— У вас вполне довольный жизнью вид.
— Пожалуй... Хотя и скучно... Правда, теперь пришли вы...
— Теперь другое дело, — согласилась она. — Сварить кофе?
— Давайте!
Вскоре Роберта принесла чашки с кофе, сбросила свой мех и села в кресло.
— Сегодня вы выглядите куда лучше, — сообщила она.
— Отошла кровь с вашего платья?
Она пожала плечами:
— Я отнесла его в чистку. Сказали, что постараются...
— Извините, что так вышло.
— Забудьте об этом, — сказала она, прихлебывая кофе. — Я звонила в больницу в субботу. Мне сказали, что с вами все нормально.
— Спасибо.
— Скажите на милость, почему вы остановились на переезде?
— Когда я понял, что это переезд, было уже поздно.
— Но как вы ухитрились проехать через шлагбаум?
— Он не был опущен.
— Когда мы подъехали, шлагбаум был опущен, — сказала Роберта. — Мы увидели огни, людей, шум, крики и вылезли узнать, что случилось. Кто-то сказал, что поезд сбил машину... и потом я увидела вас буквально в трех шагах — без сознания, лицо в крови... Ужасно. Просто ужасно...
— Извините, что так вышло... Я наглотался окиси углерода и ничего не соображал.
Она усмехнулась:
— На слабоумного вы не похожи.
Шлагбаум, похоже, опустился после того, как я въехал на пути. Я не слышал, как он опускается, не видел его. Похоже, газы оказали на меня куда более сильное воздействие, чем я думал.
— Я назвал вас Розалиндой, — извиняющимся голосом сказал я.
— Я знаю. — На лице ее мелькнула тень. — Вы считаете, я на нее похожа?
— Нет, просто так получилось. Нечаянно. Я хотел сказать «Роберта».
Она выбралась из кресла, сделала несколько шагов и стала всматриваться в портрет Розалинды.
— Ей было бы приятно... знать, что она оказалась первой рядом с вами...
Резко зазвонил телефон у самого моего уха и не дал мне удивиться услышанному. Я взял трубку.
— Это Келли Хьюз? — Голос принадлежал человеку культурному и наделенному властью. — Говорит Уайкем Ферт. Я прочитал в газетах о том, что с вами случилось... Как сообщили сегодня, вы уже дома. С вами... все в порядке?
— Да, благодарю вас, милорд.
Смешно признаться, но сердце глухо застучало в груди. А ладони вспотели.
— Вы в состоянии приехать в Лондон?
— Я... у меня нога в гипсе... Боюсь, мне не очень удобно сидеть в машине.
— М-да! — Пауза. — Тогда я приеду в Корри. Вы ведь живете в конюшнях...
— Да, моя квартира наверху, выходит на конюшенный двор. Если вы войдете в него по аллее, то увидите в дальнем углу зеленую дверь с медным почтовым ящиком. Дверь открыта. Потом надо подняться по лестнице. Я живу наверху.
— Ясно, — коротко сказал он. — Значит, сегодня — устраивает? Отлично. Скажем, часа в четыре. Договорились?
— Сэр... — начал я.
— Не сейчас, Хьюз. Позже.
Я медленно положил трубку. Шесть часов мучительного ожидания. Черт бы его побрал!
— Какое бессердечное письмо! — воскликнула Роберта.
Я посмотрел на нее. Она держала письмо моих родителей, которое я оставил под портретом Розалинды.
— Вообще-то мне не следовало совать нос куда не просят и читать чужие письма, — сказала она, впрочем, без тени раскаяния.
— Уж это точно!
— Но как смеют они писать такое, почему они так жестоки?
— Это не совсем так.
— Вот что случается, когда в семье вырастает один яркий, умный сын, — с отвращением произнесла она.
— Яркие, умные сыновья справляются со своими проблемами куда лучше, чем я.
— Хватит заниматься самобичеванием!
— Слушаюсь, мэм!
— Вы перестанете высылать им деньги?
— Нет. В конце концов, они могут их не тратить или пожертвовать на приют для бродячих кошек и собак.
— По крайней мере, у них хватило приличия понять, что они не могут одновременно тратить ваши деньги и ругать вас на чем свет стоит.
— Мой отец несгибаемо честен, — сказал я. — Честен до последнего гроша. Так уж он устроен. Я ему благодарен за многое.
— Вот почему он так болезненно все это воспринял?
— Да.
— Я никогда... Я знаю, вы будете презирать меня за эти слова... но я никогда не считала таких, как ваш отец... людьми.
— Если вы не будете начеку, — предупредил я, — оковы могут упасть.
Она отвернулась и положила письмо обратно под портрет Розалинды.
— В каком университете вы учились?
— В Лондонском. Ютился в мансарде, жил впроголодь на стипендию.
— Я бы хотела... Как странно... Я бы хотела чему-то научиться. Освоить профессию.
— Учиться никогда не поздно, — улыбнулся я.
— Мне почти двадцать. Я не очень утруждалась в школе. Никто нас и не заставлял. Потом я поехала в пансион для девиц в Швейцарии... Теперь вот живу дома. Сколько времени ушло впустую!
— Дочери богатых людей всегда находятся в трудном положении, — важно изрек я.
— Насмешник и негодяй!
Она снова уселась в кресло и сообщила, что отец вроде бы пришел в себя. Он даже принял приглашение на обед. Все его конюхи по-прежнему работают. Впрочем, большую часть времени они играют в карты или в футбол, поскольку в конюшне остались лишь четыре совсем сырых лошади-двухлетки и три ветерана стипль-чезов, приходящие в себя после травм. Большинство владельцев обещали немедленно прислать своих лошадей обратно, если ему вернут лицензию в ближайшие три-четыре недели.
— Теперь если что и терзает отца, так это неопределенность. Он просто с ума сходит — ведь через две недели большие скачки в Челтенхеме, и если бы ему успели вернуть Кормильца, он бы заявил его на «Золотой кубок».
— Жаль, Кормилец не заявлен на Большой национальный, это дало бы нам больше времени для подготовки.
— А ваша нога будет в порядке к «Золотому кубку»?
— Если мне снова разрешат выступать, я собственноручно разобью гипс.
— Есть какой-то прогресс... в смысле лицензий?
— Пока непонятно.
— Когда жила мечта, все было превосходно, — сказала Роберта со вздохом. — А теперь...
Она встала, подошла к кровати и взяла стоявшие рядом костыли. Черные, из трубчатого металла, с подлокотниками и ручками, за которые нужно было держаться.
— Эти выглядят куда лучше, чем костыли старого образца, — сказала Роберта. Она примерила костыли и сделала несколько шагов-прыжков по комнате, подогнув одну ногу. — Какая большая нагрузка на руки!
