Страница:
Маквею казалось, что он уже знает окрестности аэропорта как собственную ладонь. Суток не прошло с тех пор, как он был здесь последний раз.
Машина переехала через Сену и свернула к ля Порт д'Орлеан. Полицейский на ломаном английском объяснил, что инспектор ждет их на месте преступления.
Когда они остановились на улице, сплошь забитой пожарными машинами и осажденной зеваками, пошел дождь. Обугленный остов жилого здания, полицейское оцепление, дым, пожарники, шланги.
Крыша и весь верхний этаж дома выгорели дотла. Стальные пожарные лестницы, искореженные огнем, безвольно свисали со стен, того и гляди упадут. Сквозь пустые оконные проемы виднелись черные дыры, некогда бывшие квартирами. Над всем этим кошмаром витал запах паленого мяса.
Сопровождающий отвел Маквея на задний двор, где Лебрюн в компании Барраса и Мэтро беседовал с толстым мужчиной в комбинезоне пожарника.
— А, это вы, Маквей! — воскликнул инспектор. — Барраса и Мэтро вы знаете, а это капитан Шевалье, помощник командира пожарного батальона.
Маквей пожал капитану руку.
— Поджог? — спросил американец.
Шевалье быстро стал что-то объяснять по-французски.
— Безусловно, — стал переводить Лебрюн. — Горело быстро и очень сильно. Какая-то мудреная зажигательная бомба, очевидно, армейского образца. У жильцов не было ни единого шанса. Все двадцать два человека погибли.
Маквей долго молчал. Потом спросил:
— Гипотезы есть?
— Да, — зло кивнул Лебрюн. — Здесь жила женщина, которой принадлежал автомобиль. Тот самый, на котором ездил Мерримэн и в котором наследил ваш друг Осборн. Поэтому мы и здесь.
— Значит, так, — спокойно сказал Маквей. — Во-первых, Осборн мне не друг. Во-вторых, позволю себе предположить, что машина принадлежала женщине средних лет.
— Неплохо, — сказал по-английски Баррас.
— И звали ее Агнес Демблон, — закончил Маквей.
У Лебрюна взметнулись брови.
— Вы меня просто поражаете.
— Что есть об Осборне? — не отреагировал на комплимент Маквей.
— Мы нашли «пежо». Примерно в миле от отеля. На стекле три талона за просроченную стоянку. Из этого следует, что Осборн оставил там машину вчера в середине дня.
— И с тех пор его никто не видел.
— Объявлен розыск по всему городу. Полиция прочесывает местность в районе между местом, где найден автомобиль, и точкой, где обнаружен труп Мерримэна.
Двое пожарных пронесли мимо обгоревшую колыбельку и кинули ее в кучу мусора. Маквей проводил их взглядом и обернулся к Лебрюну.
— Едем туда, где нашли машину.
— Взял имя Анри Канарак, — объяснял Лебрюн, прикуривая от зажигалки на приборной доске. — Десять последних лет работал в пекарне возле Северного вокзала. Там же работала Агнес Демблон, бухгалтером. Очевидно, что-то их связывало, причем с давних пор. Точнее суть отношений пока определить трудно. Дело в том, что Мерримэн был женат. На француженке, имя — Мишель Шальфур.
— Вы что же, думаете, что это ее работа?
— Все может быть. Надо найти ее и допросить. Впрочем, сомневаюсь, что домохозяйка могла раздобыть зажигательную бомбу.
Пока с полной уверенностью сказать можно было только одно: труп Мерримэна-Канарака находится в морге. Куда подевалась Мишель Канарак — непонятно. Проверка гостиниц, больниц, пансионатов, моргов ничего не дала. Ни на имя мадам Канарак, ни на имя мадемуазель Шальфур. У вдовы не было заграничного паспорта, водительских прав, даже читательского билета в библиотеке. Не удалось даже найти ее фотографию. Итак, кроме имени — ничего. Тем не менее Лебрюн объявил розыск по всей Франции. Может быть, полиция в провинции разыщет беглянку.
— Автомат «хеклер-и-кох». Модель МР-5К. Похоже, с глушителем.
Маквей скривился. Это оружие он хорошо знал — жуткая штука. Калибр девять миллиметров, магазин на тридцать патронов. Любимая игрушка террористов и крупных торговцев наркотиками.
— Автомат нашли?
Лебрюн сбросил скорость — дорога стала слишком уж ухабистой.
— Нет. Я сообщил вам результаты баллистической экспертизы. Водолазы прочесывают дно реки. Пока ничего. Здесь очень сильное течение, поэтому труп Мерримэна унесло так далеко.
Инспектор затормозил на опушке.
— Дальше пешком, — сказал он, доставая из-под сиденья фонарь большой мощности.
Дождь кончился, из-за облаков выглянула луна. Лебрюн и Маквей стали спускаться по щебенчатому съезду к реке. Вдали, на шоссе, мелькали огни автомобилей — субботний вечер продолжался.
— Смотрите под ноги. Скользко, — предупредил Лебрюн:
Он посветил на землю, показывая след, оставшийся от колес «ситроена». Сам автомобиль был отбуксирован на полицейскую стоянку.
— Все время шел дождь, — сказал Лебрюн. — Поэтому следы ног не сохранились.
— Вы позволите? — протянул руку к фонарю Маквей. Он посветил на реку, пытаясь определить на глаз скорость течения. Потом присел, разглядывая землю под ногами.
— Что это вы там ищете? — заинтересовался Лебрюн.
— Вот это.
Маквей подхватил горсть земли и посветил на ладонь фонарем.
— Глину?
— Qui, mon ami. Rouge terrain[10].
Глава 45
Глава 46
Глава 47
Машина переехала через Сену и свернула к ля Порт д'Орлеан. Полицейский на ломаном английском объяснил, что инспектор ждет их на месте преступления.
Когда они остановились на улице, сплошь забитой пожарными машинами и осажденной зеваками, пошел дождь. Обугленный остов жилого здания, полицейское оцепление, дым, пожарники, шланги.
Крыша и весь верхний этаж дома выгорели дотла. Стальные пожарные лестницы, искореженные огнем, безвольно свисали со стен, того и гляди упадут. Сквозь пустые оконные проемы виднелись черные дыры, некогда бывшие квартирами. Над всем этим кошмаром витал запах паленого мяса.
Сопровождающий отвел Маквея на задний двор, где Лебрюн в компании Барраса и Мэтро беседовал с толстым мужчиной в комбинезоне пожарника.
— А, это вы, Маквей! — воскликнул инспектор. — Барраса и Мэтро вы знаете, а это капитан Шевалье, помощник командира пожарного батальона.
