— Нет, — еле слышно прошелестел Гоуэри.
— Тогда откуда же вы узнали, что именно собирается сказать Уэст?
Гоуэри не ответил. Вместо этого он сказал:
— Я попросил своего помощника просмотреть все скачки, где выступали обе лошади Крэнфилда, и составить мне список тех, где выигрывала более темная лошадь. Вы сами знаете, что на расследовании принято делать экскурсы в прошлое того или иного жокея. Это вполне в порядке вещей.
— Я не утверждаю обратного, — сказал чуть озадаченно Ферт.
Он опять остановил запись и поглядел на меня, вопросительно подняв брови.
— А что вы на это скажете?
— Он хватается за соломинку.
Лорд Ферт вздохнул, снова нажал пуск, и опять раздался голос Гоуэри:
— Там все было изложено черным по белому...Так оно и оказалось... Они не раз проделывали подобное.
— Что значит: так оно и оказалось? Кто-то вам подсказал, что они этим занимались ранее?
Опять пауза. Соломинка Гоуэри не выдержала.
Но снова лорд Ферт не стал на него давить. Вместо этого все тем же ровным голосом он спросил:
— А как насчет Дэвида Оукли?
— Кого?
— Дэвида Оукли. Того детектива, который сфотографировал деньги в квартире Хьюза. Кто посоветовал ему туда сходить?
Снова молчание.
Впервые в голосе Ферта прозвучали настойчивые нотки:
— Норман, вы действительно должны дать объяснения. Разве вы не понимаете, что отмалчиваться нелепо? Мы должны иметь наготове ответы, если всерьез собираемся опровергнуть утверждения Хьюза.
Гоуэри перешел в глухую оборону:
— Доказательства вины Хьюза и Крэнфилда представлены. Не все ли равно, кто их собрал?
— Нет, это важно, потому что Хьюз утверждает, что улики фальшивые, по крайней мере, в своем большинстве.
— Нет, — с жаром возразил Гоуэри. — Они настоящие.
— Норман, — спросил Ферт, — вы убеждены в этом или просто хотите в это верить?
— О! — В возгласе Гоуэри было больше муки, чем удивления.
Я резко взглянул на Ферта. Его темные глаза смотрели мне в лицо. Снова на пленке мягко, убеждающе зазвучал его голос:
— Норман, есть ли у вас какие-то причины видеть Крэнфилда и Хьюза дисквалифицированными?
— Нет! — Почти крик. Явная ложь.
— Причины, заставляющие вас в отсутствие подлинных улик создавать фальшивые?
— Уайкем! — В голосе гнев и ярость. — Как можете вы такое говорить! Вы намекаете... Вы намекаете, что дело нечисто.
Ферт снова остановил запись.
— Ну как? — не без вызова спросил он.
— Тут он говорил искренне, — сказал я. — Сам он улики не подделывал. Но я его в этом и не обвинял. Мне просто хотелось знать, откуда он их получил.
Ферт кивнул и снова запустил пленку. Теперь говорил он.
— Дорогой Норман, вы ставите себя в весьма уязвимое положение, если не хотите сказать, откуда у вас все эти улики. Разве вы это не видите? Если вы не в состоянии объяснить их происхождение, вас могут заподозрить в том, что вы их изготовили сами.
— Улики подлинные, — возразил Гоуэри. Отстреливается изо всех сил.
— Вы по-прежнему пытаетесь убедить себя в этом.
— Нет, доказательства самые достоверные.
— Откуда вы их взяли?
Гоуэри оказался припертым к стенке. По тому, что отразилось сейчас на лице Ферта, я понял, что для него это было печальным и весьма неприятным открытием.
— Мне прислали конверт, — с трудом выдавил из себя лорд Гоуэри. — В нем содержались... различные показания и шесть экземпляров снимка, сделанного в квартире Хьюза.
— Кто вам это прислал?
— Не знаю, — сказал Гоуэри очень тихо.
— Не знаете? — В голосе Ферта сквозило недоверие. — На основании этих свидетельств вы дисквалифицируете жокея и тренера, но понятия не имеете, откуда у вас эти данные.
Тяжкое молчание.
— Значит, вы сразу поверили в эти так называемые улики?
— Они настоящие. — Судорожно цепляется за свою версию.
— У вас сохранился этот конверт?
— Да.
— Я бы хотел на него взглянуть. — Легкая ирония в голосе.
Гоуэри не стал спорить. Послышались звуки шагов, стук выдвигаемого и задвигаемого ящика, шелест бумаг.
— Ясно, — медленно проговорил Ферт. — Бумаги и впрямь выглядят очень убедительно.
— Теперь вы понимаете, почему я начал действовать? — поспешно и со слишком явным облегчением отозвался Гоуэри.
— Я мог бы понять, почему вы были готовы сделать это — после тщательной проверки.
— Я проверял.
— Как серьезно?
— Видите ли... эти бумаги поступили ко мне за четыре дня до слушания дела. В четверг. Я распорядился, чтобы выслали приглашения Ньютоннардсу, Уэсту и Оукли. Их просили подтвердить телеграммой готовность прибыть на расследование, что они и сделали.
Ньютоннардса попросили взять с собой записи пари розыгрыша «Лимонадного кубка». Затем я велел своему помощнику навести справки у работников официального тотализатора, не делал ли кто-то крупные ставки на Вишневый Пирог, и он получил письменные свидетельства... То, что мы зачитывали на расследовании. У нас не возникло никаких сомнений, что Крэнфилд ставил деньги на Пирог. На расследовании он сказал неправду. Это лишний раз убедило меня в истинности улик. Он был кругом виноват, и я не могу понять, почему он не заслуживает дисквалификации.
Ферт остановил запись.
— Что вы на это скажете? — осведомился он.
Я пожал плечами:
— Крэнфилд действительно поставил деньги на Пирог. Он имел глупость отрицать это, хотя, как он мне сказал, считал, что в сложившихся обстоятельствах признать это было равнозначно самоубийству. Он сказал мне, что поставил на Пирог деньги у Ньютоннардса через одного своего знакомого, имя которого не назвал, а также в официальном тотализаторе. У своего же букмекера он не поставил ничего, потому что не хотел, чтобы об этом узнал Джессел — он в приятельских отношениях с букмекером. Он поставил сто фунтов на Пирог, потому что подозревал, что лошадь обретает форму и может преподнести сюрприз. Он также поставил двести фунтов на Урона, поскольку здравый смысл подсказывал ему, что, скорее всего, выиграет именно он. Что же в этом предосудительного?
Ферт пристально посмотрел на меня.
— Тогда, на расследовании, вы еще не знали, что Крэнфилд играл на Пирог?