У нее был вид и раскованный и сосредоточенный одновременно. Я смотрел на нее, и мне вспомнилось детское открытие, страшно меня поразившее: я вдруг понял, что можно быть не только собой, но и другим человеком.
В эту тихую заводь и ворвался Тони с перекошенным лицом и письмом в руках.
— Привет, — буркнул он Роберте.
Он сел в кресло и уставился на Роберту, по-прежнему стоявшую на костылях с подогнутой ногой. Но мысли его блуждали где-то далеко.
— Что стряслось? — спросил я. — Выкладывай!
— Письмо... пришло вчера, — выдавил он наконец.
— Значит, ты еще вчера знал о нем?
— Не мог же я тебе показать его сразу после больницы! И я просто не знаю, что делать. Честное слово, Келли, дружище!
— Давай-ка почитаем.
Он растерянно протянул мне листок. Я развернул его. Короткое извещение от скакового начальства. Залп из двух стволов.
"Дорогой сэр!
До нашего сведения дошло, что в ваших конюшнях проживает лицо, дисквалифицированное Дисциплинарным комитетом. Поскольку это противоречит действующим правилам, вам надлежит незамедлительно исправить положение дел. Вряд ли следует лишний раз напоминать, что и вы можете быть лишены лицензии тренера, если не предпримете рекомендуемые шаги".
— Сволочи! — злобно процедил Тони. — Мерзавцы!
Глава 11
— Пожалуй... Хотя и скучно... Правда, теперь пришли вы...
— Теперь другое дело, — согласилась она. — Сварить кофе?
— Давайте!
Вскоре Роберта принесла чашки с кофе, сбросила свой мех и села в кресло.
— Сегодня вы выглядите куда лучше, — сообщила она.
— Отошла кровь с вашего платья?
Она пожала плечами:
— Я отнесла его в чистку. Сказали, что постараются...
— Извините, что так вышло.
— Забудьте об этом, — сказала она, прихлебывая кофе. — Я звонила в больницу в субботу. Мне сказали, что с вами все нормально.
— Спасибо.
— Скажите на милость, почему вы остановились на переезде?
— Когда я понял, что это переезд, было уже поздно.
— Но как вы ухитрились проехать через шлагбаум?
— Он не был опущен.
— Когда мы подъехали, шлагбаум был опущен, — сказала Роберта. — Мы увидели огни, людей, шум, крики и вылезли узнать, что случилось. Кто-то сказал, что поезд сбил машину... и потом я увидела вас буквально в трех шагах — без сознания, лицо в крови... Ужасно. Просто ужасно...
— Извините, что так вышло... Я наглотался окиси углерода и ничего не соображал.
Она усмехнулась:
— На слабоумного вы не похожи.
Шлагбаум, похоже, опустился после того, как я въехал на пути. Я не слышал, как он опускается, не видел его. Похоже, газы оказали на меня куда более сильное воздействие, чем я думал.
— Я назвал вас Розалиндой, — извиняющимся голосом сказал я.
— Я знаю. — На лице ее мелькнула тень. — Вы считаете, я на нее похожа?
— Нет, просто так получилось. Нечаянно. Я хотел сказать «Роберта».
Она выбралась из кресла, сделала несколько шагов и стала всматриваться в портрет Розалинды.
— Ей было бы приятно... знать, что она оказалась первой рядом с вами...
Резко зазвонил телефон у самого моего уха и не дал мне удивиться услышанному. Я взял трубку.
— Это Келли Хьюз? — Голос принадлежал человеку культурному и наделенному властью. — Говорит Уайкем Ферт. Я прочитал в газетах о том, что с вами случилось... Как сообщили сегодня, вы уже дома. С вами... все в порядке?
— Да, благодарю вас, милорд.
Смешно признаться, но сердце глухо застучало в груди. А ладони вспотели.
— Вы в состоянии приехать в Лондон?
— Я... у меня нога в гипсе... Боюсь, мне не очень удобно сидеть в машине.
— М-да! — Пауза. — Тогда я приеду в Корри. Вы ведь живете в конюшнях...
— Да, моя квартира наверху, выходит на конюшенный двор. Если вы войдете в него по аллее, то увидите в дальнем углу зеленую дверь с медным почтовым ящиком. Дверь открыта. Потом надо подняться по лестнице. Я живу наверху.
— Ясно, — коротко сказал он. — Значит, сегодня — устраивает? Отлично. Скажем, часа в четыре. Договорились?
— Сэр... — начал я.
— Не сейчас, Хьюз. Позже.
Я медленно положил трубку. Шесть часов мучительного ожидания. Черт бы его побрал!
— Какое бессердечное письмо! — воскликнула Роберта.
Я посмотрел на нее. Она держала письмо моих родителей, которое я оставил под портретом Розалинды.
— Вообще-то мне не следовало совать нос куда не просят и читать чужие письма, — сказала она, впрочем, без тени раскаяния.
— Уж это точно!
— Но как смеют они писать такое, почему они так жестоки?
— Это не совсем так.
— Вот что случается, когда в семье вырастает один яркий, умный сын, — с отвращением произнесла она.
— Яркие, умные сыновья справляются со своими проблемами куда лучше, чем я.
— Хватит заниматься самобичеванием!
— Слушаюсь, мэм!
— Вы перестанете высылать им деньги?
— Нет. В конце концов, они могут их не тратить или пожертвовать на приют для бродячих кошек и собак.
— По крайней мере, у них хватило приличия понять, что они не могут одновременно тратить ваши деньги и ругать вас на чем свет стоит.
— Мой отец несгибаемо честен, — сказал я. — Честен до последнего гроша. Так уж он устроен. Я ему благодарен за многое.
— Вот почему он так болезненно все это воспринял?
— Да.
— Я никогда... Я знаю, вы будете презирать меня за эти слова... но я никогда не считала таких, как ваш отец... людьми.
— Если вы не будете начеку, — предупредил я, — оковы могут упасть.
Она отвернулась и положила письмо обратно под портрет Розалинды.
— В каком университете вы учились?
— В Лондонском. Ютился в мансарде, жил впроголодь на стипендию.
— Я бы хотела... Как странно... Я бы хотела чему-то научиться. Освоить профессию.
— Учиться никогда не поздно, — улыбнулся я.
— Мне почти двадцать. Я не очень утруждалась в школе. Никто нас и не заставлял. Потом я поехала в пансион для девиц в Швейцарии... Теперь вот живу дома. Сколько времени ушло впустую!
— Дочери богатых людей всегда находятся в трудном положении, — важно изрек я.
— Насмешник и негодяй!
