Страница:
«Что он увидел?» — с беспокойством подумал Алек, снова переводя взгляд на незнакомцев. Как раз в этот момент молодая женщина повернула голову так, что он увидел ее лицо, и юноша затаил дыхание: он узнал тонкие черты, блестящие темные волосы, большие светлые глаза. «Ауренфэйе!»
Все еще завороженно глядя в зал, Алек коснулся плеча друга и почувствовал, что тот дрожит; однако Серегил тут же нетерпеливым движением сбросил его руку.
Совещание в зале продолжалось еще какое-то время. Наконец царица поднялась и, сопровождаемая остальными, покинула зал. Еще секунду Серегил оставался неподвижным; он склонил голову, и по его щеке скатилась единственная слеза. Поспешно смахнув ее, он повернулся к Нисандеру, который молча стоял позади все это время.
— Как они оказались здесь? — спросил он хриплым от сдерживаемых чувств голосом.
— Сегодня днем умер пленимарский Верховный Владыка, — ответил волшебник. — Ауренфэйе узнали об этом раньше нас, и их делегация перенеслась сюда. Пока еще союз между Пленимаром и Зенгати официально не заключен, но и ауренфэйская, и наша собственная разведка доносят, что на самом деле секретные соглашения уже действуют.
— Какое отношение ко всему этому имеем мы? — Голос Серегила был теперь ровным и невыразительным; он слишком старательно изгнал из него все следы печали.
— Пока еще никакого, — ответил Нисандер. — Я вызвал вас сюда, потому что благородная лиасидра согласилась недолго поговорить с тобой. Вон там, сзади, дверь в маленькую приемную, — показал он Серегилу.
Все еще сохраняя на лице бесстрастное выражение, тот на негнущихся ногах прошел в соседнюю комнату.
Только тогда Алек позволил себе вздохнуть.
— Клянусь руками Иллиора, Нисандер, ведь это же ауренфэйе!
— Я подумал, что и тебе следует их увидеть, — ответил тот с грустной улыбкой.
— С кем он должен поговорить И кто такой иасидра?
— Лиасидра, — поправил его Нисандер. — С одной стороны, это высшее должностное лицо Ауренена, с другой… пусть тебе расскажет сам Серегил. Если повезет, это случится до того, как ты протопчешь прекрасный ковер насквозь.
Серегил ходил из конца в конец маленькой, роскошно обставленной приемной, стараясь хоть немного успокоиться и поглядывая на боковую дверь. На стене висело зеркало, и он замер перед ним, с грустью глядя на свое отражение. Волосы были всклокочены, а после недели охоты за Рителом под глазами лежали темные тени. Старый камзол, который он надел этим вечером, обтрепался на рукавах и на плече был порван.
«Разве не так должен выглядеть нищий изгнанник?» — подумал он, невесело улыбаясь отражению в зеркале и пытаясь пальцами расчесать волосы.
Позади него открылась дверь, и на секунду рядом с его собственным в зеркале отразилось другое лицо. Они были очень похожи, и в то же время их разделяли словно целые миры. Когда успели его глаза стать такими настороженными, а рот сжаться в такую тонкую линию?
— Серегил, брат мой… — Чистый ауренфэйский выговор окатил его, словно ледяная вода.
— Адриэль… — прошептал он, обнимая сестру. Ее кожа и волосы пахли цветами вандрила, и Серегила на секунду ослепили воспоминания. Она была ему и сестрой, и матерью, и внезапно Серегил вновь ощутил себя ребенком; этот запах он помнил с тех времен, когда сестра утешала его или, сонного, несла на руках после празднества под полной луной. Теперь в его объятиях она казалась такой маленькой, и долгое мгновение он мог лишь прижимать ее к себе; Серегила душили все непролитые за четыре десятилетия слезы. Наконец Адриэль сделала шаг назад, хотя все еще держала Серегила за плечи, словно боясь, что он исчезнет, стоит ей его отпустить.
— Все эти годы я хранила образ несчастного мальчишки, глядящего на меня с палубы, — прошептала она, не сдерживая слез. — О Аура, мне не дано было увидеть, как ты взрослеешь и становишься мужчиной! И что же я вижу теперь! Ты стал дик, подобно тирфэйе, и носишь оружие в присутствии члена собственного рода.
Серегил поспешно отстегнул рапиру и бросил ее на кресло.
— Я не хотел тебя обидеть. Здесь оружие стало словно моей третьей рукой. Пожалуйста, сядь, и я постараюсь вспомнить, как ведут себя цивилизованные люди.
Адриэль погладила его всклокоченные волосы.
— Да разве ты когда-нибудь был цивилизованным? Опустившись на диван рядом с Серегилом, она достала из складок туники несколько маленьких свитков.
— У меня для тебя письма от наших сестер и твоих старых друзей. Они тебя не забыли.
Давно оттесненные в самый дальний уголок души воспоминания нахлынули на него, и с ними вместе надежда, в которой он не смел признаться себе. Сглотнув. Серегил стал рассматривать тяжелый серебряный браслет на ее руке — знак высокого ранга.
— Так ты теперь лиасидра. И возглавляешь посольство. Неплохо для женщины, еще не достигшей своего полуторасотлетнего юбилея.
Адриэль пожала плечами, хотя и не могла скрыть удовольствия.
— Связи нашей семьи со Скалой могут оказаться полезными в ближайшие годы. Идрилейн приветствовала меня как родственницу, когда мы прибыли сюда, и очень хорошо отозвалась о тебе. Из того немногого, что твой друг Нисандер-и-Азушра успел мне рассказать, я поняла, что ты оказал ей важные услуги.
Серегил вглядывался в ее лицо, гадая, как много открыл ей Нисандер. По— видимому, не так уж много.
— Кое-какие, — ответил он. — Интересно, что об этом подумали твои спутники. Серегил-предатель, и вдруг его хвалит скаланская царица! Я помню старую Махалию-а-Солунестру, а кто второй?
— Руен-и-Ури, из клана Дация. Тебе нет нужды беспокоиться: они оба из партии умеренных и к тому же мои близкие друзья.
— Вы явились сюда из-за Пленимара?
— Да. Все последние донесения говорят о том, что с Зенгати вот-вот будет заключен союз, а для этого есть только одна причина.
— Чтобы Ауренен был слишком занят отражением нападения на свои западные границы и не выступил на помощь Скале. Но если бы пленимарцы просто оставили все как есть, разве эдикт о невмешательстве не выполнил ту же роль?
— С тех пор как ты покинул родину, в отношении к эдикту произошли серьезные изменения. Недавнее обнаружение тела нашего родича Коррута… Ну, ты можешь себе представить, какое впечатление это произвело на остальных лиасидра.