— Я задал ему этот вопрос уже потом. Меня вдруг осенило: он, скорее всего, действительно ставил на него деньги, как бы горячо ни отрицал это. Ньютоннардс мог солгать или подделать свои записи, но трудно что-то возразить против билетов официального тотализатора.
— Это обстоятельство убедило и меня, — признал Ферт.
Он снова включил магнитофон. Раздался его голос, в котором уже совершенно отчетливо слышался следователь, ведущий перекрестный допрос. Их беседа внезапно превратилась в новое расследование.
— Этот снимок... он вам не показался странным?
— С какой стати?— резко возразил Гоуэри.
— Вы не задались вопросом, как удалось его сделать?
— Нет.
— Хьюз утверждает, что Оукли принес с собой и деньги, и записку и сделал снимок того, чего в реальности не было.
— Нет!
— С чего вы так уверены? — пошел в атаку Ферт.
— Нет! — еще раз повторил Гоуэри. В его голосе было то нарастающее напряжение, которое может вот-вот привести к взрыву.
— Кто послал Оукли в квартиру к Хьюзу?
— Говорю вам, не знаю!
— Но вы уверены, что фотография не поддельная?
— Уверен, уверен!
— У вас нет и тени сомнения? — продолжал наступать Ферт.
— Нет! — В голосе был страх, почти паника. И в этот кульминационный момент Ферт обронил одно-единственное слово, разорвавшееся как бомба:
— Почему?
Глава 12
— Тогда откуда же вы узнали, что именно собирается сказать Уэст?
Гоуэри не ответил. Вместо этого он сказал:
— Я попросил своего помощника просмотреть все скачки, где выступали обе лошади Крэнфилда, и составить мне список тех, где выигрывала более темная лошадь. Вы сами знаете, что на расследовании принято делать экскурсы в прошлое того или иного жокея. Это вполне в порядке вещей.
— Я не утверждаю обратного, — сказал чуть озадаченно Ферт.
Он опять остановил запись и поглядел на меня, вопросительно подняв брови.
— А что вы на это скажете?
— Он хватается за соломинку.
Лорд Ферт вздохнул, снова нажал пуск, и опять раздался голос Гоуэри:
— Там все было изложено черным по белому...Так оно и оказалось... Они не раз проделывали подобное.
— Что значит: так оно и оказалось? Кто-то вам подсказал, что они этим занимались ранее?
Опять пауза. Соломинка Гоуэри не выдержала.
Но снова лорд Ферт не стал на него давить. Вместо этого все тем же ровным голосом он спросил:
— А как насчет Дэвида Оукли?
— Кого?
— Дэвида Оукли. Того детектива, который сфотографировал деньги в квартире Хьюза. Кто посоветовал ему туда сходить?
Снова молчание.
Впервые в голосе Ферта прозвучали настойчивые нотки:
— Норман, вы действительно должны дать объяснения. Разве вы не понимаете, что отмалчиваться нелепо? Мы должны иметь наготове ответы, если всерьез собираемся опровергнуть утверждения Хьюза.
Гоуэри перешел в глухую оборону:
— Доказательства вины Хьюза и Крэнфилда представлены. Не все ли равно, кто их собрал?
— Нет, это важно, потому что Хьюз утверждает, что улики фальшивые, по крайней мере, в своем большинстве.
— Нет, — с жаром возразил Гоуэри. — Они настоящие.
— Норман, — спросил Ферт, — вы убеждены в этом или просто хотите в это верить?
— О! — В возгласе Гоуэри было больше муки, чем удивления.
Я резко взглянул на Ферта. Его темные глаза смотрели мне в лицо. Снова на пленке мягко, убеждающе зазвучал его голос:
— Норман, есть ли у вас какие-то причины видеть Крэнфилда и Хьюза дисквалифицированными?
— Нет! — Почти крик. Явная ложь.
— Причины, заставляющие вас в отсутствие подлинных улик создавать фальшивые?
— Уайкем! — В голосе гнев и ярость. — Как можете вы такое говорить! Вы намекаете... Вы намекаете, что дело нечисто.
Ферт снова остановил запись.
— Ну как? — не без вызова спросил он.
— Тут он говорил искренне, — сказал я. — Сам он улики не подделывал. Но я его в этом и не обвинял. Мне просто хотелось знать, откуда он их получил.
Ферт кивнул и снова запустил пленку. Теперь говорил он.
— Дорогой Норман, вы ставите себя в весьма уязвимое положение, если не хотите сказать, откуда у вас все эти улики. Разве вы это не видите? Если вы не в состоянии объяснить их происхождение, вас могут заподозрить в том, что вы их изготовили сами.
— Улики подлинные, — возразил Гоуэри. Отстреливается изо всех сил.
— Вы по-прежнему пытаетесь убедить себя в этом.
— Нет, доказательства самые достоверные.
— Откуда вы их взяли?
Гоуэри оказался припертым к стенке. По тому, что отразилось сейчас на лице Ферта, я понял, что для него это было печальным и весьма неприятным открытием.
— Мне прислали конверт, — с трудом выдавил из себя лорд Гоуэри. — В нем содержались... различные показания и шесть экземпляров снимка, сделанного в квартире Хьюза.
— Кто вам это прислал?
— Не знаю, — сказал Гоуэри очень тихо.
— Не знаете? — В голосе Ферта сквозило недоверие. — На основании этих свидетельств вы дисквалифицируете жокея и тренера, но понятия не имеете, откуда у вас эти данные.
Тяжкое молчание.
— Значит, вы сразу поверили в эти так называемые улики?
— Они настоящие. — Судорожно цепляется за свою версию.
— У вас сохранился этот конверт?
— Да.
— Я бы хотел на него взглянуть. — Легкая ирония в голосе.
Гоуэри не стал спорить. Послышались звуки шагов, стук выдвигаемого и задвигаемого ящика, шелест бумаг.
— Ясно, — медленно проговорил Ферт. — Бумаги и впрямь выглядят очень убедительно.
— Теперь вы понимаете, почему я начал действовать? — поспешно и со слишком явным облегчением отозвался Гоуэри.
— Я мог бы понять, почему вы были готовы сделать это — после тщательной проверки.
— Я проверял.
— Как серьезно?
— Видите ли... эти бумаги поступили ко мне за четыре дня до слушания дела. В четверг. Я распорядился, чтобы выслали приглашения Ньютоннардсу, Уэсту и Оукли. Их просили подтвердить телеграммой готовность прибыть на расследование, что они и сделали.
