Страница:
Он словно преследует ее и ненавидит это ощущение. Более того, ненавидит себя за то, что автоматически добавляет эти эмоции к огромной мусорной куче в душе, куче, составлявшей резервный фонд актерского искусства, откуда он черпал все необходимое, чтобы донести до зрителей уродливость человеческой натуры. Такие «свалки» были у каждого актера, но он подозревал, что его собственные куда омерзительнее, чем у остальных.
Только полное отчаяние могло загнать девочку сюда. Или… или у нее не было выбора.
— Тебе больно?
Он старался говорить спокойно, но получалось плохо.. — Кто-то сделал тебе больно? Короткий испуганный звук, будто она икнула.
— Тут… тут много пауков.
Вместо того чтобы пойти за ней и напугать еще больше, он вернулся к двери, чтобы не дать ей возможности снова сбежать.
— Ты… пришла сюда сама?
— Д-дверь была открыта, и я протиснулась.
— Сама?
— Потому что боялась грома. Но я не знала, что будет так темно.
Он никак не мог стряхнуть тень Стрита.
— Уверена, что с тобой никого не было?
— Никого.
Рен позволил себе расслабиться.
— Дверь ужасно тяжелая. Как ты ее закрыла?
— Сильно-сильно потянула обеими руками. Наконец-то он смог свободно вздохнуть.
— Да ты, я вижу, сильная! Дай пощупать мускулы. Говорят, на земле каждую минуту рождается дурак, но она явно не принадлежала к их числу.
— Нет, спасибо.
— Но почему?
— Потому что… вы не любите детей. «Вот тут ты меня прижала».
Ему придется немало поработать над своим отношением к детям, прежде чем заработает камера. Одной из вещей, делавшая Стрита таким чудовищем, была способность без усилий войти в мир детства. Они не чувствовали в нем зла, пока не становилось слишком поздно.
Он вынудил себя вернуться к реальности.
— Я люблю детей. И сам когда-то был ребенком. Правда, не таким хорошим, как ты, и вечно влипал в неприятности.
— Думаю, я тоже влипла. Это уж точно.
— Нет, они будут так рады, что ты вернулась, что слова тебе не скажут, вот увидишь.
Она не шевелилась, но теперь, когда глаза привыкли к темноте, Рен различил смутный силуэт, скорчившийся возле чего-то, похожего на перевернутый стул.
— Скажи еще раз, солнышко, тебя никто не обидел? Ничего не болит?
— Нет. Легкий шорох.
— В Италии очень большие пауки.
— Да, но я могу всех их перебить. Ради тебя. Я очень ловкий.
Стеффи не ответила.
Пока она решает, что делать, Трейси и Гарри поджариваются на медленном огне и терпят адские муки. Пора переходить к делу.
— Стеффи, твои мама и папа с ума сходят. Мне нужно отвести тебя к ним.
— Нет, спасибо. Не м-могли бы вы уйти?
— Не могу.
Он снова очень медленно направился к ней.
— Не хочу никого пугать, но должен подойти и увести тебя отсюда.
Всхлип.
— Бьюсь об заклад, ты еще и голодна.
— Вы… вы все испортите.
Она снова заплакала. Ничего драматичного. Только тихое, жалкое, рвущее сердце хныканье. Он остановился, чтобы дать ей время опомниться.
— Что я испорчу?
— В-все.
— Ты хотя бы намекни.
Рен скользнул в просвет между ящиками.
— Вы не поймете.
Он был так близко, что мог ее коснуться. Но вместо этого присел на корточки, чтобы казаться пониже.
— Почему?
— П-потому.
Рен окончательно растерялся. Он ничего не знал о детях и понятия не имел, как справиться с ситуацией.
— Послушай, у меня идея! Знаешь доктора Изабел? Она хорошая, правда? И тебе нравится. Куда больше, чем я.
Он запоздало сообразил, что вопрос этой чрезмерно вежливой маленькой девочке поставлен не самым лучшим образом.
— Я не так выразился. И ничего страшного, я не обиделся. Мне тоже очень нравится доктор Изабел.
— Она очень милая.
— Я тут подумал… она из тех людей, кто все понимает. Почему бы не пойти к ней? Расскажешь, что случилось.
— Вы не могли бы привести ее?
Да, далеко не дурочка. Трейси вырастила умную дочь. Значит, придется еще повозиться.
Он прислонился спиной к ящику.
— Не могу, детка. Должен оставаться с тобой. Но даю слово отвести тебя к ней.
— А п-папа узнает об этом?
— Обязательно.
— Нет, спасибо.
Да что за чертовщина?!
— Боишься его? — с деланной небрежностью спросил он.
— Папочку?! — переспросила она с таким удивлением, что Рен мгновенно расслабился.
— Похоже, он человек хороший.
— Очень. — В этом единственном слове ощущался целый океан страданий. — Но он уезжает.
— По-моему, ему нужно вернуться на работу. Взрослые должны работать.
— Нет… — мучительным всхлипом вырвалось у девочки. — Он уезжает навсегда, отныне и навеки.
— Кто тебе это сказал?
— Сама слышала. Они ужасно поссорились и больше не любят друг друга, и он уезжает.
Так вот в чем дело! Стеффи подслушала, как скандалили родители! И как же теперь быть? Разве не он читал где-то, что нужно позволять детям выразить словами свои чувства? Все на свете забыл, лодырь несчастный!
— Не хочу, чтобы он уезжал.
— Послушай, я не так уж хорошо знаю твоего папу, но вот что скажу: он не из тех, кто уедет от тебя навсегда, отныне и навеки.
— Он вообще не уедет, если я потеряюсь по-настоящему. Придется остаться и искать меня.
«Есть!»
Ничего не скажешь, смелая девчонка! Готова терпеть пауков, столкнуться наяву со своими худшими страхами, лишь бы не потерять отца. Да, но тем временем родители окончательно потеряли голову от тревоги. Он не слишком гордился своей выдумкой, но что поделаешь, для более изощренных планов просто нет времени.
— Не шевелись! Я вижу гигантского ядовитого паука! Стеффи метнулась к нему, и не успел Рен опомниться, как она уже прижималась к его груди, дрожа от страха и холода в отсыревшей одежде. Господи, а ноги-то совсем заледенели!
Он посадил ее на колени и обхватил руками.
— Его уже нет. Кажется, я ошибся, и это был просто комочек пыли.
Он заметил, что маленькие девочки пахнут по-другому, чем девочки большие. От нее пахло потом, но не противно, а от волос шел аромат детского шампуня. Он потер ее плечики, пытаясь хоть немного согреть, и очертя голову признался:
— Я тебя одурачил. Никакого паука не было, но твои мама и папа очень расстроены. Нужно сказать им, что ты в порядке.