Маквей пожал капитану руку.
— Поджог? — спросил американец.
Шевалье быстро стал что-то объяснять по-французски.
— Безусловно, — стал переводить Лебрюн. — Горело быстро и очень сильно. Какая-то мудреная зажигательная бомба, очевидно, армейского образца. У жильцов не было ни единого шанса. Все двадцать два человека погибли.
Маквей долго молчал. Потом спросил:
— Гипотезы есть?
— Да, — зло кивнул Лебрюн. — Здесь жила женщина, которой принадлежал автомобиль. Тот самый, на котором ездил Мерримэн и в котором наследил ваш друг Осборн. Поэтому мы и здесь.
— Значит, так, — спокойно сказал Маквей. — Во-первых, Осборн мне не друг. Во-вторых, позволю себе предположить, что машина принадлежала женщине средних лет.
— Неплохо, — сказал по-английски Баррас.
— И звали ее Агнес Демблон, — закончил Маквей.
У Лебрюна взметнулись брови.
— Вы меня просто поражаете.
— Что есть об Осборне? — не отреагировал на комплимент Маквей.
— Мы нашли «пежо». Примерно в миле от отеля. На стекле три талона за просроченную стоянку. Из этого следует, что Осборн оставил там машину вчера в середине дня.
— И с тех пор его никто не видел.
— Объявлен розыск по всему городу. Полиция прочесывает местность в районе между местом, где найден автомобиль, и точкой, где обнаружен труп Мерримэна.
Двое пожарных пронесли мимо обгоревшую колыбельку и кинули ее в кучу мусора. Маквей проводил их взглядом и обернулся к Лебрюну.
— Едем туда, где нашли машину.
* * *
Желтый свет фар разрезал темноту. «Форд» Лебрюна ехал по дороге через парк, направляясь к месту, где нашли автомобиль Агнес Демблон.— Взял имя Анри Канарак, — объяснял Лебрюн, прикуривая от зажигалки на приборной доске. — Десять последних лет работал в пекарне возле Северного вокзала. Там же работала Агнес Демблон, бухгалтером. Очевидно, что-то их связывало, причем с давних пор. Точнее суть отношений пока определить трудно. Дело в том, что Мерримэн был женат. На француженке, имя — Мишель Шальфур.
— Вы что же, думаете, что это ее работа?
— Все может быть. Надо найти ее и допросить. Впрочем, сомневаюсь, что домохозяйка могла раздобыть зажигательную бомбу.
* * *
Баррас и Мэтро тщательно обыскали квартиру Канарака на авеню Вердье и ничего примечательного не обнаружили. Вещей там вообще было на удивление мало: немного одежды, каталоги детских колясок и пеленок, несколько неоплаченных счетов, в холодильнике немного еды. Жильцы явно покинули квартиру в большой спешке.Пока с полной уверенностью сказать можно было только одно: труп Мерримэна-Канарака находится в морге. Куда подевалась Мишель Канарак — непонятно. Проверка гостиниц, больниц, пансионатов, моргов ничего не дала. Ни на имя мадам Канарак, ни на имя мадемуазель Шальфур. У вдовы не было заграничного паспорта, водительских прав, даже читательского билета в библиотеке. Не удалось даже найти ее фотографию. Итак, кроме имени — ничего. Тем не менее Лебрюн объявил розыск по всей Франции. Может быть, полиция в провинции разыщет беглянку.
* * *
— Из чего стреляли в Мерримэна? — спросил Маквей, внимательно оглядывая парк и размокшую под дождем дорогу.— Автомат «хеклер-и-кох». Модель МР-5К. Похоже, с глушителем.
Маквей скривился. Это оружие он хорошо знал — жуткая штука. Калибр девять миллиметров, магазин на тридцать патронов. Любимая игрушка террористов и крупных торговцев наркотиками.
— Автомат нашли?
Лебрюн сбросил скорость — дорога стала слишком уж ухабистой.
— Нет. Я сообщил вам результаты баллистической экспертизы. Водолазы прочесывают дно реки. Пока ничего. Здесь очень сильное течение, поэтому труп Мерримэна унесло так далеко.
Инспектор затормозил на опушке.
— Дальше пешком, — сказал он, доставая из-под сиденья фонарь большой мощности.
Дождь кончился, из-за облаков выглянула луна. Лебрюн и Маквей стали спускаться по щебенчатому съезду к реке. Вдали, на шоссе, мелькали огни автомобилей — субботний вечер продолжался.
— Смотрите под ноги. Скользко, — предупредил Лебрюн:
Он посветил на землю, показывая след, оставшийся от колес «ситроена». Сам автомобиль был отбуксирован на полицейскую стоянку.
— Все время шел дождь, — сказал Лебрюн. — Поэтому следы ног не сохранились.
— Вы позволите? — протянул руку к фонарю Маквей. Он посветил на реку, пытаясь определить на глаз скорость течения. Потом присел, разглядывая землю под ногами.
— Что это вы там ищете? — заинтересовался Лебрюн.
— Вот это.
Маквей подхватил горсть земли и посветил на ладонь фонарем.
— Глину?
— Qui, mon ami. Rouge terrain[10].
Глава 45
По сравнению с помпезной встречей в аэропорту Клотен ужин в честь возвращения Элтона Либаргера выглядел по-домашнему: четыре больших стола, между ними пространство для танцев.
Но на Джоанну произвел впечатление не зал, а то, где этот зал находился: в кают-компании роскошной яхты, курсировавшей по просторам Цюрихского озера. Все это было похоже на фильм из великосветской жизни.
Она сидела рядом с Паскалем фон Хольденом, наряженным в синий смокинг и ослепительной белизны рубашку. Стол был накрыт на шесть персон. Джоанна по мере сил участвовала в общей беседе, вежливо улыбалась соседям, а сама не могла оторвать взгляд от чудесных пейзажей, сменявшихся за бортом. Близился час заката. На востоке, там, над живописными селениями, разбросанными по берегам у самой кромки воды, солнце высвечивало розовым предвечерним сиянием заснеженные вершины гор.
— Сентиментальный ландшафт, не правда ли? — улыбнулся фон Хольден.
— Сентиментальный? Да, это очень точное слово. Я бы, правда, сказала — прекрасный.
Джоанна посмотрела фон Хольдену в глаза и тут же отвела взгляд.
С другой от нее стороны сидела весьма привлекательная и, судя по всему, очень богатая молодая пара — Конрад и Маргарита Пейпер, из Мюнхена. Он возглавлял большую торговую компанию, а она каким-то образом была связана с шоу-бизнесом. Точнее понять было трудно, а спросить все не получалось — Маргарита Пейпер то и дело вступала с кем-то в переговоры по радиотелефону.