Она снова уселась в кресло и сообщила, что отец вроде бы пришел в себя. Он даже принял приглашение на обед. Все его конюхи по-прежнему работают. Впрочем, большую часть времени они играют в карты или в футбол, поскольку в конюшне остались лишь четыре совсем сырых лошади-двухлетки и три ветерана стипль-чезов, приходящие в себя после травм. Большинство владельцев обещали немедленно прислать своих лошадей обратно, если ему вернут лицензию в ближайшие три-четыре недели.
— Теперь если что и терзает отца, так это неопределенность. Он просто с ума сходит — ведь через две недели большие скачки в Челтенхеме, и если бы ему успели вернуть Кормильца, он бы заявил его на «Золотой кубок».
— Жаль, Кормилец не заявлен на Большой национальный, это дало бы нам больше времени для подготовки.
— А ваша нога будет в порядке к «Золотому кубку»?
— Если мне снова разрешат выступать, я собственноручно разобью гипс.
— Есть какой-то прогресс... в смысле лицензий?
— Пока непонятно.
— Когда жила мечта, все было превосходно, — сказала Роберта со вздохом. — А теперь...
Она встала, подошла к кровати и взяла стоявшие рядом костыли. Черные, из трубчатого металла, с подлокотниками и ручками, за которые нужно было держаться.
— Эти выглядят куда лучше, чем костыли старого образца, — сказала Роберта. Она примерила костыли и сделала несколько шагов-прыжков по комнате, подогнув одну ногу. — Какая большая нагрузка на руки!
У нее был вид и раскованный и сосредоточенный одновременно. Я смотрел на нее, и мне вспомнилось детское открытие, страшно меня поразившее: я вдруг понял, что можно быть не только собой, но и другим человеком.
В эту тихую заводь и ворвался Тони с перекошенным лицом и письмом в руках.
— Привет, — буркнул он Роберте.
Он сел в кресло и уставился на Роберту, по-прежнему стоявшую на костылях с подогнутой ногой. Но мысли его блуждали где-то далеко.
— Что стряслось? — спросил я. — Выкладывай!
— Письмо... пришло вчера, — выдавил он наконец.
— Значит, ты еще вчера знал о нем?
— Не мог же я тебе показать его сразу после больницы! И я просто не знаю, что делать. Честное слово, Келли, дружище!
— Давай-ка почитаем.
Он растерянно протянул мне листок. Я развернул его. Короткое извещение от скакового начальства. Залп из двух стволов.
"Дорогой сэр!
До нашего сведения дошло, что в ваших конюшнях проживает лицо, дисквалифицированное Дисциплинарным комитетом. Поскольку это противоречит действующим правилам, вам надлежит незамедлительно исправить положение дел. Вряд ли следует лишний раз напоминать, что и вы можете быть лишены лицензии тренера, если не предпримете рекомендуемые шаги".
— Сволочи! — злобно процедил Тони. — Мерзавцы!
Глава 11
Механик Дерек явился как раз тогда, когда Роберта начала мыть посуду после ленча, приготовленного ею же. Когда он позвонил, она спустилась вниз, чтобы открыть ему дверь.
Он неуверенно прошел через гостиную, оглядываясь, не наследил ли на ковре, и, прежде чем обменяться со мной рукопожатием, по привычке вытер руку о штаны.
— Садитесь, — пригласил я.
Дерек с опаской посмотрел на бархатное кресло, но в конце концов осторожно присел на краешек. Он был одет во все чистое. Никакого промасленного комбинезона — нормальные брюки и спортивная куртка. Дереку было явно не по себе.
— Как самочувствие? — осведомился он.
— В полном порядке.
— Если бы вы были в машине... — Он замолчал и, похоже, содрогнулся от той картины, что нарисовало его живое воображение, кстати сказать, очень помогавшее ему в работе. Он не хотел, чтобы на его совести было человекоубийство. Молодой, светловолосый, застенчивый, он хранил свой основной интеллектуальный запас в кончиках пальцев и, когда не копался в машинах, весьма умеренно тратил то, что содержалось в верхнем отделении его черепной коробки.
— Такого я еще никогда не видел, — говорил он. — Ни за что не скажешь, что это когда-то была машина. Честное слово. Сплошные куски. Куски металла, а что из них было сделано, угадать невозможно. Искореженные, перекрученные. — Дерек судорожно сглотнул. — Они хранят их в цинковых ваннах.
— И двигатель?
— И двигатель. Тоже вдребезги. Но я все-таки с ним разобрался. Только уйма времени ушло, потому что все в одной куче, пойди пойми, что к чему. Я сначала даже не понял, что это кусок выхлопной трубы, потому что он был такой формы, что не угадаешь.
— Вы что-нибудь выяснили?
— Вот! — Он порылся в кармане брюк и вытащил кусок металла. — Это часть выхлопной трубы. Она вообще-то делается из чугуна и потому страшно хрупкая. Поэтому разлетелась на кусочки, а не согнулась. В общем, она, значит, рассыпалась...
— Я вижу, — сказал я. Когда он убедился, что донес до меня то, что хотел, морщины озабоченности пропали у него со лба. Он подошел ко мне и вложил в мою руку маленький черный кусочек с зазубринами по краям. Дюйма три в длину, но очень тяжелый. Часть стенки большой трубы.
— Насколько я понимаю, — сказал Дерек, тыча в кусочек металла пальцем, — он из того места, где глушитель переходит в выхлопную трубу, хотя, конечно, в принципе он мог быть и где-то еще. Там было несколько осколков глушителя, но ни один из них не совпадал с этим, так что, может, тот самый кусочек валяется и ржавеет где-то возле рельсов... Но вы взгляните на это. — Он ткнул своим коротким пальцем в круглую выемку с одного края. — Это часть отверстия, проделанного в стенке глушителя. Поймите меня правильно, в нем вполне могло быть просверлено даже несколько отверстий. Иногда это делают, чтобы туда можно было ввести приборы, например счетчик токсичности газов... Только в вашем глушителе никаких приборов и в помине не было. Или я ошибаюсь?
— Нет, — сказал я. — И в помине не было.
— Ну вот. Значит, непонятно, зачем просверлена дырка. Я могу сказать одно: когда я последний раз проверял вашу машину, никакой дырки там не было.
Я провел пальцем по полукруглой выемке. В диаметре четверть дюйма, а то и меньше.
— Как это вы углядели такую кроху? — удивился я.
— Даже сам не знаю. Но я провозился там часа два, перерыл все. Вы же за это мне деньги платите.
— Ну а насколько это сложно... просверлить такое отверстие в глушителе? Сколько времени может на это уйти?
— С полминуты.
— Если сверлить электродрелью?
— Ага. Ну а если вручную, так минут пять или восемь, а может, и все десять.
— У многих автомобилистов в машинах имеются электродрели?