Она попыталась вырваться, но он продолжал растирать ее плечи легкими, успокаивающими движениями. И одновременно пытался сообразить, что сделала бы на его месте Изабел. Она нашла бы, что сказать. Умное. Участливое. Идеально подходящее для данного случая.
Пропади все пропадом.
— У тебя паршивый план, Стеффи. Нельзя скрываться здесь вечно, верно? Рано или поздно ты проголодаешься и выйдешь к людям. И что тогда?
— Да, меня это тоже волновало.
Она чуточку расслабилась, и Рен улыбнулся в темноту.
— Нужен новый план. Но такой, чтобы сработал. А начни с того, что расскажешь папе и маме, что тебя так расстроило.
— Наверное, я оскорбила их чувства?
— И что же? Они ведь оскорбили твои, правда? Послушай меня, малышка: если собираешься пройти по жизни, не оскорбляя ничьих чувств, превратишься в тряпку и зануду. Никто не любит тряпок и зануд.
Он уже почти видел, как хмурится Изабел, но какого черта! Ее здесь нет, а он делает что может. И все же Рен поспешно поправился:
— Я не говорю, что нужно специально обижать людей. Но следует бороться за то, что читаешь важным для себя, и если в процессе ранишь чьи-то чувства, это их проблема.
— Но они могут ужасно разозлиться.
— Не хотел упоминать это раньше, но думаю, твои мама и папа все равно разозлятся. Не в первую минуту. Сначала они будут безумно счастливы видеть тебя живой, обольют слезами и осыплют поцелуями. Но когда волнение немного уляжется… полагаю, тебе придется немного потрудиться.
— А что это значит?
— Хорошенько подумать, как держать себя, чтобы не попасть в беду.
— Какую именно?
— Какую? А вот когда они закончат тебя облизывать, вспомнят, как ты огорчила их, сбежав из дома, и тогда ты окажешься в опасной зоне. Придется выложить правду насчет того, как ты подслушала их ссору, и… запомни, это очень важно, — вот тут тебе лучше немного поплакать, причем с самым жалостным видом. Сумеешь?
— Не уверена.
Рен снова улыбнулся.
— Давай подойдем к двери, где немного светлее, и я тебе покажу, ладно?
— О'кей.
Он поднял девочку и понес к двери. Носки сандалий бились о его колени. Она цеплялась за его шею, уже взрослая, чтобы проситься на руки, и все же такая маленькая и несчастная!
Добравшись до двери, он снова присел на корточки и посадил ее себе на колени. Дождь перестал, и света оказалось достаточно, чтобы различить ужасно грязное личико с дорожками слез на щеках. Выразительные глаза уставились на него, как на Санта-Клауса. Если бы она только знала!
— Значит, так, основная мысль — уберечься от наказаний до конца жизни, поняла?
Стеффи торжественно кивнула.
— Итак, только они успокоятся, тут же решат врезать тебе, чтобы больше в голову не приходило убегать из дома. — Он метнул на нее убийственный взгляд. — Кстати, на случай, если тебе в голову взбредет еще раз выкинуть нечто подобное, учти, меня не так легко провести, как твоих родителей, поэтому лучше пообещай мне прямо сейчас, что для решения своих проблем выдумаешь способ поумнее.
Очередной торжественный кивок.
— Обещаю.
— Вот и хорошо.
Он откинул с ее лба легкую прядку волос.
— Когда родители начнут объяснять, что тебе придется терпеть последствия своих поступков, значит, они подумывают о наказании. Так вот, самое время объяснить им, почему именно ты убежала. Только не забудь упомянуть, как ужасно подействовала на тебя их ссора, потому что, признай, это твой главный козырь. Естественно, рассказывая все это, ты снова расстроишься, что очень хорошо, поскольку для того, чтобы выглядеть жалкой и несчастной, нужно пустить в ход эмоции. Усекла?
— А плакать обязательно?
— Не повредит. Покажи, как ты это проделаешь. Сначала несчастный взгляд. Только очень несчастный.
Она смотрела на него, мгновенно превратившись в огромные печальные глаза: самое трогательное зрелище, которое Рен когда-либо видел, но оказалось, что Стеффи еще и не начинала. Он едва не рассмеялся, когда она сморщила личико, вытянула губы и театрально всхлипнула.
— Переигрываешь, малышка.
— Это как?
— Веди себя более естественно. Думай о чем-то грустном. Например, как тебя запрут в комнате на всю оставшуюся жизнь, отберут игрушки, будут держать на хлебе и воде, и пусть все это отразится на твоем лице.
— Или как папочка уйдет навсегда.
— Тоже неплохо.
Немного подумав, она изобразила достаточно убедительную тоску, дополненную дрожанием губ.
— Превосходно.
Нужно быстренько положить конец уроку актерского мастерства, прежде чем она окончательно увлечется.
— А теперь короткое описание сценария, и довольно.
Она вытерла нос тыльной стороной худенькой руки.
— Если они начнут злиться, я должна рассказать, что слышала их ссору, и о том, что почувствовала из-за отъезда папы, даже если это ранит их чувства. И заодно начну плакать. Подумаю о чем-то ужасно грустном, например, о том, как папа собирается навсегда нас бросить, и приму несчастный вид.
— Молодец! Дай пять!
Они хлопнули по рукам, Стеффи улыбнулась, и Рену показалось, что из-за туч вышло солнце.
Ведя ее за руку по мокрой траве, он вспомнил свое обещание.
— Наверное, теперь тебе ни к чему толковать с доктором Изабел, верно?
Не хватало еще, чтобы преподобная утешительница испортила весь его филигранный труд своими рассуждениями об искреннем раскаянии. И тогда ни о каком актерском мастерстве не может быть и речи.
— Думаю… думаю, я уже в порядке. Но… — Она чуть крепче сжала его руку. — Не могли бы вы побыть со мной, пока я говорю с ними?
— Не слишком удачная мысль.
— А по-моему, удачная. Если останетесь со мной, тоже сможете… ну… сделать жалостное лицо.
— Каждый хочет ставить пьесу.
— Что?!
— Поверь, я только испорчу твой выход. Но обещаю, что буду держаться поблизости. И если они решат запереть тебя в подземелье или еще чего похуже, я пронесу тайком и просуну сквозь прутья решетки пару шоколадных батончиков.
— Они этого не сделают.
Исполненный мягкой укоризны взгляд напомнил ему об Изабел.
— Верно, — улыбнулся Рен. — Тем более, чего бояться?
Бриггс как раз вернулся проверить, нет ли новостей, так что все собрались перед домом, когда на тропинке показались Рен с девочкой. Родители немедленно бросились к ним и, встав на колени, прямо в мокрый гравий, едва не задушили бедняжку в объятиях.
