Страница:
Барабаны забили с новой силой. Наконец Мара подняла алый стебель и, чувствуя себя одинокой более чем когда-либо, через широкий дверной проем повела процессию, чтобы отдать последние почести тени Папевайо. За Марой шли Джингу Минванаби и Имперский Стратег, далее следовали самые могущественные семьи Империи. В молчании шествовали люди, и казалось, что померк свет дня: тучи затянули небо. Мара ступала тяжело, ее ноги словно противились движению, но с каждым ударом барабана она все же делала еще один шаг. Минувшую ночь она в безопасности спала в покоях Имперского Стратега, но этот сон скорее напоминал беспамятство, порожденное огромной усталостью, и, проснувшись, она не почувствовала себя отдохнувшей.
Редкий в этих местах северный ветер принес с собой мелкий дождь и туман. Низко нависающие клочья тумана клубились над озером и казались серыми, как камни. После стольких жарких и сухих недель влажный воздух неприятно холодил тело, и Мара поежилась. Она возблагодарила богиню мудрости за то, что Накойя не настояла на участии в похоронах. По уговору с госпожой старая женщина сослалась на нездоровье из-за того, что ночью наглоталась дыма и натерпелась страху; зато сейчас она могла хотя бы на время отбросить страх и отдохнуть на спальной циновке в покоях Альмеко.
Мара вела процессию вниз по отлогому склону к озеру, благодарная уже за то, что теперь ей следует беспокоиться только за себя и ни за кого другого. Следующие за ней парами гости были раздражены и непредсказуемы, как запертые в клетку дикие звери. Никто из них не поверил в выдумку, будто бы какой-то слуга украл драгоценности у супруги властителя Минванаби. Никто не оказался настолько беспечным, чтобы не обратить внимания на такую странность: «украденное» добро оказалось в руках у Шимицу, тогда как тело вора стало добычей огня прежде, чем кто-либо успел к нему подобраться. Ни у кого не хватило дерзости высказать вслух предположение, что Джингу мог нарушить свою торжественную клятву о безопасности гостей. Однако зерна сомнения были посеяны, и отныне следовало иметь в виду, что не только Мара и ее свита могут оказаться жертвами подобного замысла. Ни один из присутствующих властителей не позволит себе расслабиться до окончания этого сборища, ибо кое-кто мог воспользоваться витавшей в воздухе неопределенностью и нанести удары своим врагам.
Зато Имперский Стратег, по-видимому, искренне забавлялся всем этим. Заговоры и поражения соперничающих кланов доставляли ему не меньше удовольствия, чем празднества в честь дня его рождения, тем более что намеченные на сегодня увеселения из-за похорон Папевайо откладывались на завтра. Пока внимание гостеприимного хозяина, властителя Минванаби, сосредоточено на Маре из Акомы, Альмеко мог быть уверен, что Джингу не готовится к переодеванию в белые с золотом одежды… по крайней мере на этой неделе.
Хотя большинство гостей в чинной процессии хранили подобающее случаю безмолвие, Альмеко нашептывал на ухо Джингу шутливые замечания. Это ставило властителя Минванаби — с точки зрения этикета — в весьма щекотливое положение. Как ему следовало держаться? Сохранять серьезность, приличествующую скорбному характеру церемонии, или уступить игривому настроению почетного гостя и улыбаться его шуткам? А ведь эти шутки, по всей вероятности, и преподносились именно для того, чтобы смутить властителя необходимостью такого выбора.
Но Маре — в отличие от Имперского Стратега — не доставляло никакого удовлетворения неудобное положение, в котором оказался Джингу. Впереди, за причалами, виднелся узкий песчаный мыс, и там возвышался погребальный костер для того, кто был командиром авангарда Акомы.
Он лежал в парадных доспехах, с мечом на груди. Руки, сложенные поверх клинка, были связаны в запястьях алым шнурком, означающим господство смерти над плотью. На некотором расстоянии от костра застыди в строю пятьдесят воинов из кортежа Акомы. Им позволили присутствовать на похоронах, чтобы почтить тень покинувшего их командира; кроме того, из их числа Маре надлежало выбрать преемника Папевайо — воина, который будет неотлучно находиться при ней как почетный страж до конца празднества в честь Имперского Стратега. Она едва не споткнулась. Мысль о том, что на месте Вайо может быть другой, причиняла невыносимую боль, но нельзя было поддаваться слабости. Следующий ее шаг был тверд, и выбор сделан. Плащ почетного стража должен надеть Аракаси: чтобы противостоять угрозе Минванаби, ей понадобятся любые сведения, которые он сможет собрать.
Мара шагнула к костру. Она опустила красный тростник, и гости расположились на ритуальной площадке, образовав круг, в котором были оставлены небольшие проходы с востока и запада. Ровные ряды воинов Акомы застыли в изголовье; меч у каждого был обращен вниз, в землю, символизируя смерть воина.
Бой барабанов прекратился, и в наступившей тишине Мара начала поминальную речь:
— Мы собрались для того, чтобы почтить память Папевайо, сына Папендайо, внука Келсаи. Пусть знают все, стоящие здесь, что звание командира авангарда Акомы он заслужил многими подвигами.
Мара передохнула и обратилась лицом к востоку, где в небольшом проходе стоял облаченный в белые одежды жрец Чококана. На нем были широкие браслеты, сплетенные из тайзовой соломки; его присутствие символизировало жизнь. Властительница Акомы поклонилась, воздавая дань почитания этому богу, а затем приступила к изложению достойных упоминания деяний Папевайо начиная с первого дня его клятвы у натами — священного камня Акомы. Во время этого перечисления жрец сбросил мантию и предстал нагим, если не считать священных символов его служения. Ритуальным танцем он выразил почтение к сильному и доблестному воину, который сейчас лежал на погребальном костре.
