Страница:
– Ты утверждаешь, что не посылал этого письма?
– Я утверждаю, что не имею ни малейшего представления о том, что ты говоришь, черт подери!
– Ты опять сквернословишь, – заметила Джесс.
В ответ Барри пробормотал что-то неразборчивое.
– В прошлом месяце я получила по почте анонимное письмо, – объяснила Джесс. – В конверте находились обрезки волос со срамного места и листок, пропитанный мочой. Когда же я разговаривала с тобой по телефону несколькими днями позже, ты спросил меня, получила ли я твое письмо. Этого-то ты не отрицаешь?
– Конечно, я отрицаю, что посылал тебе такое письмо! Единственное, что я послал тебе по почте, – это краткую информацию об индивидуальных счетах выхода на пенсию.
Джесс смутно припомнила, что вскрыла конверт, увидела какую-то бумажку о сбережениях для выхода на пенсию и не раздумывая выкинула это письмо в мусорную корзинку. Господи, неужели по телефону в тот день он говорил об этом?
– Ты это мне прислал?
– Господи, я же бухгалтер, – сказал он ей. – Что же другое я могу послать тебе?
Джесс почувствовала, как вокруг нее завертелась комната. Что же с ней происходило? Как она могла обвинить собственного свояка в таком извращенном поступке? Даже если бы она верила в это, зачем ей было говорить об этом вслух? В его собственном доме? За его обеденным столом? Перед лицом всей семьи?
Ее сестра высказала такие же настроения.
– Просто не верится, что ты можешь позволить себе сказать такое! – она заплакала, прижимая к себе сына. – Не могу поверить, что ты даже можешь подумать о таком!
– Очень сожалею, – беспомощно произнесла Джесс. Тайлер захныкал при виде слез матери, близнецы вовсю ревели в своих колясках.
– Дети, давайте успокоимся, – обратился Арт Костэр к своим взрослым дочерям.
– Это просто из-за того, что мы с Барри здорово поцапались, – попыталась объяснить Джесс. – Я чувствовала, как он взбеленился, как жаждал отплатить мне, и тут я получаю по почте это письмо, а вскоре после этого разговариваю с Барри, и он спрашивает меня, получила ли я письмо...
– Поэтому ты решила, что написал его он! Что у него такая извращенная натура! Что я вышла замуж за отвратительного человека!
– Ты, Морин, не имеешь к этому никакого отношения, тебя это не касается.
– Разве? – запальчиво спросила Морин. – Когда ты набрасываешься на моего мужа, ты нападаешь и на меня.
– Не будь глупой, – возразила Джесс.
Близнецы раскричались еще громче. Тайлер вырвался из рук матери и побежал наверх, на второй этаж.
– Ты не оставляешь его в покое со дня нашей свадьбы, – завопила Морин, размахивая руками.
– Это неправда! – запротестовала Джесс. – Я хорошо к нему относилась, пока он не превратил тебя в домашнюю клушу.
– Домашнюю клушу! – поперхнулась Морин.
– Как ты могла позволить ему сделать это? – строго спросила Джесс, решив, что раз уж она затронула эту тему, то может высказаться до конца. – Как ты могла все забросить и позволить ему превратить себя в кумушку?
– Я, пожалуй, отнесу близнецов наверх, – предложила Шерри, умело подхватила девочек из их колясок и понесла наверх.
– Дети, давайте прекратим это, пока мы не наговорили таких вещей, о которых позже можем пожалеть, – уговаривал Арт Костэр, как бы признавая, что и так уже было слишком много сказано.
– От чего же именно, по-твоему, я отказалась? – спросила Морин. – От своей работы? Я всегда могу устроиться в другое место. От своего образования? Но образование всегда остается при мне. Неужели до твоего упрямого сознания никак не может дойти простая мысль, что я делаю именно то, что мне хочется? Что я сама принимаю свои решения, а не Барри, что я сама хочу находиться с детьми дома, пока они не подрастут. Я с уважением отношусь к твоим решениям. Неужели ты не можешь уважать мои? Что плохого в том, что я делаю?
– Что в этом плохого? – переспросила Джесс. – Неужели ты не понимаешь, что вся твоя жизнь является отрицанием того, чему нас учила мать?
– Что? – Морин выглядела так, как будто ее ударило молнией.
– Ради Бога, Джесс! – вмешался отец. – О чем таком ты говоришь?
– Наша мать воспитывала нас как независимых женщин, живущих своей собственной жизнью, – начала аргументировать свою точку зрения Джесс. – Она и мысли не допускала о том, что Морин, выйдя замуж, не смогла бы развиваться дальше.
Глаза Морин засверкали от ярости.
– Как ты смеешь критиковать меня. Как ты смеешь претендовать на то, что что-то знаешь о моем замужестве! Как ты можешь втягивать в это дело нашу мать! Именно ты, а не я, – продолжала она, – постоянно скандалила с мамой по каждому поводу. Именно ты, а не я, настаивала на том, чтобы выйти замуж, когда ты еще училась в колледже, хотя мама умоляла тебя подождать, не торопиться. Именно ты все время ссорилась с ней, доводила ее до слез, отравляла ей жизнь.
«Подожди, пока закончишь колледж», – повторяла она. «Дон – неплохой человек, но с ним ты перестанешь расти. Подожди окончания колледжа», – умоляла она тебя. Но ты не хотела слушать. Ты уже тогда все знала лучше остальных, совершенно так же, как и сейчас. Поэтому перестань оправдывать свою собственную вину, поучая всех, как надо жить!
– Что ты хочешь этим сказать – «свою собственную вину?» – спросила Джесс, чуть не задыхаясь от гнева.
– Ты знаешь, что я имею в виду.
– О чем, черт возьми, ты говоришь?
– Я говорю о скандале, который ты учинила маме в тот день, когда она пропала! – кинула ей Морин. – Я говорю о том, как я позвонила в то утро из библиотеки. Это было, кажется, как раз после того, как ты, раскипятившись, выскочила из дома, и мама плакала. Я спросила ее, что случилось, и она попыталась ничего мне не говорить, но наконец призналась, что вы опять здорово поссорились из-за того же самого. Я спросила ее, хочет ли она, чтобы я приехала домой, она сказала, что не надо, что у нее все нормально, да и вообще она собралась уходить по делам. Это был мой последний разговор с ней. – Все черты лица Морин, казалось, вот-вот растают, ее глаза, нос и рот вдруг как-то изменились, скривились, и она залилась горькими слезами.
Джесс слышала вокруг возбужденные голоса, оглянулась и увидела не столовую своей сестры, а столовую в доме матери на улице Берлинг. Увидела не заплаканное лицо сестры, а лицо своей матери.
