Страница:
– Нам не нужна здесь подобная грязь! – возопил как-то ближе к ночи радиорежиссер, чье водянистое семя Адриан выплевывал всего только вчера. – Убирайтесь отсюда на хер!
– Какая невоспитанность! – восклицал Адриан, пока Гастон выкидывал на улицу самого радиорежиссера.
Как и Адриан, большинство мальчиков работали сами на себя; у одного-двух из них имелись коты, но в общем и целом сутенерство было особенностью более организованной смежной профессии – женской проституции. Мальчики могли приходить и уходить когда захотят, и никто не собирался указывать им, где они должны предлагать свой товар, никто не собирался претендовать на их усердным трудом заработанные деньги. Наличные притекали к Адриану с утешительной быстротой, и вскоре он обнаружил, что тратить их ему, собственно говоря, не на что. К спиртному его особенно не тянуло, а наркотиков он слишком боялся, чтобы соблазниться чем-то большим, нежели одна-единственная таблетка или одна-единственная затяжка какой-либо противозаконной отравой. Каждый день он доходил до почтовой конторы, расположенной за Св. Мартином-на-полях, и клал заработанное на счет, открытый им на имя Хьюго Хэрни. Счет разрастался довольно быстро.
Кто его беспокоил, так это малолетки, называвшиеся также цыплятами. Среди них присутствовали дети одиннадцати, двенадцати, тринадцати лет. Адриан не походил на мать Терезу и был слишком труслив, чтобы просить их вернуться домой. Тем более что между ними попадались ребята покрепче его, вполне способные послать Адриана куда подальше. Кроме того, они покинули свои дома потому, что жизнь там была хуже, по крайней мере на их взгляд, чем жизнь на улице. Если эти дети что-либо и знали, так именно то, где и когда они были несчастны, и никакие туманы нравственности не застилали ясность их умственных взоров. Тем не менее у большинства прокатных мальчиков они популярностью не пользовались, поскольку привлекали внимание телевизионных документалистов, полиции и поборников очистки улиц, – вся эта публика лезла куда не просят и мешала свободной торговле своими телами. Клиенты малолеток, именовавшиеся, что только естественно, цыплятниками, были людьми более нервными и осторожными, чем те, с которыми имел дело Адриан, так что цыплятам приходилось вертеться куда шустрее, чем мог или когда-либо осмеливался он. Взгляд клиента они чувствовали на себе сразу, а почувствовав, смело шли в атаку.
– Одолжите десять пенсов для автомата, мистер.
– А, да. Конечно. Бери.
– Я вот подумал, папаша, может, пойдем куда-нибудь?
Неприятно было думать, что летами они не отличаются от Картрайта. Конечно, Картрайту шел уже семнадцатый год, но тот Картрайт, которого знал Адриан, так навсегда и останется тринадцатилетним. Цыплята торчали у «Мясной кормушки», подпирая уличное ограждение плотно затянутыми в джинсы попками, а между тем, если бы аист раскидал их по другим дымоходам, они могли бы сейчас, облачась в белую фланель, совершать по правой стороне площадки четвертую перебежку или сражаться в обитом деревом классе с абсолютными аблативами. Интересно, гадал Адриан, если бы существовали точные способы измерения счастья – с помощью электродов или химикатов, – оказались бы школьники более счастливыми, чем мальчики напрокат? Сам он ощущал себя свободным, как никогда, хотя, с другой стороны, типичным представителем кого бы то ни было Адриан себя никогда не считал.
Протрудившись три недели, он решил воспользоваться преимуществами, которые дает гибкий график работы, и провел пять дней на стадионе «Лордз», наблюдая за тем, как Томпсон и Лилли выбивают во Втором международном турнире лучших английских игроков. На стадион он приходил пораньше и направлялся на зады, надеясь увидеть, как в «сетях» разминается кто-нибудь из крикетистов.
Как-то раз, проходя мимо офисов распорядителей и мест, отведенных для членов клуба, Адриан приметил направлявшуюся в его сторону знакомую фигуру. Он тут же развернулся и пошел в противоположную сторону.
– Адриан! Боже мой, Адриан!
Адриан прибавил шагу, но путь ему преградила приливная волна зрителей.
– Адриан!
– О, здравствуйте, дядя Дэвид, – вяло улыбнулся Адриан в нависшее над ним грозное лицо маминого брата.
– Где, черт побери, тебя носило весь этот месяц?
– Да, знаете…
– Матери и отцу ты уже дал о себе знать?
– Ну… я все собирался написать. Дядя Дэвид вцепился ему в руку.
– Ты пойдешь со мной, молодой человек Мать заболела от тревоги. Заболела. Да как ты смел…
И Адриана, точно нашкодившего школьника, каковым он, по его представлениям, и являлся, унизительным образом поволокли у всех на глазах в офисы МКК.
– С добрым утром, Дэвид, поймали беспутного молокососа? – окликнул их кто-то, пока Адриана тащили вверх по ступенькам.
– Вот именно!
Они столкнулись с высоким светловолосым человеком в блейзере, улыбаясь, шедшим им навстречу.
– С добрым утром, сэр Дэвид, – сказал он.
– С добрым утром Тони, удачи вам.
– Спасибо, – ответил высокий и пошел дальше. Адриан остановился как вкопанный – до него вдруг дошло, кто это был.
– Это же Тони Крейг!
– А ты кого ожидал здесь увидеть, идиотина? Илие Настасе?[110] Вот сюда.
Они вошли в маленький кабинет, стены которого были увешаны фотографиями героев Золотого века крикета. Дядя Дэвид закрыл дверь и толкнул Адриана в кресло.
– Ну, так. Говори, где ты живешь.
– В Максвелл-Хилл.
– Адрес?
– Эндикотт-Гарденз, четырнадцать.
– Чей это дом?
– Это просто пансион, ночлег и завтрак.
– Работа у тебя есть? Адриан кивнул.
– Где?
– Там, в Вест-Энде.
«Там» было лишним, однако беспримесная правда вряд ли произвела бы на дядю Дэвида хорошее впечатление.
– Чем занимаешься?
– Это театральное агентство на Денмарк-стрит. Варю кофе, ну и прочее в этом роде.
– Хорошо. Вот тебе ручка, вот бумага. Я хочу, чтобы ты записал адрес в Максвелл-Хилл и адрес на Денмарк-стрит. Потом напишешь письмо родителям. Ты хоть понимаешь, что они пережили? Господи, они даже в полицию обращались! Что за чертовщина с тобой творится, Адриан?
