Страница:
У самой Джесс сомнений никогда не было. Ее отец был невиновен. Все очень просто. Что бы ни случилось с матерью, отец не имел к этому отношения.
Прошли годы, пока Арт Костэр вошел в прежний ритм будничной жизни. Он отошел от старых друзей, потом совсем порвал с ними. Он редко общался с кем-либо, не назначал свиданий. Он переехал в квартиру на набережной, часами смотрел на озеро Мичиган, думая только о Джесс, Доне и Морин. Каждый относился к другому заботливо и предусмотрительно. Не унывай, я не оставлю тебя. Надо взять себя в руки. Для нас нет никого дороже, кроме нас самих.
Возможно, сочетание замужества Морин и развода Джесс вернули Арта Костэра к нормальному ритму жизни. Известие о разводе Джесс с Доном так же расстроило его, как в свое время расстроила их помолвка. Не то чтобы Дон не нравился ему. Он нравился. Очень нравился. Ему просто хотелось, чтобы Джесс подождала еще немного. Она была ведь такой юной. Она только начинала заниматься в юридическом колледже. Дон был старше ее на одиннадцать лет, уже твердо стоял на ногах. А Джесс нужно было время, чтобы встать на ноги, он говорил ей об этом, вторя настроениям матери, как это ему всегда было свойственно.
И все же, как он позже признавался, он был благодарен судьбе – ей есть куда приклониться после исчезновения матери. Это облегчило его собственное бремя. А Дон хорошо заботился о младшей дочери Арта Костэра. Арт искренне сожалел, что они расстались. Он сожалел, но не осуждал. Как всегда. Он оказался рядом с Джесс, когда понадобился ей, возобновил свою отеческую роль покровителя, сопровождал ее на обеды, в театр, оперу. Заботился о том, чтобы она не стала отшельником в собственной квартире, чтобы не пыталась похоронить себя в работе, что она намеревалась сделать. Смотрел, чтобы она правильно питалась. Вел проигрышную борьбу.
А когда Морин родила первого внука, ему показалось, что все встало на свои места. Возможно, время сыграло свою роль, думала Джесс, продолжая вести машину на север, подальше от города, от своих проблем. И дело не в том, что время – великий лекарь, как говорят все. И в итоге вам не остается ничего другого, как шагать вместе со временем. А теперь ее отец влюбился.
Вдруг с правой стороны от нее появился студенческий городок университета Нортвестерн. Джесс проехала мимо обсерватории с гигантским телескопом, направленным в космос, первые жилые дома, здание драматического театра, художественный центр, разбухшие от дождя теннисные корты. Она проехала мимо пляжа с маяком, искоса посмотрев поверх плохо работающего «дворника» на здание маяка, который когда-то предупреждал моряков об опасных скалах, потом повернула налево, на Центральную улицу, проехала несколько кварталов до Ридж-роуд, медленно поднимаясь к верхней точке крутого склона, мимо остановки Эл, которая, по словам Барри, служила для переброски преступности в пригороды, мимо больницы, муниципальных площадок для игры в гольф, пересекла мост через реку Чикаго, проехала мимо стадиона «Дайк», где регбисты университета Нортвестерн постоянно проигрывали приезжавшим командам, миновала кошерную точку продажи «хотдогс», известную как последний ларек закусок и сладостей, пока не показались кинотеатры Эванстона, а весь этот путь протянулся не больше мили.
Улица была запружена запаркованными машинами. Джесс пришлось объехать целый квартал, прежде чем она нашла место для стоянки. Пиццерия дальше по улице была полупуста, в кафе-мороженом вообще никого не было. Не совсем подходящий вечер для мороженого, подумала она, вспомнив экзотический вкус мусса из груш в малиновом соусе у. Морин.
Нет, она не будет думать о Морин, решила Джесс, выскакивая из машины и торопливо направляясь к кинотеатру. Она не знала, какие идут фильмы. Ей было все равно. Что бы там ни показывали, все равно лучше, чем возвращаться домой и предаваться унылым размышлениям о сегодняшнем вечере в одиночестве. Жизнь сестры, так же как и отца, она не отделяла от своей. Но она не станет лезть в их жизнь, так же как не хотела, чтобы вмешивались в ее собственную.
– На какой фильм? – спросила молодая девушка в полосатой розово-белой кофточке и странной формы красной бабочке, когда Джесс просунула деньги в окошечко кассы.
Джесс попыталась разобраться в перечне фильмов, названия которых были напечатаны белыми буквами на черном фоне за спиной кассирши, но буквы расплылись, потом смешались, до того как названия дошли до ее сознания.
– Все равно, – ответила она девушке. – Дайте на то, что быстрее начнется.
– Они уже все начались. – Девушке удалось придать себе скучающий и в то же время смущенный вид.
– Ну, тогда выберите что-нибудь сами. У меня неприятности... – Она замолчала, не закончив мысль.
Кассирша пожала плечами, взяла деньги, нажала на какие-то клавиши своего кассового аппарата, и в желоб выскочил билет для Джесс.
– «Гончие ада», левый зал, – сообщила она. – Сеанс начался десять минут назад.
При входе никого не оказалось, чтобы проверить у Джесс билет, никого, кто бы подсказал, в какой зал ей надо идти, никого, кого бы интересовало, что она делает.
Она отворила дверь в первый зал и сразу окунулась в полную темноту. Видно, действие на экране происходило темной ночью. Она ничего не видела.
Джесс немного подождала, пока ее глаза освоятся, удивилась, что еле различала зрительный зал даже после того, как экран ярко засветился. Она медленно пошла по проходу, всматриваясь в ряды зрителей, ища место.
Сначала ей показалось, что свободных мест нет. Ясное дело, подумала Джесс, она продала мне билет на кинофильм, на который все билеты уже проданы. Но тут она увидела единственное место в середине четвертого ряда. Конечно, ведь сегодня вечер пятницы, напомнила она себе. Вечер свиданий. Все приходят парами, подумала она, неся свое одиночество, как яркий неоновый знак, протискивая свои ноги среди сопротивляющихся ног зрителей, чтобы добраться до свободного места.
– Садитесь! – кто-то прошипел сзади приказным тоном. – Черт побери, долго вы будете маячить, леди?
– Простите, – прошептала Джесс, переступая через колени, которые отказывались отклониться в сторону.
Но вот она села на свое место, боясь снять пальто, чтобы не доставлять дополнительных неудобств. Зашумевшие как осенние листья голоса вокруг нее смолкли.