— Стеффи! О Боже, Стеффи!
Они целовали ее, ощупывали, желая убедиться, что она цела и невредима. А потом Трейси вскочила и попыталась осыпать Рена поцелуями. Даже Бриггс, как ни странно, попытался обнять его, чего Рен успешно избежал, наклонившись, чтобы якобы завязать шнурки. Изабел тем временем гордо озиралась, что донельзя его раздражало. Интересно, чего она ожидала? Что он убьет девчонку?
И вдруг до него дошло, что в какой-то момент общения со Стеффи он, к счастью, совершенно перестал думать о Каспере Стрите.
Но даже досада на Изабел не мешала ему умирать от желания вновь погрузиться в нее, хотя с тех пор, как он в последний раз делал это, прошло всего несколько часов. Хотя при этом он вовсе не был в восторге от условий, поставленных ему в машине не далее как сегодня утром. Не то чтобы он так уж жаждал перевести их отношения на эмоциональный уровень — Богу известно, ему это совершенно не нужно, — но такого цинизма просто не ожидал. И при этом она глазом не моргнула! Голоса не повысила!
А тут еще эта история с Каспером Стритом. Ей и без того не слишком нравилось, что по роли он убивает молодых женщин. Страшно подумать, что она скажет, узнав о детях!
Он наконец умудрился отвести ее в сторону, напомнив, что промок до костей, замерз и ужасно голоден. Это, как он и надеялся, пробудило в Изабел женские инстинкты, и уже через час они лежали в постели.
— Вы сердитесь? — прошептала Стеффи.
В горле у Гарри застрял комок величиной с Род-Айленд. И поскольку говорить он не мог, ограничился тем, что откинул волосы со лба дочери и покачал головой. Стеффи лежала в постели, прижав к щеке своего самого старого мишку, вымытая, в любимой ситцевой голубой ночнушке; Гарри вдруг вспомнил, какая она была в детстве. Неуклюжий младенец, ковыляющий к нему с протянутыми руками. Сейчас она выглядела такой маленькой и трогательной…
— Мы не сердимся, — тихо заверила Трейси с другой стороны кровати. — Но все еще расстроены.
— Рен сказал, что если вы запрете меня в подземелье, он пронесет туда пару шоколадных батончиков.
— Совершенно неуправляемый тип!
Трейси поправила простыню. Ее косметика стерлась неизвестно когда, а под глазами темнели круги. Но в глазах Гарри она по-прежнему была прекраснейшей из женщин.
— Простите, что так вас напугала.
Трейси сурово нахмурилась:
— Хорошо, что догадалась извиниться. Но все равно проведешь завтрашнее утро в своей спальне.
Трейси, по-видимому, была сделана из более крутого теста, чем Гарри, который только и мечтал забыть обо всем, а тем более о наказаниях. Но ведь Стеффи не из-за нее сбежала.
Он окончательно растерялся. Внутри была сосущая пустота. И что-то вроде неприязни. Каким образом он ухитрился стать врагом?
— Все утро? — жалобно пролепетала Стеффи, и Гарри едва сдержался, чтобы не отменить распоряжение Трейси и не принести вместо этого мороженого.
— Все утро, — твердо повторила мать.
Стеффи немного подумала. Тяжело вздохнула. Нижняя губка начала подозрительно подрагивать.
— Знаю… я не должна была убегать. Но уж очень грустно стало, когда я услышала, как вы с мамой ссоритесь.
Гарри задохнулся. Трейси наморщила лоб.
— До половины одиннадцатого, — поспешно поправилась она.
Губка Стеффи перестала дрожать.
— Наверное, могло быть куда хуже, — серьезно, как взрослая, сказала она. Трейси дернула ее за локон.
— Это точно. И мы не заточили тебя в то подземелье, о котором говорил Рен, исключительно из-за твоей аллергии.
— Плюс пауки.
— Да, это тоже, — согласилась Трейси прерывающимся голосом, и Гарри понял, что сейчас они думают об одном. Для Стеффи так важно, чтобы ее родители были вместе, что она готова побороть самый главный страх. У дочери больше мужества, чем у отца.
Трейси, опираясь на изголовье, наклонилась, чтобы поцеловать дочь, и долго-долго не разгибалась. Все прижималась к ее щеке своей.
— Я так тебя люблю, тыквочка. Обещай, что больше никогда такого не сделаешь.
— Обещаю.
Гарри наконец обрел голос.
— И обещай, что, если тебя что-то расстроит, обо всем расскажешь нам.
— Даже если это ранит ваши чувства?
— Даже тогда.
Девочка сложила руки под подбородком.
— И ты… все равно уезжаешь завтра?
Гарри не знал, что ответить, поэтому просто покачал головой.
Трейси пошла посмотреть на Коннора и Бриттани, которые спали в одной комнате, по крайней мере пока не просыпались и не приползали в постель к отцу. Джереми все еще был внизу, занятый компьютерной игрой. С момента своей несчастной ссоры Гарри и Трейси ни разу не оставались наедине, и сейчас сердце болело так сильно, что хотелось уйти, но родители не всегда могут делать то, что хотят.
Трейси вышла в коридор, закрыла дверь и прислонилась к стене, как частенько делала на последних месяцах беременности, чтобы облегчить напряжение. Раньше он делал ей массаж. Но не в этот раз.
Тяжесть вины стала еще больше.
Трейси положила руку на живот. Дерзкая, чрезмерно самоуверенная богатая девчонка, которая заставила его погоняться за ней, прежде чем сдалась на милость победителя, исчезла, ее место заняла мучительно прекрасная женщина с глазами загнанной лани.
— Что нам делать? — прошептала она.
«Что собираешься делать ты?» — хотелось ему спросить. Это она ушла от него. Она, которая никогда и ничем не была довольна.
Гарри снял очки и потер глаза.
— Не знаю.
— Мы больше не можем говорить.
— Можем.
— Нет, мы просто начинаем обмениваться оскорблениями.
«Обмениваться»? Слишком сильно сказано. Это у нее острый язык и взрывной характер! Он всего лишь успевает уклоняться.
— От меня ты не слышала никаких оскорблений, — резонно заметил он, надевая очки.
— Конечно, нет, — ответила она без всякой злости.
Но узел в животе затянулся туже.
— Думаю, то, что случилось сегодня днем, поставило нас выше всех оскорблений.
Несмотря на добрые намерения, в его голосе звучали осуждающие нотки, и Гарри приготовился к отпору, но она просто закрыла глаза и прислонилась головой к стене.
— Я тоже так думаю.
Ему хотелось схватить ее в объятия и умолять о прощении. Но она уже составила о нем определенное мнение, и никакие слова не помогут его изменить. Если он не сумеет заставить ее понять, у них нет никаких шансов.
