Страница:
Лицо Текумы исказилось от сдерживаемой ярости:
— Женщина, не пытайся разгневать меня!
— По-видимому, мой гость уже и без того разгневан, так что слова мало что изменят.
Пытаясь выиграть время, Мара отыскивала взглядом проблески зеленого цвета позади ощетинившихся оружием гвардейцев Анасати. Но его свита сомкнулась так тесно, что не было никакой возможности разглядеть людей Люджана, даже если они уже и появились поблизости. Ей оставалось только одно: держаться выбранной тактики. И она продолжила:
— Когда Банто принял на себя власть над Акомой, он, как тебе хорошо известно, снял с себя все обязательства перед тобой, сохранив только те, которые он свободно выбрал сам. Текума, твой сын не имел права принести обет перед нотами Акомы до тех пор, пока ты не освободил его от феодальной зависимости. Покажи мне документ, любой документ, назначающий тебя опекуном Айяки в случае смерти Банто и отказывающий мне в праве наследования. Тогда я устранюсь. Но без законного основания ты не можешь притязать на титул правителя Акомы.
Лишь едва заметное подергивание губ Текумы выдало его растерянность.
Мара поспешила убедить его в своей правоте, прежде чем противостояние обернется насилием:
— Мы принадлежим к разным кланам, так что у тебя нет власти над Акомой. Ты даже не можешь требовать от нас политической преданности. Банто никогда не пытался изменить нашим союзам, так что Акома все еще относится к членам Партии Нефритового Ока, а не к Имперской. У тебя нет здесь власти, Текума.
Затем она подняла руку, словно призывая богов в свидетели, и тут, к ее великому облегчению, вперед выступили три десятка воинов Акомы с Люджаном во главе, полные решимости защищать свою госпожу. В тылу отряда Текумы собралось еще пятьдесят воинов в боевом снаряжении, готовых к немедленным действиям, если в этом возникнет необходимость. Мара завершила свою речь с иронической улыбкой:
— Итак, я опять правлю Акомой, до тех пор пока Айяки не исполнится двадцать пять лет.
Властитель Анасати собрался возразить, но вмешался его советник Чимака:
— Мой господин, она все правильно сказала. Так гласит закон.
Вынужденный сдержать гневную тираду, Текума молчал в течение долгой минуты и затем промолвил:
— В таком случае, что же будет с мальчиком, если ты умрешь?
Ровным тоном Мара ответила:
— Тогда Айяки станет правителем Акомы, не достигшим двадцати пяти, готов он к тому или нет… как это случилось со мной.
Текума сделал неуловимый жест, указывающий на то, что Мара все-таки женщина, одинокая среди своих врагов.
— Мальчик, конечно, погибнет.
Но угроза не поколебала юную властительницу, которая стояла, вызывающе выпрямившись:
— Вероятнее всего, по приказанию властителя Минванаби или кого-нибудь другого, кто стремится пройти по трупам людей Акомы ради собственного возвышения.
Текума признал поражение:
— Ну, ладно, дочь моя. Ты своего добилась. Я буду стараться сохранить тебя в живых до тех пор, пока Айяки не примет власть над Акомой. Но если ты позволишь себе хоть единый шаг, который я сочту опасным для Анасати…
— Не угрожай мне в моем доме, отец моего мужа, — предостерегающе молвила Мара, — я могу покончить с этим здесь и сейчас.
Она указала на Люджана и воинов, которые в полной готовности ожидали приказаний своей госпожи. Соотношение сил резко изменилось: Текума с парой десятков солдат оказался зажатым между двумя отрядами, каждый из которых численно превосходил его охрану.
Если бы он вздумал продолжать словесную стычку, дело могло обернуться для него совсем скверно.
Мара пристально всмотрелась в застывшие черты свекра:
— Я не желаю между нами вражды, Текума. Твои разногласия с моим отцом имели лишь политические корни. — Со вздохом более красноречивым, чем слова, она покачала головой. — И то, что сделала я, тоже было сделано ради политических целей… мы оба это знаем. И потом… — Не дав ему времени ответить, Мара продолжила:
— Если бы ты сейчас погиб… у Джингу из Минванаби не осталось бы никаких реальных соперников в Игре. Нет, я не прошу тебя быть моим союзником. Я только хочу, чтобы ты не был моим врагом.
Кулак Текумы, поднятый, чтобы подать сигнал воинам, разжался. Свекор бросил на Мару быстрый взгляд.
— Минванаби… да. Он уже считает себя достаточно могущественным, чтобы выступить против меня. — Властитель Анасати вздохнул, осознав наконец спокойную силу в осанке Мары. — Вероятно, твое участие может кое-что изменить. — Он покачал головой. — Я недооценил тебя. Может быть, и Джингу сделает ту же ошибку. — После минутного безмолвия Текума поклонился в знак прощания:
— Ну хорошо, Мара. Вот что я могу тебе пообещать: до тех пор пока Айяки жив, я не буду препятствовать тебе в твоем стремлении причинить урон Минванаби. Но я не дам таких заверений, если будут затронуты интересы Анасати. Между нами по-прежнему много разногласий. Но если уж моему внуку суждено унаследовать мантию Акомы, то ты, властительница, убедишься: я не забываю своих обещаний. Если же с ним случится какое-нибудь зло, прежде чем он вступит в права наследства, то с этого мгновения твоя жизнь будет измеряться минутами.
Текума кратко приказал своей свите построиться для выступления в обратный путь. Ветер трепал плюмажи офицеров и развевал темные волосы Мары, пока она наблюдала, как властитель Анасати и его соратники покидали двор. Первая часть ее плана успешно осуществилась. На какой-то срок ей удалось обезвредить второго по могуществу — после Минванаби — врага ее отца.
В Империи не много было таких, кто решился бы навлечь на себя гнев Текумы, нанеся обиду его внуку; к таковым относились только властители Кеда, Ксакатекас, Минванаби и, может быть, еще один или двое. Большинству придется воздержаться от этого, хотя бы только для того, чтобы не допустить чрезмерного возвышения Минванаби.