— Это зависит от того, с кем имеете дело. Есть типы, у которых в машинах хранится все на свете. Прямо-таки мастерские на колесах. А у других ящики с инструментами так и остаются нераспечатанными, пока машина не развалится.
— Значит, дрели с собой возят многие?
— Угу. Очень даже многие. Только обычно ручные. Электрические редко бывают так уж необходимы, разве что вечно приходится чиниться на ходу, и причем быстро — как в гоночных машинах.
Он вернулся к креслу и опять очень осторожно в него сел, примостившись на самом краешке.
— Что же случится с машиной, если кто-то просверлит дырку в глушителе?
— Да в общем-то ничего. Ну попадут выхлопные газы в двигатель, и те, кто в машине, почуют запах и услышат шум. Но в салон газам через печку не попасть. Для этого в дырку в глушителе надо вставить шланг или трубку, а другой конец присоединить к печке. Это сделать — раз плюнуть, даже без дрели можно обойтись. Печки часто бывают чуть ли не из картона.
— Значит, надо взять резиновую трубку и подсоединить от глушителя к печке? — спросил я.
— Нет, трубка должна быть металлической. Резина не выдержит, больно уж газы-то горячие.
— Ну а можно такое придумать в один момент и сразу же провернуть?
Дерек задумчиво склонил голову набок:
— А почему бы нет? Если есть дрель... Ну и трубку надо найти. Тоже не бог весть как сложно — надо просто поглядеть по сторонам. Всегда что-то такое валяется... Я сам на днях искал металлическую трубку для одной работы и, что бы вы думали, нашел? Раму от старого детского велосипеда. Короче, надо иметь металлическую трубку и сделать в ней нужное отверстие. И порядок!
— Сколько времени уйдет на такую работу с начала и до конца?
— Чтобы соединить трубкой глушитель и печку? Ну, если накинуть время на поиски такой трубки — то с полчаса. А если все под рукой — минут пятнадцать. Основное время уходит на сверление, а там уже все идет как по маслу.
В дверях появилась Роберта, натягивая на себя полосатую шубку. Дерек неловко поднялся, не зная, куда девать руки. Она одарила его любезной невидящей улыбкой и спросила у меня:
— Вам еще что-нибудь нужно, Келли?
— Нет, большое спасибо.
— Не за что. Я к вам... Возможно, я загляну завтра.
— Отлично, — сказал я.
— Вот и договорились.
Она кивнула, сдержанно улыбнулась и гордо удалилась.
— Насколько я могу судить, ничего похожего на соединительные трубки вы в обломках не обнаружили? — спросил я его.
— А? — Он с трудом отвел взгляд от того места, где еще недавно была Роберта. — Нет, там вообще творилось черт-те что. Какие-то осколки, кусочки, а откуда они, понять нельзя. Я, конечно, видел разные аварии, но эта! — Он поежился.
— У вас не возникло никаких трудностей с осмотром — вам легко это разрешили?
— Да, им вообще было вроде как до лампочки, что я там делал. Сказали, чтобы я смотрел на здоровье... Ну я, конечно, сказал им, что это моя машина. В том смысле, что я ее механик. Но их это совершенно не интересовало, потому что, когда я уже уходил, они как раз объясняли другому типу, где она, — он тоже хотел взглянуть.
— Кто он такой?
— Сказал, что страховой агент, но блокнота у него я что-то не приметил.
— Блокнота?
— Ну да. Ребята из страховых компаний вечно ошиваются в таких местах, смотрят на побитые машины. Они всегда ходят с блокнотами. Записывают туда все до мелочей. Но этот тип, что пришел взглянуть на вашу машину, был без блокнота.
— Как он выглядел?
Дерек задумался.
— Трудно описать. Вид самый обыкновенный. Не старый и не молодой. Ни то ни се.
— Он был в темных очках?
— Нет. Он был в шляпе, а темных очков не было.
Вот насчет простых не помню. Я к нему особенно не присматривался.
— Как он изучал обломки — как человек, который знает, что хочет найти?
— Хм... Прямо даже не знаю. Он вроде даже сильно оторопел, когда увидел, что все в таком жутком состоянии.
— А девушки с ним не было?
— Нет. — Лоб его прояснился. — Он приехал в «Фольксвагене», в стареньком таком, сером...
— Таких кругом полно, — сказал я.
— Ну да... А что, этот человек вас сильно интересует?
— Только если он пришел за тем, что обнаружили вы.
Мой механик опять задумался.
— Ну и ну! — вырвалось наконец у него. — Дела!
Лорд Ферт прибыл на двадцать минут позже обещанного, и я с полчаса пропрыгал на костылях по квартире, будучи не в состоянии усидеть на месте.
Он стоял на пороге гостиной, в одной руке держал портфель и шляпу-котелок, другой расстегивал короткое коричневое пальто.
— Добрый день, Хьюз.
— Добрый день, милорд.
Он вошел, затворил за собой дверь и положил шляпу и портфель на дубовый столик.
— Как нога? — спросил лорд Ферт.
— Так себе. Не желаете ли чая, кофе... или что-нибудь выпить?
Он положил свое пальто на столик и снова взял в руки портфель. Он осматривал комнату с тем удивлением, какое я не раз уже замечал в посетителях. Я предложил ему зеленое кресло возле маленького столика. Он осведомился, где буду сидеть я.
— Я постою. Сидеть мне сейчас неудобно.
— Но не можете же вы стоять целый день!
— Нет, я в основном лежу.
— Тогда мы можем поговорить в вашей спальне.
Мы прошли в дверь в дальнем конце гостиной, и на сей раз он выразил свое удивление вслух, пробормотав:
— Это чья же квартира?
— Моя.
Он отреагировал на сухость интонаций тем, что метнул на меня быстрый взгляд и спросил:
— Вас раздражает мое удивление?
— Скорее забавляет.
— Хьюз, вы напрасно не избрали государственную карьеру. Вы бы далеко пошли.
Я засмеялся:
— Еще не поздно. Они не берут дисквалифицированных жокеев?
— Вы уже в состоянии шутить на этот счет?
— Как-никак прошло девять дней... Теперь могу.
Он посмотрел на меня долгим, оценивающим взглядом, и после этого что-то изменилось в его отношении и лично ко мне, и вообще к случившемуся, и когда я понял, в каком именно направлении произошла перемена, то был просто потрясен: лорд Ферт вдруг стал обращаться со мной как с равным — равным по опыту, взглядам на жизнь, равным по положению, хотя я и он принадлежали к разным мирам.
Очень немногие люди его положения сочли бы подобный подход разумным, и уж совсем единицы взяли бы его на вооружение. Я понял, какой он мне сделал комплимент. Он же, со своей стороны, заметил, что я не оставил это без внимания. Уже позже я сообразил, что, не будь этого коренного перелома, отказа от схемы отношений «стюард — жокей», он ни за что не сказал бы мне того, что я от него услышал. И он вряд ли изменил бы свое ко мне отношение, не побывай в моей квартире.
