Шар сместился в сторону и разделился, подобно гигантской клетке, на два.
– Ты бы поспал, мой мальчик, – сказал Трефузис.
– Поспал, – эхом откликнулся Листер.
Два новых шара, разъединившись, окончательно исчезли из поля зрения Адриана.
Несколько позже он снова открыл глаза и обнаружил взирающих на него Иштвана Молтаи и Мартина Сабо. Шеи у обоих были гладенькие, без шрамов, карие глаза круглились, полные сострадания.
– Какой он бледный, Элен. Это правильно, что он такой бледный?
– Чего же еще и ждать? – ответил голос леди Элен Биффен.
Адриан улыбнулся.
– Спасибо, что встретили меня здесь, – сказал он. – Я всегда думал, что смерть – это еще не конец. Надеюсь, мы останемся друзьями и в вечности.
Тут он с мгновенным раздражением сообразил, что, хоть и произносит слова вполне отчетливо, звучат они только у него в голове. Губы не шевелились, гортань оставалась неподвижной. Возможно, здесь существуют особые способы общения, которые ему еще предстоит освоить. Адриан мысленно задержался на этой возможности и с дремотным удовлетворением подумал о том, что теперь в его распоряжении бесконечность.
Окончательно пробудившись от грез, Адриан ощутил некоторое неудобство. Кровать показалась ему уж больно знакомой. Туалетный столик, стоявший рядом, он видел, и совсем недавно. Опершись на локоть, Адриан приподнялся, чтобы оглядеться получше, и пискнул – острая боль пронзила живот. Из соседней комнаты донесся торопливый топоток Когда изнуренный усилием Адриан опал на спину, его посетила мысль, что он находится в том самом номере отеля «Австрийский двор», который занимал Мартин Сабо. Да и лежит в той же кровати, на которой сидел, с перерезанным горлом, Мартин.
– Адриан, тебе лучше не шевелиться, – сказал Трефузис.
– Да, – прошептал Адриан. – Прости.
И закрыл глаза, пытаясь сформулировать вопрос, однако сама суть такового ускользнула от него, и Адриан заснул.
Когда же немного погодя он снова очнулся, то обнаружил сидящего у постели Трефузиса.
– С добрым утром, Дональд. Если сейчас утро.
– Да, – сказал Трефузис, – сейчас утро.
– Выходит, я жив?
– Думаю, этот вывод мы вправе себе позволить.
– Какой нынче день?
– Среда.
– Среда. И давно я здесь?
– Не более нескольких часов.
– Всего-то? – удивился Адриан. – А пулю из меня уже вынули?
– Пулю? Никакой пули не было.
– Но в меня же стреляли.
– Да, в тебя стреляли, но никакой пули не было.
Адриан поразмыслил над этим.
– Почему же мне тогда так больно?
– Ты потерял немного крови. Думаю, какое-то время живот еще поболит. Пластырь, которым заклеили рану, будет стягивать кожу.
– Есть очень хочется.
– Руди тебе что-нибудь принесет.
– Ладно, – сказал Адриан и снова заснул.
Два дня спустя Адриан сидел в люксе «Франц-Иосиф» за роялем, продираясь через бетховенский менуэт. Перед ним стояли тарелка с бутербродами и стакан пива. Посреди комнаты были сложены его чемоданы, ожидающие того, кто снесет их вниз, в вестибюль отеля. Он ощущал себя достаточно окрепшим для долгого обратного пути в «вулзли» Дональда, однако Трефузис настоял на возвращении самолетом.
Живот заживал хорошо, мелкие ранки, с которых уже сняли ватные тампоны, зарастали свежей рубцовой тканью, и теперь Адриан мог притрагиваться к длинному мягкому ожогу на животе, почти не морщась.
Он опустил крышку рояля, распрямился. Эта боль, которую можно только приветствовать, ясная и резковатая, как «пильзнер», – куда лучшая, чем давящая, свинцовая тяжесть чувства вины, которую он ощущал столько времени, сколько себя помнил.
В дверь с силой постучали, вошел Саймон Хес-кет-Харви, а за ним – лучезарно улыбающийся Листер.
– Gru? Gott, – сказал Адриан.
– Как наш паренек?
– Паренек в порядке, спасибо, Дикон, – ответил Адриан. – Ждет не дождется возвращения домой.
– Дело хорошее, – сказал Саймон.
– Хорошее, – согласился Адриан, нащупывая в кармане пиджака бумажник с билетом.
В верхнем зале «Бараньей лопатки» был накрыт длинный стол. Найджел, бармен, под бдительным присмотром Боба, хозяина, разливал гостям суп. Во главе стола восседал Трефузис с Адрианом по левую руку от него и леди Элен Биффен по правую. Мартин и Штефан Сабо, Хэмфри Биффен, Дикон Листер, Иштван Молтаи, Саймон и Нэнси Хескет-Харви – здесь были все, переговаривавшиеся и посмеивавшиеся с истерическим дружелюбием собравшихся на рождественский прием бизнесменов. Пустовал лишь один стул в самой середине стола – с той его стороны, с которой сидела леди Элен.
– Но для чего были нужны все эти сложности? – выспрашивал у Трефузиса Адриан. – Почему ты не мог просто рассказать мне, что происходит?
– Боюсь, было необходимо, чтобы ты действовал в полном неведении обо всем этом деле. В конце концов, Дэвид Пирси платил тебе, чтобы ты шпионил за мной. Ты верил, что работаешь на его учреждение. Так это и следовало оставить. Мы знали, что он хочет заполучить «Мендакс» для себя, – не для своей страны, но для собственного обогащения. И было лучше, чтобы ты этого не знал.
– А Листер? Он и вправду Голька?
– Листер занимал мелкую чиновничью должность в консульстве Британии в Бонне. Саймон выяснил, что Пирси ни с того ни с сего временно откомандировал его в зальцбургское консульство. Саймона это удивило. Он встретился с Листером и основательно его допросил. Листер – это действительно Голька, и, между нами, – Трефузис понизил голос, – человек, боюсь, не из самых приятных. Стало ясно, что сэр Дэвид готов пойти ради «Мен-дакса» на убийство. Для нас это было совершенно неприемлемо. Мы сделали Листеру предложение. Он должен был держать нас в курсе планов Пирси – примерно так же, как ты информировал Пирси о наших, – и мы устроили все так, что ему нужно было только притвориться, будто он убивает Молтаи и Мартина.
– Лишь бы я засвидетельствовал эти убийства?
– О да, это было крайне необходимо. Описания убийств, даваемые тобой дяде Дэвиду, имели первостепенное значение. Они показывали ему, что хоть он и не смог заполучить документы по «Мендаксу», но, во всяком случае, преуспел в попытках наложить руку на половину самого устройства. А узнав, что все остальное у меня, он начал действовать в открытую и обнаружил свои подлинные мотивы.
