Страница:
Последний корабль находился чуть ниже «Летящего облака».
— Приготовься!
Федор вновь достал корзину и вытащил еще одну банку. Воспламенив фитиль, он сунул банку в корзинку к остальным. Все сразу заполыхало. Федор держал корзину как можно дальше.
— Скорее! — крикнул он.
Джек повернул корабль на юго-запад, и нос вражеского корабля оказался всего в сотне футов снизу.
Федор метнул пылающую корзину. Она упала точно на верхушку шара в тот момент, когда мерки стали поворачивать корабль в тщетной попытке взять параллельный курс. Корзина скользнула по боку шара, за ней тянулся огненный след.
Корабль продолжал разворачиваться, пламя уже вовсю лизало шелковую оболочку.
Федор свесился через борт, наблюдая за происходящим. Внезапно оболочка словно начала таять, из шара вырвалось голубоватое пламя, которое стало быстро подниматься вверх. Бензин, вылившийся из банки, оказался отличным горючим.
— Получилось! — завопил Федор. Джек оглянулся.
Из шара во все стороны хлестало голубоватое пламя.
— Сейчас взорвется! — крикнул Джек.
И корабль мерков взорвался. Взрыв был такой силы, что «Летящее облако» буквально подкинуло вверх. Повсюду разлетались клочки шелка и обломки.
Джек в ужасе повернул на северо-запад. Вражеский корабль — вернее, то, что от него осталось — упал где-то за рекой.
— Кесус и Перм, защитите нас от такого, — пробормотал Федор.
Потрясенный увиденным, Джек еще несколько секунд летел прямо.
— Они убираются восвояси, — сказал Федор. Джек оглянулся: корабль с ранеными пилотами был примерно в двух милях к северу, другие два держались возле него. Сами они находились над западным берегом. Прямо под ними были установленные на холме пушки мерков, далеко на юге виднелись темные колонны их войск.
Не стоило лететь над вражеской территорией, и он повернул на восток. На севере догорали остатки сбитого воздушного корабля.
— С одним покончено, — сказал он.
— У них еще больше двадцати, — отозвался Федор. Джек кивнул, ничего не ответив. Сейчас они застали врага врасплох. Но в следующий раз мерки будут готовы к сражению, и все будет намного труднее.
Найдя подходящий воздушный поток, Джек направил аэростат домой. Пролетая над главной площадью Суздаля, они услышали колокольный звон и приветственные крики. Оглянувшись, Федор увидел, что вражеские корабли исчезают вдали.
— На сегодня достаточно! — радостно объявил он.
— Отлично, пора получить причитающуюся нам толику славы! — добавил Джек. Открыв клапан, он опустил корабль, и «Летящее облако» зависло в паре сотен футов над площадью.
Оба пилота церемонно поклонились, как два рыцаря, вернувшиеся из трудного похода. Потом Джек повернул корабль на северо-восток, и вскоре они уже пролетали над заводами, деревнями и маленькими фермами, где все радостно приветствовали победителей.
— По-моему, пора ужинать! — наконец объявил Джек. — Давай-ка отправимся домой!
— Теперь можно подумать над тем, как мы будем сражаться в следующий раз, — произнес Федор серьезным тоном.
— Господи, по-моему, лучше делать что-то одно -или лететь, или думать, — отозвался Джек. Перед глазами у него стоял взрывающийся корабль мерков.
Джубади в ярости смотрел, как воздушный корабль скота уплывает на северо-восток.
— Но как, во имя вечной Буглаа, как они смогли?
— Всегда одно и то же, — сказал Хулагар. — Они создают что-то, мы перенимаем это и создаем нечто похожее. А они в ответ изобретают что-то абсолютно новое. У нас было преимущество — летающие корабли. Теперь у них есть то же самое.
— Мы должны были это предвидеть! — бушевал Джубади.
— Так и было. Мы просто не знали, где они их строят.
— Но двигатель! Мы нашли наши в захоронениях предков. Откуда двигатели у скота?
— Они сделали свои, — ответил Музта. Джубади гневно посмотрел на тугарина:
— Мне надо знать, где они, что они делают за этой проклятой рекой.
— Не надо винить во всем меня, — отозвался Музта с улыбкой.
— Хотя на самом деле следовало бы, — вмешался Вука. — Если бы ты сумел справиться с собственным скотом с самого начала, у нас бы сейчас не было никаких проблем.
— Хотел бы я увидеть, как ты с ними справляешься, о зан-карт. Подозреваю, что ты повел бы воинов в атаку, как когда-то мой младший сын.
Он замолчал на мгновение, словно раздумывая, стоит ли продолжать.
— Он, конечно, погиб.
— Ты сомневаешься в моей храбрости, тугарин? -зарычал Вука. Он шагнул к Музте, и того тотчас окружила его гвардия. Все воины как один положили руки на сабли.
— Янки наверняка радуются своей победе, — холодно промолвил Тамука. — А если бы они видели вас сейчас, они бы радовались еще больше.
Музта сардонически усмехнулся.
— Я никогда не сомневался в твоей храбрости. — прошептал он. — Всем известно, как ты сражался на реке. Вука судорожно вздохнул, в его глазах появилось затравленное выражение.
— Зан-карт, — сказал Джубади. — Наши враги -за рекой.
С невнятным проклятием Вука снял руку с эфеса и отошел в сторону.
— Надо найти место, где они прячут свои летающие корабли, и уничтожить их, — сказал Хулагар. — Нам нужно оружие против них.
— Но кто его сделает? — тихо спросил Тамука.
— Скот, который делает корабли для нас, — ответил Джубади.
— А, ну разумеется, — отозвался Тамука. Раздался свист кнута, крик боли. Джубади повернулся — вдоль рельсов тянулась колонна карфагенян.
— Завтра они будут у первого брода. Можно начать строить новую перемычку. Через пять дней мы должны перебраться через реку. Я хочу поскорее начать сражение. Если мы застрянем в этих лесах, разразится катастрофа.
Тамука не сказал ни слова, но посмотрел на Музту, который с легкой улыбкой слушал кар-карта.
Глава 9
— Приготовься!
Федор вновь достал корзину и вытащил еще одну банку. Воспламенив фитиль, он сунул банку в корзинку к остальным. Все сразу заполыхало. Федор держал корзину как можно дальше.
— Скорее! — крикнул он.
Джек повернул корабль на юго-запад, и нос вражеского корабля оказался всего в сотне футов снизу.
Федор метнул пылающую корзину. Она упала точно на верхушку шара в тот момент, когда мерки стали поворачивать корабль в тщетной попытке взять параллельный курс. Корзина скользнула по боку шара, за ней тянулся огненный след.