Уже одно то, что Мара была врагом Джингу, придавало ей немалый вес в глазах политиков, даже если она просто сумеет отвлечь на себя какую-то часть его сил. И, несмотря на покровительство Текумы, которым она заручилась, Мара знала, что кровная вражда не прекратится. Молодой вдове пока удалось только одно: она заставила самого непримиримого врага своей семьи действовать более осторожно. Какой-то срок можно было не опасаться неумелых предательских покушений. Конечно, следовало ожидать новых нападений; но с того дня, когда Кейок увел ее из храма, властительница Акомы в первый раз почувствовала, что выгадала время, и надо постараться использовать его наилучшим образом.
Сейчас ее ожидало множество неотложных дел, и Мара отпустила Люджана и его воинов. В сопровождении Кейока и Папевайо она вернулась в прохладу и уют своих покоев. В плане ее действий на следующий день первым значилось путешествие в Сулан-Ку. Если сообщение Аракаси было правильным, лазутчик Минванаби проживал в городской резиденции Бантокапи, и прежде всего следовало повидаться с Теани — наложницей покойного властителя Акомы.
Боковая улочка, где находился этот дом, была опрятной и тихой, удаленной от шумных торговых путей, но от нее было легко дойти до открытой арены, где проходили состязания борцов.
Мара вышла из паланкина. Под ногами тихо шелестели увядшие листья, которые постоянно опадали в сухое время года. Сопровождаемая свитой, включавшей в свой состав Папевайо и Аракаси, она вступила в широкий подъезд, колонны которого были вырезаны в виде воинов в боевом облачении. Незнакомый служитель открыл дверь.
Он низко поклонился:
— Добро пожаловать, властительница Акомы.
Мара ответила на приветствие едва заметным движением руки и вступила через порог в тень, слегка окрашенную алым цветом от солнечного луча, который просвечивал через оконные занавески. Аромат душистых специй наполнял воздух, смешиваясь с запахом мебельного воска и женских духов. Все четверо слуг, составлявших домашнюю челядь, опустились на колени и ожидали приказаний Мары, в то время как она любовалась прекрасными коврами, искусно инкрустированными подставками для оружия, сундуками, покрытыми лаком, и ларцами с узорами из драгоценных камней. Городской дом ее супруга оказался достаточно уютным гнездышком.
Но в стиле и убранстве всего дома явно угадывался вкус, который никоим образом не мог быть вкусом ее покойного супруга. Бантокапи ни за что не установил бы при входе мраморные статуи нимф; к тому же на расписных ширмах были изображены цветы и изящные птицы, а не излюбленные им сцены битв.
Мара подождала, пока Папевайо и Аракаси встанут по обе стороны от нее. Меч, который нес первый, служил не для показа, а на втором для отвода глаз красовался офицерский плюмаж: никто не должен был догадаться об истинном роде деятельности Аракаси. Впрочем, в конечном счете Маре не потребовалась помощь мастера тайного знания, чтобы распознать женщину, которая покорила сердце ее мужа… и сделала это потому, что была шпионкой Минванаби. Хотя Теани покорно склонилась в поклоне вместе с другими служанками, ошибки быть не могло: она и только она могла быть возлюбленной Бантокапи.
Внимательно рассмотрев ее черты, Мара поняла одержимость мужа. Куртизанка была настоящей красавицей с нежной кожей и пышными волосами, пряди которых отливали солнечно-золотым и красноватым оттенками, хотя Мара подозревала, что этот эффект был достигнут за счет искусства, а не природы. Даже несмотря на то, что красавица стояла на коленях, было видно, что легкий шелк ее одежды облегает зрелую, соблазнительную фигуру с безупречно очерченной высокой грудью, тонкой талией и округлыми бедрами.
В сравнении с ней тело Мары казалось мальчишеским, и пришлось признать, что, непонятно по каким причинам, это задело властительницу Акомы. За каждую минуту, проведенную Бантокапи за пределами поместья, его жена благодарила богов, однако сейчас поразительная красота женщины, которую он предпочел, вызвала у Мары раздражение. Вспомнился звучавший в храме голос, предупреждавший: «Остерегайся тщеславия и ложной гордости». Мара чуть не засмеялась. Да, ее тщеславие было ранено и гордость уязвлена. И тем не менее судьба явила ей милость таким странным и неожиданным способом.
Эту женщину подослал сюда Джингу, властитель Минванаби, ради успеха его плана — сокрушить Акому. Но вместо этого Теани ухитрилась только свести с ума Бантокапи и тем самым ускорить осуществление замыслов Мары. Конечной же целью этих замыслов было усиление дома Акомы и уничтожение Минванаби. Мара молча смаковала этот парадокс. Теани должна вернуться к своему хозяину, уверенная в том, что ее истинная роль осталась нераскрытой. Пусть Джингу думает, что эта женщина изгнана ревнивой женой.
На всякий случай Мара жестом приказала двум воинам встать на страже возле двери. Потом, шагнув вперед от своих телохранителей, но соблюдая при этом осторожность и находясь вне досягаемости удара ножом, она спросила коленопреклоненную куртизанку:
— Как твое имя?
— Теани, госпожа. — Женщина не поднимала взгляда.
Ее смирение показалось Маре притворным:
— Посмотри на меня!
Теани подняла голову, и Мара услышала легкое движение среди своих воинов.
Золотистое, формой напоминавшее сердечко, лицо куртизанки освещали прекрасные янтарные глаза. Ее черты были совершенными и сладкими, как мед в ульях рыжих пчел. Но помимо красоты Мара увидела нечто, способное привести в смущение. Эта женщина была опасна, от нее исходила угроза, как от любого игрока в Великую Игру. Однако властительница Акомы оставила при себе свои умозаключения.
— Каковы твои обязанности?
Все еще стоя на коленях, Теани ответила:
— Я состояла горничной при твоем муже. Хозяйка Акомы снова едва не рассмеялась, услышав эту бесстыдную ложь. Назваться горничной, когда на тебе надет наряд, куда более ценный, чем любое платье самой Мары, за исключением ее церемониального облачения, — это просто насмешка над разумом.
Мара сказала кратко:
— Верится с трудом.
Глаза Теани слегка сузились, но она промолчала. Тогда Мара поняла: на краткое мгновение наложница испугалась, не распознала ли Мара в ней лазутчицу? Чтобы не давать пищи для подозрении, Мара задала затем каждому из остальных слуг тот же вопрос:
— Каковы твои обязанности?
Слуги назвались кухаркой, садовником и второй горничной; впрочем, это уже было известно Маре от Джайкена. Она приказала всем троим отправиться в поместье и там попросить хадонру, чтобы он приставил их к делу. Они быстро удалились, обрадованные тем, что избежали участия в противостоянии любовницы и жены покойного господина.
