военно-морских сил.
На отторгнутых территориях общей площадью в 780 тыс. кв. км с
населением 56 миллионов человек (треть населения Российской империи) до
революции находилось 27% обрабатываемой в стране земли, 26% всей
железнодорожной сети, 33% текстильной промышленности, выплавлялось 73%
железа и стали, добывалось 89% каменного угля, находилось 90% сахарной
промышленности, 918 текстильных фабрик, 574 пивоваренных заводов, 133
табачных фабрик, 1685 винокуренных заводов, 244 химических предприятий, 615
целюлезных фабрик, 1073 машиностроительных заводов и, главное, 40%
промышленных рабочих, которые уходили теперь "под иго капитала". Очевидно,
что без всего этого нельзя было "построить социалистического хозяйства"(42)
(ради чего заключалась брестская передышка). Ленин сравнил этот мир с
Тильзитским: по Тильзитскому миру Пруссия лишилась примерно половины своей
территории и 50% населения. Россия -- лишь трети. Но в абсолютных цифрах
территориальные и людские потери были несравнимы. Территория России была
теперь меньше, чем в допетровскую эпоху.
Именно этот мир и стал защищать Ленин. Он зачитывал свой доклад, как
классический сторонник мировой революции, говоря прежде всего о надежде на
революцию в Германии и о принципиальной невозможности сосуществования
социалистических и капиталистических государств. По существу, Ленин
солидаризировался с левыми коммунистами по всем основным пунктам:
приветствовал революционную войну, партизанскую борьбу, мировую революцию,
признавал, что война с Германией неизбежна, что невозможно сосуществование с
капиталистическими странами, что Петроград и Москву скорее всего придется
отдать немцам, подготавливающимся для очередного прыжка, что "передышка"
всего-то может продлиться -- день. Но левые коммунисты из этого выводили,
что следует объявлять революционную войну. Ленин же считал, что передышка,
пусть и в один день, стоит трети России и, что более существенно -- отхода
от революционных догм. В этом левые коммунисты никак не могли сойтись с
Лениным.
С ответной речью выступил Бухарин. Он указал, что русская революция
будет либо "спасена международной революцией, либо погибнет под ударами
международного капитала". О мирном сосуществовании, поэтому, говорить не
приходится. Выгоды от мирного договора с Германией -- иллюзорны. Прежде чем
подписывать договор, нужно понимать, зачем нужна предлагаемая Лениным
передышка. Ленин утверждает, что она "нужна для упорядочения железных
дорог", для организации экономики и "налаживания того самого советского
аппарата", который "не могли наладить в течение четырех месяцев".
Бухарин считал, что "если бы была возможность такой передышки", левые
коммунисты согласились бы подписать мир. Но если передышка берется только на
несколько дней, то "овчинка выделки не стоит", потому что в несколько дней
разрешить те задачи, которые перечислил Ленин, нельзя: на это требуется
минимум несколько месяцев, а такого срока не предоставит ни Гофман, ни
Либкнехт. "Дело вовсе не в том, что мы протестуем против позорных и прочих
условий мира как таковых, -- продолжал Бухарин, -- а мы протестуем против
этих условий, потому что они фактически этой передышки нам не дают", так как
отрезают от России Украину (и хлеб), Донецкий бассейн (и уголь), раскалывают
и ослабляют рабочих и рабочее движение. Такие просоветски настроенные
территории как Латвия отдаются под германскую оккупацию. Фактически
аннулируются мероприятия советской власти по национализации иностранной
промышленности, поскольку "в условиях мира имеются пункты относительно
соблюдения интересов иностранных подданных". Затем, по договору запрещается
коммунистическая агитация советским правительством в странах Четверного
союза и на занимаемых ими территориях, что, по мнению Бухарина, сводило "на
нет" международное значение русской революции, в конечном итоге зависящей от
того, "победит или не победит международная революция", поскольку только в
ней и есть "спасение".
Наконец, Бухарин категорически протестовал против нового пункта
Брестского договора, "добавленного уже после", согласно которому "Россия
обязана сохранить независимость Персии и Афганистана". Бухарин считал, что
уже из-за этого не стоит подписывать договора о двухнедельной передышке.
Единственный выход Бухарин видел в том, чтобы начать против "германского
инпериализма" революционную войну, которая, несмотря на неизбежные поражения
первого этапа такой войны, принесет в конечном итоге победу, поскольку "чем
дальше неприятель будет продвигаться в глубь России, тем в более невыгодные
для него условия он будет попадать"(43).
