Страница:
– Валяйте, – согласился он, придав лицу приличествующее случаю серьезное выражение.
Пруденс метнула в него подозрительный взгляд. Она не видела его глаз за толстыми стеклами очков, но подергивание уголков его губ говорило само за себя.
– Сначала поговорим о возрасте, – предложила она. – Есть у вас предпочтения на этот счет?
Он сжал губы.
– Я бы не сказал.
– Но какие-нибудь пожелания имеются? – воскликнула Пруденс. – Для вас предпочтительнее совсем молоденькая женщина, впервые появившаяся в свете, или дама более зрелого возраста?
Гидеон в это время как раз обгонял телегу. Возница чертыхнулся и махнул на них кнутом, потому что испуганная автомобилем лошадь шарахнулась, а машина рванулась вперед и исчезла в облаке пыли.
– Скоро люди привыкнут к автомобилю, – заметил Гидеон. – Он станет единственным средством передвижения.
– В таком случае придется что-то делать с дорогами, – отозвалась Пруденс, потому что в этот момент машина подпрыгнула, угодив в выбоину. – Наши дороги не годятся для езды с такой скоростью.
– Королевский клуб автомобилистов лоббирует в парламенте внесение билля об усовершенствовании дорог. Вас сильно тряхнуло?
– Скажу откровенно, мне не очень удобно, – призналась она. – Но прошу вас, пусть вопрос о моем комфорте в следующие три часа не оказывает влияния на ваши планы.
– Все не так уж скверно, – сказал Гидеон. – В Хенли мы сделаем остановку и выпьем кофе. Мне необходимо заправиться и размять ноги.
– Приятно это слышать.
Пруденс вернулась к своей записной книжке.
– Вы так и не ответили на мой вопрос. Вы хотели иметь жену моложе или постарше? Предлагаются варианты с разницей примерно в пять лет.
– Слишком юная жена для человека моего возраста не годится. С ней будет скучно. К тому же она неопытная. А у меня нет ни малейшего желания наставлять девственницу в науке любви.
Пожалуй, размышляла Пруденс, он сообщил ей даже больше, чем она рассчитывала. И она только кивнула в ответ.
– Значит, вам подойдет зрелая женщина.
– Зрелая... не знаю, не уверен. Это слово слишком емкое. Сразу приходят на ум высохшие старые девы или перезрелые томные вдовы. Такие мне тоже не нужны. В общем, – заключил он, – разведенному сорокалетнему мужчине с десятилетней дочерью нелегко найти пару.
– Мы решили, что эти трудности сложнее преодолеть женщине, чем мужчине, – заметила Пруденс. – У нас много вариантов, вы сможете выбирать.
– Как любезно с вашей стороны. Я польщен.
– Не стоит обольщаться. Я лишь хотела сказать, что ваша профессия и финансовое положение компенсируют неудобства, связанные со строгим соблюдением правил хорошего тона.
– Оказывается, у меня завидное положение, а я и не знал.
Пруденс с трудом сдержала смех, что было бы вовсе некстати.
– Значит, мы будем искать женщину лет тридцати? Так? Не старше тридцати пяти. Кандидатуру Агнес Харгейт вы отвергли, потому что у нее есть сын. А вообще вдовы вас устраивают?
– В общем-то да. Если, конечно, не очень долго вдовствуют. Не возражаю против девицы, но не старой девы. – Он искоса посмотрел на Пруденс. – Однако тридцать пять для меня многовато. Лучше моложе тридцати. – Он кивнул. – Думаю, это самый для меня подходящий возраст.
– Хорошо, – сказала Пруденс, делая пометку в записной книжке. – Постараемся удовлетворить ваше желание.
Она поняла его намерения и решила во что бы то ни стало противостоять ему. Гидеону не удастся ее обезоружить. Она вздохнула и спросила непринужденным тоном:
– Должна ли она быть красивой?
– Красота – дело вкуса. А вкусы у всех разные.
– Не уходите от ответа. Внешность женщины имеет для вас значение?
– Трудно сказать.
Впервые Пруденс почувствовала, что он говорит серьезно. Она пожала плечами.
– В таком случае как насчет образования? Какое место в вашей шкале ценностей занимает образование, если считать по нашей пятибалльной системе?
– Ну, неделю назад я сказал бы примерно два с половиной балла, теперь моя планка поднялась до пяти.
Пруденс сделала пометку в книжке. Он снова посмотрел на нее.
– Вас не интересует, почему мои требования вдруг изменились?
– Нет, – ответила она твердо. – Это не имеет значения. А какой бы вам подошел характер?
– Мягкий и уступчивый, – ответил он решительно. – Женщина должна знать свое место, уметь вовремя придержать язык, понимать, что я во всем разбираюсь лучше.
Это было уже слишком. Пруденс захлопнула записную книжку и сунула ее в муфту.
– Ладно, если не желаете говорить серьезно...
– Но я ответил на ваш вопрос, – запротестовал он. – Неужели вы могли подумать, что такой высокомерный, агрессивный и самовлюбленный тип, как я, захочет взять жену, обладающую теми же достоинствами?
– Это не достоинства, – перебила его Пруденс, – а скорее недостатки!
– Я так не думаю! – возразил Гидеон.
Он свернул на узкую проселочную дорогу с указателем, на котором значилось: «Хенли. 2 мили».
Пруденс замолчала, глядя сквозь тонированные очки на осенний сельский пейзаж. Ветер свистел у нее в ушах. Поля казались коричневыми от жнивья; на фоне живых изгородей выделялись обильные темные ягоды черники и ярко-красные – остролиста.
– Итак, вы полагаете, что я состою из одних недостатков?
Вопрос Гидеона застал ее врасплох.
– Я уже сказала, что в вас меня интересует только способность или неспособность выиграть наше дело, – заявила Пруденс.
– В таком случае поговорим о вас, – предложил он. – Вас никогда не привлекала мысль о замужестве, Пруденс?
– Какое отношение имеет ваш вопрос к нашему делу?
Он не спешил ответить и, как ей показалось, заколебался, потом сказал:
– В суде я предпочел бы видеть не озлобленную старую деву и мужененавистницу.
У Пруденс перехватило дыхание, но он как ни в чем не бывало продолжал:
– Как я уже сказал, адвокат Беркли сделает все возможное, чтобы вы предстали перед присяжными в самом невыгодном свете. Я же хотел представить им нежную, добрую и отважную воительницу, готовую защищать самых уязвимых представительниц своего пола от обид и эксплуатации, женщину с мягкими манерами и проникновенной речью.
Пруденс стало не по себе.
– Неужели я и вправду выгляжу так непривлекательно?
Он задумался, прежде чем ответить, и очень мягко заговорил:
– Случается. Когда шерсть у вас на загривке встает дыбом. Этого нельзя допустить.
– Потому что они попытаются в суде меня провоцировать?