– Вот только одно, – сказал Адриан. – Когда ты подключил меня к «Мендаксу», я не услышал в наушниках ничего, кроме белого шума. Никакого принуждения я не испытывал, мне всего лишь хотелось заснуть. И вся чушь, которую я нес, была просто враньем. Я все это выдумал.
– Ну конечно! – сказал Трефузис. – Разве ты еще не понял? Никакого «Мендакса» не существует.
– Что ты хочешь сказать?
– Все это вздорная выдумка, абсолютно вздорная. Однако нам необходимо было заставить Пирси поверить, что прибор этот действительно работает.
– Но ты же подключил меня к нему!
– Верно.
– Я мог выдать вас. Просто-напросто объявить, что он никак на меня не действует, – шипит в ухо, и только. Как ты мог знать, что я этого не сделаю?
– А я полагался на то обстоятельство, что ты хронический лжец. Как только тебя подсоединят к устройству, которое, предположительно, должно заставить тебя говорить правду и, однако же, не работает, ты, естественно, соврешь и притворишься, будто оно действует и вполне исправно. Это была смесь внушения с моей стороны и твоей ужасающей нечестности. Да, собственно, было уже и неважно, сыграешь ты эту очаровательную и абсурдную репризу или не сыграешь. Пирси к этому времени уже раскрыл свои карты. Жаль только, что ты повел себя так эксцентрично и набросился на Листера с его пистолетом.
– Бедняжка совершил отважный поступок, – сказала леди Элен. – А зарядить пистолет холостыми патронами со стороны Листера преступная глупость. Они бывают очень опасными.
– Ему необходимо было притвориться, что он застрелил одного из нас, – сказал Трефузис.
– Тост! – воскликнул Саймон Хескет-Харви. – За Адриана Хили, святого и героя!
– За Адриана Хили, святого и героя!
– Спасибо, – сказал тронутый Адриан. – На самом деле ничего такого уж особенного я не сделал. – Он улыбнулся всем сидевшим за столом. – Выходит, изобретение «Мендакса» было просто-напросто надувательством.
– Некоторые из нас, – сказал Саймон Хескет-Харви, – уже несколько лет питали сомнения в том, что сэр Дэвид заслуживает доверия. И Дональд предложил идею «Мендакса». Два года он переписывался на эту тему с Белой, зная, что сэр Дэвид рано или поздно пронюхает об их переписке. Как человек тертый, Дональд не мог не ожидать, что кто-то сунет нос в его почту. Он, правда, не предполагал, что доносить на него станет один из его же студентов. Это дало ему потрясающее преимущество.
– Ну-ну, вы все же полегче, – сказал Адриан. – Дэвид как-никак мой дядя, знаете ли. В конце концов, голос крови что-нибудь да значит.
– Надеюсь, не больше, чем голос дружбы, – сказал Трефузис. – Но довольно! Никаких укоров. Ты вел себя великолепно.
Боб, хозяин заведения, склонился к Адриану и подмигнул:
– Я все это время стоял за завесой и целился в сэра Дэвида из вот такущего пистолета, мастер Адриан, сэр.
– Ну, могли бы и мне об этом сказать, – отозвался Адриан.
Волна усталости накатила на него, он зевнул во весь рот, и сопряженное с этим усилие стянуло мышцы живота, напомнив ему о ране.
Хэмфри Биффен, по-видимому, заметил гримасу боли, исказившую лицо Адриана, потому что сразу вскочил на ноги.
– Вы еще слабы, Адриан. Одному из нас следует проводить вас до Святого Матфея.
Адриан, насколько мог твердо, поднялся на ноги.
– Все в порядке, – сказал он. – Прогулка проветрит мне голову.
В пору долгих каникул Кембридж выглядел заброшенным и немного стеснительным, обретая сходство с пустым театром. Ночь стояла теплая. Адриан вгляделся в часовню колледжа Св. Иоанна, в звезды над ней. Теплый летний воздух освежил его. Может быть, и не стоит прямиком отправляться домой и ложиться спать. Ему еще о многом необходимо подумать. В кармане у него лежало письмо от Дженни. Вернувшись сегодня в полдень из Гатуика, Адриан обнаружил его в своем почтовом ящике. Дженни, похоже, получила в Страдфор-де место помощника режиссера. Адриан пересек улицу, присел на низкую каменную ограду напротив паба, закурил сигарету. Он находил, что письмо ее можно прочесть и как прощальное, и как содержащее мольбу о его возвращении.
Никак не могу решить, вырос ты или все еще нет. Что представляет собой мир фантазий, в котором обитают мужчины? Не думаю, что в трезвом реализме или безжалостном цинизме содержится что-нибудь такое уж замечательное, так почему же вы неизменно впадаете не в одно, так в другое? Или ты уже безвозвратно обратился во «Врага ожиданий»? Я на днях перечитывала его. Что там говорится под конец обо всех англичанах… что они становятся «трусливыми, сентиментальными и в конечном итоге гомосексуальными»? Господи, это же написано пятьдесят лет назад! Неужели оно все еще и остается справедливым – после мировой войны, социальной революции, рок-н-ролла и всего прочего?
Я так любила тебя в этот последний год. Я верила, что мы самая замечательная пара, какая только существует на свете. Мои друзья считали, что я все придумываю, – ужасная фраза, я знаю, но ты понимаешь, о чем я. Не думаю, что ты вообще веришь в существование женщин. Для тебя они что-то вроде трудных подростков с избытком плоти в одних местах и недостатком в других. Я не уверена даже, что мое общество когда-либо доставляло тебе удовольствие, но, с другой стороны, я не знаю, доставляет ли его тебе чье-то еще, включая и твое собственное. Я понимаю, любительская психология тебе ненавистна, но тут уж ничего не поделаешь.
«Из девчонок вырастают женщины, из мальчишек – мальчишки». Не могу поверить, что наше поколение вырастает лишь для того, чтобы реализовать эти смехотворные стереотипы. То есть я буду рожать, и только, а ты бездельничать перед телевизором, наблюдая за крикетом и Клинтом, так, что ли? Зачем тогда тратить годы на образование? Зачем читать книги и пытаться понять что-то в жизни, если все сводится к одному и тому же?
