Фолсом Алан. Послезавтра

   — Ну, Манфред, — мягко произнес Маквей. Но его мягкий тон был обманчив.
   Реммер затравленно взглянул на него.
   — Это нечестно, Манфред, я знаю... — тихо продолжил Маквей. — Но все равно я спрашиваю тебя: что происходит?
   — Маквей, я не могу...
   — Можешь, Манфред.
   Реммер обвел взглядом комнату.
   — Weltanschauung^[36], — прошептал он. — Гитлеровский взгляд на жизнь. Жизнь — вечная борьба, в которой выживают только сильные и в которой правят самые сильные. Он утверждал, что в древности немцы были самым могучим народом. И они должны снова править миром. Но сила немцев ослабла, потому что арийская раса смешалась с другими. Гитлер говорил, что смешение крови — причина гибели старых цивилизаций. Поэтому Германия проиграла Первую мировую войну — немцы как нация утратили чистоту крови. Он утверждал, что арийцы — высшая раса на земле и что в дальнейшем они займут подобающее им господствующее положение. Но только после того, как будет установлен строгий контроль за воспроизведением чистой расы.
   Разговор в номере походил на представление в театре, трое зрителей — в зале, а на сцене — одинокий, обособившийся ото всех Реммер. Он стоял, расправив плечи, пот катился по его лбу, и он уже говорил не тихим голосом, его голос гремел, словно он декламировал заученный текст. Вернее, когда-то давно заученный, а потом сознательно погребенный в памяти.
   — Когда нацистское движение только зародилось, на планете был восемьдесят один миллион немцев. Гитлер хотел, чтобы через сто лет немцев стало двести пятьдесят миллионов, а может, даже и больше. Для этого Германии необходимо Lebensraum — жизненное пространство, достаточное для огромного национального государства в его естественных границах. Но земля, проповедовал Гитлер, принадлежит только тем, кто заслужил право владеть ею. Поэтому новому Рейху предстоит повторить путь, проделанный когда-то тевтонскими рыцарями. Немецкий плуг вспашет немецкую землю, добытую немецким мечом, и на ней поднимется хлеб для немецких желудков.
   — Поэтому немцы должны раздаться в длину и ширину и для этого смести с лица земли шесть миллионов евреев, чтоб не путались под ногами? — Усталый голос Маквея напоминал голос старого деревенского адвоката, пропустившего какие-то объяснения и пытающегося разобраться, что к чему. Он видел, что Реммер несется вперед, закусив удила, и его не остановить, пока, защищаясь, он не выложит все до конца. Защищаясь от чужой вины.
   — Нужно вспомнить, что тогда было. Версальский мир после сокрушительного разгрома в Первой мировой войне лишил нас национального достоинства. В стране царила страшная инфляция, массовая безработица. Мог ли народ отвергнуть человека, сулившего немцам вернуть национальную гордость и процветание! Он словно загипнотизировал всех — мы не раздумывая ринулись в омут его обещаний. Посмотрите старые фильмы, фотографии тех лет. Посмотрите на лица людей! Как обожали они своего фюрера! Они ловили каждое его слово, напрочь забыв, что перед ними малообразованный безумец...
   Реммер умолк и как-то разом сник, словно вдруг забыл, о чем говорил, потерял ход мысли.
   — Почему? — прошептал Маквей, как театральный суфлер. — Похоже, у нас урок истории, Манфред. Скажи правду. Почему вы впитали будто с молоком матери речи Гитлера? Как вы могли потерять голову и поверить бреду малообразованного безумца? Нельзя валить все на одного человека!
   Глаза Реммера затравленно бегали, он зашел в своих высказываниях слишком далеко.
   — Нацизм — это нечто большее, чем просто Гитлер, Манфред. — Маквей уже не был похож на деревенского старичка адвоката, его голос как бы проникал в подсознание Реммера, проникал все глубже, пробуждая новые образы. — Нацизм — это не только Гитлер, не только он...
   Реммер молча смотрел в пол. Когда он снова поднял голову, в его глазах стоял ужас.
   — Мы верили мифам... — пробормотал он. — Примитивные, они находили отклик в наших душах, они жили там в ожидании мистического вождя, чтобы снова пробудиться к новой жизни... Этим вождем стал Гитлер — и немцы по-прежнему готовы пойти за ним... Это уже было, Маквей, вспомни древнюю Пруссию и вспомни историю... Тевтонские рыцари, скачущие в тумане, в доспехах, с тяжелыми мечами в высоко поднятых руках в железных перчатках. Тяжелые удары копыт сотрясают землю. Завоеватели, сметающие все со своего пути... Правители. Воины. Наша земля. Наша судьба. Мы действительно выше всех. Раса господ. Чистокровные арийцы. Белокурые волосы, голубые глаза. — Реммер в упор смотрел на Маквея.
   Наконец он замолчал, отвернулся, вытряхнул сигарету из пачки, перешел на другой конец комнаты и сел на диван — один. Протянул руку, пододвинул к себе пепельницу и уставился в пол. Он не затягивался, и сигарета впустую тлела в его пальцах, покрытых желтыми пятнами никотина. Дым тоненькой струйкой поднимался к потолку.