— Сегодняшний день доказал то, что я твердил все время. Необходимо сплотиться. Сомкнуть ряды. И это придется сделать.
— О чем это ты? — с искренним недоумением осведомилась она. Нужно же быть такой дурочкой!
— Пора начать вести себя как взрослые люди.
— Ты всегда ведешь себя как взрослый. Зато у меня с этим трудности.
Все верно. Именно это он пытался объяснить ей. Но на ее горестное лицо было невозможно смотреть. Почему Трейси не может принять вещи, какими они есть, и идти дальше?
Он старался найти нужные слова, но мешал водоворот чувств. Трейси верила в необходимость копаться в этих самых чувствах и выяснять отношения. Но не Гарри. Он никогда не видел в этом пользы. Только сплошные неприятности.
Трейси на секунду закрыла глаза. И очень тихо попросила:
— Скажи, как я могу сделать тебя счастливым?
— Вернись на землю! Отношения в браке меняются. Меняемся мы. Становимся старше. Жизнь нас не балует. Не всегда все бывает так, как вначале, и ожидать не следует. Довольствуйся тем, что мы имеем.
— И все? Просто смириться и жить?
В душе поднялась такая буря эмоций, что Гарри даже растерялся.
— Нужно быть реалистами. Супружеская жизнь не может быть вечно лунным светом и розами. Я не назвал бы это смирением.
— Зато я назову.
Резко, так, что разметались волосы, Трейси оттолкнулась от стены.
— Я называю это унынием, смирением, чем угодно, и не желаю слышать ни о чем подобном. И не собираюсь сдаваться. Я буду сражаться за наш брак, даже если из нас двоих только у меня хватит на это смелости! — почти крикнула она.
Гарри мгновенно насторожился. Ни в коем случае нельзя спорить здесь, рядом с комнатой Стеффи!
— Пойдем отсюда, — прошипел он и, схватив ее за руку, почти потащил по коридору. — Ты сама понимаешь, что говоришь? Никогда, никогда, за все годы нашей жизни вместе ты не сказала ни одного разумного слова. Во всяком случае, я отчаялся тебя понять.
— Потому что у тебя компьютер вместо мозгов, — набросилась она на него, едва они свернули за угол, в другое крыло. — Я не боюсь драки. И если понадобится, буду продолжать, пока мы оба не истечем кровью.
— Опять разыгрываешь спектакли! — рявкнул Гарри.
Но тут же осекся, потрясенный силой собственного гнева. И, что поразительнее всего, он вовсе не собирался брать себя в руки, успокаиваться и тому подобное. Наоборот. Пинком распахнул ближайшую дверь, втолкнул Трейси внутрь и зажег свет. Большое помещение. Массивная мебель. Хозяйская спальня.
— Наши дети не будут воспитываться родителями, живущими в фарсе, называемом браком! — закричала она.
— Прекрати!
Он лопался от ярости — по крайней мере убеждал себя, что это именно ярость. Не отчаяние. Потому что ярость он еще мог контролировать.
— Если не перестанешь…
Чудовище в его душе подняло голову.
— Не смей!
Он прерывисто втянул воздух.
— Прекрати, пока окончательно все не разрушила.
— Как я могу разрушить… В голове что-то взорвалось.
— Сказав слова, которые мы не сможем взять обратно.
— Какие именно? Что ты меня разлюбил? — Глаза Трейси наполнились злыми слезами. — Что я толстая? Что тебе надоело трахать беременную женщину? Что новизна подобных развлечений выветрилась три ребенка назад? Что я никогда не умею подытожить расходы по чековой книжке? Что я вечно теряю твои ключи от машины? Что, просыпаясь каждое утро, ты мечтаешь об аккуратной и организованной женщине вроде Изабел? Именно об этом я должна молчать?
Ну вот. Типичная Трейси. Вечно все перевернет по-своему!
Ему хотелось хорошенько ее встряхнуть.
— Если не будешь логичной, мы никогда ни о чем не договоримся.
— На большую, чем сейчас, логику, я все равно не способна.
Он расслышал в ее голосе то же отчаяние, которое разъедало его изнутри. Но откуда у нее отчаяние, если она способна говорить подобные глупости?
Она не признавала носовых платков и сейчас просто вытерла нос тыльной стороной ладони.
— Сегодня ты спросил, как можешь сделать меня счастливой, а я набросилась на тебя, вместо того чтобы объяснить, чего хочу на самом деле. Знаешь, что я должна была сказать?
Он знал, но не желал слышать. Не желал, чтобы она объяснила, как он занудлив. Как лысеет. Как за все это время не попытался приблизиться к идеалу мужчины, достойного Трейси. Не желал слышать, как она скажет, что он выполнил свое предназначение, дав ей прекрасных детей, но сейчас она жалеет, что не выбрала другого, более ей подходящего.
Слезы проложили серебристые дорожки на щеках Трейси.
— Просто люби меня, Гарри. Только это я и хотела сказать. Люби меня, как когда-то. Словно я особенная, а не обычный крест, который тебе приходится нести. Словно все разногласия между нами вовсе не так ужасны, как кажутся. Словно я — самое прекрасное создание на свете. Я хочу, чтобы все было как прежде, когда ты смотрел на меня так, будто не мог поверить, что я твоя. Конечно, я уже выгляжу не так хорошо. Растяжки по всему телу, и я знаю, как ты любил мои груди, а теперь они свисают до колен, и я их ненавижу. И ненавижу мысли о том, что ты больше не любишь меня, как прежде. И ненавижу тот факт, что ты заставляешь меня умолять.
Абсурд. Совершеннейший бред. И такая чушь, что он не мог придумать, что сказать. Как все уладить.
Гарри открыл было рот, но не знал, с чего начать. Поэтому он снова закрыл рот и попытался снова.
Поздно.
Она уже сбежала.
Он стоял, окаменев, пытаясь сообразить, что теперь делать. Трейси для него все. Как она могла хоть на секунду вообразить, что он ее не любит. Она — центр его вселенной. Дыхание его жизни. Это не он… это она мало его любит.
Гарри плюхнулся на край кровати и спрятал лицо в ладонях. Она считает, что он ее не любит?
Ему хотелось выть.
Тихо скрипнула дверь, и у Гарри волосы поднялись дыбом, потому что звук шел откуда-то из глубины комнаты.
Он поднял голову.
Да, конечно, там есть ванная!
Желудок сжало холодной тоской.
Дверь открылась, и на свет выступил человек. Высокий, красивый, с густыми волосами.
Рен Гейдж покачал головой и с жалостью взглянул на Гарри:
— Да, парень, ты здорово влип.
Можно подумать, он сам этого не знал!