Тебе и тебе подобным ваши юность и воспитание представляются чем-то мистическим, подобием мифа. Для меня первые двадцать лет моей жизни – это открытая книга, школа и дом, школа и дом, друзья здесь, друзья там. Для тебя они – лишь декорации великого мира фантазий, в который ты должен бесконечно возвращаться. «Бесценная моя, ты не понимаешь…» – я просто слышу, как ты произносишь эти слова, с которыми поколения мужчин обращались, похныкивая, к своим женщинам. Но в том-то все и дело! Я не понимаю. И даже если бы ты владел силой убеждения большей, чем та, которой ты располагаешь, то все равно никогда не заставил бы меня понять. Потому что тут и понимать-то нечего! Вот что следует понять тебе. Ты рос, учился в такой и такой школах, заводил таких и таких друзей. Все это пустое. Будущее гораздо важнее прошлого, Адриан, гораздо важнее. И не просто потому, что в нем нас ожидают дети, но потому, что в нем мы встретим лучших людей, которые ведут себя лучше, с которыми куда интересней, – там и пейзажи получше, и погода, и воздаяния, и восторги нас ожидают лучшие. Правда, я, если честно, не уверена, что ты когда-либо…
Гам, донесшийся от «Митры», соседствующего с «Бараньей лопаткой» паба, заставил Адриана взглянуть на другую сторону улицы. Оба заведения уже закрывались. Хозяин «Митры» выпроваживал громогласную подвыпившую компанию. Чуть в стороне от него Найджел запирал на ночь дверь «Лопатки». Но внимание Адриана привлекло нечто, находящееся над головой Найджела. Одно из верхних окон – окно той самой приватной трапезной, которую он совсем недавно оставил, – располагалось прямо над входом в паб. И Адриан увидел в нем четкий силуэт стоявшего спиной к окну мужчины. Может, это Трефузис, произносящий тост? Адриан вгляделся. Нет, определенно не Трефузис.
Адриан решил подождать, пока разбредутся покинувшие «Митру» гуляки. Те простояли у паба сто, как ему показалось, лет, оглашая улицу пьяным гоготом, но наконец с криками потопали к мосту Магдалины и скрылись из виду. Улица опустела. Адриан перешел ее, направляясь в узкий тупичок, отделяющий один паб от другого. На первом этаже «Бараньей лопатки» было пусто. Адриан огляделся в поисках ящика или проволочной корзины из-под пивных бутылок, на которую можно было бы взобраться. В самом конце тупичка стоял пластмассовый бак для мусора со сделанной белой краской надписью: «Только „Митра“!» – восклицательный знак содержал в себе всю историю ожесточенного соперничества двух пабов, жалкого и комичного, еще успел подумать Адриан. Он подтащил бак к окну первого этажа «Лопатки» и, утвердив на крышке бака левую ногу, попробовал подтянуться, однако крышка не выдержала, и нога Адриана по самое бедро ушла в отбросы. Боль продрала живот, от поднявшейся вони на Адриана нахлынула тошнота. То, что любая выброшенная человеком дрянь, проведя хоть какое-то время в мусорном баке, начинает смердеть в точности как весь прочий мусор, всегда оставалось для него загадкой. Изо всех сил стараясь не дышать, он перевернул бак и проверил, выдержит ли днище его вес. Днище выдержало, и Адриан, поставив ногу на подоконник, распрямился. Голова его находилась теперь не более чем двумя футами ниже окна второго этажа. Он услышал голос Хэмфри Биффена:
– Я все еще не очень уверен в том, как нам считать очки.
– Виноват? – произнес Сабо.
– Ну, Дональд опять победил. Тут сомневаться нечего, – сказала Нэнси. – Даже если совсем не брать в расчет «Темного врана». В конце концов, его использовали обе стороны. Результат был бы тем же и без него. Он лишь добавил всему пикантности. Признайся, ты не учел правил Уолтона и искренне поверил, что завладел половиной «Мен-дакса»: ну и продулся, ведь так, Дэвид?
– Хрен с вами со всеми, – пророкотал голос дяди Дэвида. – Дональд изменил правила в середине игры! Превратил ее в какой-то недопеченный романчик, лишь бы получить возможность перекинуть через колено и выпороть моего постреленка племянника. Хотя порку-то он более чем заслужил, не спорю.
– Что ж, это и тебе давало полшанса, – сказала Нэнси. – Но ты проиграл по всем статьям, и сам это понимаешь.
– – Ха! Вы меня еще плохо знаете. Будете мне грубить, я устрою следующий тур в Ливане, поймете тогда, почем фунт лиха.
– Как ты станешь объясняться со своей конторой? – спросил Хэмфри.
– А никак. Ну, потратил немного денег на слежку за Штефаном. Слетал пару раз в Зальцбург. Активизировал в Будапеште Слесаря. Ленивому прохвосту давно уже следовало врезать сапогом по заднице.
Кому от этого стало плохо? Весь мир знает, Дональд, что ты – мой Мориарти. Начальство позволяет мне время от времени вгрызаться в тебя, просто чтобы задобрить сидящую во мне бешеную собаку. Я так думаю, им приятно сознавать, что и во мне присутствует нечто человеческое.
– А когда вы начнете следующую игру? – спросил другой Сабо.
– Мы стараемся, чтобы каждая продолжалась года два-три, – ответил Трефузис. – Как любое другое из достойных человека занятий. Потом отдыхаем с годок, прежде чем приступить к новой. Мы с Дэвидом вечные противники, а помощников себе набираем по собственному усмотрению. Я почти всегда привлекаю Хэмфри и Элен, Дэвиду нравится использовать Дикона. Я – шпион, а Дэвид – ловец шпионов.
– Дональд придумывает сценарий, а я должен его остановить. Что я и сделал в семьдесят четвертом.
– Дэвид вправе использовать все средства своей Службы, но на свой страх и риск.
– На твой тоже, давняя любовь моя, – произнес Дэвид. – То, что ты теперь обратился в грязного сортирного прохиндея, для меня, смею сказать, своего рода победа.
– Это верно, – заметил Саймон. – Ты едва не угодил в тюрьму, Дональд.
– Да, готов признать, оборот непредвиденный, впрочем, такие фокусы лишь сообщают дополнительный блеск репутации стареющего преподавателя, тебе так не кажется?
– Ты не мог бы что-нибудь предпринять на этот счет, Дэвид? – спросила леди Элен. – Сказать словечко кому следует, добиться пересмотра свидетельств, уговорить полицейского, который его арестовал, отречься от своих показаний… все что угодно?
– Разумеется-разумеется, – благодушно пророкотал голос дяди Дэвида.
– Право же, Дэвид, никакой необходимости…
– Простите, а когда вы все это затеяли?
– Когда закончились настоящие игры, – ответил Дэвид. – Лет двадцать назад жизнь в Разведке стала тусклой, чрезмерно помпезной, убогой и нелепой. Отличная у вас рыба по-провански, Боб.
– Благодарю вас, сэр. Это меня в Марселе научили ее готовить.
– Угу, угу.
– Ты мне вот что скажи, Хэмфри, – произнес Трефузис. – Пока мы ехали в Зальцбург, Адриан поведал мне историю, так сказать, своей жизни.
– Ну и?..
– Он рассказал о тебе и о Элен в школе.
– Да, он пару раз появлялся на наших пятничных чаепитиях, ведь так, дорогой?
– И рассказал также, как налетел на тебя, Дэвид, в «Лордзе» году… в семьдесят пятом или семьдесят шестом, по-моему.
– Верно, во время матча с австралийцами. Помню. Не понимаю, правда, что значит «налетел».