Когда в комнате остались только Мара, Теани и воины, Мара сказала:
— Я думаю, в господском доме Акомы нам не понадобятся твои услуги.
Самообладание Теани оставалось восхитительно непоколебимым:
— Я чем-либо не угодила госпоже?
Мара с трудом удержалась от улыбки:
— Нет, напротив, в последние месяцы ты избавляла меня от множества страданий, мук и сожалений. Тем не менее я со своими простыми вкусами не столь отважна, как некоторые хозяйки знатнейших домов: мои влечения не распространяются на представительниц моего пола. — Она бросила взгляд на бледные кровоподтеки над ключицей Теани. — Как видно, ты разделяла пристрастие моего мужа… к грубым развлечениям. У меня в поместье твои таланты просто не найдут применения… если только ты не думаешь, что могла бы позаботиться о развлечении моих солдат.
Теани едва заметно вздрогнула. Ей удалось не разразиться гневным шипением, и Мара была вынуждена восхититься ее выдержкой. Оскорбление было глубоким: как куртизанка или наложница Теани занимала сравнительно высокую ступень в общественной иерархии цурани. Древняя цуранская культура не признавала серьезных различий между любовницей и женой вельможи.
Умри Мара раньше мужа, любая постоянная возлюбленная Бантокапи могла бы навсегда обосноваться в господском доме Акомы. А уж если бы Теани пережила и жену, и господина, то в глазах закона сожительница властителя обладала бы определенными правами и наследственными привилегиями. Женщина из Круга Зыбкой Жизни считалась как бы умелой мастерицей в ремесле или даже в искусстве наслаждения.
Но армейская шлюха относилась к самым низам общества. Повсюду — кроме военного лагеря — женщин, следовавших за имперским войском, чурались и презирали. Честь была им не по карману. Теани только что назвали — хотя и иносказательно — шлюхой, и если бы женщины были воинами, то Маре пришлось бы сейчас бороться за свою жизнь.
Куртизанка молча смотрела на Мару. А потом, собрав всю свою выдержку и приняв самый чистосердечный вид, она прижалась лбом к полу, так что ее красновато-золотистые волосы почти касались сандалий хозяйки.
— Госпожа моя, мне кажется, что ты обо мне неверно судишь. Я хорошо играю на разных музыкальных инструментах, и еще я владею искусством массажа и увлекательной беседы. Мне известны семь способов избавления тела от болей и страданий: надавливание, поглаживание, растирание, лечение травами, окуривание, иглоукалывание и вправление суставов. Могу наизусть читать целые главы из саг, а также танцевать.
Несомненно, эта женщина действительно обладала перечисленными ею навыками, хотя Бантокапи вряд ли пользовался столь разнообразными талантами своей наложницы. Возможно, он позволял сделать себе массаж или соглашался выслушать песню, прежде чем предаться плотским утехам. Но не стоило забывать, что Теани была шпионкой и, может быть, натренированной убийцей. Теперь, после смерти Бантокапи, она могла бы воспользоваться первым же благоприятным случаем, чтобы разом избавить своего хозяина Минванаби от Мары с Айяки и навсегда покончить с родом Акома.
Страх перед кознями Джингу заставил Мару обойтись с его ставленницей неожиданно резко. Не удостоив Теани даже столь незначительной любезностью — разрешением подняться с колен, — она сказала:
— Тебе не составит труда найти себе новую работу. Столь одаренная горничная с легкостью очарует какого-нибудь знатного властителя. В течение часа сюда прибудет посредник, чтобы закрыть дом для подготовки к продаже. Забирай все подарки, которые преподнес тебе мой муж, и уходи. Здесь не останется ничего, связанного с Акомой. — С презрением окинув взглядом пышные формы Теани, она добавила:
— И, конечно, к переезду нового владельца необходимо очистить дом от всяческих отбросов.
Мара повернулась и вышла, словно с этого момента прелестница, которой было недвусмысленно предложено убираться на все четыре стороны, перестала для нее существовать.
Только наблюдательный Аракаси успел заметить, как Теани на миг сбросила личину беспредельного повиновения. Неприкрытая ненависть исказила лицо молодой женщины, его прекрасные черты теперь выражали одну лишь жестокость — мрачную, изощренную и смертоносную. Этого мгновения хватило, чтобы Аракаси понял: все оскорбления, нанесенные ей властительницей Акомы, сохранятся в памяти Теани, и она будет мстить за каждое в отдельности.
Воспользовавшись властью, которую олицетворял в глазах окружающих его офицерский плюмаж, мастер тайного знания завладел инициативой и приказал двум воинам оставаться вблизи от дома и проследить за тем, чтобы приказы властительницы были немедленно исполнены. Затем, не дожидаясь, пока Теани обуздает свою ярость настолько, чтобы запомнить его лицо, он проворно проскользнул в дверь.
Оказавшись снаружи, он поспешил встать рядом с госпожой, и Мара спросила:
— Это она?
— Да, госпожа. Теани и есть та шпионка. Прежде чем появиться в городе, она была фавориткой властителя Минванаби и постоянно делила с ним постель. Почему именно ее выбрали для шпионажа за господином Бантокапи, пока неясно, но, должно быть, она сумела убедить своего хозяина в том, что сможет позаботиться о его интересах.
Шум ветра и шорох падающей листвы заглушали их беседу. Даже здесь, на тихой пустынной улочке, Аракаси по привычке соблюдал предельную осторожность. Помогая Маре усесться на подушки, он шепнул:
— Наш агент не смог разведать, чем занималась Теани до того, как появилась у Минванаби. — Аракаси метнул многозначительный взгляд в сторону дома. — Я буду спать гораздо спокойнее, когда моим людям удастся побольше разузнать о ней, ибо, по-моему, ты только что нажила себе врага, госпожа. Ведь я заметил выражение ее глаз, когда ты ушла. В них я прочел одно: жажду убийства.
Мара откинула голову на подушки, полузакрыв глаза. Худо ли, хорошо ли — с этим делом она покончила; для последующих шагов потребуется напряжение всех сил и полнейшая собранность.
— По обязанности меня убьют или по личным причинам — риск одинаков, — заключила она.