Глава 17
Только полное отчаяние могло загнать девочку сюда. Или… или у нее не было выбора.
— Тебе больно?
Он старался говорить спокойно, но получалось плохо.. — Кто-то сделал тебе больно? Короткий испуганный звук, будто она икнула.
— Тут… тут много пауков.
Вместо того чтобы пойти за ней и напугать еще больше, он вернулся к двери, чтобы не дать ей возможности снова сбежать.
— Ты… пришла сюда сама?
— Д-дверь была открыта, и я протиснулась.
— Сама?
— Потому что боялась грома. Но я не знала, что будет так темно.
Он никак не мог стряхнуть тень Стрита.
— Уверена, что с тобой никого не было?
— Никого.
Рен позволил себе расслабиться.
— Дверь ужасно тяжелая. Как ты ее закрыла?
— Сильно-сильно потянула обеими руками. Наконец-то он смог свободно вздохнуть.
— Да ты, я вижу, сильная! Дай пощупать мускулы. Говорят, на земле каждую минуту рождается дурак, но она явно не принадлежала к их числу.
— Нет, спасибо.
— Но почему?
— Потому что… вы не любите детей. «Вот тут ты меня прижала».
Ему придется немало поработать над своим отношением к детям, прежде чем заработает камера. Одной из вещей, делавшая Стрита таким чудовищем, была способность без усилий войти в мир детства. Они не чувствовали в нем зла, пока не становилось слишком поздно.
Он вынудил себя вернуться к реальности.
— Я люблю детей. И сам когда-то был ребенком. Правда, не таким хорошим, как ты, и вечно влипал в неприятности.
— Думаю, я тоже влипла. Это уж точно.
— Нет, они будут так рады, что ты вернулась, что слова тебе не скажут, вот увидишь.
Она не шевелилась, но теперь, когда глаза привыкли к темноте, Рен различил смутный силуэт, скорчившийся возле чего-то, похожего на перевернутый стул.
— Скажи еще раз, солнышко, тебя никто не обидел? Ничего не болит?
— Нет. Легкий шорох.
— В Италии очень большие пауки.
— Да, но я могу всех их перебить. Ради тебя. Я очень ловкий.
Стеффи не ответила.
Пока она решает, что делать, Трейси и Гарри поджариваются на медленном огне и терпят адские муки. Пора переходить к делу.
— Стеффи, твои мама и папа с ума сходят. Мне нужно отвести тебя к ним.
— Нет, спасибо. Не м-могли бы вы уйти?
— Не могу.
Он снова очень медленно направился к ней.
— Не хочу никого пугать, но должен подойти и увести тебя отсюда.
Всхлип.
— Бьюсь об заклад, ты еще и голодна.
— Вы… вы все испортите.
Она снова заплакала. Ничего драматичного. Только тихое, жалкое, рвущее сердце хныканье. Он остановился, чтобы дать ей время опомниться.
— Что я испорчу?
— В-все.
— Ты хотя бы намекни.
Рен скользнул в просвет между ящиками.
— Вы не поймете.
Он был так близко, что мог ее коснуться. Но вместо этого присел на корточки, чтобы казаться пониже.
— Почему?
— П-потому.
Рен окончательно растерялся. Он ничего не знал о детях и понятия не имел, как справиться с ситуацией.
— Послушай, у меня идея! Знаешь доктора Изабел? Она хорошая, правда? И тебе нравится. Куда больше, чем я.
Он запоздало сообразил, что вопрос этой чрезмерно вежливой маленькой девочке поставлен не самым лучшим образом.
— Я не так выразился. И ничего страшного, я не обиделся. Мне тоже очень нравится доктор Изабел.
— Она очень милая.
— Я тут подумал… она из тех людей, кто все понимает. Почему бы не пойти к ней? Расскажешь, что случилось.
— Вы не могли бы привести ее?
Да, далеко не дурочка. Трейси вырастила умную дочь. Значит, придется еще повозиться.
Он прислонился спиной к ящику.
— Не могу, детка. Должен оставаться с тобой. Но даю слово отвести тебя к ней.
— А п-папа узнает об этом?
— Обязательно.
— Нет, спасибо.
Да что за чертовщина?!
— Боишься его? — с деланной небрежностью спросил он.
— Папочку?! — переспросила она с таким удивлением, что Рен мгновенно расслабился.
— Похоже, он человек хороший.
— Очень. — В этом единственном слове ощущался целый океан страданий. — Но он уезжает.
— По-моему, ему нужно вернуться на работу. Взрослые должны работать.
— Нет… — мучительным всхлипом вырвалось у девочки. — Он уезжает навсегда, отныне и навеки.
— Кто тебе это сказал?
— Сама слышала. Они ужасно поссорились и больше не любят друг друга, и он уезжает.
Так вот в чем дело! Стеффи подслушала, как скандалили родители! И как же теперь быть? Разве не он читал где-то, что нужно позволять детям выразить словами свои чувства? Все на свете забыл, лодырь несчастный!
— Не хочу, чтобы он уезжал.
— Послушай, я не так уж хорошо знаю твоего папу, но вот что скажу: он не из тех, кто уедет от тебя навсегда, отныне и навеки.
— Он вообще не уедет, если я потеряюсь по-настоящему. Придется остаться и искать меня.
«Есть!»
Ничего не скажешь, смелая девчонка! Готова терпеть пауков, столкнуться наяву со своими худшими страхами, лишь бы не потерять отца. Да, но тем временем родители окончательно потеряли голову от тревоги. Он не слишком гордился своей выдумкой, но что поделаешь, для более изощренных планов просто нет времени.
— Не шевелись! Я вижу гигантского ядовитого паука! Стеффи метнулась к нему, и не успел Рен опомниться, как она уже прижималась к его груди, дрожа от страха и холода в отсыревшей одежде. Господи, а ноги-то совсем заледенели!
Он посадил ее на колени и обхватил руками.
— Его уже нет. Кажется, я ошибся, и это был просто комочек пыли.
Он заметил, что маленькие девочки пахнут по-другому, чем девочки большие. От нее пахло потом, но не противно, а от волос шел аромат детского шампуня. Он потер ее плечики, пытаясь хоть немного согреть, и очертя голову признался:
— Я тебя одурачил. Никакого паука не было, но твои мама и папа очень расстроены. Нужно сказать им, что ты в порядке.
Она попыталась вырваться, но он продолжал растирать ее плечи легкими, успокаивающими движениями. И одновременно пытался сообразить, что сделала бы на его месте Изабел. Она нашла бы, что сказать. Умное. Участливое. Идеально подходящее для данного случая.
Пропади все пропадом.
— У тебя паршивый план, Стеффи. Нельзя скрываться здесь вечно, верно? Рано или поздно ты проголодаешься и выйдешь к людям. И что тогда?