– Не понимаешь?
– Его родители отправились отдыхать. Естественно, им не хотелось, чтоб крысенок путался у них под ногами. Вот они и сплавили его мне.
– Так он… выходит… не убегал из дома?
– Господи боже, нет! Так он это тебе рассказал? Да нет. Абсолютно нормальное школьное детство, насколько я помню. Его, правда, вытурили из школы за то, что он наводнил ее какой-то похабщиной, издавая школьный журнал. Провел пару лет в местном колледже Глостера, сдал там экзамены. Потом преподавал в норфолкской приготовишке. Потом Святой Матфей. А что, он тебе наплел что-то совсем другое?
– Нет-нет. Примерно это. Ну, может быть, добавил одну-две… э-э… прикрасы. Разного рода увлекательную чепуху насчет Пиккадилли, тюрьмы и тому подобного. Уверен, он и не думал оскорбить меня ожиданиями, будто я во все это поверю.
Нога Адриана соскользнула с подоконника. Задергавшись в попытках сохранить равновесие, он высадил ногой окно первого этажа, мусорный бак повалился, и Адриан рухнул, ударившись спиной о землю. Не помедлив, чтобы выяснить, какой ущерб он причинил себе или окну, Адриан вскочил и припустил по улице.
Глава четырнадцатая
Благодарности
– Ты бы поспал, мой мальчик, – сказал Трефузис.
– Поспал, – эхом откликнулся Листер.
Два новых шара, разъединившись, окончательно исчезли из поля зрения Адриана.
Несколько позже он снова открыл глаза и обнаружил взирающих на него Иштвана Молтаи и Мартина Сабо. Шеи у обоих были гладенькие, без шрамов, карие глаза круглились, полные сострадания.
– Какой он бледный, Элен. Это правильно, что он такой бледный?
– Чего же еще и ждать? – ответил голос леди Элен Биффен.
Адриан улыбнулся.
– Спасибо, что встретили меня здесь, – сказал он. – Я всегда думал, что смерть – это еще не конец. Надеюсь, мы останемся друзьями и в вечности.
Тут он с мгновенным раздражением сообразил, что, хоть и произносит слова вполне отчетливо, звучат они только у него в голове. Губы не шевелились, гортань оставалась неподвижной. Возможно, здесь существуют особые способы общения, которые ему еще предстоит освоить. Адриан мысленно задержался на этой возможности и с дремотным удовлетворением подумал о том, что теперь в его распоряжении бесконечность.
Окончательно пробудившись от грез, Адриан ощутил некоторое неудобство. Кровать показалась ему уж больно знакомой. Туалетный столик, стоявший рядом, он видел, и совсем недавно. Опершись на локоть, Адриан приподнялся, чтобы оглядеться получше, и пискнул – острая боль пронзила живот. Из соседней комнаты донесся торопливый топоток Когда изнуренный усилием Адриан опал на спину, его посетила мысль, что он находится в том самом номере отеля «Австрийский двор», который занимал Мартин Сабо. Да и лежит в той же кровати, на которой сидел, с перерезанным горлом, Мартин.
– Адриан, тебе лучше не шевелиться, – сказал Трефузис.
– Да, – прошептал Адриан. – Прости.
И закрыл глаза, пытаясь сформулировать вопрос, однако сама суть такового ускользнула от него, и Адриан заснул.
Когда же немного погодя он снова очнулся, то обнаружил сидящего у постели Трефузиса.
– С добрым утром, Дональд. Если сейчас утро.
– Да, – сказал Трефузис, – сейчас утро.
– Выходит, я жив?
– Думаю, этот вывод мы вправе себе позволить.
– Какой нынче день?
– Среда.
– Среда. И давно я здесь?
– Не более нескольких часов.
– Всего-то? – удивился Адриан. – А пулю из меня уже вынули?
– Пулю? Никакой пули не было.
– Но в меня же стреляли.
– Да, в тебя стреляли, но никакой пули не было.
Адриан поразмыслил над этим.
– Почему же мне тогда так больно?
– Ты потерял немного крови. Думаю, какое-то время живот еще поболит. Пластырь, которым заклеили рану, будет стягивать кожу.
– Есть очень хочется.
– Руди тебе что-нибудь принесет.
– Ладно, – сказал Адриан и снова заснул.
Два дня спустя Адриан сидел в люксе «Франц-Иосиф» за роялем, продираясь через бетховенский менуэт. Перед ним стояли тарелка с бутербродами и стакан пива. Посреди комнаты были сложены его чемоданы, ожидающие того, кто снесет их вниз, в вестибюль отеля. Он ощущал себя достаточно окрепшим для долгого обратного пути в «вулзли» Дональда, однако Трефузис настоял на возвращении самолетом.
Живот заживал хорошо, мелкие ранки, с которых уже сняли ватные тампоны, зарастали свежей рубцовой тканью, и теперь Адриан мог притрагиваться к длинному мягкому ожогу на животе, почти не морщась.
Он опустил крышку рояля, распрямился. Эта боль, которую можно только приветствовать, ясная и резковатая, как «пильзнер», – куда лучшая, чем давящая, свинцовая тяжесть чувства вины, которую он ощущал столько времени, сколько себя помнил.
В дверь с силой постучали, вошел Саймон Хес-кет-Харви, а за ним – лучезарно улыбающийся Листер.
– Gru? Gott, – сказал Адриан.
– Как наш паренек?
– Паренек в порядке, спасибо, Дикон, – ответил Адриан. – Ждет не дождется возвращения домой.
– Дело хорошее, – сказал Саймон.
– Хорошее, – согласился Адриан, нащупывая в кармане пиджака бумажник с билетом.
В верхнем зале «Бараньей лопатки» был накрыт длинный стол. Найджел, бармен, под бдительным присмотром Боба, хозяина, разливал гостям суп. Во главе стола восседал Трефузис с Адрианом по левую руку от него и леди Элен Биффен по правую. Мартин и Штефан Сабо, Хэмфри Биффен, Дикон Листер, Иштван Молтаи, Саймон и Нэнси Хескет-Харви – здесь были все, переговаривавшиеся и посмеивавшиеся с истерическим дружелюбием собравшихся на рождественский прием бизнесменов. Пустовал лишь один стул в самой середине стола – с той его стороны, с которой сидела леди Элен.
– Но для чего были нужны все эти сложности? – выспрашивал у Трефузиса Адриан. – Почему ты не мог просто рассказать мне, что происходит?
– Боюсь, было необходимо, чтобы ты действовал в полном неведении обо всем этом деле. В конце концов, Дэвид Пирси платил тебе, чтобы ты шпионил за мной. Ты верил, что работаешь на его учреждение. Так это и следовало оставить. Мы знали, что он хочет заполучить «Мендакс» для себя, – не для своей страны, но для собственного обогащения. И было лучше, чтобы ты этого не знал.