На экране от разъяренной толпы убегал молодой человек, глаза которого излучали страх. Искаженные злобой лица отдельных людей в толпе, махающие в воздухе сжатые кулаки, площадная брань в его адрес, хохот, когда он оступился и упал, травля его рычащими бульдогами. Мгновение спустя собаки впились клыками в беспомощного молодого человека, который пытался подняться на ноги, и опять повалили его на землю, вопли несчастного. Джесс наблюдала, как огромные клыки полоснули по шейной вене юноши, хлынувшая кровь залила экран. Зрители пришли в восторг.
Что за зрелище она видела?
Она закрыла глаза, а когда открыла их опять, то увидела этого же молодого человека в кровати с прекрасной женщиной, локоны светлых волос которой дразняще свисали на соски ее голой груди. Либо экскурс в прошлое, либо быстрое выздоровление, подумала Джесс, наблюдая их поцелуи.
А где же диалог, удивлялась она. За все ее время пребывания в зрительном зале на экране никто не сказал ни слова. Там целовались, убивали, убегали, занимались любовью. Но никто ничего не говорил.
Может быть, так и лучше, решила она. Только подумать, насколько им всем было бы лучше, если бы никто не произносил ни слова. Несомненно, это значительно облегчило бы ее работу помощника прокурора штата. Она бы просто отстреливала преступников, вместо того чтобы убеждать сварливых присяжных заседателей. Что же касается семейных проблем, то хорошо проведенный удар левой по челюсти быстро бы приструнил надоедливого свояка. Отец никогда бы не сделал своего тревожащего сообщения.
Ее отец влюбился, опять подумала она, увидев, как его образ выпрыгнул на сцену, больших размеров, чем в реальной жизни, заняв место молодого человека, принимая на себя ведущую роль. Теперь уже отец обнимал голую женщину, страстно целовал ее в губы, расчесывал пальцами ее шелковистые светлые волосы. Джесс попыталась отвернуться, но не смогла, сидела, уставившись на экран, бессильная пленница собственного воображения. Она видела, как отец взял в свою большую ладонь лицо женщины, наблюдая вместе с Джесс, как ее светлые волосы становятся каштановыми, подернутыми сединой. Вокруг глаз и рта молодой женщины появились складки мудрости. Цвет ее глаз изсветло-голубого перешел в темно-синий, а потом темно-зеленый. Женщина повернулась и посмотрела с экрана на Джесс.
Это же мать, сообразила Джесс, когда женщина улыбнулась. Ее замечательная мать.
Джесс подалась вперед на своем сиденье, обхватив крепко себя руками.
А потом другая женщина, меньше ростом, более худая, с волосами, как черная вакса для обуви, в развевающейся шелковой юбке и сандалиях фирмы «Биркенсток», пританцовывая, вошла в кадр, оказалась в объятиях отца, отец совершенно не замечает произошедшей перемены в ведущих артистках, мать беспомощно цепляется за край экрана, ее образ тускнеет и исчезает.
Пропал совсем.
У Джесс перехватывает дыхание, голова падает на колени, она хватается за желудок, как будто в нее выстрелили.
– Что еще там? – кто-то произнес недовольным голосом.
Джесс попыталась выпрямиться и откинуться на спинку сиденья, чувствуя, как перехватывает ее грудь. Она пошевелила плечами, выгнула спину, думая, нет ли какого незаметного способа расстегнуть бюстгальтер. Решила, что нет. Она почувствовала жар, прилив крови, головокружение.
Ну ясно, что у нее кружилась голова. Конечно, у нее был жар. Она же ведь сидела в пальто. Господи! Кинозал переполнен. Как селедок в бочке. Нечего удивляться, что она задыхается. Просто чудо, что она еще не упала в обморок. Джесс подалась вперед, потянула за рукава, стягивая с себя пальто, как будто оно загорелось.
– Ради Христа! – пожаловался кто-то рядом. – Не можете ли вы посидеть спокойно?
– Простите, – прошептала Джесс. Ей все еще было жарко, она все еще была взвинчена, кружилась голова. То, что она сняла пальто, ничего не дало. Она начала стягивать с себя свитер. Голубой, зеленый, сиреневый – какого бы цвета он ни был, в нем было слишком жарко. Она просто задыхалась, ей не хватало воздуха. Почему ей так трудно дышать? Джесс нервно обернулась, ища знак «выход», мотая головой то в левую, то в правую сторону, бегая глазами по всем направлениям. От черепашьего супа меня поташнивает, подумала она, стягивая через голову свитер с высоким воротником, воображая, что она находится в море, окруженная обезглавленными черепахами.
Неужели она заболевает? О, только не это! Только бы ее не вырвало! Она опять взглянула на экран. Юноша лежал на земле, мертвый, его лицо так изгрызли собаки, что оно стало неузнаваемым. Почти нечеловеческим. Удовлетворенная толпа бросила его валяться на безлюдном участке автострады.
Неужели ее мать ждала такая же судьба? Обезображенная и брошенная на каком-либо безлюдном участке дороги?
Или же она сидела где-нибудь в таком же кинотеатре, как этот, и смотрела такую же абсурдную стряпню, гадая, вернется ли она когда-нибудь домой, если дочери простят ее за то, что она бросила их?
– Мне это не нужно, Джесс! – воскликнула она утром того дня, когда пропала. – Мне не нужно От тебя этого!
Джесс чувствовала, как к горлу подкатил комок. Она услышала запах черепашьего супа, смешанный с запахами жареной курятины и сыра «горгонзола». О, только бы не вырвало, молилась она, сжимая челюсти и скрежеща зубами.
Дыши глубоко, говорила она себе, вспоминая советы Дона. Дыши глубоко и подольше. От диафрагмы. Выдох. Вдох. Выдох. Вдох.
Не помогало. Ничто не помогало. Она почувствовала, как на лбу появилась испарина, как по щекам начали стекать капельки пота. Ей нехорошо. Ее стошнит во время сеанса, прямо в переполненном зале. О нет, она не может допустить этого! Ей надо выйти, надо вырваться отсюда!
Она вскочила.
– О нет! Сядьте, леди!
– Что тут творится, черт подери?!
Джесс схватила пальто, протиснулась по ряду в проход, наступая на ноги, опираясь о плечи людей, сидевших на переднем ряду, чуть не споткнулась о чей-то мокрый зонтик.
– Простите, – шептала она.
– Ш-ш!
– Не возвращайтесь!
– Простите, – повторила она, ни к кому конкретно не обращаясь, припустила в фойе, хватая ртом свежий воздух. Кассирша подозрительно посмотрела на нее из своей застекленной будки, но ничего не сказала. Джесс побежала по улице к своей машине. Все еще шел дождь, теперь сильнее, чем прежде.