— Да, меня это тоже волновало.
Она чуточку расслабилась, и Рен улыбнулся в темноту.
— Нужен новый план. Но такой, чтобы сработал. А начни с того, что расскажешь папе и маме, что тебя так расстроило.
— Наверное, я оскорбила их чувства?
— И что же? Они ведь оскорбили твои, правда? Послушай меня, малышка: если собираешься пройти по жизни, не оскорбляя ничьих чувств, превратишься в тряпку и зануду. Никто не любит тряпок и зануд.
Он уже почти видел, как хмурится Изабел, но какого черта! Ее здесь нет, а он делает что может. И все же Рен поспешно поправился:
— Я не говорю, что нужно специально обижать людей. Но следует бороться за то, что читаешь важным для себя, и если в процессе ранишь чьи-то чувства, это их проблема.
— Но они могут ужасно разозлиться.
— Не хотел упоминать это раньше, но думаю, твои мама и папа все равно разозлятся. Не в первую минуту. Сначала они будут безумно счастливы видеть тебя живой, обольют слезами и осыплют поцелуями. Но когда волнение немного уляжется… полагаю, тебе придется немного потрудиться.
— А что это значит?
— Хорошенько подумать, как держать себя, чтобы не попасть в беду.
— Какую именно?
— Какую? А вот когда они закончат тебя облизывать, вспомнят, как ты огорчила их, сбежав из дома, и тогда ты окажешься в опасной зоне. Придется выложить правду насчет того, как ты подслушала их ссору, и… запомни, это очень важно, — вот тут тебе лучше немного поплакать, причем с самым жалостным видом. Сумеешь?
— Не уверена.
Рен снова улыбнулся.
— Давай подойдем к двери, где немного светлее, и я тебе покажу, ладно?
— О'кей.
Он поднял девочку и понес к двери. Носки сандалий бились о его колени. Она цеплялась за его шею, уже взрослая, чтобы проситься на руки, и все же такая маленькая и несчастная!
Добравшись до двери, он снова присел на корточки и посадил ее себе на колени. Дождь перестал, и света оказалось достаточно, чтобы различить ужасно грязное личико с дорожками слез на щеках. Выразительные глаза уставились на него, как на Санта-Клауса. Если бы она только знала!
— Значит, так, основная мысль — уберечься от наказаний до конца жизни, поняла?
Стеффи торжественно кивнула.
— Итак, только они успокоятся, тут же решат врезать тебе, чтобы больше в голову не приходило убегать из дома. — Он метнул на нее убийственный взгляд. — Кстати, на случай, если тебе в голову взбредет еще раз выкинуть нечто подобное, учти, меня не так легко провести, как твоих родителей, поэтому лучше пообещай мне прямо сейчас, что для решения своих проблем выдумаешь способ поумнее.
Очередной торжественный кивок.
— Обещаю.
— Вот и хорошо.
Он откинул с ее лба легкую прядку волос.
— Когда родители начнут объяснять, что тебе придется терпеть последствия своих поступков, значит, они подумывают о наказании. Так вот, самое время объяснить им, почему именно ты убежала. Только не забудь упомянуть, как ужасно подействовала на тебя их ссора, потому что, признай, это твой главный козырь. Естественно, рассказывая все это, ты снова расстроишься, что очень хорошо, поскольку для того, чтобы выглядеть жалкой и несчастной, нужно пустить в ход эмоции. Усекла?
— А плакать обязательно?
— Не повредит. Покажи, как ты это проделаешь. Сначала несчастный взгляд. Только очень несчастный.
Она смотрела на него, мгновенно превратившись в огромные печальные глаза: самое трогательное зрелище, которое Рен когда-либо видел, но оказалось, что Стеффи еще и не начинала. Он едва не рассмеялся, когда она сморщила личико, вытянула губы и театрально всхлипнула.
— Переигрываешь, малышка.
— Это как?
— Веди себя более естественно. Думай о чем-то грустном. Например, как тебя запрут в комнате на всю оставшуюся жизнь, отберут игрушки, будут держать на хлебе и воде, и пусть все это отразится на твоем лице.
— Или как папочка уйдет навсегда.
— Тоже неплохо.
Немного подумав, она изобразила достаточно убедительную тоску, дополненную дрожанием губ.
— Превосходно.
Нужно быстренько положить конец уроку актерского мастерства, прежде чем она окончательно увлечется.
— А теперь короткое описание сценария, и довольно.
Она вытерла нос тыльной стороной худенькой руки.
— Если они начнут злиться, я должна рассказать, что слышала их ссору, и о том, что почувствовала из-за отъезда папы, даже если это ранит их чувства. И заодно начну плакать. Подумаю о чем-то ужасно грустном, например, о том, как папа собирается навсегда нас бросить, и приму несчастный вид.
— Молодец! Дай пять!
Они хлопнули по рукам, Стеффи улыбнулась, и Рену показалось, что из-за туч вышло солнце.
Ведя ее за руку по мокрой траве, он вспомнил свое обещание.
— Наверное, теперь тебе ни к чему толковать с доктором Изабел, верно?
Не хватало еще, чтобы преподобная утешительница испортила весь его филигранный труд своими рассуждениями об искреннем раскаянии. И тогда ни о каком актерском мастерстве не может быть и речи.
— Думаю… думаю, я уже в порядке. Но… — Она чуть крепче сжала его руку. — Не могли бы вы побыть со мной, пока я говорю с ними?
— Не слишком удачная мысль.
— А по-моему, удачная. Если останетесь со мной, тоже сможете… ну… сделать жалостное лицо.
— Каждый хочет ставить пьесу.
— Что?!
— Поверь, я только испорчу твой выход. Но обещаю, что буду держаться поблизости. И если они решат запереть тебя в подземелье или еще чего похуже, я пронесу тайком и просуну сквозь прутья решетки пару шоколадных батончиков.
— Они этого не сделают.
Исполненный мягкой укоризны взгляд напомнил ему об Изабел.
— Верно, — улыбнулся Рен. — Тем более, чего бояться?
Бриггс как раз вернулся проверить, нет ли новостей, так что все собрались перед домом, когда на тропинке показались Рен с девочкой. Родители немедленно бросились к ним и, встав на колени, прямо в мокрый гравий, едва не задушили бедняжку в объятиях.
— Стеффи! О Боже, Стеффи!
Они целовали ее, ощупывали, желая убедиться, что она цела и невредима. А потом Трейси вскочила и попыталась осыпать Рена поцелуями. Даже Бриггс, как ни странно, попытался обнять его, чего Рен успешно избежал, наклонившись, чтобы якобы завязать шнурки. Изабел тем временем гордо озиралась, что донельзя его раздражало. Интересно, чего она ожидала? Что он убьет девчонку?