Подняв носилки, рабы тронулись в путь. Аракаси подстроился под их мерный шаг и двигался рядом с паланкином. Папевайо также выступал рядом, но с другой стороны. Слегка повысив голос, чтобы топот ног носильщиков не мешал Маре расслышать его слова, Аракаси проговорил:
— Вот в этом ты ошибаешься, госпожа. Кое-кому может изменить решимость, если убийство выполняется во имя долга, по обязанности. Но если на месть толкает ненависть, рожденная личным оскорблением, многие собственной жизни не пощадят, лишь бы их враг погиб с ними вместе.
Мара обожгла его гневным взглядом:
— По-твоему, я сваляла дурака?
Аракаси не смутился:
— Я бы предпочел, чтобы в будущем моя госпожа взвешивала слова более тщательно.
— Постараюсь. Если бы Кейок сейчас находился здесь, он бы, вероятно, принялся усердно скрести пальцем подбородок.
— Это у Папевайо такая привычка, — возразил явно озадаченный Аракаси.
Его хозяйка рассмеялась:
— Ты все правильно подметил. Когда-нибудь я объясню тебе, что означает этот жест. А теперь вернемся домой, старший офицер. Жара быстро нарастает, а впереди еще много дел.
Аракаси четко отсалютовал. Без тени смущения взяв на себя роль сотника (хотя всем присутствующим было известно, что с мечом он управляется не слишком-то ловко), он приказал охране занять места вокруг носилок, как полагалось в походном строю, для долгого перехода: властительница Акомы возвращалась в поместье.
Получив разрешение на отдых часом раньше, чем было условлено, носильщики неторопливо поглощали легкую пищу, которую достали из сумок, подвешенных к поясам, и восхищенно перешептывались о женщине, нанявшей их для этого путешествия. Мало того, что она была потрясающе красива; она к тому же еще и щедро заплатила звонкой монетой за работу, которая (по крайней мере до сих пор) казалась им удивительно легкой.
И вдруг из общего потока идущих по дороге людей отделился торговец глиняной посудой. К длинному шесту, перекинутому через плечо торговца, были подвешены на ремнях разнообразные горшки, котелки и кувшины. Каждый его шаг приводил к тому, что горшки, раскачиваясь, ударялись друг о друга и производили немалый шум. Возле носилок он остановился — как видно, для того чтобы перевести дух. Его худое лицо с острыми чертами покраснело от быстрой ходьбы, а маленькие глаза двигались быстро и блестели, словно бусинки. Привлеченная бряканьем посуды, женщина за занавеской жестом подозвала его подойти поближе. Притворившись, что рассматривает один из горшков, она сказала:
— Рада, что ты еще не дошел до Сулан-Ку. Это бы усложнило наши дела.
Торговец отер лоб тонкой шелковой тканью.
— А что случилось?
Женщина скривила хорошенький рот и умышленно выронила из рук горшок, который с глухим стуком упал на дорогу.
— Именно то, что я и подозревала. Эта сука из Акомы не пожелала принять меня на службу в своем поместье. Очень глупо было со стороны Джингу надеяться, что она попадется в такую ловушку.
Мнимый горшечник досадливо вскрикнул и придирчиво осмотрел упавший горшок. Не обнаружив ни трещин, ни каких-либо иных изъянов, он немного повеселел.
— Властитель Минванаби в первую очередь прислушивается к своему собственному мнению.
Женщина провела пальцем с искусно раскрашенным ноготком вдоль линии изысканного орнамента, вьющегося по поверхности кувшина для ополаскивания рук.
— Я вернусь ко двору Джингу. Он, конечно, пожалеет, что сорвался его план
— заслать лазутчицу в дом Акомы, — но без меня он соскучился. — Ее губы сложились в мечтательную улыбку. — Я-то знаю, какие у меня есть средства, чтобы заставить его по мне тосковать. Ни одна из его девиц не владеет моим… искусством.
Горшечник угрюмо отозвался:
— А может, они, в отличие от тебя, Теани, не любят, когда им наставляют синяки?
— Ладно, хватит. — Куртизанка тряхнула меднокрасными волосами, и ее накидка распахнулась. Быстрый взгляд на то, что было под одеждой, заставил торговца усмехнуться при мысли о странном противоречии: как сочетается в этой женщине красота с неожиданной жестокостью! Усмешку собеседника Теани ошибочно приписала мужской похоти, и это ее позабавило. Затем она заговорила снова, как бы призывая его вернуться к делу:
— От Бантокапи господину Джингу никогда не было никакой пользы. На самом деле хозяйкой у них всегда была Мара, хотя ей хватало ума, чтобы скрывать это от своего повелителя… пока не стало слишком поздно. Итак, я возвращаюсь в дом Минванаби и обо всем, что сумею там узнать, буду уведомлять нашего подлинного господина. Так ему и доложи.
Торговец кивнул, потирая хорошо ухоженные, без намека на мозоли, пальцы о свой деревянный шест.
— Вот и прекрасно. Я таскал эти проклятые горшки с самого раннего утра — с тех пор, как сошел на берег с барки нашего господина, и весьма доволен, что скоро смогу от них избавиться.
Теани внимательно оглядела его, как будто находила нечто смешное в перенесенных им неудобствах.
— Оставь мне кувшин, — прошептала она. — Пусть носильщики думают, что у меня была причина для разговора с тобой.
Глазурь ярко сверкнула в лучах солнца, когда, отстегнув кувшин от шеста, торговец вручил его прекрасной покупательнице, иронически заметив:
— Горшком меньше — ноша легче.
— А почему ты пришел сюда сам?
Торговец поморщился: плечо, натертое шестом, зудело, а он даже не мог потянуться, чтобы почесать натруженное место.
— Не посмел никому довериться. Прошлой ночью, когда барка моего господина вышла из города, мы просто прошли несколько миль вверх по реке и бросили якорь. Он предполагал, что ты все еще находишься в городском доме, поэтому мне и пришлось так перерядиться. Никому из нас даже в голову не пришло, что госпожа Мара так проворно избавится от городских владений Банто. Ведь только вчера она покинула священную рощу.
— Женщина, не пытайся разгневать меня!
— По-видимому, мой гость уже и без того разгневан, так что слова мало что изменят.