После речи Бухарина заседание было закрыто. Вечером в прениях по
докладам Ленина и Бухарина выступил Урицкий, сказавший, что Ленин "в правоте
своей позиции" не убедил. Можно было бы добиваться продолжительной
передышки. Но "успокоиться на передышке в два-три дня", которая "ничего не
даст, а угрожает разрушить оставшиеся железные дороги и ту небольшую армию",
которую только что начали создавать, это значит согласиться на "никому не
нужную, бесполезную и вредную передышку с тем, чтобы на другой день, при
гораздо более скверных условиях", возобновлять войну, отступая "до
бесконечности", вплоть до Урала, эвакуируя "не только Петроград, но и
Москву", поскольку, как всякому очевидно, "общее положение может значительно
ухудшиться".
Урицкий не согласился с ленинским сравнением Брестского мира с
Тильзитским. "Не немецкий рабочий класс заключал мир в Тильзите, -- сказал
он, -- подписала его другая сторона. Немцам пришлось принять его как
совершившийся факт". Урицкий предложил поэтому "отказаться от ратификации
договора", хотя и понимал, что разрыв с Германией "принесет вначале на поле
брани целый ряд поражений", которые, впрочем, "могут гораздо больше
содействовать развязке социалистической революции в Западной Европе" чем
"похабный мир" Ленина(44).
Бубнов указал, что в момент, когда "уже назрел революционный кризис в
Западной Европе" и "международная революция готовится перейти в самую
острую, самую развернутую форму гражданской войны, согласие заключить мир"
наносит непоправимый "удар делу международного пролетариата", перед которым
в настоящее время "встала задача развития гражданской войны в международном
масштабе", задача "не фантастическая, а вполне реальная". В этом и
заключается содержание лозунга "революционная война". Ленин же с левых
позиций октября 1917 перешел на правые и ссылается теперь на то, что "массы
воевать не хотят, крестьянство хочет мира". "С каких это пор мы ставим
вопрос так, как ставит его сейчас тов. Ленин?" -- спрашивал Бубнов, намекая
на лицемерие(45).
Точку зрения сторонников передышки подверг критике Радек. Он назвал
политику Ленина невозможной и неприемлемой, указав, что большевики никогда
не надеялись на то, что "немецкий империализм оставит нас в покое".
Наоборот, все исходили из неизбежности войны с Германией и поэтому "стояли
на точке зрения демонстративной политики мира, политики возбуждения масс в
Европе". Такая политика советского правительства "вызвала всеобщую
забастовку в Германии" и "стачки в Австрии".
Даже сейчас, после совершившегося германского наступления, Радек
считал, что противники подписания мира были правы, когда утверждали, будто
"крупных сил у немцев нет" и будто немцы готовы пойти на соглашение "без
заключения формального мира" (о чем писала германская пресса). Радек сказал,
что планы объявления партизанской войны против германских оккупационных
войск не были фразой, и если бы большевики оставили Петроград и отступили
вглубь страны, они смогли бы "создать новые военные кадры" за три месяца, в
течение которых немцы не смогли бы продвигаться вглубь России "ввиду
международного положения, ввиду положения дел на Западе"(46).
Выступивший против подписания мира и за революционную войну Рязанов
фактически обвинил Ленина в измене. Эвакуация Петрограда возможна как
эвакуация учреждений, сказал он. "Всякая попытка сдать этот Питер без
сопротивления, подписав и ратифицировав этот мир", была бы "неизбежной
изменой по отношению к русскому пролетариату", поскольку "провоцировала бы
немцев на дальнейшее наступление". Ленин, продолжал Рязанов, готов отдать
"Питер, Москву, Урал, он не боится пойти во Владивосток, если японцы его
примут", готов отступать и отступать; "этому отступлению есть предел"(47).
Противник подписания мира Коллонтай указала, что никакого мира не
будет, даже если договор ратифицируют; Брестское соглашение останется на
бумаге. Доказательством этому служит тот факт, что после подписания
перемирия война все равно продолжалась. Коллонтай считала, что возможности
для передышки нет, что мир с Германией невероятен, что создавшуюся ситуацию
следует использовать для формирования "интернациональной революционной
армии", и если советская власть в России падет, знамя коммунизма "поднимут
другие"(48).