– Думаю, вам следует быть к этому готовой.
Пруденс погрузилась в молчание. Она не могла не признать его правоты. А признать ее было чертовски неприятно.
ГЛАВА 12
Пруденс метнула в него подозрительный взгляд. Она не видела его глаз за толстыми стеклами очков, но подергивание уголков его губ говорило само за себя.
– Сначала поговорим о возрасте, – предложила она. – Есть у вас предпочтения на этот счет?
Он сжал губы.
– Я бы не сказал.
– Но какие-нибудь пожелания имеются? – воскликнула Пруденс. – Для вас предпочтительнее совсем молоденькая женщина, впервые появившаяся в свете, или дама более зрелого возраста?
Гидеон в это время как раз обгонял телегу. Возница чертыхнулся и махнул на них кнутом, потому что испуганная автомобилем лошадь шарахнулась, а машина рванулась вперед и исчезла в облаке пыли.
– Скоро люди привыкнут к автомобилю, – заметил Гидеон. – Он станет единственным средством передвижения.
– В таком случае придется что-то делать с дорогами, – отозвалась Пруденс, потому что в этот момент машина подпрыгнула, угодив в выбоину. – Наши дороги не годятся для езды с такой скоростью.
– Королевский клуб автомобилистов лоббирует в парламенте внесение билля об усовершенствовании дорог. Вас сильно тряхнуло?
– Скажу откровенно, мне не очень удобно, – призналась она. – Но прошу вас, пусть вопрос о моем комфорте в следующие три часа не оказывает влияния на ваши планы.
– Все не так уж скверно, – сказал Гидеон. – В Хенли мы сделаем остановку и выпьем кофе. Мне необходимо заправиться и размять ноги.
– Приятно это слышать.
Пруденс вернулась к своей записной книжке.
– Вы так и не ответили на мой вопрос. Вы хотели иметь жену моложе или постарше? Предлагаются варианты с разницей примерно в пять лет.
– Слишком юная жена для человека моего возраста не годится. С ней будет скучно. К тому же она неопытная. А у меня нет ни малейшего желания наставлять девственницу в науке любви.
Пожалуй, размышляла Пруденс, он сообщил ей даже больше, чем она рассчитывала. И она только кивнула в ответ.
– Значит, вам подойдет зрелая женщина.
– Зрелая... не знаю, не уверен. Это слово слишком емкое. Сразу приходят на ум высохшие старые девы или перезрелые томные вдовы. Такие мне тоже не нужны. В общем, – заключил он, – разведенному сорокалетнему мужчине с десятилетней дочерью нелегко найти пару.
– Мы решили, что эти трудности сложнее преодолеть женщине, чем мужчине, – заметила Пруденс. – У нас много вариантов, вы сможете выбирать.
– Как любезно с вашей стороны. Я польщен.
– Не стоит обольщаться. Я лишь хотела сказать, что ваша профессия и финансовое положение компенсируют неудобства, связанные со строгим соблюдением правил хорошего тона.
– Оказывается, у меня завидное положение, а я и не знал.
Пруденс с трудом сдержала смех, что было бы вовсе некстати.
– Значит, мы будем искать женщину лет тридцати? Так? Не старше тридцати пяти. Кандидатуру Агнес Харгейт вы отвергли, потому что у нее есть сын. А вообще вдовы вас устраивают?
– В общем-то да. Если, конечно, не очень долго вдовствуют. Не возражаю против девицы, но не старой девы. – Он искоса посмотрел на Пруденс. – Однако тридцать пять для меня многовато. Лучше моложе тридцати. – Он кивнул. – Думаю, это самый для меня подходящий возраст.
– Хорошо, – сказала Пруденс, делая пометку в записной книжке. – Постараемся удовлетворить ваше желание.
Она поняла его намерения и решила во что бы то ни стало противостоять ему. Гидеону не удастся ее обезоружить. Она вздохнула и спросила непринужденным тоном:
– Должна ли она быть красивой?
– Красота – дело вкуса. А вкусы у всех разные.
– Не уходите от ответа. Внешность женщины имеет для вас значение?
– Трудно сказать.
Впервые Пруденс почувствовала, что он говорит серьезно. Она пожала плечами.
– В таком случае как насчет образования? Какое место в вашей шкале ценностей занимает образование, если считать по нашей пятибалльной системе?
– Ну, неделю назад я сказал бы примерно два с половиной балла, теперь моя планка поднялась до пяти.
Пруденс сделала пометку в книжке. Он снова посмотрел на нее.
– Вас не интересует, почему мои требования вдруг изменились?
– Нет, – ответила она твердо. – Это не имеет значения. А какой бы вам подошел характер?
– Мягкий и уступчивый, – ответил он решительно. – Женщина должна знать свое место, уметь вовремя придержать язык, понимать, что я во всем разбираюсь лучше.
Это было уже слишком. Пруденс захлопнула записную книжку и сунула ее в муфту.
– Ладно, если не желаете говорить серьезно...
– Но я ответил на ваш вопрос, – запротестовал он. – Неужели вы могли подумать, что такой высокомерный, агрессивный и самовлюбленный тип, как я, захочет взять жену, обладающую теми же достоинствами?
– Это не достоинства, – перебила его Пруденс, – а скорее недостатки!
– Я так не думаю! – возразил Гидеон.
Он свернул на узкую проселочную дорогу с указателем, на котором значилось: «Хенли. 2 мили».
Пруденс замолчала, глядя сквозь тонированные очки на осенний сельский пейзаж. Ветер свистел у нее в ушах. Поля казались коричневыми от жнивья; на фоне живых изгородей выделялись обильные темные ягоды черники и ярко-красные – остролиста.
– Итак, вы полагаете, что я состою из одних недостатков?
Вопрос Гидеона застал ее врасплох.
– Я уже сказала, что в вас меня интересует только способность или неспособность выиграть наше дело, – заявила Пруденс.
– В таком случае поговорим о вас, – предложил он. – Вас никогда не привлекала мысль о замужестве, Пруденс?
– Какое отношение имеет ваш вопрос к нашему делу?
Он не спешил ответить и, как ей показалось, заколебался, потом сказал:
– В суде я предпочел бы видеть не озлобленную старую деву и мужененавистницу.
У Пруденс перехватило дыхание, но он как ни в чем не бывало продолжал:
– Как я уже сказал, адвокат Беркли сделает все возможное, чтобы вы предстали перед присяжными в самом невыгодном свете. Я же хотел представить им нежную, добрую и отважную воительницу, готовую защищать самых уязвимых представительниц своего пола от обид и эксплуатации, женщину с мягкими манерами и проникновенной речью.
Пруденс стало не по себе.
– Неужели я и вправду выгляжу так непривлекательно?
Он задумался, прежде чем ответить, и очень мягко заговорил:
– Случается. Когда шерсть у вас на загривке встает дыбом. Этого нельзя допустить.