Перечень заслуг Папевайо был длинным. Задолго до того как этот список подошел к концу, Маре уже приходилось прилагать немалые усилия, чтобы не позволить скорби вырваться наружу. Говорить было трудно, она запиналась, но гости не проявляли ни беспокойства, ни скуки. Жизнь, смерть и завоевание славы — таковы были, согласно кодексу чести, основные слагаемые цуранского взгляда на мир. Дела и подвиги именно этого слуги Акомы производили внушительное впечатление. Соперничество, ненависть и даже кровавые междоусобицы не простирались за пределы, очерченные смертью, и все то время, пока длился ритуальный танец, властитель Минванаби и все знатные гости в молчании отдавали должное славе покойного.
Но никакая воинская доблесть не обеспечивает бессмертия. Наконец Мара дошла до ночи, когда клинок вора прервал этот блестящий жизненный путь. Жрец Чококана замер перед костром в земном поклоне, а властительница Акомы повернулась на запад, где в таком же небольшом проходе стоял жрец, облаченный в красное. Мара поклонилась посланцу Красного Бога, и жрец, посвятивший себя служению богу смерти, сбросил плащ.
На нем была маска в виде красного черепа, так как ни один смертный не должен знать лицо смерти, пока не наступит его час приветствовать Красного Бога Туракаму. Кожа жреца также была окрашена в алый цвет, а широкие браслеты сплетены из змеиной кожи. Снова властительница возвысила голос. И поскольку теперь жизнь Мары напрямую зависела от ее способности участвовать в Великой Игре, она заставила себя довести речь до конца и выполнила это с безупречным самообладанием. Звенящим голосом она описала смерть воина и с истинно цуранским пониманием законов театра и церемониала завершила этот хвалебный гимн в честь Папевайо.
Жрец бога смерти воплощал в движениях смерть воина, прославляя его смелость, славу и честь, которые сохранятся в памяти. Завершив пантомиму, он черным ножом разрезал алый шнурок, связывавший запястья Папевайо. Время плоти ушло, и следовало освободить от уз душу для ее перехода в царство смерти.
Мара проглотила комок в горле, но ее глаза оставались сухими, а взгляд твердым. От жреца Туракаму она приняла факел, который до этого горел у основания погребального костра. Молча подняла она факел к небу, вознося молитву Лашиме, богине Внутреннего Света. Теперь настало время назвать преемника Папевайо — человека, который примет на себя его обязанности, с тем чтобы душу умершего не тяготил долг перед смертными. В печали прошествовала Мара к изголовью костра и дрожащими пальцами прикрепила тростниковый стебель к шлему воина. Затем отстегнула офицерский плюмаж и обернулась к застывшим рядам солдат Акомы, замыкавшим кольцо с севера.
— Аракаси, — позвала она, и хотя это было произнесено почти шепотом, мастер тайного знания услышал свое имя.
Он вышел вперед и склонился в поклоне.
— Молю богов, чтобы мой выбор оказался мудрым, — тихо сказала Мара, передавая в его руки факел и плюмаж.
Аракаси выпрямился и пристально взглянул на нее темными загадочными глазами, а потом повернулся и громко выкрикнул имя своего товарища по оружию, Папевайо. Жрец Чококана снова вошел в круг, держа тростниковую клетку с белой птицей тирик, символом духовного возрождения. Языки пламени коснулись поленьев, уложенных под мускулистым телом Папевайо, и жрец ножом рассек тростниковые стенки клетки. Мара смотрела, и глаза ее затуманились, когда белая птица взмыла в небо и исчезла в пелене дождя.
Огонь шипел, дерево трещало и влажно чадило. Из уважения к покойному гости постояли еще некоторое время, а затем потянулись назад, к господскому дому. Мара осталась вместе со своими пятьюдесятью воинами и новым почетным стражем, ожидая, когда догорит костер и жрецы Чококана и Туракаму соберут пепел Папевайо. Пепел запечатают в урну и захоронят в Акоме, под стеной, окружающей Поляну Созерцания, — последняя из заслуженных им почестей. На время Мара осталась наедине с Аракаси, вдали от испытующих глаз гостей.
— Ты не привела с собой Накойю, — проговорил он, и его голос был едва слышен из-за треска костра. — Ты поступила мудро, госпожа.
Он точно выбрал слова, которые были нужны, чтобы вывести ее из горестного оцепенения. Мара сразу насторожилась и пытливо посмотрела на мастера тайного знания, стараясь определить, чем вызвана нота сарказма, которая послышалась в его тоне.
— Накойя осталась в доме; она больна. — Мара помолчала. Когда ответа не последовало, она добавила:
— Мы присоединимся к ней не позже чем через час. Как по-твоему, ты сможешь сделать так, чтобы мы остались в живых до вечера?
Остаток дня следовало посвятить размышлениям и воспоминаниям о Папевайо. Однако Мара понимала: как только гости покинут мыс с полыхающим погребальным костром, они снова займутся постоянными интригами Игры; а Аракаси, хотя и великий знаток своего дела, не очень-то хорошо умеет управляться с мечом. Он понял скрытый смысл сказанного и чуть заметно улыбнулся:
— Воистину мудро, госпожа.
И по его тону, в котором прозвучало облегчение, она поняла, чего он опасался. Он думал, что Мара намеревалась бежать от Минванаби сейчас, пока она была вместе со своими солдатами.
Ради успеха такого замысла Накойя согласилась бы остаться, она бы пожертвовала собой, лишь бы ввести в заблуждение Минванаби, лишь бы он не разгадал планов ее госпожи: вырваться на свободу и бежать домой. Снова Мара проглотила комок в горле, снова горе обожгло душу. Эта старая женщина без колебаний пошла бы на такую уловку, покинутая в доме врагов… гамбит, обеспечивающий продолжение рода Акомы.
— Достаточно того, что в жертву принесли Папевайо, — довольно резко сказала Мара, давая понять, что не допускала и мысли о побеге.
Мастер тайного знания коротко кивнул:
— Правильно. Тебе все равно не удалось бы остаться в живых. Минванаби окружил свои владения войсками как бы для защиты гостей. Но за вином и игрой в кости его солдаты говорят о том, что за границами этих владений стоят и другие отряды, изображая банды разбойников и грабителей, хотя их истинная цель — захватить властительницу Акомы.
Глаза Мары расширились от удивления:
— Откуда тебе это известно? Или ты позаимствовал у них оранжевую тунику и смешался с врагами?