Вот он и оказался еще в одном кабинете, еще в одном кресле, перед еще одним рассерженным человеком, задающим еще одну череду вопросов, на которые не существует ответов. «Почему ты так поступил?»; «Почему ты не можешь сосредоточиться?»; «Почему ты не способен вести себя, как все остальные?»; «Что с тобой творится?».
Адриан знал, что, если он ответит угрюмо: «Не знаю», дядя Дэвид, как десятки других людей до него, фыркнет, ахнет кулаком об стол и заорет: «Что значит — ты не знаешь? Ты должен знать. Отвечай!»
Адриан глядел в ковер.
– Не знаю, – угрюмо ответил он.
– Что значит – ты не знаешь? Ты должен знать. Отвечай!
– Я почувствовал, что несчастен.
– Несчастен? Но почему же ты никому ничего не сказал? Ты представляешь, что испытала твоя мать, когда ты не вернулся домой? Когда никто не знал, где ты? Вот это и вправду несчастье. Способен ты его вообразить? Нет, разумеется, не способен.
Если не считать оловянной кружки на крестины, Библии на конфирмацию, экземпляра «Уиздена»[111] на каждый день рождения и регулярных запанибратских похлопываний по плечу, сопровождавшихся «господи-как-ты-вырос», дядя Дэвид не проявлял особого рвения, выполняя по отношению к Адриану свои попечительские обязанности, и теперь тому неприятно было видеть его разгневанным, тяжко дышащим через нос, – так, словно побег крестника был для него личным оскорблением. Адриан не думал, что дядя заслужил право так уж сердиться.
– Просто я почувствовал, что должен удрать оттуда.
– Ну разумеется. Но вот так, тайком… исподтишка. Подобным образом поступают одни только трусы и подлецы. Ладно, пиши письмо.
Дядя Дэвид вышел, заперев за собой дверь. Адриан вздохнул, повернулся к столу. На столе лежал серебряный ножик для разрезания писем, имевший форму крикетной биты. Адриан поднес его к свету и увидел косо идущий по ножику награвированный росчерк Дональда Брадмана[112]. Он сунул ножик во внутренний карман блейзера и уселся за письмо.
Под портретом князя Ранжитсинкхи[113],
В странном маленьком кабинете близ Залы собраний,
Крикетный стадион «Лордз»,
Июнь 1975.
Дорогие мама и папа!
Простите, что сбежал, не попрощавшись. Дядя Дэвид сказал, что вы беспокоились за меня, – надеюсь, не очень сильно.
Я живу в хайгейтском пансионе, Эндикотт-Гарденз, работаю в театральном агентстве «Леон Брайтс», ЗЦ2[114], Денмарк-стрит, 59 – Я у них что-то вроде посыльного, курьера, впрочем, работа хорошая, и я надеюсь скоро снять квартиру.
Я здоров, счастлив и, правда же, очень жалею, что огорчил вас. Скоро напишу подробнее и объясню, почему я почувствовал, что должен уйти из колледжа. Пожалуйста, постарайтесь простить безумно любящего вас сына Адриана.
P . S . Я встретил сегодня нового капитана команды Англии Тони Грейга.
Двадцать минут спустя дядя Дэвид вернулся и прочитал письмо.
– Полагаю, сойдет. Оставь его мне, я сам отправлю.
Он оглядел Адриана с головы до ног.
– Выгляди ты хоть вполовину пристойно, я пригласил бы тебя посмотреть матч с мест для членов клуба.
– Я бы с радостью.
– Приходи завтра в галстуке, посмотрю, что удастся сделать.
– Вы страшно добры. Буду счастлив.
– Они ведь дают тебе день отпуска, чтобы ты мог посмотреть крикет, верно? Там, на Денмарк-стрит? Дают?
– Как это принято в Министерстве иностранных дел, вы хотите сказать?
– Ладно, дерзкий крысенок, считай, что очко ты отыграл. И подстригись. А то ты походишь на уличную девку.
– Боже мой! Неужели?
На следующий день Адриан в «Лордз» не пошел, он вообще там больше ни разу не появился. Вместо этого он вернулся к работе, находя, впрочем, время и для того, чтобы бродить по Тоттнем-Корт-роуд, наблюдая за девяносто шестью перебежками Тони Грейга и умопомрачительными семьюдесятью тремя – Лилли, – на экранах телевизоров, выставленных в витринах магазинов электроники.
Риск столкнуться с людьми, которых он знал, оставался немалым. Адриан вспоминал описание площади Пиккадилли, данное доктором Ватсоном в первом рассказе о Шерлоке Холмсе, – огромная клоака, в которую неотвратимо стекаются все бездельники и лодыри Империи. Теперь казалось, что, поскольку Империя ссохлась в размерах, сила притяжения Пиккадилли возросла. Британия была ванной, а Пиккадилли – ее сточным отверстием, ныне почти булькающим, всасывая последние несколько галлонов грязной воды.
Часть работы Адриана, находившегося в центре этого водостока, состояла в том, чтобы всматриваться в каждое проплывающее мимо лицо. Невинные прохожие обычно не заглядывают посторонним в лица, так что Адриан, как правило, успевал, если навстречу двигался кто-то знакомый, свернуть в сторону.
Однако как-то после полудня, недели через две после встречи с дядей Дэвидом, Адриан, укрывшийся от дождя в своем любимом месте, под колоннами «Суон и Эдгар»[115], и высматривавший клиентов, вдруг приметил доктора Меддлара – без привычного высокого и жесткого воротника, но тем не менее узнаваемого безошибочно, – поднимавшегося по ступенькам из станции подземки.
Триместр, должно быть, закончился, подумал, скользнув за колонну, Адриан.
Он смотрел, как Меддлар, поозиравшись по сторонам, пересекает улицу, направляясь к «Аптеке Бута» с ее неоновой вывеской. Прямо под вывеской вершили свой противозаконный бизнес Грег и Марк, двое бритоголовых, с которыми Адриан был хорошо знаком, – к его изумлению, Меддлар остановился и заговорил с одним из них. Вид он пытался сохранять безразличный, однако Адриану с его наметанным глазом было совершенно ясно, что у аптеки ведутся официальные переговоры.
Прыжками пронизав поток машин, Адриан сзади приблизился к Меддлару.
– Да это же доктор Меддлар! – воскликнул он, дружески хлопнув сященника по спине.
Меддлар крутнулся назад.
– Хили!
– Мой дорогой старина капеллан, до чего же я рад вас видеть! – Адриан тепло пожал ему руку. —
Однако позвольте дать вам совет – verb sap[116], как выражались мы в милой старой школе, – если они запросят с вас больше десятки за то, что вы у них отсосете, считайте, что вас грабят.