Серегил снова вгляделся в ее лицо. Нет, сестра ничего не знала о той роли, которую он сыграл во всем этом, а клятва наблюдателя воспрещала ему рассказать ей.
— Крика было много, я думаю, — ответил он с усмешкой. — Ведь все эти годы любого скаланца с ходу обвиняли в нечестной игре. Старый Разиен и его фракция, должно быть, подавились собственным изоляционистским красноречием.
Адриэль засмеялась:
— Ничего столь драматического не произошло, но весы склонились в сторону тех из нас, кто хочет восстановить прежний союз. Теперь, когда Петасариан мертв, а про его наследника. юного Клистиса, уже говорят, что он всего лишь марионетка в руках полководцев и некромантов, не думаю, что Ауренен может позволить себе и дальше оставаться в одиночестве.
— Адриэль… — Серегил поколебался, хорошо зная, каков должен быть его следующий вопрос, но заранее страшась ответа. — Поэтому тебе и разрешили увидеться со мной?
— Ты имеешь в виду разрешение вернуться из изгнания? — Адриэль потерла пальцем один из драгоценных камней на своем браслете. — Официально нет. Время не пришло для этого. Еще не пришло.
Серегил вскочил на ноги, схватившись рукой за бок, где обычно висела его рапира.
— Потроха Билайри, я же был тогда ребенком! Своевольным, избалованным, во многом виноватым, но все же ребенком! Если бы ты только знала, что я совершил с тех пор… — «Мы нашли вашего драгоценного благородного Коррута, Алек и я!» — непроизнесенные слова жгли ему горло. — Я знаю скаланцев, знаю их культуру и политику, их язык лучше любого посла.
— Да, но чьи интересы будешь ты представлять? Прямой взгляд Адриэль заставил его застыть на месте.
— Значит, я должен сидеть здесь сложа руки, в то время как зенгати хлынут с холмов и снова нападут на Боктерсу? Адриэль вздохнула:
— Сомневаюсь, что ты будешь сидеть сложа руки, когда вся мощь Пленимара вот-вот обрушится на ваши берега, а их полчища хлынут в Майсену и приблизятся к вашим северным границам. И попомни мои слова, так и случится, прежде чем мы сумеем укротить их. Я понимаю твою боль, любовь моя, но ты провел здесь большую часть жизни. — Она помолчала. — Я иногда гадаю: не к лучшему ли все, что случилось?
— Ты имеешь в виду мое изгнание? — вытаращил на нее глаза Серегил. — Как можешь ты так говорить?
— Я не хочу сказать, будто рада тому, что ты нас покинул, но, несмотря на все одиночество и боль, выпавшие тебе на долю, подозреваю, что жизнь среди тирфэйе больше тебе подходит. Скажи по правде, разве был бы ты удовлетворен, сидя под апельсиновыми деревьями дома, рассказывая детям сказки, обсуждая со старейшинами, следует ли выкрасить карниз храма в белый или в серебряный цвет? Вспомни, Серегил. Ты ведь всегда был беспокоен, всегда хотел знать, что лежит за соседним холмом. Может быть, во всем этом есть определенная цель. — Она поднялась и взяла Серегила за руки. — Я знаю, ты дорого заплатил за свои ошибки. Поверь, я хочу, чтобы твое изгнание кончилось, но ты должен быть терпелив. В Ауренене назревают перемены, великие перемены. Защищай эту страну, опасную и удивительную твою вторую родину. Что скажешь ты на это, брат мой?
Все еще хмурясь, Серегил пробормотал:
— В серебряный.
— Что? — переспросила Адриэль.
— В серебряный, — повторил Серегил, глядя на нее со своей кривой улыбкой, против которой она никогда не могла устоять. — Скажи старейшинам в Боктерсе, что, по моему мнению, карниз следует покрасить в серебряный цвет.
Адриэль рассмеялась своим чудесным смехом.
— Клянусь Аурой, отец был прав. Мне следовало чаще тебя шлепать. Ну а теперь где этот Алек-и-Амаса, о котором говорил Нисандер? Он меня очень интересует.
— Ты знаешь про Алека? — удивленно спросил Серегил.
— Да, и, кажется, больше, чем он сам знает о себе, — укоризненно произнесла Адриэль.
Серегил посмотрел на нее с досадой. Похоже, Нисандер успел очень много сказать в коротком разговоре.
Если бы с ним в галерее не было Нисандера, Алеку оказалось бы трудно удержаться и не подслушивать. Но в сложившейся ситуации он мог только слышать глухие голоса из-за двери, за которой скрылся Серегил.
После, казалось, целой вечности дверь отворилась, и на галерею вышел Серегил вместе с молодой женщиной-ауренфэйе. Выражение страдания исчезло с его лица, сменившись почти кроткой улыбкой.
Еще до того, как его друг заговорил, Алек понял, кто она такая. Губы женщины были более пухлыми, в них не было обычной для Серегила решительности, но прекрасные серые глаза оказались такими же, с тем же выражением любопытства и ума.
— Это моя самая старшая сестра, Адриэль-а-Иллия Мирил Сери Боктерса, — сказал Серегил. — Адриэль, это Алек.
Алек забыл даже те немногие ауренфэйские слова, которые знал.
— Госпожа… — с запинкой выдавил он, делая довольно изящный поклон.
Женщина улыбнулась и протянула ему руки.
— Мой народ редко прибегает к таким торжественным обращениям, — сказала она по-скалански с сильным акцентом. — Ты должен называть меня Адриэль, как это делает мой брат.
— Адриэль, — повторил Алек, наслаждаясь звуком этого имени и теплотой ее рук. Рубины и лунные камни сияли на украшавших почти каждый палец женщины кольцах.
— Нисандер сказал мне. что ты бесценный спутник для моего брата, человек великого благородства, — продолжала она, ласково глядя на него.
Алек почувствовал, что краснеет.
— Хотел бы надеяться, что это так. Он мой самый лучший друг.
— Я рада слышать такое мнение о нем. — Грациозно поклонившись юноше и волшебнику. Адриэль сделала шаг к двери. — Надеюсь в один прекрасный день приветствовать вас всех в моей родной стране. А пока Аура Элустри малрон.
— Уже? — спросил хриплым от волнения голосом Серегил.
Алек смущенно отвел глаза, когда брат и сестра обнялись, что-то тихо говоря друг другу на своем языке.
— Аура Элустри малрон, Адриэль тали, — сказал Серегил, неохотно отпуская ее. — Фрони соутуа не нолиэя.
Адриэль кивнула и вытерла глаза. Нисандер приблизился к ней и предложил руку.
— Аура Элустри малрон, прекрасная госпожа. Я провожу тебя к остальным.