Корабль продолжал разворачиваться, пламя уже вовсю лизало шелковую оболочку.
Федор свесился через борт, наблюдая за происходящим. Внезапно оболочка словно начала таять, из шара вырвалось голубоватое пламя, которое стало быстро подниматься вверх. Бензин, вылившийся из банки, оказался отличным горючим.
— Получилось! — завопил Федор. Джек оглянулся.
Из шара во все стороны хлестало голубоватое пламя.
— Сейчас взорвется! — крикнул Джек.
И корабль мерков взорвался. Взрыв был такой силы, что «Летящее облако» буквально подкинуло вверх. Повсюду разлетались клочки шелка и обломки.
Джек в ужасе повернул на северо-запад. Вражеский корабль — вернее, то, что от него осталось — упал где-то за рекой.
— Кесус и Перм, защитите нас от такого, — пробормотал Федор.
Потрясенный увиденным, Джек еще несколько секунд летел прямо.
— Они убираются восвояси, — сказал Федор. Джек оглянулся: корабль с ранеными пилотами был примерно в двух милях к северу, другие два держались возле него. Сами они находились над западным берегом. Прямо под ними были установленные на холме пушки мерков, далеко на юге виднелись темные колонны их войск.
Не стоило лететь над вражеской территорией, и он повернул на восток. На севере догорали остатки сбитого воздушного корабля.
— С одним покончено, — сказал он.
— У них еще больше двадцати, — отозвался Федор. Джек кивнул, ничего не ответив. Сейчас они застали врага врасплох. Но в следующий раз мерки будут готовы к сражению, и все будет намного труднее.
Найдя подходящий воздушный поток, Джек направил аэростат домой. Пролетая над главной площадью Суздаля, они услышали колокольный звон и приветственные крики. Оглянувшись, Федор увидел, что вражеские корабли исчезают вдали.
— На сегодня достаточно! — радостно объявил он.
— Отлично, пора получить причитающуюся нам толику славы! — добавил Джек. Открыв клапан, он опустил корабль, и «Летящее облако» зависло в паре сотен футов над площадью.
Оба пилота церемонно поклонились, как два рыцаря, вернувшиеся из трудного похода. Потом Джек повернул корабль на северо-восток, и вскоре они уже пролетали над заводами, деревнями и маленькими фермами, где все радостно приветствовали победителей.
— По-моему, пора ужинать! — наконец объявил Джек. — Давай-ка отправимся домой!
— Теперь можно подумать над тем, как мы будем сражаться в следующий раз, — произнес Федор серьезным тоном.
— Господи, по-моему, лучше делать что-то одно -или лететь, или думать, — отозвался Джек. Перед глазами у него стоял взрывающийся корабль мерков.
Джубади в ярости смотрел, как воздушный корабль скота уплывает на северо-восток.
— Но как, во имя вечной Буглаа, как они смогли?
— Всегда одно и то же, — сказал Хулагар. — Они создают что-то, мы перенимаем это и создаем нечто похожее. А они в ответ изобретают что-то абсолютно новое. У нас было преимущество — летающие корабли. Теперь у них есть то же самое.
— Мы должны были это предвидеть! — бушевал Джубади.
— Так и было. Мы просто не знали, где они их строят.
— Но двигатель! Мы нашли наши в захоронениях предков. Откуда двигатели у скота?
— Они сделали свои, — ответил Музта. Джубади гневно посмотрел на тугарина:
— Мне надо знать, где они, что они делают за этой проклятой рекой.
— Не надо винить во всем меня, — отозвался Музта с улыбкой.
— Хотя на самом деле следовало бы, — вмешался Вука. — Если бы ты сумел справиться с собственным скотом с самого начала, у нас бы сейчас не было никаких проблем.
— Хотел бы я увидеть, как ты с ними справляешься, о зан-карт. Подозреваю, что ты повел бы воинов в атаку, как когда-то мой младший сын.
Он замолчал на мгновение, словно раздумывая, стоит ли продолжать.
— Он, конечно, погиб.
— Ты сомневаешься в моей храбрости, тугарин? -зарычал Вука. Он шагнул к Музте, и того тотчас окружила его гвардия. Все воины как один положили руки на сабли.
— Янки наверняка радуются своей победе, — холодно промолвил Тамука. — А если бы они видели вас сейчас, они бы радовались еще больше.
Музта сардонически усмехнулся.
— Я никогда не сомневался в твоей храбрости. — прошептал он. — Всем известно, как ты сражался на реке. Вука судорожно вздохнул, в его глазах появилось затравленное выражение.
— Зан-карт, — сказал Джубади. — Наши враги -за рекой.
С невнятным проклятием Вука снял руку с эфеса и отошел в сторону.
— Надо найти место, где они прячут свои летающие корабли, и уничтожить их, — сказал Хулагар. — Нам нужно оружие против них.
— Но кто его сделает? — тихо спросил Тамука.
— Скот, который делает корабли для нас, — ответил Джубади.
— А, ну разумеется, — отозвался Тамука. Раздался свист кнута, крик боли. Джубади повернулся — вдоль рельсов тянулась колонна карфагенян.
— Завтра они будут у первого брода. Можно начать строить новую перемычку. Через пять дней мы должны перебраться через реку. Я хочу поскорее начать сражение. Если мы застрянем в этих лесах, разразится катастрофа.
Тамука не сказал ни слова, но посмотрел на Музту, который с легкой улыбкой слушал кар-карта.
Глава 9
«Ну и хаос! Прямо вавилонское столпотворение!»
Джон Майна шлепнул перчаткой по бедру и принялся пробираться через толпу беженцев, сходящих с поезда.
Насколько хватало взгляда, холмы, простирающиеся к югу и востоку от Кева, были покрыты палатками. Целый палаточный город. В воздухе разносились крики, стук молотков, детский визг и вопли женщин — настоящая какофония. Упряжка лошадей, тащившая повозку со свеженапиленными бревнами, промчалась мимо, обдав Джона грязью. Он посмотрел на свою измятую, запачканную форму и выругался. Самым худшим в армии было отсутствие ванны. Он с отвращением вспомнил, как давным-давно, еще в Армии Потомака, он обнаружил на себе вшей. От этого воспоминания его и сейчас передернуло. Не важно, что все, от их командира Эндрю до последнего новобранца, страдали от того же самого. Эти мерзкие создания были на нем, и только это имело значение.
Он нервно почесался. Интересно, это просто грязь, накопившаяся оттого, что он не снимал одежду уже пять дней, или он снова подцепил эту гадость?
Джон наконец прорвался сквозь толпу, ухитрившись увернуться от делегации городского совета. Они всегда пытались отловить кого-нибудь из представителей власти, чтобы пожаловаться.