Напротив сидели брат и сестра — Хельмут и Берта Салеттл. Они прилетели из Австрии, обоим было за семьдесят.
Хельмут Салеттл был личным врачом Либаргера, он несколько раз наведывался в санаторий «Ранчо-де-Пиньон». Оба — и брат и сестра — в основном помалкивали, а если о чем-то и спрашивали, то только о состоянии здоровья и самочувствии Либаргера. Джоанне приходилось работать и с богатыми, и с знаменитыми — всякие люди приезжали лечиться в «Ранчо-де-Пиньон» от явных и тайных недугов (алкоголизма, наркомании, ожирения и т.д.), но с таким важным и надменным господином, как доктор Салеттл, никогда не сталкивалась. Однако вскоре Джоанна поняла: если не выходить за рамки профессионального разговора, проблем не возникнет — да и общение с доктором Салеттлом, слава Богу, всякий раз получалось непродолжительным.
Элтон Либаргер сидел за другим столом, разговаривал с толстухой, которая в аэропорту назвала его «дядюшкой». Очевидно, беспокойство по поводу семьи больше не мучило швейцарца. Он заметно повеселел, охотно болтал с теми, кто подходил пожелать ему скорейшего выздоровления.
Второй соседкой Либаргера была крупная некрасивая женщина лет под сорок. Джоанна выяснила, что это Гертруда Бирманн, активистка партии «зеленых», большая защитница мира и окружающей среды. Она постоянно перебивала тех, кто пытался поговорить с Либаргером, и явно стремилась монополизировать его внимание. Джоанне такая настырность не нравилась, она даже хотела подойти к фрау Бирманн и попросить ее не утомлять больного. Вообще-то странно, что в друзьях у него состоит деятельница радикального политического движения. Она не вписывалась в остальное его окружение, так или иначе представлявшее большой бизнес.
За третьим столом царствовала Юта Баур, «самая германская из немецких модельеров», как ее называла пресса. Юта Баур приобрела известность в начале семидесятых, на международных торговых ярмарках в Мюнхене и Дюссельдорфе. Теперь ей принадлежал целый концерн с филиалами в Париже, Милане й Нью-Йорке. Тощая, вся в черном, без малейшей косметики, белые волосы подстрижены «ежиком» — одним словом, сама Смерть, разве что без косы. Правда, жутковатое впечатление слегка развеивалось благодаря живому блеску в глазах и отчаянной жестикуляции. Как выяснилось, Юте Баур было семьдесят четыре года.
У дверей во фраках стояли двое молодцов, которых Джоанна уже видела в аэропорту, но тогда они были в ливреях. Оба худощавые, коротко подстриженные, с цепким взглядом, очень похожи на телохранителей. Она хотела спросить о них у фон Хольдена, но отвлек официант в альпийских кожаных шортах — спросил, можно ли убрать тарелку.
Джоанна благодарно кивнула. Главное блюдо называлось «жаркое по-бернски» и представляло собой целую гору кислой капусты, свиных отбивных, бекона, говядины, жареных колбасок, языков и ветчины. Тяжелое испытание, особенно если учесть, что при невысоком росте Джоанна таскала на себе двадцать фунтов лишнего веса и старалась соблюдать строжайшую диету. Особенно в последнее время, когда подружилась с велосипедистами, на которых не было лишнего грамма жира.
Своему единственному доверенному лицу, сенбернару Генри, Джоанна призналась, что с некоторых пор не может глаз оторвать от тесно облегающих велосипедных трусов своих друзей мужского пола.
Она выросла в маленьком техасском городке, в простой и набожной семье, где других детей не было. Мать работала библиотекарем и родила только в сорок два года. Отцу (он был почтальоном) и вовсе стукнуло пятьдесят. Они считали само собой разумеющимся, что их дочь вырастет такой же, как родители — заурядной, работящей, без претензий. Сначала все так и было: Джоанна пела в церковном хоре, ходила в кружок герлскаутов, училась не лучше и не хуже других, а получив школьный диплом, подала документы в училище для медсестер. Девочка росла обязательной, некрасивой, но в глубине души тлел в ней огонек бунта.
В восемнадцать лет она выкинула фокус — переспала с помощником пастора местной церкви. Сама перепугалась до смерти, решила, что беременна, и сбежала в штат Колорадо. Всем — родителям, друзьям, помощнику пастора — сказала, что ее приняли в другое медучилище, при Денверском университете. И первому (беременности), и второму (университету) свершиться было не суждено. Тем не менее Джоанна осталась в Колорадо, работала, грызла учебники и выучилась-таки на физиотерапевта. Когда заболел отец, она вернулась в Техас ухаживать за ним. Отец умер, через несколько недель за ним последовала мать, а Джоанна решила не оставаться в родном городе — перебралась в Нью-Мексико.
Первого октября, ровно за неделю до сегодняшнего вечера, Джоанне Марш исполнилось тридцать два. С той самой памятной ночи четырнадцать лет назад она ни разу не занималась любовью с мужчиной.
Под шум рукоплесканий двое официантов внесли огромный торт, утыканный целым лесом свечей, и водрузили его на стол перед Либаргером. В этот момент Паскаль фон Хольден положил руку Джоанне на локоть.
— Вы можете остаться? — спросил он.
Она удивленно взглянула на него.
— В каком смысле?
Фон Хольден улыбнулся, отчего по его загорелому лицу пробежали белые лучики морщин.
— Не могли бы вы задержаться в Швейцарии и поработать с мистером Либаргером еще?
Джоанна нервно провела рукой по волосам.
— Еще?
Он кивнул.
— Как долго?
— Неделю, две. Пока мистер Либаргер не акклиматизируется.
Предложение застало Джоанну врасплох. Весь вечер она поглядывала на часы, высчитывая, во сколько нужно вернуться в гостиницу, чтобы собрать все подарки и безделушки, купленные во время экскурсии по Цюриху. Да и спать нужно было бы лечь не поздно — утром самолет.
— А моя с-собака? — заикаясь, выговорила она. Нет, ей и в голову не приходило, что она может задержаться в Швейцарии, надолго оторваться от своего насиженного гнезда.
Фон Хольден улыбнулся.
— Ну, о вашей собаке, разумеется, позаботятся. А вы жили бы в отдельной квартире, в поместье мистера Либаргера.
Джоанна не знала, как быть. Послышались аплодисменты — это Либаргер задул свечи. Невидимый оркестр заиграл песню «Он отличный парень».