И вдруг до него дошло, что в какой-то момент общения со Стеффи он, к счастью, совершенно перестал думать о Каспере Стрите.
Но даже досада на Изабел не мешала ему умирать от желания вновь погрузиться в нее, хотя с тех пор, как он в последний раз делал это, прошло всего несколько часов. Хотя при этом он вовсе не был в восторге от условий, поставленных ему в машине не далее как сегодня утром. Не то чтобы он так уж жаждал перевести их отношения на эмоциональный уровень — Богу известно, ему это совершенно не нужно, — но такого цинизма просто не ожидал. И при этом она глазом не моргнула! Голоса не повысила!
А тут еще эта история с Каспером Стритом. Ей и без того не слишком нравилось, что по роли он убивает молодых женщин. Страшно подумать, что она скажет, узнав о детях!
Он наконец умудрился отвести ее в сторону, напомнив, что промок до костей, замерз и ужасно голоден. Это, как он и надеялся, пробудило в Изабел женские инстинкты, и уже через час они лежали в постели.
— Вы сердитесь? — прошептала Стеффи.
В горле у Гарри застрял комок величиной с Род-Айленд. И поскольку говорить он не мог, ограничился тем, что откинул волосы со лба дочери и покачал головой. Стеффи лежала в постели, прижав к щеке своего самого старого мишку, вымытая, в любимой ситцевой голубой ночнушке; Гарри вдруг вспомнил, какая она была в детстве. Неуклюжий младенец, ковыляющий к нему с протянутыми руками. Сейчас она выглядела такой маленькой и трогательной…
— Мы не сердимся, — тихо заверила Трейси с другой стороны кровати. — Но все еще расстроены.
— Рен сказал, что если вы запрете меня в подземелье, он пронесет туда пару шоколадных батончиков.
— Совершенно неуправляемый тип!
Трейси поправила простыню. Ее косметика стерлась неизвестно когда, а под глазами темнели круги. Но в глазах Гарри она по-прежнему была прекраснейшей из женщин.
— Простите, что так вас напугала.
Трейси сурово нахмурилась:
— Хорошо, что догадалась извиниться. Но все равно проведешь завтрашнее утро в своей спальне.
Трейси, по-видимому, была сделана из более крутого теста, чем Гарри, который только и мечтал забыть обо всем, а тем более о наказаниях. Но ведь Стеффи не из-за нее сбежала.
Он окончательно растерялся. Внутри была сосущая пустота. И что-то вроде неприязни. Каким образом он ухитрился стать врагом?
— Все утро? — жалобно пролепетала Стеффи, и Гарри едва сдержался, чтобы не отменить распоряжение Трейси и не принести вместо этого мороженого.
— Все утро, — твердо повторила мать.
Стеффи немного подумала. Тяжело вздохнула. Нижняя губка начала подозрительно подрагивать.
— Знаю… я не должна была убегать. Но уж очень грустно стало, когда я услышала, как вы с мамой ссоритесь.
Гарри задохнулся. Трейси наморщила лоб.
— До половины одиннадцатого, — поспешно поправилась она.
Губка Стеффи перестала дрожать.
— Наверное, могло быть куда хуже, — серьезно, как взрослая, сказала она. Трейси дернула ее за локон.
— Это точно. И мы не заточили тебя в то подземелье, о котором говорил Рен, исключительно из-за твоей аллергии.
— Плюс пауки.
— Да, это тоже, — согласилась Трейси прерывающимся голосом, и Гарри понял, что сейчас они думают об одном. Для Стеффи так важно, чтобы ее родители были вместе, что она готова побороть самый главный страх. У дочери больше мужества, чем у отца.
Трейси, опираясь на изголовье, наклонилась, чтобы поцеловать дочь, и долго-долго не разгибалась. Все прижималась к ее щеке своей.
— Я так тебя люблю, тыквочка. Обещай, что больше никогда такого не сделаешь.
— Обещаю.
Гарри наконец обрел голос.
— И обещай, что, если тебя что-то расстроит, обо всем расскажешь нам.
— Даже если это ранит ваши чувства?
— Даже тогда.
Девочка сложила руки под подбородком.
— И ты… все равно уезжаешь завтра?
Гарри не знал, что ответить, поэтому просто покачал головой.
Трейси пошла посмотреть на Коннора и Бриттани, которые спали в одной комнате, по крайней мере пока не просыпались и не приползали в постель к отцу. Джереми все еще был внизу, занятый компьютерной игрой. С момента своей несчастной ссоры Гарри и Трейси ни разу не оставались наедине, и сейчас сердце болело так сильно, что хотелось уйти, но родители не всегда могут делать то, что хотят.
Трейси вышла в коридор, закрыла дверь и прислонилась к стене, как частенько делала на последних месяцах беременности, чтобы облегчить напряжение. Раньше он делал ей массаж. Но не в этот раз.
Тяжесть вины стала еще больше.
Трейси положила руку на живот. Дерзкая, чрезмерно самоуверенная богатая девчонка, которая заставила его погоняться за ней, прежде чем сдалась на милость победителя, исчезла, ее место заняла мучительно прекрасная женщина с глазами загнанной лани.
— Что нам делать? — прошептала она.
«Что собираешься делать ты?» — хотелось ему спросить. Это она ушла от него. Она, которая никогда и ничем не была довольна.
Гарри снял очки и потер глаза.
— Не знаю.
— Мы больше не можем говорить.
— Можем.
— Нет, мы просто начинаем обмениваться оскорблениями.
«Обмениваться»? Слишком сильно сказано. Это у нее острый язык и взрывной характер! Он всего лишь успевает уклоняться.
— От меня ты не слышала никаких оскорблений, — резонно заметил он, надевая очки.
— Конечно, нет, — ответила она без всякой злости.
Но узел в животе затянулся туже.
— Думаю, то, что случилось сегодня днем, поставило нас выше всех оскорблений.
Несмотря на добрые намерения, в его голосе звучали осуждающие нотки, и Гарри приготовился к отпору, но она просто закрыла глаза и прислонилась головой к стене.
— Я тоже так думаю.
Ему хотелось схватить ее в объятия и умолять о прощении. Но она уже составила о нем определенное мнение, и никакие слова не помогут его изменить. Если он не сумеет заставить ее понять, у них нет никаких шансов.
— Сегодняшний день доказал то, что я твердил все время. Необходимо сплотиться. Сомкнуть ряды. И это придется сделать.
— О чем это ты? — с искренним недоумением осведомилась она. Нужно же быть такой дурочкой!
— Пора начать вести себя как взрослые люди.
— Ты всегда ведешь себя как взрослый. Зато у меня с этим трудности.