— Благодарю тебя еще раз, Нисандер-и-Азушра, за всю твою помощь. — Повернувшись, чтобы уйти, она, однако, еще что-то тихо сказала брату по— ауренфэйски, взглянув при этом на Алека.
— Совершенно верно, — кивнул Нисандер. — Мальчик имеет право знать, и услышать это он должен от тебя. Он увел Адриэль через ту же дверь, в которую она вошла. Повернувшись к Серегилу, Алек обнаружил, что тот бледен и смущен.
— Что они имели в виду?
Серегил провел рукой по волосам и вздохнул:
— Я все тебе объясню, но только не здесь.
Все еще завороженно глядя в зал, Алек коснулся плеча друга и почувствовал, что тот дрожит; однако Серегил тут же нетерпеливым движением сбросил его руку.
Совещание в зале продолжалось еще какое-то время. Наконец царица поднялась и, сопровождаемая остальными, покинула зал. Еще секунду Серегил оставался неподвижным; он склонил голову, и по его щеке скатилась единственная слеза. Поспешно смахнув ее, он повернулся к Нисандеру, который молча стоял позади все это время.
— Как они оказались здесь? — спросил он хриплым от сдерживаемых чувств голосом.
— Сегодня днем умер пленимарский Верховный Владыка, — ответил волшебник. — Ауренфэйе узнали об этом раньше нас, и их делегация перенеслась сюда. Пока еще союз между Пленимаром и Зенгати официально не заключен, но и ауренфэйская, и наша собственная разведка доносят, что на самом деле секретные соглашения уже действуют.
— Какое отношение ко всему этому имеем мы? — Голос Серегила был теперь ровным и невыразительным; он слишком старательно изгнал из него все следы печали.
— Пока еще никакого, — ответил Нисандер. — Я вызвал вас сюда, потому что благородная лиасидра согласилась недолго поговорить с тобой. Вон там, сзади, дверь в маленькую приемную, — показал он Серегилу.
Все еще сохраняя на лице бесстрастное выражение, тот на негнущихся ногах прошел в соседнюю комнату.
Только тогда Алек позволил себе вздохнуть.
— Клянусь руками Иллиора, Нисандер, ведь это же ауренфэйе!
— Я подумал, что и тебе следует их увидеть, — ответил тот с грустной улыбкой.
— С кем он должен поговорить И кто такой иасидра?
— Лиасидра, — поправил его Нисандер. — С одной стороны, это высшее должностное лицо Ауренена, с другой… пусть тебе расскажет сам Серегил. Если повезет, это случится до того, как ты протопчешь прекрасный ковер насквозь.
Серегил ходил из конца в конец маленькой, роскошно обставленной приемной, стараясь хоть немного успокоиться и поглядывая на боковую дверь. На стене висело зеркало, и он замер перед ним, с грустью глядя на свое отражение. Волосы были всклокочены, а после недели охоты за Рителом под глазами лежали темные тени. Старый камзол, который он надел этим вечером, обтрепался на рукавах и на плече был порван.
«Разве не так должен выглядеть нищий изгнанник?» — подумал он, невесело улыбаясь отражению в зеркале и пытаясь пальцами расчесать волосы.
Позади него открылась дверь, и на секунду рядом с его собственным в зеркале отразилось другое лицо. Они были очень похожи, и в то же время их разделяли словно целые миры. Когда успели его глаза стать такими настороженными, а рот сжаться в такую тонкую линию?
— Серегил, брат мой… — Чистый ауренфэйский выговор окатил его, словно ледяная вода.
— Адриэль… — прошептал он, обнимая сестру. Ее кожа и волосы пахли цветами вандрила, и Серегила на секунду ослепили воспоминания. Она была ему и сестрой, и матерью, и внезапно Серегил вновь ощутил себя ребенком; этот запах он помнил с тех времен, когда сестра утешала его или, сонного, несла на руках после празднества под полной луной. Теперь в его объятиях она казалась такой маленькой, и долгое мгновение он мог лишь прижимать ее к себе; Серегила душили все непролитые за четыре десятилетия слезы. Наконец Адриэль сделала шаг назад, хотя все еще держала Серегила за плечи, словно боясь, что он исчезнет, стоит ей его отпустить.
— Все эти годы я хранила образ несчастного мальчишки, глядящего на меня с палубы, — прошептала она, не сдерживая слез. — О Аура, мне не дано было увидеть, как ты взрослеешь и становишься мужчиной! И что же я вижу теперь! Ты стал дик, подобно тирфэйе, и носишь оружие в присутствии члена собственного рода.
Серегил поспешно отстегнул рапиру и бросил ее на кресло.
— Я не хотел тебя обидеть. Здесь оружие стало словно моей третьей рукой. Пожалуйста, сядь, и я постараюсь вспомнить, как ведут себя цивилизованные люди.
Адриэль погладила его всклокоченные волосы.
— Да разве ты когда-нибудь был цивилизованным? Опустившись на диван рядом с Серегилом, она достала из складок туники несколько маленьких свитков.
— У меня для тебя письма от наших сестер и твоих старых друзей. Они тебя не забыли.
Давно оттесненные в самый дальний уголок души воспоминания нахлынули на него, и с ними вместе надежда, в которой он не смел признаться себе. Сглотнув. Серегил стал рассматривать тяжелый серебряный браслет на ее руке — знак высокого ранга.
— Так ты теперь лиасидра. И возглавляешь посольство. Неплохо для женщины, еще не достигшей своего полуторасотлетнего юбилея.
Адриэль пожала плечами, хотя и не могла скрыть удовольствия.
— Связи нашей семьи со Скалой могут оказаться полезными в ближайшие годы. Идрилейн приветствовала меня как родственницу, когда мы прибыли сюда, и очень хорошо отозвалась о тебе. Из того немногого, что твой друг Нисандер-и-Азушра успел мне рассказать, я поняла, что ты оказал ей важные услуги.
Серегил вглядывался в ее лицо, гадая, как много открыл ей Нисандер. По— видимому, не так уж много.
— Кое-какие, — ответил он. — Интересно, что об этом подумали твои спутники. Серегил-предатель, и вдруг его хвалит скаланская царица! Я помню старую Махалию-а-Солунестру, а кто второй?
— Руен-и-Ури, из клана Дация. Тебе нет нужды беспокоиться: они оба из партии умеренных и к тому же мои близкие друзья.
— Вы явились сюда из-за Пленимара?
— Да. Все последние донесения говорят о том, что с Зенгати вот-вот будет заключен союз, а для этого есть только одна причина.
— Чтобы Ауренен был слишком занят отражением нападения на свои западные границы и не выступил на помощь Скале. Но если бы пленимарцы просто оставили все как есть, разве эдикт о невмешательстве не выполнил ту же роль?