Она стала копаться в сумке в поисках ключей, потом тыкать ключом, пытаясь попасть в замок дверцы. Пока села за руль, успела промокнуть насквозь, намокшие волосы закрыли глаза, свитер прилип к телу, как холодный пот. Она глотала холодный вечерний воздух, смакуя его во рту, как хорошее вино. Откинувшись, она полулежала до тех пор, пока постепенно дыхание ее не вернулось к норме.
Паническое чувство ослабело, потом прошло.
Джесс выпрямилась на сиденье, быстро включила зажигание. «Дворники» тут же задвигались по лобовому стеклу. Во всяком случае один из них двигался нормально. Другой дергался до одного и того же места, потом тащился по стеклу, как мел по школьной доске. Ей обязательно надо будет починить его. Видимость через такое стекло была скверная.
Она выехала с парковочной площадки на проезжую часть улицы, в сторону Центральной в южном направлении. Щелчком включила радио, слушая, как отражается в машине громкое завывание Мариа Кэри, рикошетом отскакивая от окон и дверей. Что-то о чувствах и эмоциях. Джесс рассеянно думала о том, можно ли ощущать что-либо еще.
Она не видела белую машину до того самого момента, пока та не вынырнула прямо перед ней. Инстинктивно Джесс резко выдернула свою машину на обочину дороги – колеса заскользили по мокрой мостовой, машину занесло, и она остановилась, когда нога Джесс отчаянно надавила на тормоз.
– Господи Иисусе! – вырвалось у нее громче, чем вокальные пируэты Мариа Кэри. – Идиот! Мы могли погибнуть оба!
Но белой машины и след простыл. Никто ее не слышал. Уже во второй раз в течение одного дня она избежала гибели от белой машины, в первом случае марки «крайслер», а на этот раз... Она не была уверена. Полагала, что это тоже могла быть машина «крайслер», пытаясь припомнить основные очертания. Но она слишком быстро промчалась мимо, шел дождь и было темно. К тому же не работает один из «дворников». Да и какая ей разница? Возможно, она сама виновата. Она отвлеклась. Не сосредоточилась на том, что делает и куда едет. Слишком была занята другими мыслями. Слишком была поглощена желанием освободиться от охватившего ее беспокойства. По поводу сестры. Отца. Приступов тревоги.
Может быть, ей надо позвонить приятельнице Морин Стефани Банэк. Джесс покопалась в карманах своих черных брюк в поисках клочка бумаги, на котором сестра написала адрес и номер телефона врача.
Джесс помнила Стефани Банэк как усидчивую, серьезную женщину, у которой плечи немного сутулились и у которой был непропорционально широкий для ее узкого лица нос. Стефани училась с ее сестрой в средней школе, и они до сих пор поддерживают связь. Джесс не видела ее уже очень давно, забыла, что она врач, и решила с ней не встречаться. Врач ей не нужен. Она нуждается в том, чтобы хорошенько выспаться.
Центральная улица перешла в Шератон-роуд, затем Лейк-Шор-Драйв. Джесс начала отходить, почувствовала себя лучше при приближении к парку Линкольн, вошла почти в норму, когда повернула направо, на Норт-авеню. Почти дома, подумала она, заметив, что дождь начал переходить в снег.
Ее квартира находилась на третьем этаже трехэтажного кирпичного здания на улице Орчард, возле Эрмитажа. Старый, заселенный людьми среднего достатка район, в котором располагались красивые старые здания, многие из которых стояли вплотную, значительная их часть подверглась серьезной перестройке за последнее десятилетие. Дома представляли собой эклектическую группу: одни крупные, другие небольшие, некоторые кирпичные, иные обшитые досками и покрашенные – мешанина форм и стилей. Рядом с жилищами на одну семью – дома со сдаваемыми в аренду квартирами и комнатами. Не у многих строений были садики с парадной стороны, еще в более редких случаях имелись гаражи. Большинство жителей тоже представляли собой сборную солянку. Они парковали свои машины на улице, прикрепив к лобовым стеклам на видных местах разрешения на парковку.
Фасад дома из красного кирпича, в котором жила Джесс, летом был очищен песочной струей, деревянные ставни недавно покрашены тонким слоем блестящей черной краски. Всякий раз Джесс было приятно смотреть на этот старый дом, сознавать, как ей повезло в том, что она могла снять квартиру на верхнем этаже. Если бы там еще был лифт, подумала она сейчас, хотя обычно ей и не приходило в голову это. Но сегодня она устала, три этажа пешком для ее ног показались утомительными, как будто она два часа занималась спортивным бегом.
Посте развода она забросила занятия спортом. Вместе с Доном они регулярно пробегала расстояние от Норт-авеню до пляжей на улице Оак, когда они вместе жили на Лейк-Шор-Драйв. Но спортивным бегом она занималась по настоянию Дона и перестала это делать, как только уехала от него, так же как не стала соблюдать трехразовый режим сбалансированного питания и восьмичасового сна в сутки. Похоже, что она отказалась от всего, что ей было полезно. Включая самого Дона, думала она теперь, полагая, что сегодняшний вечер не был одним из тех, когда было приятно возвратиться в пустую квартиру.
Джесс запарковала своего старого «мустанга» за новой машиной «лексус» цвета серого металла, которая принадлежала женщине с противоположной стороны улицы, перебежала улицу под моросящим дождем – или это сыпал снег? – к входной двери. Она открыла ключом дверь и вошла в небольшое фойе, включила верхний свет и опять закрыла входную дверь на ключ. С правой стороны от нее находилась дверь в квартиру первого этажа. Прямо перед ней три марша лестницы, покрытой красной ковровой дорожкой. Скользя рукой по невидимым перилам вдоль белой стены, она начала подниматься, прислушиваясь к музыке, доносившейся из квартиры второго этажа, когда она проходила мимо.
Джесс редко видела других жильцов. Оба были городскими профессиональными работниками, как и они сама: дважды разведенный архитектор из городской плановой комиссии и работник, анализирующий такое явление, как гомосексуализм. Что бы это значило? Системный анализ – это такое понятие, которое до нее просто не доходит. Сколько бы подробно ей ни объясняли это.
Человек, занимавшийся системным анализом гомосексуализма, любил джазовую музыку, и жалобные завывания саксофона сопровождали ее до самой двери. Свет в фойе, который отключался автоматически через определенное время, погас, когда она поднесла ключ к замку своей двери. Когда Джесс вошла в квартиру, то заунывные звуки саксофона сменились более веселым пением канарейки.