Глава 103

   В сумрачной, предрассветной тишине Осборн лежал без сна, прислушиваясь к тяжелому дыханию Нобла с соседней кровати. Маквей и Реммер спали в другой комнате. Они легли в половине четвертого. Было уже без четверти шесть, а он так и не смог уснуть.
   Все легли страшно расстроенные. Как пробить защитную броню вокруг Шолла? Разозленный Маквей задел за живое Реммера, бесцеремонно залез туда, куда посторонним вход запрещен... И получил тевтонских рыцарей, скачущих сквозь туман. Высокомерие. Безумная идея — провозгласить себя расой господ и раздавить всех на своем пути, чтобы утвердить свое превосходство. Все сказанное подходило к Шоллу, втайне манипулирующего убийцами и одновременно разыгрывающего доброго дядюшку при королях и президентах... С этим безумием им придется столкнуться, когда они встретятся с ним лицом к лицу. Но до этой встречи еще далеко.
   Другое дело — Либаргер. Осборн был уверен, что он — центральная фигура во всем происходящем. Но как разузнать о его прошлом, как получить новые сведения, кроме тех скудных фактов, которыми их снабдила федеральная полиция? В списке приглашенных во дворец Шарлоттенбурга значится фамилия доктора Салеттла. Где он сейчас? Когда приедет? Откуда? Из Австрии, Германии или Швейцарии...
   Осборн почувствовал, что за этого человека можно уцепиться, но как?

* * *

   Когда Осборн вошел в комнату Маквея, тот уже встал и делал какие-то пометки в своем блокноте.
   — Мы приняли за истину, что у Либаргера нет родственников? — с ходу спросил Осборн. — Так?
   Маквей внимательно посмотрел на него.
   — Что вы хотите этим сказать?
   — Допустим, я австрийский врач, приехавший в Кармел, Калифорнию, к тяжелобольному пациенту. В течение семи месяцев я вкладываю весь свой опыт, чтобы восстановить его здоровье. Отношения наши становятся очень доверительными. Если у больного есть жена, брат, сын...
   — ...он захотел бы, чтобы их известили, что с ним и где он находится, — договорил за него Маквей.
   — Вот именно. Либаргер перенес инсульт. У него затруднена речь, ему трудно писать... Естественно, он просит доктора связаться с его родными. Что доктор и делает. Пусть не письмо — один телефонный звонок в две-три недели...
   Реммер тоже проснулся и сидел в кровати, слушая их разговор.
   — ...а были ли подобные звонки, можно выяснить через регистрационные книги телефонной компании.