— С тех пор как ты покинул родину, в отношении к эдикту произошли серьезные изменения. Недавнее обнаружение тела нашего родича Коррута… Ну, ты можешь себе представить, какое впечатление это произвело на остальных лиасидра.
Серегил снова вгляделся в ее лицо. Нет, сестра ничего не знала о той роли, которую он сыграл во всем этом, а клятва наблюдателя воспрещала ему рассказать ей.
— Крика было много, я думаю, — ответил он с усмешкой. — Ведь все эти годы любого скаланца с ходу обвиняли в нечестной игре. Старый Разиен и его фракция, должно быть, подавились собственным изоляционистским красноречием.
Адриэль засмеялась:
— Ничего столь драматического не произошло, но весы склонились в сторону тех из нас, кто хочет восстановить прежний союз. Теперь, когда Петасариан мертв, а про его наследника. юного Клистиса, уже говорят, что он всего лишь марионетка в руках полководцев и некромантов, не думаю, что Ауренен может позволить себе и дальше оставаться в одиночестве.
— Адриэль… — Серегил поколебался, хорошо зная, каков должен быть его следующий вопрос, но заранее страшась ответа. — Поэтому тебе и разрешили увидеться со мной?
— Ты имеешь в виду разрешение вернуться из изгнания? — Адриэль потерла пальцем один из драгоценных камней на своем браслете. — Официально нет. Время не пришло для этого. Еще не пришло.
Серегил вскочил на ноги, схватившись рукой за бок, где обычно висела его рапира.
— Потроха Билайри, я же был тогда ребенком! Своевольным, избалованным, во многом виноватым, но все же ребенком! Если бы ты только знала, что я совершил с тех пор… — «Мы нашли вашего драгоценного благородного Коррута, Алек и я!» — непроизнесенные слова жгли ему горло. — Я знаю скаланцев, знаю их культуру и политику, их язык лучше любого посла.
— Да, но чьи интересы будешь ты представлять? Прямой взгляд Адриэль заставил его застыть на месте.
— Значит, я должен сидеть здесь сложа руки, в то время как зенгати хлынут с холмов и снова нападут на Боктерсу? Адриэль вздохнула:
— Сомневаюсь, что ты будешь сидеть сложа руки, когда вся мощь Пленимара вот-вот обрушится на ваши берега, а их полчища хлынут в Майсену и приблизятся к вашим северным границам. И попомни мои слова, так и случится, прежде чем мы сумеем укротить их. Я понимаю твою боль, любовь моя, но ты провел здесь большую часть жизни. — Она помолчала. — Я иногда гадаю: не к лучшему ли все, что случилось?
— Ты имеешь в виду мое изгнание? — вытаращил на нее глаза Серегил. — Как можешь ты так говорить?
— Я не хочу сказать, будто рада тому, что ты нас покинул, но, несмотря на все одиночество и боль, выпавшие тебе на долю, подозреваю, что жизнь среди тирфэйе больше тебе подходит. Скажи по правде, разве был бы ты удовлетворен, сидя под апельсиновыми деревьями дома, рассказывая детям сказки, обсуждая со старейшинами, следует ли выкрасить карниз храма в белый или в серебряный цвет? Вспомни, Серегил. Ты ведь всегда был беспокоен, всегда хотел знать, что лежит за соседним холмом. Может быть, во всем этом есть определенная цель. — Она поднялась и взяла Серегила за руки. — Я знаю, ты дорого заплатил за свои ошибки. Поверь, я хочу, чтобы твое изгнание кончилось, но ты должен быть терпелив. В Ауренене назревают перемены, великие перемены. Защищай эту страну, опасную и удивительную твою вторую родину. Что скажешь ты на это, брат мой?
Все еще хмурясь, Серегил пробормотал:
— В серебряный.
— Что? — переспросила Адриэль.
— В серебряный, — повторил Серегил, глядя на нее со своей кривой улыбкой, против которой она никогда не могла устоять. — Скажи старейшинам в Боктерсе, что, по моему мнению, карниз следует покрасить в серебряный цвет.
Адриэль рассмеялась своим чудесным смехом.
— Клянусь Аурой, отец был прав. Мне следовало чаще тебя шлепать. Ну а теперь где этот Алек-и-Амаса, о котором говорил Нисандер? Он меня очень интересует.
— Ты знаешь про Алека? — удивленно спросил Серегил.
— Да, и, кажется, больше, чем он сам знает о себе, — укоризненно произнесла Адриэль.
Серегил посмотрел на нее с досадой. Похоже, Нисандер успел очень много сказать в коротком разговоре.
Если бы с ним в галерее не было Нисандера, Алеку оказалось бы трудно удержаться и не подслушивать. Но в сложившейся ситуации он мог только слышать глухие голоса из-за двери, за которой скрылся Серегил.
После, казалось, целой вечности дверь отворилась, и на галерею вышел Серегил вместе с молодой женщиной-ауренфэйе. Выражение страдания исчезло с его лица, сменившись почти кроткой улыбкой.
Еще до того, как его друг заговорил, Алек понял, кто она такая. Губы женщины были более пухлыми, в них не было обычной для Серегила решительности, но прекрасные серые глаза оказались такими же, с тем же выражением любопытства и ума.
— Это моя самая старшая сестра, Адриэль-а-Иллия Мирил Сери Боктерса, — сказал Серегил. — Адриэль, это Алек.
Алек забыл даже те немногие ауренфэйские слова, которые знал.
— Госпожа… — с запинкой выдавил он, делая довольно изящный поклон.
Женщина улыбнулась и протянула ему руки.
— Мой народ редко прибегает к таким торжественным обращениям, — сказала она по-скалански с сильным акцентом. — Ты должен называть меня Адриэль, как это делает мой брат.
— Адриэль, — повторил Алек, наслаждаясь звуком этого имени и теплотой ее рук. Рубины и лунные камни сияли на украшавших почти каждый палец женщины кольцах.
— Нисандер сказал мне. что ты бесценный спутник для моего брата, человек великого благородства, — продолжала она, ласково глядя на него.
Алек почувствовал, что краснеет.
— Хотел бы надеяться, что это так. Он мой самый лучший друг.
— Я рада слышать такое мнение о нем. — Грациозно поклонившись юноше и волшебнику. Адриэль сделала шаг к двери. — Надеюсь в один прекрасный день приветствовать вас всех в моей родной стране. А пока Аура Элустри малрон.
— Уже? — спросил хриплым от волнения голосом Серегил.
Алек смущенно отвел глаза, когда брат и сестра обнялись, что-то тихо говоря друг другу на своем языке.
— Аура Элустри малрон, Адриэль тали, — сказал Серегил, неохотно отпуская ее. — Фрони соутуа не нолиэя.
Адриэль кивнула и вытерла глаза. Нисандер приблизился к ней и предложил руку.