Седьмой партийный съезд был знаменателен тем, что большинство его
делегатов высказалось за ратификацию мира, в то время как большинство
ораторов выступало против, а поддерживающее Ленина меньшинство говоривших,
да и сам Ленин, выступали за принятие договора с многочисленными оговорками
(Зиновьев, Смилга, Сокольников и др.). Свердлов, еще один сторонник
ратификации мира, выступил в защиту Троцкого, оклеветанного Лениным,
разъясняя, что политика Троцкого на Брестских переговорах была политикой ЦК:
"Все мы одинаково стояли за то, что нужно затягивать переговоры до
последнего момента [...] Все мы отстаивали как раз ту позицию, которую вела
вначале наша Брестская делегация во главе с тов. Троцким [...] Так что все
упреки, что Центральный комитет вел неправильную политику, не соответствуют
действительности. Мы и до сих пор говорим, что при известных условиях нам
революционную войну придется неизбежно вести"(49).
После этого Троцкий изложил на съезде "третью позицию" -- ни мира, ни
войны -- и сказал, что воздержался от голосования по вопросу о подписании
мира в ЦК, так как не считал "решающим для судеб революции то или другое
отношение к этому вопросу". Он признал, что шансов победить больше "не на
той стороне, на которой стоит" Ленин, и указал, что переговоры с Германией
преследовали прежде всего цели пропаганды, и если бы нужно было заключать
действительный мир, то не стоило оттягивать соглашения, а надо было
подписывать договор в ноябре, когда немцы пошли на наиболее выгодные для
советского правительства условия.
Троцкий отвел довод о том, что немцы в случае отказа советского
правительства ратифицировать мир захватят Петроград и сослался на свой
разговор с Лениным. Даже Ленин считал, указывал Троцкий, что "факт взятия
Петрограда подействовал бы слишком революционизирующим образом на германских
рабочих". "Все зависит от скорости пробуждения европейской революции"(50),
заключил Троцкий, но не высказался против ратификации мира: "Я не буду
предлагать вам не ратифицировать его", добавив, что "есть известный предел",
дальше которого большевики идти не могут, так как "это уже будет
предательством в полном смысле слова". Этот предел -- требование немцев к
большевикам подписать мир с Украинской Радой(51). И поскольку содержание
Брестского договора делегатам съезда известно не было, никто не поправил
Троцкого, что заключение мира с Украинской республикой предусматривается
Брестским соглашением, под котором уже стоит подпись советского
правительства и которое должен ратифицировать слушающий Троцкого съезд.
В 9.45 вечера 7 марта, заседание закрылось. На следующий день в 11.40
дня открылось четвертое, предпоследнее заседание съезда. Вторично получил
слово Бухарин, вновь призвавший к революционной войне: "Возможна ли теперь
вообще война? Нужно решить, возможна ли она объективно или нет". Если
возможна и если она все равно начнется "через два-три дня", для чего
покупать "такой ценой этот договор", наносящий неисчислимый вред и
шельмующий советскую власть "в глазах всего мирового пролетариата"(52)? В
ответ Ленин признал, что "на девять десятых" согласен с Бухариным(53), что
большевики маневрируют "в интересах революционной войны", и в этих пунктах
имеется "согласие обеих частей партии", а спор только о том, "продолжать ли
без всякой передышки войну или нет". Ленин указал также, что Бухарин
напрасно пугается подписи под договором, который, мол, можно разорвать в
любой момент: "Никогда в войне формальными соображениями связывать себя
нельзя", "договор есть средство собирать силы". "Революционная война придет,
тут у нас разногласий нет". Но пока что пригрозил отставкой в случае отказа
съезда ратифицировать мир(54).
При поименном голосовании за ленинскую резолюцию высказалось 30
человек, против -- 12. Четверо воздержалось. За резолюцию левых коммунистов
голосовало 9 человек, против -- 28. Правда, резолюция Ленина, получившая
большинство, о мире не упоминала, а обговаривала передышкуядля подготовки к
революционной войне. Публиковать такую резолюцию было совершенно невозможно,
поскольку немцами она была бы воспринята как расторжение мира. Поэтому Ленин
настоял на принятии съездом поправки: "Настоящая резолюция не публикуется в
печати, а сообщается только о ратификации договора".
Ленину важно было подписать мир и добиться его ратификации. Во всем
остальном он готов был уступить левым коммунистам. В частности, он предложил
утвердить поправку о том, что ЦК в любое время будет иметь право разорвать
соглашение: "Съезд дает полномочия ЦК партии как порвать все мирные
договоры, так и объявить войну любой империалистической державе и всему
миру, когда ЦК партии признает для этого момент подходящим". Разумеется,
такая поправка нарушала не только прерогативы ВЦИКа, но и Совнаркома. Но она
развязывала руки большевистскому активу, имевшему теперь право не созывать
специального съезда для расторжения договора. Очевидно, что сам Ленин в этой
поправке заинтересован не был, но победив при голосовании по вопросу о
ратификации, он пытался усыпить оппозицию, уступив во всех возможных (и
ничего не значащих) пунктах. Впрочем, Свердлов отказался ставить на
голосование ленинскую поправку на том основании, что ЦК, "само собою
разумеется" имеет право в период между съездами принимать те или иные
принципиально важные решения, в том числе касающиеся войны и мира(55).