Все верно. Именно это он пытался объяснить ей. Но на ее горестное лицо было невозможно смотреть. Почему Трейси не может принять вещи, какими они есть, и идти дальше?
Он старался найти нужные слова, но мешал водоворот чувств. Трейси верила в необходимость копаться в этих самых чувствах и выяснять отношения. Но не Гарри. Он никогда не видел в этом пользы. Только сплошные неприятности.
Трейси на секунду закрыла глаза. И очень тихо попросила:
— Скажи, как я могу сделать тебя счастливым?
— Вернись на землю! Отношения в браке меняются. Меняемся мы. Становимся старше. Жизнь нас не балует. Не всегда все бывает так, как вначале, и ожидать не следует. Довольствуйся тем, что мы имеем.
— И все? Просто смириться и жить?
В душе поднялась такая буря эмоций, что Гарри даже растерялся.
— Нужно быть реалистами. Супружеская жизнь не может быть вечно лунным светом и розами. Я не назвал бы это смирением.
— Зато я назову.
Резко, так, что разметались волосы, Трейси оттолкнулась от стены.
— Я называю это унынием, смирением, чем угодно, и не желаю слышать ни о чем подобном. И не собираюсь сдаваться. Я буду сражаться за наш брак, даже если из нас двоих только у меня хватит на это смелости! — почти крикнула она.
Гарри мгновенно насторожился. Ни в коем случае нельзя спорить здесь, рядом с комнатой Стеффи!
— Пойдем отсюда, — прошипел он и, схватив ее за руку, почти потащил по коридору. — Ты сама понимаешь, что говоришь? Никогда, никогда, за все годы нашей жизни вместе ты не сказала ни одного разумного слова. Во всяком случае, я отчаялся тебя понять.
— Потому что у тебя компьютер вместо мозгов, — набросилась она на него, едва они свернули за угол, в другое крыло. — Я не боюсь драки. И если понадобится, буду продолжать, пока мы оба не истечем кровью.
— Опять разыгрываешь спектакли! — рявкнул Гарри.
Но тут же осекся, потрясенный силой собственного гнева. И, что поразительнее всего, он вовсе не собирался брать себя в руки, успокаиваться и тому подобное. Наоборот. Пинком распахнул ближайшую дверь, втолкнул Трейси внутрь и зажег свет. Большое помещение. Массивная мебель. Хозяйская спальня.
— Наши дети не будут воспитываться родителями, живущими в фарсе, называемом браком! — закричала она.
— Прекрати!
Он лопался от ярости — по крайней мере убеждал себя, что это именно ярость. Не отчаяние. Потому что ярость он еще мог контролировать.
— Если не перестанешь…
Чудовище в его душе подняло голову.
— Не смей!
Он прерывисто втянул воздух.
— Прекрати, пока окончательно все не разрушила.
— Как я могу разрушить… В голове что-то взорвалось.
— Сказав слова, которые мы не сможем взять обратно.
— Какие именно? Что ты меня разлюбил? — Глаза Трейси наполнились злыми слезами. — Что я толстая? Что тебе надоело трахать беременную женщину? Что новизна подобных развлечений выветрилась три ребенка назад? Что я никогда не умею подытожить расходы по чековой книжке? Что я вечно теряю твои ключи от машины? Что, просыпаясь каждое утро, ты мечтаешь об аккуратной и организованной женщине вроде Изабел? Именно об этом я должна молчать?
Ну вот. Типичная Трейси. Вечно все перевернет по-своему!
Ему хотелось хорошенько ее встряхнуть.
— Если не будешь логичной, мы никогда ни о чем не договоримся.
— На большую, чем сейчас, логику, я все равно не способна.
Он расслышал в ее голосе то же отчаяние, которое разъедало его изнутри. Но откуда у нее отчаяние, если она способна говорить подобные глупости?
Она не признавала носовых платков и сейчас просто вытерла нос тыльной стороной ладони.
— Сегодня ты спросил, как можешь сделать меня счастливой, а я набросилась на тебя, вместо того чтобы объяснить, чего хочу на самом деле. Знаешь, что я должна была сказать?
Он знал, но не желал слышать. Не желал, чтобы она объяснила, как он занудлив. Как лысеет. Как за все это время не попытался приблизиться к идеалу мужчины, достойного Трейси. Не желал слышать, как она скажет, что он выполнил свое предназначение, дав ей прекрасных детей, но сейчас она жалеет, что не выбрала другого, более ей подходящего.
Слезы проложили серебристые дорожки на щеках Трейси.
— Просто люби меня, Гарри. Только это я и хотела сказать. Люби меня, как когда-то. Словно я особенная, а не обычный крест, который тебе приходится нести. Словно все разногласия между нами вовсе не так ужасны, как кажутся. Словно я — самое прекрасное создание на свете. Я хочу, чтобы все было как прежде, когда ты смотрел на меня так, будто не мог поверить, что я твоя. Конечно, я уже выгляжу не так хорошо. Растяжки по всему телу, и я знаю, как ты любил мои груди, а теперь они свисают до колен, и я их ненавижу. И ненавижу мысли о том, что ты больше не любишь меня, как прежде. И ненавижу тот факт, что ты заставляешь меня умолять.
Абсурд. Совершеннейший бред. И такая чушь, что он не мог придумать, что сказать. Как все уладить.
Гарри открыл было рот, но не знал, с чего начать. Поэтому он снова закрыл рот и попытался снова.
Поздно.
Она уже сбежала.
Он стоял, окаменев, пытаясь сообразить, что теперь делать. Трейси для него все. Как она могла хоть на секунду вообразить, что он ее не любит. Она — центр его вселенной. Дыхание его жизни. Это не он… это она мало его любит.
Гарри плюхнулся на край кровати и спрятал лицо в ладонях. Она считает, что он ее не любит?
Ему хотелось выть.
Тихо скрипнула дверь, и у Гарри волосы поднялись дыбом, потому что звук шел откуда-то из глубины комнаты.
Он поднял голову.
Да, конечно, там есть ванная!
Желудок сжало холодной тоской.
Дверь открылась, и на свет выступил человек. Высокий, красивый, с густыми волосами.
Рен Гейдж покачал головой и с жалостью взглянул на Гарри:
— Да, парень, ты здорово влип.
Можно подумать, он сам этого не знал!
Глава 17
— Нашла!
Джулия так резво ринулась в кусты, что мокрая ветка шлепнула Изабел по лицу. Ее кроссовки уже никогда не примут прежний вид после прогулки по сырому лесу.
Джулия так резво ринулась в кусты, что мокрая ветка шлепнула Изабел по лицу. Ее кроссовки уже никогда не примут прежний вид после прогулки по сырому лесу.