Он на минуту задержался, заметив кучу промокших мешков с пшеницей, сваленных прямо в грязь.
— Кто это натворил? Мерзавцы! Дьявольское отродье! — бушевал Джон, указывая на пропадающее зерно.
Ответственный за разгрузку стоял молча.
— Этой пшеницы хватит, чтобы кормить тысячу людей целый день! И все пошло псу под хвост! — кричал Джон.
— У нас тут каждый день приходит по семьдесят пять поездов, — оправдывался начальник станции. — Сущий хаос!
— Конечно, хаос! — отозвался Джон. — Как же еще назвать это чертово сумасшествие!
Он оглядел солдат, стоящих на платформе.
— Кто здесь заместитель командира? Вперед шагнул сгорбленный старик:
— Григорий Петров, ваше сиятельство.
Старик снял фуражку и закивал лысой головой, словно подтверждая свои слова.
— Петров, теперь вы, черт побери, полковник Петров. Если вы не приведете здесь все в порядок, я вас тоже разжалую и найду кого-нибудь другого.
Он оглянулся на отстраненного от командования офицера.
— Номер полка? Место дислокации?
— Пятнадцатый Кевский. Последний раз я слышал о наших, когда они были к северу от брода.
— Найдите винтовку, забирайтесь в следующий поезд и ищите своих, — сказал Джон и отвернулся, оставив потрясенного офицера стоять с открытым ртом.
— Он старался как мог, — вступился за него бывший заместитель.
— Значит, этого мало, — отрезал Джон.
Воздух прорезал пронзительный свист. Джон обернулся: на станцию тяжело вползал длинный состав. Из вагонов начали появляться люди. Визжали поросята, кудахтали куры; коровы, оказавшись на воле, тут же кинулись врассыпную. На паровозе гордо развевалось красно-золотое знамя. Экспресс направлялся в Рим, набитый счастливчиками, которым надо было всего-навсего проехать по железной дороге триста миль, чтобы попасть в относительно безопасное место.
— Майна!
Джон простонал. К нему бежал Эмил Вайс.
— Где, черт возьми, мои палатки?
— Где-то под Суздалем.
— У меня после последнего сражения — три тысячи раненых, и они лежат на одеялах прямо в открытом поле. Из-за такой безалаберности ежедневно умирает тридцать человек, которых можно было бы спасти!
Джон поднял руку, призывая собеседника успокоиться.
— И кроме того, нужны палатки для жилья, доски для строительства казарм, а самое главное, вода. Они берут ее прямо из Вины, не фильтруя вообще. У меня уже есть пара случаев тифа. Если так пойдет и дальше, скоро разразится эпидемия.
— Позже, доктор.
Эмил шел за Джоном вдоль путей. На другом конце города железная дорога поворачивала на север, поднимаясь на Белые холмы. Джон шел прямо по насыпи, он не замечал следовавшего за ним Эмила, отдавая приказы своим людям. От его взгляда ничто не ускользало — ни рассыпанное зерно, ни брошенный мешок с какой-то провизией, ни сдохшая лошадь, наполовину погрузившаяся в грязь. При виде этого зрелища Джон завопил не своим голосом, приказав немедленно убрать полуразложившуюся тушу. Эмил сморщил нос — воняло от нее просто невыносимо, — но не ушел.
— Я понимаю, что ты делаешь все возможное, — сказал он. Голос у него смягчился, и Джон с удивлением оглянулся, обнаружив своего спутника. — Как ты выдерживаешь? — Как обычно, — буркнул Джон, не желая даже думать о том, как он в действительности себя чувствует. С того дня, как Эндрю объявил об эвакуации, ему казалось, что в животе у него поселился огненный шар. Последние десять дней были для него сущим кошмаром.
— Когда ты в последний раз спал? Джон рассмеялся, ничего не ответив. Эмил пристально посмотрел на него.
Майна стал медленно подниматься на холм, сил у него совершенно не осталось. — Сколько тебе лет, сынок?
— Тридцать три.
— Я — вдвое старше, но не задыхаюсь при ходьбе. Мальчик, ты просто надорвался.
Джон поднял руку, словно желая заставить Эмила замолчать.
Рельсы были проложены по Белым холмам на высоте восьмисот футов. Дорога шла вверх, а через четыре мили снова спускалась в долину к Кеннебеку и тянулась дальше.
На холмах все еще росли корабельные сосны, хотя на прошлой неделе началось строительство новой линии обороны, и склоны по обе стороны очищали не только от деревьев, но и от кустов. Деревья с западного склона пошли на строительство фортификационных сооружений, а с восточного — на новые дома и заводы. Вскоре должны были закончить разворот в конце ветки, и не нужно будет гонять поезда задом наперед после разгрузки.
Джон остановился посмотреть на состав с беженцами, забиравшийся на холм. Паровоз — один из первых, работавших на угле, — пыхтел, из его трубы валил густой дым и вырывались искры. В воздухе пахло гарью.
А из-за поворота на Кев уже появилась следующая цепочка платформ с токарными станками и литейными формами оружейников. Планировалось, что по крайней мере половину паровозов — вернее, их котлов — используют на будущих заводах. А эвакуация еще не была завершена. Джон тихо выругался.
Он достал носовой платок и вытер пот с лица. Нисколько не заботясь о том, что произойдет с его брюками, он уселся на свежий пень, который еще сочился смолой. Вокруг царили такая суматоха и кавардак, и нужно было еще столько сделать, что у Джона уже не было сил обращать внимание на свой внешний вид.
Ночью прошел дождь, воздух был чист и прозрачен. Яблони уже отцвели, и землю под ними устилал розовый ковер из опавших лепестков. Небо было таким голубым и безмятежным, что хотелось взять в руки кисть и запечатлеть эту красоту. «Если бы не это сумасшествие, так была бы чистая идиллия, — мрачно подумал Джон, — только художника не хватает». Благоухание свежей травы, аромат цветов и смолы почти заглушали запах пота и экскрементов.
На севере виднелся нетронутый лес, деревья там достигали почти ста футов в высоту. Он постарался представить себе карту, которую они составляли во время переписи населения. Русь тянулась двести пятьдесят миль от Нейпера до этих Белых холмов, а отсюда до границ Рима на протяжении трехсот миль пролегла широкая равнина с небольшими поселениями и несколькими крупными городами.
Эндрю удачно выбрал место для последней линии обороны. На запад, до самого Суздаля, — открытое пространство шириной в шестьдесят миль. С одной стороны — океан, с другой — густые леса. А Белые холмы образовывали естественный барьер на пути врага, как и лес. Получалось, что фронт сужается до двадцати миль, а защищать такую линию обороны гораздо легче.