Он сел в кресло, аккуратно поставив портфель на пол. Я оставил костыли и улегся на кровать.
— Я встретился с лордом Гоуэри, — сказал он самым нейтральным тоном. — И не вижу причины скрывать, что в течение нескольких ближайших дней вы и Декстер Крэнфилд получите назад ваши лицензии.
— Правда?! — воскликнул я и попытался встать, но гипс оказал сопротивление.
Лорд Ферт улыбнулся:
— Как я понимаю, иначе и быть не может. Об этом тихо упомянут в «Календаре» на следующей неделе.
— Разумеется, — сказал я, — вы вовсе не обязаны никак это комментировать.
— Да, — сказал он и спокойно посмотрел мне в глаза. — Хотя это явно не все, что вы хотели бы услышать.
— Не все...
— Вы имеете на это право, хотя я бы советовал вам тщательно взвесить все «за» и «против», прежде чем рассказывать то, что услышите, Декстеру Крэнфилду.
— Да, конечно.
Он вздохнул, наклонился к портфелю и извлек из него небольшой магнитофон.
— Я попробовал проигнорировать ваше предложение. Сначала мне это даже вроде бы удалось. И тем не менее... — Он замолчал, поглаживая пальцами клавиши магнитофона. — Этот разговор состоялся под вечер в понедельник в гостиной квартиры лорда Гоуэри на Слоун-сквер. Мы там были вдвоем... Вы сможете убедиться, что это действительно так. Он, однако, знал, что я записываю разговор на пленку. — Лорд Ферт все никак не мог на что-то решиться. — Сострадание — качество, которое вам бы очень не помешало. Надеюсь, вы на него способны.
— Не давите на меня.
— Ну хорошо, — сказал он, чуть поморщившись, и включил магнитофон.
Пленка началась с обмена осторожными клише, весьма типичными для разговора, записываемого на магнитофон, когда никто из собеседников не решается на первый шаг. Наконец лорд Ферт сказал:
— Норман, я уже объяснял, почему мы должны еще раз вернуться к этому случаю.
— Хьюз ведет себя просто нелепо. Он позволяет себе откровенную клевету. Не знаю, почему вы принимаете его всерьез. — В голосе Гоуэри сквозило беспокойство.
— Это необходимо — хотя бы для того, чтобы он замолчал. — Лорд Ферт посмотрел куда-то вдаль, глаза его иронически сверкнули, а на пленке слышался его медовый голос: — Вы прекрасно понимаете, Норман, что в наших же интересах доказать, что его утверждения ни на чем не основаны. Тогда мы можем еще раз самым решительным образом подтвердить справедливость дисквалификации и прекратить все кривотолки.
Тонкий ход. В голосе Гоуэри появилось облегчение, он решил, что Ферт по-прежнему — его союзник. Возможно, кстати, так оно и было.
— Уверяю вас, Уайкем, что, если бы я не верил самым искренним образом в виновность Хьюза и Крэнфилда, я бы не вынес вердикта о дисквалификации.
В этом утверждении что-то было не так. И Ферт и Гоуэри тоже это почувствовали, потому что на пленке возникла пауза в несколько секунд.
— Вы по-прежнему так считаете? — наконец спросил Ферт.
— Разумеется! — пылко произнес Гоуэри. — Я так действительно считаю. — С каким-то даже излишним нажимом.
— Тогда... как насчет первого вопроса Хьюза? Как случилось, что Ньютоннардс был приглашен на заседание?
— Мне сообщили, что Крэнфилд ставил деньги на Вишневый Пирог.
— Понятно... А кто сообщил это?
Гоуэри промолчал.
Тогда Ферт задал новый вопрос, почти тем же ровным голосом:
— Ну а почему, по-вашему, могло так случиться, что, когда нам показали отснятый материал с выступлением Хьюза в Рединге, скачки оказались перепутанными?
Гоуэри почувствовал себя гораздо увереннее.
— Это моя вина. Я сам попросил наш секретариат затребовать пленку с последней скачкой. Упустил из виду, что их тогда было семь. Признаю свой недосмотр.
Но поскольку это была не та скачка, ее в расчет принимать нельзя.
— М-да, — сказал лорд Ферт. Он был явно не готов вступать в полемику. Он прокашлялся и сказал: — Я полагаю, вы решили, что имеет смысл посмотреть, как провел Хьюз Урона в предыдущее выступление?
После долгой паузы лорд Гоуэри сказал:
— Да.
— Но в конечном счете эта запись не была показана?
— Нет.
— Была бы показана правильная пленка, если бы, затребовав ее, мы убедились, что скачка в Рединге подтверждала слова Хьюза о том, что в «Лимонадном кубке» он провел Урона тем оке образом, как и во всех предшествующих выступлениях?
Снова молчание. Затем лорд Гоуэри тихо сказал: «Да», — и в голосе его послышалось немалое беспокойство.
— На расследовании Хьюз просил, чтобы была показана правильная пленка, — сказал Ферт.
— А по-моему, нет!
— Я читал стенограмму, Норман. Я читал и перечитывал ее в субботу и воскресенье и потому-то к вам и пришел. Хьюз просил показать правильную пленку, ибо не сомневался, что она подтвердит истинность его показаний.
— Хьюз виноват! — пылко возразил Гоуэри. — Хьюз кругом виноват, и мне ничего не оставалось делать, как дисквалифицировать его.
Лорд Ферт нажал кнопку «стоп».
— Скажите, — обратился он ко мне, — что вы думаете о последних словах лорда Гоуэри?
— Думаю, — медленно ответил я, — что он действительно в этом не сомневался. Тому подтверждение не только эта фраза, но и его поведение на расследовании. Я был потрясен его уверенностью в нашей виновности. Настолько, что пропускал мимо ушей все, что хотя бы отдаленно могло напоминать несогласие с его позицией.
— У вас сложилось такое впечатление?
— Убеждение, — сказал я.
Лорд Ферт прикусил нижнюю губу и покачал головой, но, как мне показалось, это означало не столько несогласие с моими словами, сколько неодобрение всего того, что произошло. Он снова нажал кнопку «пуск». Опять послышался его голос — четкий, лишенный эмоций, мягкий, как вазелин:
— Теперь, Норман, о составе комиссии, что вела расследование. Что побудило вас выбрать Эндрю Тринга и старика Плимборна?
— Что меня побудило? — Похоже, вопрос его сильно удивил. — Не имею ни малейшего представления.
— Может, вы пороетесь в памяти?