Меддлар побелел и попятился к бордюру.
– Уже уходите? – разочарованно спросил Адриан. – Что ж, надо, так надо. Но если вам потребуется жесткий секс, дайте мне знать, в любое время, я для вас что-нибудь организую. Вы только не забывайте слова того человека из «Касабланки»: «Берегитесь, здесь повсюду стервятники. Стервятники, повсюду».
Меддлар исчез среди брызг и воя автомобильных клаксонов.
– Помните о «Кодексе зеленого креста»[117], – крикнул ему вслед Адриан. – Я ведь не всегда буду рядом, когда вам понадобится перейти улицу.
Бритоголовые остались недовольны.
– Сукин ты сын, Хьюго! Мы почти уже договорились.
– Я вам все возмещу, мои дорогие, – сказал Адриан. – Дело того стоило. А пока позвольте поставить вам по «фанте» в «Уимпи». Под этим дурацким дождем все равно бизнеса не сделаешь.
Они сидели у окна закусочной, автоматически прочесывая взглядами текущую мимо людскую толпу.
– Почему он назвал тебя «Хили»? – спросил Грег. – Я думал, твоя фамилия Хэрни.
– «Хили» было моим прозвищем, – ответил Адриан. – Я, видишь ли, часто изображал Денниса Хили[118], политика. Так оно ко мне и пристало.
– А.
– Ну что за дурачок, – добавил в подтверждение Адриан.
– Точно, он!
– Нет, вообще-то это скорее Майк Ярвуд[119].
– А этот тип действительно викарий?
– Капеллан школы, жизнью клянусь.
– Черт-те что. Он просил Терри и меня, чтобы мы его связали. А еще воротничок носит.
– «Ударив в стол, я крикнул: Нет!» – произнес Адриан, складывая, точно для молитвы, ладони.
– Чего ты сделал?
– Джордж Герберт[120]. Стихотворение под названием «Воротничок». Оно, по-видимому, ускользнуло от вашего внимания. «О, где веселия венки? Унесены? Разорены? Не то душа моя: в ней плод, а у тебя есть руки».
– А, правильно. Ну да.
– Вы были венками веселия, плодами. А он, подозреваю, вознамерился наложить на вас руки. Должно быть, забыл окончание. «Я в каждом слове слышал зов: „Дитя!“ И отвечал: „Мой Бог!“».
– Ты чего, заговариваться начал?
– Замечательные стихи, вам бы понравились. Могу сгонять в «Хатчкардз», купить для вас сборничек.
– Пошел ты.
– Ну что же, это желание в моем предложении также присутствовало, – признал Адриан. – А теперь, если вы меня простите, я загляну в «Бутс» и разживусь примочкой для старых ран.
Еще два месяца спустя Адриана снял актер.
– А я вас знаю, – сказал Адриан, когда они ехали в такси.
Актер стянул с носа темные очки.
– Господи! – Адриан глупо хихикнул. – Вы же…
– Зови меня Гаем, – сказал актер. – Это мое настоящее имя.
«Знаменитость! – подумал Адриан. – Мой клиент – знаменитость».
Адриан остался у актера на ночь, против чего его всегда предостерегали самым серьезным образом. Гай разбудил Адриана поцелуем, к которому присовокупил копченого лосося и омлет.
– Я никак не мог поверить, что ты профессионал, мой сладкий, – сказал Гай. – Увидел тебя идущим от «Плейлэнда» к Дилли и, на хрен, поверить в это не мог.
– Вообще-то, – скромно признался Адриан, – я этим занимаюсь недавно.
– И Хьюго к тому же! Мое любимое имя. Всегда было любимым.
– Все ж хочешь как лучше.
– Ты не останешься со мной, Хьюго, малыш? Лучшего времени для такого предложения нельзя было и придумать. Тремя днями раньше Адриан увидел свое отражение в зеркале гардеробной отеля «Риджент-палас» и был потрясен глядящей на него физиономией шлюхи.
Как и почему он изменился, Адриан не знал, но изменения с ним произошли. На подбородке его отрастал пока лишь меленький пушок, так что после бритья подбородок становился гладким, точно у десятилетнего мальчика. Волосы были теперь короче, Адриан не прилизывал их, как какой-нибудь сутенер. Джинсы в обтяжку, но не более чем у любого студента. И все же лицо кричало: «Продается».
Он обворожительно улыбнулся зеркалу. И получил в ответ плотоядную, зазывную гримасу.
Он приподнял брови и попытался принять вид растерянный и невинный.
Пятнадцать за отсос; в зад не даю – сообщило отражение.
Пара недель, проведенных вне Дилли, позволила бы ему вновь обрести лицо, наводящее на мысли о землянике со сливками.
Гай жил в Челси, в маленьком доме, в скором времени у него начинались съемки на студии «Шеп-пертон». На Пиккадилли он забрел, чтобы гульнуть напоследок – перед пятью неделями подъемов в шесть утра и работы до восьми вечера.
– Но теперь у меня есть друг, к которому я смогу возвращаться. Это чудесно, мой сладкий, чудесно!
Адриан подумал, что иметь человека, который отвечает за тебя на телефонные звонки, таскается по магазинам и поддерживает в доме порядок, это и вправду чудесно.
– Ко мне ходила раньше уборщица, ирландка, но эта сучка грозилась обратиться в газеты, так что я теперь никаким приходящим не доверяю. А тебе доверяю, милочка ты моя.
Выговор выпускника частной школы. Если б они только знали.
– Быть может, я прав, а может, не прав, – пел Гай под душем, – но я поклянусь, и ты мне поверь, что стоит тебе улыбнуться мне, и проститутки плачут на Сохо-сквер.
Итак, Адриан остался у него и научился готовить, делать покупки и очаровывать приглашенных к обеду гостей. В друзьях у Гая состояли все больше режиссеры, писатели и актеры, голубых среди них было всего ничего. Гаем его называл один только Адриан, что придавало их дружбе особый, открыто любовный оттенок. Гаю было тридцать пять, он довольно рано женился, в девятнадцать. Плод этого брака жил с прежней женой Гая, актрисой, очень плохо принявшей известие о его гомосексуальности, мгновенно разведшейся с ним и не подпускавшей его к сыну.
– Он сейчас примерно твоего возраста, может, на пару лет моложе. Поспорить готов, что из него уже получилась такая мадам, что пробы негде ставить. И поделом ей, стервуге.