— Аура Элустри малрон, прекрасная госпожа. Я провожу тебя к остальным.
— Благодарю тебя еще раз, Нисандер-и-Азушра, за всю твою помощь. — Повернувшись, чтобы уйти, она, однако, еще что-то тихо сказала брату по— ауренфэйски, взглянув при этом на Алека.
— Совершенно верно, — кивнул Нисандер. — Мальчик имеет право знать, и услышать это он должен от тебя. Он увел Адриэль через ту же дверь, в которую она вошла. Повернувшись к Серегилу, Алек обнаружил, что тот бледен и смущен.
— Что они имели в виду?
Серегил провел рукой по волосам и вздохнул:
— Я все тебе объясню, но только не здесь.
Глава 23. Тайна раскрывается
Неожиданное свидание с сестрой потрясло Серегила до глубины души. От него, казалось, исходила такая безнадежная скорбь, что по дороге из дворца Алек не находил слов для утешения и чувствовал себя беспомощным. Что мог он сказать, что предложить другу? И что имел в виду Нисандер. когда говорил, будто Серегил должен ему что-то сообщить?
Алек печально следовал за Серегилом; стук копыт их коней гулко отдавался от стен, ограждавших сады роскошных вилл, мимо которых они ехали; кособокая луна медленно опускалась за крыши на западе. Алек все никак не мог забыть о той единственной слезе, что медленно скатилась по щеке друга. Он и не представлял себе, что тот способен плакать.
Серегил остановил коня у винной лавки и купил две фляги сладкого красного вина, потом двинулся дальше; в конце концов они оказались в густом парке, тянущемся позади улицы Огней. Спешившись, всадники отвели коней на лужайку.
Посередине маленькой поляны находился фонтан с полным дождевой воды и опавших листьев каменным бассейном. Усевшись на бортик, Серегил вручил Алеку флягу и, откупорив свою, сделал большой глоток.
— Выпей как следует, — со вздохом сказал он Алеку. — Тебе это пригодится.
Юноша обнаружил, что у него трясутся руки. Он тоже сделал большой глоток сладкого крепкого вина и ощутил, как по телу разлилось тепло.
— Ты просто скажи мне все, ладно? Что бы это ни было. Серегил несколько мгновений молчал, его лицо было неразличимо в темноте. Потом он показал на луну:
— Когда я был ребенком, я часто убегал из дому по ночам, чтобы погулять в лунном свете. Я больше всего любил середину лета: люди со всего Ауренена тогда собираются у подножия горы Бардок, чтобы дождаться полнолуния. Когда луна всходила над горой, мы все начинали петь, тысячи голосов сливались в гимне драконам. И они пролетали для нас на фоне луны и вокруг вершины горы и тоже пели свои песни и выдыхали красное пламя.
Я раз или два пытался петь этот гимн здесь, но хочешь верь, хочешь нет, у меня просто ничего не получалось. Без всех остальных я совсем не мог петь Песнь Дракона. И похоже, что уже никогда ее не спою.
Алек почти воочию увидел описанное Серегилом: тысячи красивых сероглазых людей в белых туниках и сверкающих драгоценностях, собравшихся под полной луной и поющих в унисон. Здесь, в унылом зимнем парке, он ощутил ужасную тяжесть расстояния, разделившего Серегила и тех людей.
— Ты надеялся, твоя сестра объявит, что ты можешь вернуться домой, да?
Серегил покачал головой:
— На самом деле нет. Так оно и вышло.
Алек опустился на бортик фонтана рядом с другом.
— Почему тебя выслали?
— Выслали? Я был объявлен вне закона, Алек. Вне закона за предательство и убийство, в котором я оказался замешан, когда был еще моложе, чем ты теперь.
— Ты? — задохнулся юноша. — Я… я не могу в это поверить. Как это случилось? Серегил пожал плечами:
— Я был глуп. Я влюбился и позволил страсти, истинной любви, как я тогда думал, лечь между мной и Адриэль и другими, кто пытался меня спасти. Я не знал, что мой возлюбленный просто использует меня, не знал его истинных намерений, но так или иначе человек погиб, и виноват в его смерти был я. Детали не имеют значения. Я никогда никому не говорил о них, не собираюсь это делать и сейчас, Алек. Возможно, когда-нибудь… Дело кончилось тем, что двоих — в том числе меня — выслали, остальных казнили, кроме моего возлюбленного: он бежал.
— Значит, в Скалу с тобой прибыл еще один ауренфэйе?
— Захир-и-Арингил не вынес изгнания. Он прыгнул за борт с камнем на шее, как только берег Ауренена скрылся из глаз. Я едва не сделал того же — и тогда, и много раз впоследствии. Большинство изгнанников рано или поздно кончают жизнь самоубийством. Но это не для меня. Во всяком случае, пока.
Немногие дюймы, разделявшие их, казались длинными холодными милями. Стиснув в руках флягу, Алек спросил:
— Почему ты рассказываешь все мне сейчас? Это как-то связано с тем, что говорил Нисандер?
— Определенным образом. Я не хочу, чтобы между нами оставались секреты после всего случившегося сегодня. — Он снова глотнул вина и потер глаза. — Нисандер все время… с тех пор как тебя увидел… хотел, чтобы я рассказал… — Серегил повернулся к юноше и положил руку тому на плечо. — Алек, ты фэйе.
Наступила тревожная тишина.
Алек слышал слова Серегила, но их смысл, казалось, не доходил до него. Он думал по дороге из дворца о множестве неприятных возможностей, но такая не приходила ему в голову. Юноша почувствовал, как фляга выскользнула из его пальцев, увидел, как она покатилась по мокрой увядшей траве.
— Этого не может быть! — прошептал он дрожащим голосом. — Отец ведь не…
Но внезапно все части головоломки встали на место: расспросы Серегила о его родителях, завуалированные намеки Нисандера, слухи о том, что они с Серегилом родичи. Тяжесть открытия заставила его покачнуться. Серегил крепче сжал его плечо, но Алек едва заметил это.
— Моя мать.
— Хазадриелфэйе, — мягко сказал Серегил. — Из тех, что жили за перевалом Дохлого Ворона — ты ведь там родился.
— Но как ты можешь это знать? — прошептал Алек. Ему казалось, что надежная земля ускользнула из-под его ног и он оказался в незнакомом и непонятном месте. Одновременно он чувствовал, что все каким-то ужасным образом сходится: и нежелание его отца говорить о матери, и его подозрительность, и его холодность… — Может быть, она все еще живет там?