* * *

   Уже через час они получили факс от агента ФБР в Лос-Анджелесе Фреда Хенли.
   Строка за строкой перечислялись все телефонные разговоры доктора Салеттла из больницы «Пало Колорадо» в Кармеле, Калифорния. Всего — семьсот тридцать два звонка. Хенли обвел красными кружками пятнадцать номеров — телефоны офисов Эрвина Шолла, разбросанных по всему миру. Большая часть остальных — местные, но были номера и австрийские, и швейцарские. Зафиксировано двадцать пять разговоров с кодом 49, то есть с Германией. Код 30 — Берлин.
   Маквей отложил листки и посмотрел на Осборна.
   — Вы молодчина, доктор. — Потом повернулся к Реммеру. — Это твой город. Что будем делать?
   — То же, что и ребята из Лос-Анджелеса. Листать телефонный справочник.

* * *

   7.45
   — Каролина Хеннигер... — задумчиво произнес Маквей, когда «мерседес» Реммера притормозил перед дорогим антикварным магазином на Кант-штрассе. — Мы, собственно, не знаем, существуют ли у нее какие-то отношения с Либаргером. Она может быть знакомой Салеттла, его другом, даже любовницей...
   — Вот и выясним! — Осборн вышел из машины и хлопнул дверцей. План разрабатывал он сам, и Маквей его одобрил. Он — американский врач и по просьбе коллеги из Калифорнии пытается разыскать доктора Салеттла. Реммер назовется его немецким другом и переводчиком, на случай, если Каролина Хеннигер не говорит по-английски.
   Маквей и Нобл, оставаясь в машине, наблюдали за тем, как они вошли в дом. Напротив «мерседеса» Реммера на другой стороне улицы стоял светло-зеленый «БМВ», в котором сидели два немецких детектива.
   Только что они обнаружили, что имя Каролины Хеннигер фигурирует и в списке приглашенных в Шарлоттенбургский дворец, и в списке абонентов доктора Салеттла. Маквей позвонил в Лос-Анджелес своему старому другу, кардиналу Чарли О'Коннелу. Насколько было известно, Шолл — примерный католик, жертвующий солидные суммы католическим благотворительным организациям. Кардинал наверняка хорошо его знал. В области религии у Шолла нет никаких преимуществ перед единоверцами. Просьба кардинала выполняется без промедления и без вопросов.
   Маквей объяснил кардиналу, что находится в Берлине, куда по удачному стечению обстоятельств приехал и Эрвин Шолл, с которым ему совершенно необходимо увидеться. О'Коннел, не спросив его даже зачем, пообещал сразу же перезвонить; как только договорится с Шоллом о встрече.
   — Не забывайте, — предупредил Реммер, когда они с Осборном поднимались по узкой лестнице в квартиру над антикварным магазином, — Каролина Хеннигер не совершала никакого преступления и не обязана отвечать на наши вопросы. Если она откажется разговаривать с нами, извинимся и уйдем.
   Осборну не приходило в голову, что есть какие-то ограничения в их деятельности. Он разучился мыслить обычными человеческими мерками, отвык от нормального мира, где люди имеют право не отвечать на вопросы, если не пожелают.
   Первая и вторая квартиры были расположены на лестничной площадке последнего этажа, третья квартира, в которой жила Каролина Хеннигер, — в конце длинного коридора.
   Осборн первым подошел к двери. Взглянув на Реммера, он постучал. Несколько секунд стояла тишина, потом послышались шаги, звякнула щеколда, и дверь приоткрылась на длину цепочки. Из-за двери на них смотрела привлекательная женщина лет тридцати пяти в строгом деловом костюме с коротко подстриженными волосами цвета «перец с солью».
   — Каролина Хеннигер? — вежливо спросил Осборн.
   Она посмотрела на него, потом перевела взгляд на Реммера.
   — Да, это я.
   — Вы говорите по-английски?
   — Да. — Она снова посмотрела на Реммера. — Кто вы? Что вам нужно?
   — Я врач, доктор Осборн из США. Я хотел бы встретиться с вашим знакомым, доктором Салеттлом.
   Женщина внезапно побледнела.
   — Извините, вы ошиблись, — сказала она. — У меня нет такого знакомого. До свидания.
   Каролина Хеннигер захлопнула дверь. Осборн и Реммер услышали, как она с кем-то заговорила. Звякнула цепочка.
   Осборн снова постучал и громко сказал:
   — Пожалуйста, не уходите, нам нужна ваша помощь!
   Они услышали, что она с кем-то говорит, потом — отдаленный звук закрываемой двери.
   — Она уходит через черный ход! — Осборн рванулся к лестнице.
   Реммер схватил его за плечо.
   — Доктор, я вас предупреждал. Она имеет на это право, тут уж ничего не поделаешь.
   — Нет! — оттолкнул его руку Осборн.