Пытаясь выиграть время, Мара отыскивала взглядом проблески зеленого цвета позади ощетинившихся оружием гвардейцев Анасати. Но его свита сомкнулась так тесно, что не было никакой возможности разглядеть людей Люджана, даже если они уже и появились поблизости. Ей оставалось только одно: держаться выбранной тактики. И она продолжила:
— Когда Банто принял на себя власть над Акомой, он, как тебе хорошо известно, снял с себя все обязательства перед тобой, сохранив только те, которые он свободно выбрал сам. Текума, твой сын не имел права принести обет перед нотами Акомы до тех пор, пока ты не освободил его от феодальной зависимости. Покажи мне документ, любой документ, назначающий тебя опекуном Айяки в случае смерти Банто и отказывающий мне в праве наследования. Тогда я устранюсь. Но без законного основания ты не можешь притязать на титул правителя Акомы.
Лишь едва заметное подергивание губ Текумы выдало его растерянность.
Мара поспешила убедить его в своей правоте, прежде чем противостояние обернется насилием:
— Мы принадлежим к разным кланам, так что у тебя нет власти над Акомой. Ты даже не можешь требовать от нас политической преданности. Банто никогда не пытался изменить нашим союзам, так что Акома все еще относится к членам Партии Нефритового Ока, а не к Имперской. У тебя нет здесь власти, Текума.
Затем она подняла руку, словно призывая богов в свидетели, и тут, к ее великому облегчению, вперед выступили три десятка воинов Акомы с Люджаном во главе, полные решимости защищать свою госпожу. В тылу отряда Текумы собралось еще пятьдесят воинов в боевом снаряжении, готовых к немедленным действиям, если в этом возникнет необходимость. Мара завершила свою речь с иронической улыбкой:
— Итак, я опять правлю Акомой, до тех пор пока Айяки не исполнится двадцать пять лет.
Властитель Анасати собрался возразить, но вмешался его советник Чимака:
— Мой господин, она все правильно сказала. Так гласит закон.
Вынужденный сдержать гневную тираду, Текума молчал в течение долгой минуты и затем промолвил:
— В таком случае, что же будет с мальчиком, если ты умрешь?
Ровным тоном Мара ответила:
— Тогда Айяки станет правителем Акомы, не достигшим двадцати пяти, готов он к тому или нет… как это случилось со мной.
Текума сделал неуловимый жест, указывающий на то, что Мара все-таки женщина, одинокая среди своих врагов.
— Мальчик, конечно, погибнет.
Но угроза не поколебала юную властительницу, которая стояла, вызывающе выпрямившись:
— Вероятнее всего, по приказанию властителя Минванаби или кого-нибудь другого, кто стремится пройти по трупам людей Акомы ради собственного возвышения.
Текума признал поражение:
— Ну, ладно, дочь моя. Ты своего добилась. Я буду стараться сохранить тебя в живых до тех пор, пока Айяки не примет власть над Акомой. Но если ты позволишь себе хоть единый шаг, который я сочту опасным для Анасати…
— Не угрожай мне в моем доме, отец моего мужа, — предостерегающе молвила Мара, — я могу покончить с этим здесь и сейчас.
Она указала на Люджана и воинов, которые в полной готовности ожидали приказаний своей госпожи. Соотношение сил резко изменилось: Текума с парой десятков солдат оказался зажатым между двумя отрядами, каждый из которых численно превосходил его охрану.
Если бы он вздумал продолжать словесную стычку, дело могло обернуться для него совсем скверно.
Мара пристально всмотрелась в застывшие черты свекра:
— Я не желаю между нами вражды, Текума. Твои разногласия с моим отцом имели лишь политические корни. — Со вздохом более красноречивым, чем слова, она покачала головой. — И то, что сделала я, тоже было сделано ради политических целей… мы оба это знаем. И потом… — Не дав ему времени ответить, Мара продолжила:
— Если бы ты сейчас погиб… у Джингу из Минванаби не осталось бы никаких реальных соперников в Игре. Нет, я не прошу тебя быть моим союзником. Я только хочу, чтобы ты не был моим врагом.
Кулак Текумы, поднятый, чтобы подать сигнал воинам, разжался. Свекор бросил на Мару быстрый взгляд.
— Минванаби… да. Он уже считает себя достаточно могущественным, чтобы выступить против меня. — Властитель Анасати вздохнул, осознав наконец спокойную силу в осанке Мары. — Вероятно, твое участие может кое-что изменить. — Он покачал головой. — Я недооценил тебя. Может быть, и Джингу сделает ту же ошибку. — После минутного безмолвия Текума поклонился в знак прощания:
— Ну хорошо, Мара. Вот что я могу тебе пообещать: до тех пор пока Айяки жив, я не буду препятствовать тебе в твоем стремлении причинить урон Минванаби. Но я не дам таких заверений, если будут затронуты интересы Анасати. Между нами по-прежнему много разногласий. Но если уж моему внуку суждено унаследовать мантию Акомы, то ты, властительница, убедишься: я не забываю своих обещаний. Если же с ним случится какое-нибудь зло, прежде чем он вступит в права наследства, то с этого мгновения твоя жизнь будет измеряться минутами.
Текума кратко приказал своей свите построиться для выступления в обратный путь. Ветер трепал плюмажи офицеров и развевал темные волосы Мары, пока она наблюдала, как властитель Анасати и его соратники покидали двор. Первая часть ее плана успешно осуществилась. На какой-то срок ей удалось обезвредить второго по могуществу — после Минванаби — врага ее отца.
В Империи не много было таких, кто решился бы навлечь на себя гнев Текумы, нанеся обиду его внуку; к таковым относились только властители Кеда, Ксакатекас, Минванаби и, может быть, еще один или двое. Большинству придется воздержаться от этого, хотя бы только для того, чтобы не допустить чрезмерного возвышения Минванаби.
Уже одно то, что Мара была врагом Джингу, придавало ей немалый вес в глазах политиков, даже если она просто сумеет отвлечь на себя какую-то часть его сил. И, несмотря на покровительство Текумы, которым она заручилась, Мара знала, что кровная вражда не прекратится. Молодой вдове пока удалось только одно: она заставила самого непримиримого врага своей семьи действовать более осторожно. Какой-то срок можно было не опасаться неумелых предательских покушений. Конечно, следовало ожидать новых нападений; но с того дня, когда Кейок увел ее из храма, властительница Акомы в первый раз почувствовала, что выгадала время, и надо постараться использовать его наилучшим образом.