– Привет, Фред! – крикнула она, закрывая дверь и направляясь прямо к клетке птицы, прильнула губами к тоненьким проволочкам. Все равно что навестить друга в тюрьме, подумала она. За спиной наигрывало радио, которое она не выключила, так же как и свет, уходя из дома. Звучала старая мелодия Тома Джонса «Почему, почему, почему, Дилайла?..» Она начала подпевать, проходя на кухню.
– Извини, что уже так поздно, Фредди. Но, поверь мне, тебе везет, что ты сидишь дома. – Джесс быстро открыла холодильник и вынула коробку с ванильным тортом фирмы «Пепперидж», отрезала большой кусок, остальное положила опять в холодильник и, не успев захлопнуть дверцу, уже съела половину отрезанного куска торта.
– Мой свояк был сегодня в отличной форме, – произнесла Джесс, возвращаясь в гостиную, – и опять зацепил меня. Отец влюбился, а меня почему-то это не радует. Похоже, что скоро повалит настоящий снег, а я, кажется, воспринимаю это как личное оскорбление. Думаю, сдают нервы. – Она доела остатки торта. – Фред, думаешь, твоя хозяйка сходит с ума? – Кенар летал взад и вперед, садясь на свои жердочки, и не обращал на нее внимания.
– Это совершенно точно, – утвердительно произнесла Джесс, подходя к большому окну и выглядывая на улицу Орчард из-за старинной кружевной занавески.
Прямо напротив ее дома на другой стороне улицы был запаркован белый «крайслер». Стоял ли он там, когда она подъехала?
– Перестань дурить, – заглушила она голосом громкий стук сердца. Кенар испустил новую заливистую трель. – В этом городе не меньше миллиона белых «крайслеров». – То, что в течение одного дня одна такая машина чуть не сбила ее, а другая чуть не врезалась машина чуть не сбила ее, а другая чуть не врезалась в ее машину, а третий такой автомобиль стоял теперь напротив ее квартиры, не означает, что в этом нет простого совпадения.
Джесс опять приблизилась к окну, выглянула на улицу, не отодвигая занавески. Белый «крайслер» оставался на месте, за рулем неподвижно сидел мужчина. Тени, отбрасываемые уличными фонарями, падали на его лицо. Он смотрел прямо перед собой, не озираясь по сторонам. Темнота, ненастная погода и расстояние до машины – все вместе создали как бы маскировочную сетку на его лице.
– Неужели Рик Фергюсон? – громко спросила она.
Звук его имени, сорвавшийся с губ, заставил Джесс торопливо удалиться из гостиной, проскочить через коридор и скрыться в спальне. Она раскрыла дверь чулана, села на корточки и стала рыться в казалось бы бесчисленном количестве туфель, многие из которых еще не вынимались из магазинных коробок.
– Куда, черт возьми, я засунула его? – спросила она себя, поднялась с пола и потянулась к верхней полке, куда она тоже складывала обувь, любимые старые модели, которые вышли из моды, но она ими слишком дорожила, чтобы выкинуть. – Куда я спрятала этот проклятый пистолет?
Одним широким жестом она скинула коробки с верхней полки, загородив голову другой рукой, будто начался обвал.
– Куда он запропастился? – воскликнула она, ища небольшой блестящий черный предмет, завернутый в белую оберточную бумагу.
Она наткнулась на пару модельных черных туфель на высоком каблуке, думая, с какой стати она купила эти туфли на каблуках в четыре дюйма. Она надела их всего один раз.
В конце концов она нашла тупорылый револьвер в коробке за большими матерчатыми цветами на бальных туфлях серебристого цвета, патроны были засунуты в носки туфель. Трясущимися руками Джесс зарядила шестью патронами барабан револьвера «Смит и Вессон» 38 калибра. Дон настоял, чтобы она взяла его, когда уезжала от него.
– Считай это моим подарком при разводе, – сказал он ей, не потерпев возражений.
Револьвер пролежал в коробке для туфель четыре года. «Не испортился ли он? – подумала Джесс. – Относится ли к пистолетам правило о том, что товар тем лучше, чем чаще им пользуются?» Взяв револьвер, она вернулась в гостиную, надавила коротким стволом на выключатель, погрузив комнату в темноту. Кенар тут же прекратил пение.
Джесс приблизилась к окну, держа револьвер сбоку. «Только не выстрели себе в ногу», – предостерегла она себя, чувствуя себя так же странно, как и когда перепугалась, отодвигая трясущейся рукой кружевные занавески.
Машины на улице не было. Белый «крайслер» исчез. Вообще никаких белых машин. Ничего белого, кроме снега, который постепенно покрывал траву и мостовую. Спокойная улица жилых домов. А была ли вообще белая машина?
– Твоя хозяйка явно спятила, – сказала Джесс своей канарейке, уходя из темной комнаты. Она накинула на клетку птицы темно-зеленую материю, выключила радио и понесла револьвер в спальню, забросанную обувью. «Почему бы мне не коллекционировать почтовые марки?» – подумала она, окидывая взглядом кавардак. Марки явно требуют меньше места, от них меньше сора, не так подвержены капризам моды. Ясно, что никто бы не стал ставить в упрек Имельде Маркос то, что она собрала три тысячи пар почтовых марок.
Она становится легкомысленной, решила Джесс, опускаясь на пол и начиная уборку. Она не сможет заснуть, если пол в спальне будет выглядеть, как район национального бедствия. Если она заснет вообще.
– Что за вечер! – воскликнула Джесс, глядя на револьвер в своей руке. Смогла бы она действительно им воспользоваться? Джесс пожала плечами, благодарная, что ей не пришлось проверять это, и положила пистолет в коробку с туфлями за матерчатые цветы, украшающие ее старые бальные туфельки-лодочки. Пистолеты и розы, подумала она и тут же вытащила револьвер обратно.
Может быть, стоит спрятать его в более доступном месте? Даже если ей и не придется прибегать к его помощи. Просто чтобы спокойнее себя чувствовать.
Выдвинув верхний ящик ночного столика, Джесс засунула оружие в дальний угол, за старый альбом с фотографиями.
– Только на один день, – произнесла она вслух, представив себе, как пытается убежать от своры кровожадных бульдогов.
Только на один день.
Глава 6
Прошли годы, пока Арт Костэр вошел в прежний ритм будничной жизни. Он отошел от старых друзей, потом совсем порвал с ними. Он редко общался с кем-либо, не назначал свиданий. Он переехал в квартиру на набережной, часами смотрел на озеро Мичиган, думая только о Джесс, Доне и Морин. Каждый относился к другому заботливо и предусмотрительно. Не унывай, я не оставлю тебя. Надо взять себя в руки. Для нас нет никого дороже, кроме нас самих.