Поскольку съезд принял резолюцию не о мире, а о передышке, т. е.
объявлял о том, что скоро возобновит с Германией войну, Ленин попытался
сделать все, что в его силах, для предотвращения утечки информации за стены
Таврического дворца. В конце концов он мог опасаться и прямого саботажа со
стороны левых коммунистов (например, публикации ими резолюции съезда в
"Коммунисте"). Ленин потребовал поэтому "взять на этот счет личную подписку
с каждого находящегося в зале" ввиду "государственной важности вопроса"(56).
Съезд утвердил и эту поправку. И только требование Ленина к делегатам съезда
вернуть текст резолюции о мире ради "сохранения военной тайны" встретило
сопротивление прежде всего Свердлова: "Каждый вернувшийся домой должен
сделать отчет в своей организации, по крайней мере центрам, и вы должны
будете иметь эти резолюции". Ленин пытался настаивать, утверждая, что
"сообщения, содержащие военную тайну, делаются устно"(57). Но при
голосовании проиграл. Эту поправку Ленина съезд по инициативе Свердлова
отверг.
Заставив партию подписаться под Брестским договором, Ленин одержал
блестящую тактическую победу. Однако положение Ленина осложнялось тем, что в
оппозиции по этому вопросу оказывались основные социалистические партии
России, представленные во ВЦИКе: левые эсеры, меньшевики, эсеры и
анархисты-коммунисты. С этими партиями еще только предстояло столкнуться во
время ратификации Брестского договора съездом Советов. Ленин также должен
был считаться с вероятностью того, что левые эсеры и левые коммунисты
попробуют сформировать свою партию. Наконец, в пылу борьбы за Брестский мир
Ленин просмотрел еще одну комбинацию: выдвинувшийся в те месяцы Свердлов,
оттесняя терявшего власть, авторитет и контроль Ленина, предотвращая блок
между левыми коммунистами и ПЛСР, попытался в марте-апреле 1918 объединить
большевиков и левых эсеров для неизбежной и скорой революционной войны с
Германией.
Германское правительство в целом было осведомлено о внутрипартийной
борьбе у большевиков в связи с вопросом о подписании мира. 11 марта
статст-секретарь иностранных дел Германии Кюльман в телеграмме МИДу
указывал, что общая ситуация крайне "неопределенна" и предлагал
"воздержаться от каких бы то ни было комментариев по поводу" предстоящей на
съезде Советов ратификации договоров. Перенос столицы России из Петрограда в
Москву (где и должен был собраться съезд Советов), подальше от линии фронта,
также говорил отнюдь не о мирных намерениях советского правительства.
После переезда в Москву началась подготовка к съезду, открывшемуся 14
марта. Как и Седьмой партийный съезд, съезд Советов не был представительным
и получил название "Чрезвычайного". На съезде Советов присутствовало 1172
делегата, в том числе 814 большевиков и 238 левых эсеров. Впервые и
специально для делегатов съезда в количестве 1000 экз. был отпечатан текст
Брест-Литовского мирного договора. При итоговом голосовании Брест-Литовский
мирный договор был ратифицирован большинством в 784 голоса против 261 при
115 воздержавшихся. Следствием этого голосования, однако, явился выход левых
эсеров из правительства, хотя решение это было принято левоэсеровской
фракцией далеко не единодушно. Против выхода из СНК и за подписание
Брестского мира высказались по крайней мере 78 левоэсеровских делегатов
съезда. Тем не менее 15 марта все наркомы -- члены ПЛСР покинули свои посты.
Выйдя из правительства, они, подобно левым коммунистам, оставили за собой
право критиковать Брестскую политику Совнаркома.