– Ты оделась, чтобы пойти куда-то, – заметила Джесс; входя на кухню и увидев на матери свежевыстиранное белое полотняное платье. – Куда ты идешь?
– Никуда.
– С каких это пор ты так одеваешься, чтобы никуда не ходить?
– Мне просто захотелось надеть что-нибудь понаряднее, – ответила мать и спокойно добавила: – И я иду на прием к доктору после обеда. Что собираешься делать ты?
– На прием к доктору по поводу чего?
– Ничего особенного.
– Перестань, мама. Ты знаешь, что я тут же чувствую, если ты говоришь мне неправду.
– Это одна из причин, по которой ты станешь знаменитым юристом.
– Законы не имеют никакой связи с правдой, – сказала ей Джесс.
– Звучит так, как будто это говорит Дон.
Джесс почувствовала напряжение в плечах. – Ты опять собираешься начинать все сначала?
– Я не собираюсь ничего начинать, Джесс. Я просто высказала замечание.
– Не уверена, что мне понравилось это твое замечание.
Лаура Костэр пожала плечами, ничего не сказала.
– Итак, к какому же доктору ты идешь на прием?
– Пожалуй, я ничего не стану говорить, пока не узнаю определенно, есть ли у меня основания о чем-то беспокоиться.
– Ты уже беспокоишься. Это видно по твоему лицу. О чем именно?
– Я обнаружила небольшую опухоль.
– Опухоль? – выдохнула Джесс.
– Не хочу, чтобы ты волновалась. Возможно, в этом нет ничего плохого. Большинство опухолей безвредны.
– Где находится эта опухоль?
– В левой груди.
– О Господи!
– Не волнуйся.
– Когда ты ее обнаружила?
– Сегодня утром, когда принимала душ. Я позвонила доктору, он уверен, что это пустяки. Он просто хочет, чтобы я подъехала к нему и он бы осмотрел меня.
– Что, если это серьезно?
– Тогда мы перейдем этот мост, когда подойдем к нему.
– Ты боишься?
Мать не отвечала несколько секунд.
– Скажи правду, мама.
– Да, я боюсь.
– Хочешь, чтобы я поехала к доктору вместе с тобой?
– Да, – тут же согласилась мать. – Хочу.
Но потом разговор как-то отклонился от этой темы, вспоминала теперь Джесс. Ее мать возилась у стойки на кухне, готовила кофе, предложила Джесс пирожки с брусникой, которые она купила в соседней булочной.
– Прием назначен на четыре часа, – сказала мать. – Не помешает ли это твоим планам?
– Нет, – ответила ей Джесс. – Я позвоню Дону, что нам надо отложить то, что мы задумали сделать.
– Это было бы прекрасно, – подхватила мать, и Джесс тут же поняла, что она имела в виду не только планы на послеобеденное время.
– Мама, почему ты настроена против Дона? – спросила Джесс.
– Абсолютно ничего не имею против него.
– Почему же ты так решительно возражаешь против того, чтобы я вышла за него замуж?
– Я не говорю, что тебе не надо связывать свою жизнь с этим мужчиной, Джесс, – возразила мать. – Я нахожу Дока привлекательным мужчиной. Он заботливый человек и явно обожает тебя.
– Тогда в чем же дело? – спросила Джесс.
– А дело в том, что он на одиннадцать лет старше тебя. Он уже испытал все, что ты только хочешь попробовать.
– Одиннадцать лет – не такая уж большая разница в возрасте, – не согласилась с матерью Джесс.
– Одиннадцать лет? В течение этих лет он мог подумать, какая ему нужна жена.
– Ему нужна я.
– А что нужно тебе?
– А мне нужен он!
– А твоя карьера?
– Моя карьера уже обеспечена. Дон ужасно хочет, чтобы я стала преуспевающим адвокатом, и он может мне в этом помочь. Он отличный учитель.
– Джесс, тебе нужен партнер, а не учитель. С ним ты перестанешь расти и развиваться.
– Как ты можешь говорить такое?
– Милая моя девочка, я же не говорю, чтобы ты не выходила за него, – опять повторила мать.
– Как же не говоришь? Именно это ты и говоришь!
– Единственное, чего я прошу, – это чтобы ты несколько лет подождала. Ты только что поступила в юридический колледж. Подожди, пока не получишь диплом об окончании и не станешь юристом. Подожди, пока не определишь, что ты представляешь собой и кем ты хочешь быть.
– Я знаю, что я собой представляю. Знаю, что хочу. Хочу выйти за Дона. И выйду за него, нравится ли тебе это или нет.
Мать глубоко вздохнула, налила себе только что сварившийся кофе.
– Хочешь чашечку?
– Ничего не хочу от тебя, – заупрямилась Джесс.
– Ладно, давай не будем больше об этом.
– Не хочу оставлять эту тему. Ты считаешь, что можешь затронуть все это, потом сказать: «Давай прекратим разговор об этом», потому что тебе его не хочется продолжать?
– Мне не стоило бы ничего говорить тебе.
– Совершенно правильно, не стоило.
– Иногда это не приходит мне в голову.
– Очень ловко, мама. Ловкая отговорка.
– Я сожалею, дорогая. Мне не надо было начинать весь этот разговор. Похоже, что сегодня у меня пошаливают нервы, и, возможно, я расстроилась больше, чем стоило бы. – Глаза матери наполнились слезами.
– Пожалуйста, не плачь, – взмолилась Джесс, возведя глаза к потолку. – Почему ты всегда заставляешь меня чувствовать себя ужасно виноватой?
– Нарочно я этого не делаю.
– Тебе надо перестать опекать меня.
– Вот этого-то я совсем не хочу делать, Джесс, – опекать тебя, – сказала мать, слезы градом покатились по ее щекам. – Я хочу, чтобы ты жила своим собственным умом.
– Тогда не вмешивайся! Пожалуйста, – добавила Джесс, стремясь смягчить резкость своих слов, сознавая, что слова уже сорвались с губ.
Мать покачала головой, с ее лица упали еще несколько капель слез.
– Мне не нужно это, Джесс, – сказала она. – Мне не нужно этого от тебя!
А что же было потом, думала теперь Джесс, чувствуя себя раскрутившейся заводной игрушкой, которая может остановиться только когда кончится завод. Последовали другие бездумные слова. Резкие возражения. В обеих женщинах заговорила гордость.
– Тебе незачем провожать меня к доктору. Сама найду туда дорогу.
– Поступай, как знаешь.
Она пулей вылетела из дома.
Она видела свою мать в последний раз.
Джесс вскочила на ноги, бросилась в прихожую, наткнувшись на детские коляски, чуть не опрокинула их, задержалась на мгновение, чтобы их поправить.
