Страница:
— Это мой старый друг. Он работает в Бад-Годесберге, живет в Рунгсдорфе. Сейчас еще не поздно, позвоните ему домой. Сошлитесь на меня. Пусть даст все, что можно, по Классу и Хальдеру. Если у них что-то есть, он найдет. Можете ему вполне доверять.
— Маквей, — озабоченно произнес Нобл. — Похоже, вы разворотили настоящее осиное гнездо. И думаю, вам надо как можно скорее убираться из Парижа.
— Каким образом? Почтовой бандеролью?
— Где я могу застать вас через полтора часа?
— Нигде. Я сам позвоню.
— Надеюсь, вам понравится салат с цыпленком.
В одной руке Маквей держал поднос с белыми пластмассовыми мисками с едой, закрытыми прозрачной пленкой, в другой — кофейник с двумя кружками. Ужин был выдан в кафе отеля недовольным кассиром, уже закрывавшим заведение на ночь.
К десяти от ужина не осталось и следа. Осборн мерил шагами номер, сжимая и разжимая пальцы раненой руки, стараясь разработать их. Маквей развалился на кровати, обложившись сделанными накануне записями.
— Итак, Мерримэн сказал вам, что Эрвин Шолл — Эрвин через "Э", из Уэстхэмптон-Бич, Нью-Йорк — нанял его убить вашего отца и еще троих где-то в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году.
— Совершенно верно, — подтвердил Осборн.
— Трое других убитых — из Вайоминга, Калифорнии и Нью-Джерси. Мерримэн выполнил задание и получил деньги. Потом люди Шолла попытались прикончить его самого.
— Да.
— Это все, что он вам сказал? Только названия штатов, ни имен, ни адресов?
— Только штаты.
Маквей встал и пошел в ванную.
— Около тридцати лет назад мистер Эрвин Шолл нанял профессионального убийцу Альберта Мерримэна. Позже Шолл приказал ликвидировать Мерримэна. Игра называется «убить убийцу». В нее играют, чтобы убедиться, что замолчали все и навсегда.
Маквей сорвал бумажную ленту со стакана для воды, наполнил его и вернулся в комнату.
— Но Мерримэн перехитрил Шолла, инсценировал свою смерть и смылся. Шолл, уверенный, что Мерримэн давно мертв и похоронен, и думать про него забыл. Так продолжалось до тех пор, пока вы не поручили Жану Пакару найти Мерримэна. — Маквей сделал глоток воды и замолчал, решив не упоминать Класса и Интерпол. Осборну об этом знать незачем.
— Вы думаете, в том, что произошло в Париже, тоже замешан Шолл? — спросил Осборн.
— И в Марселе, и в Лионе, и в Штатах тридцать лет назад? Я до сих пор не знаю, кто такой мистер Шолл. Может, он мертв, а может, его вообще не существовало.
— Тогда кто это сделал?
Маквей растянулся на кровати, сделал еще одну пометку в своей растрепанной записной книжке, потом перевел взгляд на Осборна.
— Доктор, когда вы впервые увидели долговязого?
— У реки.
— А раньше?
— Никогда.
— Вспомните, утром того же дня, за день до того?..
— Нет.
— Он стрелял в вас, потому что вы были с Мерримэном и он не хотел оставлять в живых свидетеля? Так по-вашему?
— А как еще это можно объяснить?
— Ну, во-первых, его целью могли быть вы, а не Мерримэн.
— Почему? Откуда он меня знает? И даже если так, зачем тогда было убивать всю семью Мерримэна?
Осборн прав. Видимо, никто не подозревал, что Мерримэн жив, пока Класс не наткнулся на отпечатки его пальцев. И Мерримэна тут же заставили замолчать, как предположил Лебрюн, потому что, получив отпечатки пальцев, полиция быстро добралась бы до него. В силах Класса было задержать идентификацию отпечатков, но скрыть их существование он не мог — о них знали многие в Интерполе. Итак, Мерримэна следовало уничтожить раньше, чем полицейские возьмут его и заставят говорить. Но поскольку он уже лет двадцать пять как «завязал», значит, он мог рассказать только о том времени, когда он, предположительно, работал на Эрвина Шолла. Потому Мерримэна и ликвидировали вместе со всеми его близкими — на тот случай, если бы они знали о его прошлом. Чтобы исключить самое возможность утечки информации о связи Мерримэна и Шолла. И следовательно, долговязый понятия не имел, кто такой Осборн, и тем более — что он сын одной из жертв Мерримэна, и...
— Проклятье! — выдохнул Маквей. Как он раньше не догадался? Дело вовсе не в Мерримэне и не в Осборне, а в той четверке, которую ликвидировал Мерримэн тридцать лет назад по приказу Шолла!
Маквей возбужденно вскочил на ноги.
— Осборн, чем занимался ваш отец?
— То есть кто он был по профессии?
— Ну да.
— Он придумывал разные вещи, — улыбнулся Осборн.
— Черт возьми, что вы имеете в виду?
— Ну, что-то в области сложных технологий. Он изобретал какие-то устройства и строил модели. Главным образом — медицинские инструменты.
— Вы не помните названия компании, в которой он работал?
— Кажется, «Микротэб». Да, я точно помню, потому что на похороны отца они прислали венок со своей карточкой, но никто из сотрудников не пришел, — с деланно безразличным видом проговорил Осборн.
Маквей понимал, что бередит его старую рану и что картина похорон отца стоит у Осборна перед глазами, как будто это случилось вчера.
— Где находилась компания «Микротэб»? В Бостоне?
— Нет, в Уолтхэме, в пригороде.
Маквей схватил ручку и записал: «Микротэб» — Уолтхэм, Массачусетс, 1966.
— Как он работал? В одиночку? Или в его распоряжении была бригада, которая исполняла его замыслы?
— Папа работал один. И все остальные сотрудники тоже. Начальство запрещало им обсуждать работу даже между собой. Помню, мама как-то говорила об этом. Она находила эти строгости смехотворными. Отец не мог перемолвиться словом с коллегой из соседнего кабинета. Позже я понял, что это все из-за патентов.
— Вы имеете представление, над чем работал ваш отец, когда его убили?
Осборн улыбнулся.
— О да. Отец как раз закончил эту штуку и принес ее домой показать мне. Он ужасно гордился своими изобретениями и любил мне их показывать. Хотя я уверен, что это тоже было запрещено.
— Что же это было?
— Скальпель.
— Скальпель? Хирургический? — У Маквея на голове волосы зашевелились. — Вы помните, как он выглядел? Чем отличался от обычного скальпеля?