Аракаси коротко засмеялся:
— Не совсем так, госпожа. У меня есть осведомители. — Он смотрел на свою хозяйку, изучая ее лицо, лишь слегка разрумянившееся от жара костра. Глаза, хотя и испуганные, выражали решимость. — Если мы остаемся и собираемся побороться с властителем Минванаби, то я хотел бы тебе кое-что сообщить.
В тоне Мары прозвучали нотки торжества.
— Мой верный Аракаси, я выбрала тебя, потому что верю: твоя ненависть к властителю Минванаби не уступает моей. Мы хорошо понимаем друг друга. Теперь скажи мне все, что тебе известно, если твои знания помогут мне посрамить человека, который погубил и мою семью, и воина, самого близкого моему сердцу.
Аракаси не задержался с ответом:
— В его домашнем окружении есть слабое звено: в гнезде прячется змея, о которой он не подозревает. Мне стало известно, что Теани — шпионка Анасати.
У Мары от неожиданности перехватило дыхание.
— Теани?!
Наконец до нее дошел смысл сказанного, и ей стало холодно не только от моросящего дождя. Ведь Накойя все время твердила: прекрасная куртизанка куда более опасна, чем предполагала властительница Акомы. Мара отмахивалась от предостережений советницы, и эта ошибка могла погубить все, что она стремилась осуществить. В круг приближенных властителя Минванаби затесалась женщина, которая не станет горевать, если за смерть Мары господину Джингу придется поплатиться собственной жизнью и честью.
В самом деле, Текума был бы вполне доволен таким исходом. Ведь он бы достиг сразу двух целей: отомстить самой Маре за смерть Бантокапи и избавиться от Минванаби — человека, который представлял наибольшую опасность для маленького Айяки.
Не теряя времени на самобичевание, Мара немедленно стала прикидывать в уме, каким образом можно использовать эти сведения.
— А еще что тебе известно о Теани?
— Эту новость я узнал совсем недавно. Донесение получено прошлой ночью. — Аракаси приподнял плюмаж и укрепил его на своем шлеме, для чего наклонил голову, и очень тихо произнес:
— Мне известно, что эта куртизанка одаривает своей благосклонностью одного из высших офицеров. Властитель Минванаби это подозревает, хотя доказательств у него нет. Женщин у Джингу много, но она его фаворитка. Он не может долго обходиться без… ее талантов.
Мара смотрела на погребальный костер; память вдруг вернула ее в хаос пламени и тьмы, когда не остывший еще труп Вайо лежал у ее ног во внутреннем дворе дома. Властителя Минванаби сопровождала Теани. Джингу долго разыгрывал удивление, но его наложницу явно поразило присутствие Мары. Джингу тогда перемолвился несколькими словами с Шимицу, который несомненно был палачом Вайо, а Теани смотрела на командира авангарда Минванаби с уничтожающим презрением. Но отвращение распутной женщины к бравому офицеру не могло показаться чем-то заслуживающим внимания в тот момент, когда Мара до глубины души была потрясена гибелью Папевайо. Теперь это воспоминание тем более приобретало особый смысл, потому что недовольство Теани, по-видимому, повергло Шимицу в уныние.
— Как звать любовника Теани? — спросила Мара.
Аракаси покачал головой:
— Не знаю, госпожа. Но как только мы окажемся в господском доме, я пошлю моего человека это узнать.
Пламя охватило тело Папевайо, и Мара отвернулась. Смотреть было слишком больно. Но беседа продолжалась.
— Держу пари на весь урожай нынешнего года, что это Шимицу.
Аракаси кивнул в знак согласия, а лицо выражало сочувствие и понимание, словно речь шла о доблести покойного.
— Не стану спорить, госпожа; наиболее вероятно, что это он.
Наконец загорелось и пропитанное маслом дерево под телом Папевайо, и взметнувшееся к небу пламя стало достаточно жарким для того, чтобы обратить в прах даже кости и кожаные доспехи. Когда костер остынет, останется только пепел.
— Вайо, — тихо проговорила Мара. — Ты будешь отомщен, так же как мои отец и брат.
Пока небеса изливались мелким холодным дождем, огонь уничтожал бренную оболочку того, кто при жизни был преданным другом и самым могучим воином из всех, кого она знала. Мара ждала, но уже не чувствовала холода: в голове зарождался новый замысел.
Властительница Акомы отмахнулась от услуг служанок и велела им вернуться к сундукам. Понимая состояние Накойи, она тем не менее считала, что не стоит спешить с переодеванием и наведением красоты. Сейчас она больше всего нуждалась в безопасности покоев Имперского Стратега.
Мара сохраняла молчание до тех пор, пока не распустила свои мокрые волосы. Затем кивнула Аракаси, который поставил урну с останками Папевайо рядом с дорожными сундуками и подошел ближе.
— Отправляйся и найди Десио, — распорядилась Мара. — Скажи ему, что нам понадобятся слуги: пусть они проводят нас и перенесут вещи в новые покои, которые властитель Минванаби счел возможным отвести для Акомы.
Аракаси поклонился. Судя по его виду, никто бы не подумал, что этот исправный солдат хоть на волос может отступить от полученных им приказаний. Удалился он молча, уверенный, что Мара и так поймет: он найдет Десио, но направится не самой короткой дорогой. Мастер тайного знания свяжется со своими людьми и, если повезет, вернется со сведениями о Теани, которые так нужны Маре.
Наблюдая за ним через слегка приоткрытую раздвижную дверь в своих новых апартаментах, Мара не. могла определить, имеются ли у Аракаси лазутчики в свите каждого из наиболее влиятельных властителей, или же артистические способности этого человека таковы, что дают ему возможность вовлекать в случайную беседу даже преданных своим хозяевам людей. Но как бы он ни добывал новости, дело свое он знал, и уже к закату солнца, когда он явился со вторым докладом, его информация о Теани была поразительно подробной.
— Ты была права, властительница. Шимицу — любовник Теани. Это точно.
С подноса, предложенного Накойей, Аракаси взял тайзовую лепешку и полоски копченого мяса нидры. Мара сочла за лучшее поужинать в своих покоях и предложила мастеру тайного знания разделить с ней трапезу.