* * *

   Маквей и Нобл рассуждали о возможной роли доктора Салеттла в истории с безголовыми телами, когда увидели выбежавшего из подъезда Осборна.
   Он махнул им рукой и исчез за углом.
   Он подбежал к бежевому «фольксвагену», в котором уже сидели Каролина Хеннигер и мальчик-подросток.
   — Подождите! — крикнул Осборн.
   Каролина Хеннигер хлопнула дверцей и включила двигатель.
   — Пожалуйста, мне нужно поговорить с вами!..
   Скрипнув покрышками, машина сорвалась с места.
   Осборн бежал позади, выкрикивая на ходу:
   — Пожалуйста, подождите!.. Я не причиню вам никакого вреда!..
   Маквей и Нобл едва успели отскочить, когда бежевый «фольксваген» вывернул из-за угла.

* * *

   — Не вышло, ничего не поделаешь, бывает и такое, — сказал Маквей, когда они садились в «мерседес» Реммера.
   Осборн посмотрел в зеркальце. Реммер был сердит на него.
   — Вы же видели, как она побледнела, когда я упомянул имя Салеттла! Клянусь, она его знает! И Либаргера тоже, пари готов держать.
   — Может, вы и правы, доктор, — спокойно произнес Маквей, — но она — не Альберт Мерримэн, и нельзя пытаться ее убить, чтобы заставить отвечать на наши вопросы.