– Прости, Джесс! – кричала ей вдогонку Морин. – Пожалуйста, не уходи! Я не хотела тебе говорить все это!
– Почему же нет? – спросила Джесс, быстро остановившись, обернулась к сестре, но увидела лицо своей матери. – Ты сказала правду. Все, что ты сказала, – сущая правда!
– Ты не виновата, – продолжала Морин. – Что бы ни случилось с нашей мамой, ты в этом не виновата.
Джесс недоверчиво покачала головой.
– Как ты можешь утверждать это? – вопросительно произнесла она. – Если бы я проводила маму к доктору, то она и сейчас была бы с нами.
– Ее, видно, кто-то выслеживал, – заявил отец, входя в прихожую вместе с Барри. – Видимо, ее кто-то подкарауливал и хотел причинить ей зло. Ты не хуже меня знаешь, что почти невозможно помешать человеку, который охотится за тобой.
Джесс тут же подумала о Рике Фергюсоне.
Зазвонил телефон.
– Я подойду, – сказал Барри и пошел в гостиную. Остальные не тронулись с места.
– Почему бы нам не вернуться в столовую и не сесть за стол? – предложила Морин.
– Мне действительно надо уйти, – сказала ей Джесс.
– Мы никогда не говорили о том, что произошло, – продолжала Морин. – То есть мы обсуждали сами факты, касались деталей. Но никогда не затрагивали своего отношения к случившемуся. Думаю, у нас есть многое, о чем поговорить. А что думаешь ты?
– Мне бы хотелось этого, – голос Джесс напоминал голос ребенка. – Но не знаю, смогу ли я. Во всяком случае не сегодня. Я так устала, хочу добраться до своей кровати и лечь.
В прихожую вошел Барри.
– Спрашивают тебя, Джесс.
– Меня? Но никто не знает, что я нахожусь здесь.
– Твой бывший муж знает.
– Дон? – Джесс смутно припомнила, что она сказала ему о том, что идет к сестре на торжественный ужин.
– Говорит, что речь идет о чем-то очень важном.
– Мы будем в столовой, – сказала Морин, чтобы позволить Джесс поговорить по телефону без посторонних. Джесс направилась к аппарату в каком-то экзальтированном состоянии.
– Что-нибудь случилось? – спросила она вместо приветствия. – Не признался ли Рик Фергюсон?
– Рик Фергюсон находится на пути в Лос-Анджелес. Я купил ему билет и сам посадил его в самолет сегодня в семь часов вечера. Меня беспокоит не Рик Фергюсон.
– Что именно тебя беспокоит? – спросила Джесс.
– Встречаешься ли ты сегодня с Адамом?
– С Адамом? Нет, он куда-то уехал.
– Ты уверена в этом?
– Что ты хочешь этим сказать, уверена ли я?
– Я хочу, чтобы сегодня ты оставалась в доме своей сестры.
– Что? Почему? О чем ты говоришь?
– Джесс, моя контора провела кое-какую проверку этого малого. Звонили в Ассоциацию юристов. Там и слыхом не слыхивали об адвокате по имени Адам Стон.
– Что?
– Ты слышала, что я сказал, Джесс. Там и не слышали об этом парне. И если он наврал тебе о том, кто он такой и чем занимается, то он вполне мог обмануть тебя и в отношении того, что уехал из города. Поэтому сделай мне любезность, оставайся хотя бы на эту ночь у сестры.
– Я не могу поступить так, – прошептала Джесс, подумав обо всем, что произошло здесь сегодня, обо всем, что было сказано.
– Господи, почему же не можешь?
– Просто не могу. Пожалуйста, Дон, не требуй у меня объяснений.
– Тогда я еду к тебе.
– Не надо! Пожалуйста. Я взрослый человек. Сумею сама позаботиться о себе.
– Ты можешь начать заботиться о себе, когда мы будем уверены, что все в порядке.
– Но и так все в порядке. – Джесс почувствовала, что все у нее немеет, с головы до ног, как будто ей ввели чрезмерную дозу новокаина. – Адам не причинит мне зла, – пробормотала она, отведя от себя трубку.
– Ты что-то сказала?
– Я сказала, не беспокойся, – ответила ему Джесс. – Я позвоню тебе завтра утром.
– Джесс...
– Я поговорю с тобой завтра утром. – Джесс положила трубку.
Несколько секунд она стояла возле телефонного аппарата и пыталась разобраться в том, что ей сказал Дон. Нет данных об адвокате по имени Адам Стон? Никто в штате Иллинойс не зарегистрирован под этой фамилией в качестве юриста? Но зачем бы ему обманывать ее? И разве это превращает в ложь все остальное, что он ей говорил? Но в ее жизни много непонятного, на нее сваливаются совершенно неожиданные вещи.
Джесс невидящим взором уставилась на рождественское дерево, которое терпеливо дожидалось, чтобы его нарядили к празднику, слышала голоса, доносившиеся из столовой. «Думаю, у нас есть многое, о чем поговорить», – сказала сестра. И была права. Было много такого, о чем надо переговорить, много такого, в чем надо было разобраться. Вместе или в одиночку. Может быть, в понедельник утром она позвонит Стефани Банэк и узнает, не захочет ли она снова с ней встретиться. Ей пора прекратить выступать в качестве своего судьи и присяжных заседателей, думала она, потихоньку выходя из дома. Пора уже освободиться от удушающего чувства вины, которое не отпускало ее последние восемь лет, служило ей чем-то вроде второй шкуры.
Джесс захватила с собой только сумочку, не стала возвращаться за пальто, которое осталось в стенном шкафу в передней, тихо выскользнула из парадной двери и оказалась в холодной ночной тьме. Уже в следующее мгновение она сидела за рулем взятой напрокат машины и катила на юг по Шератон-роуд, по щекам ее текли слезы, из приемника гремела музыка. Ей хотелось лишь добраться до своей постели, закрыться с головой одеялом и до утра провалиться в бездну сна.
Глава 27
– Я утверждаю, что не имею ни малейшего представления о том, что ты говоришь, черт подери!
– Ты опять сквернословишь, – заметила Джесс.
В ответ Барри пробормотал что-то неразборчивое.
– В прошлом месяце я получила по почте анонимное письмо, – объяснила Джесс. – В конверте находились обрезки волос со срамного места и листок, пропитанный мочой. Когда же я разговаривала с тобой по телефону несколькими днями позже, ты спросил меня, получила ли я твое письмо. Этого-то ты не отрицаешь?
– Конечно, я отрицаю, что посылал тебе такое письмо! Единственное, что я послал тебе по почте, – это краткую информацию об индивидуальных счетах выхода на пенсию.