Долина внизу вся была забита беженцами, почти треть миллиона человек перебрались сюда. Вдалеке тянулись повозки, груженные продовольствием и вещами.
Все, кто мог работать, вырубали деревья на склонах холмов или рыли траншеи для линии обороны. Инструментов не хватало, многие копали заостренными палками. Джон смотрел на женщин, стариков и детей старше десяти лет, трудящихся в поте лица. Работами руководили инженеры, которые строили линию обороны Потомака и хорошо знали, что нужно делать.
— Откуда, во имя всего святого, они берут силы? — пробормотал Джон по-английски.
— Это же русские, — ответил Эмил. Он рассеянно вертел в пальцах какой-то цветок. — Мы думали, что они больше не выдержат, а они продолжают работать и надеяться — крестьянская закалка. Поверь мне, Джон, я ведь видел много разных народов в Старом Свете, и сам я еврей. В прежние времена многие из них охотно отправили бы меня на костер за такие штучки, какие мы здесь вытворяем. А славяне — народ терпеливый. На них взваливают тяжелейший груз, а они безропотно тянут его. Но видит Бог, если попасть им под горячую руку, они вполне могут перерезать тебе горло. Правда, до этого их еще надо довести. Сейчас-то они понимают, что приходится страдать, чтобы всем не погибнуть.
— Подумать только, насколько все было бы проще, если бы мы послушались старого Тобиаса, — сказал Джон. — Помнишь, что он говорил?
— Лучше не вспоминай, — отозвался Эмил. — Никогда не слушал этого самовлюбленного глупца.
— Он говорил, что, если мы хотим выжить, нужно найти место где-нибудь на юге, переждать, когда пройдет орда, а потом вернуться. Тогда бы у нас было в запасе двадцать лет, мы бы построили все, что нужно. Сейчас тугары бы уже ушли…
— И двадцать процентов русских, римлян и карфагенян попали бы в ямы.
— Дорогой доктор, за последние пять лет погибла половина русских, и, держу пари, гораздо больше двадцати процентов карфагенян умрут еще до начала зимы.
— Не забывай, что, оставшись, мы положили конец эпидемии оспы, которая разразилась бы с приходом тугар, и тем самым сохранили десятки тысяч жизней.
— Если мы проиграем здесь, то зимой они уже будут в Риме. А этот город — ловушка: с трех сторон холмы, самое удобное место для того, чтобы установить артиллерию и расстрелять всех. Мерки так и сделают.
— В конце концов, спустись и спроси тех, кто копает рвы и траншеи, хотели бы они, чтобы все осталось, как прежде.
— Неужели ты думаешь, что мне скажут правду, — фыркнул Джон.
— Дело в том, Джон, — серьезно сказал Эмил, — что для крестьянина важнее всего быть свободным, и если нужно, он умрет, сражаясь за это. Я уверен, что мы могли бы сбежать, но нашли бы мы безопасное место? Сомневаюсь. Даже если бы и нашли, ты уверен, что там были бы залежи угля и железа? Что касается того, чтобы оказаться во власти Тобиаса, то ты знаешь, на что он был способен… Нет, я рад, что мы прошли через все это.
— Даже если это закончится нашим поражением? Эмил улыбнулся:
— Ты когда-нибудь видел погром? — Что?
— Ох уж эти американцы, — сказал Эмил. — Вы понятия не имеете о таких вещах. Я родился в Польше. Моего отца убили пьяные венгерские солдаты в тысяча восемьсот тринадцатом году, когда французы отступали из России. Они плевали на тело моего отца, называя его грязным евреем, а потом изнасиловали мою мать. Она, разумеется, была не настолько грязной, чтобы с ней нельзя было этого проделать.
Он замолчал.
— После этого она умерла, — прошептал он. — Оставив меня и моего старшего брата, который тоже умер — от тифа, свирепствовавшего в армии. Никогда не забуду того ужаса, который я тогда испытал. Я вырос у дяди в Будапеште, стал доктором, потом перебрался в Вену, но во мне всегда жил страх. Разумеется, я был врачом, но где уверенность, что однажды у моего дома не появятся такие венгры или другие подонки и не убьют меня, зная, что за этим не последует никакого наказания? Поэтому я и уехал в Америку. Вы, американцы, родившиеся в благословенной Новой Англии, никогда не знали такого страха.
Эмил вздохнул и посмотрел на запад.
— Поэтому я и полюбил ваш Мэн, мой Мэн. Поэтому я был против Конфедерации, хотя и помогал раненым мятежникам. И когда мы попали сюда, я снова с ужасом подумал о предстоящих гонениях, но, к счастью, оказалось, что они не знают, что такое еврей. Я был для них еще одним янки. — Он криво улыбнулся. — Они даже не чувствуют моего акцента.
Майна посмотрел на него и усмехнулся:
Ты говоришь по-английски лучше многих других. У О'дональда иногда прорезывается совершенно ужасный акцент.
— Вот-вот, О’Дональд. Спроси его, и он расскажет тебе, как умирала от голода его сестра. Ему знакомо то чувство страха, о котором я говорю. А эти люди родились среди страха. Они боялись бояр, тугар, церкви. Дайте им почувствовать вкус жизни без страха, и они свернут горы. Поэтому они и будут копать до полного изнеможения, будут драться наравне с солдатами до конца.
Он помолчал немного.
— Поэтому их сыновья, их отцы, умершие вместе с Гансом, пели «Боевой гимн». И не говори, что мы должны были оставить этих несчастных на растерзание тугарам.
Джон кивнул, глядя на равнину. Он смотрел на облака, которые лениво проплывали в небе. После ночного дождя день был по-настоящему теплым, весенним.
— Трудно поверить, что через месяц здесь будет война. Все кажется таким мирным и спокойным.
— Может, оно и будет мирным для твоих детей, — устало сказал Эмил, поднимаясь на ноги. — Кстати, Джон, в Суздале, Новроде и Вазиме приготовлено оборудование и медикаменты для госпиталя, и мне нужно, чтобы ты как можно скорее выделил поезд, который доставит все это сюда.
Джон хмыкнул:
— Так и знал, что ты начнешь о чем-нибудь просить.
— Такая уж у меня работа, — отозвался Эмил, протягивая руку, чтобы помочь Джону подняться.
— Ладно, я напишу приказ. Послезавтра ты получишь свои медикаменты.
Он посмотрел на юг. Если бы им хватило времени, здесь бы сейчас была такая же линия обороны, что и на Потомаке. Правда, там была отличная, легкая земля — просто удовольствие копать в ней траншеи, а здесь почва каменистая и тяжелая. Через месяц они бы уже построили первую линию укреплений, через три месяца — резервные позиции, бастионы и крепости. Время, все упирается только в нехватку времени.