— Это была отливка из специального сплава, способного выдерживать экстремальные перепады температур, сохраняя остроту. Этим скальпелем должна была орудовать механическая рука, управляемая компьютером.
У Маквея по спине поползли мурашки.
— Неужели кто-то собирался заниматься хирургией при экстремальных температурах?
— Не знаю. Если помните, в те времена компьютеры были огромными, занимали целые залы, так что я не представляю, как это можно было использовать практически.
— А температура?
— Что — температура?
— Вы сказали — экстремальные температуры. Высокие или низкие, или и те и другие?
— Не знаю. Но эксперименты в области лазерной хирургии к тому времени уже начались, так что, я полагаю, работа отца велась в противоположном направлении.
— Низкие температуры?
— Да.
Мурашки исчезли, и Маквей почувствовал, как кровь быстрее заструилась в его жилах. Вот что притягивало его к Осборну. Осборн, Мерримэн, обезглавленные трупы — звенья одной цепи.
Глава 71
Глава 72
— Маквей, — озабоченно произнес Нобл. — Похоже, вы разворотили настоящее осиное гнездо. И думаю, вам надо как можно скорее убираться из Парижа.
— Каким образом? Почтовой бандеролью?
— Где я могу застать вас через полтора часа?
— Нигде. Я сам позвоню.
* * *
Было уже больше половины десятого, когда Маквей постучал в дверь номера. Осборн приоткрыл дверь на цепочку и выглянул.— Надеюсь, вам понравится салат с цыпленком.
В одной руке Маквей держал поднос с белыми пластмассовыми мисками с едой, закрытыми прозрачной пленкой, в другой — кофейник с двумя кружками. Ужин был выдан в кафе отеля недовольным кассиром, уже закрывавшим заведение на ночь.
К десяти от ужина не осталось и следа. Осборн мерил шагами номер, сжимая и разжимая пальцы раненой руки, стараясь разработать их. Маквей развалился на кровати, обложившись сделанными накануне записями.
— Итак, Мерримэн сказал вам, что Эрвин Шолл — Эрвин через "Э", из Уэстхэмптон-Бич, Нью-Йорк — нанял его убить вашего отца и еще троих где-то в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году.
— Совершенно верно, — подтвердил Осборн.
— Трое других убитых — из Вайоминга, Калифорнии и Нью-Джерси. Мерримэн выполнил задание и получил деньги. Потом люди Шолла попытались прикончить его самого.
— Да.
— Это все, что он вам сказал? Только названия штатов, ни имен, ни адресов?
— Только штаты.
Маквей встал и пошел в ванную.
— Около тридцати лет назад мистер Эрвин Шолл нанял профессионального убийцу Альберта Мерримэна. Позже Шолл приказал ликвидировать Мерримэна. Игра называется «убить убийцу». В нее играют, чтобы убедиться, что замолчали все и навсегда.
Маквей сорвал бумажную ленту со стакана для воды, наполнил его и вернулся в комнату.
— Но Мерримэн перехитрил Шолла, инсценировал свою смерть и смылся. Шолл, уверенный, что Мерримэн давно мертв и похоронен, и думать про него забыл. Так продолжалось до тех пор, пока вы не поручили Жану Пакару найти Мерримэна. — Маквей сделал глоток воды и замолчал, решив не упоминать Класса и Интерпол. Осборну об этом знать незачем.
— Вы думаете, в том, что произошло в Париже, тоже замешан Шолл? — спросил Осборн.
— И в Марселе, и в Лионе, и в Штатах тридцать лет назад? Я до сих пор не знаю, кто такой мистер Шолл. Может, он мертв, а может, его вообще не существовало.
— Тогда кто это сделал?
Маквей растянулся на кровати, сделал еще одну пометку в своей растрепанной записной книжке, потом перевел взгляд на Осборна.
— Доктор, когда вы впервые увидели долговязого?
— У реки.
— А раньше?
— Никогда.
— Вспомните, утром того же дня, за день до того?..
— Нет.
— Он стрелял в вас, потому что вы были с Мерримэном и он не хотел оставлять в живых свидетеля? Так по-вашему?
— А как еще это можно объяснить?
— Ну, во-первых, его целью могли быть вы, а не Мерримэн.
— Почему? Откуда он меня знает? И даже если так, зачем тогда было убивать всю семью Мерримэна?
Осборн прав. Видимо, никто не подозревал, что Мерримэн жив, пока Класс не наткнулся на отпечатки его пальцев. И Мерримэна тут же заставили замолчать, как предположил Лебрюн, потому что, получив отпечатки пальцев, полиция быстро добралась бы до него. В силах Класса было задержать идентификацию отпечатков, но скрыть их существование он не мог — о них знали многие в Интерполе. Итак, Мерримэна следовало уничтожить раньше, чем полицейские возьмут его и заставят говорить. Но поскольку он уже лет двадцать пять как «завязал», значит, он мог рассказать только о том времени, когда он, предположительно, работал на Эрвина Шолла. Потому Мерримэна и ликвидировали вместе со всеми его близкими — на тот случай, если бы они знали о его прошлом. Чтобы исключить самое возможность утечки информации о связи Мерримэна и Шолла. И следовательно, долговязый понятия не имел, кто такой Осборн, и тем более — что он сын одной из жертв Мерримэна, и...
— Проклятье! — выдохнул Маквей. Как он раньше не догадался? Дело вовсе не в Мерримэне и не в Осборне, а в той четверке, которую ликвидировал Мерримэн тридцать лет назад по приказу Шолла!
Маквей возбужденно вскочил на ноги.
— Осборн, чем занимался ваш отец?
— То есть кто он был по профессии?
— Ну да.
— Он придумывал разные вещи, — улыбнулся Осборн.
— Черт возьми, что вы имеете в виду?
— Ну, что-то в области сложных технологий. Он изобретал какие-то устройства и строил модели. Главным образом — медицинские инструменты.
— Вы не помните названия компании, в которой он работал?
— Кажется, «Микротэб». Да, я точно помню, потому что на похороны отца они прислали венок со своей карточкой, но никто из сотрудников не пришел, — с деланно безразличным видом проговорил Осборн.
Маквей понимал, что бередит его старую рану и что картина похорон отца стоит у Осборна перед глазами, как будто это случилось вчера.
— Где находилась компания «Микротэб»? В Бостоне?
— Нет, в Уолтхэме, в пригороде.
Маквей схватил ручку и записал: «Микротэб» — Уолтхэм, Массачусетс, 1966.