Ньютоннардса попросили взять с собой записи пари розыгрыша «Лимонадного кубка». Затем я велел своему помощнику навести справки у работников официального тотализатора, не делал ли кто-то крупные ставки на Вишневый Пирог, и он получил письменные свидетельства... То, что мы зачитывали на расследовании. У нас не возникло никаких сомнений, что Крэнфилд ставил деньги на Пирог. На расследовании он сказал неправду. Это лишний раз убедило меня в истинности улик. Он был кругом виноват, и я не могу понять, почему он не заслуживает дисквалификации.
Ферт остановил запись.
— Что вы на это скажете? — осведомился он.
Я пожал плечами:
— Крэнфилд действительно поставил деньги на Пирог. Он имел глупость отрицать это, хотя, как он мне сказал, считал, что в сложившихся обстоятельствах признать это было равнозначно самоубийству. Он сказал мне, что поставил на Пирог деньги у Ньютоннардса через одного своего знакомого, имя которого не назвал, а также в официальном тотализаторе. У своего же букмекера он не поставил ничего, потому что не хотел, чтобы об этом узнал Джессел — он в приятельских отношениях с букмекером. Он поставил сто фунтов на Пирог, потому что подозревал, что лошадь обретает форму и может преподнести сюрприз. Он также поставил двести фунтов на Урона, поскольку здравый смысл подсказывал ему, что, скорее всего, выиграет именно он. Что же в этом предосудительного?
Ферт пристально посмотрел на меня.
— Тогда, на расследовании, вы еще не знали, что Крэнфилд играл на Пирог?
— Я задал ему этот вопрос уже потом. Меня вдруг осенило: он, скорее всего, действительно ставил на него деньги, как бы горячо ни отрицал это. Ньютоннардс мог солгать или подделать свои записи, но трудно что-то возразить против билетов официального тотализатора.
— Это обстоятельство убедило и меня, — признал Ферт.
Он снова включил магнитофон. Раздался его голос, в котором уже совершенно отчетливо слышался следователь, ведущий перекрестный допрос. Их беседа внезапно превратилась в новое расследование.
— Этот снимок... он вам не показался странным?
— С какой стати?— резко возразил Гоуэри.
— Вы не задались вопросом, как удалось его сделать?
— Нет.
— Хьюз утверждает, что Оукли принес с собой и деньги, и записку и сделал снимок того, чего в реальности не было.
— Нет!
— С чего вы так уверены? — пошел в атаку Ферт.
— Нет! — еще раз повторил Гоуэри. В его голосе было то нарастающее напряжение, которое может вот-вот привести к взрыву.
— Кто послал Оукли в квартиру к Хьюзу?
— Говорю вам, не знаю!
— Но вы уверены, что фотография не поддельная?
— Уверен, уверен!
— У вас нет и тени сомнения? — продолжал наступать Ферт.
— Нет! — В голосе был страх, почти паника. И в этот кульминационный момент Ферт обронил одно-единственное слово, разорвавшееся как бомба:
— Почему?
Глава 12
С минуту кассета крутилась в тишине. Наконец Гоуэри ответил. Совершенно чужим голосом — тихим, надтреснутым, смущенным.
— Это... должно было быть правдой... Я уже говорил... Я бы не дисквалифицировал их... если бы не верил в их виновность. И этот пакет... Когда он пришел, все стало на свои места... Они действительно смошенничали... И я спокойно мог лишить их лицензий. И все стало на свои места.
У меня отвисла челюсть. Ферт смотрел на меня прищурившись, в глазах была жалость.
Гоуэри же продолжал свой рассказ. Начав говорить, он уже должен был выговориться.
— Если я начну с самого начала... вы, наверное, все поймете... Все началось в тот день, когда меня назначили заменить стюарда, ведающего дисциплинарными вопросами в расследовании по делу Крэнфилда — Хьюза. Сейчас это кажется смешным, но тогда я был даже рад, что мне предстоит заниматься этим... А потом... потом... — Он замолчал, пытаясь справиться со своим голосом. — Потом мне позвонили. — Снова пауза. — Этот человек сказал, что... что я должен дисквалифицировать Крэнфилда. — Гоуэри откашлялся. — Я ответил, что это возможно, только если Крэнфилд действительно виновен. Тогда он сказал... что знает про меня кое-что любопытное... и расскажет... предаст огласке... если я не отберу у Крэнфилда лицензию. Я возразил, что могу это сделать лишь в случае виновности Крэнфилда... а я, поверьте мне, не считал его виновным... Ведь скаковые лошади непредсказуемы... Я видел «Лимонадный кубок», и хотя публика устроила обструкцию и стало ясно, что стюарды из Оксфорда будут разбираться с Крэнфилдом и Хьюзом, я и не подозревал, что они передадут дело в Дисциплинарный комитет... Я решил, что есть какие-то обстоятельства, о которых я просто не знаю... и поэтому, когда меня попросили возглавить расследование, я приступил к нему с самыми объективными намерениями. Я прямо сказал человеку, что позвонил мне: никакие угрозы не заставят меня отказаться от взвешенного подхода к делу Крэнфилда...
В его голосе появилось больше уверенности, но это длилось недолго.
— Он сказал... что если после разбирательства Крэнфилд выйдет сухим из воды... моя жизнь не будет стоить и ломаного гроша... Мне придется уйти из жокей-клуба, и все вокруг узнают... Я еще раз повторил, что не может быть и речи о дисквалификации Крэнфилда, если я не смогу лично убедиться в его виновности, и что шантаж тут не поможет. Я прервал разговор и бросил трубку.
— А затем, — подсказал Ферт, — вы забеспокоились?
— Да, — прошелестел Гоуэри.
— Что именно собирался он предать огласке?
— Не могу вам сказать... Ничего такого, что заинтересовало бы полицию, но все же...
— Но все же это нанесло бы непоправимый удар вашей репутации?
— Да. Я боялся, что это... это просто убьет меня...
— Но вы стояли на своем?
— Я сильно испугался. Я ведь не мог, не мог испортить жизнь Крэнфилду, только чтобы спасти свою собственную. Это было бы бесчестно... Я бы просто не смог спокойно жить после этого... Если бы не было доказательства его вины... Я не находил себе места... Потерял аппетит, сон...
— Почему вы не попросили освободить вас от участия в расследовании?
— Потому что... он сказал мне совершенно четко: если я уклонюсь, это будет практически то же самое, что и оправдание Крэнфилда... Поэтому мне пришлось взяться за все это... в надежде, что появятся неоспоримые улики.
— Что не заставило долго ждать, — сухо продолжил Ферт. — На ваше счастье.
— О!.. — Снова в голосе боль и мука. — Я не понял... что конверт прислал тот, кто меня шантажировал... Я как-то не задавался вопросом, откуда это. Это было... Это было даром небес, избавлением от самых невыносимых... Я не выяснял происхождение конверта. Я сразу поверил в то, что в нем оказалось... Я благодарил обстоятельства...