Как-то вечером к обеду пришли агент Гая Майкл Мораган и его жена Анджела. Они появились раньше возвращения Гая из «Шеппертон», и Адриан старался, как мог, развлекая их на кухне, где он шинковал перец.
– Мы много о вас слышали, – сказала Анджела, роняя на кухонный стол оцелотовый палантин.
– Надеюсь, только хорошее?
– О да, Тони не видел от вас ничего, кроме добра.
Майкл Мораган откупорил бутылку вина.
– Это урожай семьдесят четвертого, – сказал Адриан. – Его нужно перелить в графин или, по крайней мере, дать подышать в течение часа. В холодильнике есть «Сансер», если хотите.
– Спасибо, сойдет и это, – последовал резковатый ответ. – Я слышал от Тони, что вы С.Х.
Адриан уже заметил на шее Морагана галстук старого выпускника Харроу, так что ответ у него был готов.
– Ну, по правде сказать, – произнес он, – это всего лишь слушок, который я распустил. Из соображений безопасности, – он похлопал себя пальцем по носу, сбоку. – Могу также сообщить, что и Хьюго Хэрни – не настоящее мое имя.
Мораган неприязненно уставился на него.
– Так. Таинственный человек ниоткуда. Тони об этом знает?
– О боже, а вы считаете, он должен знать?
– Уверена, что нет, – сказала Анджела. – Любой скажет, что вам можно доверять.
Они перешли в гостиную, Адриан вытер руки о синий в белую полоску передник, который любил надевать, стряпая.
– Видите ли, мне приходится присматривать за ним, – сказал Мораган. – А человек ваших лет, да еще и без имени, это настораживает.
– Через пару недель мне исполнится восемнадцать.
– И все равно вы еще три года будете несовершеннолетним. А это может угробить его карьеру. В прошлом году такое уже почти случилось.
– Но ведь оно и моей карьере добра не принесет, не правда ли? Так что, думаю, мы вправе доверять друг другу.
– А что вы, собственно, можете потерять?
– Совершенный пустяк – репутацию.
– Правда?
– Да, правда. Вмешалась Анджела:
– Понимаете, нам просто нужна уверенность… я не сомневаюсь, вы поймете, Хьюго, милый… нам нужна уверенность, что вы… не навредите Тони.
– Господи, да зачем я буду ему вредить?
– Ой, бросьте, – фыркнул Мораган. – Вы же знаете, о чем речь.
– Речь о том, что Гай, тридцатипятилетний, богатый, знаменитый и обладающий жизненным опытом, – это бедная доверчивая овечка, которую необходимо защищать, а я, который моложе его в два раза, – демон-совратитель, способный ему навредить? Шантажировать его, полагаю, вы это имели в виду.
– Уверена, Майкл никогда не думал, что…
– Я лучше пойду на кухню давить чеснок. Причиной могли быть чеснок с луком, который Адриан резал, мог – гнев, а могло и всего лишь притворство – поскольку случившееся в дальнейшем представлялось в этих обстоятельствах драматически верным, – в чем бы причина ни состояла, но на глаза Адриана навернулись слезы. Он смахнул их:
– Простите, Анджела.
– Милый, ну не будьте смешным. Все обойдется. Майкл просто хотел… найдите мне сигарету, ладно?.. Он просто хотел увериться.
С лестницы донеслись шаги Гая.
– Эгей, медвежонок мой сладкий! Папочка вернулся.
Слова эти заставили Адриана поморщиться. Анджела погладила его по рукаву.
– Ты ведь любишь его, правда, милый? – прошептала она.
Адриан кивнул. Лучше иметь эту жуткую бабу в союзницах.
– Все обойдется, – сказала она и поцеловала его в щеку.
За едой Адриан демонстрировал точнейшим образом выверенную привязанность к Гаю. Привязанность не падшего, но обожающего существа; не прилипчивую и собственническую, но радостную и доверчивую. По дороге домой Майкл и Анджела на все лады расхваливали друг другу его стряпню, остроумие и благоразумие.
Гай был очень тронут. Он уткнулся носом в плечо сидящего на софе Адриана.
– Ты мой редкостный лисенок, я тебя не заслуживаю. Ты волшебный, чудный, и ты никогда не покинешь меня.
– Никогда?
– Никогда.
– А если я стану волосатым и толстым?
– Не будь глупым ребенком. Пойдем баиньки с Гаинькой.
В вечер перед последним днем съемок Гай попросил Адриана доставить письмо в один из домов Баттерси и принести ответ. Зак, человек, которому предназначалось письмо, будет ожидать его, однако Зак – знаменитая голландская поп-звезда, и всеобщее внимание его стесняет, так что пусть Адриан не удивляется, если он поведет себя странно.
Адриан попытался припомнить хоть одну живущую в Южном Лондоне голландскую поп-звезду, у которой была бы нужда стесняться всеобщего внимания, и не смог, – впрочем, поведение Гая и отсутствие в его тоне обычной сентиментальной ласковости наводили на мысль, что дело это серьезное, поэтому Адриан промолчал и наутро с удовольствием тронулся в путь.
Зак был довольно дружелюбен:
– Дружок Тони? Здорово, рад познакомиться. Ты мне что-то принес?
Адриан вручил ему конверт.
– Гай… то есть Тони… сказал, что будет ответ.
– Ответ? А как же, непременно будет. Подожди здесь минутку.
Конверт с ответом был запечатан, и Адриан, шагая назад по мосту Челси, размышлял, не стоит ли, вернувшись домой, вскрыть его под струей пара и прочитать то, что кроется внутри. В конце концов он решил этого не делать. Гай ему доверял, а побыть для разнообразия честным человеком даже забавно. Он вытащил свою «Антигону» и принялся читать на ходу. Тут присутствовало своего рода притворство – Адриану нравилась мысль, что все видят, как он читает по-французски, однако помимо этого ему хотелось сохранить беглость своего французского. Способность объяснять французским туристам дорогу, а то и вступать с ними в переговоры неизменно производила на Дилли сенсацию.
Он дошел до Кингз-роуд, повернул налево. Около «Таверны Короля» происходила какая-то стычка. Компания ацетонщиков сражалась, используя в качестве оружия баллончики с краской. Один из них окатил красной струей Адриана, спешившего проскользнуть мимо.
– Ой! – воскликнул тот. – Посмотри, что ты наделал.
– Ой, посмотри, что ты наделал! – заорали они в ответ, подделываясь под выговор Адриана. – А ну, ускребывай, жопа!