— Помнишь, я рассказывал тебе, как хазадриелфэйе покинули Ауренен много, много лет назад? О том, как отличаются их обычаи от наших? Они не терпят чужаков, особенно людей, и убивают полукровок, если те рождаются. Каким-то образом твоя мать сумела надолго скрыться от своего племени — достаточно надолго, чтобы повстречать твоего отца и родить тебя, но, должно быть, соплеменники в конце концов выследили ее. Даже если бы она вернулась по своей воле, все равно наказание за побег и связь с человеком — смерть. Чудо, что тебе с отцом удалось бежать. Он, должно быть, был необыкновенным человеком.
— Я никогда его таким не считал. — Сердце Алека колотилось так, что в ушах стоял гул. Как много всего на него обрушилось… — Не понимаю. Как ты можешь обо всем этом знать?
— Наверняка — не могу, но такое предположение соответствует всему, что нам известно. Алек, тот факт, что ты фэйе, — несомненен. Я заметил признаки на первое же утро там, в горах, но не хотел этому верить.
— Почему?
Серегил поколебался, потом тряхнул головой.
— Я боялся, что ошибаюсь, вижу то, что хочу увидеть. Но моя догадка не была ошибкой — твои черты, сложение, то, как ты двигаешься… Микам сразу же это заметил, а потом и кентавры, и Нисандер, да и другие в Ореске. Тогда, в первую ночь, как мы перебрались в «Петух», я снова ушел, помнишь? Я отправился к оракулу Иллиора, чтобы задать ему совсем другой вопрос, но во время прорицания он заговорил о тебе, назвал тебя «дитя земли и света» — Далны и Иллиора, человека и фэйе; усомниться в смысле его слов невозможно. Нисандер с самого начала хотел, чтобы я рассказал тебе, но…
Волна гнева прорвалась сквозь оцепенение Алека. Он вскочил на ноги, пошатнувшись, повернулся лицом к Серегилу и выкрикнул:
— Почему же ты не рассказал? Почему все эти месяцы молчал? Снова тот же трюк, как тогда на улице Колеса?
В лунном свете на лице Серегила — наполовину черном, наполовину белом как мел — сверкнули глаза.
— Ничего похожего!
— Ах, нет? — продолжал кричать Алек. — Но тогда почему, будь оно все проклято! Почему? Почему ты мне ничего не сказал?
Серегил, казалось, съежился. Он опустил голову, положил руки на колени, потом глубоко вздохнул.
— На это нет единственного ответа. Сначала потому, ; что я не. был уверен. — Он покачал головой. — Нет, это неправда, в душе я был уверен, но не смел разрешить себе поверить.
— Почему?
— Потому что если я ошибался… — Серегил беспомощно развел руками. — Впрочем, не важно. Я тогда уже долго был одинок и считал, что такая жизнь мне нравится. Я знал, что, если прав и скажу тебе обо всем и ты поверишь мне, это свяжет нас, создаст узы… Я не хотел рисковать — по крайней мере пока не пойму, каков ты на самом деле. Клянусь руками Иллиора, Алек, ты не знаешь, не можешь себе представить, каково это…
— Так просвети меня! — прорычал Алек.
— Хорошо. — Серегил снова прерывисто вздохнул. — К тому времени я был изгнанником уже больше лет, чем ты живешь на свете. Любой ауренфэйе, прибывающий в Скалу, знал, кто и что я такое, и был обязан остерегаться меня. Тем временем все мои друзья-люди старели и умирали у меня на глазах.
— Кроме Нисандера и Магианы.
— О да. — В голосе Серегила прозвучала горечь. — Ты ведь все знаешь о моем ученичестве? Еще одна неудача, и здесь тоже я оказался не на месте. И тогда как снег на голову появляешься ты, и ты… ты…
Алек смотрел на склоненную фигуру перед собой и чувствовал, что его гнев исчезает так же быстро, как и появился.
— Я все равно не понимаю, почему ты не хотел мне ничего говорить.
Серегил снова поднял на него глаза.
— Из трусости, наверное. Я не хотел увидеть то выражение на твоем лице, которое вижу сейчас.
Алек сел рядом с ним и закрыл лицо руками.
— Я не знаю, кто я такой, — простонал он. — Как будто все, что я знал о себе, теперь исчезло. — Он почувствовал. как рука Серегила обняла его за плечи, но не отстранился.
— Ах, тали, ты тот, кем всегда был, — вздохнул Серегил, похлопав его по руке. — Ты просто теперь знаешь о себе, вот и все.
— Так, значит, я увижу, как стареет Бека, и Лутас, и Иллия…
— Верно. — Серегил крепче обнял Алека. — Они постарели бы точно так же, будь ты тирфэйе. Течение времени — не проклятие.
— Ты всегда говорил о нем как о проклятии.
— Быть одиноким — вот проклятие, Алек, одиноким и всем чужим. Не имею представления, как мы с тобой оказались в одной камере тюрьмы той ночью, но с тех пор я каждый день благодарю за это Иллиора. Самый сильный страх, который я когда-нибудь испытывал, — это потерять тебя. На втором месте — страх, что когда я наконец все тебе расскажу, ты решишь, будто только поэтому я взял тебя с собой. Все ведь совсем не так. И никогда не было, с самого начала.
Потрясение и гнев постепенно проходили, оставив вместо себя безмерную усталость. Алек потянулся за флягой и выпил все, что в ней еще оставалось
— Знаешь, как трудно все это принять! Ведь так много теперь меняется.
В первый раз за долгие часы Серегил рассмеялся; в его смехе прозвучали теплота и облегчение.
— Ты бы поговорил с Нисандером или Теро. Маги, должно быть, испытывают те же чувства, когда узнают, что в них есть волшебная сила.
— Какое это имеет значение — я же полукровка? — задал Алек один из тысячи вопросов, нахлынувших на него. — Как долго я проживу? И сколько мне лет на самом деле?
Все еще обнимая Алека одной рукой, Серегил нащупал другой свою фляжку и глотнул из нее.
— Ну, когда кровь фэйе достается от матери, это сказывается сильнее. Не знаю, в чем тут дело, но так бывает всегда, и все, чьи матери фэйе, живут столько же, сколько и остальные из нас — четыре столетия или около того. Они взрослеют немного быстрее, так что тебе примерно столько лет, сколько ты считаешь. Есть также вероятность, что ты унаследовал от матери магические способности, хотя, наверное, в этом случае они бы уже проявились… — Серегил внезапно умолк, и Алек почувствовал, как тот поежился. — Проклятие, жаль, что я не рассказал тебе все раньше. Чем дольше я ждал, тем труднее теперь…
Не дав себе времени понять, откуда взялся этот порыв, Алек повернулся и обеими руками крепко обнял Серегила.
— Все в порядке, тали, — хрипло прошептал он. — Теперь все в порядке.