– Потому что они попытаются в суде меня провоцировать?
– Думаю, вам следует быть к этому готовой.
Пруденс погрузилась в молчание. Она не могла не признать его правоты. А признать ее было чертовски неприятно.
ГЛАВА 12
Теперь они ехали по главной улице городка Хенли-на-Темзе. Этим воскресным утром улицы были запружены толпами гуляющих, так же как зеленые лужайки на берегу реки. День выдался солнечным. На реке было несколько гребных лодок, и, возможно, потому, что теперь они ехали с черепашьей медлительностью, Пруденс в своей экипировке почувствовала себя полярным медведем.
Гидеон крутанул руль и повернул под арку в вымощенный булыжником задний двор маленькой гостиницы елизаветинских времен. Он заглушил мотор и выскочил из машины. Пруденс не стала ждать, когда он предложит ей руку, и тоже вышла, с трудом преодолевая желание потереть спину, онемевшую от езды по неровной дороге.
– Входите и закажите кофе, – сказал он. – Я присоединюсь к вам через пять минут, после того как заправлюсь.
Из закрытого отделения машины позади мотора он извлек канистру с надписью «Бензин Пратта».
Пруденс потянулась и расправила плечи, потом сняла меховое манто.
– Слишком жарко, – сказала она и положила одежду на заднее сиденье. – Встретимся в общей комнате гостиницы.
Общая комната в гостинице «Красный лев» позади салона-бара была уютной и комфортабельной. Приветливая служанка пообещала Пруденс булочки со смородиной и предложила пройти в комнату отдыха для дам. Когда Пруденс, свежая и причесанная, вышла оттуда, Гидеон уже сидел у окна-эркера и разливал кофе.
– Зачем нам ехать так далеко? Почему не остаться здесь? – спросила Пруденс, собирая с тарелки засахаренные ягодки смородины.
Гидеон нахмурился.
– Я собирался поехать в Оксфорд, – ответил он.
– Но вы могли бы изменить свое намерение, – возразила Пруденс, насмешливо глядя на него. И тут подумала, что по какой-то причине он не может этого сделать. Словно угадав ее мысли, он сказал:
– Я никогда не меняю своих решений.
– Из принципа? Или вам это просто необходимо?
Он неторопливо добавил сахару в кофе.
– Необходимо, – ответил Гидеон, глядя на нее с печальной улыбкой. – Вы считаете меня очень негибким и педантичным?
Она кивнула и отпила глоток кофе.
– Именно так. И буду это иметь в виду при выборе для вас подходящей партии. Некоторые женщины высоко ценят мужчин, не меняющих своего решения ни при каких обстоятельствах.
– Но мне почему-то кажется, вы к их числу не относитесь, – заметил Гидеон, принявшись за булочку со смородиной.
– Время покажет, – ответила Пруденс с прохладной улыбкой и тоже отломила кусочек от булочки.
– Все утро мы обсуждаем мои недостатки, – заметил Гидеон. – А я надеялся приятно провести день и получше узнать друг друга.
– Но разве не этим мы занимаемся? Я имею в виду недостатки и все остальное, – спросила она. – Что же касается адвоката Беркли, который собирается меня атаковать, то, я полагаю, вам следовало бы задать мне побольше каверзных вопросов, которые можно от него ожидать: это помогло бы мне на суде.
– Такую тактику я и собираюсь избрать, – согласился Гидеон, – но как только начинаю задавать вам неприятные вопросы, вы набрасываетесь на меня, как рой разозленных ос.
– Я просто не поняла, что это ваша тактика, что вопросы, которые вы задаете, не отражают вашей точки зрения. Впредь учту это обстоятельство и буду отвечать должным образом.
Гидеон отставил кофейную чашку и удобнее уселся в глубоком кожаном кресле. В комнате с низким потолком царил полумрак. Ромбовидные окна почти не пропускали солнечного света. И все же он заметил, сколь богатого оттенка ее медные волосы и как блестят зеленые глаза на безупречно гладком лице.
– Отвечая на ранее заданный вам вопрос, – сказал Гидеон, – я подумал и решил, что внешность женщины для меня очень важна.
Пруденс поставила на стол свою чашку.
– Она должна быть красивой?
Он покачал головой.
– Нет, вовсе нет. Скорее интересной... необычной.
– Ясно.
– Не желаете это записать?
– У меня очень маленькая записная книжка.
Ей хотелось испепелить его взглядом и одновременно осчастливить улыбкой. Но инстинкт подсказал, что не стоит делать ни того ни другого, если она не хочет утратить бдительность. Он пытался вовлечь ее в эту странную игру, искушал. Это не было ни прямой попыткой обольщения, ни банальным флиртом. Скорее замаскированным приглашением принять участие в играх. И едва слышный внутренний голос, на который она старалась не обращать внимания, спрашивал: а почему бы и нет?
Однако ответ на этот вопрос был ясен как день. Она... и ее сестры... они нуждались в профессиональных услугах этого человека.
Не оставалось места ни для чего, кроме чисто деловых отношений с адвокатом. К тому же, напомнила она себе, он ей совсем не нравился.
Гидеон понял, что не удастся вызвать Пруденс на откровенность, и спросил равнодушно:
– Готовы продолжить путь?
Он поднялся, нашарил в кармане горсть монет и бросил на стол.
– Если наш пункт назначения Оксфорд, то да, – ответила Пруденс.
– Там нас ждет множество развлечений, – пообещал он и двинулся к двери, навстречу яркому, солнечному дню. – Я на удивление хорошо помню свои спортивные успехи, хотя прошло около двадцати лет.
Он вздохнул. Пруденс не ответила, только сжала губы. Он, видимо, напрашивался на комплимент, но так и не дождался его.
– Не думаю, что мне нужен этот мех, – заметила Пруденс, когда они вернулись к машине. Она сложила манто и повесила на спинку сиденья.
– Но вам понадобятся капюшон и очки, – сказал Гидеон, надевая свои автомобильные очки. – А через несколько минут, как только мы окажемся на дороге, открытой всем ветрам, вы поймете, что манто вам тоже не помешает.
Он надел пальто и переключил внимание на зажигание. После нескольких поворотов ручки машина ожила, и он тотчас же отложил ручку и сел за руль, сказав с показной бодростью, которой вовсе не ощущал:
– Все вверх и вверх.
– Далеко это отсюда?
– Примерно двадцать миль. Мы должны проехать это расстояние за час или час с лишним. Дорога хорошая.
Пруденс застегнула капюшон под подбородком, размышляя о том, что не может разделить его энтузиазм при мысли о езде по ухабистым дорогам на предельной скорости. Она набросила на плечи меховое манто, ветер свистел в ушах. Обратный путь представлялся ей в мрачном свете. Когда они выедут из Оксфорда, солнце уже будет клониться к закату и станет еще холоднее. Гидеон между тем что-то весело напевал.