Конверт пришел за четыре дня до расследования. А Гоуэри неделю провел в терзаниях.
— Когда у вас возникли сомнения? — спокойно спросил Ферт.
— Только потом... Не сразу. Когда Хьюз появился на балу. Вы сказали, что он уверен: все подстроено, и намерен выяснить, кто за этим стоит... Он прямо спросил меня, кто послал к нему Оукли... Уайкем, это было ужасно. Я только тогда понял, что натворил... Где-то в глубине души я все понимал, но никак не мог признаться в этом даже самому себе. Я отгонял от себя сомнения. Они должны были быть виновными...
Воцарилась очередная длинная пауза. Затем Гоуэри сказал:
— Вы проконтролируете... отмену дисквалификации?
— Да, — сказал Ферт.
— Я подам в отставку. — В его голосе было отчаяние.
— Как член Дисциплинарного комитета — да, — сказал Ферт. — Насчет всего остального будет видно.
— Вы думаете, что шантажист... предаст все огласке, если Крэнфилд получит назад лицензию?
— Это не поможет ему...
— Но...
— К тому же на вашей стороне закон...
— Закон тут не самая надежная защита.
— Что же у него на вас имеется?
— Я... я... я... Боже!
Запись прекратилась на том самом месте, где связная речь перешла в набор отдельных слов и всхлипов.
— Я прекратил запись, — сказал Ферт. — С ним случилась самая настоящая истерика. Это уже нельзя было записывать.
— Понятно.
— Он сообщил мне, что именно знает про него шантажист. В принципе, я готов поделиться с вами и этой информацией, хотя Гоуэри очень этого бы не хотелось. Но это не должно пойти дальше вас.
— Я не буду никому рассказывать, — пообещал я.
— Он рассказал мне, — Ферт презрительно наморщил нос, — что он подвержен неким порочным сексуальным наклонностям. Учтите, он не гомосексуалист. Впрочем, это было бы даже лучше. В наши дни это уже не является предметом шантажа. Оказалось, он член своеобразного клуба, где собираются любители острых ощущений, которых объединяет страсть к... — Он смущенно замолчал.
— К чему же? — как можно равнодушней проговорил я.
— К флагеллации. — Он нарочно воспользовался редким книжным словом, словно лишь оно не могло запачкать того, кто его произносил.
— А-а, — протянул я. — Старая забава.
— То есть?
— Известная в Англии болезнь. Описана еще в «Фанни Хилл». Секс доставляет удовольствие, когда партнеры делают друг другу немножко больно. Монахини с их милыми строгостями, добропорядочные граждане, которые платят за то, чтобы их стегали, — фунт за удар.
— Келли!
— Вы, наверное, читали их скромные объявления: «Производится коррекция». Это как раз то самое. Все начинается, когда муж тихо-мирно стегает ремнем жену, прежде чем завалиться с ней в постель, а кончается лихими оргиями, где участники одеваются в кожаное... Ума не приложу, почему они все так любят кожу, резину, власяницы. Чем плохи уголья или шелк? Но тем не менее они не вызывают тех чувств...
— В данном случае речь идет... о коже.
— Высокие сапоги, плети и обнаженные женские груди.
Ферт недоверчиво покачал головой:
— Вы так спокойно к этому относитесь!
— Живи и давай жить другим! — изрек я. — Если им так больше нравится, пусть развлекаются на здоровье. Он же сказал, что никому от этого нет вреда. Если в его клубе все такие же, как он...
— Но он же стюард, член Дисциплинарного комитета!
— Увы!
— Впрочем, это никак не отражается на его взглядах на скачки. — У лорда Ферта был вид человека, потрясенного до глубины души.
— Конечно. Что еще менее связано с сексом, чем скачки!
— Но если это станет достоянием гласности, его карьера рухнет. Даже теперь, всякий раз вспоминая лорда Гоуэри, я думаю о его извращении. Точно так же будут к нему относиться и все остальные. Его перестанут уважать. К нему перестанут хорошо относиться.
— Его положение сложное, — согласился я.
— Оно просто ужасное. — В голосе Ферта звучало отвращение, которое испытывает совершенно нормальный человек перед тем, кто оказался уличен в отклонении от общепринятых норм. Большинство представителей мира скачек самые что ни на есть нормальные люди. Такие, как лорд Гоуэри, всегда будут париями. И Ферт и Гоуэри это понимали. Равно как и все остальные.
— Разве они в этом клубе не носят маски? — спросил я.
Ферт удивленно на меня посмотрел:
— Вроде бы носят. Я как раз спросил Гоуэри, кто мог опознать его и шантажировать, но он ответил, что понятия не имеет — все там были в масках. Точнее, в капюшонах с прорезями для глаз. И в фартуках...
— В кожаных?
Он кивнул:
— Как они только могут!..
— Все же от них меньше зла, чем от тех, кто пристает на улицах к детям.
— Я очень рад... — пылко начал Ферт.
— Я тоже, — сказал я. — Но так уж нам повезло. Гоуэри же сильно не повезло. Кто-то мог видеть, как он входит или выходит из этого самого клуба.
— Он тоже так считает. Но он утверждает, что не знает имен и фамилий своих сотоварищей. Они, судя по всему, называют друг друга вымышленными именами.
— Там должен быть секретарь... со списками.
Ферт покачал головой:
— Я спрашивал об этом. Он сказал, что никому не называл своего настоящего имени. Это и ни к чему. Там нет годового членского взноса. Просто они платят по десять фунтов за каждое посещение.
— Сколько же там еще членов?
— Он не знает. Говорит, что обычно собирается не меньше десяти человек, но бывает и тридцать — тридцать пять. Больше мужчин, чем женщин. Клуб открыт не каждый день. Только по понедельникам и четвергам.
— Где это?
— В Лондоне. Гоуэри не уточнял, где именно.
— Ну да, он надеется продолжать там бывать, — сказал я.
— Нет. Сейчас нет, некоторое время спустя — да.
— Невероятно...
— Вам известно, кто ввел его в этот клуб?
— Он сказал, что она вряд ли способна на шантаж. Это проститутка. Он не назвал ее настоящего имени.
— Но она понимала его запросы.
Ферт вздохнул:
— Похоже...
— Некоторые из этих девиц зарабатывают куда больше, когда стегают своих клиентов плеткой, чем когда спят с ними.
— Откуда вам это известно?
— Как-то раз я снимал комнату рядом с такой красоткой. Она мне рассказывала.