Возможно, сочетание замужества Морин и развода Джесс вернули Арта Костэра к нормальному ритму жизни. Известие о разводе Джесс с Доном так же расстроило его, как в свое время расстроила их помолвка. Не то чтобы Дон не нравился ему. Он нравился. Очень нравился. Ему просто хотелось, чтобы Джесс подождала еще немного. Она была ведь такой юной. Она только начинала заниматься в юридическом колледже. Дон был старше ее на одиннадцать лет, уже твердо стоял на ногах. А Джесс нужно было время, чтобы встать на ноги, он говорил ей об этом, вторя настроениям матери, как это ему всегда было свойственно.
И все же, как он позже признавался, он был благодарен судьбе – ей есть куда приклониться после исчезновения матери. Это облегчило его собственное бремя. А Дон хорошо заботился о младшей дочери Арта Костэра. Арт искренне сожалел, что они расстались. Он сожалел, но не осуждал. Как всегда. Он оказался рядом с Джесс, когда понадобился ей, возобновил свою отеческую роль покровителя, сопровождал ее на обеды, в театр, оперу. Заботился о том, чтобы она не стала отшельником в собственной квартире, чтобы не пыталась похоронить себя в работе, что она намеревалась сделать. Смотрел, чтобы она правильно питалась. Вел проигрышную борьбу.
А когда Морин родила первого внука, ему показалось, что все встало на свои места. Возможно, время сыграло свою роль, думала Джесс, продолжая вести машину на север, подальше от города, от своих проблем. И дело не в том, что время – великий лекарь, как говорят все. И в итоге вам не остается ничего другого, как шагать вместе со временем. А теперь ее отец влюбился.
Вдруг с правой стороны от нее появился студенческий городок университета Нортвестерн. Джесс проехала мимо обсерватории с гигантским телескопом, направленным в космос, первые жилые дома, здание драматического театра, художественный центр, разбухшие от дождя теннисные корты. Она проехала мимо пляжа с маяком, искоса посмотрев поверх плохо работающего «дворника» на здание маяка, который когда-то предупреждал моряков об опасных скалах, потом повернула налево, на Центральную улицу, проехала несколько кварталов до Ридж-роуд, медленно поднимаясь к верхней точке крутого склона, мимо остановки Эл, которая, по словам Барри, служила для переброски преступности в пригороды, мимо больницы, муниципальных площадок для игры в гольф, пересекла мост через реку Чикаго, проехала мимо стадиона «Дайк», где регбисты университета Нортвестерн постоянно проигрывали приезжавшим командам, миновала кошерную точку продажи «хотдогс», известную как последний ларек закусок и сладостей, пока не показались кинотеатры Эванстона, а весь этот путь протянулся не больше мили.
Улица была запружена запаркованными машинами. Джесс пришлось объехать целый квартал, прежде чем она нашла место для стоянки. Пиццерия дальше по улице была полупуста, в кафе-мороженом вообще никого не было. Не совсем подходящий вечер для мороженого, подумала она, вспомнив экзотический вкус мусса из груш в малиновом соусе у. Морин.
Нет, она не будет думать о Морин, решила Джесс, выскакивая из машины и торопливо направляясь к кинотеатру. Она не знала, какие идут фильмы. Ей было все равно. Что бы там ни показывали, все равно лучше, чем возвращаться домой и предаваться унылым размышлениям о сегодняшнем вечере в одиночестве. Жизнь сестры, так же как и отца, она не отделяла от своей. Но она не станет лезть в их жизнь, так же как не хотела, чтобы вмешивались в ее собственную.
– На какой фильм? – спросила молодая девушка в полосатой розово-белой кофточке и странной формы красной бабочке, когда Джесс просунула деньги в окошечко кассы.
Джесс попыталась разобраться в перечне фильмов, названия которых были напечатаны белыми буквами на черном фоне за спиной кассирши, но буквы расплылись, потом смешались, до того как названия дошли до ее сознания.
– Все равно, – ответила она девушке. – Дайте на то, что быстрее начнется.
– Они уже все начались. – Девушке удалось придать себе скучающий и в то же время смущенный вид.
– Ну, тогда выберите что-нибудь сами. У меня неприятности... – Она замолчала, не закончив мысль.
Кассирша пожала плечами, взяла деньги, нажала на какие-то клавиши своего кассового аппарата, и в желоб выскочил билет для Джесс.
– «Гончие ада», левый зал, – сообщила она. – Сеанс начался десять минут назад.
При входе никого не оказалось, чтобы проверить у Джесс билет, никого, кто бы подсказал, в какой зал ей надо идти, никого, кого бы интересовало, что она делает.
Она отворила дверь в первый зал и сразу окунулась в полную темноту. Видно, действие на экране происходило темной ночью. Она ничего не видела.
Джесс немного подождала, пока ее глаза освоятся, удивилась, что еле различала зрительный зал даже после того, как экран ярко засветился. Она медленно пошла по проходу, всматриваясь в ряды зрителей, ища место.
Сначала ей показалось, что свободных мест нет. Ясное дело, подумала Джесс, она продала мне билет на кинофильм, на который все билеты уже проданы. Но тут она увидела единственное место в середине четвертого ряда. Конечно, ведь сегодня вечер пятницы, напомнила она себе. Вечер свиданий. Все приходят парами, подумала она, неся свое одиночество, как яркий неоновый знак, протискивая свои ноги среди сопротивляющихся ног зрителей, чтобы добраться до свободного места.
– Садитесь! – кто-то прошипел сзади приказным тоном. – Черт побери, долго вы будете маячить, леди?
– Простите, – прошептала Джесс, переступая через колени, которые отказывались отклониться в сторону.
Но вот она села на свое место, боясь снять пальто, чтобы не доставлять дополнительных неудобств. Зашумевшие как осенние листья голоса вокруг нее смолкли.
На экране от разъяренной толпы убегал молодой человек, глаза которого излучали страх. Искаженные злобой лица отдельных людей в толпе, махающие в воздухе сжатые кулаки, площадная брань в его адрес, хохот, когда он оступился и упал, травля его рычащими бульдогами. Мгновение спустя собаки впились клыками в беспомощного молодого человека, который пытался подняться на ноги, и опять повалили его на землю, вопли несчастного. Джесс наблюдала, как огромные клыки полоснули по шейной вене юноши, хлынувшая кровь залила экран. Зрители пришли в восторг.
Что за зрелище она видела?