– Вы днем всегда свободны? – спросила она. Гидеон прекратил пение.
– Если только не нахожусь в суде или на деловом совещании, – ответил он. – А в чем дело?
– Обычно мы устраиваем домашние приемы с целью представить друг другу кажущиеся нам перспективными пары. Может быть, вы пожелаете как-нибудь днем заглянуть к нам?
Просто терьер, вцепившийся в кость, подумал он, иначе ее не назовешь.
И со вздохом покорился неизбежному.
– А у вас есть еще какие-нибудь кандидатуры, кроме Агнсс-Как-Там-Ее-Зовут?
– Харгейт, – ответила Пруденс. – Напрасно вы отказались хотя бы познакомиться с ней. Она бы вам очень понравилась. Даже не пожелали выслушать меня.
– Интуиция меня никогда не подводит, – возразил он. – Едва вы заговорили о ней, как я сразу понял, что она мне не подойдет.
– Странно, откуда такая уверенность? – с нотками раздражения в тоне произнесла Пруденс.
– Просто уверен, и все.
Пруденс снова раскрыла свою записную книжку, пробежала глазами несколько имен, которые были выбраны ее сестрами и ею самой.
– Ладно. Сделаем еще одну попытку. Возможно, вам понравится Лаванда Райли. Я приглашу ее к нам на среду, если этот день вас устроит.
– Нет, – решительно заявил он.
– Нет, потому что в среду вы заняты?
– Нет, потому что меня не может заинтересовать Лаванда Райли.
– Но откуда вы знаете? Я ведь и словом о ней не обмолвилась.
Раздражение Пруденс росло.
– Мне вполне достаточно имени. Я не сказал, но имя для меня очень важно. Запишите это в свою книжечку. Я просто не смог бы жить с женщиной, которую зовут Лаванда.
– Какая нелепость! Вы можете называть ее ласкательным именем. Или уменьшительным.
– Мне претит сама мысль об этом. К тому же остальные будут называть ее Лавандой. И мне никогда не избавиться от этого дурацкого имени.
– Все ваши возражения не имеют ни малейшего смысла. Пруденс вдруг замолчала, подумав о том, что, сама того не желая, стала мишенью насмешек. Но похоже было, что он вовсе не нуждается в поощрении. Он упрямо продолжал, не обращая внимания на ее ледяное молчание:
– Мне нравятся имена, созвучные добродетелям, например Хоуп...
– Хоуп значит «надежда», а надежда – не добродетель, – огрызнулась Пруденс.
– Если женщина по своей натуре никогда не теряет надежды, это своего рода добродетель, – возразил он. – Или же Честити – милосердие. Прекрасное имя. Еще мне нравится имя Пейшнс – терпение. И конечно же, Пруденс. Твердость, надежность, осмотрительность. В одном имени столько добродетелей.
Пруденс с трудом сдержала смех. Он посмотрел на нее с улыбкой.
– Вам смешно. У вас блестят глаза.
– Вы не можете видеть выражения моих глаз за толстыми стеклами очков.
– Но представить могу – ваши губы подрагивают, а это значит, и глаза искрятся весельем. Я не раз это замечал.
– В вашем обществе мне не до веселья. С самой первой нашей встречи. Так что это замечание неуместно.
– Хотел сделать вам комплимент. – В его голосе прозвучала досада.
– Он оказался бы пустым и бессмысленным. – Пруденс укуталась в манто: машина набирала скорость, и ветер снова засвистел в ушах.
– Вы очень упрямы, – сказал сэр Гидеон. – Я надеялся, что мы проведем восхитительный день, но вы делаете все, чтобы его испортить.
Пруденс повернулась к нему:
– Ах, вы собирались провести восхитительный день на природе! Не предупредив об этом меня. Не подумав о том, что у меня свои планы. А теперь вините меня в том, что я испортила вам день. Вы ведь сказали, что мы поработаем над нашим делом.
– Именно этим мы и занимаемся, но все идет не так, как хотелось бы, – произнес сэр Гидеон. – Я думал, в неформальной обстановке вы расслабитесь, будете самой собой, и я увижу другую сторону вашей личности. Если, конечно она существует. Если же нет, то день напрасно потерян.
Немного помолчав, Пруденс сказала:
– Конечно, существует. Но зачем она вам?
– Чтобы выиграть дело, – ответил он просто. – На свидетельском месте мне нужна добрая, умная, сострадающая Пруденс Дункан. Вы можете быть такой?
Наступило молчание. Пруденс погрузилась в раздумье, отметив, что Гидеон тоже думает о чем-то своем. Тут Пруденс осенило. Почему она противилась его обаянию, ведь Гидеон изо всех сил старался ее рассмешить, позабавить? И это напрямую было связано с их делом. Но упрямство ее не знает границ.
Наконец Гидеон прервал затянувшееся молчание:
– Прекрасный день. Нас ждет восхитительный ленч и покойная прогулка по реке. На обратном пути пообедаем Хенли, а когда сядем в машину, будете спать, завернувшись в свои меха. Как вам мой план?
– Он великолепен, – ответила Пруденс, чувствуя, как напряжение покидает ее. – Если обещаете не злить меня, покажу вам свою другую сторону.
– Не могу обещать, – возразил Гидеон, с улыбкой покачиваясь к пей. – Иногда это неизбежно. Позвольте мне указать свое мнение, если что-то пойдет не так.
– Ладно, – согласилась Пруденс. – Но не сегодня. А если я попрошу выслушать кое-что о нашем деле. Обсуждать ничего не будем, только выслушайте меня и подумайте о том, что следует делать.
– Давайте.
– Мой отец выступит в суде свидетелем в пользу Беркли скажет о нем пару дружеских слов.
Гидеон никак не отреагировал на ее заявление, лишь кивнул.
– Неужели вы не понимаете, как это ужасно.
– Пока не понимаю.
– Но ведь вам придется нападать на отца.
– Попытаюсь сделать так, чтобы он усомнился в непогрешимости друзей.
– Но вы не обидите отца?
– Нет, если в этом не будет необходимости.
Пруденс пыталась осмыслить его слова. Его тон был таким обыденным и равнодушным, несмотря на ужасную, чудовищную перспективу.
– Боюсь, как бы он не узнал меня или мой голос, – сказала она через минуту. – Не уверена, что смогу изменить его до такой степени, чтобы он стал неузнаваем даже для отца.
– Что вы задумали? – спросил он с любопытством.
Пруденс хмыкнула. Она и сестры решили, что она попытается говорить так, как пыталась говорить Честити при встрече с их первой клиенткой. Этот тон был анонимным, безликим, как и само их посредническое предприятие.
– О, но я... из Парижа. Во Франции... мы не задаем леди... дамам такой вопросы. Ви понимаеть? Эта «Леди Мейфэра», она вполне респектабельна. Вы называть это достойный, уважаемый?