Он огляделся. В сотне метров от них возводилось здание блокгауза. Люди, как трудолюбивые муравьи, таскали бревна, обтесывали их, поднимали на стены. Работа кипела.
— Сколько, интересно, у нас времени в запасе? -спросил Эмил. — Я занимался своими ранеными и не обращал внимания ни на что другое.
— Вчера мерки ринулись брать брод приступом, и до утра мы не могли с ними справиться. Потеряли примерно тысячу солдат — Первый Орловский и Второй Римский полки изрядно потрепали. Забыл предупредить: сегодня к вечеру прибудет состав с ранеными, так что готовься к работе.
Эмил рассеянно кивнул:
— Думаю, надо пойти отдохнуть, ночь будет тяжелая.
Джон не ответил. В глубине души он страшно боялся, что когда-нибудь он попадет к Эмилу на стол и тогда в полной мере оценит его профессионализм. Он прошел войну без единой царапины, но побывал во многих госпиталях, и все они наводили на него ужас — крики раненых, скрежет пилы по кости при ампутации, блеск скальпеля… Он оглянулся на Эмила, удивляясь, как такой мягкий на вид человек может спокойно проводить операции. Внезапно у Джона возникло дурацкое желание спросить, сколько рук и ног уже успел отрезать этот эскулап, но потом он словно по-новому увидел старого друга — покрасневшие от бессонных ночей глаза, коротко остриженные ногти, кожа на руках загрубела от постоянного мытья в дезинфицирующем растворе, — и устыдился.
— Боишься? — спросил Эмил.
— До смерти, — шепотом ответил Джон.
— Все сейчас боятся. Я думаю, что этот страх ощущают и Эндрю, и Флетчер, и Калин, и даже молодой Готорн.
— Наверное, только Пэт его не чувствует. По-моему, ему по-настоящему нравится воевать.
— Таких людей принято называть толстокожими, но они тоже нужны. До прошлого лета мы даже не замечали, насколько мы все связаны друг с другом, и только когда его ранили, стало понятно, что все мы едины, мы — центр происходящих перемен. А когда две недели назад мы пережили эту катастрофу на Потомаке, то почувствовали, что значит потерять кого-нибудь из нашей команды.
— Я помню одного хулигана в моем родном городке Уотервиле, — произнес Джон с улыбкой. — Он постоянно третировал меня, а я его ужасно боялся. Наконец однажды я разозлился и побил его. Я почувствовал себя полностью отомщенным. На следующий день по дороге в школу я увидел у него поставленный мною синяк под глазом, ну а после школы ко мне подошел его брат, который был в два раза больше меня, и отлупил меня до полусмерти. То же самое и здесь у нас с тугарами и мерками. Поэтому я и боюсь. Если мы потеряем Русь, придется отступить в Рим, но мы уже не сможем вернуться. Все это окажется потерянным навсегда.
— И что случится потом?
— Знаешь, Эндрю затеял рискованную игру, — сказал Джон, понизив голос до шепота. — Как только мерки прорвут оборону и обнаружат, что страна полностью опустошена, они ринутся вперед независимо от того, будет у них еда или нет. Через шесть дней они окажутся здесь, а у нас нет ничего, что могло бы их остановить.
— Эндрю сказал, что задержит их на месяц. Джон покачал головой.
— Это только слова, последняя надежда. Я только молю Бога, чтобы Эндрю сам понял, насколько она несбыточна. Поверь, эти мерзавцы несут с собой смерть. Дайте мне месяц, и, возможно, я смогу найти какой-нибудь выход. Но боюсь, что на самом деле через месяц наши кости уже истлеют в ямах. Мерков не остановить.
— Будем надеяться, что ты ошибаешься, — прошептал Эмил, но Джон почувствовал в его голосе затаенный страх.
Они стали спускаться с холма. Два солдата на строительстве сооружений отсалютовали им, а крестьяне, кажется, даже не обратили на них внимания — они работали.
Эмил потащил Джона в сторону длинного ряда палаток. Полог у большинства из них был откинут, и Джон увидел стоящие кровати с ранеными. Он понимал, что должен войти и поговорить с людьми хотя бы пару минут, ободрить их, но он просто не мог заставить себя сделать хотя бы шаг.
Он слышал стоны, невнятные мольбы, свистящее дыхание человека, раненного в грудь; слышал, как страшно, с хрипом втягивал в себя воздух другой раненый, весь обмотанный бинтами. Джон чувствовал, что еще немного, и он сам упадет в обморок.
«Господи, только не это. Лучше умереть мгновенно, чем оказаться у Эмила на операционном столе, с ужасом ожидая, что за этим последует».
Он на минуту вспомнил госпиталь в Колд-Харборе. Там у палатки лежал молодой парень, почти мальчик, обе ноги у него были ампутированы выше колена. Как он кричал…
— С тобой все в порядке, Джон? Эмил встревожено смотрел на него.
— Как ты выдерживаешь? — шепотом спросил Джон. Эмил попытался улыбнуться:
— Я и не выдерживаю. Просто все время напоминаю себе, что многих мне удалось спасти. А другие…
Он безнадежно махнул рукой.
— Лучше я вернусь на склады, — пробормотал Джон.
Эмил провел его в свою палатку.
— Выпей сначала.
— Мне нужно на ту сторону холмов, там собираются заложить оружейный завод.
— Посиди пару минут.
Джон слабо кивнул. Он пригнулся, вошел в палатку и сел на кровать Эмила. Тот достал из деревянного ящика бутылку и наполнил бокал.
Джон выпил его залпом.
— Отлично. Что это такое?
— Опий, настоянный на водке. Мы нашли его к югу от Рима.
— Какого черта ты мне дал эту дрянь? — заплетающимся языком спросил Джон.
— Настойка быстро тебя свалит. Тебе просто необходимо поспать. Считай, что это приказ. Или это, или я вскоре увижу тебя в госпитале с сердечным приступом или нервным срывом.
— У меня совсем нет времени, черт тебя побери, — прошептал Джон.
— А у кого оно есть?
Джон Майна шлепнул перчаткой по бедру и принялся пробираться через толпу беженцев, сходящих с поезда.
Насколько хватало взгляда, холмы, простирающиеся к югу и востоку от Кева, были покрыты палатками. Целый палаточный город. В воздухе разносились крики, стук молотков, детский визг и вопли женщин — настоящая какофония. Упряжка лошадей, тащившая повозку со свеженапиленными бревнами, промчалась мимо, обдав Джона грязью. Он посмотрел на свою измятую, запачканную форму и выругался. Самым худшим в армии было отсутствие ванны. Он с отвращением вспомнил, как давным-давно, еще в Армии Потомака, он обнаружил на себе вшей. От этого воспоминания его и сейчас передернуло. Не важно, что все, от их командира Эндрю до последнего новобранца, страдали от того же самого. Эти мерзкие создания были на нем, и только это имело значение.