— Не знаю, выйдет ли из этого толк, но попробуем... Наверное, фамилия Тринга всплыла потому, что я в настоящее время веду с ним кое-какие деловые переговоры. Ну а Плимборн... Я видел его в клубе, он сидел там и дремал. Потом мы столкнулись в вестибюле и немножко поговорили. Тогда-то я и решил пригласить его на расследование. Не понимаю, к чему вы клоните?
— Не обращайте внимания. Я так... Теперь о Чарли Уэсте. Я вполне могу понять, почему вы пригласили дать показания жокея лошади, занявшей третье место. И, судя по стенограмме, вы заранее знали, какими они будут. Однако на предварительном разборе скачки в Оксфорде Уэст и словом не обмолвился о том, что Хьюз якобы придержал лошадь. Сегодня утром я переговорил со всеми тремя стюардами из Оксфорда. Они подтвердили, что Уэст тогда ничего об этом не сказал. Однако он заявил об этом на основном расследовании, и вы знали, что он намерен сделать такое заявление. Откуда вам это было известно?
Снова молчание.
Потом заговорил Ферт, на сей раз в его голосе появилось легкое беспокойство:
— Норман, если вы поручили одному из ваших подчиненных переговорить с Чарли Уэстом в частном порядке, задать ему дополнительные вопросы, бога ради, скажите мне об этом. Ведь жокеи — одна компания. Вполне очевидно, что просто так Уэст не стал бы давать показания против Хьюза, но под определенным давлением мог бы дрогнуть. Итак, вы посылали к Уэсту кого-то из ваших людей?
Он неуверенно прошел через гостиную, оглядываясь, не наследил ли на ковре, и, прежде чем обменяться со мной рукопожатием, по привычке вытер руку о штаны.
— Садитесь, — пригласил я.
Дерек с опаской посмотрел на бархатное кресло, но в конце концов осторожно присел на краешек. Он был одет во все чистое. Никакого промасленного комбинезона — нормальные брюки и спортивная куртка. Дереку было явно не по себе.
— Как самочувствие? — осведомился он.
— В полном порядке.
— Если бы вы были в машине... — Он замолчал и, похоже, содрогнулся от той картины, что нарисовало его живое воображение, кстати сказать, очень помогавшее ему в работе. Он не хотел, чтобы на его совести было человекоубийство. Молодой, светловолосый, застенчивый, он хранил свой основной интеллектуальный запас в кончиках пальцев и, когда не копался в машинах, весьма умеренно тратил то, что содержалось в верхнем отделении его черепной коробки.
— Такого я еще никогда не видел, — говорил он. — Ни за что не скажешь, что это когда-то была машина. Честное слово. Сплошные куски. Куски металла, а что из них было сделано, угадать невозможно. Искореженные, перекрученные. — Дерек судорожно сглотнул. — Они хранят их в цинковых ваннах.
— И двигатель?
— И двигатель. Тоже вдребезги. Но я все-таки с ним разобрался. Только уйма времени ушло, потому что все в одной куче, пойди пойми, что к чему. Я сначала даже не понял, что это кусок выхлопной трубы, потому что он был такой формы, что не угадаешь.
— Вы что-нибудь выяснили?
— Вот! — Он порылся в кармане брюк и вытащил кусок металла. — Это часть выхлопной трубы. Она вообще-то делается из чугуна и потому страшно хрупкая. Поэтому разлетелась на кусочки, а не согнулась. В общем, она, значит, рассыпалась...
— Я вижу, — сказал я. Когда он убедился, что донес до меня то, что хотел, морщины озабоченности пропали у него со лба. Он подошел ко мне и вложил в мою руку маленький черный кусочек с зазубринами по краям. Дюйма три в длину, но очень тяжелый. Часть стенки большой трубы.
— Насколько я понимаю, — сказал Дерек, тыча в кусочек металла пальцем, — он из того места, где глушитель переходит в выхлопную трубу, хотя, конечно, в принципе он мог быть и где-то еще. Там было несколько осколков глушителя, но ни один из них не совпадал с этим, так что, может, тот самый кусочек валяется и ржавеет где-то возле рельсов... Но вы взгляните на это. — Он ткнул своим коротким пальцем в круглую выемку с одного края. — Это часть отверстия, проделанного в стенке глушителя. Поймите меня правильно, в нем вполне могло быть просверлено даже несколько отверстий. Иногда это делают, чтобы туда можно было ввести приборы, например счетчик токсичности газов... Только в вашем глушителе никаких приборов и в помине не было. Или я ошибаюсь?
— Нет, — сказал я. — И в помине не было.
— Ну вот. Значит, непонятно, зачем просверлена дырка. Я могу сказать одно: когда я последний раз проверял вашу машину, никакой дырки там не было.
Я провел пальцем по полукруглой выемке. В диаметре четверть дюйма, а то и меньше.
— Как это вы углядели такую кроху? — удивился я.
— Даже сам не знаю. Но я провозился там часа два, перерыл все. Вы же за это мне деньги платите.
— Ну а насколько это сложно... просверлить такое отверстие в глушителе? Сколько времени может на это уйти?
— С полминуты.
— Если сверлить электродрелью?
— Ага. Ну а если вручную, так минут пять или восемь, а может, и все десять.
— У многих автомобилистов в машинах имеются электродрели?
— Это зависит от того, с кем имеете дело. Есть типы, у которых в машинах хранится все на свете. Прямо-таки мастерские на колесах. А у других ящики с инструментами так и остаются нераспечатанными, пока машина не развалится.
— Значит, дрели с собой возят многие?
— Угу. Очень даже многие. Только обычно ручные. Электрические редко бывают так уж необходимы, разве что вечно приходится чиниться на ходу, и причем быстро — как в гоночных машинах.
Он вернулся к креслу и опять очень осторожно в него сел, примостившись на самом краешке.
— Что же случится с машиной, если кто-то просверлит дырку в глушителе?
— Да в общем-то ничего. Ну попадут выхлопные газы в двигатель, и те, кто в машине, почуют запах и услышат шум. Но в салон газам через печку не попасть. Для этого в дырку в глушителе надо вставить шланг или трубку, а другой конец присоединить к печке. Это сделать — раз плюнуть, даже без дрели можно обойтись. Печки часто бывают чуть ли не из картона.
— Значит, надо взять резиновую трубку и подсоединить от глушителя к печке? — спросил я.
— Нет, трубка должна быть металлической. Резина не выдержит, больно уж газы-то горячие.
— Ну а можно такое придумать в один момент и сразу же провернуть?
Дерек задумчиво склонил голову набок:
— А почему бы нет? Если есть дрель... Ну и трубку надо найти. Тоже не бог весть как сложно — надо просто поглядеть по сторонам. Всегда что-то такое валяется... Я сам на днях искал металлическую трубку для одной работы и, что бы вы думали, нашел? Раму от старого детского велосипеда. Короче, надо иметь металлическую трубку и сделать в ней нужное отверстие. И порядок!