– А вы сумеете сохранить этот акцент достаточно долго? – смеясь, спросил Гидеон.
– Почему бы и нет? – спросила Пруденс непринужденно. – Мой французский вполне хорош для того, чтобы говорить на этой смеси двух языков и все же сделать так, чтобы меня понимали. Я подумала, что это хорошая мысль.
– Таинственная французская дама под вуалью... – задумчиво произнес Гидеон. – Конечно, это их заинтригует. К тому же вы можете таким образом вызвать к себе симпатию. Обычный англичанин всегда поддастся очарованию чего-то... Как бы это назвать? Пожалуй, раскованностью француженок. И тогда присяжные могут проявить большую снисходительность ко всему, что напечатано в «Леди Мейфэра», раз это будет высказано иностранкой, от которой можно ожидать любых сюрпризов.
– Да, такая стратегия всегда окупится, – промолвила Пруденс.
– Это сработает, если вы сумеете сохранить вашу манеру речи, столкнувшись с самыми безжалостными вопросами.
– Я попрактикуюсь с сестрами, – пообещала Пруденс.
– Все будет зависеть от того, удастся ли вам остаться неузнанной во время процесса, – напомнил он ей. – Как я уже говорил, обвинение сделает все возможное, чтобы выяснить, кто вы. Не исключено, что они уже работают в этом направлении.
– На следующей неделе мы будем знать, поступали ли странные запросы в местах распространения газеты «Леди Мейфэра».
– Разумно, – похвалил он. – А что еще?
Пруденс потянулась к своей муфте, чтобы извлечь записку графа Беркли, и прочла ее вслух.
– Она не датирована, но ясно, что написана очень давно.
– Этого недостаточно, – заявил Гидеон. – Найдите расписание и даты выплат, узнайте, что покупал ваш отец. Я не смогу разоблачить этих негодяев без неопровержимых улик.
– Вы могли бы прямо спросить об этом графа, – сказала Пруденс, внутренне возмутившись, когда он так резко и безапелляционно осудил то, о чем, казалось, они уже договорились. – Можно бы его слегка потрясти.
Он покачал головой:
– Нет, этого мало даже для того, чтобы начать разговор. Вам придется рыть глубже.
– У меня есть доверенность на осмотр банковских бумаг отца. В понедельник займусь этим.
– Как вы ее заполучили? – с удивлением спросил Гидеон. Пруденс плотнее запахнула манто, просто зарылась в него и подняла воротник.
– Это фокус. Не могу им гордиться, и не стоит о нем говорить.
– Как вам будет угодно, – не колеблясь, согласился сэр Гидеон. – Вы замерзли?
На этот раз в его голосе прозвучало искреннее беспокойство.
– Немножко, – призналась Пруденс.
– Меньше чем через полчаса будем на месте. Видите шпили зданий?
Он жестом показал на едва заметные на горизонте шпили Оксфорда, поблескивавшие в долине под ними.
– Как ни странно, – заметила Пруденс, решительно отбросив невеселые мысли, – я никогда не была в Оксфорде. В Кембридже была, а в Оксфорде нет.
– Я предпочитаю Оксфорд, но, возможно, потому что предубежден.
– Вы учились в Нью-Колледже?
Он кивнул, потом положил руку ей на колено. Это было мгновенное прикосновение, но Пруденс оно показалось многозначительным. Она сознавала, что все их путешествие имело какой-то особый смысл, но разгадать его пока не могла.
Они остановились перед отелем Рэндолфа на Бомон-стрит в тот момент, когда городские часы пробили полдень. Пруденс вышла из машины и расправила плечи. Солнце пригревало, день был скорее летним, чем осенним, и Пруденс снова пришлось снять меховое манто. Гидеон сгреб его с сиденья машины.
– Возьмем с собой. На всякий случай. Так безопаснее.
Швейцар поспешил проводить их в великолепный холл отеля. Красивая широкая лестница вела на верхние этажи.
– Дамская комната наверху. Я подожду вас за столиком, – сказал Гидеон и направился в ресторан.
Когда Пруденс присоединилась к нему, он просматривал карту вин. Возле ее тарелки стоял бокал шампанского.
– Я позволил себе заказать вам аперитив, – сказал он. – Если предпочитаете что-нибудь другое...
– Нет, – возразила Пруденс. – Это прекрасно.
Она села и отпила глоток вина.
– Похоже, это бодрит.
– По-моему, именно это вам и нужно, – откликнулся Гидеон.
Он положил ладонь на ее руку.
– Вы позволите?
О да, подумала Пруденс, этот день она никогда не забудет. Ее рука мягко выскользнула из-под его ладони, и она принялась изучать меню.
– Что вы рекомендуете? Я полагаю, вы хорошо знаете здешнюю кухню.
– Вы правы, – отозвался он.
Если она не пожелала дать ему ответ сразу, он не станет ее торопить. У него есть гордость, и он не привык, чтобы его отвергали. Гидеон не подал виду, что уязвлен.
– Кухня здесь очень хороша, – холодно ответил он. – Хотите есть?
– Просто умираю с голоду. Гидеон заглянул в меню.
– Седло барашка, – предложил он. – Если только вы не предпочтете дуврскую камбалу.
– Барашек – это прекрасно, – живо откликнулась Пруденс. – Мне сегодня не хочется рыбы. С чего начнем?
– Паштет из копченой макрели великолепен, но если вы не хотите рыбы... – Он, хмурясь, смотрел в меню. – Может быть, вишисуаз?
– Да, это было бы отлично.
Пруденс закрыла меню, сняла очки, протерла салфеткой и улыбнулась ему. Это случалось нечасто, и Гидеона поразила ее улыбка в сочетании с блеском живых зеленых глаз. Он воспринял ее улыбку как утешение за проявленную холодность, однако пренебрегать ею не стал.
– Бургундское или кларет? – спросил он, снова взяв карту вин.
– Я больше склоняюсь к кларету.
– В таком случае пусть это будет бордо.
Пруденс пила маленькими глотками шампанское, откинувшись на стуле и глядя в окно на маленькую площадь, по которой мимо церкви Святого Джайлза туда-сюда на велосипедах проезжали студенты. Настроение Пруденс изменилось. Внезапно она почувствовала себя довольной и умиротворенной и с нетерпением ждала ленча. Ее спутник сосредоточенно изучал карту вин, и у нее появилась возможность не спеша рассмотреть его лицо.
Густые волосы были зачесаны назад с широкого и чуть шишковатого лба, и она подумала, что на границе со лбом, у самых корней, они слегка редеют. Через несколько лет этот лоб обещал стать еще шире. Ее взгляд спустился ниже и упал на крупный орлиный нос, приковывавший внимание и свидетельствовавший о властности. Рот же она нашла чрезвычайно привлекательным, настолько, что это ее взбудоражило. Глубокая вертикальная ложбинка на подбородке придавала лицу еще больше обаяния. Его руки с ухоженными овальными ногтями и длинными, как у пианиста, пальцами были, пожалуй, маловаты для мужчины. Это она заметила еще в самом начале их знакомства.