— Господи! — У него был такой вид, словно он откатил в сторону валун и увидел под ним копошащихся червяков. Он просто не мог себе представить, что значит быть таким червяком. Явный недостаток воображения. — Так или иначе, — медленно сказал лорд Ферт, — вы теперь понимаете, почему он так легко поверил в содержимое того конверта.
— И почему назначил в комиссию Энди Тринга и лорда Плимборна.
Лорд Ферт кивнул:
— В конце нашего разговора, когда Гоуэри пришел в себя, он признался, что выбрал их по только что упомянутым вами причинам. Хотя сначала ему казалось, что это был спонтанный выбор. Теперь он, как вы можете догадаться, находится в большой депрессии.
— Это не его рук дело? — спросил я и показал письмо, полученное Тони от секретариата стюардов.
Ферт встал, подошел ко мне за письмом и, не скрывая раздражения, прочитал.
— Не знаю! — вырвалось у него. — Право, не знаю! Когда пришло письмо?
— Во вторник. А отправлено в понедельник.
— До нашей встречи... он не упоминал об этом.
— Вы не можете выяснить, приложил он к этому руку или нет?
— Вы хотите сказать... что вам в таком случае будет труднее простить его?
— Нет. Я вовсе не о том. Просто я подумал, не заработал ли опять наш шантажист-невидимка. Обратите внимание на эти слова: «До нашего сведения дошло...» Кто же довел это до их сведения?
— Я выясню, — решительно сказал Ферт. — Это вряд ли будет сложно. Разумеется, вы не должны обращать внимания на это письмо. И речи нет о вашем переезде.
— Но что вы намерены предпринять? Вернуть нам лицензии? Как вы собираетесь объяснить это?
Он удивленно поднял брови:
— Мы не обязаны объяснять наши решения.
Я подавил усмешку. Неплохо придумано.
Лорд Ферт снова опустился в кресло и положил письмо в свой портфель. Туда же он положил и магнитофон. Затем, тщательно выбирая слова, сказал:
— Скандал такого рода может обернуться крайне неблагоприятными последствиями для скакового мира.
— Значит, вы хотите, чтобы я получил свою лицензию и помалкивал в тряпочку.
— Ну... в каком-то смысле...
— И не преследовал бы шантажиста, если он начнет фокусничать...
— Ну да. — Он был рад, что я сразу все понял.
— Не пойдет.
— Но почему?
— Потому что он попытался меня убить.
— Что?!
Я показал ему кусочек выхлопной трубы и стал объяснять:
— Это было сделано во время бала. Значит, шантажист из числа тех шестисот с лишним человек. В таком случае найти его будет не так сложно. Можно сбросить со счета женщин: вряд ли кто-то из них стал бы сверлить чугун в вечернем платье. Слишком бросается в глаза. Выходит, остается три сотни мужчин.
— Этот человек хорошо знал вашу машину, — заметил лорд Ферт. — В таком случае круг подозреваемых сужается.
— Необязательно. Меня вполне могли видеть многие на скачках, когда я вылезал или садился в нее. Машина, увы, очень бросалась в глаза. Но на бал я прибыл с опозданием. Пришлось парковаться в самом конце стоянки...
— А вы уже... — Он прокашлялся. — Полиция знает об этом?
— Если вы хотели спросить, ведут ли они расследование по делу о покушении на убийство, то ответ отрицательный. Если вас интересует, собираюсь ли я заявить, то отвечу так: пока не решил.
— Если уж полиция начнет копать, их не остановить.
— С другой стороны, если я не сообщу в полицию, шантажист может решиться на вторую попытку. С надеждой выступить лучше, чем прежде. А для меня этого будет достаточно.
— М-да. — Он погрузился в размышления. — Но если вы дадите ясно понять, что не намерены преследовать того, кто устроил вам все это, он, возможно, оставит мысли о...
— Вы действительно убеждены, что скаковое дело только выиграет, если мы позволим шантажисту и убийце спокойно жить среди нас?
— Возможно, это лучше, чем скандал на всю страну.
— Голос государственного человека.
— Вы так думаете?
— А если он не сумеет оценить вашу логику и все же прикончит меня, неужели и тут удастся замять скандал?
Он не ответил, только пристально посмотрел на меня своими пылающими глазами.
— Ну ладно, — сказал я. — Обойдемся без полиции.
— Спасибо.
— Но тогда... Тогда придется заняться его поиском самим, поделив обязанности.
— То есть?
— Я отыщу его. А вы с ним разберетесь.
— К вашему полному удовлетворению? — не без иронии осведомился Ферт.
— Вот именно.
— А как насчет лорда Гоуэри?
— Поступайте с ним, как сочтете необходимым. Я не расскажу о нем Крэнфилду.
— Отлично! — Он встал с кресла, и я стал перебираться с постели на костыли.
— И еще одно, — сказал я. — Не могли бы вы переслать мне тот конверт, что получил лорд Гоуэри?
— Он у меня с собой. — Без колебаний он достал большой желтый конверт из портфеля и положил на кровать. — Вы поймете, что он сразу ухватился за то, что в нем было.
— В его положении это понятно, — согласился я.
Лорд Ферт двинулся через гостиную, затем остановился, чтобы надеть пальто.
— Может ли Крэнфилд сообщить владельцам, чтобы они присылали своих лошадей обратно? — спросил я. — Чем быстрее, тем легче будет подготовить их к скачкам в Челтенхеме.
— Дайте мне время до завтрашнего утра. Есть еще несколько человек, которые должны узнать об этом как можно скорее.
— Хорошо.
Он протянул мне руку. Я прижал правый костыль левой рукой и пожал ее.
— Может быть, когда все будет окончено, вы отобедаете со мной? — спросил лорд Ферт.
— С удовольствием.
— Отлично. — Он взял портфель, шляпу, окинул прощальным взглядом мою квартиру, кивнул мне, словно подтверждая принятое им решение, и удалился.
Я позвонил хирургу, который всегда чинил меня после моих падений:
— Я хочу снять гипс.
Он отозвался длинным монологом, из которого я уловил, что это можно сделать никак не раньше, чем через две недели.
— В понедельник! — потребовал я.
— Я от вас откажусь!
— Во вторник я возьму стамеску и сделаю это сам.
Пришел мрачный Тони с тушеным мясом. Узнав новости, остался отпраздновать. Отсутствие необходимости съезжать с квартиры обернулось для меня необходимостью пополнить истощенные запасы виски.
Когда Тони ушел, я лег в постель и стал просматривать странички, превратившие мою жизнь в ад. Что и говорить, читались они убедительно. Аккуратно напечатано, четко сформулировано. Уверенно изложено. Ни с первого, ни со второго, ни даже с третьего взгляда не смотрится как плод злого умысла. Никаких эмоций. Только факты. Уничтожающие факты.