Властительница Акомы с отсутствующим видом смотрела, как Аракаси раскладывал на лепешке мясные полоски. Ловко свернув лепешку в рулет, он принялся за еду, соблюдая при этом безупречные манеры.
— Более того, — продолжал Аракаси, зная, что Мара поймет смысл сказанного. — Командир авангарда безнадежно запутался в ее сетях. Она вертит им, как хочет, несмотря на то что его природное благородство и чувство долга этому противятся.
Тут рассказчик прервал свою трапезу.
— Прошлой ночью любовники ссорились, — сказал он и усмехнулся. — Слуга, зажигавший светильники, кое-что подслушал, счел разговор интересным и постарался снимать нагар с фитилей как можно дольше. Когда было упомянуто имя их хозяина, слуга побоялся продолжать беседу с моим агентом, но чем бы ни закончилась ссора, после этого Теани вела себя как злющая ведьма. Чтобы снова завоевать ее расположение, Шимицу, скорее всего, готов на все.
— На все? — Мара кивнула Накойе, которая подала ей влажное полотенце, чтобы обтереть лицо и руки. — Тут есть над чем подумать, правда?
Пока Аракаси подкреплялся, Мара размышляла. Шимицу предательски убил Вайо; Теани, если ее принудить, может добиться от любовника признания, что он совершил это убийство по приказу своего господина. Будучи шпионкой Анасати, Теани не была по-настоящему преданной Джингу. В этом доме только она одна не пошла бы на смерть, чтобы защитить честь Минванаби. Наконец Мара приняла решение.
— Я хочу, чтобы ты отправил Теани послание. Это можно сделать секретно?
Теперь аппетит пропал и у Аракаси:
— Если бы мне было позволено догадаться, что ты задумала, госпожа, то я сказал бы: это рискованно; нет, это чрезвычайно опасно. По моему разумению, нельзя полагаться на то, что эта блудница будет отстаивать интересы своего настоящего хозяина, властителя Анасати. Раньше ей случалось предавать своих хозяев; и у меня есть подозрения, что одного из них она убила.
Мара тоже задумалась над прошлым Теани, забитой уличной проститутки, полюбившей свою профессию и обладающей извращенным честолюбием. В прошлом эта женщина предавала своих любовников и друзей и даже убивала кое-кого из тех, кто побывал в ее постели. Вначале это делалось просто для того, чтобы выжить, но затем продолжалось из алчности и жажды власти. И хотя Мара разделяла мнение Аракаси, что на преданность Теани никто полагаться не может, сейчас это не имело значения.
— Аракаси, если ты придумаешь что-либо получше, то я с радостью приму твой план.
Ее собеседник жестом показал, что такого плана у него нет, а по его глазам она поняла, что он одобряет ее намерения.
— Прекрасно, подай мне пергамент и перо и, когда стемнеет, отправь мою записку этой женщине.
Поклонившись, Аракаси выполнил распоряжение. Он восхищался смелостью замысла Мары, но острый глаз разведчика приметил также и легкую дрожь ее руки, писавшей записку. Записку, с которой начнется попытка претворения в жизнь задуманного ею возмездия вероломному властителю Минванаби.
— Напрасно ты вызвала меня в такое время, — бросил он, но тут же пожалел о сказанном и попытался оправдаться:
— Ты же знаешь, я не могу пренебрегать своими обязанностями тебе в угоду. К тому же через час мне заступать в караул.
Хладнокровная, уверенная в своих силах, Теани была так хороша, что у него перехватило дыхание. Она знала, что ее забранные лентой волосы, в которых выделялись отдельные золотистые пряди, способны свести его с ума. А контуры грудей, видневшихся под тонкой тканью, довершали дело: служебные обязанности и воинский долг скоро покажутся ему чем-то смутным и далеким.
— Тогда отправляйся в свой караул, солдат, — сказала она.
Шимицу опустил глаза; на лбу у него блестел пот. Если уйти сейчас, то его мысли все равно будут далеки от его поста у дверей господина и властитель Минванаби с таким же успехом может обойтись и совсем без стражи. Попав в ловушку между честью и горячей, нестерпимой жаждой любви, офицер произнес:
— Уж если я здесь, скажи, зачем звала меня.
Теани опустилась на пол, как будто ее внезапно покинули силы и уверенность. На своего любовника она бросила взгляд испуганной девушки и потянулась к нему, словно ища защиты; при этом ее одежда распахнулась, и его взору представилось ровно столько ее прелестей, сколько она хотела показать.
— Шимицу, мне не к кому больше обратиться. Мара хочет моей смерти.
Она выглядела такой беззащитной и ранимой, что его сердце готово было разорваться. Рука Шимииу невольно потянулась к мечу. Как всегда, ее красота оказалась сильнее, чем долг, честь и тихий голос рассудка, который подсказывал, что ее слова могут оказаться ложью.
— Откуда тебе это известно, любовь моя?
Как бы борясь с отчаянием, Теани опустила ресницы. Шимицу снял шлем и быстро положил его на столик, а затем склонился над Теани. Обняв ее за плечи, он проговорил в надушенные волосы:
— Скажи мне.
Теани вздрогнула. Она как бы растворялась в его мощи, словно одно лишь прикосновение его рук отгоняло страх.
— Мара прислала мне записку, — с трогательным усилием произнесла красавица. — Она утверждает, что ее муж завещал мне какие-то драгоценности. Чтобы не привлекать внимание нашего господина к моим былым неблагоразумным поступкам — так она пишет, — я должна явиться к ней за этими драгоценностями сегодня же ночью, когда все заснут. Но мне-то известно, что Бантокапи не оставил мне никаких подарков. В ту ночь, когда он прощался со мной в Сулан-Ку, он уже знал, что должен вернуться в Акому и умереть. И перед тем как уйти навсегда, он сделал для моего благополучия все, что мог.