Сейчас ее ожидало множество неотложных дел, и Мара отпустила Люджана и его воинов. В сопровождении Кейока и Папевайо она вернулась в прохладу и уют своих покоев. В плане ее действий на следующий день первым значилось путешествие в Сулан-Ку. Если сообщение Аракаси было правильным, лазутчик Минванаби проживал в городской резиденции Бантокапи, и прежде всего следовало повидаться с Теани — наложницей покойного властителя Акомы.
***
Выбирая место для своего городского жилища, Бантокапи не пожелал поселиться в оживленном, людном квартале.Боковая улочка, где находился этот дом, была опрятной и тихой, удаленной от шумных торговых путей, но от нее было легко дойти до открытой арены, где проходили состязания борцов.
Мара вышла из паланкина. Под ногами тихо шелестели увядшие листья, которые постоянно опадали в сухое время года. Сопровождаемая свитой, включавшей в свой состав Папевайо и Аракаси, она вступила в широкий подъезд, колонны которого были вырезаны в виде воинов в боевом облачении. Незнакомый служитель открыл дверь.
Он низко поклонился:
— Добро пожаловать, властительница Акомы.
Мара ответила на приветствие едва заметным движением руки и вступила через порог в тень, слегка окрашенную алым цветом от солнечного луча, который просвечивал через оконные занавески. Аромат душистых специй наполнял воздух, смешиваясь с запахом мебельного воска и женских духов. Все четверо слуг, составлявших домашнюю челядь, опустились на колени и ожидали приказаний Мары, в то время как она любовалась прекрасными коврами, искусно инкрустированными подставками для оружия, сундуками, покрытыми лаком, и ларцами с узорами из драгоценных камней. Городской дом ее супруга оказался достаточно уютным гнездышком.
Но в стиле и убранстве всего дома явно угадывался вкус, который никоим образом не мог быть вкусом ее покойного супруга. Бантокапи ни за что не установил бы при входе мраморные статуи нимф; к тому же на расписных ширмах были изображены цветы и изящные птицы, а не излюбленные им сцены битв.
Мара подождала, пока Папевайо и Аракаси встанут по обе стороны от нее. Меч, который нес первый, служил не для показа, а на втором для отвода глаз красовался офицерский плюмаж: никто не должен был догадаться об истинном роде деятельности Аракаси. Впрочем, в конечном счете Маре не потребовалась помощь мастера тайного знания, чтобы распознать женщину, которая покорила сердце ее мужа… и сделала это потому, что была шпионкой Минванаби. Хотя Теани покорно склонилась в поклоне вместе с другими служанками, ошибки быть не могло: она и только она могла быть возлюбленной Бантокапи.
Внимательно рассмотрев ее черты, Мара поняла одержимость мужа. Куртизанка была настоящей красавицей с нежной кожей и пышными волосами, пряди которых отливали солнечно-золотым и красноватым оттенками, хотя Мара подозревала, что этот эффект был достигнут за счет искусства, а не природы. Даже несмотря на то, что красавица стояла на коленях, было видно, что легкий шелк ее одежды облегает зрелую, соблазнительную фигуру с безупречно очерченной высокой грудью, тонкой талией и округлыми бедрами.
В сравнении с ней тело Мары казалось мальчишеским, и пришлось признать, что, непонятно по каким причинам, это задело властительницу Акомы. За каждую минуту, проведенную Бантокапи за пределами поместья, его жена благодарила богов, однако сейчас поразительная красота женщины, которую он предпочел, вызвала у Мары раздражение. Вспомнился звучавший в храме голос, предупреждавший: «Остерегайся тщеславия и ложной гордости». Мара чуть не засмеялась. Да, ее тщеславие было ранено и гордость уязвлена. И тем не менее судьба явила ей милость таким странным и неожиданным способом.
Эту женщину подослал сюда Джингу, властитель Минванаби, ради успеха его плана — сокрушить Акому. Но вместо этого Теани ухитрилась только свести с ума Бантокапи и тем самым ускорить осуществление замыслов Мары. Конечной же целью этих замыслов было усиление дома Акомы и уничтожение Минванаби. Мара молча смаковала этот парадокс. Теани должна вернуться к своему хозяину, уверенная в том, что ее истинная роль осталась нераскрытой. Пусть Джингу думает, что эта женщина изгнана ревнивой женой.
На всякий случай Мара жестом приказала двум воинам встать на страже возле двери. Потом, шагнув вперед от своих телохранителей, но соблюдая при этом осторожность и находясь вне досягаемости удара ножом, она спросила коленопреклоненную куртизанку:
— Как твое имя?
— Теани, госпожа. — Женщина не поднимала взгляда.
Ее смирение показалось Маре притворным:
— Посмотри на меня!
Теани подняла голову, и Мара услышала легкое движение среди своих воинов.
Золотистое, формой напоминавшее сердечко, лицо куртизанки освещали прекрасные янтарные глаза. Ее черты были совершенными и сладкими, как мед в ульях рыжих пчел. Но помимо красоты Мара увидела нечто, способное привести в смущение. Эта женщина была опасна, от нее исходила угроза, как от любого игрока в Великую Игру. Однако властительница Акомы оставила при себе свои умозаключения.
— Каковы твои обязанности?
Все еще стоя на коленях, Теани ответила:
— Я состояла горничной при твоем муже. Хозяйка Акомы снова едва не рассмеялась, услышав эту бесстыдную ложь. Назваться горничной, когда на тебе надет наряд, куда более ценный, чем любое платье самой Мары, за исключением ее церемониального облачения, — это просто насмешка над разумом.
Мара сказала кратко:
— Верится с трудом.
Глаза Теани слегка сузились, но она промолчала. Тогда Мара поняла: на краткое мгновение наложница испугалась, не распознала ли Мара в ней лазутчицу? Чтобы не давать пищи для подозрении, Мара задала затем каждому из остальных слуг тот же вопрос:
— Каковы твои обязанности?
Слуги назвались кухаркой, садовником и второй горничной; впрочем, это уже было известно Маре от Джайкена. Она приказала всем троим отправиться в поместье и там попросить хадонру, чтобы он приставил их к делу. Они быстро удалились, обрадованные тем, что избежали участия в противостоянии любовницы и жены покойного господина.
Когда в комнате остались только Мара, Теани и воины, Мара сказала:
— Я думаю, в господском доме Акомы нам не понадобятся твои услуги.
Самообладание Теани оставалось восхитительно непоколебимым:
— Я чем-либо не угодила госпоже?