– А Листер? Он и вправду Голька?
– Листер занимал мелкую чиновничью должность в консульстве Британии в Бонне. Саймон выяснил, что Пирси ни с того ни с сего временно откомандировал его в зальцбургское консульство. Саймона это удивило. Он встретился с Листером и основательно его допросил. Листер – это действительно Голька, и, между нами, – Трефузис понизил голос, – человек, боюсь, не из самых приятных. Стало ясно, что сэр Дэвид готов пойти ради «Мен-дакса» на убийство. Для нас это было совершенно неприемлемо. Мы сделали Листеру предложение. Он должен был держать нас в курсе планов Пирси – примерно так же, как ты информировал Пирси о наших, – и мы устроили все так, что ему нужно было только притвориться, будто он убивает Молтаи и Мартина.
– Лишь бы я засвидетельствовал эти убийства?
– О да, это было крайне необходимо. Описания убийств, даваемые тобой дяде Дэвиду, имели первостепенное значение. Они показывали ему, что хоть он и не смог заполучить документы по «Мендаксу», но, во всяком случае, преуспел в попытках наложить руку на половину самого устройства. А узнав, что все остальное у меня, он начал действовать в открытую и обнаружил свои подлинные мотивы.
– Вот только одно, – сказал Адриан. – Когда ты подключил меня к «Мендаксу», я не услышал в наушниках ничего, кроме белого шума. Никакого принуждения я не испытывал, мне всего лишь хотелось заснуть. И вся чушь, которую я нес, была просто враньем. Я все это выдумал.
– Ну конечно! – сказал Трефузис. – Разве ты еще не понял? Никакого «Мендакса» не существует.
– Что ты хочешь сказать?
– Все это вздорная выдумка, абсолютно вздорная. Однако нам необходимо было заставить Пирси поверить, что прибор этот действительно работает.
– Но ты же подключил меня к нему!
– Верно.
– Я мог выдать вас. Просто-напросто объявить, что он никак на меня не действует, – шипит в ухо, и только. Как ты мог знать, что я этого не сделаю?
– А я полагался на то обстоятельство, что ты хронический лжец. Как только тебя подсоединят к устройству, которое, предположительно, должно заставить тебя говорить правду и, однако же, не работает, ты, естественно, соврешь и притворишься, будто оно действует и вполне исправно. Это была смесь внушения с моей стороны и твоей ужасающей нечестности. Да, собственно, было уже и неважно, сыграешь ты эту очаровательную и абсурдную репризу или не сыграешь. Пирси к этому времени уже раскрыл свои карты. Жаль только, что ты повел себя так эксцентрично и набросился на Листера с его пистолетом.
– Бедняжка совершил отважный поступок, – сказала леди Элен. – А зарядить пистолет холостыми патронами со стороны Листера преступная глупость. Они бывают очень опасными.
– Ему необходимо было притвориться, что он застрелил одного из нас, – сказал Трефузис.
– Тост! – воскликнул Саймон Хескет-Харви. – За Адриана Хили, святого и героя!
– За Адриана Хили, святого и героя!
– Спасибо, – сказал тронутый Адриан. – На самом деле ничего такого уж особенного я не сделал. – Он улыбнулся всем сидевшим за столом. – Выходит, изобретение «Мендакса» было просто-напросто надувательством.
– Некоторые из нас, – сказал Саймон Хескет-Харви, – уже несколько лет питали сомнения в том, что сэр Дэвид заслуживает доверия. И Дональд предложил идею «Мендакса». Два года он переписывался на эту тему с Белой, зная, что сэр Дэвид рано или поздно пронюхает об их переписке. Как человек тертый, Дональд не мог не ожидать, что кто-то сунет нос в его почту. Он, правда, не предполагал, что доносить на него станет один из его же студентов. Это дало ему потрясающее преимущество.
– Ну-ну, вы все же полегче, – сказал Адриан. – Дэвид как-никак мой дядя, знаете ли. В конце концов, голос крови что-нибудь да значит.
– Надеюсь, не больше, чем голос дружбы, – сказал Трефузис. – Но довольно! Никаких укоров. Ты вел себя великолепно.
Боб, хозяин заведения, склонился к Адриану и подмигнул:
– Я все это время стоял за завесой и целился в сэра Дэвида из вот такущего пистолета, мастер Адриан, сэр.
– Ну, могли бы и мне об этом сказать, – отозвался Адриан.
Волна усталости накатила на него, он зевнул во весь рот, и сопряженное с этим усилие стянуло мышцы живота, напомнив ему о ране.
Хэмфри Биффен, по-видимому, заметил гримасу боли, исказившую лицо Адриана, потому что сразу вскочил на ноги.
– Вы еще слабы, Адриан. Одному из нас следует проводить вас до Святого Матфея.
Адриан, насколько мог твердо, поднялся на ноги.
– Все в порядке, – сказал он. – Прогулка проветрит мне голову.
В пору долгих каникул Кембридж выглядел заброшенным и немного стеснительным, обретая сходство с пустым театром. Ночь стояла теплая. Адриан вгляделся в часовню колледжа Св. Иоанна, в звезды над ней. Теплый летний воздух освежил его. Может быть, и не стоит прямиком отправляться домой и ложиться спать. Ему еще о многом необходимо подумать. В кармане у него лежало письмо от Дженни. Вернувшись сегодня в полдень из Гатуика, Адриан обнаружил его в своем почтовом ящике. Дженни, похоже, получила в Страдфор-де место помощника режиссера. Адриан пересек улицу, присел на низкую каменную ограду напротив паба, закурил сигарету. Он находил, что письмо ее можно прочесть и как прощальное, и как содержащее мольбу о его возвращении.
Никак не могу решить, вырос ты или все еще нет. Что представляет собой мир фантазий, в котором обитают мужчины? Не думаю, что в трезвом реализме или безжалостном цинизме содержится что-нибудь такое уж замечательное, так почему же вы неизменно впадаете не в одно, так в другое? Или ты уже безвозвратно обратился во «Врага ожиданий»? Я на днях перечитывала его. Что там говорится под конец обо всех англичанах… что они становятся «трусливыми, сентиментальными и в конечном итоге гомосексуальными»? Господи, это же написано пятьдесят лет назад! Неужели оно все еще и остается справедливым – после мировой войны, социальной революции, рок-н-ролла и всего прочего?
Я так любила тебя в этот последний год. Я верила, что мы самая замечательная пара, какая только существует на свете. Мои друзья считали, что я все придумываю, – ужасная фраза, я знаю, но ты понимаешь, о чем я. Не думаю, что ты вообще веришь в существование женщин. Для тебя они что-то вроде трудных подростков с избытком плоти в одних местах и недостатком в других. Я не уверена даже, что мое общество когда-либо доставляло тебе удовольствие, но, с другой стороны, я не знаю, доставляет ли его тебе чье-то еще, включая и твое собственное. Я понимаю, любительская психология тебе ненавистна, но тут уж ничего не поделаешь.