Глава 104

   Яркий солнечный свет лился в иллюминаторы шестнадцатиместного самолета корпорации, пробившего плотный слой облаков. Предстоял полуторачасовой полет на северо-восток, в Берлин.
   Джоанна, сидевшая в глубине салона, прикрыла глаза и расслабилась. Швейцария — прекрасная страна — осталась позади. Завтра в это же время в аэропорту Тегел она будет ждать рейса на Лос-Анджелес.
   Напротив, через проход от нее, в кресле мирно дремал Элтон Либаргер. Его, может быть, и тревожили предстоящие события, но он не показывал виду. Доктор Салеттл выглядел бледным и усталым, он сидел в крутящемся кресле лицом к нему и что-то строчил в записной книжке с черным кожаным переплетом. Он посматривал на Юту Баур, срочно прилетевшую из Милана, чтобы прибыть в Берлин одновременно с ними. Позади нее племянники Либаргера Эрик и Эдвард были поглощены увлекательной шахматной партией.
   Присутствие Салеттла, как всегда, действовало на Джоанну угнетающе. Она усилием воли заставила себя думать о Келсо, маленьком сенбернаре, которого подарил ей фон Хольден. Перед отъездом она сама накормила щенка, выгуляла его и расцеловала. Завтра собаку прямым рейсом отправят из Цюриха в Лос-Анджелес и продержат там несколько часов до ее возвращения из Берлина. Потом они поедут в Альбукерк и через три часа уже будут дома, в Таосе.
   После того как Либаргер заставил ее посмотреть видеозапись, первой мыслью Джоанны было обратиться к адвокату. Но, обдумав возможные последствия этого шага, она засомневалась. Мистеру Либаргеру любое разбирательство причинило бы непоправимый вред. А Джоанне слишком дорого было его благополучие, она не могла так поступить с ним, к тому же он виноват не больше, чем она сама. Но вспоминать обо всем этом было ужасно. Ей хотелось одного — поскорее покинуть Швейцарию и забыть, забыть все. Но появился фон Хольден со щенком на руках и с мольбой о прошении в глазах... На прощание он оставил ей чек на безумную сумму. Корпорация приносит свои извинения... Чего ж ей еще желать?
   Правильно ли она поступила, приняв чек? Зря она предупредила Элли Барс, старшую сестру «Ранчо-де-Пиньон», что она приступит к работе сразу же, как только вернется. С такой-то прорвой денег! Зачем ей работать? Господи, полмиллиона долларов! Теперь ее главная забота — найти хорошего поверенного, чтобы вложить деньги в выгодное и прибыльное дело, и можно ни о чем не беспокоиться. Конечно, пару новых платьев она себе купит, но не больше. Правильно вложить деньги — это самое умное решение, что можно сделать.
   Мигнула красная лампочка телефона, стоявшего возле нее. Джоанна с недоумением посмотрела на аппарат.
   — Вам звонят, — сказал сидевший позади Эрик.
   — Спасибо. — Она сняла трубку.
   — Доброе утро. Как дела? — послышался в трубке бодрый, приветливый голос фон Хольдена.
   — Отлично, Паскаль, — улыбнулась Джоанна.
   — Как себя чувствует мистер Либаргер?
   — Хорошо. Сейчас он вздремнул.
   — Замечательно. Вы приземляетесь через час. Я отправил в аэропорт машину.
   — А ты не приедешь встречать нас?
   — Джоанна, я услышал разочарование в твоем голосе, мне это льстит, но, к сожалению, мы увидимся только в конце дня. У меня сегодня очень много работы. Но я должен быть уверен, что все будет в порядке.
   Джоанна снова улыбнулась.
   — Не волнуйся. Все будет отлично.