Джесс смутно припомнила, что вскрыла конверт, увидела какую-то бумажку о сбережениях для выхода на пенсию и не раздумывая выкинула это письмо в мусорную корзинку. Господи, неужели по телефону в тот день он говорил об этом?
– Ты это мне прислал?
– Господи, я же бухгалтер, – сказал он ей. – Что же другое я могу послать тебе?
Джесс почувствовала, как вокруг нее завертелась комната. Что же с ней происходило? Как она могла обвинить собственного свояка в таком извращенном поступке? Даже если бы она верила в это, зачем ей было говорить об этом вслух? В его собственном доме? За его обеденным столом? Перед лицом всей семьи?
Ее сестра высказала такие же настроения.
– Просто не верится, что ты можешь позволить себе сказать такое! – она заплакала, прижимая к себе сына. – Не могу поверить, что ты даже можешь подумать о таком!
– Очень сожалею, – беспомощно произнесла Джесс. Тайлер захныкал при виде слез матери, близнецы вовсю ревели в своих колясках.
– Дети, давайте успокоимся, – обратился Арт Костэр к своим взрослым дочерям.
– Это просто из-за того, что мы с Барри здорово поцапались, – попыталась объяснить Джесс. – Я чувствовала, как он взбеленился, как жаждал отплатить мне, и тут я получаю по почте это письмо, а вскоре после этого разговариваю с Барри, и он спрашивает меня, получила ли я письмо...
– Поэтому ты решила, что написал его он! Что у него такая извращенная натура! Что я вышла замуж за отвратительного человека!
– Ты, Морин, не имеешь к этому никакого отношения, тебя это не касается.
– Разве? – запальчиво спросила Морин. – Когда ты набрасываешься на моего мужа, ты нападаешь и на меня.
– Не будь глупой, – возразила Джесс.
Близнецы раскричались еще громче. Тайлер вырвался из рук матери и побежал наверх, на второй этаж.
– Ты не оставляешь его в покое со дня нашей свадьбы, – завопила Морин, размахивая руками.
– Это неправда! – запротестовала Джесс. – Я хорошо к нему относилась, пока он не превратил тебя в домашнюю клушу.
– Домашнюю клушу! – поперхнулась Морин.
– Как ты могла позволить ему сделать это? – строго спросила Джесс, решив, что раз уж она затронула эту тему, то может высказаться до конца. – Как ты могла все забросить и позволить ему превратить себя в кумушку?
– Я, пожалуй, отнесу близнецов наверх, – предложила Шерри, умело подхватила девочек из их колясок и понесла наверх.
– Дети, давайте прекратим это, пока мы не наговорили таких вещей, о которых позже можем пожалеть, – уговаривал Арт Костэр, как бы признавая, что и так уже было слишком много сказано.
– От чего же именно, по-твоему, я отказалась? – спросила Морин. – От своей работы? Я всегда могу устроиться в другое место. От своего образования? Но образование всегда остается при мне. Неужели до твоего упрямого сознания никак не может дойти простая мысль, что я делаю именно то, что мне хочется? Что я сама принимаю свои решения, а не Барри, что я сама хочу находиться с детьми дома, пока они не подрастут. Я с уважением отношусь к твоим решениям. Неужели ты не можешь уважать мои? Что плохого в том, что я делаю?
– Что в этом плохого? – переспросила Джесс. – Неужели ты не понимаешь, что вся твоя жизнь является отрицанием того, чему нас учила мать?
– Что? – Морин выглядела так, как будто ее ударило молнией.
– Ради Бога, Джесс! – вмешался отец. – О чем таком ты говоришь?
– Наша мать воспитывала нас как независимых женщин, живущих своей собственной жизнью, – начала аргументировать свою точку зрения Джесс. – Она и мысли не допускала о том, что Морин, выйдя замуж, не смогла бы развиваться дальше.
Глаза Морин засверкали от ярости.
– Как ты смеешь критиковать меня. Как ты смеешь претендовать на то, что что-то знаешь о моем замужестве! Как ты можешь втягивать в это дело нашу мать! Именно ты, а не я, – продолжала она, – постоянно скандалила с мамой по каждому поводу. Именно ты, а не я, настаивала на том, чтобы выйти замуж, когда ты еще училась в колледже, хотя мама умоляла тебя подождать, не торопиться. Именно ты все время ссорилась с ней, доводила ее до слез, отравляла ей жизнь.
«Подожди, пока закончишь колледж», – повторяла она. «Дон – неплохой человек, но с ним ты перестанешь расти. Подожди окончания колледжа», – умоляла она тебя. Но ты не хотела слушать. Ты уже тогда все знала лучше остальных, совершенно так же, как и сейчас. Поэтому перестань оправдывать свою собственную вину, поучая всех, как надо жить!
– Что ты хочешь этим сказать – «свою собственную вину?» – спросила Джесс, чуть не задыхаясь от гнева.
– Ты знаешь, что я имею в виду.
– О чем, черт возьми, ты говоришь?
– Я говорю о скандале, который ты учинила маме в тот день, когда она пропала! – кинула ей Морин. – Я говорю о том, как я позвонила в то утро из библиотеки. Это было, кажется, как раз после того, как ты, раскипятившись, выскочила из дома, и мама плакала. Я спросила ее, что случилось, и она попыталась ничего мне не говорить, но наконец призналась, что вы опять здорово поссорились из-за того же самого. Я спросила ее, хочет ли она, чтобы я приехала домой, она сказала, что не надо, что у нее все нормально, да и вообще она собралась уходить по делам. Это был мой последний разговор с ней. – Все черты лица Морин, казалось, вот-вот растают, ее глаза, нос и рот вдруг как-то изменились, скривились, и она залилась горькими слезами.
Джесс слышала вокруг возбужденные голоса, оглянулась и увидела не столовую своей сестры, а столовую в доме матери на улице Берлинг. Увидела не заплаканное лицо сестры, а лицо своей матери.
– Ты оделась, чтобы пойти куда-то, – заметила Джесс; входя на кухню и увидев на матери свежевыстиранное белое полотняное платье. – Куда ты идешь?
– Никуда.
– С каких это пор ты так одеваешься, чтобы никуда не ходить?
– Мне просто захотелось надеть что-нибудь понаряднее, – ответила мать и спокойно добавила: – И я иду на прием к доктору после обеда. Что собираешься делать ты?
– На прием к доктору по поводу чего?
– Ничего особенного.
– Перестань, мама. Ты знаешь, что я тут же чувствую, если ты говоришь мне неправду.
– Это одна из причин, по которой ты станешь знаменитым юристом.