На десерт подавали кофе и ликеры с швейцарским шоколадом. Толстуха помогала Либаргеру нарезать торт, и официанты разнесли его по остальным столам.
Джоанна с удовольствием запивала кофе отменным коньяком. Ей стало тепло и уютно.
— Без вас, мисс Марш, ему будет плохо. Останьтесь, пожалуйста, а?
Фон Хольден сердечно улыбался ей, его просьба звучала так, словно это было нужно лично ему. Джоанна выпила еще коньяку и залилась румянцем.
— Хорошо, — услышала она собственный голос. — Если для мистера Либаргера это важно, я останусь.
Оркестр заиграл венский вальс, и молодая немецкая пара немедленно отправилась танцевать. Прочие приглашенные последовали ее примеру.
— А мы, Джоанна?
Фон Хольден стоял, придерживая спинку ее стула.
— Могу ли я пригласить вас на танец?
Ее лицо расплылось в широкой улыбке.
— Конечно. Почему нет?
Он вывел ее в центр открытой площадки, обхватил за талию, и они закружились в танце.
Но на Джоанну произвел впечатление не зал, а то, где этот зал находился: в кают-компании роскошной яхты, курсировавшей по просторам Цюрихского озера. Все это было похоже на фильм из великосветской жизни.
Она сидела рядом с Паскалем фон Хольденом, наряженным в синий смокинг и ослепительной белизны рубашку. Стол был накрыт на шесть персон. Джоанна по мере сил участвовала в общей беседе, вежливо улыбалась соседям, а сама не могла оторвать взгляд от чудесных пейзажей, сменявшихся за бортом. Близился час заката. На востоке, там, над живописными селениями, разбросанными по берегам у самой кромки воды, солнце высвечивало розовым предвечерним сиянием заснеженные вершины гор.
— Сентиментальный ландшафт, не правда ли? — улыбнулся фон Хольден.
— Сентиментальный? Да, это очень точное слово. Я бы, правда, сказала — прекрасный.
Джоанна посмотрела фон Хольдену в глаза и тут же отвела взгляд.
С другой от нее стороны сидела весьма привлекательная и, судя по всему, очень богатая молодая пара — Конрад и Маргарита Пейпер, из Мюнхена. Он возглавлял большую торговую компанию, а она каким-то образом была связана с шоу-бизнесом. Точнее понять было трудно, а спросить все не получалось — Маргарита Пейпер то и дело вступала с кем-то в переговоры по радиотелефону.
Напротив сидели брат и сестра — Хельмут и Берта Салеттл. Они прилетели из Австрии, обоим было за семьдесят.
Хельмут Салеттл был личным врачом Либаргера, он несколько раз наведывался в санаторий «Ранчо-де-Пиньон». Оба — и брат и сестра — в основном помалкивали, а если о чем-то и спрашивали, то только о состоянии здоровья и самочувствии Либаргера. Джоанне приходилось работать и с богатыми, и с знаменитыми — всякие люди приезжали лечиться в «Ранчо-де-Пиньон» от явных и тайных недугов (алкоголизма, наркомании, ожирения и т.д.), но с таким важным и надменным господином, как доктор Салеттл, никогда не сталкивалась. Однако вскоре Джоанна поняла: если не выходить за рамки профессионального разговора, проблем не возникнет — да и общение с доктором Салеттлом, слава Богу, всякий раз получалось непродолжительным.
Элтон Либаргер сидел за другим столом, разговаривал с толстухой, которая в аэропорту назвала его «дядюшкой». Очевидно, беспокойство по поводу семьи больше не мучило швейцарца. Он заметно повеселел, охотно болтал с теми, кто подходил пожелать ему скорейшего выздоровления.
Второй соседкой Либаргера была крупная некрасивая женщина лет под сорок. Джоанна выяснила, что это Гертруда Бирманн, активистка партии «зеленых», большая защитница мира и окружающей среды. Она постоянно перебивала тех, кто пытался поговорить с Либаргером, и явно стремилась монополизировать его внимание. Джоанне такая настырность не нравилась, она даже хотела подойти к фрау Бирманн и попросить ее не утомлять больного. Вообще-то странно, что в друзьях у него состоит деятельница радикального политического движения. Она не вписывалась в остальное его окружение, так или иначе представлявшее большой бизнес.
За третьим столом царствовала Юта Баур, «самая германская из немецких модельеров», как ее называла пресса. Юта Баур приобрела известность в начале семидесятых, на международных торговых ярмарках в Мюнхене и Дюссельдорфе. Теперь ей принадлежал целый концерн с филиалами в Париже, Милане й Нью-Йорке. Тощая, вся в черном, без малейшей косметики, белые волосы подстрижены «ежиком» — одним словом, сама Смерть, разве что без косы. Правда, жутковатое впечатление слегка развеивалось благодаря живому блеску в глазах и отчаянной жестикуляции. Как выяснилось, Юте Баур было семьдесят четыре года.
У дверей во фраках стояли двое молодцов, которых Джоанна уже видела в аэропорту, но тогда они были в ливреях. Оба худощавые, коротко подстриженные, с цепким взглядом, очень похожи на телохранителей. Она хотела спросить о них у фон Хольдена, но отвлек официант в альпийских кожаных шортах — спросил, можно ли убрать тарелку.
Джоанна благодарно кивнула. Главное блюдо называлось «жаркое по-бернски» и представляло собой целую гору кислой капусты, свиных отбивных, бекона, говядины, жареных колбасок, языков и ветчины. Тяжелое испытание, особенно если учесть, что при невысоком росте Джоанна таскала на себе двадцать фунтов лишнего веса и старалась соблюдать строжайшую диету. Особенно в последнее время, когда подружилась с велосипедистами, на которых не было лишнего грамма жира.
Своему единственному доверенному лицу, сенбернару Генри, Джоанна призналась, что с некоторых пор не может глаз оторвать от тесно облегающих велосипедных трусов своих друзей мужского пола.
Она выросла в маленьком техасском городке, в простой и набожной семье, где других детей не было. Мать работала библиотекарем и родила только в сорок два года. Отцу (он был почтальоном) и вовсе стукнуло пятьдесят. Они считали само собой разумеющимся, что их дочь вырастет такой же, как родители — заурядной, работящей, без претензий. Сначала все так и было: Джоанна пела в церковном хоре, ходила в кружок герлскаутов, училась не лучше и не хуже других, а получив школьный диплом, подала документы в училище для медсестер. Девочка росла обязательной, некрасивой, но в глубине души тлел в ней огонек бунта.