— Сколько времени уйдет на такую работу с начала и до конца?
— Чтобы соединить трубкой глушитель и печку? Ну, если накинуть время на поиски такой трубки — то с полчаса. А если все под рукой — минут пятнадцать. Основное время уходит на сверление, а там уже все идет как по маслу.
В дверях появилась Роберта, натягивая на себя полосатую шубку. Дерек неловко поднялся, не зная, куда девать руки. Она одарила его любезной невидящей улыбкой и спросила у меня:
— Вам еще что-нибудь нужно, Келли?
— Нет, большое спасибо.
— Не за что. Я к вам... Возможно, я загляну завтра.
— Отлично, — сказал я.
— Вот и договорились.
Она кивнула, сдержанно улыбнулась и гордо удалилась.
— Насколько я могу судить, ничего похожего на соединительные трубки вы в обломках не обнаружили? — спросил я его.
— А? — Он с трудом отвел взгляд от того места, где еще недавно была Роберта. — Нет, там вообще творилось черт-те что. Какие-то осколки, кусочки, а откуда они, понять нельзя. Я, конечно, видел разные аварии, но эта! — Он поежился.
— У вас не возникло никаких трудностей с осмотром — вам легко это разрешили?
— Да, им вообще было вроде как до лампочки, что я там делал. Сказали, чтобы я смотрел на здоровье... Ну я, конечно, сказал им, что это моя машина. В том смысле, что я ее механик. Но их это совершенно не интересовало, потому что, когда я уже уходил, они как раз объясняли другому типу, где она, — он тоже хотел взглянуть.
— Кто он такой?
— Сказал, что страховой агент, но блокнота у него я что-то не приметил.
— Блокнота?
— Ну да. Ребята из страховых компаний вечно ошиваются в таких местах, смотрят на побитые машины. Они всегда ходят с блокнотами. Записывают туда все до мелочей. Но этот тип, что пришел взглянуть на вашу машину, был без блокнота.
— Как он выглядел?
Дерек задумался.
— Трудно описать. Вид самый обыкновенный. Не старый и не молодой. Ни то ни се.
— Он был в темных очках?
— Нет. Он был в шляпе, а темных очков не было.
Вот насчет простых не помню. Я к нему особенно не присматривался.
— Как он изучал обломки — как человек, который знает, что хочет найти?
— Хм... Прямо даже не знаю. Он вроде даже сильно оторопел, когда увидел, что все в таком жутком состоянии.
— А девушки с ним не было?
— Нет. — Лоб его прояснился. — Он приехал в «Фольксвагене», в стареньком таком, сером...
— Таких кругом полно, — сказал я.
— Ну да... А что, этот человек вас сильно интересует?
— Только если он пришел за тем, что обнаружили вы.
Мой механик опять задумался.
— Ну и ну! — вырвалось наконец у него. — Дела!
Лорд Ферт прибыл на двадцать минут позже обещанного, и я с полчаса пропрыгал на костылях по квартире, будучи не в состоянии усидеть на месте.
Он стоял на пороге гостиной, в одной руке держал портфель и шляпу-котелок, другой расстегивал короткое коричневое пальто.
— Добрый день, Хьюз.
— Добрый день, милорд.
Он вошел, затворил за собой дверь и положил шляпу и портфель на дубовый столик.
— Как нога? — спросил лорд Ферт.
— Так себе. Не желаете ли чая, кофе... или что-нибудь выпить?
Он положил свое пальто на столик и снова взял в руки портфель. Он осматривал комнату с тем удивлением, какое я не раз уже замечал в посетителях. Я предложил ему зеленое кресло возле маленького столика. Он осведомился, где буду сидеть я.
— Я постою. Сидеть мне сейчас неудобно.
— Но не можете же вы стоять целый день!
— Нет, я в основном лежу.
— Тогда мы можем поговорить в вашей спальне.
Мы прошли в дверь в дальнем конце гостиной, и на сей раз он выразил свое удивление вслух, пробормотав:
— Это чья же квартира?
— Моя.
Он отреагировал на сухость интонаций тем, что метнул на меня быстрый взгляд и спросил:
— Вас раздражает мое удивление?
— Скорее забавляет.
— Хьюз, вы напрасно не избрали государственную карьеру. Вы бы далеко пошли.
Я засмеялся:
— Еще не поздно. Они не берут дисквалифицированных жокеев?
— Вы уже в состоянии шутить на этот счет?
— Как-никак прошло девять дней... Теперь могу.
Он посмотрел на меня долгим, оценивающим взглядом, и после этого что-то изменилось в его отношении и лично ко мне, и вообще к случившемуся, и когда я понял, в каком именно направлении произошла перемена, то был просто потрясен: лорд Ферт вдруг стал обращаться со мной как с равным — равным по опыту, взглядам на жизнь, равным по положению, хотя я и он принадлежали к разным мирам.
Очень немногие люди его положения сочли бы подобный подход разумным, и уж совсем единицы взяли бы его на вооружение. Я понял, какой он мне сделал комплимент. Он же, со своей стороны, заметил, что я не оставил это без внимания. Уже позже я сообразил, что, не будь этого коренного перелома, отказа от схемы отношений «стюард — жокей», он ни за что не сказал бы мне того, что я от него услышал. И он вряд ли изменил бы свое ко мне отношение, не побывай в моей квартире.
Он сел в кресло, аккуратно поставив портфель на пол. Я оставил костыли и улегся на кровать.
— Я встретился с лордом Гоуэри, — сказал он самым нейтральным тоном. — И не вижу причины скрывать, что в течение нескольких ближайших дней вы и Декстер Крэнфилд получите назад ваши лицензии.
— Правда?! — воскликнул я и попытался встать, но гипс оказал сопротивление.
Лорд Ферт улыбнулся:
— Как я понимаю, иначе и быть не может. Об этом тихо упомянут в «Календаре» на следующей неделе.
— Разумеется, — сказал я, — вы вовсе не обязаны никак это комментировать.
— Да, — сказал он и спокойно посмотрел мне в глаза. — Хотя это явно не все, что вы хотели бы услышать.
— Не все...
— Вы имеете на это право, хотя я бы советовал вам тщательно взвесить все «за» и «против», прежде чем рассказывать то, что услышите, Декстеру Крэнфилду.
— Да, конечно.
Он вздохнул, наклонился к портфелю и извлек из него небольшой магнитофон.