* * *

   Фон Хольден сунул телефон сотовой связи в модуль рядом с переключателем скоростей «БМВ». Неожиданно, когда он свернул на Фридрих-штрассе, почтовый фургон выскочил прямо перед «БМВ», и фон Хольдену пришлось резко притормозить, чтобы избежать столкновения.
   Он сбросил скорость и, держа руль одной рукой, протянул вторую назад и бережно провел ею по небольшому пластиковому контейнеру, лежавшему на заднем сиденье. Контейнер был на месте, к его радости он не упал во время резкого торможения и не разбился. Большие красные неоновые часы в витрине ювелирного магазина показывали 10.39.
   В последние часы события разворачивались стремительно и драматически. Но сначала была удача. С помощью коротковолнового передатчика из здания напротив берлинский сектор засек две «чистых» линии в номере отеля «Падас». Звонки в номер и из номера записывались и пересылались в дом на Софи-Шарлоттен-штрассе, где сразу же делалась расшифровка, которая передавалась фон Хольдену. Оборудование установили только около одиннадцати ночи, но и того, что им удалось получить, оказалось достаточным, чтобы фон Хольден потребовал немедленной встречи с Шоллом.
   Миновав отель «Метрополь», фон Хольден пересек Унтер-ден-Линден и резко затормозил перед «Гранд-отелем Берлин». Он взял пластиковый контейнер и пошел к лифту.
   Секретарь сразу же провел его в кабинет Шолла. Когда фон Хольден вошел, тот разговаривал по телефону. Напротив за столом сидел человек, которого фон Хольден терпеть не мог, американский адвокат Шолла X. Луис Гёц.
   — Мистер Гёц.
   — Фон Хольден.
   Пятидесятилетний Гёц, слишком вылощенный и слишком раскованный, выглядел так, будто полдня проводил перед зеркалом. Отполированные ногти, роскошный загар, костюм в тонкую голубую полоску от Армани, темные, тщательно уложенные волосы с легкой сединой на висках. Словом, мистер Гёц выглядел так, точно собрался на теннисный матч в Палм-Спрингс или на похороны в Палм-Бич. Ходили слухи, что Гёц связан с преступным миром. Но одно фон Хольден знал наверняка: сейчас Гёц — ключевая фигура в очень важной сделке Шолла — покупке крупного агентства в Голливуде. Когда агентство возглавит Маргарита Пейпер, Организация получит огромную возможность влиять на события посредством киноиндустрии.
   Фон Хольден подождал, пока Шолл повесит трубку, потом поставил перед ним кейс и открыл его. Внутри был маленький магнитофон и кассеты с записями, сделанными берлинским сектором.
   — Они получили полный список приглашенных и подробные досье на каждого. Они затребовали все данные о прошлом мистера Либаргера. Они знают о Салеттле. Более того, Маквей разговаривал сегодня с кардиналом О'Коннелом из Лос-Анджелеса и попросил его устроить ему встречу с вами в Шарлоттенбургском дворце примерно за час до начала приема.
   Не обращая внимания на его слова, Шолл взял отпечатанные расшифровки и быстро прочитал их. Потом надел наушники и начал прослушивать записи, время от времени останавливая запись и повторяя отдельные фрагменты. Наконец он снял наушники и выключил магнитофон.
   — Как видишь, Паскаль, все их действия точно совпадают с моим прогнозом. Используя все возможные источники, они собирают обо мне информацию. Потом они попытаются встретиться со мной. То, что они наводят справки о Либаргере и докторе Салеттле, еще ни о чем не говорит. Они ищут уязвимое место в моих действиях. Но это не помешает нам действовать по плану.
   Гёц отложил листки с расшифровкой. Ему определенно не нравилось то, что он прочитал, и то, что услышал.
   — Эрвин, надеюсь, вы не собираетесь шлепнуть этих полицейских и доктора.
   — Собираюсь, мистер Гёц. А в чем проблема?
   — Проблема? Бога ради, Эрвин, вы играете с огнем. В Бад-Годесберге лежит полный список приглашенных в Шарлоттенбургский дворец. Если с этими ребятами что-нибудь случится, федеральная полиция сядет вам на голову. Они не успокоятся, пока не перетрясут всех, на кой черт вам это? Хотите, чтобы они совали, свои носы в каждую задницу?
   Фон Хольден поморщился. До чего грубы эти американцы!
   — Мистер Гёц, — спокойно произнес Шолл, — объясните, при чем тут федеральная полиция? Что ей надо в Шарлоттенбурге? И что они потом напишут в своих рапортах? Подумаешь чудо! Пожилой господин, уже стоявший одной ногой в могиле, выздоровел и собрал своих друзей и коллег, чтобы отпраздновать это событие и произнести речь перед сотней добропорядочных немцев. Не забывайте, Германия — свободная страна, мистер Гёц.
   — Все так, если не принимать в расчет что-то подозревающих трех копов и доктора. Плохо верится, что полицейские плюнут на это совпадение.
   — Мистер Гёц, мы с вами находимся в крупнейшем европейском городе, в котором масса амбициозных и недальновидных людей. Уверяю вас, еще до конца следующего дня детектив Маквей и его коллеги обнаружат, что находятся в весьма сложном и неприятном положении. Оно никак не будет связано с Организацией. Просто когда власти попробуют разобраться в происходящем, они будут просто потрясены тем, что выяснят. Почтенные, с незапятнанным прошлым граждане вели двойную жизнь, полную темных тайн, тщательно охраняемых даже от сослуживцев и родных. Во всяком случае, станет очевидно, что такие люди могут ткнуть в меня лично и еще в сотню добропорядочных немецких граждан обвиняющий перст только с целью шантажа и вымогательства. Разве я не прав, Паскаль?
   Фон Хольден кивнул.
   — Совершенно правы.
   Уничтожение Маквея, Нобла, Реммера и Осборна входило в его обязанности, решение других возможных проблем Шолл поручил оперативникам Лондона, Франкфурта и Лос-Анджелеса.
   — Так что, как видите, мистер Гёц, нам абсолютно не о чем беспокоиться. Абсолютно. Теперь, если вы не возражаете, я бы хотел вернуться к вопросу о покупке агентства.
   Раздался телефонный звонок. Шолл снял трубку. Послушав несколько секунд, он улыбнулся и посмотрел на Гёца.
   — С радостью, — сказал он, улыбнувшись. — Я в полном распоряжении кардинала О'Коннела.