Она закрыла глаза, а когда открыла их опять, то увидела этого же молодого человека в кровати с прекрасной женщиной, локоны светлых волос которой дразняще свисали на соски ее голой груди. Либо экскурс в прошлое, либо быстрое выздоровление, подумала Джесс, наблюдая их поцелуи.
А где же диалог, удивлялась она. За все ее время пребывания в зрительном зале на экране никто не сказал ни слова. Там целовались, убивали, убегали, занимались любовью. Но никто ничего не говорил.
Может быть, так и лучше, решила она. Только подумать, насколько им всем было бы лучше, если бы никто не произносил ни слова. Несомненно, это значительно облегчило бы ее работу помощника прокурора штата. Она бы просто отстреливала преступников, вместо того чтобы убеждать сварливых присяжных заседателей. Что же касается семейных проблем, то хорошо проведенный удар левой по челюсти быстро бы приструнил надоедливого свояка. Отец никогда бы не сделал своего тревожащего сообщения.
Ее отец влюбился, опять подумала она, увидев, как его образ выпрыгнул на сцену, больших размеров, чем в реальной жизни, заняв место молодого человека, принимая на себя ведущую роль. Теперь уже отец обнимал голую женщину, страстно целовал ее в губы, расчесывал пальцами ее шелковистые светлые волосы. Джесс попыталась отвернуться, но не смогла, сидела, уставившись на экран, бессильная пленница собственного воображения. Она видела, как отец взял в свою большую ладонь лицо женщины, наблюдая вместе с Джесс, как ее светлые волосы становятся каштановыми, подернутыми сединой. Вокруг глаз и рта молодой женщины появились складки мудрости. Цвет ее глаз изсветло-голубого перешел в темно-синий, а потом темно-зеленый. Женщина повернулась и посмотрела с экрана на Джесс.
Это же мать, сообразила Джесс, когда женщина улыбнулась. Ее замечательная мать.
Джесс подалась вперед на своем сиденье, обхватив крепко себя руками.
А потом другая женщина, меньше ростом, более худая, с волосами, как черная вакса для обуви, в развевающейся шелковой юбке и сандалиях фирмы «Биркенсток», пританцовывая, вошла в кадр, оказалась в объятиях отца, отец совершенно не замечает произошедшей перемены в ведущих артистках, мать беспомощно цепляется за край экрана, ее образ тускнеет и исчезает.
Пропал совсем.
У Джесс перехватывает дыхание, голова падает на колени, она хватается за желудок, как будто в нее выстрелили.
– Что еще там? – кто-то произнес недовольным голосом.
Джесс попыталась выпрямиться и откинуться на спинку сиденья, чувствуя, как перехватывает ее грудь. Она пошевелила плечами, выгнула спину, думая, нет ли какого незаметного способа расстегнуть бюстгальтер. Решила, что нет. Она почувствовала жар, прилив крови, головокружение.
Ну ясно, что у нее кружилась голова. Конечно, у нее был жар. Она же ведь сидела в пальто. Господи! Кинозал переполнен. Как селедок в бочке. Нечего удивляться, что она задыхается. Просто чудо, что она еще не упала в обморок. Джесс подалась вперед, потянула за рукава, стягивая с себя пальто, как будто оно загорелось.
– Ради Христа! – пожаловался кто-то рядом. – Не можете ли вы посидеть спокойно?
– Простите, – прошептала Джесс. Ей все еще было жарко, она все еще была взвинчена, кружилась голова. То, что она сняла пальто, ничего не дало. Она начала стягивать с себя свитер. Голубой, зеленый, сиреневый – какого бы цвета он ни был, в нем было слишком жарко. Она просто задыхалась, ей не хватало воздуха. Почему ей так трудно дышать? Джесс нервно обернулась, ища знак «выход», мотая головой то в левую, то в правую сторону, бегая глазами по всем направлениям. От черепашьего супа меня поташнивает, подумала она, стягивая через голову свитер с высоким воротником, воображая, что она находится в море, окруженная обезглавленными черепахами.
Неужели она заболевает? О, только не это! Только бы ее не вырвало! Она опять взглянула на экран. Юноша лежал на земле, мертвый, его лицо так изгрызли собаки, что оно стало неузнаваемым. Почти нечеловеческим. Удовлетворенная толпа бросила его валяться на безлюдном участке автострады.
Неужели ее мать ждала такая же судьба? Обезображенная и брошенная на каком-либо безлюдном участке дороги?
Или же она сидела где-нибудь в таком же кинотеатре, как этот, и смотрела такую же абсурдную стряпню, гадая, вернется ли она когда-нибудь домой, если дочери простят ее за то, что она бросила их?
– Мне это не нужно, Джесс! – воскликнула она утром того дня, когда пропала. – Мне не нужно От тебя этого!
Джесс чувствовала, как к горлу подкатил комок. Она услышала запах черепашьего супа, смешанный с запахами жареной курятины и сыра «горгонзола». О, только бы не вырвало, молилась она, сжимая челюсти и скрежеща зубами.
Дыши глубоко, говорила она себе, вспоминая советы Дона. Дыши глубоко и подольше. От диафрагмы. Выдох. Вдох. Выдох. Вдох.
Не помогало. Ничто не помогало. Она почувствовала, как на лбу появилась испарина, как по щекам начали стекать капельки пота. Ей нехорошо. Ее стошнит во время сеанса, прямо в переполненном зале. О нет, она не может допустить этого! Ей надо выйти, надо вырваться отсюда!
Она вскочила.
– О нет! Сядьте, леди!
– Что тут творится, черт подери?!
Джесс схватила пальто, протиснулась по ряду в проход, наступая на ноги, опираясь о плечи людей, сидевших на переднем ряду, чуть не споткнулась о чей-то мокрый зонтик.
– Простите, – шептала она.
– Ш-ш!
– Не возвращайтесь!
– Простите, – повторила она, ни к кому конкретно не обращаясь, припустила в фойе, хватая ртом свежий воздух. Кассирша подозрительно посмотрела на нее из своей застекленной будки, но ничего не сказала. Джесс побежала по улице к своей машине. Все еще шел дождь, теперь сильнее, чем прежде.
Она стала копаться в сумке в поисках ключей, потом тыкать ключом, пытаясь попасть в замок дверцы. Пока села за руль, успела промокнуть насквозь, намокшие волосы закрыли глаза, свитер прилип к телу, как холодный пот. Она глотала холодный вечерний воздух, смакуя его во рту, как хорошее вино. Откинувшись, она полулежала до тех пор, пока постепенно дыхание ее не вернулось к норме.
Паническое чувство ослабело, потом прошло.