К мирным переговорам ацетонщики явно расположены не были, и Адриан счел за лучшее убраться. Однако те решили бросить свою игру и помчались за ним.
– Какая невоспитанность! – восклицал Адриан, пока Гастон выкидывал на улицу самого радиорежиссера.
Как и Адриан, большинство мальчиков работали сами на себя; у одного-двух из них имелись коты, но в общем и целом сутенерство было особенностью более организованной смежной профессии – женской проституции. Мальчики могли приходить и уходить когда захотят, и никто не собирался указывать им, где они должны предлагать свой товар, никто не собирался претендовать на их усердным трудом заработанные деньги. Наличные притекали к Адриану с утешительной быстротой, и вскоре он обнаружил, что тратить их ему, собственно говоря, не на что. К спиртному его особенно не тянуло, а наркотиков он слишком боялся, чтобы соблазниться чем-то большим, нежели одна-единственная таблетка или одна-единственная затяжка какой-либо противозаконной отравой. Каждый день он доходил до почтовой конторы, расположенной за Св. Мартином-на-полях, и клал заработанное на счет, открытый им на имя Хьюго Хэрни. Счет разрастался довольно быстро.
Кто его беспокоил, так это малолетки, называвшиеся также цыплятами. Среди них присутствовали дети одиннадцати, двенадцати, тринадцати лет. Адриан не походил на мать Терезу и был слишком труслив, чтобы просить их вернуться домой. Тем более что между ними попадались ребята покрепче его, вполне способные послать Адриана куда подальше. Кроме того, они покинули свои дома потому, что жизнь там была хуже, по крайней мере на их взгляд, чем жизнь на улице. Если эти дети что-либо и знали, так именно то, где и когда они были несчастны, и никакие туманы нравственности не застилали ясность их умственных взоров. Тем не менее у большинства прокатных мальчиков они популярностью не пользовались, поскольку привлекали внимание телевизионных документалистов, полиции и поборников очистки улиц, – вся эта публика лезла куда не просят и мешала свободной торговле своими телами. Клиенты малолеток, именовавшиеся, что только естественно, цыплятниками, были людьми более нервными и осторожными, чем те, с которыми имел дело Адриан, так что цыплятам приходилось вертеться куда шустрее, чем мог или когда-либо осмеливался он. Взгляд клиента они чувствовали на себе сразу, а почувствовав, смело шли в атаку.
– Одолжите десять пенсов для автомата, мистер.
– А, да. Конечно. Бери.
– Я вот подумал, папаша, может, пойдем куда-нибудь?
Неприятно было думать, что летами они не отличаются от Картрайта. Конечно, Картрайту шел уже семнадцатый год, но тот Картрайт, которого знал Адриан, так навсегда и останется тринадцатилетним. Цыплята торчали у «Мясной кормушки», подпирая уличное ограждение плотно затянутыми в джинсы попками, а между тем, если бы аист раскидал их по другим дымоходам, они могли бы сейчас, облачась в белую фланель, совершать по правой стороне площадки четвертую перебежку или сражаться в обитом деревом классе с абсолютными аблативами. Интересно, гадал Адриан, если бы существовали точные способы измерения счастья – с помощью электродов или химикатов, – оказались бы школьники более счастливыми, чем мальчики напрокат? Сам он ощущал себя свободным, как никогда, хотя, с другой стороны, типичным представителем кого бы то ни было Адриан себя никогда не считал.
Протрудившись три недели, он решил воспользоваться преимуществами, которые дает гибкий график работы, и провел пять дней на стадионе «Лордз», наблюдая за тем, как Томпсон и Лилли выбивают во Втором международном турнире лучших английских игроков. На стадион он приходил пораньше и направлялся на зады, надеясь увидеть, как в «сетях» разминается кто-нибудь из крикетистов.
Как-то раз, проходя мимо офисов распорядителей и мест, отведенных для членов клуба, Адриан приметил направлявшуюся в его сторону знакомую фигуру. Он тут же развернулся и пошел в противоположную сторону.
– Адриан! Боже мой, Адриан!
Адриан прибавил шагу, но путь ему преградила приливная волна зрителей.
– Адриан!
– О, здравствуйте, дядя Дэвид, – вяло улыбнулся Адриан в нависшее над ним грозное лицо маминого брата.
– Где, черт побери, тебя носило весь этот месяц?
– Да, знаете…
– Матери и отцу ты уже дал о себе знать?
– Ну… я все собирался написать. Дядя Дэвид вцепился ему в руку.
– Ты пойдешь со мной, молодой человек Мать заболела от тревоги. Заболела. Да как ты смел…
И Адриана, точно нашкодившего школьника, каковым он, по его представлениям, и являлся, унизительным образом поволокли у всех на глазах в офисы МКК.
– С добрым утром, Дэвид, поймали беспутного молокососа? – окликнул их кто-то, пока Адриана тащили вверх по ступенькам.
– Вот именно!
Они столкнулись с высоким светловолосым человеком в блейзере, улыбаясь, шедшим им навстречу.
– С добрым утром, сэр Дэвид, – сказал он.
– С добрым утром Тони, удачи вам.
– Спасибо, – ответил высокий и пошел дальше. Адриан остановился как вкопанный – до него вдруг дошло, кто это был.
– Это же Тони Крейг!
– А ты кого ожидал здесь увидеть, идиотина? Илие Настасе?[110] Вот сюда.
Они вошли в маленький кабинет, стены которого были увешаны фотографиями героев Золотого века крикета. Дядя Дэвид закрыл дверь и толкнул Адриана в кресло.
– Ну, так. Говори, где ты живешь.
– В Максвелл-Хилл.
– Адрес?
– Эндикотт-Гарденз, четырнадцать.
– Чей это дом?
– Это просто пансион, ночлег и завтрак.
– Работа у тебя есть? Адриан кивнул.
– Где?
– Там, в Вест-Энде.
«Там» было лишним, однако беспримесная правда вряд ли произвела бы на дядю Дэвида хорошее впечатление.
– Чем занимаешься?
– Это театральное агентство на Денмарк-стрит. Варю кофе, ну и прочее в этом роде.
– Хорошо. Вот тебе ручка, вот бумага. Я хочу, чтобы ты записал адрес в Максвелл-Хилл и адрес на Денмарк-стрит. Потом напишешь письмо родителям. Ты хоть понимаешь, что они пережили? Господи, они даже в полицию обращались! Что за чертовщина с тобой творится, Адриан?