Мара с трудом удержалась от улыбки:
— Нет, напротив, в последние месяцы ты избавляла меня от множества страданий, мук и сожалений. Тем не менее я со своими простыми вкусами не столь отважна, как некоторые хозяйки знатнейших домов: мои влечения не распространяются на представительниц моего пола. — Она бросила взгляд на бледные кровоподтеки над ключицей Теани. — Как видно, ты разделяла пристрастие моего мужа… к грубым развлечениям. У меня в поместье твои таланты просто не найдут применения… если только ты не думаешь, что могла бы позаботиться о развлечении моих солдат.
Теани едва заметно вздрогнула. Ей удалось не разразиться гневным шипением, и Мара была вынуждена восхититься ее выдержкой. Оскорбление было глубоким: как куртизанка или наложница Теани занимала сравнительно высокую ступень в общественной иерархии цурани. Древняя цуранская культура не признавала серьезных различий между любовницей и женой вельможи.
Умри Мара раньше мужа, любая постоянная возлюбленная Бантокапи могла бы навсегда обосноваться в господском доме Акомы. А уж если бы Теани пережила и жену, и господина, то в глазах закона сожительница властителя обладала бы определенными правами и наследственными привилегиями. Женщина из Круга Зыбкой Жизни считалась как бы умелой мастерицей в ремесле или даже в искусстве наслаждения.
Но армейская шлюха относилась к самым низам общества. Повсюду — кроме военного лагеря — женщин, следовавших за имперским войском, чурались и презирали. Честь была им не по карману. Теани только что назвали — хотя и иносказательно — шлюхой, и если бы женщины были воинами, то Маре пришлось бы сейчас бороться за свою жизнь.
Куртизанка молча смотрела на Мару. А потом, собрав всю свою выдержку и приняв самый чистосердечный вид, она прижалась лбом к полу, так что ее красновато-золотистые волосы почти касались сандалий хозяйки.
— Госпожа моя, мне кажется, что ты обо мне неверно судишь. Я хорошо играю на разных музыкальных инструментах, и еще я владею искусством массажа и увлекательной беседы. Мне известны семь способов избавления тела от болей и страданий: надавливание, поглаживание, растирание, лечение травами, окуривание, иглоукалывание и вправление суставов. Могу наизусть читать целые главы из саг, а также танцевать.
Несомненно, эта женщина действительно обладала перечисленными ею навыками, хотя Бантокапи вряд ли пользовался столь разнообразными талантами своей наложницы. Возможно, он позволял сделать себе массаж или соглашался выслушать песню, прежде чем предаться плотским утехам. Но не стоило забывать, что Теани была шпионкой и, может быть, натренированной убийцей. Теперь, после смерти Бантокапи, она могла бы воспользоваться первым же благоприятным случаем, чтобы разом избавить своего хозяина Минванаби от Мары с Айяки и навсегда покончить с родом Акома.
Страх перед кознями Джингу заставил Мару обойтись с его ставленницей неожиданно резко. Не удостоив Теани даже столь незначительной любезностью — разрешением подняться с колен, — она сказала:
— Тебе не составит труда найти себе новую работу. Столь одаренная горничная с легкостью очарует какого-нибудь знатного властителя. В течение часа сюда прибудет посредник, чтобы закрыть дом для подготовки к продаже. Забирай все подарки, которые преподнес тебе мой муж, и уходи. Здесь не останется ничего, связанного с Акомой. — С презрением окинув взглядом пышные формы Теани, она добавила:
— И, конечно, к переезду нового владельца необходимо очистить дом от всяческих отбросов.
Мара повернулась и вышла, словно с этого момента прелестница, которой было недвусмысленно предложено убираться на все четыре стороны, перестала для нее существовать.
Только наблюдательный Аракаси успел заметить, как Теани на миг сбросила личину беспредельного повиновения. Неприкрытая ненависть исказила лицо молодой женщины, его прекрасные черты теперь выражали одну лишь жестокость — мрачную, изощренную и смертоносную. Этого мгновения хватило, чтобы Аракаси понял: все оскорбления, нанесенные ей властительницей Акомы, сохранятся в памяти Теани, и она будет мстить за каждое в отдельности.
Воспользовавшись властью, которую олицетворял в глазах окружающих его офицерский плюмаж, мастер тайного знания завладел инициативой и приказал двум воинам оставаться вблизи от дома и проследить за тем, чтобы приказы властительницы были немедленно исполнены. Затем, не дожидаясь, пока Теани обуздает свою ярость настолько, чтобы запомнить его лицо, он проворно проскользнул в дверь.
Оказавшись снаружи, он поспешил встать рядом с госпожой, и Мара спросила:
— Это она?
— Да, госпожа. Теани и есть та шпионка. Прежде чем появиться в городе, она была фавориткой властителя Минванаби и постоянно делила с ним постель. Почему именно ее выбрали для шпионажа за господином Бантокапи, пока неясно, но, должно быть, она сумела убедить своего хозяина в том, что сможет позаботиться о его интересах.
Шум ветра и шорох падающей листвы заглушали их беседу. Даже здесь, на тихой пустынной улочке, Аракаси по привычке соблюдал предельную осторожность. Помогая Маре усесться на подушки, он шепнул:
— Наш агент не смог разведать, чем занималась Теани до того, как появилась у Минванаби. — Аракаси метнул многозначительный взгляд в сторону дома. — Я буду спать гораздо спокойнее, когда моим людям удастся побольше разузнать о ней, ибо, по-моему, ты только что нажила себе врага, госпожа. Ведь я заметил выражение ее глаз, когда ты ушла. В них я прочел одно: жажду убийства.
Мара откинула голову на подушки, полузакрыв глаза. Худо ли, хорошо ли — с этим делом она покончила; для последующих шагов потребуется напряжение всех сил и полнейшая собранность.
— По обязанности меня убьют или по личным причинам — риск одинаков, — заключила она.
Подняв носилки, рабы тронулись в путь. Аракаси подстроился под их мерный шаг и двигался рядом с паланкином. Папевайо также выступал рядом, но с другой стороны. Слегка повысив голос, чтобы топот ног носильщиков не мешал Маре расслышать его слова, Аракаси проговорил:
— Вот в этом ты ошибаешься, госпожа. Кое-кому может изменить решимость, если убийство выполняется во имя долга, по обязанности. Но если на месть толкает ненависть, рожденная личным оскорблением, многие собственной жизни не пощадят, лишь бы их враг погиб с ними вместе.