Джесс выпрямилась на сиденье, быстро включила зажигание. «Дворники» тут же задвигались по лобовому стеклу. Во всяком случае один из них двигался нормально. Другой дергался до одного и того же места, потом тащился по стеклу, как мел по школьной доске. Ей обязательно надо будет починить его. Видимость через такое стекло была скверная.
Она выехала с парковочной площадки на проезжую часть улицы, в сторону Центральной в южном направлении. Щелчком включила радио, слушая, как отражается в машине громкое завывание Мариа Кэри, рикошетом отскакивая от окон и дверей. Что-то о чувствах и эмоциях. Джесс рассеянно думала о том, можно ли ощущать что-либо еще.
Она не видела белую машину до того самого момента, пока та не вынырнула прямо перед ней. Инстинктивно Джесс резко выдернула свою машину на обочину дороги – колеса заскользили по мокрой мостовой, машину занесло, и она остановилась, когда нога Джесс отчаянно надавила на тормоз.
– Господи Иисусе! – вырвалось у нее громче, чем вокальные пируэты Мариа Кэри. – Идиот! Мы могли погибнуть оба!
Но белой машины и след простыл. Никто ее не слышал. Уже во второй раз в течение одного дня она избежала гибели от белой машины, в первом случае марки «крайслер», а на этот раз... Она не была уверена. Полагала, что это тоже могла быть машина «крайслер», пытаясь припомнить основные очертания. Но она слишком быстро промчалась мимо, шел дождь и было темно. К тому же не работает один из «дворников». Да и какая ей разница? Возможно, она сама виновата. Она отвлеклась. Не сосредоточилась на том, что делает и куда едет. Слишком была занята другими мыслями. Слишком была поглощена желанием освободиться от охватившего ее беспокойства. По поводу сестры. Отца. Приступов тревоги.
Может быть, ей надо позвонить приятельнице Морин Стефани Банэк. Джесс покопалась в карманах своих черных брюк в поисках клочка бумаги, на котором сестра написала адрес и номер телефона врача.
Джесс помнила Стефани Банэк как усидчивую, серьезную женщину, у которой плечи немного сутулились и у которой был непропорционально широкий для ее узкого лица нос. Стефани училась с ее сестрой в средней школе, и они до сих пор поддерживают связь. Джесс не видела ее уже очень давно, забыла, что она врач, и решила с ней не встречаться. Врач ей не нужен. Она нуждается в том, чтобы хорошенько выспаться.
Центральная улица перешла в Шератон-роуд, затем Лейк-Шор-Драйв. Джесс начала отходить, почувствовала себя лучше при приближении к парку Линкольн, вошла почти в норму, когда повернула направо, на Норт-авеню. Почти дома, подумала она, заметив, что дождь начал переходить в снег.
Ее квартира находилась на третьем этаже трехэтажного кирпичного здания на улице Орчард, возле Эрмитажа. Старый, заселенный людьми среднего достатка район, в котором располагались красивые старые здания, многие из которых стояли вплотную, значительная их часть подверглась серьезной перестройке за последнее десятилетие. Дома представляли собой эклектическую группу: одни крупные, другие небольшие, некоторые кирпичные, иные обшитые досками и покрашенные – мешанина форм и стилей. Рядом с жилищами на одну семью – дома со сдаваемыми в аренду квартирами и комнатами. Не у многих строений были садики с парадной стороны, еще в более редких случаях имелись гаражи. Большинство жителей тоже представляли собой сборную солянку. Они парковали свои машины на улице, прикрепив к лобовым стеклам на видных местах разрешения на парковку.
Фасад дома из красного кирпича, в котором жила Джесс, летом был очищен песочной струей, деревянные ставни недавно покрашены тонким слоем блестящей черной краски. Всякий раз Джесс было приятно смотреть на этот старый дом, сознавать, как ей повезло в том, что она могла снять квартиру на верхнем этаже. Если бы там еще был лифт, подумала она сейчас, хотя обычно ей и не приходило в голову это. Но сегодня она устала, три этажа пешком для ее ног показались утомительными, как будто она два часа занималась спортивным бегом.
Посте развода она забросила занятия спортом. Вместе с Доном они регулярно пробегала расстояние от Норт-авеню до пляжей на улице Оак, когда они вместе жили на Лейк-Шор-Драйв. Но спортивным бегом она занималась по настоянию Дона и перестала это делать, как только уехала от него, так же как не стала соблюдать трехразовый режим сбалансированного питания и восьмичасового сна в сутки. Похоже, что она отказалась от всего, что ей было полезно. Включая самого Дона, думала она теперь, полагая, что сегодняшний вечер не был одним из тех, когда было приятно возвратиться в пустую квартиру.
Джесс запарковала своего старого «мустанга» за новой машиной «лексус» цвета серого металла, которая принадлежала женщине с противоположной стороны улицы, перебежала улицу под моросящим дождем – или это сыпал снег? – к входной двери. Она открыла ключом дверь и вошла в небольшое фойе, включила верхний свет и опять закрыла входную дверь на ключ. С правой стороны от нее находилась дверь в квартиру первого этажа. Прямо перед ней три марша лестницы, покрытой красной ковровой дорожкой. Скользя рукой по невидимым перилам вдоль белой стены, она начала подниматься, прислушиваясь к музыке, доносившейся из квартиры второго этажа, когда она проходила мимо.
Джесс редко видела других жильцов. Оба были городскими профессиональными работниками, как и они сама: дважды разведенный архитектор из городской плановой комиссии и работник, анализирующий такое явление, как гомосексуализм. Что бы это значило? Системный анализ – это такое понятие, которое до нее просто не доходит. Сколько бы подробно ей ни объясняли это.
Человек, занимавшийся системным анализом гомосексуализма, любил джазовую музыку, и жалобные завывания саксофона сопровождали ее до самой двери. Свет в фойе, который отключался автоматически через определенное время, погас, когда она поднесла ключ к замку своей двери. Когда Джесс вошла в квартиру, то заунывные звуки саксофона сменились более веселым пением канарейки.
– Привет, Фред! – крикнула она, закрывая дверь и направляясь прямо к клетке птицы, прильнула губами к тоненьким проволочкам. Все равно что навестить друга в тюрьме, подумала она. За спиной наигрывало радио, которое она не выключила, так же как и свет, уходя из дома. Звучала старая мелодия Тома Джонса «Почему, почему, почему, Дилайла?..» Она начала подпевать, проходя на кухню.
– Извини, что уже так поздно, Фредди. Но, поверь мне, тебе везет, что ты сидишь дома. – Джесс быстро открыла холодильник и вынула коробку с ванильным тортом фирмы «Пепперидж», отрезала большой кусок, остальное положила опять в холодильник и, не успев захлопнуть дверцу, уже съела половину отрезанного куска торта.