— Как он работал? В одиночку? Или в его распоряжении была бригада, которая исполняла его замыслы?
— Папа работал один. И все остальные сотрудники тоже. Начальство запрещало им обсуждать работу даже между собой. Помню, мама как-то говорила об этом. Она находила эти строгости смехотворными. Отец не мог перемолвиться словом с коллегой из соседнего кабинета. Позже я понял, что это все из-за патентов.
— Вы имеете представление, над чем работал ваш отец, когда его убили?
Осборн улыбнулся.
— О да. Отец как раз закончил эту штуку и принес ее домой показать мне. Он ужасно гордился своими изобретениями и любил мне их показывать. Хотя я уверен, что это тоже было запрещено.
— Что же это было?
— Скальпель.
— Скальпель? Хирургический? — У Маквея на голове волосы зашевелились. — Вы помните, как он выглядел? Чем отличался от обычного скальпеля?
— Это была отливка из специального сплава, способного выдерживать экстремальные перепады температур, сохраняя остроту. Этим скальпелем должна была орудовать механическая рука, управляемая компьютером.
У Маквея по спине поползли мурашки.
— Неужели кто-то собирался заниматься хирургией при экстремальных температурах?
— Не знаю. Если помните, в те времена компьютеры были огромными, занимали целые залы, так что я не представляю, как это можно было использовать практически.
— А температура?
— Что — температура?
— Вы сказали — экстремальные температуры. Высокие или низкие, или и те и другие?
— Не знаю. Но эксперименты в области лазерной хирургии к тому времени уже начались, так что, я полагаю, работа отца велась в противоположном направлении.
— Низкие температуры?
— Да.
Мурашки исчезли, и Маквей почувствовал, как кровь быстрее заструилась в его жилах. Вот что притягивало его к Осборну. Осборн, Мерримэн, обезглавленные трупы — звенья одной цепи.
Глава 71
Берлин, понедельник, 10 октября, 10.15
— Es ist spat, Uta[18], — резко произнес Конрад Пейпер.
— Мои извинения, герр Пейпер. Надеюсь, вы понимаете, что не в моих силах что-нибудь изменить, — сказала Юта Баур. — Уверена, что они будут здесь с минуты на минуту.
Она покосилась на доктора Салеттла, но тот никак не отреагировал.
Они с Салеттлом прилетели из Цюриха на самолете компании Либаргера раньше всех и приехали прямо сюда, чтобы" заняться последними приготовлениями перед прибытием гостей. По идее, все должно было начаться полчаса назад. Гости, собравшиеся в большом кабинете на пятом этаже галереи на Курфюрстендамм, были не из тех, кто привык ждать, в особенности так поздно вечером. Но и двое опаздывающих, а это и были устроители встречи, тоже были не из тех, чьим приглашением можно пренебречь.
Юта, как всегда в черном платье, встала и подошла к столику у стены, на котором стоял и большой серебряный кофейник с крепчайшим арабским кофе, прохладительные напитки и тарелки с бутербродами и сладостями. Угощение постоянно пополнялось двумя очаровательными девушками в туго облегающих джинсах и ковбойских сапожках.
— Займитесь кофе, пожалуйста. Он совсем остыл, — сказала Юта одной из девушек.
Та немедленно вышла через боковую дверь в примыкающую к кабинету маленькую кухоньку.
— Даю им пятнадцать минут, не больше. Я тоже занятой человек, разве это не понятно? — Ганс Дабриц щелкнул крышкой своих часов, положил на тарелку несколько бутербродов и отошел.
Юта налила себе минеральной воды и обвела взглядом нетерпеливых гостей. Имена присутствующих звучали как страница из «Кто есть кто» современной Германии. Она представила себе короткую справку, сопровождающую каждое имя.
Невысокий бородатый Ганс Дабриц, пятьдесят лет... Крупнейший владелец недвижимости и реальная политическая сила. Ему принадлежат огромные жилые комплексы в Киле, Гамбурге, Мюнхене и Дюссельдорфе, складские помещения и небоскребы в Берлине, Франкфурте, Эссене, Бремене, Штутгарте и Бонне, кварталы деловых центров в Бонне, Франкфурте. Берлине и Мюнхене. Дабриц входит в правление Франкфуртского немецкого банка, самого крупного в Германии. Предоставляет солидную финансовую поддержку ряду политических деятелей этих регионов и контролирует большинство из них. Часто шутят, что самый большой вес в нижней палате немецкого парламента — Бундестага — у самого маленького человека в Германии. В темных кулуарах немецкой политики Дабриц — главный из тех, кто дергает марионеток за ниточки. И почти всегда добивается своего.
Конрад Пейпер, тридцать восемь лет. (Два дня назад на борту яхты на Цюрихском озере вместе со своей женой Маргаритой он принимал участие в торжестве в честь Элтона Либаргера.) Президент и главный исполнительный директор «Гольц девелопмент труп» (ГДГ), второй по величине торговой компании Германии. С помощью Либаргера основал «Льюсен интернэшнл», холдинговую компанию ГДГ в Лондоне. ГДГ создала сеть из пятидесяти мелких и средних немецких компаний, ставших главными поставщиками «Льюсен интернэшнл». В период с 1981 по 1990 годы ГДГ через «Льюсен» интернэшнл" тайно поставляла Ираку материалы для производства биологического и химического оружия, баллистические снаряды и компоненты для ядерных устройств. И не так важно, что Ирак потерял большую часть этих вооружений во время пресловутой операции «штурм пустыни». Благодаря Пейперу ГДГ приобрела репутацию самого крупного оптового поставщика оружия мирового класса.
Маргарита Пейпер, двадцать девять лет, жена Конрада. Миниатюрная, обворожительная, она буквально помешана на работе. В двадцать лет — музыкальный аранжировщик, продюсер нескольких пластинок и менеджер трех ведущих рок-групп Германии. К двадцати пяти — единоличная владелица «Синдереллы», крупнейшей в Германии студии звукозаписи, двух официальных фирменных знаков и домов в Берлине, Лондоне и Лос-Анджелесе. В настоящее время — председатель правления, владелица и движущая сила АЭИ — Агентства Электризируюших Искусств, всемирной организации, объединяющей самых известных писателей, режиссеров, музыкантов, артистов. Говорили, что секрет ее успеха — это душа, вечно настроенная на «волну молодости». Критики отмечали ее поразительную способность владеть молодежной аудиторией, ей удавалось с невероятной ловкостью балансировать между творческой неповторимостью и прямым манипулированием публикой. Сама она говорила, что ею движет неукротимая любовь к людям и искусству.