Редкий в этих местах северный ветер принес с собой мелкий дождь и туман. Низко нависающие клочья тумана клубились над озером и казались серыми, как камни. После стольких жарких и сухих недель влажный воздух неприятно холодил тело, и Мара поежилась. Она возблагодарила богиню мудрости за то, что Накойя не настояла на участии в похоронах. По уговору с госпожой старая женщина сослалась на нездоровье из-за того, что ночью наглоталась дыма и натерпелась страху; зато сейчас она могла хотя бы на время отбросить страх и отдохнуть на спальной циновке в покоях Альмеко.
Мара вела процессию вниз по отлогому склону к озеру, благодарная уже за то, что теперь ей следует беспокоиться только за себя и ни за кого другого. Следующие за ней парами гости были раздражены и непредсказуемы, как запертые в клетку дикие звери. Никто из них не поверил в выдумку, будто бы какой-то слуга украл драгоценности у супруги властителя Минванаби. Никто не оказался настолько беспечным, чтобы не обратить внимания на такую странность: «украденное» добро оказалось в руках у Шимицу, тогда как тело вора стало добычей огня прежде, чем кто-либо успел к нему подобраться. Ни у кого не хватило дерзости высказать вслух предположение, что Джингу мог нарушить свою торжественную клятву о безопасности гостей. Однако зерна сомнения были посеяны, и отныне следовало иметь в виду, что не только Мара и ее свита могут оказаться жертвами подобного замысла. Ни один из присутствующих властителей не позволит себе расслабиться до окончания этого сборища, ибо кое-кто мог воспользоваться витавшей в воздухе неопределенностью и нанести удары своим врагам.
Зато Имперский Стратег, по-видимому, искренне забавлялся всем этим. Заговоры и поражения соперничающих кланов доставляли ему не меньше удовольствия, чем празднества в честь дня его рождения, тем более что намеченные на сегодня увеселения из-за похорон Папевайо откладывались на завтра. Пока внимание гостеприимного хозяина, властителя Минванаби, сосредоточено на Маре из Акомы, Альмеко мог быть уверен, что Джингу не готовится к переодеванию в белые с золотом одежды… по крайней мере на этой неделе.
Хотя большинство гостей в чинной процессии хранили подобающее случаю безмолвие, Альмеко нашептывал на ухо Джингу шутливые замечания. Это ставило властителя Минванаби — с точки зрения этикета — в весьма щекотливое положение. Как ему следовало держаться? Сохранять серьезность, приличествующую скорбному характеру церемонии, или уступить игривому настроению почетного гостя и улыбаться его шуткам? А ведь эти шутки, по всей вероятности, и преподносились именно для того, чтобы смутить властителя необходимостью такого выбора.
Но Маре — в отличие от Имперского Стратега — не доставляло никакого удовлетворения неудобное положение, в котором оказался Джингу. Впереди, за причалами, виднелся узкий песчаный мыс, и там возвышался погребальный костер для того, кто был командиром авангарда Акомы.
Он лежал в парадных доспехах, с мечом на груди. Руки, сложенные поверх клинка, были связаны в запястьях алым шнурком, означающим господство смерти над плотью. На некотором расстоянии от костра застыди в строю пятьдесят воинов из кортежа Акомы. Им позволили присутствовать на похоронах, чтобы почтить тень покинувшего их командира; кроме того, из их числа Маре надлежало выбрать преемника Папевайо — воина, который будет неотлучно находиться при ней как почетный страж до конца празднества в честь Имперского Стратега. Она едва не споткнулась. Мысль о том, что на месте Вайо может быть другой, причиняла невыносимую боль, но нельзя было поддаваться слабости. Следующий ее шаг был тверд, и выбор сделан. Плащ почетного стража должен надеть Аракаси: чтобы противостоять угрозе Минванаби, ей понадобятся любые сведения, которые он сможет собрать.
Мара шагнула к костру. Она опустила красный тростник, и гости расположились на ритуальной площадке, образовав круг, в котором были оставлены небольшие проходы с востока и запада. Ровные ряды воинов Акомы застыли в изголовье; меч у каждого был обращен вниз, в землю, символизируя смерть воина.
Бой барабанов прекратился, и в наступившей тишине Мара начала поминальную речь:
— Мы собрались для того, чтобы почтить память Папевайо, сына Папендайо, внука Келсаи. Пусть знают все, стоящие здесь, что звание командира авангарда Акомы он заслужил многими подвигами.
Мара передохнула и обратилась лицом к востоку, где в небольшом проходе стоял облаченный в белые одежды жрец Чококана. На нем были широкие браслеты, сплетенные из тайзовой соломки; его присутствие символизировало жизнь. Властительница Акомы поклонилась, воздавая дань почитания этому богу, а затем приступила к изложению достойных упоминания деяний Папевайо начиная с первого дня его клятвы у натами — священного камня Акомы. Во время этого перечисления жрец сбросил мантию и предстал нагим, если не считать священных символов его служения. Ритуальным танцем он выразил почтение к сильному и доблестному воину, который сейчас лежал на погребальном костре.
Перечень заслуг Папевайо был длинным. Задолго до того как этот список подошел к концу, Маре уже приходилось прилагать немалые усилия, чтобы не позволить скорби вырваться наружу. Говорить было трудно, она запиналась, но гости не проявляли ни беспокойства, ни скуки. Жизнь, смерть и завоевание славы — таковы были, согласно кодексу чести, основные слагаемые цуранского взгляда на мир. Дела и подвиги именно этого слуги Акомы производили внушительное впечатление. Соперничество, ненависть и даже кровавые междоусобицы не простирались за пределы, очерченные смертью, и все то время, пока длился ритуальный танец, властитель Минванаби и все знатные гости в молчании отдавали должное славе покойного.
Но никакая воинская доблесть не обеспечивает бессмертия. Наконец Мара дошла до ночи, когда клинок вора прервал этот блестящий жизненный путь. Жрец Чококана замер перед костром в земном поклоне, а властительница Акомы повернулась на запад, где в таком же небольшом проходе стоял жрец, облаченный в красное. Мара поклонилась посланцу Красного Бога, и жрец, посвятивший себя служению богу смерти, сбросил плащ.