«Из девчонок вырастают женщины, из мальчишек – мальчишки». Не могу поверить, что наше поколение вырастает лишь для того, чтобы реализовать эти смехотворные стереотипы. То есть я буду рожать, и только, а ты бездельничать перед телевизором, наблюдая за крикетом и Клинтом, так, что ли? Зачем тогда тратить годы на образование? Зачем читать книги и пытаться понять что-то в жизни, если все сводится к одному и тому же?
Тебе и тебе подобным ваши юность и воспитание представляются чем-то мистическим, подобием мифа. Для меня первые двадцать лет моей жизни – это открытая книга, школа и дом, школа и дом, друзья здесь, друзья там. Для тебя они – лишь декорации великого мира фантазий, в который ты должен бесконечно возвращаться. «Бесценная моя, ты не понимаешь…» – я просто слышу, как ты произносишь эти слова, с которыми поколения мужчин обращались, похныкивая, к своим женщинам. Но в том-то все и дело! Я не понимаю. И даже если бы ты владел силой убеждения большей, чем та, которой ты располагаешь, то все равно никогда не заставил бы меня понять. Потому что тут и понимать-то нечего! Вот что следует понять тебе. Ты рос, учился в такой и такой школах, заводил таких и таких друзей. Все это пустое. Будущее гораздо важнее прошлого, Адриан, гораздо важнее. И не просто потому, что в нем нас ожидают дети, но потому, что в нем мы встретим лучших людей, которые ведут себя лучше, с которыми куда интересней, – там и пейзажи получше, и погода, и воздаяния, и восторги нас ожидают лучшие. Правда, я, если честно, не уверена, что ты когда-либо…
Гам, донесшийся от «Митры», соседствующего с «Бараньей лопаткой» паба, заставил Адриана взглянуть на другую сторону улицы. Оба заведения уже закрывались. Хозяин «Митры» выпроваживал громогласную подвыпившую компанию. Чуть в стороне от него Найджел запирал на ночь дверь «Лопатки». Но внимание Адриана привлекло нечто, находящееся над головой Найджела. Одно из верхних окон – окно той самой приватной трапезной, которую он совсем недавно оставил, – располагалось прямо над входом в паб. И Адриан увидел в нем четкий силуэт стоявшего спиной к окну мужчины. Может, это Трефузис, произносящий тост? Адриан вгляделся. Нет, определенно не Трефузис.
Адриан решил подождать, пока разбредутся покинувшие «Митру» гуляки. Те простояли у паба сто, как ему показалось, лет, оглашая улицу пьяным гоготом, но наконец с криками потопали к мосту Магдалины и скрылись из виду. Улица опустела. Адриан перешел ее, направляясь в узкий тупичок, отделяющий один паб от другого. На первом этаже «Бараньей лопатки» было пусто. Адриан огляделся в поисках ящика или проволочной корзины из-под пивных бутылок, на которую можно было бы взобраться. В самом конце тупичка стоял пластмассовый бак для мусора со сделанной белой краской надписью: «Только „Митра“!» – восклицательный знак содержал в себе всю историю ожесточенного соперничества двух пабов, жалкого и комичного, еще успел подумать Адриан. Он подтащил бак к окну первого этажа «Лопатки» и, утвердив на крышке бака левую ногу, попробовал подтянуться, однако крышка не выдержала, и нога Адриана по самое бедро ушла в отбросы. Боль продрала живот, от поднявшейся вони на Адриана нахлынула тошнота. То, что любая выброшенная человеком дрянь, проведя хоть какое-то время в мусорном баке, начинает смердеть в точности как весь прочий мусор, всегда оставалось для него загадкой. Изо всех сил стараясь не дышать, он перевернул бак и проверил, выдержит ли днище его вес. Днище выдержало, и Адриан, поставив ногу на подоконник, распрямился. Голова его находилась теперь не более чем двумя футами ниже окна второго этажа. Он услышал голос Хэмфри Биффена:
– Я все еще не очень уверен в том, как нам считать очки.
– Виноват? – произнес Сабо.
– Ну, Дональд опять победил. Тут сомневаться нечего, – сказала Нэнси. – Даже если совсем не брать в расчет «Темного врана». В конце концов, его использовали обе стороны. Результат был бы тем же и без него. Он лишь добавил всему пикантности. Признайся, ты не учел правил Уолтона и искренне поверил, что завладел половиной «Мен-дакса»: ну и продулся, ведь так, Дэвид?
– Хрен с вами со всеми, – пророкотал голос дяди Дэвида. – Дональд изменил правила в середине игры! Превратил ее в какой-то недопеченный романчик, лишь бы получить возможность перекинуть через колено и выпороть моего постреленка племянника. Хотя порку-то он более чем заслужил, не спорю.
– Что ж, это и тебе давало полшанса, – сказала Нэнси. – Но ты проиграл по всем статьям, и сам это понимаешь.
– – Ха! Вы меня еще плохо знаете. Будете мне грубить, я устрою следующий тур в Ливане, поймете тогда, почем фунт лиха.
– Как ты станешь объясняться со своей конторой? – спросил Хэмфри.
– А никак. Ну, потратил немного денег на слежку за Штефаном. Слетал пару раз в Зальцбург. Активизировал в Будапеште Слесаря. Ленивому прохвосту давно уже следовало врезать сапогом по заднице.
Кому от этого стало плохо? Весь мир знает, Дональд, что ты – мой Мориарти. Начальство позволяет мне время от времени вгрызаться в тебя, просто чтобы задобрить сидящую во мне бешеную собаку. Я так думаю, им приятно сознавать, что и во мне присутствует нечто человеческое.
– А когда вы начнете следующую игру? – спросил другой Сабо.
– Мы стараемся, чтобы каждая продолжалась года два-три, – ответил Трефузис. – Как любое другое из достойных человека занятий. Потом отдыхаем с годок, прежде чем приступить к новой. Мы с Дэвидом вечные противники, а помощников себе набираем по собственному усмотрению. Я почти всегда привлекаю Хэмфри и Элен, Дэвиду нравится использовать Дикона. Я – шпион, а Дэвид – ловец шпионов.
– Дональд придумывает сценарий, а я должен его остановить. Что я и сделал в семьдесят четвертом.
– Дэвид вправе использовать все средства своей Службы, но на свой страх и риск.
– На твой тоже, давняя любовь моя, – произнес Дэвид. – То, что ты теперь обратился в грязного сортирного прохиндея, для меня, смею сказать, своего рода победа.
– Это верно, – заметил Саймон. – Ты едва не угодил в тюрьму, Дональд.
– Да, готов признать, оборот непредвиденный, впрочем, такие фокусы лишь сообщают дополнительный блеск репутации стареющего преподавателя, тебе так не кажется?