Генерал-майор авиации Германии в отставке Маттиас Нолль. Шестьдесят два года. Респектабельный политический лоббист. Блестящий оратор. Один из лидеров национального движения за мир, постоянно выступающий с критикой поспешных, неоправданных поправок к конституции. Пользуется большим уважением у пожилых немцев, еще терзающихся позорными преступлениями Третьего Рейха.
Генрих Штайнер, сорок три года. Потрясатель основ номер один в профсоюзном движении новой Германии. Отец одиннадцати детей. Крупный, располагающий к себе мужчина. Чем-то похож на Леха Валенсу. Сверхдинамичный, пользующийся огромной популярностью политический организатор. Его поддерживают сотни тысяч борющихся за свои права сталелитейщиков и рабочих автомобильной промышленности в воссоединившихся немецких восточных областях. Провел восемь месяцев в тюрьме за руководство забастовкой трехсот водителей грузовиков, протестующих против аварийных магистралей. Через полмесяца после освобождения возглавил четырехчасовую забастовку пятисот потсдамских полицейских из-за месячной задержки жалованья.
Хильмар Грюнель, пятьдесят семь лет, исполнительный директор «ХГС-Байер», крупнейшего германского издательства журналов и газет. Бывший представитель Германии при ООН. Непримиримый консерватор, контролирующий содержание одиннадцати ведущих крайне правых изданий.
Рудольф Каэс, сорок восемь лет, работает в Институте экономических исследований в Гейдельберге, главный экономический советник в правительстве Коля. Представляет Германию в правлении нового Центрального банка Европейского сообщества. Твердый сторонник введения единой европейской валюты, прекрасно понимающий, что это еще больше повысит роль германской марки.
Гертруда Бирманн, (она тоже была в числе гостей на борту яхты в Цюрихе), тридцать девять лет. Одна воспитывает двоих детей. Ключевая фигура немецких «зеленых» — движения, набравшего силу в начале восьмидесятых, когда оно выступило с протестом против размещения американских «першингов» на территории Западной Германии. Умеет задеть самые чувствительные струны в душе среднего немца, бурно реагирующего на любые попытки союза Германии с западным милитаризмом.
Зазвонил телефон, стоявший около доктора Салеттла. Он снял трубку, молча выслушал и взглянул на Юту.
— Да, — коротко сказал он.
Через минуту дверь открылась, и вошел фон Хольден.
Он быстро обвел глазами кабинет, потом сделал шаг в сторону и остановился около двери.
— Hier sind sie[19], — сказала гостям Юта, бросив недвусмысленный взгляд на обслуживающих девушек, немедленно юркнувших в боковую дверь.
Минутой позже в комнату вошел интересный, изысканно одетый мужчина лет семидесяти пяти.
— Дортмунду пришлось задержаться в Бонне. Начнем без него, — сказал по-немецки Эрвин Шолл и сел рядом со Штайнером. Упомянутый им Густав Дортмунд был президентом Федерального банка Германии.
Фон Хольден закрыл дверь и подошел к столу. Он налил стакан минеральной воды, протянул его Шоллу и вернулся к двери.
Шолл был высок и худощав, с коротко подстриженными волосами и поразительно голубыми глазами на — сильно загорелом лице. Возраст и высокое положение не изменили, а только подчеркнули чеканные черты его лица — высокий лоб, аристократический нос и волевой подбородок. В Шолле чувствовалась старая армейская выправка, сразу же приковывающая к нему всеобщее внимание.
— Пожалуйста, начинайте, — негромко сказал он Юте.
Эрвин Шолл олицетворял собой пример чисто американской истории успеха: немецкий иммигрант без гроша в кармане, ставший хозяином могущественной издательской империи. Облачась в мантию филантропа, он основал всевозможные фонды и даже состоял в друзьях всех американских президентов — от Дуайта Эйзенхауэра до Билла Клинтона. Как и большинство присутствующих, Эрвин Шолл, благодаря своему богатству и влиянию, манипулировал сознанием масс, но предпочитал оставаться в тени.
— Bitte[20], — произнесла в интерком Юта. В комнате сразу потемнело, а стена с абстрактной росписью раздвинулась, открыв плоский, восемь на двадцать футов телевизионный экран.
Появилось идеально четкое изображение. Сначала — крупным планом — футбольный мяч. Потом в кадре возникла нога, ударившая по нему, и ухоженная зеленая лужайка перед домом в «Анлегеплатц». Племянники Элтона Либаргера, Эрик и Эдвард, шутливо перебрасывались мячом. Затем на экране появился сам Элтон. Вместе с Джоанной он с улыбкой наблюдал за племянниками. Вдруг один из них послал мяч Либаргеру, тот сильно отбил его, посмотрел на Джоанну и гордо улыбнулся. Джоанна восхищенно улыбнулась ему в ответ.
Следующий кадр — Либаргер в своей роскошной библиотеке. Удобно устроившись перед горящим камином, в свитере по-домашнему, он подробно объяснял кому-то за кадром роль Парижа и Бонна в создании нового Европейского экономического сообщества. Он убедительно доказывал, что позиция «взгляда со стороны» и «морального превосходства», занятого Великобританией, только ставит ее в невыгодное положение. Продолжение этой линии не принесет ничего хорошего ни самой Великобритании, ни всему Европейскому сообществу, утверждал Либаргер. С его точки зрения, взаимодействие Бонн — Лондон — вот та сила, в которой нуждается Европа. Он закончил шуткой, которая шуткой была лишь наполовину:
— Конечно, я имею в виду взаимодействие Берлин — Лондон. Как известно, мудрые законодатели, сорок лет отказывавшиеся перевести назад часы германской общности, собираются сдержать давнее обещание и вернуть Германии столицу к двухтысячному году. Тем самым они вернут Германии сердце.
Либаргер исчез, и на экране, почти целиком его занимая, появился непонятный огромный предмет, стоящий вертикально. Вот он повернулся, качнулся и устремился вперед. Зрители поняли, что это возбужденный пенис.
Изменился ракурс съемки. Темный силуэт другого мужчины, наблюдающего за происходящим. Потом — обнаженная Джоанна, привязанная мягкими бархатными лентами за руки и за ноги к широкой кровати. Крупным планом: тяжелые груди, разведенные ноги, низ живота с черным треугольником, вздымающийся вместе с ритмичными движениями бедер. Губы влажные, полуприкрытые от наслаждения, остекленевшие глаза. Чистое воплощение блаженства и покорности — ясно, что все это происходит не против ее воли.