"Чарлз Ричард Уэст готов подтвердить, что во время скачки, а именно на расстоянии шести фурлонгов от финишного столба на втором круге, он слышал, как Хьюз сказал, что собирается придержать лошадь с тем, чтобы она оказалась в позиции, исключающей победу. Точные слова Хьюза: «О'кей, притормозим, ребята!»
На остальных четырех листках все было так же коротко, ясно и по делу. На одном указывалось, что Декстер Крэнфилд через посредников сделал ставку на Вишневый Пирог у Ньютоннардса. На втором сообщалось, что и в предыдущих скачках из двух лошадей Крэнфилда часто выигрывала более темная. На третьем предлагалось обратить внимание на различия в тактике Хьюза при розыгрыше «Лимонадного кубка» и в последней скачке в Рединге. Там так и было сказано: «В последней скачке в Рединге». Гоуэри не стал ничего проверять, наводить справки, он просто затребовал пленку с отснятой последней скачкой в Рединге... Если бы перед заседанием он показал эту пленку не только Трингу и Плимборну, но и мне, все сразу бы стало на свои места. Тем не менее этот подвох прошел незамеченным. На четвертом листке самым категорическим образом утверждалось, что Крэнфилд дал Хьюзу деньги, чтобы тот придержал лошадь. В подтверждение прилагался фотоснимок.
— Это... должно было быть правдой... Я уже говорил... Я бы не дисквалифицировал их... если бы не верил в их виновность. И этот пакет... Когда он пришел, все стало на свои места... Они действительно смошенничали... И я спокойно мог лишить их лицензий. И все стало на свои места.
У меня отвисла челюсть. Ферт смотрел на меня прищурившись, в глазах была жалость.
Гоуэри же продолжал свой рассказ. Начав говорить, он уже должен был выговориться.
— Если я начну с самого начала... вы, наверное, все поймете... Все началось в тот день, когда меня назначили заменить стюарда, ведающего дисциплинарными вопросами в расследовании по делу Крэнфилда — Хьюза. Сейчас это кажется смешным, но тогда я был даже рад, что мне предстоит заниматься этим... А потом... потом... — Он замолчал, пытаясь справиться со своим голосом. — Потом мне позвонили. — Снова пауза. — Этот человек сказал, что... что я должен дисквалифицировать Крэнфилда. — Гоуэри откашлялся. — Я ответил, что это возможно, только если Крэнфилд действительно виновен. Тогда он сказал... что знает про меня кое-что любопытное... и расскажет... предаст огласке... если я не отберу у Крэнфилда лицензию. Я возразил, что могу это сделать лишь в случае виновности Крэнфилда... а я, поверьте мне, не считал его виновным... Ведь скаковые лошади непредсказуемы... Я видел «Лимонадный кубок», и хотя публика устроила обструкцию и стало ясно, что стюарды из Оксфорда будут разбираться с Крэнфилдом и Хьюзом, я и не подозревал, что они передадут дело в Дисциплинарный комитет... Я решил, что есть какие-то обстоятельства, о которых я просто не знаю... и поэтому, когда меня попросили возглавить расследование, я приступил к нему с самыми объективными намерениями. Я прямо сказал человеку, что позвонил мне: никакие угрозы не заставят меня отказаться от взвешенного подхода к делу Крэнфилда...
В его голосе появилось больше уверенности, но это длилось недолго.
— Он сказал... что если после разбирательства Крэнфилд выйдет сухим из воды... моя жизнь не будет стоить и ломаного гроша... Мне придется уйти из жокей-клуба, и все вокруг узнают... Я еще раз повторил, что не может быть и речи о дисквалификации Крэнфилда, если я не смогу лично убедиться в его виновности, и что шантаж тут не поможет. Я прервал разговор и бросил трубку.
— А затем, — подсказал Ферт, — вы забеспокоились?
— Да, — прошелестел Гоуэри.
— Что именно собирался он предать огласке?
— Не могу вам сказать... Ничего такого, что заинтересовало бы полицию, но все же...
— Но все же это нанесло бы непоправимый удар вашей репутации?
— Да. Я боялся, что это... это просто убьет меня...
— Но вы стояли на своем?
— Я сильно испугался. Я ведь не мог, не мог испортить жизнь Крэнфилду, только чтобы спасти свою собственную. Это было бы бесчестно... Я бы просто не смог спокойно жить после этого... Если бы не было доказательства его вины... Я не находил себе места... Потерял аппетит, сон...
— Почему вы не попросили освободить вас от участия в расследовании?
— Потому что... он сказал мне совершенно четко: если я уклонюсь, это будет практически то же самое, что и оправдание Крэнфилда... Поэтому мне пришлось взяться за все это... в надежде, что появятся неоспоримые улики.
— Что не заставило долго ждать, — сухо продолжил Ферт. — На ваше счастье.
— О!.. — Снова в голосе боль и мука. — Я не понял... что конверт прислал тот, кто меня шантажировал... Я как-то не задавался вопросом, откуда это. Это было... Это было даром небес, избавлением от самых невыносимых... Я не выяснял происхождение конверта. Я сразу поверил в то, что в нем оказалось... Я благодарил обстоятельства...
Конверт пришел за четыре дня до расследования. А Гоуэри неделю провел в терзаниях.
— Когда у вас возникли сомнения? — спокойно спросил Ферт.
— Только потом... Не сразу. Когда Хьюз появился на балу. Вы сказали, что он уверен: все подстроено, и намерен выяснить, кто за этим стоит... Он прямо спросил меня, кто послал к нему Оукли... Уайкем, это было ужасно. Я только тогда понял, что натворил... Где-то в глубине души я все понимал, но никак не мог признаться в этом даже самому себе. Я отгонял от себя сомнения. Они должны были быть виновными...
Воцарилась очередная длинная пауза. Затем Гоуэри сказал:
— Вы проконтролируете... отмену дисквалификации?
— Да, — сказал Ферт.
— Я подам в отставку. — В его голосе было отчаяние.
— Как член Дисциплинарного комитета — да, — сказал Ферт. — Насчет всего остального будет видно.
— Вы думаете, что шантажист... предаст все огласке, если Крэнфилд получит назад лицензию?
— Это не поможет ему...
— Но...
— К тому же на вашей стороне закон...
— Закон тут не самая надежная защита.
— Что же у него на вас имеется?
— Я... я... я... Боже!
Запись прекратилась на том самом месте, где связная речь перешла в набор отдельных слов и всхлипов.
— Я прекратил запись, — сказал Ферт. — С ним случилась самая настоящая истерика. Это уже нельзя было записывать.
— Понятно.
— Он сообщил мне, что именно знает про него шантажист. В принципе, я готов поделиться с вами и этой информацией, хотя Гоуэри очень этого бы не хотелось. Но это не должно пойти дальше вас.