Вот он и оказался еще в одном кабинете, еще в одном кресле, перед еще одним рассерженным человеком, задающим еще одну череду вопросов, на которые не существует ответов. «Почему ты так поступил?»; «Почему ты не можешь сосредоточиться?»; «Почему ты не способен вести себя, как все остальные?»; «Что с тобой творится?».
Адриан знал, что, если он ответит угрюмо: «Не знаю», дядя Дэвид, как десятки других людей до него, фыркнет, ахнет кулаком об стол и заорет: «Что значит — ты не знаешь? Ты должен знать. Отвечай!»
Адриан глядел в ковер.
– Не знаю, – угрюмо ответил он.
– Что значит – ты не знаешь? Ты должен знать. Отвечай!
– Я почувствовал, что несчастен.
– Несчастен? Но почему же ты никому ничего не сказал? Ты представляешь, что испытала твоя мать, когда ты не вернулся домой? Когда никто не знал, где ты? Вот это и вправду несчастье. Способен ты его вообразить? Нет, разумеется, не способен.
Если не считать оловянной кружки на крестины, Библии на конфирмацию, экземпляра «Уиздена»[111] на каждый день рождения и регулярных запанибратских похлопываний по плечу, сопровождавшихся «господи-как-ты-вырос», дядя Дэвид не проявлял особого рвения, выполняя по отношению к Адриану свои попечительские обязанности, и теперь тому неприятно было видеть его разгневанным, тяжко дышащим через нос, – так, словно побег крестника был для него личным оскорблением. Адриан не думал, что дядя заслужил право так уж сердиться.
– Просто я почувствовал, что должен удрать оттуда.
– Ну разумеется. Но вот так, тайком… исподтишка. Подобным образом поступают одни только трусы и подлецы. Ладно, пиши письмо.
Дядя Дэвид вышел, заперев за собой дверь. Адриан вздохнул, повернулся к столу. На столе лежал серебряный ножик для разрезания писем, имевший форму крикетной биты. Адриан поднес его к свету и увидел косо идущий по ножику награвированный росчерк Дональда Брадмана[112]. Он сунул ножик во внутренний карман блейзера и уселся за письмо.
Под портретом князя Ранжитсинкхи[113],
В странном маленьком кабинете близ Залы собраний,
Крикетный стадион «Лордз»,
Июнь 1975.
Дорогие мама и папа!
Простите, что сбежал, не попрощавшись. Дядя Дэвид сказал, что вы беспокоились за меня, – надеюсь, не очень сильно.
Я живу в хайгейтском пансионе, Эндикотт-Гарденз, работаю в театральном агентстве «Леон Брайтс», ЗЦ2[114], Денмарк-стрит, 59 – Я у них что-то вроде посыльного, курьера, впрочем, работа хорошая, и я надеюсь скоро снять квартиру.
Я здоров, счастлив и, правда же, очень жалею, что огорчил вас. Скоро напишу подробнее и объясню, почему я почувствовал, что должен уйти из колледжа. Пожалуйста, постарайтесь простить безумно любящего вас сына Адриана.
P . S . Я встретил сегодня нового капитана команды Англии Тони Грейга.
Двадцать минут спустя дядя Дэвид вернулся и прочитал письмо.
– Полагаю, сойдет. Оставь его мне, я сам отправлю.
Он оглядел Адриана с головы до ног.
– Выгляди ты хоть вполовину пристойно, я пригласил бы тебя посмотреть матч с мест для членов клуба.
– Я бы с радостью.
– Приходи завтра в галстуке, посмотрю, что удастся сделать.
– Вы страшно добры. Буду счастлив.
– Они ведь дают тебе день отпуска, чтобы ты мог посмотреть крикет, верно? Там, на Денмарк-стрит? Дают?
– Как это принято в Министерстве иностранных дел, вы хотите сказать?
– Ладно, дерзкий крысенок, считай, что очко ты отыграл. И подстригись. А то ты походишь на уличную девку.
– Боже мой! Неужели?
На следующий день Адриан в «Лордз» не пошел, он вообще там больше ни разу не появился. Вместо этого он вернулся к работе, находя, впрочем, время и для того, чтобы бродить по Тоттнем-Корт-роуд, наблюдая за девяносто шестью перебежками Тони Грейга и умопомрачительными семьюдесятью тремя – Лилли, – на экранах телевизоров, выставленных в витринах магазинов электроники.
Риск столкнуться с людьми, которых он знал, оставался немалым. Адриан вспоминал описание площади Пиккадилли, данное доктором Ватсоном в первом рассказе о Шерлоке Холмсе, – огромная клоака, в которую неотвратимо стекаются все бездельники и лодыри Империи. Теперь казалось, что, поскольку Империя ссохлась в размерах, сила притяжения Пиккадилли возросла. Британия была ванной, а Пиккадилли – ее сточным отверстием, ныне почти булькающим, всасывая последние несколько галлонов грязной воды.
Часть работы Адриана, находившегося в центре этого водостока, состояла в том, чтобы всматриваться в каждое проплывающее мимо лицо. Невинные прохожие обычно не заглядывают посторонним в лица, так что Адриан, как правило, успевал, если навстречу двигался кто-то знакомый, свернуть в сторону.
Однако как-то после полудня, недели через две после встречи с дядей Дэвидом, Адриан, укрывшийся от дождя в своем любимом месте, под колоннами «Суон и Эдгар»[115], и высматривавший клиентов, вдруг приметил доктора Меддлара – без привычного высокого и жесткого воротника, но тем не менее узнаваемого безошибочно, – поднимавшегося по ступенькам из станции подземки.
Триместр, должно быть, закончился, подумал, скользнув за колонну, Адриан.
Он смотрел, как Меддлар, поозиравшись по сторонам, пересекает улицу, направляясь к «Аптеке Бута» с ее неоновой вывеской. Прямо под вывеской вершили свой противозаконный бизнес Грег и Марк, двое бритоголовых, с которыми Адриан был хорошо знаком, – к его изумлению, Меддлар остановился и заговорил с одним из них. Вид он пытался сохранять безразличный, однако Адриану с его наметанным глазом было совершенно ясно, что у аптеки ведутся официальные переговоры.
Прыжками пронизав поток машин, Адриан сзади приблизился к Меддлару.
– Да это же доктор Меддлар! – воскликнул он, дружески хлопнув сященника по спине.
Меддлар крутнулся назад.
– Хили!
– Мой дорогой старина капеллан, до чего же я рад вас видеть! – Адриан тепло пожал ему руку. —
Однако позвольте дать вам совет – verb sap[116], как выражались мы в милой старой школе, – если они запросят с вас больше десятки за то, что вы у них отсосете, считайте, что вас грабят.