В восемнадцать лет она выкинула фокус — переспала с помощником пастора местной церкви. Сама перепугалась до смерти, решила, что беременна, и сбежала в штат Колорадо. Всем — родителям, друзьям, помощнику пастора — сказала, что ее приняли в другое медучилище, при Денверском университете. И первому (беременности), и второму (университету) свершиться было не суждено. Тем не менее Джоанна осталась в Колорадо, работала, грызла учебники и выучилась-таки на физиотерапевта. Когда заболел отец, она вернулась в Техас ухаживать за ним. Отец умер, через несколько недель за ним последовала мать, а Джоанна решила не оставаться в родном городе — перебралась в Нью-Мексико.
Первого октября, ровно за неделю до сегодняшнего вечера, Джоанне Марш исполнилось тридцать два. С той самой памятной ночи четырнадцать лет назад она ни разу не занималась любовью с мужчиной.
Под шум рукоплесканий двое официантов внесли огромный торт, утыканный целым лесом свечей, и водрузили его на стол перед Либаргером. В этот момент Паскаль фон Хольден положил руку Джоанне на локоть.
— Вы можете остаться? — спросил он.
Она удивленно взглянула на него.
— В каком смысле?
Фон Хольден улыбнулся, отчего по его загорелому лицу пробежали белые лучики морщин.
— Не могли бы вы задержаться в Швейцарии и поработать с мистером Либаргером еще?
Джоанна нервно провела рукой по волосам.
— Еще?
Он кивнул.
— Как долго?
— Неделю, две. Пока мистер Либаргер не акклиматизируется.
Предложение застало Джоанну врасплох. Весь вечер она поглядывала на часы, высчитывая, во сколько нужно вернуться в гостиницу, чтобы собрать все подарки и безделушки, купленные во время экскурсии по Цюриху. Да и спать нужно было бы лечь не поздно — утром самолет.
— А моя с-собака? — заикаясь, выговорила она. Нет, ей и в голову не приходило, что она может задержаться в Швейцарии, надолго оторваться от своего насиженного гнезда.
Фон Хольден улыбнулся.
— Ну, о вашей собаке, разумеется, позаботятся. А вы жили бы в отдельной квартире, в поместье мистера Либаргера.
Джоанна не знала, как быть. Послышались аплодисменты — это Либаргер задул свечи. Невидимый оркестр заиграл песню «Он отличный парень».
На десерт подавали кофе и ликеры с швейцарским шоколадом. Толстуха помогала Либаргеру нарезать торт, и официанты разнесли его по остальным столам.
Джоанна с удовольствием запивала кофе отменным коньяком. Ей стало тепло и уютно.
— Без вас, мисс Марш, ему будет плохо. Останьтесь, пожалуйста, а?
Фон Хольден сердечно улыбался ей, его просьба звучала так, словно это было нужно лично ему. Джоанна выпила еще коньяку и залилась румянцем.
— Хорошо, — услышала она собственный голос. — Если для мистера Либаргера это важно, я останусь.
Оркестр заиграл венский вальс, и молодая немецкая пара немедленно отправилась танцевать. Прочие приглашенные последовали ее примеру.
— А мы, Джоанна?
Фон Хольден стоял, придерживая спинку ее стула.
— Могу ли я пригласить вас на танец?
Ее лицо расплылось в широкой улыбке.
— Конечно. Почему нет?
Он вывел ее в центр открытой площадки, обхватил за талию, и они закружились в танце.
Глава 46
— Я всегда говорю детишкам, что это совсем не больно. Раз, два, и готово, — сказал Осборн, наблюдая за тем, как Вера набирает в шприц противостолбнячную сыворотку. — Бесстыдно вру, и дети это знают. Зачем обманывать маленьких?
Вера улыбнулась.
— Это твоя работа.
Она сняла иглу, шприц и пузырек с сывороткой завернула в салфетку и положила себе в карман.
— Рана чистая, заживает нормально. Завтра начнем разрабатывать мышцы.
— А что потом? Не могу же я здесь сидеть всю жизнь, — мрачно пробурчал Осборн.
— Как знать. Может, и придется. — Она бросила на кровать свежий выпуск «Фигаро». — Страница два.
Осборн развернул газету, прочел заголовок: «Американский врач подозревается в убийстве Альберта Мерримэна». И два снимка: фотография Осборна, сделанная в полиций, и накрытый простыней труп.
Стало быть, отпечатки пальцев уже идентифицированы. Удивляться нечему, он это предвидел.
— Что еще за Мерримэн?
— Это настоящее имя Канарака. Он американец. Ты знал об этом?
— Нет, но мог бы догадаться. Он говорил как настоящий американец.
— Он был профессиональный убийца.
— Да, я знаю.
Пол вспомнил полные ужаса глаза Канарака, когда он окунал его в воду. Услышал сдавленный голос: «Мне заплатили...»
Нет, все-таки в это невозможно поверить. Убийство отца — деловая операция?
Канарак назвал имя: Эрвин Шолл.
— Нет! — громко выкрикнул Осборн.
Вера в отчаянии смотрела на него. Осборн стиснул зубы, невидящий взгляд устремлен куда-то в пространство.
— Что с тобой, Пол?!
Он дернулся, сбросил ноги с кровати, встал. Пустой взгляд, бледное, без кровинки лицо, на лбу крупные капли пота. Сердце чуть не выпрыгивало из груди. Пол чувствовал, что сейчас сорвется, но ничего не мог с собой поделать.
— Все в порядке, Пол, все нормально, — повторяла Вера.
Он резко обернулся к ней, глаза его сузились. Она полоумная, ничего не понимает! Его никто не понимает!
— Что нормально? Что нормально?! — яростно закричал он, похожий сейчас на затравленного ребенка. — Разве мне с этим справиться? Да никогда!
— О чем ты? — тихо спросила она.
— Сама знаешь!
— Нет, не знаю.
— Не ври мне!
— Я не вру.
— Что, вслух проговорить, да?
— Что проговорить?
— Я... Я должен теперь разыскивать этого Эрвина Шолла, — еле выговорил он. — Не могу! Не хочу! Это свыше моих сил! Неужели все с нуля? Никогда со мной об этом не говори, поняла?! — Теперь он орал во все горло. — Никогда! Я не хочу этим заниматься!
Тут его взгляд упал на джинсы, висевшие на стуле возле окна. Осборн кинулся к ним, но раненая нога подвернулась, и он упал навзничь, со всей силы ударившись спиной об пол. Он лежал на полу, перед глазами все расплывалось, потом он услышал чей-то плач. Кто-то сказал:
— Домой. Хочу домой.