— Я не буду никому рассказывать, — пообещал я.
— Он рассказал мне, — Ферт презрительно наморщил нос, — что он подвержен неким порочным сексуальным наклонностям. Учтите, он не гомосексуалист. Впрочем, это было бы даже лучше. В наши дни это уже не является предметом шантажа. Оказалось, он член своеобразного клуба, где собираются любители острых ощущений, которых объединяет страсть к... — Он смущенно замолчал.
— К чему же? — как можно равнодушней проговорил я.
— К флагеллации. — Он нарочно воспользовался редким книжным словом, словно лишь оно не могло запачкать того, кто его произносил.
— А-а, — протянул я. — Старая забава.
— То есть?
— Известная в Англии болезнь. Описана еще в «Фанни Хилл». Секс доставляет удовольствие, когда партнеры делают друг другу немножко больно. Монахини с их милыми строгостями, добропорядочные граждане, которые платят за то, чтобы их стегали, — фунт за удар.
— Келли!
— Вы, наверное, читали их скромные объявления: «Производится коррекция». Это как раз то самое. Все начинается, когда муж тихо-мирно стегает ремнем жену, прежде чем завалиться с ней в постель, а кончается лихими оргиями, где участники одеваются в кожаное... Ума не приложу, почему они все так любят кожу, резину, власяницы. Чем плохи уголья или шелк? Но тем не менее они не вызывают тех чувств...
— В данном случае речь идет... о коже.
— Высокие сапоги, плети и обнаженные женские груди.
Ферт недоверчиво покачал головой:
— Вы так спокойно к этому относитесь!
— Живи и давай жить другим! — изрек я. — Если им так больше нравится, пусть развлекаются на здоровье. Он же сказал, что никому от этого нет вреда. Если в его клубе все такие же, как он...
— Но он же стюард, член Дисциплинарного комитета!
— Увы!
— Впрочем, это никак не отражается на его взглядах на скачки. — У лорда Ферта был вид человека, потрясенного до глубины души.
— Конечно. Что еще менее связано с сексом, чем скачки!
— Но если это станет достоянием гласности, его карьера рухнет. Даже теперь, всякий раз вспоминая лорда Гоуэри, я думаю о его извращении. Точно так же будут к нему относиться и все остальные. Его перестанут уважать. К нему перестанут хорошо относиться.
— Его положение сложное, — согласился я.
— Оно просто ужасное. — В голосе Ферта звучало отвращение, которое испытывает совершенно нормальный человек перед тем, кто оказался уличен в отклонении от общепринятых норм. Большинство представителей мира скачек самые что ни на есть нормальные люди. Такие, как лорд Гоуэри, всегда будут париями. И Ферт и Гоуэри это понимали. Равно как и все остальные.
— Разве они в этом клубе не носят маски? — спросил я.
Ферт удивленно на меня посмотрел:
— Вроде бы носят. Я как раз спросил Гоуэри, кто мог опознать его и шантажировать, но он ответил, что понятия не имеет — все там были в масках. Точнее, в капюшонах с прорезями для глаз. И в фартуках...
— В кожаных?
Он кивнул:
— Как они только могут!..
— Все же от них меньше зла, чем от тех, кто пристает на улицах к детям.
— Я очень рад... — пылко начал Ферт.
— Я тоже, — сказал я. — Но так уж нам повезло. Гоуэри же сильно не повезло. Кто-то мог видеть, как он входит или выходит из этого самого клуба.
— Он тоже так считает. Но он утверждает, что не знает имен и фамилий своих сотоварищей. Они, судя по всему, называют друг друга вымышленными именами.
— Там должен быть секретарь... со списками.
Ферт покачал головой:
— Я спрашивал об этом. Он сказал, что никому не называл своего настоящего имени. Это и ни к чему. Там нет годового членского взноса. Просто они платят по десять фунтов за каждое посещение.
— Сколько же там еще членов?
— Он не знает. Говорит, что обычно собирается не меньше десяти человек, но бывает и тридцать — тридцать пять. Больше мужчин, чем женщин. Клуб открыт не каждый день. Только по понедельникам и четвергам.
— Где это?
— В Лондоне. Гоуэри не уточнял, где именно.
— Ну да, он надеется продолжать там бывать, — сказал я.
— Нет. Сейчас нет, некоторое время спустя — да.
— Невероятно...
— Вам известно, кто ввел его в этот клуб?
— Он сказал, что она вряд ли способна на шантаж. Это проститутка. Он не назвал ее настоящего имени.
— Но она понимала его запросы.
Ферт вздохнул:
— Похоже...
— Некоторые из этих девиц зарабатывают куда больше, когда стегают своих клиентов плеткой, чем когда спят с ними.
— Откуда вам это известно?
— Как-то раз я снимал комнату рядом с такой красоткой. Она мне рассказывала.
— Господи! — У него был такой вид, словно он откатил в сторону валун и увидел под ним копошащихся червяков. Он просто не мог себе представить, что значит быть таким червяком. Явный недостаток воображения. — Так или иначе, — медленно сказал лорд Ферт, — вы теперь понимаете, почему он так легко поверил в содержимое того конверта.
— И почему назначил в комиссию Энди Тринга и лорда Плимборна.
Лорд Ферт кивнул:
— В конце нашего разговора, когда Гоуэри пришел в себя, он признался, что выбрал их по только что упомянутым вами причинам. Хотя сначала ему казалось, что это был спонтанный выбор. Теперь он, как вы можете догадаться, находится в большой депрессии.
— Это не его рук дело? — спросил я и показал письмо, полученное Тони от секретариата стюардов.
Ферт встал, подошел ко мне за письмом и, не скрывая раздражения, прочитал.
— Не знаю! — вырвалось у него. — Право, не знаю! Когда пришло письмо?
— Во вторник. А отправлено в понедельник.
— До нашей встречи... он не упоминал об этом.
— Вы не можете выяснить, приложил он к этому руку или нет?
— Вы хотите сказать... что вам в таком случае будет труднее простить его?
— Нет. Я вовсе не о том. Просто я подумал, не заработал ли опять наш шантажист-невидимка. Обратите внимание на эти слова: «До нашего сведения дошло...» Кто же довел это до их сведения?
— Я выясню, — решительно сказал Ферт. — Это вряд ли будет сложно. Разумеется, вы не должны обращать внимания на это письмо. И речи нет о вашем переезде.
— Но что вы намерены предпринять? Вернуть нам лицензии? Как вы собираетесь объяснить это?
Он удивленно поднял брови:
— Мы не обязаны объяснять наши решения.
Я подавил усмешку. Неплохо придумано.