— Я попробовал проигнорировать ваше предложение. Сначала мне это даже вроде бы удалось. И тем не менее... — Он замолчал, поглаживая пальцами клавиши магнитофона. — Этот разговор состоялся под вечер в понедельник в гостиной квартиры лорда Гоуэри на Слоун-сквер. Мы там были вдвоем... Вы сможете убедиться, что это действительно так. Он, однако, знал, что я записываю разговор на пленку. — Лорд Ферт все никак не мог на что-то решиться. — Сострадание — качество, которое вам бы очень не помешало. Надеюсь, вы на него способны.
— Не давите на меня.
— Ну хорошо, — сказал он, чуть поморщившись, и включил магнитофон.
Пленка началась с обмена осторожными клише, весьма типичными для разговора, записываемого на магнитофон, когда никто из собеседников не решается на первый шаг. Наконец лорд Ферт сказал:
— Норман, я уже объяснял, почему мы должны еще раз вернуться к этому случаю.
— Хьюз ведет себя просто нелепо. Он позволяет себе откровенную клевету. Не знаю, почему вы принимаете его всерьез. — В голосе Гоуэри сквозило беспокойство.
— Это необходимо — хотя бы для того, чтобы он замолчал. — Лорд Ферт посмотрел куда-то вдаль, глаза его иронически сверкнули, а на пленке слышался его медовый голос: — Вы прекрасно понимаете, Норман, что в наших же интересах доказать, что его утверждения ни на чем не основаны. Тогда мы можем еще раз самым решительным образом подтвердить справедливость дисквалификации и прекратить все кривотолки.
Тонкий ход. В голосе Гоуэри появилось облегчение, он решил, что Ферт по-прежнему — его союзник. Возможно, кстати, так оно и было.
— Уверяю вас, Уайкем, что, если бы я не верил самым искренним образом в виновность Хьюза и Крэнфилда, я бы не вынес вердикта о дисквалификации.
В этом утверждении что-то было не так. И Ферт и Гоуэри тоже это почувствовали, потому что на пленке возникла пауза в несколько секунд.
— Вы по-прежнему так считаете? — наконец спросил Ферт.
— Разумеется! — пылко произнес Гоуэри. — Я так действительно считаю. — С каким-то даже излишним нажимом.
— Тогда... как насчет первого вопроса Хьюза? Как случилось, что Ньютоннардс был приглашен на заседание?
— Мне сообщили, что Крэнфилд ставил деньги на Вишневый Пирог.
— Понятно... А кто сообщил это?
Гоуэри промолчал.
Тогда Ферт задал новый вопрос, почти тем же ровным голосом:
— Ну а почему, по-вашему, могло так случиться, что, когда нам показали отснятый материал с выступлением Хьюза в Рединге, скачки оказались перепутанными?
Гоуэри почувствовал себя гораздо увереннее.
— Это моя вина. Я сам попросил наш секретариат затребовать пленку с последней скачкой. Упустил из виду, что их тогда было семь. Признаю свой недосмотр.
Но поскольку это была не та скачка, ее в расчет принимать нельзя.
— М-да, — сказал лорд Ферт. Он был явно не готов вступать в полемику. Он прокашлялся и сказал: — Я полагаю, вы решили, что имеет смысл посмотреть, как провел Хьюз Урона в предыдущее выступление?
После долгой паузы лорд Гоуэри сказал:
— Да.
— Но в конечном счете эта запись не была показана?
— Нет.
— Была бы показана правильная пленка, если бы, затребовав ее, мы убедились, что скачка в Рединге подтверждала слова Хьюза о том, что в «Лимонадном кубке» он провел Урона тем оке образом, как и во всех предшествующих выступлениях?
Снова молчание. Затем лорд Гоуэри тихо сказал: «Да», — и в голосе его послышалось немалое беспокойство.
— На расследовании Хьюз просил, чтобы была показана правильная пленка, — сказал Ферт.
— А по-моему, нет!
— Я читал стенограмму, Норман. Я читал и перечитывал ее в субботу и воскресенье и потому-то к вам и пришел. Хьюз просил показать правильную пленку, ибо не сомневался, что она подтвердит истинность его показаний.
— Хьюз виноват! — пылко возразил Гоуэри. — Хьюз кругом виноват, и мне ничего не оставалось делать, как дисквалифицировать его.
Лорд Ферт нажал кнопку «стоп».
— Скажите, — обратился он ко мне, — что вы думаете о последних словах лорда Гоуэри?
— Думаю, — медленно ответил я, — что он действительно в этом не сомневался. Тому подтверждение не только эта фраза, но и его поведение на расследовании. Я был потрясен его уверенностью в нашей виновности. Настолько, что пропускал мимо ушей все, что хотя бы отдаленно могло напоминать несогласие с его позицией.
— У вас сложилось такое впечатление?
— Убеждение, — сказал я.
Лорд Ферт прикусил нижнюю губу и покачал головой, но, как мне показалось, это означало не столько несогласие с моими словами, сколько неодобрение всего того, что произошло. Он снова нажал кнопку «пуск». Опять послышался его голос — четкий, лишенный эмоций, мягкий, как вазелин:
— Теперь, Норман, о составе комиссии, что вела расследование. Что побудило вас выбрать Эндрю Тринга и старика Плимборна?
— Что меня побудило? — Похоже, вопрос его сильно удивил. — Не имею ни малейшего представления.
— Может, вы пороетесь в памяти?
— Не знаю, выйдет ли из этого толк, но попробуем... Наверное, фамилия Тринга всплыла потому, что я в настоящее время веду с ним кое-какие деловые переговоры. Ну а Плимборн... Я видел его в клубе, он сидел там и дремал. Потом мы столкнулись в вестибюле и немножко поговорили. Тогда-то я и решил пригласить его на расследование. Не понимаю, к чему вы клоните?
— Не обращайте внимания. Я так... Теперь о Чарли Уэсте. Я вполне могу понять, почему вы пригласили дать показания жокея лошади, занявшей третье место. И, судя по стенограмме, вы заранее знали, какими они будут. Однако на предварительном разборе скачки в Оксфорде Уэст и словом не обмолвился о том, что Хьюз якобы придержал лошадь. Сегодня утром я переговорил со всеми тремя стюардами из Оксфорда. Они подтвердили, что Уэст тогда ничего об этом не сказал. Однако он заявил об этом на основном расследовании, и вы знали, что он намерен сделать такое заявление. Откуда вам это было известно?
Снова молчание.
Потом заговорил Ферт, на сей раз в его голосе появилось легкое беспокойство:
— Норман, если вы поручили одному из ваших подчиненных переговорить с Чарли Уэстом в частном порядке, задать ему дополнительные вопросы, бога ради, скажите мне об этом. Ведь жокеи — одна компания. Вполне очевидно, что просто так Уэст не стал бы давать показания против Хьюза, но под определенным давлением мог бы дрогнуть. Итак, вы посылали к Уэсту кого-то из ваших людей?