И вот мужчина с возбужденным пенисом на ней, она радостно принимает его. Съемка ведется под различными ракурсами, никакого сомнения в достоверности происходящего не возникает. Движения пениса сильные и глубокие, без торопливости и грубости. Наслаждение Джоанны нарастает.
Ракурс съемки меняется — темный силуэт в углу комнаты становится хорошо различимым. Это обнаженный фон Хольден. Скрестив руки на груди, он спокойно ждет.
Потом камера возвращается к кровати. В правом уголке экрана мелькают цифры, таймер отмечает промежутки времени между введением пениса и оргазмами Джоанны.
4:12:04 — Джоанна испытывает первый оргазм.
6:00:03 — в середине верхней части экрана появляется энцефалограмма Джоанны.
Между 6:15:43 и 6:55:03 в ее мозгу происходят семь сильных колебаний.
В 6:57:23 в левом верхнем углу экрана появляется энцефалограмма ее партнера.
7:02:07 — колебания мозговых волн у мужчины обычные. У Джоанны за это время — три пика волн.
7:15:22 — деятельность мозга мужчины возрастает в три раза. Камера останавливается на лице Джоанны. Глаза закатились, видны только белки; рот открыт в беззвучном крике.
7:19:19 — мужчина испытывает полный оргазм.
7:22:20 — в кадре появляется фон Хольден. Он берет за руку мужчину и уводит его из комнаты. Крупным планом — лицо мужчины, выходящего из комнаты. Бесспорно, это тот, кто участвовал в половом акте.
Элтон Либаргер.
— Eindrucksvoll![21] — произнес Ганс Дабриц, когда зажегся свет и абстрактное полотно вернулось на свое место на стене.
— Мы собрались не для просмотра порнофильма, герр Дабриц, — резко одернул его Эрвин Шолл. — Его взгляд остановился на докторе Салеттле. — Он справится, доктор?
— Лучше бы еще немного подождать. Но он молодцом, сами видите.
При других обстоятельствах, в другом месте такая реплика вызвала бы взрыв смеха. Но только не здесь. Здесь не было зубоскалов. Только свидетели клинического исследования, на основании которого предстояло принять решение. Больше ничего.
— Доктор, я спрашиваю, готов ли он выполнить то, что от него требуется. Да или нет? — Шолл пронзил взглядом Салеттла.
— Да, он будет готов.
— И костыль ему не потребуется? — Голос Шолла хлестнул его, как плетью.
— Не потребуется.
— Danke[22], — презрительно уронил Шолл, встал и повернулся к Юте. — Больше мне нечего добавить.
С этими словами он вышел.
— Es ist spat, Uta[18], — резко произнес Конрад Пейпер.
— Мои извинения, герр Пейпер. Надеюсь, вы понимаете, что не в моих силах что-нибудь изменить, — сказала Юта Баур. — Уверена, что они будут здесь с минуты на минуту.
Она покосилась на доктора Салеттла, но тот никак не отреагировал.
Они с Салеттлом прилетели из Цюриха на самолете компании Либаргера раньше всех и приехали прямо сюда, чтобы" заняться последними приготовлениями перед прибытием гостей. По идее, все должно было начаться полчаса назад. Гости, собравшиеся в большом кабинете на пятом этаже галереи на Курфюрстендамм, были не из тех, кто привык ждать, в особенности так поздно вечером. Но и двое опаздывающих, а это и были устроители встречи, тоже были не из тех, чьим приглашением можно пренебречь.
Юта, как всегда в черном платье, встала и подошла к столику у стены, на котором стоял и большой серебряный кофейник с крепчайшим арабским кофе, прохладительные напитки и тарелки с бутербродами и сладостями. Угощение постоянно пополнялось двумя очаровательными девушками в туго облегающих джинсах и ковбойских сапожках.
— Займитесь кофе, пожалуйста. Он совсем остыл, — сказала Юта одной из девушек.
Та немедленно вышла через боковую дверь в примыкающую к кабинету маленькую кухоньку.
— Даю им пятнадцать минут, не больше. Я тоже занятой человек, разве это не понятно? — Ганс Дабриц щелкнул крышкой своих часов, положил на тарелку несколько бутербродов и отошел.
Юта налила себе минеральной воды и обвела взглядом нетерпеливых гостей. Имена присутствующих звучали как страница из «Кто есть кто» современной Германии. Она представила себе короткую справку, сопровождающую каждое имя.
Невысокий бородатый Ганс Дабриц, пятьдесят лет... Крупнейший владелец недвижимости и реальная политическая сила. Ему принадлежат огромные жилые комплексы в Киле, Гамбурге, Мюнхене и Дюссельдорфе, складские помещения и небоскребы в Берлине, Франкфурте, Эссене, Бремене, Штутгарте и Бонне, кварталы деловых центров в Бонне, Франкфурте. Берлине и Мюнхене. Дабриц входит в правление Франкфуртского немецкого банка, самого крупного в Германии. Предоставляет солидную финансовую поддержку ряду политических деятелей этих регионов и контролирует большинство из них. Часто шутят, что самый большой вес в нижней палате немецкого парламента — Бундестага — у самого маленького человека в Германии. В темных кулуарах немецкой политики Дабриц — главный из тех, кто дергает марионеток за ниточки. И почти всегда добивается своего.
Конрад Пейпер, тридцать восемь лет. (Два дня назад на борту яхты на Цюрихском озере вместе со своей женой Маргаритой он принимал участие в торжестве в честь Элтона Либаргера.) Президент и главный исполнительный директор «Гольц девелопмент труп» (ГДГ), второй по величине торговой компании Германии. С помощью Либаргера основал «Льюсен интернэшнл», холдинговую компанию ГДГ в Лондоне. ГДГ создала сеть из пятидесяти мелких и средних немецких компаний, ставших главными поставщиками «Льюсен интернэшнл». В период с 1981 по 1990 годы ГДГ через «Льюсен» интернэшнл" тайно поставляла Ираку материалы для производства биологического и химического оружия, баллистические снаряды и компоненты для ядерных устройств. И не так важно, что Ирак потерял большую часть этих вооружений во время пресловутой операции «штурм пустыни». Благодаря Пейперу ГДГ приобрела репутацию самого крупного оптового поставщика оружия мирового класса.