Застыв от неожиданности, Серегил поколебался секунду, потом тоже обнял юношу. Его сердце сильно и быстро билось у самой груди Алека. Усталая умиротворенность охватила его; одновременно он ощутил смутное удовольствие от их близости. Оттуда, где они сидели, Алек мог видеть отблеск фонарей с улицы Огней на голых ветвях деревьев. Пальцы Серегила гладили его волосы — так же, понял Алек с виноватым чувством, как ласкали молодого куртизана в заведении Азарина несколько недель назад.
«Сначала такая странная, все изменившая ночь, — подумал Алек, — а теперь еще и это. Пальчики Иллиора, если так пойдет и дальше, кончится тем, что я вовсе не буду знать, кто я такой!»
Алек печально следовал за Серегилом; стук копыт их коней гулко отдавался от стен, ограждавших сады роскошных вилл, мимо которых они ехали; кособокая луна медленно опускалась за крыши на западе. Алек все никак не мог забыть о той единственной слезе, что медленно скатилась по щеке друга. Он и не представлял себе, что тот способен плакать.
Серегил остановил коня у винной лавки и купил две фляги сладкого красного вина, потом двинулся дальше; в конце концов они оказались в густом парке, тянущемся позади улицы Огней. Спешившись, всадники отвели коней на лужайку.
Посередине маленькой поляны находился фонтан с полным дождевой воды и опавших листьев каменным бассейном. Усевшись на бортик, Серегил вручил Алеку флягу и, откупорив свою, сделал большой глоток.
— Выпей как следует, — со вздохом сказал он Алеку. — Тебе это пригодится.
Юноша обнаружил, что у него трясутся руки. Он тоже сделал большой глоток сладкого крепкого вина и ощутил, как по телу разлилось тепло.
— Ты просто скажи мне все, ладно? Что бы это ни было. Серегил несколько мгновений молчал, его лицо было неразличимо в темноте. Потом он показал на луну:
— Когда я был ребенком, я часто убегал из дому по ночам, чтобы погулять в лунном свете. Я больше всего любил середину лета: люди со всего Ауренена тогда собираются у подножия горы Бардок, чтобы дождаться полнолуния. Когда луна всходила над горой, мы все начинали петь, тысячи голосов сливались в гимне драконам. И они пролетали для нас на фоне луны и вокруг вершины горы и тоже пели свои песни и выдыхали красное пламя.
Я раз или два пытался петь этот гимн здесь, но хочешь верь, хочешь нет, у меня просто ничего не получалось. Без всех остальных я совсем не мог петь Песнь Дракона. И похоже, что уже никогда ее не спою.
Алек почти воочию увидел описанное Серегилом: тысячи красивых сероглазых людей в белых туниках и сверкающих драгоценностях, собравшихся под полной луной и поющих в унисон. Здесь, в унылом зимнем парке, он ощутил ужасную тяжесть расстояния, разделившего Серегила и тех людей.
— Ты надеялся, твоя сестра объявит, что ты можешь вернуться домой, да?
Серегил покачал головой:
— На самом деле нет. Так оно и вышло.
Алек опустился на бортик фонтана рядом с другом.
— Почему тебя выслали?
— Выслали? Я был объявлен вне закона, Алек. Вне закона за предательство и убийство, в котором я оказался замешан, когда был еще моложе, чем ты теперь.
— Ты? — задохнулся юноша. — Я… я не могу в это поверить. Как это случилось? Серегил пожал плечами:
— Я был глуп. Я влюбился и позволил страсти, истинной любви, как я тогда думал, лечь между мной и Адриэль и другими, кто пытался меня спасти. Я не знал, что мой возлюбленный просто использует меня, не знал его истинных намерений, но так или иначе человек погиб, и виноват в его смерти был я. Детали не имеют значения. Я никогда никому не говорил о них, не собираюсь это делать и сейчас, Алек. Возможно, когда-нибудь… Дело кончилось тем, что двоих — в том числе меня — выслали, остальных казнили, кроме моего возлюбленного: он бежал.
— Значит, в Скалу с тобой прибыл еще один ауренфэйе?
— Захир-и-Арингил не вынес изгнания. Он прыгнул за борт с камнем на шее, как только берег Ауренена скрылся из глаз. Я едва не сделал того же — и тогда, и много раз впоследствии. Большинство изгнанников рано или поздно кончают жизнь самоубийством. Но это не для меня. Во всяком случае, пока.
Немногие дюймы, разделявшие их, казались длинными холодными милями. Стиснув в руках флягу, Алек спросил:
— Почему ты рассказываешь все мне сейчас? Это как-то связано с тем, что говорил Нисандер?
— Определенным образом. Я не хочу, чтобы между нами оставались секреты после всего случившегося сегодня. — Он снова глотнул вина и потер глаза. — Нисандер все время… с тех пор как тебя увидел… хотел, чтобы я рассказал… — Серегил повернулся к юноше и положил руку тому на плечо. — Алек, ты фэйе.
Наступила тревожная тишина.
Алек слышал слова Серегила, но их смысл, казалось, не доходил до него. Он думал по дороге из дворца о множестве неприятных возможностей, но такая не приходила ему в голову. Юноша почувствовал, как фляга выскользнула из его пальцев, увидел, как она покатилась по мокрой увядшей траве.
— Этого не может быть! — прошептал он дрожащим голосом. — Отец ведь не…
Но внезапно все части головоломки встали на место: расспросы Серегила о его родителях, завуалированные намеки Нисандера, слухи о том, что они с Серегилом родичи. Тяжесть открытия заставила его покачнуться. Серегил крепче сжал его плечо, но Алек едва заметил это.
— Моя мать.
— Хазадриелфэйе, — мягко сказал Серегил. — Из тех, что жили за перевалом Дохлого Ворона — ты ведь там родился.
— Но как ты можешь это знать? — прошептал Алек. Ему казалось, что надежная земля ускользнула из-под его ног и он оказался в незнакомом и непонятном месте. Одновременно он чувствовал, что все каким-то ужасным образом сходится: и нежелание его отца говорить о матери, и его подозрительность, и его холодность… — Может быть, она все еще живет там?
— Помнишь, я рассказывал тебе, как хазадриелфэйе покинули Ауренен много, много лет назад? О том, как отличаются их обычаи от наших? Они не терпят чужаков, особенно людей, и убивают полукровок, если те рождаются. Каким-то образом твоя мать сумела надолго скрыться от своего племени — достаточно надолго, чтобы повстречать твоего отца и родить тебя, но, должно быть, соплеменники в конце концов выследили ее. Даже если бы она вернулась по своей воле, все равно наказание за побег и связь с человеком — смерть. Чудо, что тебе с отцом удалось бежать. Он, должно быть, был необыкновенным человеком.
— Я никогда его таким не считал. — Сердце Алека колотилось так, что в ушах стоял гул. Как много всего на него обрушилось… — Не понимаю. Как ты можешь обо всем этом знать?