Мара обожгла его гневным взглядом:
— По-твоему, я сваляла дурака?
Аракаси не смутился:
— Я бы предпочел, чтобы в будущем моя госпожа взвешивала слова более тщательно.
— Постараюсь. Если бы Кейок сейчас находился здесь, он бы, вероятно, принялся усердно скрести пальцем подбородок.
— Это у Папевайо такая привычка, — возразил явно озадаченный Аракаси.
Его хозяйка рассмеялась:
— Ты все правильно подметил. Когда-нибудь я объясню тебе, что означает этот жест. А теперь вернемся домой, старший офицер. Жара быстро нарастает, а впереди еще много дел.
Аракаси четко отсалютовал. Без тени смущения взяв на себя роль сотника (хотя всем присутствующим было известно, что с мечом он управляется не слишком-то ловко), он приказал охране занять места вокруг носилок, как полагалось в походном строю, для долгого перехода: властительница Акомы возвращалась в поместье.
***
Когда ранний вечер разбросал пурпурные тени на мостовой, через северные ворота Сулан-Ку пронесли другие носилки. Оказавшись на Имперском тракте, носильщики со значками своей гильдии повернули в сторону Священного Города. Они шли медленно, словно клиентка, укрывшаяся за занавесками, наняла их для обозрения окрестностей или для прогулки на свежем воздухе. Когда после двух часов пути она приказала остановиться для отдыха, носильщики собрались на обочине дороги неподалеку от носилок. Все они были вольными людьми, членами коммерческой гильдии носильщиков. Обычно их нанимали господа, которым требовалось совершить путешествие, а собственных рабов почему-либо в распоряжении не имелось.Получив разрешение на отдых часом раньше, чем было условлено, носильщики неторопливо поглощали легкую пищу, которую достали из сумок, подвешенных к поясам, и восхищенно перешептывались о женщине, нанявшей их для этого путешествия. Мало того, что она была потрясающе красива; она к тому же еще и щедро заплатила звонкой монетой за работу, которая (по крайней мере до сих пор) казалась им удивительно легкой.
И вдруг из общего потока идущих по дороге людей отделился торговец глиняной посудой. К длинному шесту, перекинутому через плечо торговца, были подвешены на ремнях разнообразные горшки, котелки и кувшины. Каждый его шаг приводил к тому, что горшки, раскачиваясь, ударялись друг о друга и производили немалый шум. Возле носилок он остановился — как видно, для того чтобы перевести дух. Его худое лицо с острыми чертами покраснело от быстрой ходьбы, а маленькие глаза двигались быстро и блестели, словно бусинки. Привлеченная бряканьем посуды, женщина за занавеской жестом подозвала его подойти поближе. Притворившись, что рассматривает один из горшков, она сказала:
— Рада, что ты еще не дошел до Сулан-Ку. Это бы усложнило наши дела.
Торговец отер лоб тонкой шелковой тканью.
— А что случилось?
Женщина скривила хорошенький рот и умышленно выронила из рук горшок, который с глухим стуком упал на дорогу.
— Именно то, что я и подозревала. Эта сука из Акомы не пожелала принять меня на службу в своем поместье. Очень глупо было со стороны Джингу надеяться, что она попадется в такую ловушку.
Мнимый горшечник досадливо вскрикнул и придирчиво осмотрел упавший горшок. Не обнаружив ни трещин, ни каких-либо иных изъянов, он немного повеселел.
— Властитель Минванаби в первую очередь прислушивается к своему собственному мнению.
Женщина провела пальцем с искусно раскрашенным ноготком вдоль линии изысканного орнамента, вьющегося по поверхности кувшина для ополаскивания рук.
— Я вернусь ко двору Джингу. Он, конечно, пожалеет, что сорвался его план
— заслать лазутчицу в дом Акомы, — но без меня он соскучился. — Ее губы сложились в мечтательную улыбку. — Я-то знаю, какие у меня есть средства, чтобы заставить его по мне тосковать. Ни одна из его девиц не владеет моим… искусством.
Горшечник угрюмо отозвался:
— А может, они, в отличие от тебя, Теани, не любят, когда им наставляют синяки?
— Ладно, хватит. — Куртизанка тряхнула меднокрасными волосами, и ее накидка распахнулась. Быстрый взгляд на то, что было под одеждой, заставил торговца усмехнуться при мысли о странном противоречии: как сочетается в этой женщине красота с неожиданной жестокостью! Усмешку собеседника Теани ошибочно приписала мужской похоти, и это ее позабавило. Затем она заговорила снова, как бы призывая его вернуться к делу:
— От Бантокапи господину Джингу никогда не было никакой пользы. На самом деле хозяйкой у них всегда была Мара, хотя ей хватало ума, чтобы скрывать это от своего повелителя… пока не стало слишком поздно. Итак, я возвращаюсь в дом Минванаби и обо всем, что сумею там узнать, буду уведомлять нашего подлинного господина. Так ему и доложи.
Торговец кивнул, потирая хорошо ухоженные, без намека на мозоли, пальцы о свой деревянный шест.
— Вот и прекрасно. Я таскал эти проклятые горшки с самого раннего утра — с тех пор, как сошел на берег с барки нашего господина, и весьма доволен, что скоро смогу от них избавиться.
Теани внимательно оглядела его, как будто находила нечто смешное в перенесенных им неудобствах.
— Оставь мне кувшин, — прошептала она. — Пусть носильщики думают, что у меня была причина для разговора с тобой.
Глазурь ярко сверкнула в лучах солнца, когда, отстегнув кувшин от шеста, торговец вручил его прекрасной покупательнице, иронически заметив:
— Горшком меньше — ноша легче.
— А почему ты пришел сюда сам?
Торговец поморщился: плечо, натертое шестом, зудело, а он даже не мог потянуться, чтобы почесать натруженное место.
— Не посмел никому довериться. Прошлой ночью, когда барка моего господина вышла из города, мы просто прошли несколько миль вверх по реке и бросили якорь. Он предполагал, что ты все еще находишься в городском доме, поэтому мне и пришлось так перерядиться. Никому из нас даже в голову не пришло, что госпожа Мара так проворно избавится от городских владений Банто. Ведь только вчера она покинула священную рощу.