Маргарита Пейпер, двадцать девять лет, жена Конрада. Миниатюрная, обворожительная, она буквально помешана на работе. В двадцать лет — музыкальный аранжировщик, продюсер нескольких пластинок и менеджер трех ведущих рок-групп Германии. К двадцати пяти — единоличная владелица «Синдереллы», крупнейшей в Германии студии звукозаписи, двух официальных фирменных знаков и домов в Берлине, Лондоне и Лос-Анджелесе. В настоящее время — председатель правления, владелица и движущая сила АЭИ — Агентства Электризируюших Искусств, всемирной организации, объединяющей самых известных писателей, режиссеров, музыкантов, артистов. Говорили, что секрет ее успеха — это душа, вечно настроенная на «волну молодости». Критики отмечали ее поразительную способность владеть молодежной аудиторией, ей удавалось с невероятной ловкостью балансировать между творческой неповторимостью и прямым манипулированием публикой. Сама она говорила, что ею движет неукротимая любовь к людям и искусству.
Генерал-майор авиации Германии в отставке Маттиас Нолль. Шестьдесят два года. Респектабельный политический лоббист. Блестящий оратор. Один из лидеров национального движения за мир, постоянно выступающий с критикой поспешных, неоправданных поправок к конституции. Пользуется большим уважением у пожилых немцев, еще терзающихся позорными преступлениями Третьего Рейха.
Генрих Штайнер, сорок три года. Потрясатель основ номер один в профсоюзном движении новой Германии. Отец одиннадцати детей. Крупный, располагающий к себе мужчина. Чем-то похож на Леха Валенсу. Сверхдинамичный, пользующийся огромной популярностью политический организатор. Его поддерживают сотни тысяч борющихся за свои права сталелитейщиков и рабочих автомобильной промышленности в воссоединившихся немецких восточных областях. Провел восемь месяцев в тюрьме за руководство забастовкой трехсот водителей грузовиков, протестующих против аварийных магистралей. Через полмесяца после освобождения возглавил четырехчасовую забастовку пятисот потсдамских полицейских из-за месячной задержки жалованья.
Хильмар Грюнель, пятьдесят семь лет, исполнительный директор «ХГС-Байер», крупнейшего германского издательства журналов и газет. Бывший представитель Германии при ООН. Непримиримый консерватор, контролирующий содержание одиннадцати ведущих крайне правых изданий.
Рудольф Каэс, сорок восемь лет, работает в Институте экономических исследований в Гейдельберге, главный экономический советник в правительстве Коля. Представляет Германию в правлении нового Центрального банка Европейского сообщества. Твердый сторонник введения единой европейской валюты, прекрасно понимающий, что это еще больше повысит роль германской марки.
Гертруда Бирманн, (она тоже была в числе гостей на борту яхты в Цюрихе), тридцать девять лет. Одна воспитывает двоих детей. Ключевая фигура немецких «зеленых» — движения, набравшего силу в начале восьмидесятых, когда оно выступило с протестом против размещения американских «першингов» на территории Западной Германии. Умеет задеть самые чувствительные струны в душе среднего немца, бурно реагирующего на любые попытки союза Германии с западным милитаризмом.
Зазвонил телефон, стоявший около доктора Салеттла. Он снял трубку, молча выслушал и взглянул на Юту.
— Да, — коротко сказал он.
Через минуту дверь открылась, и вошел фон Хольден.
Он быстро обвел глазами кабинет, потом сделал шаг в сторону и остановился около двери.
— Hier sind sie[19], — сказала гостям Юта, бросив недвусмысленный взгляд на обслуживающих девушек, немедленно юркнувших в боковую дверь.
Минутой позже в комнату вошел интересный, изысканно одетый мужчина лет семидесяти пяти.
— Дортмунду пришлось задержаться в Бонне. Начнем без него, — сказал по-немецки Эрвин Шолл и сел рядом со Штайнером. Упомянутый им Густав Дортмунд был президентом Федерального банка Германии.
Фон Хольден закрыл дверь и подошел к столу. Он налил стакан минеральной воды, протянул его Шоллу и вернулся к двери.
Шолл был высок и худощав, с коротко подстриженными волосами и поразительно голубыми глазами на — сильно загорелом лице. Возраст и высокое положение не изменили, а только подчеркнули чеканные черты его лица — высокий лоб, аристократический нос и волевой подбородок. В Шолле чувствовалась старая армейская выправка, сразу же приковывающая к нему всеобщее внимание.
— Пожалуйста, начинайте, — негромко сказал он Юте.
Эрвин Шолл олицетворял собой пример чисто американской истории успеха: немецкий иммигрант без гроша в кармане, ставший хозяином могущественной издательской империи. Облачась в мантию филантропа, он основал всевозможные фонды и даже состоял в друзьях всех американских президентов — от Дуайта Эйзенхауэра до Билла Клинтона. Как и большинство присутствующих, Эрвин Шолл, благодаря своему богатству и влиянию, манипулировал сознанием масс, но предпочитал оставаться в тени.
— Bitte[20], — произнесла в интерком Юта. В комнате сразу потемнело, а стена с абстрактной росписью раздвинулась, открыв плоский, восемь на двадцать футов телевизионный экран.
Появилось идеально четкое изображение. Сначала — крупным планом — футбольный мяч. Потом в кадре возникла нога, ударившая по нему, и ухоженная зеленая лужайка перед домом в «Анлегеплатц». Племянники Элтона Либаргера, Эрик и Эдвард, шутливо перебрасывались мячом. Затем на экране появился сам Элтон. Вместе с Джоанной он с улыбкой наблюдал за племянниками. Вдруг один из них послал мяч Либаргеру, тот сильно отбил его, посмотрел на Джоанну и гордо улыбнулся. Джоанна восхищенно улыбнулась ему в ответ.
Следующий кадр — Либаргер в своей роскошной библиотеке. Удобно устроившись перед горящим камином, в свитере по-домашнему, он подробно объяснял кому-то за кадром роль Парижа и Бонна в создании нового Европейского экономического сообщества. Он убедительно доказывал, что позиция «взгляда со стороны» и «морального превосходства», занятого Великобританией, только ставит ее в невыгодное положение. Продолжение этой линии не принесет ничего хорошего ни самой Великобритании, ни всему Европейскому сообществу, утверждал Либаргер. С его точки зрения, взаимодействие Бонн — Лондон — вот та сила, в которой нуждается Европа. Он закончил шуткой, которая шуткой была лишь наполовину:
— Конечно, я имею в виду взаимодействие Берлин — Лондон. Как известно, мудрые законодатели, сорок лет отказывавшиеся перевести назад часы германской общности, собираются сдержать давнее обещание и вернуть Германии столицу к двухтысячному году. Тем самым они вернут Германии сердце.