На нем была маска в виде красного черепа, так как ни один смертный не должен знать лицо смерти, пока не наступит его час приветствовать Красного Бога Туракаму. Кожа жреца также была окрашена в алый цвет, а широкие браслеты сплетены из змеиной кожи. Снова властительница возвысила голос. И поскольку теперь жизнь Мары напрямую зависела от ее способности участвовать в Великой Игре, она заставила себя довести речь до конца и выполнила это с безупречным самообладанием. Звенящим голосом она описала смерть воина и с истинно цуранским пониманием законов театра и церемониала завершила этот хвалебный гимн в честь Папевайо.
Жрец бога смерти воплощал в движениях смерть воина, прославляя его смелость, славу и честь, которые сохранятся в памяти. Завершив пантомиму, он черным ножом разрезал алый шнурок, связывавший запястья Папевайо. Время плоти ушло, и следовало освободить от уз душу для ее перехода в царство смерти.
Мара проглотила комок в горле, но ее глаза оставались сухими, а взгляд твердым. От жреца Туракаму она приняла факел, который до этого горел у основания погребального костра. Молча подняла она факел к небу, вознося молитву Лашиме, богине Внутреннего Света. Теперь настало время назвать преемника Папевайо — человека, который примет на себя его обязанности, с тем чтобы душу умершего не тяготил долг перед смертными. В печали прошествовала Мара к изголовью костра и дрожащими пальцами прикрепила тростниковый стебель к шлему воина. Затем отстегнула офицерский плюмаж и обернулась к застывшим рядам солдат Акомы, замыкавшим кольцо с севера.
— Аракаси, — позвала она, и хотя это было произнесено почти шепотом, мастер тайного знания услышал свое имя.
Он вышел вперед и склонился в поклоне.
— Молю богов, чтобы мой выбор оказался мудрым, — тихо сказала Мара, передавая в его руки факел и плюмаж.
Аракаси выпрямился и пристально взглянул на нее темными загадочными глазами, а потом повернулся и громко выкрикнул имя своего товарища по оружию, Папевайо. Жрец Чококана снова вошел в круг, держа тростниковую клетку с белой птицей тирик, символом духовного возрождения. Языки пламени коснулись поленьев, уложенных под мускулистым телом Папевайо, и жрец ножом рассек тростниковые стенки клетки. Мара смотрела, и глаза ее затуманились, когда белая птица взмыла в небо и исчезла в пелене дождя.
Огонь шипел, дерево трещало и влажно чадило. Из уважения к покойному гости постояли еще некоторое время, а затем потянулись назад, к господскому дому. Мара осталась вместе со своими пятьюдесятью воинами и новым почетным стражем, ожидая, когда догорит костер и жрецы Чококана и Туракаму соберут пепел Папевайо. Пепел запечатают в урну и захоронят в Акоме, под стеной, окружающей Поляну Созерцания, — последняя из заслуженных им почестей. На время Мара осталась наедине с Аракаси, вдали от испытующих глаз гостей.
— Ты не привела с собой Накойю, — проговорил он, и его голос был едва слышен из-за треска костра. — Ты поступила мудро, госпожа.
Он точно выбрал слова, которые были нужны, чтобы вывести ее из горестного оцепенения. Мара сразу насторожилась и пытливо посмотрела на мастера тайного знания, стараясь определить, чем вызвана нота сарказма, которая послышалась в его тоне.
— Накойя осталась в доме; она больна. — Мара помолчала. Когда ответа не последовало, она добавила:
— Мы присоединимся к ней не позже чем через час. Как по-твоему, ты сможешь сделать так, чтобы мы остались в живых до вечера?
Остаток дня следовало посвятить размышлениям и воспоминаниям о Папевайо. Однако Мара понимала: как только гости покинут мыс с полыхающим погребальным костром, они снова займутся постоянными интригами Игры; а Аракаси, хотя и великий знаток своего дела, не очень-то хорошо умеет управляться с мечом. Он понял скрытый смысл сказанного и чуть заметно улыбнулся:
— Воистину мудро, госпожа.
И по его тону, в котором прозвучало облегчение, она поняла, чего он опасался. Он думал, что Мара намеревалась бежать от Минванаби сейчас, пока она была вместе со своими солдатами.
Ради успеха такого замысла Накойя согласилась бы остаться, она бы пожертвовала собой, лишь бы ввести в заблуждение Минванаби, лишь бы он не разгадал планов ее госпожи: вырваться на свободу и бежать домой. Снова Мара проглотила комок в горле, снова горе обожгло душу. Эта старая женщина без колебаний пошла бы на такую уловку, покинутая в доме врагов… гамбит, обеспечивающий продолжение рода Акомы.
— Достаточно того, что в жертву принесли Папевайо, — довольно резко сказала Мара, давая понять, что не допускала и мысли о побеге.
Мастер тайного знания коротко кивнул:
— Правильно. Тебе все равно не удалось бы остаться в живых. Минванаби окружил свои владения войсками как бы для защиты гостей. Но за вином и игрой в кости его солдаты говорят о том, что за границами этих владений стоят и другие отряды, изображая банды разбойников и грабителей, хотя их истинная цель — захватить властительницу Акомы.
Глаза Мары расширились от удивления:
— Откуда тебе это известно? Или ты позаимствовал у них оранжевую тунику и смешался с врагами?
Аракаси коротко засмеялся:
— Не совсем так, госпожа. У меня есть осведомители. — Он смотрел на свою хозяйку, изучая ее лицо, лишь слегка разрумянившееся от жара костра. Глаза, хотя и испуганные, выражали решимость. — Если мы остаемся и собираемся побороться с властителем Минванаби, то я хотел бы тебе кое-что сообщить.
В тоне Мары прозвучали нотки торжества.
— Мой верный Аракаси, я выбрала тебя, потому что верю: твоя ненависть к властителю Минванаби не уступает моей. Мы хорошо понимаем друг друга. Теперь скажи мне все, что тебе известно, если твои знания помогут мне посрамить человека, который погубил и мою семью, и воина, самого близкого моему сердцу.
Аракаси не задержался с ответом:
— В его домашнем окружении есть слабое звено: в гнезде прячется змея, о которой он не подозревает. Мне стало известно, что Теани — шпионка Анасати.