Гидеон крутанул руль и повернул под арку в вымощенный булыжником задний двор маленькой гостиницы елизаветинских времен. Он заглушил мотор и выскочил из машины. Пруденс не стала ждать, когда он предложит ей руку, и тоже вышла, с трудом преодолевая желание потереть спину, онемевшую от езды по неровной дороге.
– Входите и закажите кофе, – сказал он. – Я присоединюсь к вам через пять минут, после того как заправлюсь.
Из закрытого отделения машины позади мотора он извлек канистру с надписью «Бензин Пратта».
Пруденс потянулась и расправила плечи, потом сняла меховое манто.
– Слишком жарко, – сказала она и положила одежду на заднее сиденье. – Встретимся в общей комнате гостиницы.
Общая комната в гостинице «Красный лев» позади салона-бара была уютной и комфортабельной. Приветливая служанка пообещала Пруденс булочки со смородиной и предложила пройти в комнату отдыха для дам. Когда Пруденс, свежая и причесанная, вышла оттуда, Гидеон уже сидел у окна-эркера и разливал кофе.
– Зачем нам ехать так далеко? Почему не остаться здесь? – спросила Пруденс, собирая с тарелки засахаренные ягодки смородины.
Гидеон нахмурился.
– Я собирался поехать в Оксфорд, – ответил он.
– Но вы могли бы изменить свое намерение, – возразила Пруденс, насмешливо глядя на него. И тут подумала, что по какой-то причине он не может этого сделать. Словно угадав ее мысли, он сказал:
– Я никогда не меняю своих решений.
– Из принципа? Или вам это просто необходимо?
Он неторопливо добавил сахару в кофе.
– Необходимо, – ответил Гидеон, глядя на нее с печальной улыбкой. – Вы считаете меня очень негибким и педантичным?
Она кивнула и отпила глоток кофе.
– Именно так. И буду это иметь в виду при выборе для вас подходящей партии. Некоторые женщины высоко ценят мужчин, не меняющих своего решения ни при каких обстоятельствах.
– Но мне почему-то кажется, вы к их числу не относитесь, – заметил Гидеон, принявшись за булочку со смородиной.
– Время покажет, – ответила Пруденс с прохладной улыбкой и тоже отломила кусочек от булочки.
– Все утро мы обсуждаем мои недостатки, – заметил Гидеон. – А я надеялся приятно провести день и получше узнать друг друга.
– Но разве не этим мы занимаемся? Я имею в виду недостатки и все остальное, – спросила она. – Что же касается адвоката Беркли, который собирается меня атаковать, то, я полагаю, вам следовало бы задать мне побольше каверзных вопросов, которые можно от него ожидать: это помогло бы мне на суде.
– Такую тактику я и собираюсь избрать, – согласился Гидеон, – но как только начинаю задавать вам неприятные вопросы, вы набрасываетесь на меня, как рой разозленных ос.
– Я просто не поняла, что это ваша тактика, что вопросы, которые вы задаете, не отражают вашей точки зрения. Впредь учту это обстоятельство и буду отвечать должным образом.
Гидеон отставил кофейную чашку и удобнее уселся в глубоком кожаном кресле. В комнате с низким потолком царил полумрак. Ромбовидные окна почти не пропускали солнечного света. И все же он заметил, сколь богатого оттенка ее медные волосы и как блестят зеленые глаза на безупречно гладком лице.
– Отвечая на ранее заданный вам вопрос, – сказал Гидеон, – я подумал и решил, что внешность женщины для меня очень важна.
Пруденс поставила на стол свою чашку.
– Она должна быть красивой?
Он покачал головой.
– Нет, вовсе нет. Скорее интересной... необычной.
– Ясно.
– Не желаете это записать?
– У меня очень маленькая записная книжка.
Ей хотелось испепелить его взглядом и одновременно осчастливить улыбкой. Но инстинкт подсказал, что не стоит делать ни того ни другого, если она не хочет утратить бдительность. Он пытался вовлечь ее в эту странную игру, искушал. Это не было ни прямой попыткой обольщения, ни банальным флиртом. Скорее замаскированным приглашением принять участие в играх. И едва слышный внутренний голос, на который она старалась не обращать внимания, спрашивал: а почему бы и нет?
Однако ответ на этот вопрос был ясен как день. Она... и ее сестры... они нуждались в профессиональных услугах этого человека.
Не оставалось места ни для чего, кроме чисто деловых отношений с адвокатом. К тому же, напомнила она себе, он ей совсем не нравился.
Гидеон понял, что не удастся вызвать Пруденс на откровенность, и спросил равнодушно:
– Готовы продолжить путь?
Он поднялся, нашарил в кармане горсть монет и бросил на стол.
– Если наш пункт назначения Оксфорд, то да, – ответила Пруденс.
– Там нас ждет множество развлечений, – пообещал он и двинулся к двери, навстречу яркому, солнечному дню. – Я на удивление хорошо помню свои спортивные успехи, хотя прошло около двадцати лет.
Он вздохнул. Пруденс не ответила, только сжала губы. Он, видимо, напрашивался на комплимент, но так и не дождался его.
– Не думаю, что мне нужен этот мех, – заметила Пруденс, когда они вернулись к машине. Она сложила манто и повесила на спинку сиденья.
– Но вам понадобятся капюшон и очки, – сказал Гидеон, надевая свои автомобильные очки. – А через несколько минут, как только мы окажемся на дороге, открытой всем ветрам, вы поймете, что манто вам тоже не помешает.
Он надел пальто и переключил внимание на зажигание. После нескольких поворотов ручки машина ожила, и он тотчас же отложил ручку и сел за руль, сказав с показной бодростью, которой вовсе не ощущал:
– Все вверх и вверх.
– Далеко это отсюда?
– Примерно двадцать миль. Мы должны проехать это расстояние за час или час с лишним. Дорога хорошая.
Пруденс застегнула капюшон под подбородком, размышляя о том, что не может разделить его энтузиазм при мысли о езде по ухабистым дорогам на предельной скорости. Она набросила на плечи меховое манто, ветер свистел в ушах. Обратный путь представлялся ей в мрачном свете. Когда они выедут из Оксфорда, солнце уже будет клониться к закату и станет еще холоднее. Гидеон между тем что-то весело напевал.
– Вы днем всегда свободны? – спросила она. Гидеон прекратил пение.
– Если только не нахожусь в суде или на деловом совещании, – ответил он. – А в чем дело?