Либаргер исчез, и на экране, почти целиком его занимая, появился непонятный огромный предмет, стоящий вертикально. Вот он повернулся, качнулся и устремился вперед. Зрители поняли, что это возбужденный пенис.
Изменился ракурс съемки. Темный силуэт другого мужчины, наблюдающего за происходящим. Потом — обнаженная Джоанна, привязанная мягкими бархатными лентами за руки и за ноги к широкой кровати. Крупным планом: тяжелые груди, разведенные ноги, низ живота с черным треугольником, вздымающийся вместе с ритмичными движениями бедер. Губы влажные, полуприкрытые от наслаждения, остекленевшие глаза. Чистое воплощение блаженства и покорности — ясно, что все это происходит не против ее воли.
И вот мужчина с возбужденным пенисом на ней, она радостно принимает его. Съемка ведется под различными ракурсами, никакого сомнения в достоверности происходящего не возникает. Движения пениса сильные и глубокие, без торопливости и грубости. Наслаждение Джоанны нарастает.
Ракурс съемки меняется — темный силуэт в углу комнаты становится хорошо различимым. Это обнаженный фон Хольден. Скрестив руки на груди, он спокойно ждет.
Потом камера возвращается к кровати. В правом уголке экрана мелькают цифры, таймер отмечает промежутки времени между введением пениса и оргазмами Джоанны.
4:12:04 — Джоанна испытывает первый оргазм.
6:00:03 — в середине верхней части экрана появляется энцефалограмма Джоанны.
Между 6:15:43 и 6:55:03 в ее мозгу происходят семь сильных колебаний.
В 6:57:23 в левом верхнем углу экрана появляется энцефалограмма ее партнера.
7:02:07 — колебания мозговых волн у мужчины обычные. У Джоанны за это время — три пика волн.
7:15:22 — деятельность мозга мужчины возрастает в три раза. Камера останавливается на лице Джоанны. Глаза закатились, видны только белки; рот открыт в беззвучном крике.
7:19:19 — мужчина испытывает полный оргазм.
7:22:20 — в кадре появляется фон Хольден. Он берет за руку мужчину и уводит его из комнаты. Крупным планом — лицо мужчины, выходящего из комнаты. Бесспорно, это тот, кто участвовал в половом акте.
Элтон Либаргер.
— Eindrucksvoll![21] — произнес Ганс Дабриц, когда зажегся свет и абстрактное полотно вернулось на свое место на стене.
— Мы собрались не для просмотра порнофильма, герр Дабриц, — резко одернул его Эрвин Шолл. — Его взгляд остановился на докторе Салеттле. — Он справится, доктор?
— Лучше бы еще немного подождать. Но он молодцом, сами видите.
При других обстоятельствах, в другом месте такая реплика вызвала бы взрыв смеха. Но только не здесь. Здесь не было зубоскалов. Только свидетели клинического исследования, на основании которого предстояло принять решение. Больше ничего.
— Доктор, я спрашиваю, готов ли он выполнить то, что от него требуется. Да или нет? — Шолл пронзил взглядом Салеттла.
— Да, он будет готов.
— И костыль ему не потребуется? — Голос Шолла хлестнул его, как плетью.
— Не потребуется.
— Danke[22], — презрительно уронил Шолл, встал и повернулся к Юте. — Больше мне нечего добавить.
С этими словами он вышел.
Глава 72
Шолл пешком спустился на первый этаж вместе с фон Хольденом. У выхода фон Хольден распахнул перед ним дверь, и они вышли. Ночь была холодной.
Шофер в униформе открыл дверцу темного «мерседеса». Шолл забрался внутрь первым, за ним сел фон Хольден. — На Савиньи-платц, — скомандовал Шолл. — Помедленнее, — добавил он, когда лимузин развернулся и поехал вдоль переполненных баров и ресторанов.
Шолл наклонился вперед, пристально всматриваясь в лица прохожих, в то, как они на ходу болтают друг с другом, изучая их жесты, походку. Казалось, он видит все это впервые.
— Сверните на Кант-штрассе.
Лимузин плавно повернул к кварталу ярко освещенных ночных клубов и шумных кафе.
— Остановитесь, пожалуйста.
Хотя Шолл говорил вежливо, его короткие отрывистые фразы напоминали строевые команды.
Проехав полквартала, шофер наконец увидел подходящее место для парковки. Шолл, сцепив руки под подбородком, молча наблюдал за мельтешением молодых берлинцев в неоновом свете шумного мира поп-искусства. Из-за темных стекол машины он казался инопланетянином, с удивлением наблюдающим за развлечениями чуждого мира, но тщательно сохраняющим дистанцию, чтобы не соприкасаться с ним.
Фон Хольден догадывался, что Шолла что-то тревожит. Он заметил это еще в аэропорту Тегел и когда вез его в галерею. Он ожидал выговора, но Шолл промолчал, и фон Хольден подумал, что гроза миновала.
Проникнуть в мысли Шолла было невозможно. Они были прочно спрятаны под маской неизменного высокомерия — может быть, именно поэтому он и сумел так много добиться в жизни. Его сотрудникам было не в новинку работать по восемнадцать часов в день и при этом выслушивать бесконечные упреки, что сделано мало, а потом вдруг неожиданно он кого-то вознаграждал дорогостоящим заграничным вояжем. Случалось, когда деловые переговоры заходили в тупик, он вдруг исчезал, отправлялся развеяться — в театр, в кино. А когда возвращался, рассчитывал, что все проблемы улажены. Обычно так и было — сотрудники прекрасно понимали, что иначе он их всех уволит и наймет новых. Конечно, это обошлось бы дорого, но Шолл мог позволить себе такой расход.
Для него это было не просто способ добиться своей цели, но и очередная возможность проявить власть, самоутвердиться. Шолл делал это с неизменным наслаждением. Фон Хольден уже восемь лет был Leiter der Sicherheit — руководителем службы безопасности европейских инвестиций Шолла — два издательства в Испании, четыре телевизионные станции — три в Германии, одна во Франции, и ГДГ, «Гольц девелопмент груп» в Дюссельдорфе, президентом которой был Конрад Пейпер. Фон Хольден сам подбирал сотрудников службы безопасности и занимался их подготовкой. Его обязанности, однако, этим не исчерпывались. У Шолла были и другие инвестиции, более сомнительные, и их охрана в той же степени ложилась на плечи фон Хольдена.