– Законы не имеют никакой связи с правдой, – сказала ей Джесс.
– Звучит так, как будто это говорит Дон.
Джесс почувствовала напряжение в плечах. – Ты опять собираешься начинать все сначала?
– Я не собираюсь ничего начинать, Джесс. Я просто высказала замечание.
– Не уверена, что мне понравилось это твое замечание.
Лаура Костэр пожала плечами, ничего не сказала.
– Итак, к какому же доктору ты идешь на прием?
– Пожалуй, я ничего не стану говорить, пока не узнаю определенно, есть ли у меня основания о чем-то беспокоиться.
– Ты уже беспокоишься. Это видно по твоему лицу. О чем именно?
– Я обнаружила небольшую опухоль.
– Опухоль? – выдохнула Джесс.
– Не хочу, чтобы ты волновалась. Возможно, в этом нет ничего плохого. Большинство опухолей безвредны.
– Где находится эта опухоль?
– В левой груди.
– О Господи!
– Не волнуйся.
– Когда ты ее обнаружила?
– Сегодня утром, когда принимала душ. Я позвонила доктору, он уверен, что это пустяки. Он просто хочет, чтобы я подъехала к нему и он бы осмотрел меня.
– Что, если это серьезно?
– Тогда мы перейдем этот мост, когда подойдем к нему.
– Ты боишься?
Мать не отвечала несколько секунд.
– Скажи правду, мама.
– Да, я боюсь.
– Хочешь, чтобы я поехала к доктору вместе с тобой?
– Да, – тут же согласилась мать. – Хочу.
Но потом разговор как-то отклонился от этой темы, вспоминала теперь Джесс. Ее мать возилась у стойки на кухне, готовила кофе, предложила Джесс пирожки с брусникой, которые она купила в соседней булочной.
– Прием назначен на четыре часа, – сказала мать. – Не помешает ли это твоим планам?
– Нет, – ответила ей Джесс. – Я позвоню Дону, что нам надо отложить то, что мы задумали сделать.
– Это было бы прекрасно, – подхватила мать, и Джесс тут же поняла, что она имела в виду не только планы на послеобеденное время.
– Мама, почему ты настроена против Дона? – спросила Джесс.
– Абсолютно ничего не имею против него.
– Почему же ты так решительно возражаешь против того, чтобы я вышла за него замуж?
– Я не говорю, что тебе не надо связывать свою жизнь с этим мужчиной, Джесс, – возразила мать. – Я нахожу Дока привлекательным мужчиной. Он заботливый человек и явно обожает тебя.
– Тогда в чем же дело? – спросила Джесс.
– А дело в том, что он на одиннадцать лет старше тебя. Он уже испытал все, что ты только хочешь попробовать.
– Одиннадцать лет – не такая уж большая разница в возрасте, – не согласилась с матерью Джесс.
– Одиннадцать лет? В течение этих лет он мог подумать, какая ему нужна жена.
– Ему нужна я.
– А что нужно тебе?
– А мне нужен он!
– А твоя карьера?
– Моя карьера уже обеспечена. Дон ужасно хочет, чтобы я стала преуспевающим адвокатом, и он может мне в этом помочь. Он отличный учитель.
– Джесс, тебе нужен партнер, а не учитель. С ним ты перестанешь расти и развиваться.
– Как ты можешь говорить такое?
– Милая моя девочка, я же не говорю, чтобы ты не выходила за него, – опять повторила мать.
– Как же не говоришь? Именно это ты и говоришь!
– Единственное, чего я прошу, – это чтобы ты несколько лет подождала. Ты только что поступила в юридический колледж. Подожди, пока не получишь диплом об окончании и не станешь юристом. Подожди, пока не определишь, что ты представляешь собой и кем ты хочешь быть.
– Я знаю, что я собой представляю. Знаю, что хочу. Хочу выйти за Дона. И выйду за него, нравится ли тебе это или нет.
Мать глубоко вздохнула, налила себе только что сварившийся кофе.
– Хочешь чашечку?
– Ничего не хочу от тебя, – заупрямилась Джесс.
– Ладно, давай не будем больше об этом.
– Не хочу оставлять эту тему. Ты считаешь, что можешь затронуть все это, потом сказать: «Давай прекратим разговор об этом», потому что тебе его не хочется продолжать?
– Мне не стоило бы ничего говорить тебе.
– Совершенно правильно, не стоило.
– Иногда это не приходит мне в голову.
– Очень ловко, мама. Ловкая отговорка.
– Я сожалею, дорогая. Мне не надо было начинать весь этот разговор. Похоже, что сегодня у меня пошаливают нервы, и, возможно, я расстроилась больше, чем стоило бы. – Глаза матери наполнились слезами.
– Пожалуйста, не плачь, – взмолилась Джесс, возведя глаза к потолку. – Почему ты всегда заставляешь меня чувствовать себя ужасно виноватой?
– Нарочно я этого не делаю.
– Тебе надо перестать опекать меня.
– Вот этого-то я совсем не хочу делать, Джесс, – опекать тебя, – сказала мать, слезы градом покатились по ее щекам. – Я хочу, чтобы ты жила своим собственным умом.
– Тогда не вмешивайся! Пожалуйста, – добавила Джесс, стремясь смягчить резкость своих слов, сознавая, что слова уже сорвались с губ.
Мать покачала головой, с ее лица упали еще несколько капель слез.
– Мне не нужно это, Джесс, – сказала она. – Мне не нужно этого от тебя!
А что же было потом, думала теперь Джесс, чувствуя себя раскрутившейся заводной игрушкой, которая может остановиться только когда кончится завод. Последовали другие бездумные слова. Резкие возражения. В обеих женщинах заговорила гордость.
– Тебе незачем провожать меня к доктору. Сама найду туда дорогу.
– Поступай, как знаешь.
Она пулей вылетела из дома.
Она видела свою мать в последний раз.
Джесс вскочила на ноги, бросилась в прихожую, наткнувшись на детские коляски, чуть не опрокинула их, задержалась на мгновение, чтобы их поправить.
– Прости, Джесс! – кричала ей вдогонку Морин. – Пожалуйста, не уходи! Я не хотела тебе говорить все это!
– Почему же нет? – спросила Джесс, быстро остановившись, обернулась к сестре, но увидела лицо своей матери. – Ты сказала правду. Все, что ты сказала, – сущая правда!
– Ты не виновата, – продолжала Морин. – Что бы ни случилось с нашей мамой, ты в этом не виновата.
Джесс недоверчиво покачала головой.
– Как ты можешь утверждать это? – вопросительно произнесла она. – Если бы я проводила маму к доктору, то она и сейчас была бы с нами.