Меддлар побелел и попятился к бордюру.
– Уже уходите? – разочарованно спросил Адриан. – Что ж, надо, так надо. Но если вам потребуется жесткий секс, дайте мне знать, в любое время, я для вас что-нибудь организую. Вы только не забывайте слова того человека из «Касабланки»: «Берегитесь, здесь повсюду стервятники. Стервятники, повсюду».
Меддлар исчез среди брызг и воя автомобильных клаксонов.
– Помните о «Кодексе зеленого креста»[117], – крикнул ему вслед Адриан. – Я ведь не всегда буду рядом, когда вам понадобится перейти улицу.
Бритоголовые остались недовольны.
– Сукин ты сын, Хьюго! Мы почти уже договорились.
– Я вам все возмещу, мои дорогие, – сказал Адриан. – Дело того стоило. А пока позвольте поставить вам по «фанте» в «Уимпи». Под этим дурацким дождем все равно бизнеса не сделаешь.
Они сидели у окна закусочной, автоматически прочесывая взглядами текущую мимо людскую толпу.
– Почему он назвал тебя «Хили»? – спросил Грег. – Я думал, твоя фамилия Хэрни.
– «Хили» было моим прозвищем, – ответил Адриан. – Я, видишь ли, часто изображал Денниса Хили[118], политика. Так оно ко мне и пристало.
– А.
– Ну что за дурачок, – добавил в подтверждение Адриан.
– Точно, он!
– Нет, вообще-то это скорее Майк Ярвуд[119].
– А этот тип действительно викарий?
– Капеллан школы, жизнью клянусь.
– Черт-те что. Он просил Терри и меня, чтобы мы его связали. А еще воротничок носит.
– «Ударив в стол, я крикнул: Нет!» – произнес Адриан, складывая, точно для молитвы, ладони.
– Чего ты сделал?
– Джордж Герберт[120]. Стихотворение под названием «Воротничок». Оно, по-видимому, ускользнуло от вашего внимания. «О, где веселия венки? Унесены? Разорены? Не то душа моя: в ней плод, а у тебя есть руки».
– А, правильно. Ну да.
– Вы были венками веселия, плодами. А он, подозреваю, вознамерился наложить на вас руки. Должно быть, забыл окончание. «Я в каждом слове слышал зов: „Дитя!“ И отвечал: „Мой Бог!“».
– Ты чего, заговариваться начал?
– Замечательные стихи, вам бы понравились. Могу сгонять в «Хатчкардз», купить для вас сборничек.
– Пошел ты.
– Ну что же, это желание в моем предложении также присутствовало, – признал Адриан. – А теперь, если вы меня простите, я загляну в «Бутс» и разживусь примочкой для старых ран.
Еще два месяца спустя Адриана снял актер.
– А я вас знаю, – сказал Адриан, когда они ехали в такси.
Актер стянул с носа темные очки.
– Господи! – Адриан глупо хихикнул. – Вы же…
– Зови меня Гаем, – сказал актер. – Это мое настоящее имя.
«Знаменитость! – подумал Адриан. – Мой клиент – знаменитость».
Адриан остался у актера на ночь, против чего его всегда предостерегали самым серьезным образом. Гай разбудил Адриана поцелуем, к которому присовокупил копченого лосося и омлет.
– Я никак не мог поверить, что ты профессионал, мой сладкий, – сказал Гай. – Увидел тебя идущим от «Плейлэнда» к Дилли и, на хрен, поверить в это не мог.
– Вообще-то, – скромно признался Адриан, – я этим занимаюсь недавно.
– И Хьюго к тому же! Мое любимое имя. Всегда было любимым.
– Все ж хочешь как лучше.
– Ты не останешься со мной, Хьюго, малыш? Лучшего времени для такого предложения нельзя было и придумать. Тремя днями раньше Адриан увидел свое отражение в зеркале гардеробной отеля «Риджент-палас» и был потрясен глядящей на него физиономией шлюхи.
Как и почему он изменился, Адриан не знал, но изменения с ним произошли. На подбородке его отрастал пока лишь меленький пушок, так что после бритья подбородок становился гладким, точно у десятилетнего мальчика. Волосы были теперь короче, Адриан не прилизывал их, как какой-нибудь сутенер. Джинсы в обтяжку, но не более чем у любого студента. И все же лицо кричало: «Продается».
Он обворожительно улыбнулся зеркалу. И получил в ответ плотоядную, зазывную гримасу.
Он приподнял брови и попытался принять вид растерянный и невинный.
Пятнадцать за отсос; в зад не даю – сообщило отражение.
Пара недель, проведенных вне Дилли, позволила бы ему вновь обрести лицо, наводящее на мысли о землянике со сливками.
Гай жил в Челси, в маленьком доме, в скором времени у него начинались съемки на студии «Шеп-пертон». На Пиккадилли он забрел, чтобы гульнуть напоследок – перед пятью неделями подъемов в шесть утра и работы до восьми вечера.
– Но теперь у меня есть друг, к которому я смогу возвращаться. Это чудесно, мой сладкий, чудесно!
Адриан подумал, что иметь человека, который отвечает за тебя на телефонные звонки, таскается по магазинам и поддерживает в доме порядок, это и вправду чудесно.
– Ко мне ходила раньше уборщица, ирландка, но эта сучка грозилась обратиться в газеты, так что я теперь никаким приходящим не доверяю. А тебе доверяю, милочка ты моя.
Выговор выпускника частной школы. Если б они только знали.
– Быть может, я прав, а может, не прав, – пел Гай под душем, – но я поклянусь, и ты мне поверь, что стоит тебе улыбнуться мне, и проститутки плачут на Сохо-сквер.
Итак, Адриан остался у него и научился готовить, делать покупки и очаровывать приглашенных к обеду гостей. В друзьях у Гая состояли все больше режиссеры, писатели и актеры, голубых среди них было всего ничего. Гаем его называл один только Адриан, что придавало их дружбе особый, открыто любовный оттенок. Гаю было тридцать пять, он довольно рано женился, в девятнадцать. Плод этого брака жил с прежней женой Гая, актрисой, очень плохо принявшей известие о его гомосексуальности, мгновенно разведшейся с ним и не подпускавшей его к сыну.
– Он сейчас примерно твоего возраста, может, на пару лет моложе. Поспорить готов, что из него уже получилась такая мадам, что пробы негде ставить. И поделом ей, стервуге.