Странно — голос вроде его собственный, только уж больно молодой. Осборн повернул голову, но вместо Веры увидел только тусклый серый свет. Он испугался, что ослеп, и крикнул:
— Вера! Вера!
Какой-то непонятный частый стук. Потом чья-то рука провела по его волосам, и Пол понял, что его голова лежит у нее на груди, а непонятный стук — это биение ее сердца. Вера сидела на полу, гладя и успокаивая его. Но глаза его по-прежнему застилала какая-то пелена: До него не сразу дошло, что он плачет.
— Да, месье.
— И вы тоже?
— Да.
Лебрюн отложил в сторону фотографии Осборна и посмотрел на Маквея.
Они возвращались из парка в город, когда по радиотелефону поступило какое-то донесение. Маквей только разобрал имена «Мерримэн» и «Осборн». Потом Лебрюн объяснил:
— Мы напечатали фото Осборна в газетах. Администратор одного гольф-клуба сообщил, что утром видел американца, похожего на того, что на снимке. В клубе ему предложили воспользоваться телефоном и напоили кофе — он был мокрый и весь в грязи.
И вот опознание состоялось. Мокрый и грязный тип, ввалившийся утром в этот клуб, не кто иной, как Осборн.
Пьер Левинь не хотел впутываться в эту историю, но друзья заставили, сказали, что речь идет об убийстве и что у него могут быть серьезные неприятности, если он утаит это от полиции.
— Где этот человек сейчас? Что с ним случилось? Куда он звонил? — неторопливо спросил Маквей. Лебрюн переводил.
Левинь упирался, но под нажимом друзей в конце концов сдался, поставив только одно условие — чтобы его имя не трепали в газетах.
— Я ничего не знаю. Знаю только, что его увезла какая-то женщина.
Администратора и прибывшего с ним коллегу поблагодарили за честно выполненный гражданский долг и отпустили. Как только за ними закрылась дверь, Маквей сказал Лебрюну:
— Вера Моннере.
Француз покачал головой.
— Баррас и Мэтро уже поговорили с ней. Она не видела Осборна. О Мерримэне и Анри Канараке в жизни не слыхивала.
— Не смешите меня, Лебрюн. А что еще она могла сказать, — хмыкнул Маквей. — Вы ее квартиру осмотрели?
Лебрюн пожал плечами.
— Нет. Она торопилась, и разговор происходил в прихожей.
Американец простонал и закатил глаза.
— Извините, если сую нос в вашу методику расследования, но вы меня поражаете. Полиция ищет Осборна чуть ли не по всей Франции, а вы даже не проверили квартиру его подружки!
Лебрюн предпочел не отвечать. Он снял трубку и приказал группе полицейских прочесать местность в районе гольф-клуба — не отыщется ли автомат. Потом угрюмо закурил.
— Ваши люди хоть спросили, куда она так торопится? — сдерживаясь, спросил Маквей.
Лебрюн недоуменно уставился на него.
— Вы сказали, она куда-то торопилась, — пояснил американец. — Куда, черт побери?
Инспектор тяжело вздохнул и закрыл глаза. Это столкновение двух культур, иначе не назовешь. Американцы не имеют ни малейшего понятия о тактичности и приличиях.
— Попробую объяснить вам, mon ami. Париж, субботний вечер. Мадемуазель Моннере куда-то спешит. Возможно, на свидание. К премьер-министру. Мои сотрудники сочли себя не вправе проявлять чрезмерное любопытство.
Настала очередь Маквея тяжело вздыхать. Он подошел к Лебрюну и саркастически сказал:
— Mon ami, я вполне понимаю вашу проблему.
Мятый пиджак американца был расстегнут, и Лебрюн увидел торчащую из кобуры рукоятку револьвера 38-го калибра. Поразительно — полицейские всего мира давным-давно перешли на удобные и легкие автоматические пистолеты с магазином на десять, если не пятнадцать патронов, а Маквей таскает на себе шестизарядный «смит-и-вессон». С ним все ясно: несмотря на почтенный возраст, он воображает себя каким-то ковбоем.
— При всем уважении к Франции и к вам лично, — говорил между тем «ковбой», — мне нужно взять Осборна. Хочу потолковать с ним о Мерримэне. О Жане Па-каре. О наших безголовых покойничках. Конечно, вы можете сказать: «У вас был шанс, и вы его упустили». Ничего, я хочу попробовать еще разок. Я все понимаю и про деликатность, и про тактичность, но добыть этого сукина сына Осборна можно только через Веру Моннере, и мне совершенно наплевать, с кем там она трахается! Compenez-vous?[11]
Вера улыбнулась.
— Это твоя работа.
Она сняла иглу, шприц и пузырек с сывороткой завернула в салфетку и положила себе в карман.
— Рана чистая, заживает нормально. Завтра начнем разрабатывать мышцы.
— А что потом? Не могу же я здесь сидеть всю жизнь, — мрачно пробурчал Осборн.
— Как знать. Может, и придется. — Она бросила на кровать свежий выпуск «Фигаро». — Страница два.
Осборн развернул газету, прочел заголовок: «Американский врач подозревается в убийстве Альберта Мерримэна». И два снимка: фотография Осборна, сделанная в полиций, и накрытый простыней труп.
Стало быть, отпечатки пальцев уже идентифицированы. Удивляться нечему, он это предвидел.
— Что еще за Мерримэн?
— Это настоящее имя Канарака. Он американец. Ты знал об этом?
— Нет, но мог бы догадаться. Он говорил как настоящий американец.
— Он был профессиональный убийца.
— Да, я знаю.
Пол вспомнил полные ужаса глаза Канарака, когда он окунал его в воду. Услышал сдавленный голос: «Мне заплатили...»
Нет, все-таки в это невозможно поверить. Убийство отца — деловая операция?
Канарак назвал имя: Эрвин Шолл.
— Нет! — громко выкрикнул Осборн.
Вера в отчаянии смотрела на него. Осборн стиснул зубы, невидящий взгляд устремлен куда-то в пространство.
— Что с тобой, Пол?!
Он дернулся, сбросил ноги с кровати, встал. Пустой взгляд, бледное, без кровинки лицо, на лбу крупные капли пота. Сердце чуть не выпрыгивало из груди. Пол чувствовал, что сейчас сорвется, но ничего не мог с собой поделать.
— Все в порядке, Пол, все нормально, — повторяла Вера.
Он резко обернулся к ней, глаза его сузились. Она полоумная, ничего не понимает! Его никто не понимает!
— Что нормально? Что нормально?! — яростно закричал он, похожий сейчас на затравленного ребенка. — Разве мне с этим справиться? Да никогда!