– Обычно мы устраиваем домашние приемы с целью представить друг другу кажущиеся нам перспективными пары. Может быть, вы пожелаете как-нибудь днем заглянуть к нам?
Просто терьер, вцепившийся в кость, подумал он, иначе ее не назовешь.
И со вздохом покорился неизбежному.
– А у вас есть еще какие-нибудь кандидатуры, кроме Агнсс-Как-Там-Ее-Зовут?
– Харгейт, – ответила Пруденс. – Напрасно вы отказались хотя бы познакомиться с ней. Она бы вам очень понравилась. Даже не пожелали выслушать меня.
– Интуиция меня никогда не подводит, – возразил он. – Едва вы заговорили о ней, как я сразу понял, что она мне не подойдет.
– Странно, откуда такая уверенность? – с нотками раздражения в тоне произнесла Пруденс.
– Просто уверен, и все.
Пруденс снова раскрыла свою записную книжку, пробежала глазами несколько имен, которые были выбраны ее сестрами и ею самой.
– Ладно. Сделаем еще одну попытку. Возможно, вам понравится Лаванда Райли. Я приглашу ее к нам на среду, если этот день вас устроит.
– Нет, – решительно заявил он.
– Нет, потому что в среду вы заняты?
– Нет, потому что меня не может заинтересовать Лаванда Райли.
– Но откуда вы знаете? Я ведь и словом о ней не обмолвилась.
Раздражение Пруденс росло.
– Мне вполне достаточно имени. Я не сказал, но имя для меня очень важно. Запишите это в свою книжечку. Я просто не смог бы жить с женщиной, которую зовут Лаванда.
– Какая нелепость! Вы можете называть ее ласкательным именем. Или уменьшительным.
– Мне претит сама мысль об этом. К тому же остальные будут называть ее Лавандой. И мне никогда не избавиться от этого дурацкого имени.
– Все ваши возражения не имеют ни малейшего смысла. Пруденс вдруг замолчала, подумав о том, что, сама того не желая, стала мишенью насмешек. Но похоже было, что он вовсе не нуждается в поощрении. Он упрямо продолжал, не обращая внимания на ее ледяное молчание:
– Мне нравятся имена, созвучные добродетелям, например Хоуп...
– Хоуп значит «надежда», а надежда – не добродетель, – огрызнулась Пруденс.
– Если женщина по своей натуре никогда не теряет надежды, это своего рода добродетель, – возразил он. – Или же Честити – милосердие. Прекрасное имя. Еще мне нравится имя Пейшнс – терпение. И конечно же, Пруденс. Твердость, надежность, осмотрительность. В одном имени столько добродетелей.
Пруденс с трудом сдержала смех. Он посмотрел на нее с улыбкой.
– Вам смешно. У вас блестят глаза.
– Вы не можете видеть выражения моих глаз за толстыми стеклами очков.
– Но представить могу – ваши губы подрагивают, а это значит, и глаза искрятся весельем. Я не раз это замечал.
– В вашем обществе мне не до веселья. С самой первой нашей встречи. Так что это замечание неуместно.
– Хотел сделать вам комплимент. – В его голосе прозвучала досада.
– Он оказался бы пустым и бессмысленным. – Пруденс укуталась в манто: машина набирала скорость, и ветер снова засвистел в ушах.
– Вы очень упрямы, – сказал сэр Гидеон. – Я надеялся, что мы проведем восхитительный день, но вы делаете все, чтобы его испортить.
Пруденс повернулась к нему:
– Ах, вы собирались провести восхитительный день на природе! Не предупредив об этом меня. Не подумав о том, что у меня свои планы. А теперь вините меня в том, что я испортила вам день. Вы ведь сказали, что мы поработаем над нашим делом.
– Именно этим мы и занимаемся, но все идет не так, как хотелось бы, – произнес сэр Гидеон. – Я думал, в неформальной обстановке вы расслабитесь, будете самой собой, и я увижу другую сторону вашей личности. Если, конечно она существует. Если же нет, то день напрасно потерян.
Немного помолчав, Пруденс сказала:
– Конечно, существует. Но зачем она вам?
– Чтобы выиграть дело, – ответил он просто. – На свидетельском месте мне нужна добрая, умная, сострадающая Пруденс Дункан. Вы можете быть такой?
Наступило молчание. Пруденс погрузилась в раздумье, отметив, что Гидеон тоже думает о чем-то своем. Тут Пруденс осенило. Почему она противилась его обаянию, ведь Гидеон изо всех сил старался ее рассмешить, позабавить? И это напрямую было связано с их делом. Но упрямство ее не знает границ.
Наконец Гидеон прервал затянувшееся молчание:
– Прекрасный день. Нас ждет восхитительный ленч и покойная прогулка по реке. На обратном пути пообедаем Хенли, а когда сядем в машину, будете спать, завернувшись в свои меха. Как вам мой план?
– Он великолепен, – ответила Пруденс, чувствуя, как напряжение покидает ее. – Если обещаете не злить меня, покажу вам свою другую сторону.
– Не могу обещать, – возразил Гидеон, с улыбкой покачиваясь к пей. – Иногда это неизбежно. Позвольте мне указать свое мнение, если что-то пойдет не так.
– Ладно, – согласилась Пруденс. – Но не сегодня. А если я попрошу выслушать кое-что о нашем деле. Обсуждать ничего не будем, только выслушайте меня и подумайте о том, что следует делать.
– Давайте.
– Мой отец выступит в суде свидетелем в пользу Беркли скажет о нем пару дружеских слов.
Гидеон никак не отреагировал на ее заявление, лишь кивнул.
– Неужели вы не понимаете, как это ужасно.
– Пока не понимаю.
– Но ведь вам придется нападать на отца.
– Попытаюсь сделать так, чтобы он усомнился в непогрешимости друзей.
– Но вы не обидите отца?
– Нет, если в этом не будет необходимости.
Пруденс пыталась осмыслить его слова. Его тон был таким обыденным и равнодушным, несмотря на ужасную, чудовищную перспективу.
– Боюсь, как бы он не узнал меня или мой голос, – сказала она через минуту. – Не уверена, что смогу изменить его до такой степени, чтобы он стал неузнаваем даже для отца.
– Что вы задумали? – спросил он с любопытством.
Пруденс хмыкнула. Она и сестры решили, что она попытается говорить так, как пыталась говорить Честити при встрече с их первой клиенткой. Этот тон был анонимным, безликим, как и само их посредническое предприятие.
– О, но я... из Парижа. Во Франции... мы не задаем леди... дамам такой вопросы. Ви понимаеть? Эта «Леди Мейфэра», она вполне респектабельна. Вы называть это достойный, уважаемый?
– А вы сумеете сохранить этот акцент достаточно долго? – смеясь, спросил Гидеон.
– Почему бы и нет? – спросила Пруденс непринужденно. – Мой французский вполне хорош для того, чтобы говорить на этой смеси двух языков и все же сделать так, чтобы меня понимали. Я подумала, что это хорошая мысль.