Ситуация в Цюрихе, к примеру. Чтобы соблазнить Джоанну, нужна была хитрость и деликатность. Салеттл считал, что Либаргер идет на поправку — эмоционально, психически и физически. Но его тревожила проверка его репродуктивной способности. Она могла окончиться крахом, если он будет чувствовать себя скованно с незнакомой женщиной.
Свободней всего он чувствовал себя с Джоанной, которая ухаживала за ним все время, включая Швейцарию. Он доверял ей, ему были знакомы ее прикосновения, даже ее запах. Правда, он не испытывал к ней полового влечения, сексуально был глух к ней. Поэтому в эксперименте следовало прибегнуть к сильному половому стимулятору. Возбужденный и отключившийся, Либаргер инстинктивно почувствует знакомое и расслабится.
Поэтому выбор и пал на Джоанну. Оторванная от дома, не особенно привлекательная, эмоционально она была готова к обольщению. К обольщению, единственная цель которого подготовить ее к соитию с Либаргером. Салеттл поделился своими соображениями с Шоллом, а тот обратился к своему Leiter der Sicherheit. Личное участие фон Хольдена не только гарантировало безопасность Либаргера, но и укрепляло положение фон Хольдена в Организации.
Электронные часы на доме напротив показывали 22.55. Они уже тридцать минут стояли на Кант-штрассе, а Шолл все еще молчал, сосредоточенно разглядывая молодежь, заполонившую улицу.
— Толпа, — прошептал он. — Толпа...
Фон Хольден не понял, обращается к нему Шолл или нет.
— Прошу прошения, сэр, я не расслышал?..
Шолл повернулся, его глаза остановились на лице фон Хольдена.
— Герр Овен мертв. Что произошло?
Вот оно. Фон Хольден не ошибался. Шолл был встревожен провалом Бернарда Овена в Париже, но только сейчас счел нужным высказать свое недовольство.
Шофер в униформе открыл дверцу темного «мерседеса». Шолл забрался внутрь первым, за ним сел фон Хольден. — На Савиньи-платц, — скомандовал Шолл. — Помедленнее, — добавил он, когда лимузин развернулся и поехал вдоль переполненных баров и ресторанов.
Шолл наклонился вперед, пристально всматриваясь в лица прохожих, в то, как они на ходу болтают друг с другом, изучая их жесты, походку. Казалось, он видит все это впервые.
— Сверните на Кант-штрассе.
Лимузин плавно повернул к кварталу ярко освещенных ночных клубов и шумных кафе.
— Остановитесь, пожалуйста.
Хотя Шолл говорил вежливо, его короткие отрывистые фразы напоминали строевые команды.
Проехав полквартала, шофер наконец увидел подходящее место для парковки. Шолл, сцепив руки под подбородком, молча наблюдал за мельтешением молодых берлинцев в неоновом свете шумного мира поп-искусства. Из-за темных стекол машины он казался инопланетянином, с удивлением наблюдающим за развлечениями чуждого мира, но тщательно сохраняющим дистанцию, чтобы не соприкасаться с ним.
Фон Хольден догадывался, что Шолла что-то тревожит. Он заметил это еще в аэропорту Тегел и когда вез его в галерею. Он ожидал выговора, но Шолл промолчал, и фон Хольден подумал, что гроза миновала.
Проникнуть в мысли Шолла было невозможно. Они были прочно спрятаны под маской неизменного высокомерия — может быть, именно поэтому он и сумел так много добиться в жизни. Его сотрудникам было не в новинку работать по восемнадцать часов в день и при этом выслушивать бесконечные упреки, что сделано мало, а потом вдруг неожиданно он кого-то вознаграждал дорогостоящим заграничным вояжем. Случалось, когда деловые переговоры заходили в тупик, он вдруг исчезал, отправлялся развеяться — в театр, в кино. А когда возвращался, рассчитывал, что все проблемы улажены. Обычно так и было — сотрудники прекрасно понимали, что иначе он их всех уволит и наймет новых. Конечно, это обошлось бы дорого, но Шолл мог позволить себе такой расход.
Для него это было не просто способ добиться своей цели, но и очередная возможность проявить власть, самоутвердиться. Шолл делал это с неизменным наслаждением. Фон Хольден уже восемь лет был Leiter der Sicherheit — руководителем службы безопасности европейских инвестиций Шолла — два издательства в Испании, четыре телевизионные станции — три в Германии, одна во Франции, и ГДГ, «Гольц девелопмент груп» в Дюссельдорфе, президентом которой был Конрад Пейпер. Фон Хольден сам подбирал сотрудников службы безопасности и занимался их подготовкой. Его обязанности, однако, этим не исчерпывались. У Шолла были и другие инвестиции, более сомнительные, и их охрана в той же степени ложилась на плечи фон Хольдена.
Ситуация в Цюрихе, к примеру. Чтобы соблазнить Джоанну, нужна была хитрость и деликатность. Салеттл считал, что Либаргер идет на поправку — эмоционально, психически и физически. Но его тревожила проверка его репродуктивной способности. Она могла окончиться крахом, если он будет чувствовать себя скованно с незнакомой женщиной.
Свободней всего он чувствовал себя с Джоанной, которая ухаживала за ним все время, включая Швейцарию. Он доверял ей, ему были знакомы ее прикосновения, даже ее запах. Правда, он не испытывал к ней полового влечения, сексуально был глух к ней. Поэтому в эксперименте следовало прибегнуть к сильному половому стимулятору. Возбужденный и отключившийся, Либаргер инстинктивно почувствует знакомое и расслабится.
Поэтому выбор и пал на Джоанну. Оторванная от дома, не особенно привлекательная, эмоционально она была готова к обольщению. К обольщению, единственная цель которого подготовить ее к соитию с Либаргером. Салеттл поделился своими соображениями с Шоллом, а тот обратился к своему Leiter der Sicherheit. Личное участие фон Хольдена не только гарантировало безопасность Либаргера, но и укрепляло положение фон Хольдена в Организации.
Электронные часы на доме напротив показывали 22.55. Они уже тридцать минут стояли на Кант-штрассе, а Шолл все еще молчал, сосредоточенно разглядывая молодежь, заполонившую улицу.
— Толпа, — прошептал он. — Толпа...
Фон Хольден не понял, обращается к нему Шолл или нет.
— Прошу прошения, сэр, я не расслышал?..
Шолл повернулся, его глаза остановились на лице фон Хольдена.
— Герр Овен мертв. Что произошло?
Вот оно. Фон Хольден не ошибался. Шолл был встревожен провалом Бернарда Овена в Париже, но только сейчас счел нужным высказать свое недовольство.