— О чем ты? — тихо спросила она.
— Сама знаешь!
— Нет, не знаю.
— Не ври мне!
— Я не вру.
— Что, вслух проговорить, да?
— Что проговорить?
— Я... Я должен теперь разыскивать этого Эрвина Шолла, — еле выговорил он. — Не могу! Не хочу! Это свыше моих сил! Неужели все с нуля? Никогда со мной об этом не говори, поняла?! — Теперь он орал во все горло. — Никогда! Я не хочу этим заниматься!
Тут его взгляд упал на джинсы, висевшие на стуле возле окна. Осборн кинулся к ним, но раненая нога подвернулась, и он упал навзничь, со всей силы ударившись спиной об пол. Он лежал на полу, перед глазами все расплывалось, потом он услышал чей-то плач. Кто-то сказал:
— Домой. Хочу домой.
Странно — голос вроде его собственный, только уж больно молодой. Осборн повернул голову, но вместо Веры увидел только тусклый серый свет. Он испугался, что ослеп, и крикнул:
— Вера! Вера!
Какой-то непонятный частый стук. Потом чья-то рука провела по его волосам, и Пол понял, что его голова лежит у нее на груди, а непонятный стук — это биение ее сердца. Вера сидела на полу, гладя и успокаивая его. Но глаза его по-прежнему застилала какая-то пелена: До него не сразу дошло, что он плачет.
* * *
— Вы уверены?— Да, месье.
— И вы тоже?
— Да.
Лебрюн отложил в сторону фотографии Осборна и посмотрел на Маквея.
Они возвращались из парка в город, когда по радиотелефону поступило какое-то донесение. Маквей только разобрал имена «Мерримэн» и «Осборн». Потом Лебрюн объяснил:
— Мы напечатали фото Осборна в газетах. Администратор одного гольф-клуба сообщил, что утром видел американца, похожего на того, что на снимке. В клубе ему предложили воспользоваться телефоном и напоили кофе — он был мокрый и весь в грязи.
И вот опознание состоялось. Мокрый и грязный тип, ввалившийся утром в этот клуб, не кто иной, как Осборн.
Пьер Левинь не хотел впутываться в эту историю, но друзья заставили, сказали, что речь идет об убийстве и что у него могут быть серьезные неприятности, если он утаит это от полиции.
— Где этот человек сейчас? Что с ним случилось? Куда он звонил? — неторопливо спросил Маквей. Лебрюн переводил.
Левинь упирался, но под нажимом друзей в конце концов сдался, поставив только одно условие — чтобы его имя не трепали в газетах.
— Я ничего не знаю. Знаю только, что его увезла какая-то женщина.
Администратора и прибывшего с ним коллегу поблагодарили за честно выполненный гражданский долг и отпустили. Как только за ними закрылась дверь, Маквей сказал Лебрюну:
— Вера Моннере.
Француз покачал головой.
— Баррас и Мэтро уже поговорили с ней. Она не видела Осборна. О Мерримэне и Анри Канараке в жизни не слыхивала.
— Не смешите меня, Лебрюн. А что еще она могла сказать, — хмыкнул Маквей. — Вы ее квартиру осмотрели?
Лебрюн пожал плечами.
— Нет. Она торопилась, и разговор происходил в прихожей.
Американец простонал и закатил глаза.
— Извините, если сую нос в вашу методику расследования, но вы меня поражаете. Полиция ищет Осборна чуть ли не по всей Франции, а вы даже не проверили квартиру его подружки!
Лебрюн предпочел не отвечать. Он снял трубку и приказал группе полицейских прочесать местность в районе гольф-клуба — не отыщется ли автомат. Потом угрюмо закурил.
— Ваши люди хоть спросили, куда она так торопится? — сдерживаясь, спросил Маквей.
Лебрюн недоуменно уставился на него.
— Вы сказали, она куда-то торопилась, — пояснил американец. — Куда, черт побери?
Инспектор тяжело вздохнул и закрыл глаза. Это столкновение двух культур, иначе не назовешь. Американцы не имеют ни малейшего понятия о тактичности и приличиях.
— Попробую объяснить вам, mon ami. Париж, субботний вечер. Мадемуазель Моннере куда-то спешит. Возможно, на свидание. К премьер-министру. Мои сотрудники сочли себя не вправе проявлять чрезмерное любопытство.
Настала очередь Маквея тяжело вздыхать. Он подошел к Лебрюну и саркастически сказал:
— Mon ami, я вполне понимаю вашу проблему.
Мятый пиджак американца был расстегнут, и Лебрюн увидел торчащую из кобуры рукоятку револьвера 38-го калибра. Поразительно — полицейские всего мира давным-давно перешли на удобные и легкие автоматические пистолеты с магазином на десять, если не пятнадцать патронов, а Маквей таскает на себе шестизарядный «смит-и-вессон». С ним все ясно: несмотря на почтенный возраст, он воображает себя каким-то ковбоем.
— При всем уважении к Франции и к вам лично, — говорил между тем «ковбой», — мне нужно взять Осборна. Хочу потолковать с ним о Мерримэне. О Жане Па-каре. О наших безголовых покойничках. Конечно, вы можете сказать: «У вас был шанс, и вы его упустили». Ничего, я хочу попробовать еще разок. Я все понимаю и про деликатность, и про тактичность, но добыть этого сукина сына Осборна можно только через Веру Моннере, и мне совершенно наплевать, с кем там она трахается! Compenez-vous?[11]
Глава 47
Полчаса спустя оба они сидели в неприметном «форде» Лебрюна, напротив дома № 18 по набережной Бетюн, где проживала Вера Моннере.
Даже в час пик от полицейского управления сюда можно было добраться за пять минут.
В полдвенадцатого (то есть четверть часа назад) Маквей и Лебрюн вошли в подъезд и поговорили с швейцаром. Он сказал, что мадемуазель Моннере ушла. Маквей спросил, могла ли она вернуться к себе каким-нибудь другим путем. Да, через черный ход, по лестнице для слуг, но это совершенно невероятно.
— Мадемуазель не пользуется лестницей для слуг, — с неподражаемым апломбом заявил швейцар.
— Спросите у него, могу ли я отсюда позвонить в ее квартиру? — попросил Маквей у своего коллеги.
— Можете, месье, — ответил швейцар по-английски. — У госпожи Моннере внутренний номер — 2-4-5.
Маквей набрал номер, подождал, потом повесил трубку.
— Нет дома или не подходит. Пойдем?
— Минутку. — Лебрюн протянул швейцару карточку. — Когда она вернется, пусть позвонит мне. Спасибо.