– Таинственная французская дама под вуалью... – задумчиво произнес Гидеон. – Конечно, это их заинтригует. К тому же вы можете таким образом вызвать к себе симпатию. Обычный англичанин всегда поддастся очарованию чего-то... Как бы это назвать? Пожалуй, раскованностью француженок. И тогда присяжные могут проявить большую снисходительность ко всему, что напечатано в «Леди Мейфэра», раз это будет высказано иностранкой, от которой можно ожидать любых сюрпризов.
– Да, такая стратегия всегда окупится, – промолвила Пруденс.
– Это сработает, если вы сумеете сохранить вашу манеру речи, столкнувшись с самыми безжалостными вопросами.
– Я попрактикуюсь с сестрами, – пообещала Пруденс.
– Все будет зависеть от того, удастся ли вам остаться неузнанной во время процесса, – напомнил он ей. – Как я уже говорил, обвинение сделает все возможное, чтобы выяснить, кто вы. Не исключено, что они уже работают в этом направлении.
– На следующей неделе мы будем знать, поступали ли странные запросы в местах распространения газеты «Леди Мейфэра».
– Разумно, – похвалил он. – А что еще?
Пруденс потянулась к своей муфте, чтобы извлечь записку графа Беркли, и прочла ее вслух.
– Она не датирована, но ясно, что написана очень давно.
– Этого недостаточно, – заявил Гидеон. – Найдите расписание и даты выплат, узнайте, что покупал ваш отец. Я не смогу разоблачить этих негодяев без неопровержимых улик.
– Вы могли бы прямо спросить об этом графа, – сказала Пруденс, внутренне возмутившись, когда он так резко и безапелляционно осудил то, о чем, казалось, они уже договорились. – Можно бы его слегка потрясти.
Он покачал головой:
– Нет, этого мало даже для того, чтобы начать разговор. Вам придется рыть глубже.
– У меня есть доверенность на осмотр банковских бумаг отца. В понедельник займусь этим.
– Как вы ее заполучили? – с удивлением спросил Гидеон. Пруденс плотнее запахнула манто, просто зарылась в него и подняла воротник.
– Это фокус. Не могу им гордиться, и не стоит о нем говорить.
– Как вам будет угодно, – не колеблясь, согласился сэр Гидеон. – Вы замерзли?
На этот раз в его голосе прозвучало искреннее беспокойство.
– Немножко, – призналась Пруденс.
– Меньше чем через полчаса будем на месте. Видите шпили зданий?
Он жестом показал на едва заметные на горизонте шпили Оксфорда, поблескивавшие в долине под ними.
– Как ни странно, – заметила Пруденс, решительно отбросив невеселые мысли, – я никогда не была в Оксфорде. В Кембридже была, а в Оксфорде нет.
– Я предпочитаю Оксфорд, но, возможно, потому что предубежден.
– Вы учились в Нью-Колледже?
Он кивнул, потом положил руку ей на колено. Это было мгновенное прикосновение, но Пруденс оно показалось многозначительным. Она сознавала, что все их путешествие имело какой-то особый смысл, но разгадать его пока не могла.
Они остановились перед отелем Рэндолфа на Бомон-стрит в тот момент, когда городские часы пробили полдень. Пруденс вышла из машины и расправила плечи. Солнце пригревало, день был скорее летним, чем осенним, и Пруденс снова пришлось снять меховое манто. Гидеон сгреб его с сиденья машины.
– Возьмем с собой. На всякий случай. Так безопаснее.
Швейцар поспешил проводить их в великолепный холл отеля. Красивая широкая лестница вела на верхние этажи.
– Дамская комната наверху. Я подожду вас за столиком, – сказал Гидеон и направился в ресторан.
Когда Пруденс присоединилась к нему, он просматривал карту вин. Возле ее тарелки стоял бокал шампанского.
– Я позволил себе заказать вам аперитив, – сказал он. – Если предпочитаете что-нибудь другое...
– Нет, – возразила Пруденс. – Это прекрасно.
Она села и отпила глоток вина.
– Похоже, это бодрит.
– По-моему, именно это вам и нужно, – откликнулся Гидеон.
Он положил ладонь на ее руку.
– Вы позволите?
О да, подумала Пруденс, этот день она никогда не забудет. Ее рука мягко выскользнула из-под его ладони, и она принялась изучать меню.
– Что вы рекомендуете? Я полагаю, вы хорошо знаете здешнюю кухню.
– Вы правы, – отозвался он.
Если она не пожелала дать ему ответ сразу, он не станет ее торопить. У него есть гордость, и он не привык, чтобы его отвергали. Гидеон не подал виду, что уязвлен.
– Кухня здесь очень хороша, – холодно ответил он. – Хотите есть?
– Просто умираю с голоду. Гидеон заглянул в меню.
– Седло барашка, – предложил он. – Если только вы не предпочтете дуврскую камбалу.
– Барашек – это прекрасно, – живо откликнулась Пруденс. – Мне сегодня не хочется рыбы. С чего начнем?
– Паштет из копченой макрели великолепен, но если вы не хотите рыбы... – Он, хмурясь, смотрел в меню. – Может быть, вишисуаз?
– Да, это было бы отлично.
Пруденс закрыла меню, сняла очки, протерла салфеткой и улыбнулась ему. Это случалось нечасто, и Гидеона поразила ее улыбка в сочетании с блеском живых зеленых глаз. Он воспринял ее улыбку как утешение за проявленную холодность, однако пренебрегать ею не стал.
– Бургундское или кларет? – спросил он, снова взяв карту вин.
– Я больше склоняюсь к кларету.
– В таком случае пусть это будет бордо.
Пруденс пила маленькими глотками шампанское, откинувшись на стуле и глядя в окно на маленькую площадь, по которой мимо церкви Святого Джайлза туда-сюда на велосипедах проезжали студенты. Настроение Пруденс изменилось. Внезапно она почувствовала себя довольной и умиротворенной и с нетерпением ждала ленча. Ее спутник сосредоточенно изучал карту вин, и у нее появилась возможность не спеша рассмотреть его лицо.
Густые волосы были зачесаны назад с широкого и чуть шишковатого лба, и она подумала, что на границе со лбом, у самых корней, они слегка редеют. Через несколько лет этот лоб обещал стать еще шире. Ее взгляд спустился ниже и упал на крупный орлиный нос, приковывавший внимание и свидетельствовавший о властности. Рот же она нашла чрезвычайно привлекательным, настолько, что это ее взбудоражило. Глубокая вертикальная ложбинка на подбородке придавала лицу еще больше обаяния. Его руки с ухоженными овальными ногтями и длинными, как у пианиста, пальцами были, пожалуй, маловаты для мужчины. Это она заметила еще в самом начале их знакомства.