У Мары от неожиданности перехватило дыхание.
— Теани?!
Наконец до нее дошел смысл сказанного, и ей стало холодно не только от моросящего дождя. Ведь Накойя все время твердила: прекрасная куртизанка куда более опасна, чем предполагала властительница Акомы. Мара отмахивалась от предостережений советницы, и эта ошибка могла погубить все, что она стремилась осуществить. В круг приближенных властителя Минванаби затесалась женщина, которая не станет горевать, если за смерть Мары господину Джингу придется поплатиться собственной жизнью и честью.
В самом деле, Текума был бы вполне доволен таким исходом. Ведь он бы достиг сразу двух целей: отомстить самой Маре за смерть Бантокапи и избавиться от Минванаби — человека, который представлял наибольшую опасность для маленького Айяки.
Не теряя времени на самобичевание, Мара немедленно стала прикидывать в уме, каким образом можно использовать эти сведения.
— А еще что тебе известно о Теани?
— Эту новость я узнал совсем недавно. Донесение получено прошлой ночью. — Аракаси приподнял плюмаж и укрепил его на своем шлеме, для чего наклонил голову, и очень тихо произнес:
— Мне известно, что эта куртизанка одаривает своей благосклонностью одного из высших офицеров. Властитель Минванаби это подозревает, хотя доказательств у него нет. Женщин у Джингу много, но она его фаворитка. Он не может долго обходиться без… ее талантов.
Мара смотрела на погребальный костер; память вдруг вернула ее в хаос пламени и тьмы, когда не остывший еще труп Вайо лежал у ее ног во внутреннем дворе дома. Властителя Минванаби сопровождала Теани. Джингу долго разыгрывал удивление, но его наложницу явно поразило присутствие Мары. Джингу тогда перемолвился несколькими словами с Шимицу, который несомненно был палачом Вайо, а Теани смотрела на командира авангарда Минванаби с уничтожающим презрением. Но отвращение распутной женщины к бравому офицеру не могло показаться чем-то заслуживающим внимания в тот момент, когда Мара до глубины души была потрясена гибелью Папевайо. Теперь это воспоминание тем более приобретало особый смысл, потому что недовольство Теани, по-видимому, повергло Шимицу в уныние.
— Как звать любовника Теани? — спросила Мара.
Аракаси покачал головой:
— Не знаю, госпожа. Но как только мы окажемся в господском доме, я пошлю моего человека это узнать.
Пламя охватило тело Папевайо, и Мара отвернулась. Смотреть было слишком больно. Но беседа продолжалась.
— Держу пари на весь урожай нынешнего года, что это Шимицу.
Аракаси кивнул в знак согласия, а лицо выражало сочувствие и понимание, словно речь шла о доблести покойного.
— Не стану спорить, госпожа; наиболее вероятно, что это он.
Наконец загорелось и пропитанное маслом дерево под телом Папевайо, и взметнувшееся к небу пламя стало достаточно жарким для того, чтобы обратить в прах даже кости и кожаные доспехи. Когда костер остынет, останется только пепел.
— Вайо, — тихо проговорила Мара. — Ты будешь отомщен, так же как мои отец и брат.
Пока небеса изливались мелким холодным дождем, огонь уничтожал бренную оболочку того, кто при жизни был преданным другом и самым могучим воином из всех, кого она знала. Мара ждала, но уже не чувствовала холода: в голове зарождался новый замысел.
***
После похорон Мара вернулась в покои Имперского Стратега, промокшая до костей. С ее почетного стража на натертый воском деревянный пол тоже стекали капли. Они обнаружили, что Накойя уже поднялась со своей циновки. Старая женщина приказала двум служанкам прекратить возню вокруг сундуков и немедленно позаботиться о госпоже.Властительница Акомы отмахнулась от услуг служанок и велела им вернуться к сундукам. Понимая состояние Накойи, она тем не менее считала, что не стоит спешить с переодеванием и наведением красоты. Сейчас она больше всего нуждалась в безопасности покоев Имперского Стратега.
Мара сохраняла молчание до тех пор, пока не распустила свои мокрые волосы. Затем кивнула Аракаси, который поставил урну с останками Папевайо рядом с дорожными сундуками и подошел ближе.
— Отправляйся и найди Десио, — распорядилась Мара. — Скажи ему, что нам понадобятся слуги: пусть они проводят нас и перенесут вещи в новые покои, которые властитель Минванаби счел возможным отвести для Акомы.
Аракаси поклонился. Судя по его виду, никто бы не подумал, что этот исправный солдат хоть на волос может отступить от полученных им приказаний. Удалился он молча, уверенный, что Мара и так поймет: он найдет Десио, но направится не самой короткой дорогой. Мастер тайного знания свяжется со своими людьми и, если повезет, вернется со сведениями о Теани, которые так нужны Маре.
***
К закату небо прояснилось, дождь прекратился, и гости властителя Минванаби стали проявлять признаки беспокойства; бездействие начинало угнетать. Некоторые собирались во внутренних двориках, чтобы занять время мо-джого, азартной карточной игрой; другие в это время устраивали потешные схватки между наиболее искусными борцами из своей охраны, заключая при этом пари на большие суммы. Было понятно, что из-за недавней смерти Папевайо Мара в этом не участвовала; присутствие властителей, развлекающихся кто во что горазд, и суета множества снующих слуг, среди которых так легко было затеряться, создавали Аракаси превосходные условия для сбора нужных ему сведений.Наблюдая за ним через слегка приоткрытую раздвижную дверь в своих новых апартаментах, Мара не. могла определить, имеются ли у Аракаси лазутчики в свите каждого из наиболее влиятельных властителей, или же артистические способности этого человека таковы, что дают ему возможность вовлекать в случайную беседу даже преданных своим хозяевам людей. Но как бы он ни добывал новости, дело свое он знал, и уже к закату солнца, когда он явился со вторым докладом, его информация о Теани была поразительно подробной.
— Ты была права, властительница. Шимицу — любовник Теани. Это точно.
С подноса, предложенного Накойей, Аракаси взял тайзовую лепешку и полоски копченого мяса нидры. Мара сочла за лучшее поужинать в своих покоях и предложила мастеру тайного знания разделить с ней трапезу.