Он нервно почесался. Интересно, это просто грязь, накопившаяся оттого, что он не снимал одежду уже пять дней, или он снова подцепил эту гадость?
Джон наконец прорвался сквозь толпу, ухитрившись увернуться от делегации городского совета. Они всегда пытались отловить кого-нибудь из представителей власти, чтобы пожаловаться.
Он на минуту задержался, заметив кучу промокших мешков с пшеницей, сваленных прямо в грязь.
— Кто это натворил? Мерзавцы! Дьявольское отродье! — бушевал Джон, указывая на пропадающее зерно.
Ответственный за разгрузку стоял молча.
— Этой пшеницы хватит, чтобы кормить тысячу людей целый день! И все пошло псу под хвост! — кричал Джон.
— У нас тут каждый день приходит по семьдесят пять поездов, — оправдывался начальник станции. — Сущий хаос!
— Конечно, хаос! — отозвался Джон. — Как же еще назвать это чертово сумасшествие!
Он оглядел солдат, стоящих на платформе.
— Кто здесь заместитель командира? Вперед шагнул сгорбленный старик:
— Григорий Петров, ваше сиятельство.
Старик снял фуражку и закивал лысой головой, словно подтверждая свои слова.
— Петров, теперь вы, черт побери, полковник Петров. Если вы не приведете здесь все в порядок, я вас тоже разжалую и найду кого-нибудь другого.
Он оглянулся на отстраненного от командования офицера.
— Номер полка? Место дислокации?
— Пятнадцатый Кевский. Последний раз я слышал о наших, когда они были к северу от брода.
— Найдите винтовку, забирайтесь в следующий поезд и ищите своих, — сказал Джон и отвернулся, оставив потрясенного офицера стоять с открытым ртом.
— Он старался как мог, — вступился за него бывший заместитель.
— Значит, этого мало, — отрезал Джон.
Воздух прорезал пронзительный свист. Джон обернулся: на станцию тяжело вползал длинный состав. Из вагонов начали появляться люди. Визжали поросята, кудахтали куры; коровы, оказавшись на воле, тут же кинулись врассыпную. На паровозе гордо развевалось красно-золотое знамя. Экспресс направлялся в Рим, набитый счастливчиками, которым надо было всего-навсего проехать по железной дороге триста миль, чтобы попасть в относительно безопасное место.
— Майна!
Джон простонал. К нему бежал Эмил Вайс.
— Где, черт возьми, мои палатки?
— Где-то под Суздалем.
— У меня после последнего сражения — три тысячи раненых, и они лежат на одеялах прямо в открытом поле. Из-за такой безалаберности ежедневно умирает тридцать человек, которых можно было бы спасти!
Джон поднял руку, призывая собеседника успокоиться.
— И кроме того, нужны палатки для жилья, доски для строительства казарм, а самое главное, вода. Они берут ее прямо из Вины, не фильтруя вообще. У меня уже есть пара случаев тифа. Если так пойдет и дальше, скоро разразится эпидемия.
— Позже, доктор.
Эмил шел за Джоном вдоль путей. На другом конце города железная дорога поворачивала на север, поднимаясь на Белые холмы. Джон шел прямо по насыпи, он не замечал следовавшего за ним Эмила, отдавая приказы своим людям. От его взгляда ничто не ускользало — ни рассыпанное зерно, ни брошенный мешок с какой-то провизией, ни сдохшая лошадь, наполовину погрузившаяся в грязь. При виде этого зрелища Джон завопил не своим голосом, приказав немедленно убрать полуразложившуюся тушу. Эмил сморщил нос — воняло от нее просто невыносимо, — но не ушел.
— Я понимаю, что ты делаешь все возможное, — сказал он. Голос у него смягчился, и Джон с удивлением оглянулся, обнаружив своего спутника. — Как ты выдерживаешь? — Как обычно, — буркнул Джон, не желая даже думать о том, как он в действительности себя чувствует. С того дня, как Эндрю объявил об эвакуации, ему казалось, что в животе у него поселился огненный шар. Последние десять дней были для него сущим кошмаром.
— Когда ты в последний раз спал? Джон рассмеялся, ничего не ответив. Эмил пристально посмотрел на него.
Майна стал медленно подниматься на холм, сил у него совершенно не осталось. — Сколько тебе лет, сынок?
— Тридцать три.
— Я — вдвое старше, но не задыхаюсь при ходьбе. Мальчик, ты просто надорвался.
Джон поднял руку, словно желая заставить Эмила замолчать.
Рельсы были проложены по Белым холмам на высоте восьмисот футов. Дорога шла вверх, а через четыре мили снова спускалась в долину к Кеннебеку и тянулась дальше.
На холмах все еще росли корабельные сосны, хотя на прошлой неделе началось строительство новой линии обороны, и склоны по обе стороны очищали не только от деревьев, но и от кустов. Деревья с западного склона пошли на строительство фортификационных сооружений, а с восточного — на новые дома и заводы. Вскоре должны были закончить разворот в конце ветки, и не нужно будет гонять поезда задом наперед после разгрузки.
Джон остановился посмотреть на состав с беженцами, забиравшийся на холм. Паровоз — один из первых, работавших на угле, — пыхтел, из его трубы валил густой дым и вырывались искры. В воздухе пахло гарью.
А из-за поворота на Кев уже появилась следующая цепочка платформ с токарными станками и литейными формами оружейников. Планировалось, что по крайней мере половину паровозов — вернее, их котлов — используют на будущих заводах. А эвакуация еще не была завершена. Джон тихо выругался.
Он достал носовой платок и вытер пот с лица. Нисколько не заботясь о том, что произойдет с его брюками, он уселся на свежий пень, который еще сочился смолой. Вокруг царили такая суматоха и кавардак, и нужно было еще столько сделать, что у Джона уже не было сил обращать внимание на свой внешний вид.
Ночью прошел дождь, воздух был чист и прозрачен. Яблони уже отцвели, и землю под ними устилал розовый ковер из опавших лепестков. Небо было таким голубым и безмятежным, что хотелось взять в руки кисть и запечатлеть эту красоту. «Если бы не это сумасшествие, так была бы чистая идиллия, — мрачно подумал Джон, — только художника не хватает». Благоухание свежей травы, аромат цветов и смолы почти заглушали запах пота и экскрементов.