– Ее, видно, кто-то выслеживал, – заявил отец, входя в прихожую вместе с Барри. – Видимо, ее кто-то подкарауливал и хотел причинить ей зло. Ты не хуже меня знаешь, что почти невозможно помешать человеку, который охотится за тобой.
Джесс тут же подумала о Рике Фергюсоне.
Зазвонил телефон.
– Я подойду, – сказал Барри и пошел в гостиную. Остальные не тронулись с места.
– Почему бы нам не вернуться в столовую и не сесть за стол? – предложила Морин.
– Мне действительно надо уйти, – сказала ей Джесс.
– Мы никогда не говорили о том, что произошло, – продолжала Морин. – То есть мы обсуждали сами факты, касались деталей. Но никогда не затрагивали своего отношения к случившемуся. Думаю, у нас есть многое, о чем поговорить. А что думаешь ты?
– Мне бы хотелось этого, – голос Джесс напоминал голос ребенка. – Но не знаю, смогу ли я. Во всяком случае не сегодня. Я так устала, хочу добраться до своей кровати и лечь.
В прихожую вошел Барри.
– Спрашивают тебя, Джесс.
– Меня? Но никто не знает, что я нахожусь здесь.
– Твой бывший муж знает.
– Дон? – Джесс смутно припомнила, что она сказала ему о том, что идет к сестре на торжественный ужин.
– Говорит, что речь идет о чем-то очень важном.
– Мы будем в столовой, – сказала Морин, чтобы позволить Джесс поговорить по телефону без посторонних. Джесс направилась к аппарату в каком-то экзальтированном состоянии.
– Что-нибудь случилось? – спросила она вместо приветствия. – Не признался ли Рик Фергюсон?
– Рик Фергюсон находится на пути в Лос-Анджелес. Я купил ему билет и сам посадил его в самолет сегодня в семь часов вечера. Меня беспокоит не Рик Фергюсон.
– Что именно тебя беспокоит? – спросила Джесс.
– Встречаешься ли ты сегодня с Адамом?
– С Адамом? Нет, он куда-то уехал.
– Ты уверена в этом?
– Что ты хочешь этим сказать, уверена ли я?
– Я хочу, чтобы сегодня ты оставалась в доме своей сестры.
– Что? Почему? О чем ты говоришь?
– Джесс, моя контора провела кое-какую проверку этого малого. Звонили в Ассоциацию юристов. Там и слыхом не слыхивали об адвокате по имени Адам Стон.
– Что?
– Ты слышала, что я сказал, Джесс. Там и не слышали об этом парне. И если он наврал тебе о том, кто он такой и чем занимается, то он вполне мог обмануть тебя и в отношении того, что уехал из города. Поэтому сделай мне любезность, оставайся хотя бы на эту ночь у сестры.
– Я не могу поступить так, – прошептала Джесс, подумав обо всем, что произошло здесь сегодня, обо всем, что было сказано.
– Господи, почему же не можешь?
– Просто не могу. Пожалуйста, Дон, не требуй у меня объяснений.
– Тогда я еду к тебе.
– Не надо! Пожалуйста. Я взрослый человек. Сумею сама позаботиться о себе.
– Ты можешь начать заботиться о себе, когда мы будем уверены, что все в порядке.
– Но и так все в порядке. – Джесс почувствовала, что все у нее немеет, с головы до ног, как будто ей ввели чрезмерную дозу новокаина. – Адам не причинит мне зла, – пробормотала она, отведя от себя трубку.
– Ты что-то сказала?
– Я сказала, не беспокойся, – ответила ему Джесс. – Я позвоню тебе завтра утром.
– Джесс...
– Я поговорю с тобой завтра утром. – Джесс положила трубку.
Несколько секунд она стояла возле телефонного аппарата и пыталась разобраться в том, что ей сказал Дон. Нет данных об адвокате по имени Адам Стон? Никто в штате Иллинойс не зарегистрирован под этой фамилией в качестве юриста? Но зачем бы ему обманывать ее? И разве это превращает в ложь все остальное, что он ей говорил? Но в ее жизни много непонятного, на нее сваливаются совершенно неожиданные вещи.
Джесс невидящим взором уставилась на рождественское дерево, которое терпеливо дожидалось, чтобы его нарядили к празднику, слышала голоса, доносившиеся из столовой. «Думаю, у нас есть многое, о чем поговорить», – сказала сестра. И была права. Было много такого, о чем надо переговорить, много такого, в чем надо было разобраться. Вместе или в одиночку. Может быть, в понедельник утром она позвонит Стефани Банэк и узнает, не захочет ли она снова с ней встретиться. Ей пора прекратить выступать в качестве своего судьи и присяжных заседателей, думала она, потихоньку выходя из дома. Пора уже освободиться от удушающего чувства вины, которое не отпускало ее последние восемь лет, служило ей чем-то вроде второй шкуры.
Джесс захватила с собой только сумочку, не стала возвращаться за пальто, которое осталось в стенном шкафу в передней, тихо выскользнула из парадной двери и оказалась в холодной ночной тьме. Уже в следующее мгновение она сидела за рулем взятой напрокат машины и катила на юг по Шератон-роуд, по щекам ее текли слезы, из приемника гремела музыка. Ей хотелось лишь добраться до своей постели, закрыться с головой одеялом и до утра провалиться в бездну сна.
Глава 27
Она все еще плакала, когда подъехала к дому.
«Перестань плакать!» – распекала себя Джесс, выключила мотор, прервала женоненавистнические завывания по радио Мика Джаггера. «Будь послушной!» – приказала она мысленно себе, когда торопливо бежала по холоду к своему трехэтажному кирпичному дому. «О чем ты все еще плачешь?» – спрашивала она себя, вставляя ключ в замок двери, открыла парадное, потом аккуратно закрыла его опять. Только потому, что ты вела себя сегодня как настоящая идиотка, потому что ты назвала свою сестру клушей, а свояка извращенцем, потому что ты произвела неприятное впечатление на женщину своего отца, потому что ты улизнула из дома, как ночной вор, потому что Адам Стон не тот, кем он себя называет, потому что Рик Фергюсон уезжает в Калифорнию, вместо того чтобы сесть на электрический стул... «Нет, – напомнила она себе, перепрыгивая сразу через две ступеньки. – В Иллинойсе людей больше не поджаривают на электрическом стуле. Их усыпляют. Как собак», – мысленно добавила она, и, припомнив последнюю строчку из произведения Кафки «Испытание», заплакала еще сильнее.