– Мой свояк был сегодня в отличной форме, – произнесла Джесс, возвращаясь в гостиную, – и опять зацепил меня. Отец влюбился, а меня почему-то это не радует. Похоже, что скоро повалит настоящий снег, а я, кажется, воспринимаю это как личное оскорбление. Думаю, сдают нервы. – Она доела остатки торта. – Фред, думаешь, твоя хозяйка сходит с ума? – Кенар летал взад и вперед, садясь на свои жердочки, и не обращал на нее внимания.
– Это совершенно точно, – утвердительно произнесла Джесс, подходя к большому окну и выглядывая на улицу Орчард из-за старинной кружевной занавески.
Прямо напротив ее дома на другой стороне улицы был запаркован белый «крайслер». Стоял ли он там, когда она подъехала?
– Перестань дурить, – заглушила она голосом громкий стук сердца. Кенар испустил новую заливистую трель. – В этом городе не меньше миллиона белых «крайслеров». – То, что в течение одного дня одна такая машина чуть не сбила ее, а другая чуть не врезалась машина чуть не сбила ее, а другая чуть не врезалась в ее машину, а третий такой автомобиль стоял теперь напротив ее квартиры, не означает, что в этом нет простого совпадения.
Джесс опять приблизилась к окну, выглянула на улицу, не отодвигая занавески. Белый «крайслер» оставался на месте, за рулем неподвижно сидел мужчина. Тени, отбрасываемые уличными фонарями, падали на его лицо. Он смотрел прямо перед собой, не озираясь по сторонам. Темнота, ненастная погода и расстояние до машины – все вместе создали как бы маскировочную сетку на его лице.
– Неужели Рик Фергюсон? – громко спросила она.
Звук его имени, сорвавшийся с губ, заставил Джесс торопливо удалиться из гостиной, проскочить через коридор и скрыться в спальне. Она раскрыла дверь чулана, села на корточки и стала рыться в казалось бы бесчисленном количестве туфель, многие из которых еще не вынимались из магазинных коробок.
– Куда, черт возьми, я засунула его? – спросила она себя, поднялась с пола и потянулась к верхней полке, куда она тоже складывала обувь, любимые старые модели, которые вышли из моды, но она ими слишком дорожила, чтобы выкинуть. – Куда я спрятала этот проклятый пистолет?
Одним широким жестом она скинула коробки с верхней полки, загородив голову другой рукой, будто начался обвал.
– Куда он запропастился? – воскликнула она, ища небольшой блестящий черный предмет, завернутый в белую оберточную бумагу.
Она наткнулась на пару модельных черных туфель на высоком каблуке, думая, с какой стати она купила эти туфли на каблуках в четыре дюйма. Она надела их всего один раз.
В конце концов она нашла тупорылый револьвер в коробке за большими матерчатыми цветами на бальных туфлях серебристого цвета, патроны были засунуты в носки туфель. Трясущимися руками Джесс зарядила шестью патронами барабан револьвера «Смит и Вессон» 38 калибра. Дон настоял, чтобы она взяла его, когда уезжала от него.
– Считай это моим подарком при разводе, – сказал он ей, не потерпев возражений.
Револьвер пролежал в коробке для туфель четыре года. «Не испортился ли он? – подумала Джесс. – Относится ли к пистолетам правило о том, что товар тем лучше, чем чаще им пользуются?» Взяв револьвер, она вернулась в гостиную, надавила коротким стволом на выключатель, погрузив комнату в темноту. Кенар тут же прекратил пение.
Джесс приблизилась к окну, держа револьвер сбоку. «Только не выстрели себе в ногу», – предостерегла она себя, чувствуя себя так же странно, как и когда перепугалась, отодвигая трясущейся рукой кружевные занавески.
Машины на улице не было. Белый «крайслер» исчез. Вообще никаких белых машин. Ничего белого, кроме снега, который постепенно покрывал траву и мостовую. Спокойная улица жилых домов. А была ли вообще белая машина?
– Твоя хозяйка явно спятила, – сказала Джесс своей канарейке, уходя из темной комнаты. Она накинула на клетку птицы темно-зеленую материю, выключила радио и понесла револьвер в спальню, забросанную обувью. «Почему бы мне не коллекционировать почтовые марки?» – подумала она, окидывая взглядом кавардак. Марки явно требуют меньше места, от них меньше сора, не так подвержены капризам моды. Ясно, что никто бы не стал ставить в упрек Имельде Маркос то, что она собрала три тысячи пар почтовых марок.
Она становится легкомысленной, решила Джесс, опускаясь на пол и начиная уборку. Она не сможет заснуть, если пол в спальне будет выглядеть, как район национального бедствия. Если она заснет вообще.
– Что за вечер! – воскликнула Джесс, глядя на револьвер в своей руке. Смогла бы она действительно им воспользоваться? Джесс пожала плечами, благодарная, что ей не пришлось проверять это, и положила пистолет в коробку с туфлями за матерчатые цветы, украшающие ее старые бальные туфельки-лодочки. Пистолеты и розы, подумала она и тут же вытащила револьвер обратно.
Может быть, стоит спрятать его в более доступном месте? Даже если ей и не придется прибегать к его помощи. Просто чтобы спокойнее себя чувствовать.
Выдвинув верхний ящик ночного столика, Джесс засунула оружие в дальний угол, за старый альбом с фотографиями.
– Только на один день, – произнесла она вслух, представив себе, как пытается убежать от своры кровожадных бульдогов.
Только на один день.
Глава 6
Джесс пришла первой из всей группы приглашенных в «Скузи», который расположен на улице Гурон в Ривер-Вест. В отличие от небольших полутемных баров вдоль улицы Калифорния, где обычно проводили время Джесс и ее коллеги – государственные обвинители, «Скузи» был огромным складом, который переоборудовали под ресторан и бар, с высоким потолком и окнами в стиле «старого Чикаго», заставленными полками с бутылками вина. В центре зала была гигантская декоративная люстра. В глубине большая глиняная ваза с яркими искусственными цветами – своего рода граница, от которой начинался переполненный посетителями бар. Ресторан был уставлен хорошо отлакированными деревянными столами. С каждой стороны зала на небольшом возвышении располагались кабины тоже со столиками. Джесс прикинула, что большой зал мог легко вместить более трехсот человек. Из невидимых динамиков неслась громкая итальянская музыка. Этот ресторан со всех точек зрения был прекрасным местом, где можно было отметить сорок первую годовщину со дня рождения Лео Паметера.