— Наверняка — не могу, но такое предположение соответствует всему, что нам известно. Алек, тот факт, что ты фэйе, — несомненен. Я заметил признаки на первое же утро там, в горах, но не хотел этому верить.
— Почему?
Серегил поколебался, потом тряхнул головой.
— Я боялся, что ошибаюсь, вижу то, что хочу увидеть. Но моя догадка не была ошибкой — твои черты, сложение, то, как ты двигаешься… Микам сразу же это заметил, а потом и кентавры, и Нисандер, да и другие в Ореске. Тогда, в первую ночь, как мы перебрались в «Петух», я снова ушел, помнишь? Я отправился к оракулу Иллиора, чтобы задать ему совсем другой вопрос, но во время прорицания он заговорил о тебе, назвал тебя «дитя земли и света» — Далны и Иллиора, человека и фэйе; усомниться в смысле его слов невозможно. Нисандер с самого начала хотел, чтобы я рассказал тебе, но…
Волна гнева прорвалась сквозь оцепенение Алека. Он вскочил на ноги, пошатнувшись, повернулся лицом к Серегилу и выкрикнул:
— Почему же ты не рассказал? Почему все эти месяцы молчал? Снова тот же трюк, как тогда на улице Колеса?
В лунном свете на лице Серегила — наполовину черном, наполовину белом как мел — сверкнули глаза.
— Ничего похожего!
— Ах, нет? — продолжал кричать Алек. — Но тогда почему, будь оно все проклято! Почему? Почему ты мне ничего не сказал?
Серегил, казалось, съежился. Он опустил голову, положил руки на колени, потом глубоко вздохнул.
— На это нет единственного ответа. Сначала потому, ; что я не. был уверен. — Он покачал головой. — Нет, это неправда, в душе я был уверен, но не смел разрешить себе поверить.
— Почему?
— Потому что если я ошибался… — Серегил беспомощно развел руками. — Впрочем, не важно. Я тогда уже долго был одинок и считал, что такая жизнь мне нравится. Я знал, что, если прав и скажу тебе обо всем и ты поверишь мне, это свяжет нас, создаст узы… Я не хотел рисковать — по крайней мере пока не пойму, каков ты на самом деле. Клянусь руками Иллиора, Алек, ты не знаешь, не можешь себе представить, каково это…
— Так просвети меня! — прорычал Алек.
— Хорошо. — Серегил снова прерывисто вздохнул. — К тому времени я был изгнанником уже больше лет, чем ты живешь на свете. Любой ауренфэйе, прибывающий в Скалу, знал, кто и что я такое, и был обязан остерегаться меня. Тем временем все мои друзья-люди старели и умирали у меня на глазах.
— Кроме Нисандера и Магианы.
— О да. — В голосе Серегила прозвучала горечь. — Ты ведь все знаешь о моем ученичестве? Еще одна неудача, и здесь тоже я оказался не на месте. И тогда как снег на голову появляешься ты, и ты… ты…
Алек смотрел на склоненную фигуру перед собой и чувствовал, что его гнев исчезает так же быстро, как и появился.
— Я все равно не понимаю, почему ты не хотел мне ничего говорить.
Серегил снова поднял на него глаза.
— Из трусости, наверное. Я не хотел увидеть то выражение на твоем лице, которое вижу сейчас.
Алек сел рядом с ним и закрыл лицо руками.
— Я не знаю, кто я такой, — простонал он. — Как будто все, что я знал о себе, теперь исчезло. — Он почувствовал. как рука Серегила обняла его за плечи, но не отстранился.
— Ах, тали, ты тот, кем всегда был, — вздохнул Серегил, похлопав его по руке. — Ты просто теперь знаешь о себе, вот и все.
— Так, значит, я увижу, как стареет Бека, и Лутас, и Иллия…
— Верно. — Серегил крепче обнял Алека. — Они постарели бы точно так же, будь ты тирфэйе. Течение времени — не проклятие.
— Ты всегда говорил о нем как о проклятии.
— Быть одиноким — вот проклятие, Алек, одиноким и всем чужим. Не имею представления, как мы с тобой оказались в одной камере тюрьмы той ночью, но с тех пор я каждый день благодарю за это Иллиора. Самый сильный страх, который я когда-нибудь испытывал, — это потерять тебя. На втором месте — страх, что когда я наконец все тебе расскажу, ты решишь, будто только поэтому я взял тебя с собой. Все ведь совсем не так. И никогда не было, с самого начала.
Потрясение и гнев постепенно проходили, оставив вместо себя безмерную усталость. Алек потянулся за флягой и выпил все, что в ней еще оставалось
— Знаешь, как трудно все это принять! Ведь так много теперь меняется.
В первый раз за долгие часы Серегил рассмеялся; в его смехе прозвучали теплота и облегчение.
— Ты бы поговорил с Нисандером или Теро. Маги, должно быть, испытывают те же чувства, когда узнают, что в них есть волшебная сила.
— Какое это имеет значение — я же полукровка? — задал Алек один из тысячи вопросов, нахлынувших на него. — Как долго я проживу? И сколько мне лет на самом деле?
Все еще обнимая Алека одной рукой, Серегил нащупал другой свою фляжку и глотнул из нее.
— Ну, когда кровь фэйе достается от матери, это сказывается сильнее. Не знаю, в чем тут дело, но так бывает всегда, и все, чьи матери фэйе, живут столько же, сколько и остальные из нас — четыре столетия или около того. Они взрослеют немного быстрее, так что тебе примерно столько лет, сколько ты считаешь. Есть также вероятность, что ты унаследовал от матери магические способности, хотя, наверное, в этом случае они бы уже проявились… — Серегил внезапно умолк, и Алек почувствовал, как тот поежился. — Проклятие, жаль, что я не рассказал тебе все раньше. Чем дольше я ждал, тем труднее теперь…
Не дав себе времени понять, откуда взялся этот порыв, Алек повернулся и обеими руками крепко обнял Серегила.
— Все в порядке, тали, — хрипло прошептал он. — Теперь все в порядке.
Застыв от неожиданности, Серегил поколебался секунду, потом тоже обнял юношу. Его сердце сильно и быстро билось у самой груди Алека. Усталая умиротворенность охватила его; одновременно он ощутил смутное удовольствие от их близости. Оттуда, где они сидели, Алек мог видеть отблеск фонарей с улицы Огней на голых ветвях деревьев. Пальцы Серегила гладили его волосы — так же, понял Алек с виноватым чувством, как ласкали молодого куртизана в заведении Азарина несколько недель назад.
«Сначала такая странная, все изменившая ночь, — подумал Алек, — а теперь еще и это. Пальчики Иллиора, если так пойдет и дальше, кончится тем, что я вовсе не буду знать, кто я такой!»