На севере виднелся нетронутый лес, деревья там достигали почти ста футов в высоту. Он постарался представить себе карту, которую они составляли во время переписи населения. Русь тянулась двести пятьдесят миль от Нейпера до этих Белых холмов, а отсюда до границ Рима на протяжении трехсот миль пролегла широкая равнина с небольшими поселениями и несколькими крупными городами.
Эндрю удачно выбрал место для последней линии обороны. На запад, до самого Суздаля, — открытое пространство шириной в шестьдесят миль. С одной стороны — океан, с другой — густые леса. А Белые холмы образовывали естественный барьер на пути врага, как и лес. Получалось, что фронт сужается до двадцати миль, а защищать такую линию обороны гораздо легче.
Долина внизу вся была забита беженцами, почти треть миллиона человек перебрались сюда. Вдалеке тянулись повозки, груженные продовольствием и вещами.
Все, кто мог работать, вырубали деревья на склонах холмов или рыли траншеи для линии обороны. Инструментов не хватало, многие копали заостренными палками. Джон смотрел на женщин, стариков и детей старше десяти лет, трудящихся в поте лица. Работами руководили инженеры, которые строили линию обороны Потомака и хорошо знали, что нужно делать.
— Откуда, во имя всего святого, они берут силы? — пробормотал Джон по-английски.
— Это же русские, — ответил Эмил. Он рассеянно вертел в пальцах какой-то цветок. — Мы думали, что они больше не выдержат, а они продолжают работать и надеяться — крестьянская закалка. Поверь мне, Джон, я ведь видел много разных народов в Старом Свете, и сам я еврей. В прежние времена многие из них охотно отправили бы меня на костер за такие штучки, какие мы здесь вытворяем. А славяне — народ терпеливый. На них взваливают тяжелейший груз, а они безропотно тянут его. Но видит Бог, если попасть им под горячую руку, они вполне могут перерезать тебе горло. Правда, до этого их еще надо довести. Сейчас-то они понимают, что приходится страдать, чтобы всем не погибнуть.
— Подумать только, насколько все было бы проще, если бы мы послушались старого Тобиаса, — сказал Джон. — Помнишь, что он говорил?
— Лучше не вспоминай, — отозвался Эмил. — Никогда не слушал этого самовлюбленного глупца.
— Он говорил, что, если мы хотим выжить, нужно найти место где-нибудь на юге, переждать, когда пройдет орда, а потом вернуться. Тогда бы у нас было в запасе двадцать лет, мы бы построили все, что нужно. Сейчас тугары бы уже ушли…
— И двадцать процентов русских, римлян и карфагенян попали бы в ямы.
— Дорогой доктор, за последние пять лет погибла половина русских, и, держу пари, гораздо больше двадцати процентов карфагенян умрут еще до начала зимы.
— Не забывай, что, оставшись, мы положили конец эпидемии оспы, которая разразилась бы с приходом тугар, и тем самым сохранили десятки тысяч жизней.
— Если мы проиграем здесь, то зимой они уже будут в Риме. А этот город — ловушка: с трех сторон холмы, самое удобное место для того, чтобы установить артиллерию и расстрелять всех. Мерки так и сделают.
— В конце концов, спустись и спроси тех, кто копает рвы и траншеи, хотели бы они, чтобы все осталось, как прежде.
— Неужели ты думаешь, что мне скажут правду, — фыркнул Джон.
— Дело в том, Джон, — серьезно сказал Эмил, — что для крестьянина важнее всего быть свободным, и если нужно, он умрет, сражаясь за это. Я уверен, что мы могли бы сбежать, но нашли бы мы безопасное место? Сомневаюсь. Даже если бы и нашли, ты уверен, что там были бы залежи угля и железа? Что касается того, чтобы оказаться во власти Тобиаса, то ты знаешь, на что он был способен… Нет, я рад, что мы прошли через все это.
— Даже если это закончится нашим поражением? Эмил улыбнулся:
— Ты когда-нибудь видел погром? — Что?
— Ох уж эти американцы, — сказал Эмил. — Вы понятия не имеете о таких вещах. Я родился в Польше. Моего отца убили пьяные венгерские солдаты в тысяча восемьсот тринадцатом году, когда французы отступали из России. Они плевали на тело моего отца, называя его грязным евреем, а потом изнасиловали мою мать. Она, разумеется, была не настолько грязной, чтобы с ней нельзя было этого проделать.
Он замолчал.
— После этого она умерла, — прошептал он. — Оставив меня и моего старшего брата, который тоже умер — от тифа, свирепствовавшего в армии. Никогда не забуду того ужаса, который я тогда испытал. Я вырос у дяди в Будапеште, стал доктором, потом перебрался в Вену, но во мне всегда жил страх. Разумеется, я был врачом, но где уверенность, что однажды у моего дома не появятся такие венгры или другие подонки и не убьют меня, зная, что за этим не последует никакого наказания? Поэтому я и уехал в Америку. Вы, американцы, родившиеся в благословенной Новой Англии, никогда не знали такого страха.
Эмил вздохнул и посмотрел на запад.
— Поэтому я и полюбил ваш Мэн, мой Мэн. Поэтому я был против Конфедерации, хотя и помогал раненым мятежникам. И когда мы попали сюда, я снова с ужасом подумал о предстоящих гонениях, но, к счастью, оказалось, что они не знают, что такое еврей. Я был для них еще одним янки. — Он криво улыбнулся. — Они даже не чувствуют моего акцента.
Майна посмотрел на него и усмехнулся:
Ты говоришь по-английски лучше многих других. У О'дональда иногда прорезывается совершенно ужасный акцент.
— Вот-вот, О’Дональд. Спроси его, и он расскажет тебе, как умирала от голода его сестра. Ему знакомо то чувство страха, о котором я говорю. А эти люди родились среди страха. Они боялись бояр, тугар, церкви. Дайте им почувствовать вкус жизни без страха, и они свернут горы. Поэтому они и будут копать до полного изнеможения, будут драться наравне с солдатами до конца.
Он помолчал немного.
— Поэтому их сыновья, их отцы, умершие вместе с Гансом, пели «Боевой гимн». И не говори, что мы должны были оставить этих несчастных на растерзание тугарам.
Джон кивнул, глядя на равнину. Он смотрел на облака, которые лениво проплывали в небе. После ночного дождя день был по-настоящему теплым, весенним.
— Трудно поверить, что через месяц здесь будет война. Все кажется таким мирным и спокойным.
— Может, оно и будет мирным для твоих детей, — устало сказал Эмил, поднимаясь на ноги. — Кстати, Джон, в Суздале, Новроде и Вазиме приготовлено оборудование и медикаменты для госпиталя, и мне нужно, чтобы ты как можно скорее выделил поезд, который доставит все это сюда.