На последних ступеньках лестницы ее не сопровождали ни звуки труб, ни саксофона. Из-под двери Уолта Фрейзера не пробивался свет. Возможно, уехал куда-то на уик-энд, подумала она, считая, что, может быть, ей следует позвонить Дону, когда она войдет в квартиру, и предложить ему провести несколько дней в Юньон Пирс. Забыть об Адаме Стоне. Или о том, кто бы он там ни был.
Она открыла дверь в свою квартиру, переступила через порог, позволив тишине и тьме обнять себя, как делают это старые друзья, радушно приветствуя опоздавших. Теперь у нее отпала необходимость оставлять включенными на весь день радиоприемник и свет. Не раздаются уже больше чистые, мелодичные звуки приветствия ее пташки. Она закрыла замок двери на два оборота. Через кружева старинных занавесок просачивался свет с улицы, отбрасывая зловещий отсвет на пустую птичью клетку. У нее не хватило духу убрать ее, засунуть подальше в чулан, не захотелось выбросить ее на улицу или отдать в Армию Спасения. Бедный Фред, думала она, опять залившись горючими слезами.
– Несчастная я! – прошептала она, бросила сумочку на пол и неуклюже побрела в спальню.
Он подошел к ней сзади.
Она его не увидела, даже не услышала, пока ее горло не охватила проволока и ее не бросили в беспамятство. Ее руки автоматически метнулась к шее, она отчаянно старалась подсунуть пальцы под проволоку. Проволока врезалась в ее забинтованную руку и она ощутила на пальцах клейкость свежепролитой крови. У нее перехватило дыхание. Проволока перекрыла доступ кислорода, врезаясь в горло. Ее ноги подкосились, она почувствовала, как ее поднимают в воздух. Она изо всех сил старалась не упасть, вырваться из рук насильника.
И тут, несмотря на паническое чувство, она вспомнила: не сопротивляйся, плыви по течению. Воспользуйся инерцией движения. Если кто-то тянет тебя, вместо того чтобы сопротивляться и тянуть в другую сторону, используй силу нападающего, сближайся с ним и наноси удар, когда окажешься рядом.
Она прекратила борьбу. Перестала сопротивляться, хотя это противоречило всем ее инстинктам. Она полностью расслабилась, почувствовала, как ее спина коснулась груди насильника, который притягивал ее к себе. Ее шея превратилась в живую рану, в гигантский пульс боли. На какое-то страшное мгновение она подумала, что было уже слишком поздно, что она вот-вот потеряет сознание. Такая мысль показалась ей удивительно соблазнительной и ей даже какое-то время хотелось погрузиться во мрак небытия. Зачем бороться против неизбежного? Ее ждет мрак и пучина. Почему не окунуться сразу во все это? Почему не уйти туда навсегда?
Но тут же невольно она с новой силой возобновила борьбу, схватку с надвигавшейся тьмой, используя вес нападавшего против него же самого, сбивая напавшего с ног тяжестью своего тела. Она упала вместе с ним, выбросив в сторону руки, ударившись рукой о птичью клетку, которая с грохотом полетела на пол. Потеряв равновесие, нападавшей вскрикнул. Она тут же стала пинать его по ногам, царапать его руки, бить локтями по его ребрам.
Она почувствовала, что проволока вокруг ее горла несколько ослабла, и смогла вырваться. Джесс с трудом поднялась на ноги, ловя ртом воздух, словно в огне, отчаянно стараясь отдышаться, еле сохраняя вертикальное положение от этих чрезмерных усилий. Она чувствовала, что рубец от проволоки все еще врезался ей в горло, глубоко впившись в кожу, как будто там еще оставалась проволока, хотя на самом ее уже не было. У нее было такое ощущение, что она болтается в петле висельника, и в любую минуту ее шея может с хрустом переломиться.
Вдруг она услышала его стоны, повернулась, увидела с удивлением мужскую фигуру, распростертую на полу, мельком обратила внимание на черные остроносые ковбойские сапоги, джинсы, темную водолазку, коричневые кожаные перчатки гонщиков на больших руках, длинные светлые грязные волосы, закрывшие почти все его лицо, кроме кривой ухмылки на губах.
– Я – Смерть, – даже теперь говорила ухмылка. – Я пришла за тобой.
Рик Фергюсон.
Джесс негромко вскрикнула. Неужели она действительно подумала, что он спокойно сидит в самолете, улетающем в Калифорнию, и тем самым уходит из ее жизни? Не является ли нынешняя ночь заранее предрешенным завершением истории, которая началась их стычкой несколько месяцев назад?
Миллионы образов пронеслись в ее голове, когда Джесс смотрела, как он пытается подняться на ноги. Она думала и о когтях орла, и о карябающих движениях, и о беспрерывных ударах кулаками, и о других приемах. Потом вспомнила: в первую очередь надо попытаться удрать. Забыть о героических поступках и театральных жестах. Чаще всего большинству женщин помогает бегство.
Но Рик Фергюсон уже поднялся на ноги, ковылял к ней, отрезав ей путь к двери. Пронзительно кричи, командовал ее внутренний голос, вопи, черт бы тебя побрал! Реви!
– Хох! – рявкнула она и увидела, как он вздрогнул от испуга. – Хох! – на этот раз еще громче рявкнула она, подумала о пистолете, который лежит в ящике ночного столика возле кровати, соображая, успеет ли она добраться до него, ища глазами любой предмет в комнате, который можно было бы использовать в качестве оружия.
Кажется, ее крики вдохнули в него новый прилив энергии. Зловещая ухмылка Рика Фергюсона перешла в грубый хохот.
– Мне нравится хорошая схватка, – заявил он.
– Не подходите ко мне! – предупредила Джесс.
– Конни совсем не сопротивлялась. Она просто смякла, и ей пришел конец. Никакого удовольствия. Не то, что вы, – подзадоривал он ее. – Прикончить вас для меня будет сущим удовольствием.
– А мне вас! – выпалила Джесс, схватила с пола пустую клетку и запустила ее в голову Рика Фергюсона. Она не промахнулась, видя, как из его разбитой головы потекла на щеку кровь. Она повернулась и бросилась из комнаты, лихорадочно думая, что делать дальше.
«Перестань плакать!» – распекала себя Джесс, выключила мотор, прервала женоненавистнические завывания по радио Мика Джаггера. «Будь послушной!» – приказала она мысленно себе, когда торопливо бежала по холоду к своему трехэтажному кирпичному дому. «О чем ты все еще плачешь?» – спрашивала она себя, вставляя ключ в замок двери, открыла парадное, потом аккуратно закрыла его опять. Только потому, что ты вела себя сегодня как настоящая идиотка, потому что ты назвала свою сестру клушей, а свояка извращенцем, потому что ты произвела неприятное впечатление на женщину своего отца, потому что ты улизнула из дома, как ночной вор, потому что Адам Стон не тот, кем он себя называет, потому что Рик Фергюсон уезжает в Калифорнию, вместо того чтобы сесть на электрический стул... «Нет, – напомнила она себе, перепрыгивая сразу через две ступеньки. – В Иллинойсе людей больше не поджаривают на электрическом стуле. Их усыпляют. Как собак», – мысленно добавила она, и, припомнив последнюю строчку из произведения Кафки «Испытание», заплакала еще сильнее.