Лорд Ферт снова опустился в кресло и положил письмо в свой портфель. Туда же он положил и магнитофон. Затем, тщательно выбирая слова, сказал:
— Скандал такого рода может обернуться крайне неблагоприятными последствиями для скакового мира.
— Значит, вы хотите, чтобы я получил свою лицензию и помалкивал в тряпочку.
— Ну... в каком-то смысле...
— И не преследовал бы шантажиста, если он начнет фокусничать...
— Ну да. — Он был рад, что я сразу все понял.
— Не пойдет.
— Но почему?
— Потому что он попытался меня убить.
— Что?!
Я показал ему кусочек выхлопной трубы и стал объяснять:
— Это было сделано во время бала. Значит, шантажист из числа тех шестисот с лишним человек. В таком случае найти его будет не так сложно. Можно сбросить со счета женщин: вряд ли кто-то из них стал бы сверлить чугун в вечернем платье. Слишком бросается в глаза. Выходит, остается три сотни мужчин.
— Этот человек хорошо знал вашу машину, — заметил лорд Ферт. — В таком случае круг подозреваемых сужается.
— Необязательно. Меня вполне могли видеть многие на скачках, когда я вылезал или садился в нее. Машина, увы, очень бросалась в глаза. Но на бал я прибыл с опозданием. Пришлось парковаться в самом конце стоянки...
— А вы уже... — Он прокашлялся. — Полиция знает об этом?
— Если вы хотели спросить, ведут ли они расследование по делу о покушении на убийство, то ответ отрицательный. Если вас интересует, собираюсь ли я заявить, то отвечу так: пока не решил.
— Если уж полиция начнет копать, их не остановить.
— С другой стороны, если я не сообщу в полицию, шантажист может решиться на вторую попытку. С надеждой выступить лучше, чем прежде. А для меня этого будет достаточно.
— М-да. — Он погрузился в размышления. — Но если вы дадите ясно понять, что не намерены преследовать того, кто устроил вам все это, он, возможно, оставит мысли о...
— Вы действительно убеждены, что скаковое дело только выиграет, если мы позволим шантажисту и убийце спокойно жить среди нас?
— Возможно, это лучше, чем скандал на всю страну.
— Голос государственного человека.
— Вы так думаете?
— А если он не сумеет оценить вашу логику и все же прикончит меня, неужели и тут удастся замять скандал?
Он не ответил, только пристально посмотрел на меня своими пылающими глазами.
— Ну ладно, — сказал я. — Обойдемся без полиции.
— Спасибо.
— Но тогда... Тогда придется заняться его поиском самим, поделив обязанности.
— То есть?
— Я отыщу его. А вы с ним разберетесь.
— К вашему полному удовлетворению? — не без иронии осведомился Ферт.
— Вот именно.
— А как насчет лорда Гоуэри?
— Поступайте с ним, как сочтете необходимым. Я не расскажу о нем Крэнфилду.
— Отлично! — Он встал с кресла, и я стал перебираться с постели на костыли.
— И еще одно, — сказал я. — Не могли бы вы переслать мне тот конверт, что получил лорд Гоуэри?
— Он у меня с собой. — Без колебаний он достал большой желтый конверт из портфеля и положил на кровать. — Вы поймете, что он сразу ухватился за то, что в нем было.
— В его положении это понятно, — согласился я.
Лорд Ферт двинулся через гостиную, затем остановился, чтобы надеть пальто.
— Может ли Крэнфилд сообщить владельцам, чтобы они присылали своих лошадей обратно? — спросил я. — Чем быстрее, тем легче будет подготовить их к скачкам в Челтенхеме.
— Дайте мне время до завтрашнего утра. Есть еще несколько человек, которые должны узнать об этом как можно скорее.
— Хорошо.
Он протянул мне руку. Я прижал правый костыль левой рукой и пожал ее.
— Может быть, когда все будет окончено, вы отобедаете со мной? — спросил лорд Ферт.
— С удовольствием.
— Отлично. — Он взял портфель, шляпу, окинул прощальным взглядом мою квартиру, кивнул мне, словно подтверждая принятое им решение, и удалился.
Я позвонил хирургу, который всегда чинил меня после моих падений:
— Я хочу снять гипс.
Он отозвался длинным монологом, из которого я уловил, что это можно сделать никак не раньше, чем через две недели.
— В понедельник! — потребовал я.
— Я от вас откажусь!
— Во вторник я возьму стамеску и сделаю это сам.
* * *
Обычно я сплю в пижаме, что в моих нынешних обстоятельствах оказалось очень кстати. На этот раз я нарядился в бело-зеленую клетчатую пижаму, которую купил год назад в Ливерпуле. В тот момент я больше думал о предстоящем «Большом национальном призе», чем о том, как будет эта пижама смотреться на мне в шесть утра зимой.Пришел мрачный Тони с тушеным мясом. Узнав новости, остался отпраздновать. Отсутствие необходимости съезжать с квартиры обернулось для меня необходимостью пополнить истощенные запасы виски.
Когда Тони ушел, я лег в постель и стал просматривать странички, превратившие мою жизнь в ад. Что и говорить, читались они убедительно. Аккуратно напечатано, четко сформулировано. Уверенно изложено. Ни с первого, ни со второго, ни даже с третьего взгляда не смотрится как плод злого умысла. Никаких эмоций. Только факты. Уничтожающие факты.
"Чарлз Ричард Уэст готов подтвердить, что во время скачки, а именно на расстоянии шести фурлонгов от финишного столба на втором круге, он слышал, как Хьюз сказал, что собирается придержать лошадь с тем, чтобы она оказалась в позиции, исключающей победу. Точные слова Хьюза: «О'кей, притормозим, ребята!»
На остальных четырех листках все было так же коротко, ясно и по делу. На одном указывалось, что Декстер Крэнфилд через посредников сделал ставку на Вишневый Пирог у Ньютоннардса. На втором сообщалось, что и в предыдущих скачках из двух лошадей Крэнфилда часто выигрывала более темная. На третьем предлагалось обратить внимание на различия в тактике Хьюза при розыгрыше «Лимонадного кубка» и в последней скачке в Рединге. Там так и было сказано: «В последней скачке в Рединге». Гоуэри не стал ничего проверять, наводить справки, он просто затребовал пленку с отснятой последней скачкой в Рединге... Если бы перед заседанием он показал эту пленку не только Трингу и Плимборну, но и мне, все сразу бы стало на свои места. Тем не менее этот подвох прошел незамеченным. На четвертом листке самым категорическим образом утверждалось, что Крэнфилд дал Хьюзу деньги, чтобы тот придержал лошадь. В подтверждение прилагался фотоснимок.