– Ты не мог бы что-нибудь предпринять на этот счет, Дэвид? – спросила леди Элен. – Сказать словечко кому следует, добиться пересмотра свидетельств, уговорить полицейского, который его арестовал, отречься от своих показаний… все что угодно?
– Разумеется-разумеется, – благодушно пророкотал голос дяди Дэвида.
– Право же, Дэвид, никакой необходимости…
– Простите, а когда вы все это затеяли?
– Когда закончились настоящие игры, – ответил Дэвид. – Лет двадцать назад жизнь в Разведке стала тусклой, чрезмерно помпезной, убогой и нелепой. Отличная у вас рыба по-провански, Боб.
– Благодарю вас, сэр. Это меня в Марселе научили ее готовить.
– Угу, угу.
– Ты мне вот что скажи, Хэмфри, – произнес Трефузис. – Пока мы ехали в Зальцбург, Адриан поведал мне историю, так сказать, своей жизни.
– Ну и?..
– Он рассказал о тебе и о Элен в школе.
– Да, он пару раз появлялся на наших пятничных чаепитиях, ведь так, дорогой?
– И рассказал также, как налетел на тебя, Дэвид, в «Лордзе» году… в семьдесят пятом или семьдесят шестом, по-моему.
– Верно, во время матча с австралийцами. Помню. Не понимаю, правда, что значит «налетел».
– Не понимаешь?
– Его родители отправились отдыхать. Естественно, им не хотелось, чтоб крысенок путался у них под ногами. Вот они и сплавили его мне.
– Так он… выходит… не убегал из дома?
– Господи боже, нет! Так он это тебе рассказал? Да нет. Абсолютно нормальное школьное детство, насколько я помню. Его, правда, вытурили из школы за то, что он наводнил ее какой-то похабщиной, издавая школьный журнал. Провел пару лет в местном колледже Глостера, сдал там экзамены. Потом преподавал в норфолкской приготовишке. Потом Святой Матфей. А что, он тебе наплел что-то совсем другое?
– Нет-нет. Примерно это. Ну, может быть, добавил одну-две… э-э… прикрасы. Разного рода увлекательную чепуху насчет Пиккадилли, тюрьмы и тому подобного. Уверен, он и не думал оскорбить меня ожиданиями, будто я во все это поверю.
Нога Адриана соскользнула с подоконника. Задергавшись в попытках сохранить равновесие, он высадил ногой окно первого этажа, мусорный бак повалился, и Адриан рухнул, ударившись спиной о землю. Не помедлив, чтобы выяснить, какой ущерб он причинил себе или окну, Адриан вскочил и припустил по улице.
Глава четырнадцатая
Адриан сложил ладони домиком и ласково улыбнулся. Девушка продолжала читать:
– «Отелло» – это трагедия частной жизни, фраза сама по себе несообразная, поскольку, как и в большинстве шекспировских трагедий, успех достигается здесь посредством трактовки, не отвечающей форме. Именно отсутствие такого соответствия и делает тему вечной; завесы, срываемые со всего частного, – вот тема, более чем отвечающая нашему времени, как, возможно, и любому другому. Это ввергает нас в хаос, и мы извергаем любовь.
– О, браво! – воскликнул Адриан. – Запоминающаяся фраза, Шела.
Девушка слегка зарумянилась от удовольствия.
– Вам понравилось, доктор Хили?
– Еще бы! Понравилось еще при первом чтении… те-те-те, постойте-ка… это было лет, наверное, уж десять назад… в восемьдесят первом, почти уверен… и сейчас нравится ничуть не меньше. Со временем она, похоже, становится только лучше. Джон Бэйли, «Шекспир и трагедия», издательство, если память совсем уж мне не изменяет, «Раутледж и Киган Пол».
– О боже. – Девушка покраснела опять, на сей раз не от удовольствия.
– Боюсь, дорогая моя, фраза слишком уж запоминающаяся.
– Дело в том, что…
– Я знаю, вы были… безумно заняты. Но поверьте, я с куда большим удовольствием выслушал это достойное эссе, чем прослушал бы ту ерунду, которую вы состряпали бы без помощи Бэйли. Все к лучшему. Думаю, вам удастся получить ту степень, какой вы жаждете, и без того, чтобы я докучал вам, требуя по эссе каждые две недели, ведь так?
– Ну…
– Конечно, удастся! – Адриан встал и подлил вина в стакан Шелы. – Еще немного мальвазии?
– Спасибо.
– Дымчатый, вулканический привкус, который не может опротиветь. Вы, насколько я знаю, играете?
– Да… я потому и не поспела с работой.
– Не понимаю, почему я сказал «насколько я знаю», – я же видел вас во множестве постановок В этот уик-энд из Лондона приезжает моя жена, вы о ней, возможно, слышали?
– Дженни де Вулф, режиссер? Конечно!
– В таком случае, почему бы вам не заглянуть сегодня вечером к нам на Трампингтон и не сказать ей «здравствуйте»?
– Правда? Я бы с радостью.
– Прекрасно, дорогая моя. Скажем, в семь?
– Это будет чудесно. Спасибо!
Адриан с одобрением наблюдал за тем, как девушка подбирает сумку, шарфик, как направляется к выходу.
– Да, кстати, Шела…
Она ожидающе остановилась в дверях.
– Я обратил внимание на то, – сказал Адриан, – что вы состоите в университетском Обществе гуманистов.
Во взгляде ее обозначился намек на вызов, на подозрительность.
– И что?
– Для вас это серьезно?
– Очень.
– Вы, возможно, и к религии относитесь неодобрительно?
– Я ее терпеть не могу.
– А, вот это уже интересно. Думаю, стоит пригласить к нам сегодня и старика Трефузиса, уверен, он вам понравится, и не сомневаюсь, что ему понравитесь вы. Мы с ним работаем сейчас над… над одной проблемой, которая вас, возможно, заинтересует.
– Да?
– Как вам, вероятно, известно, разного рода функционеры, набранные по самым оголтелым ответвлениям христианской церкви, обозвали девяностые годы «Десятилетием евангелизма».
Девушка состроила гримаску комического отвращения.
– Ой, не напоминайте.
– Мы обнаружили, что за этой жалкой, причудливой формулировкой кроется… – Адриан умолк – Впрочем, неважно. Остальное я расскажу вам вечером. Драйден-хаус, Трампингтон. Мимо не пройдете.
Девушка выглядела заинтригованной.
– Хорошо. Значит, до вечера, доктор Хили. Э-э… до свидания.
– Всего хорошего, Шела. Да, и еще, Шела.
– Что?
– Буду вам благодарен, если вы пока никому об этом ни слова не скажете. Вы скоро узнаете – почему.
Адриан полюбовался в окно, как девушка скачками пересекает муравчатую лужайку во Дворе боярышника. Потом улыбнулся, присел за стол и написал короткую записку.