Как-то вечером к обеду пришли агент Гая Майкл Мораган и его жена Анджела. Они появились раньше возвращения Гая из «Шеппертон», и Адриан старался, как мог, развлекая их на кухне, где он шинковал перец.
– Мы много о вас слышали, – сказала Анджела, роняя на кухонный стол оцелотовый палантин.
– Надеюсь, только хорошее?
– О да, Тони не видел от вас ничего, кроме добра.
Майкл Мораган откупорил бутылку вина.
– Это урожай семьдесят четвертого, – сказал Адриан. – Его нужно перелить в графин или, по крайней мере, дать подышать в течение часа. В холодильнике есть «Сансер», если хотите.
– Спасибо, сойдет и это, – последовал резковатый ответ. – Я слышал от Тони, что вы С.Х.
Адриан уже заметил на шее Морагана галстук старого выпускника Харроу, так что ответ у него был готов.
– Ну, по правде сказать, – произнес он, – это всего лишь слушок, который я распустил. Из соображений безопасности, – он похлопал себя пальцем по носу, сбоку. – Могу также сообщить, что и Хьюго Хэрни – не настоящее мое имя.
Мораган неприязненно уставился на него.
– Так. Таинственный человек ниоткуда. Тони об этом знает?
– О боже, а вы считаете, он должен знать?
– Уверена, что нет, – сказала Анджела. – Любой скажет, что вам можно доверять.
Они перешли в гостиную, Адриан вытер руки о синий в белую полоску передник, который любил надевать, стряпая.
– Видите ли, мне приходится присматривать за ним, – сказал Мораган. – А человек ваших лет, да еще и без имени, это настораживает.
– Через пару недель мне исполнится восемнадцать.
– И все равно вы еще три года будете несовершеннолетним. А это может угробить его карьеру. В прошлом году такое уже почти случилось.
– Но ведь оно и моей карьере добра не принесет, не правда ли? Так что, думаю, мы вправе доверять друг другу.
– А что вы, собственно, можете потерять?
– Совершенный пустяк – репутацию.
– Правда?
– Да, правда. Вмешалась Анджела:
– Понимаете, нам просто нужна уверенность… я не сомневаюсь, вы поймете, Хьюго, милый… нам нужна уверенность, что вы… не навредите Тони.
– Господи, да зачем я буду ему вредить?
– Ой, бросьте, – фыркнул Мораган. – Вы же знаете, о чем речь.
– Речь о том, что Гай, тридцатипятилетний, богатый, знаменитый и обладающий жизненным опытом, – это бедная доверчивая овечка, которую необходимо защищать, а я, который моложе его в два раза, – демон-совратитель, способный ему навредить? Шантажировать его, полагаю, вы это имели в виду.
– Уверена, Майкл никогда не думал, что…
– Я лучше пойду на кухню давить чеснок. Причиной могли быть чеснок с луком, который Адриан резал, мог – гнев, а могло и всего лишь притворство – поскольку случившееся в дальнейшем представлялось в этих обстоятельствах драматически верным, – в чем бы причина ни состояла, но на глаза Адриана навернулись слезы. Он смахнул их:
– Простите, Анджела.
– Милый, ну не будьте смешным. Все обойдется. Майкл просто хотел… найдите мне сигарету, ладно?.. Он просто хотел увериться.
С лестницы донеслись шаги Гая.
– Эгей, медвежонок мой сладкий! Папочка вернулся.
Слова эти заставили Адриана поморщиться. Анджела погладила его по рукаву.
– Ты ведь любишь его, правда, милый? – прошептала она.
Адриан кивнул. Лучше иметь эту жуткую бабу в союзницах.
– Все обойдется, – сказала она и поцеловала его в щеку.
За едой Адриан демонстрировал точнейшим образом выверенную привязанность к Гаю. Привязанность не падшего, но обожающего существа; не прилипчивую и собственническую, но радостную и доверчивую. По дороге домой Майкл и Анджела на все лады расхваливали друг другу его стряпню, остроумие и благоразумие.
Гай был очень тронут. Он уткнулся носом в плечо сидящего на софе Адриана.
– Ты мой редкостный лисенок, я тебя не заслуживаю. Ты волшебный, чудный, и ты никогда не покинешь меня.
– Никогда?
– Никогда.
– А если я стану волосатым и толстым?
– Не будь глупым ребенком. Пойдем баиньки с Гаинькой.
В вечер перед последним днем съемок Гай попросил Адриана доставить письмо в один из домов Баттерси и принести ответ. Зак, человек, которому предназначалось письмо, будет ожидать его, однако Зак – знаменитая голландская поп-звезда, и всеобщее внимание его стесняет, так что пусть Адриан не удивляется, если он поведет себя странно.
Адриан попытался припомнить хоть одну живущую в Южном Лондоне голландскую поп-звезду, у которой была бы нужда стесняться всеобщего внимания, и не смог, – впрочем, поведение Гая и отсутствие в его тоне обычной сентиментальной ласковости наводили на мысль, что дело это серьезное, поэтому Адриан промолчал и наутро с удовольствием тронулся в путь.
Зак был довольно дружелюбен:
– Дружок Тони? Здорово, рад познакомиться. Ты мне что-то принес?
Адриан вручил ему конверт.
– Гай… то есть Тони… сказал, что будет ответ.
– Ответ? А как же, непременно будет. Подожди здесь минутку.
Конверт с ответом был запечатан, и Адриан, шагая назад по мосту Челси, размышлял, не стоит ли, вернувшись домой, вскрыть его под струей пара и прочитать то, что кроется внутри. В конце концов он решил этого не делать. Гай ему доверял, а побыть для разнообразия честным человеком даже забавно. Он вытащил свою «Антигону» и принялся читать на ходу. Тут присутствовало своего рода притворство – Адриану нравилась мысль, что все видят, как он читает по-французски, однако помимо этого ему хотелось сохранить беглость своего французского. Способность объяснять французским туристам дорогу, а то и вступать с ними в переговоры неизменно производила на Дилли сенсацию.
Он дошел до Кингз-роуд, повернул налево. Около «Таверны Короля» происходила какая-то стычка. Компания ацетонщиков сражалась, используя в качестве оружия баллончики с краской. Один из них окатил красной струей Адриана, спешившего проскользнуть мимо.
– Ой! – воскликнул тот. – Посмотри, что ты наделал.
– Ой, посмотри, что ты наделал! – заорали они в ответ, подделываясь под выговор Адриана. – А ну, ускребывай, жопа!
К мирным переговорам ацетонщики явно расположены не были, и Адриан счел за лучшее убраться. Однако те решили бросить свою игру и помчались за ним.