— По-моему, согласно вашим американским методам, нам следует туда вломиться, — усмехнулся Лебрюн. — Тихонечко подняться по черной лестнице, поковырять в замке булавкой, да?
Маквей взглянул на Лебрюна и очень серьезно спросил:
— В каких вы отношениях с Интерполом?
Настало время поговорить об информации, которую сообщил Бенни Гроссман.
— В таких же, как и вы, — улыбнулся Лебрюн. — Прикреплен от парижской полиции к делу об обезглавленных трупах.
— Дело Мерримэна-Канарака к этому отношения не имеет, так?
Лебрюн не понимал, к чему клонит Маквей.
— Так. В этом случае Интерпол просто помог нам обработать смазанный отпечаток пальца.
— После этого вы попросили меня связаться с нью-йоркской полицией, и там я получил очень странную информацию.
— О Мерримэне?
— Не только. Выяснилось, что Интерпол через свое вашингтонское представительство послал запрос на Мерримэна еще за пятнадцать часов до того, как вам сообщили о реставрированном отпечатке.
— Что-что?
— То, что слышали.
Лебрюн покачал головой.
— Штаб-квартире Интерпола досье Мерримэна ни к чему. Интерпол не ведет самостоятельных расследований, а лишь координирует действия и передает информацию.
— Я долго ломал над этим голову, пока добирался сюда из Лондона. Что же выходит? Интерпол запрашивает и получает конфиденциальную информацию еще до того, как сообщить следственной группе о реставрации отпечатка. При этом о полученных сведениях вам даже не говорят. А если бы мы сами не вышли на Мерримэна? Допустим, мне скажут, что у Интерпола свои методы работы. Или что им вздумалось проверить, насколько эффективно мы с вами действуем. Компьютер у них что-то напутал или я там не знаю что. Я бы принял это на веру и не стал бы задавать лишних вопросов. Если б не одно обстоятельство: мы выуживаем нашего Мерримэна, несостоявшегося покойника двадцатилетней давности, из Сены, и он буквально нашпигован свинцом. Непохоже, что ревнивая жена будет палить из автомата «хеклер-и-кох», а?
Лебрюн недоверчиво покачал головой.
— Неужели вы хотите сказать, что кто-то из сотрудников Интерпола узнал про Мерримэна раньше нас, выследил его и убрал?
— Пока я говорю лишь, что кто-то в Интерполе знал о Мерримэне почти за сутки до нас. Отпечаток вывел на имя, имя на досье. Возможно, какая-то хитрая компьютерная программа сопоставила покойника Мерримэна с живым и здоровым Канараком. Дальнейшее произошло очень быстро.
— Но зачем убивать человека, который и так давно считается мертвым? И к чему такая спешка?
— Это уж вы мне объясните. Мы находимся в вашей стране, не в моей.
Даже в час пик от полицейского управления сюда можно было добраться за пять минут.
В полдвенадцатого (то есть четверть часа назад) Маквей и Лебрюн вошли в подъезд и поговорили с швейцаром. Он сказал, что мадемуазель Моннере ушла. Маквей спросил, могла ли она вернуться к себе каким-нибудь другим путем. Да, через черный ход, по лестнице для слуг, но это совершенно невероятно.
— Мадемуазель не пользуется лестницей для слуг, — с неподражаемым апломбом заявил швейцар.
— Спросите у него, могу ли я отсюда позвонить в ее квартиру? — попросил Маквей у своего коллеги.
— Можете, месье, — ответил швейцар по-английски. — У госпожи Моннере внутренний номер — 2-4-5.
Маквей набрал номер, подождал, потом повесил трубку.
— Нет дома или не подходит. Пойдем?
— Минутку. — Лебрюн протянул швейцару карточку. — Когда она вернется, пусть позвонит мне. Спасибо.
* * *
Маквей посмотрел на часы. Без пяти двенадцать. В окнах Веры Моннере света не было.— По-моему, согласно вашим американским методам, нам следует туда вломиться, — усмехнулся Лебрюн. — Тихонечко подняться по черной лестнице, поковырять в замке булавкой, да?
Маквей взглянул на Лебрюна и очень серьезно спросил:
— В каких вы отношениях с Интерполом?
Настало время поговорить об информации, которую сообщил Бенни Гроссман.
— В таких же, как и вы, — улыбнулся Лебрюн. — Прикреплен от парижской полиции к делу об обезглавленных трупах.
— Дело Мерримэна-Канарака к этому отношения не имеет, так?
Лебрюн не понимал, к чему клонит Маквей.
— Так. В этом случае Интерпол просто помог нам обработать смазанный отпечаток пальца.
— После этого вы попросили меня связаться с нью-йоркской полицией, и там я получил очень странную информацию.
— О Мерримэне?
— Не только. Выяснилось, что Интерпол через свое вашингтонское представительство послал запрос на Мерримэна еще за пятнадцать часов до того, как вам сообщили о реставрированном отпечатке.
— Что-что?
— То, что слышали.
Лебрюн покачал головой.
— Штаб-квартире Интерпола досье Мерримэна ни к чему. Интерпол не ведет самостоятельных расследований, а лишь координирует действия и передает информацию.
— Я долго ломал над этим голову, пока добирался сюда из Лондона. Что же выходит? Интерпол запрашивает и получает конфиденциальную информацию еще до того, как сообщить следственной группе о реставрации отпечатка. При этом о полученных сведениях вам даже не говорят. А если бы мы сами не вышли на Мерримэна? Допустим, мне скажут, что у Интерпола свои методы работы. Или что им вздумалось проверить, насколько эффективно мы с вами действуем. Компьютер у них что-то напутал или я там не знаю что. Я бы принял это на веру и не стал бы задавать лишних вопросов. Если б не одно обстоятельство: мы выуживаем нашего Мерримэна, несостоявшегося покойника двадцатилетней давности, из Сены, и он буквально нашпигован свинцом. Непохоже, что ревнивая жена будет палить из автомата «хеклер-и-кох», а?
Лебрюн недоверчиво покачал головой.
— Неужели вы хотите сказать, что кто-то из сотрудников Интерпола узнал про Мерримэна раньше нас, выследил его и убрал?
— Пока я говорю лишь, что кто-то в Интерполе знал о Мерримэне почти за сутки до нас. Отпечаток вывел на имя, имя на досье. Возможно, какая-то хитрая компьютерная программа сопоставила покойника Мерримэна с живым и здоровым Канараком. Дальнейшее произошло очень быстро.
— Но зачем убивать человека, который и так давно считается мертвым? И к чему такая спешка?
— Это уж вы мне объясните. Мы находимся в вашей стране, не в моей.