Глава 105

   Осборн принимал душ и, стоя под колючими струйками воды, пытался отвлечься и успокоиться. Но его мысли вертелись вокруг предстоящей встречи в Шарлоттенбургском дворце. Был уже десятый час утра, до начала церемонии оставалось около одиннадцати часов.
   Каролина Хеннигер была их единственной ниточкой, которая могла бы провести во вражеский лагерь, но они не сумели этим воспользоваться. Когда они вернулись в отель, Реммер еще раз перечитал досье на нее. Ничего подозрительного. Мать-одиночка, одиннадцатилетний сын, в конце семидесятых — восьмидесятых годов жила в Австрии. Летом 1989-го переехала в Берлин. Каролина Хеннигер платила налоги, участвовала в выборах и не имела дел с полицией ни по какому поводу. Реммер был прав: прицепиться было не к чему.
   Но что-то она знала! Осборн был в этом совершенно уверен. И его приводила в ярость собственная беспомощность.
   Дверь ванной распахнулась.
   — Осборн! — рявкнул Маквей. — Хватит. Вылезайте сейчас же!
   Через несколько секунд Осборн, голый и озябший, с обмотанным вокруг бедер полотенцем, влетел в комнату Маквея, где все смотрели телевизор. Передавали выпуск последних новостей из Франции — шла прямая трансляция из французского парламента. Ораторы сменяли друг друга, делали какие-то заявления. Перевод шел на немецком языке. Осборн услышал знакомое имя — Франсуа Кристиан.
   — Объявили об его отставке? — спросил он.
   — Нет. Он мертв, — отрезал Маквей. — Говорят, что покончил с собой.
   У Осборна подкосились ноги.
   — Иисус Христос...
   По одному телефону Реммер говорил с Бад-Годесбергом, по другому — Нобл с Лондоном. Оба пытались узнать подробности. Нобл догадался нажать нужную кнопку и включил английский перевод:
   — Тело Франсуа Кристиана сегодня было обнаружено в лесу под Парижем висящим на дереве...
   На экране появилась опушка леса, оцепленная полицейским кордоном.
   — Известно, что премьер-министр последние дни был в подавленном настроении. Под нажимом других стран Франция вынуждена была пойти на соглашения, которые затрагивали ее экономические интересы. И Кристиан, проголосовавший «против», оказался в правительстве в меньшинстве. Из-за проявленной им стойкости он потерял пост премьер-министра. Из достоверных источников известно, что вчера он подал в отставку, и сообщение об этом должно было появиться утром. Но супруга покойного премьер-министра сообщила, что в последний момент Франсуа Кристиан изменил свое решение и отказался уйти в отставку. На сегодня у него была назначена встреча с лидерами его политической партии... — Диктор сделал паузу, кадр сменился, и он продолжил: — Спущены французские флаги, президент Франции объявил национальный траур.
   Осборн услышал, что Маквей что-то спрашивает у него, но не разобрал ни слова. Все его мысли были о Вере. Знает ли она? Если да — кто ей сообщил? А если нет — когда и от кого узнает о случившемся? Мелькнула мысль — как странно, что он, Осборн, так подавлен гибелью ее бывшего любовника. Дело в том, что он любит Веру всем сердцем. Ее боль — это и его боль. Он хотел бы быть сейчас с ней рядом, поддержать ее, разделить с ней ее горе. А что говорил Маквей, Осборна не интересовало.