На последних ступеньках лестницы ее не сопровождали ни звуки труб, ни саксофона. Из-под двери Уолта Фрейзера не пробивался свет. Возможно, уехал куда-то на уик-энд, подумала она, считая, что, может быть, ей следует позвонить Дону, когда она войдет в квартиру, и предложить ему провести несколько дней в Юньон Пирс. Забыть об Адаме Стоне. Или о том, кто бы он там ни был.
Она открыла дверь в свою квартиру, переступила через порог, позволив тишине и тьме обнять себя, как делают это старые друзья, радушно приветствуя опоздавших. Теперь у нее отпала необходимость оставлять включенными на весь день радиоприемник и свет. Не раздаются уже больше чистые, мелодичные звуки приветствия ее пташки. Она закрыла замок двери на два оборота. Через кружева старинных занавесок просачивался свет с улицы, отбрасывая зловещий отсвет на пустую птичью клетку. У нее не хватило духу убрать ее, засунуть подальше в чулан, не захотелось выбросить ее на улицу или отдать в Армию Спасения. Бедный Фред, думала она, опять залившись горючими слезами.
– Несчастная я! – прошептала она, бросила сумочку на пол и неуклюже побрела в спальню.
Он подошел к ней сзади.
Она его не увидела, даже не услышала, пока ее горло не охватила проволока и ее не бросили в беспамятство. Ее руки автоматически метнулась к шее, она отчаянно старалась подсунуть пальцы под проволоку. Проволока врезалась в ее забинтованную руку и она ощутила на пальцах клейкость свежепролитой крови. У нее перехватило дыхание. Проволока перекрыла доступ кислорода, врезаясь в горло. Ее ноги подкосились, она почувствовала, как ее поднимают в воздух. Она изо всех сил старалась не упасть, вырваться из рук насильника.
И тут, несмотря на паническое чувство, она вспомнила: не сопротивляйся, плыви по течению. Воспользуйся инерцией движения. Если кто-то тянет тебя, вместо того чтобы сопротивляться и тянуть в другую сторону, используй силу нападающего, сближайся с ним и наноси удар, когда окажешься рядом.
Она прекратила борьбу. Перестала сопротивляться, хотя это противоречило всем ее инстинктам. Она полностью расслабилась, почувствовала, как ее спина коснулась груди насильника, который притягивал ее к себе. Ее шея превратилась в живую рану, в гигантский пульс боли. На какое-то страшное мгновение она подумала, что было уже слишком поздно, что она вот-вот потеряет сознание. Такая мысль показалась ей удивительно соблазнительной и ей даже какое-то время хотелось погрузиться во мрак небытия. Зачем бороться против неизбежного? Ее ждет мрак и пучина. Почему не окунуться сразу во все это? Почему не уйти туда навсегда?
Но тут же невольно она с новой силой возобновила борьбу, схватку с надвигавшейся тьмой, используя вес нападавшего против него же самого, сбивая напавшего с ног тяжестью своего тела. Она упала вместе с ним, выбросив в сторону руки, ударившись рукой о птичью клетку, которая с грохотом полетела на пол. Потеряв равновесие, нападавшей вскрикнул. Она тут же стала пинать его по ногам, царапать его руки, бить локтями по его ребрам.
Она почувствовала, что проволока вокруг ее горла несколько ослабла, и смогла вырваться. Джесс с трудом поднялась на ноги, ловя ртом воздух, словно в огне, отчаянно стараясь отдышаться, еле сохраняя вертикальное положение от этих чрезмерных усилий. Она чувствовала, что рубец от проволоки все еще врезался ей в горло, глубоко впившись в кожу, как будто там еще оставалась проволока, хотя на самом ее уже не было. У нее было такое ощущение, что она болтается в петле висельника, и в любую минуту ее шея может с хрустом переломиться.
Вдруг она услышала его стоны, повернулась, увидела с удивлением мужскую фигуру, распростертую на полу, мельком обратила внимание на черные остроносые ковбойские сапоги, джинсы, темную водолазку, коричневые кожаные перчатки гонщиков на больших руках, длинные светлые грязные волосы, закрывшие почти все его лицо, кроме кривой ухмылки на губах.
– Я – Смерть, – даже теперь говорила ухмылка. – Я пришла за тобой.
Рик Фергюсон.
Джесс негромко вскрикнула. Неужели она действительно подумала, что он спокойно сидит в самолете, улетающем в Калифорнию, и тем самым уходит из ее жизни? Не является ли нынешняя ночь заранее предрешенным завершением истории, которая началась их стычкой несколько месяцев назад?
Миллионы образов пронеслись в ее голове, когда Джесс смотрела, как он пытается подняться на ноги. Она думала и о когтях орла, и о карябающих движениях, и о беспрерывных ударах кулаками, и о других приемах. Потом вспомнила: в первую очередь надо попытаться удрать. Забыть о героических поступках и театральных жестах. Чаще всего большинству женщин помогает бегство.
Но Рик Фергюсон уже поднялся на ноги, ковылял к ней, отрезав ей путь к двери. Пронзительно кричи, командовал ее внутренний голос, вопи, черт бы тебя побрал! Реви!
– Хох! – рявкнула она и увидела, как он вздрогнул от испуга. – Хох! – на этот раз еще громче рявкнула она, подумала о пистолете, который лежит в ящике ночного столика возле кровати, соображая, успеет ли она добраться до него, ища глазами любой предмет в комнате, который можно было бы использовать в качестве оружия.
Кажется, ее крики вдохнули в него новый прилив энергии. Зловещая ухмылка Рика Фергюсона перешла в грубый хохот.
– Мне нравится хорошая схватка, – заявил он.
– Не подходите ко мне! – предупредила Джесс.
– Конни совсем не сопротивлялась. Она просто смякла, и ей пришел конец. Никакого удовольствия. Не то, что вы, – подзадоривал он ее. – Прикончить вас для меня будет сущим удовольствием.
– А мне вас! – выпалила Джесс, схватила с пола пустую клетку и запустила ее в голову Рика Фергюсона. Она не промахнулась, видя, как из его разбитой головы потекла на щеку кровь. Она повернулась и бросилась из комнаты, лихорадочно думая, что делать дальше.