В связи с выходом из советского правительства всех левых эсеров и
некоторых левых коммунистов Совнарком 18 марта, через день после окончания
работы Четвертого съезда Советов, рассмотрел вопрос "об общеминистерском
кризисе". С сообщением по этому поводу выступил Свердлов, формально членом
СНК не являвшийся, но постепенно начинавший перенимать у Ленина работу по
Совнаркому (на съездах и конференциях того времени Свердлов давно уже был
докладчиком или содокладчиком председателя СНК; или же выступал с отчетом
ЦК, как на Седьмом съезде партии, что в будущем, по должности, станет делать
генсек). По инициативе Свердлова Совнарком начал переговоры о вхождении в
правительство вышедших из него ранее членов Московского областного комитета
РКП(б), стоявшего в оппозиции к Брестской политике. Свердлов же начал
переговоры с рядом большевиков, чьи кандидатуры намечались на посты наркомов
земледелия, имуществ, юстиции и на пост председателя ВСНХ вместо ушедших в
отставку левых эсеров и левых коммунистов (обсуждавших в свою очередь вопрос
об отстранении Ленина от власти и формировании нового правительства из блока
левых эсеров и левых коммунистов). На том же заседании СНК было заслушано
сообщение Свердлова о Высшем военном совете республики, откуда в связи с
уходом левых эсеров из СНК был выведен левый эсер П. П. Прошьян.
Чем дольше длилась "передышка", тем очевиднее становились просчеты
Ленина. Брестский мир остался бумажной декларацией. Ни одна из сторон не
смотрела на него как на деловой, выполнимый и окончательный. В случае победы
Германии Брестский мир должен был быть пересмотрен и конкретизирован в
рамках общего европейского соглашения. В случае поражения Германии в мировой
войне договор, очевидно, потерял бы силу и потому, что его расторгла бы
Россия, и потому, что не допустила бы Антанта. Неподконтрольное советской
власти население бывшей Российской империи Брестского мира вообще не
признавало (если не было оккупировано Германией, Автро-Венгрией или
Турцией). Внутри советского лагеря и те, кто голосовал за договор под
давлением Ленина, и те, кто поддерживал соглашение с немцами под влиянием
обстоятельств, рассматривали Брестский мир именно как на передышку.
Неудивительно, что вскоре после ратификации Брестского соглашения помощник
Свердлова секретарь ЦК РКП(б) Стасова указала в письме местным организациям:
"Нет сомнения в том, что Германия, хотя и заключила мир, приложит все усилия
к ликвидации советской власти"(58).
С военной точки зрения Брестский договор не принес желаемого облегчения
ни Германии, ни РСФСР. Со дня на день ожидалось падение Петрограда, занятие
его немцами. 4 марта, на следующий день после подписания мирного договора,
Петроградский комитет РСДРП(б) обратился в ЦК с письмом, в котором ставил
вопрос о переходе петроградской организации партии на нелегальное положение
в связи с угрозой занятия города немцами -- настолько никто не верил в
только что подписанное соглашение. На случай ведения работы в условиях
подполья Петроградский комитет просил выделить ему несколько сот тысяч
рублей. Комитет также предлагал не собирать Седьмой партийный съезд в
Петрограде, а перенести его в Москву и эвакуировать туда всех прибывших на
съезд делегатов, чтобы не "потерять своих лучших товарищей" в случае захвата
города(59). Впрочем, председатель Петросовета Зиновьев старался быть
спокойным:
"Реальное соотношение сил показывает, что немецкий империализм в
настоящий момент в силе потребовать от нас беспошлинно фунт мяса, но все же
он не имеет возможности требовать выдачу головы Совета. [...] Германия не
пойдет на дальнейшее наступление, как ни соблазнительна перспектива
оккупации Петрограда и разгром Смольного(60)[...]. А если Вильгельм все-таки
будет в силах продолжать наступление против нас, что тогда? Тогда нам ничего
не останется, кроме как продолжать войну, причем эта война впервые
приобретает действительное революционное значение"(61).
Ни на договор, ни на факт ратификации его съездом никто не обращал
внимания. Так, одновременно с работой Седьмого съезда партии в том же
Петрограде проходила городская конференция РКП(б). Как и московская
конференция, проведенная ранее, конференция в Петрограде была посвящена двум
вопросам: Брестскому миру и предотвращению раскола в рядах большевистской
партии. Как и в Москве, большинством голосов конференция высказалась против
раскола, потребовав от левых коммунистов "прекращения обособленного
организационного существования", и постановила прекратить издание органа
левых "Коммунист"(62); органом Петроградской партийной организации была
объявлена "Петроградская правда"(63). Однако в вопросе о ленинской средней
линии -- передышке -- Ленина снова ожидало разочарование. Даже Зиновьев,
представлявший на конференции его позицию, закончил речь компромиссным
заявлением:
"Ни одну секунду нельзя создавать впечатление, будто наступил мирный
период. Передышка есть передышка. Надо бить в набат. Надо готовиться, надо
мобилизовать наши силы. Под перекрестным огнем наших врагов необходимо
создавать армию революции"(64).
Большинством голосов конференция проголосовала за формулу Троцкого "ни