«Белоголовому орлану. Коврижка. Незамысловатая. Думаю, можно начать игру. С любовью, Темный вран».
Он откинулся в кресле, сунул написанное в факс и нажал кнопку автоматического набора номера. Посмотрел, как листок бумаги уезжает в пыхтящую машину, и снова подошел к окну.
На другой стороне двора он увидел в открытом на втором этаже окне старика. Старик на миг наклонился, копошась в чем-то у себя на столе, потом выпрямился во весь рост, помахивая только что оторванным листком бумаги. Он повернулся к Адриану, взмахнул листком, точно майский танцор носовым платком, и бойко сплясал короткую джигу.
Адриан рассмеялся и отступил от окна.
– «Отелло» – это трагедия частной жизни, фраза сама по себе несообразная, поскольку, как и в большинстве шекспировских трагедий, успех достигается здесь посредством трактовки, не отвечающей форме. Именно отсутствие такого соответствия и делает тему вечной; завесы, срываемые со всего частного, – вот тема, более чем отвечающая нашему времени, как, возможно, и любому другому. Это ввергает нас в хаос, и мы извергаем любовь.
– О, браво! – воскликнул Адриан. – Запоминающаяся фраза, Шела.
Девушка слегка зарумянилась от удовольствия.
– Вам понравилось, доктор Хили?
– Еще бы! Понравилось еще при первом чтении… те-те-те, постойте-ка… это было лет, наверное, уж десять назад… в восемьдесят первом, почти уверен… и сейчас нравится ничуть не меньше. Со временем она, похоже, становится только лучше. Джон Бэйли, «Шекспир и трагедия», издательство, если память совсем уж мне не изменяет, «Раутледж и Киган Пол».
– О боже. – Девушка покраснела опять, на сей раз не от удовольствия.
– Боюсь, дорогая моя, фраза слишком уж запоминающаяся.
– Дело в том, что…
– Я знаю, вы были… безумно заняты. Но поверьте, я с куда большим удовольствием выслушал это достойное эссе, чем прослушал бы ту ерунду, которую вы состряпали бы без помощи Бэйли. Все к лучшему. Думаю, вам удастся получить ту степень, какой вы жаждете, и без того, чтобы я докучал вам, требуя по эссе каждые две недели, ведь так?
– Ну…
– Конечно, удастся! – Адриан встал и подлил вина в стакан Шелы. – Еще немного мальвазии?
– Спасибо.
– Дымчатый, вулканический привкус, который не может опротиветь. Вы, насколько я знаю, играете?
– Да… я потому и не поспела с работой.
– Не понимаю, почему я сказал «насколько я знаю», – я же видел вас во множестве постановок В этот уик-энд из Лондона приезжает моя жена, вы о ней, возможно, слышали?
– Дженни де Вулф, режиссер? Конечно!
– В таком случае, почему бы вам не заглянуть сегодня вечером к нам на Трампингтон и не сказать ей «здравствуйте»?
– Правда? Я бы с радостью.
– Прекрасно, дорогая моя. Скажем, в семь?
– Это будет чудесно. Спасибо!
Адриан с одобрением наблюдал за тем, как девушка подбирает сумку, шарфик, как направляется к выходу.
– Да, кстати, Шела…
Она ожидающе остановилась в дверях.
– Я обратил внимание на то, – сказал Адриан, – что вы состоите в университетском Обществе гуманистов.
Во взгляде ее обозначился намек на вызов, на подозрительность.
– И что?
– Для вас это серьезно?
– Очень.
– Вы, возможно, и к религии относитесь неодобрительно?
– Я ее терпеть не могу.
– А, вот это уже интересно. Думаю, стоит пригласить к нам сегодня и старика Трефузиса, уверен, он вам понравится, и не сомневаюсь, что ему понравитесь вы. Мы с ним работаем сейчас над… над одной проблемой, которая вас, возможно, заинтересует.
– Да?
– Как вам, вероятно, известно, разного рода функционеры, набранные по самым оголтелым ответвлениям христианской церкви, обозвали девяностые годы «Десятилетием евангелизма».
Девушка состроила гримаску комического отвращения.
– Ой, не напоминайте.
– Мы обнаружили, что за этой жалкой, причудливой формулировкой кроется… – Адриан умолк – Впрочем, неважно. Остальное я расскажу вам вечером. Драйден-хаус, Трампингтон. Мимо не пройдете.
Девушка выглядела заинтригованной.
– Хорошо. Значит, до вечера, доктор Хили. Э-э… до свидания.
– Всего хорошего, Шела. Да, и еще, Шела.
– Что?
– Буду вам благодарен, если вы пока никому об этом ни слова не скажете. Вы скоро узнаете – почему.
Адриан полюбовался в окно, как девушка скачками пересекает муравчатую лужайку во Дворе боярышника. Потом улыбнулся, присел за стол и написал короткую записку.
«Белоголовому орлану. Коврижка. Незамысловатая. Думаю, можно начать игру. С любовью, Темный вран».
Он откинулся в кресле, сунул написанное в факс и нажал кнопку автоматического набора номера. Посмотрел, как листок бумаги уезжает в пыхтящую машину, и снова подошел к окну.
На другой стороне двора он увидел в открытом на втором этаже окне старика. Старик на миг наклонился, копошась в чем-то у себя на столе, потом выпрямился во весь рост, помахивая только что оторванным листком бумаги. Он повернулся к Адриану, взмахнул листком, точно майский танцор носовым платком, и бойко сплясал короткую джигу.
Адриан рассмеялся и отступил от окна.
Благодарности
Дональд Трефузис и его «Беспроводные эссе» впервые появились в программе «Незакрепленные концы» на Радио-4 Би-би-си. Я хотел бы поблагодарить ее режиссера Яна Гардхайза и диктора Неда Шеррина, предоставивших профессору трибуну для обнародования его идей и наблюдений.
Эта книга никогда и ни за что не была бы написана, если бы не неистовые угрозы и безжалостный шантаж со стороны Сью Фристоуна из издательства «Уильям Хейнеманн» и Энтони Гоффа из литературного агентства «Дэвид Хайэм».
Я благодарен моим родителям за исследования, проведенные ими в Зальцбурге, Тому Райсу – за разрешение процитировать «Я не знаю, как любить его», Хью и Джо Лори за прочтение рукописи – даром что у них были сотни куда более интересных дел – и Джо Фостеру за все вообще.
Эта книга никогда и ни за что не была бы написана, если бы не неистовые угрозы и безжалостный шантаж со стороны Сью Фристоуна из издательства «Уильям Хейнеманн» и Энтони Гоффа из литературного агентства «Дэвид Хайэм».
Я благодарен моим родителям за исследования, проведенные ими в Зальцбурге, Тому Райсу – за разрешение процитировать «Я не знаю, как любить его», Хью и Джо Лори за прочтение рукописи – даром что у них были сотни куда более интересных дел – и Джо Фостеру за все вообще.