Джон хмыкнул:
— Так и знал, что ты начнешь о чем-нибудь просить.
— Такая уж у меня работа, — отозвался Эмил, протягивая руку, чтобы помочь Джону подняться.
— Ладно, я напишу приказ. Послезавтра ты получишь свои медикаменты.
Он посмотрел на юг. Если бы им хватило времени, здесь бы сейчас была такая же линия обороны, что и на Потомаке. Правда, там была отличная, легкая земля — просто удовольствие копать в ней траншеи, а здесь почва каменистая и тяжелая. Через месяц они бы уже построили первую линию укреплений, через три месяца — резервные позиции, бастионы и крепости. Время, все упирается только в нехватку времени.
Он огляделся. В сотне метров от них возводилось здание блокгауза. Люди, как трудолюбивые муравьи, таскали бревна, обтесывали их, поднимали на стены. Работа кипела.
— Сколько, интересно, у нас времени в запасе? -спросил Эмил. — Я занимался своими ранеными и не обращал внимания ни на что другое.
— Вчера мерки ринулись брать брод приступом, и до утра мы не могли с ними справиться. Потеряли примерно тысячу солдат — Первый Орловский и Второй Римский полки изрядно потрепали. Забыл предупредить: сегодня к вечеру прибудет состав с ранеными, так что готовься к работе.
Эмил рассеянно кивнул:
— Думаю, надо пойти отдохнуть, ночь будет тяжелая.
Джон не ответил. В глубине души он страшно боялся, что когда-нибудь он попадет к Эмилу на стол и тогда в полной мере оценит его профессионализм. Он прошел войну без единой царапины, но побывал во многих госпиталях, и все они наводили на него ужас — крики раненых, скрежет пилы по кости при ампутации, блеск скальпеля… Он оглянулся на Эмила, удивляясь, как такой мягкий на вид человек может спокойно проводить операции. Внезапно у Джона возникло дурацкое желание спросить, сколько рук и ног уже успел отрезать этот эскулап, но потом он словно по-новому увидел старого друга — покрасневшие от бессонных ночей глаза, коротко остриженные ногти, кожа на руках загрубела от постоянного мытья в дезинфицирующем растворе, — и устыдился.
— Боишься? — спросил Эмил.
— До смерти, — шепотом ответил Джон.
— Все сейчас боятся. Я думаю, что этот страх ощущают и Эндрю, и Флетчер, и Калин, и даже молодой Готорн.
— Наверное, только Пэт его не чувствует. По-моему, ему по-настоящему нравится воевать.
— Таких людей принято называть толстокожими, но они тоже нужны. До прошлого лета мы даже не замечали, насколько мы все связаны друг с другом, и только когда его ранили, стало понятно, что все мы едины, мы — центр происходящих перемен. А когда две недели назад мы пережили эту катастрофу на Потомаке, то почувствовали, что значит потерять кого-нибудь из нашей команды.
— Я помню одного хулигана в моем родном городке Уотервиле, — произнес Джон с улыбкой. — Он постоянно третировал меня, а я его ужасно боялся. Наконец однажды я разозлился и побил его. Я почувствовал себя полностью отомщенным. На следующий день по дороге в школу я увидел у него поставленный мною синяк под глазом, ну а после школы ко мне подошел его брат, который был в два раза больше меня, и отлупил меня до полусмерти. То же самое и здесь у нас с тугарами и мерками. Поэтому я и боюсь. Если мы потеряем Русь, придется отступить в Рим, но мы уже не сможем вернуться. Все это окажется потерянным навсегда.
— И что случится потом?
— Знаешь, Эндрю затеял рискованную игру, — сказал Джон, понизив голос до шепота. — Как только мерки прорвут оборону и обнаружат, что страна полностью опустошена, они ринутся вперед независимо от того, будет у них еда или нет. Через шесть дней они окажутся здесь, а у нас нет ничего, что могло бы их остановить.
— Эндрю сказал, что задержит их на месяц. Джон покачал головой.
— Это только слова, последняя надежда. Я только молю Бога, чтобы Эндрю сам понял, насколько она несбыточна. Поверь, эти мерзавцы несут с собой смерть. Дайте мне месяц, и, возможно, я смогу найти какой-нибудь выход. Но боюсь, что на самом деле через месяц наши кости уже истлеют в ямах. Мерков не остановить.
— Будем надеяться, что ты ошибаешься, — прошептал Эмил, но Джон почувствовал в его голосе затаенный страх.
Они стали спускаться с холма. Два солдата на строительстве сооружений отсалютовали им, а крестьяне, кажется, даже не обратили на них внимания — они работали.
Эмил потащил Джона в сторону длинного ряда палаток. Полог у большинства из них был откинут, и Джон увидел стоящие кровати с ранеными. Он понимал, что должен войти и поговорить с людьми хотя бы пару минут, ободрить их, но он просто не мог заставить себя сделать хотя бы шаг.
Он слышал стоны, невнятные мольбы, свистящее дыхание человека, раненного в грудь; слышал, как страшно, с хрипом втягивал в себя воздух другой раненый, весь обмотанный бинтами. Джон чувствовал, что еще немного, и он сам упадет в обморок.
«Господи, только не это. Лучше умереть мгновенно, чем оказаться у Эмила на операционном столе, с ужасом ожидая, что за этим последует».
Он на минуту вспомнил госпиталь в Колд-Харборе. Там у палатки лежал молодой парень, почти мальчик, обе ноги у него были ампутированы выше колена. Как он кричал…
— С тобой все в порядке, Джон? Эмил встревожено смотрел на него.
— Как ты выдерживаешь? — шепотом спросил Джон. Эмил попытался улыбнуться:
— Я и не выдерживаю. Просто все время напоминаю себе, что многих мне удалось спасти. А другие…
Он безнадежно махнул рукой.
— Лучше я вернусь на склады, — пробормотал Джон.
Эмил провел его в свою палатку.
— Выпей сначала.
— Мне нужно на ту сторону холмов, там собираются заложить оружейный завод.
— Посиди пару минут.
Джон слабо кивнул. Он пригнулся, вошел в палатку и сел на кровать Эмила. Тот достал из деревянного ящика бутылку и наполнил бокал.
Джон выпил его залпом.
— Отлично. Что это такое?
— Опий, настоянный на водке. Мы нашли его к югу от Рима.
— Какого черта ты мне дал эту дрянь? — заплетающимся языком спросил Джон.
— Настойка быстро тебя свалит. Тебе просто необходимо поспать. Считай, что это приказ. Или это, или я вскоре увижу тебя в госпитале с сердечным приступом или нервным срывом.
— У меня совсем нет времени, черт тебя побери, — прошептал Джон.
— А у кого оно есть?