Властительница Акомы с отсутствующим видом смотрела, как Аракаси раскладывал на лепешке мясные полоски. Ловко свернув лепешку в рулет, он принялся за еду, соблюдая при этом безупречные манеры.
— Более того, — продолжал Аракаси, зная, что Мара поймет смысл сказанного. — Командир авангарда безнадежно запутался в ее сетях. Она вертит им, как хочет, несмотря на то что его природное благородство и чувство долга этому противятся.
Тут рассказчик прервал свою трапезу.
— Прошлой ночью любовники ссорились, — сказал он и усмехнулся. — Слуга, зажигавший светильники, кое-что подслушал, счел разговор интересным и постарался снимать нагар с фитилей как можно дольше. Когда было упомянуто имя их хозяина, слуга побоялся продолжать беседу с моим агентом, но чем бы ни закончилась ссора, после этого Теани вела себя как злющая ведьма. Чтобы снова завоевать ее расположение, Шимицу, скорее всего, готов на все.
— На все? — Мара кивнула Накойе, которая подала ей влажное полотенце, чтобы обтереть лицо и руки. — Тут есть над чем подумать, правда?
Пока Аракаси подкреплялся, Мара размышляла. Шимицу предательски убил Вайо; Теани, если ее принудить, может добиться от любовника признания, что он совершил это убийство по приказу своего господина. Будучи шпионкой Анасати, Теани не была по-настоящему преданной Джингу. В этом доме только она одна не пошла бы на смерть, чтобы защитить честь Минванаби. Наконец Мара приняла решение.
— Я хочу, чтобы ты отправил Теани послание. Это можно сделать секретно?
Теперь аппетит пропал и у Аракаси:
— Если бы мне было позволено догадаться, что ты задумала, госпожа, то я сказал бы: это рискованно; нет, это чрезвычайно опасно. По моему разумению, нельзя полагаться на то, что эта блудница будет отстаивать интересы своего настоящего хозяина, властителя Анасати. Раньше ей случалось предавать своих хозяев; и у меня есть подозрения, что одного из них она убила.
Мара тоже задумалась над прошлым Теани, забитой уличной проститутки, полюбившей свою профессию и обладающей извращенным честолюбием. В прошлом эта женщина предавала своих любовников и друзей и даже убивала кое-кого из тех, кто побывал в ее постели. Вначале это делалось просто для того, чтобы выжить, но затем продолжалось из алчности и жажды власти. И хотя Мара разделяла мнение Аракаси, что на преданность Теани никто полагаться не может, сейчас это не имело значения.
— Аракаси, если ты придумаешь что-либо получше, то я с радостью приму твой план.
Ее собеседник жестом показал, что такого плана у него нет, а по его глазам она поняла, что он одобряет ее намерения.
— Прекрасно, подай мне пергамент и перо и, когда стемнеет, отправь мою записку этой женщине.
Поклонившись, Аракаси выполнил распоряжение. Он восхищался смелостью замысла Мары, но острый глаз разведчика приметил также и легкую дрожь ее руки, писавшей записку. Записку, с которой начнется попытка претворения в жизнь задуманного ею возмездия вероломному властителю Минванаби.
***
Теани расхаживала по комнате из конца в конец. Она шагала стремительно, и ветерок от развевающихся одежд заставлял трепетать пламя светильников и касался щеки Шимицу.— Напрасно ты вызвала меня в такое время, — бросил он, но тут же пожалел о сказанном и попытался оправдаться:
— Ты же знаешь, я не могу пренебрегать своими обязанностями тебе в угоду. К тому же через час мне заступать в караул.
Хладнокровная, уверенная в своих силах, Теани была так хороша, что у него перехватило дыхание. Она знала, что ее забранные лентой волосы, в которых выделялись отдельные золотистые пряди, способны свести его с ума. А контуры грудей, видневшихся под тонкой тканью, довершали дело: служебные обязанности и воинский долг скоро покажутся ему чем-то смутным и далеким.
— Тогда отправляйся в свой караул, солдат, — сказала она.
Шимицу опустил глаза; на лбу у него блестел пот. Если уйти сейчас, то его мысли все равно будут далеки от его поста у дверей господина и властитель Минванаби с таким же успехом может обойтись и совсем без стражи. Попав в ловушку между честью и горячей, нестерпимой жаждой любви, офицер произнес:
— Уж если я здесь, скажи, зачем звала меня.
Теани опустилась на пол, как будто ее внезапно покинули силы и уверенность. На своего любовника она бросила взгляд испуганной девушки и потянулась к нему, словно ища защиты; при этом ее одежда распахнулась, и его взору представилось ровно столько ее прелестей, сколько она хотела показать.
— Шимицу, мне не к кому больше обратиться. Мара хочет моей смерти.
Она выглядела такой беззащитной и ранимой, что его сердце готово было разорваться. Рука Шимииу невольно потянулась к мечу. Как всегда, ее красота оказалась сильнее, чем долг, честь и тихий голос рассудка, который подсказывал, что ее слова могут оказаться ложью.
— Откуда тебе это известно, любовь моя?
Как бы борясь с отчаянием, Теани опустила ресницы. Шимицу снял шлем и быстро положил его на столик, а затем склонился над Теани. Обняв ее за плечи, он проговорил в надушенные волосы:
— Скажи мне.
Теани вздрогнула. Она как бы растворялась в его мощи, словно одно лишь прикосновение его рук отгоняло страх.
— Мара прислала мне записку, — с трогательным усилием произнесла красавица. — Она утверждает, что ее муж завещал мне какие-то драгоценности. Чтобы не привлекать внимание нашего господина к моим былым неблагоразумным поступкам — так она пишет, — я должна явиться к ней за этими драгоценностями сегодня же ночью, когда все заснут. Но мне-то известно, что Бантокапи не оставил мне никаких подарков. В ту ночь, когда он прощался со мной в Сулан-Ку, он уже знал, что должен вернуться в Акому и умереть. И перед тем как уйти навсегда, он сделал для моего благополучия все, что мог.