Я повернул ручку. Открыл дверь.
— Погодите, — сказал Крэнфилд.
Я повернулся. Былая надменность вдруг снова напомнила о себе — прежде всего появлением знакомых противных морщинок вокруг рта. Плохой знак.
— Я не верю, что вам это удастся. Но раз вы так уверены в себе, я готов заключить с вами сделку. Я плачу конюхам две недели. Если вы захотите, чтобы я продержал их еще две недели, платите им из своего кармана.
Просто прелесть. Он заработал на Вишневом Пироге, выбил из формы Урона, из-за чего меня дисквалифицировали, и ставит такие условия. Я вовремя нажал на тормоза и холодно ответил:
— Хорошо. Я согласен. Но вы должны кое-что мне обещать. Вы будете помалкивать обо всем, что сделали, и не станете публично каяться. Я не хочу, чтобы все мои усилия пошли прахом из-за того, что вы станете разгуливать во власянице и признаваться в ваших грехах в самые неподходящие моменты.
— Это исключено, — процедил Крэнфилд.
Я не был в этом уверен.
— Я хочу, чтобы вы дали мне слово, — сказал я.
Он вдруг выпрямился с оскорбленным видом.
Моя реплика, по крайней мере, заставила его перестать сутулиться.
— Вы его получили.
— Отлично. — Я распахнул перед ним дверь. — А теперь давайте пройдем на конюшню.
Он заколебался, но в конце концов решил подчиниться, прошел в дверь первым и стал спускаться по лестнице.
В холле стояли в ожидании жена и дочь Крэнфилда с таким видом, какой бывает у родственников горняков, столпившихся у шахты после сообщения об обвале. Они смотрели на спускавшегося по лестнице главу семьи со смесью облегчения и тревоги. Миссис Крэнфилд осторожно сказала:
— Декстер...
Он ответил весьма раздраженным тоном, словно не видел никаких причин у домашних беспокоиться за судьбу человека, тридцать шесть часов просидевшего взаперти в компании с двустволкой:
— Мы идем на конюшню.
— Отлично! — воскликнула Роберта, удачно перекрыв вполне возможный поток эмоций с материнской стороны. — Я иду с вами!
Навстречу нам поспешил Арчи и пустился детально описывать, какие лошади уже отправлены, а какие готовятся к отправке. Крэнфилд плохо понимал, что говорит его старший конюх. Он ждал, когда поток информации Арчи иссякнет, но, не дождавшись, перебил его:
— Да-да, Арчи, я понимаю, вы все держите под контролем. Но я пришел сюда не для того, чтобы в этом убедиться. Передайте, пожалуйста, ребятам, что вы работаете у меня по крайней мере еще месяц.
Арчи покосился на меня, не очень понимая, что происходит.
— Увольнение откладывается, — пояснил я. — Будем бороться за восстановление справедливости. За наше доброе имя.
— И за мое тоже?
— Естественно, — уверил я его. — В первую очередь и за ваше.
— Хьюз убежден, что мы имеем шанс доказать нашу непричастность к случившемуся и получить назад наши лицензии, — весьма официальным тоном пояснил Крэнфилд, скрывая за этим собственное неверие в успех. — С тем чтобы помочь мне сохранить нашу конюшню на время расследования, Хьюз согласился оплатить половину суммы, что причитается вам за месяц. — Я удивленно посмотрел на него. Мы уговаривались вовсе не об этом. Но он не выказал ни малейшего желания исправить, мягко выражаясь, свою неверную трактовку моего предложения и продолжал уверенным тоном: — Поскольку уведомление об увольнении, ранее мною выданное, истекает через пять дней, вы еще можете работать здесь в течение пяти недель. Собственно говоря, — неохотно добавил он, — я был бы рад, если бы вы остались.
— Вы действительно на это согласились? — спросил меня Арчи, и в его глазах загорелась такая надежда, что я подумал: шанс на будущее стоит восьмисот фунтов, если это касается не одного меня.
— Да, — сказал я вслух. — При условии, что вы не потратите этот месяц на лихорадочные поиски новой работы.
— За кого вы нас принимаете? — обиделся Арчи.
— За циников, — сказал я, и Арчи расхохотался.
Я ушел, оставив Арчи в переговорах с Крэнфилдом. Оба они заметно ожили. Я подошел к моей оранжевой машине, а когда стал открывать дверцу, услышал за своей спиной голос Роберты, которая, как оказалось, шла за мной.
— Вы действительно можете это сделать? — спросила она.
— Что именно?
— Вернуть лицензию.
— Неудача мне слишком дорого обойдется. Поэтому или я верну ее, или...
— Что «или»?
Я улыбнулся.
— Или погибну в борьбе.
Мне понадобился час, чтобы попасть в Глостершир, и почти полчаса, чтобы разобраться в географии городка Даунфилд, состоявшего из сплошных тупиков.
Наконец после шести неудач — из-за неверных сведений от местных жителей — я нашел нужный дом. Он был старинный, но весьма уродливый, недавно покрашенный, но в мрачные тона, и в целом производил впечатление куда большей надежности, чем его владелец.
Когда миссис Чарли Уэст увидела, кто пожаловал, она попыталась захлопнуть дверь перед моим носом. Я успел протянуть руку, привыкшую справляться с норовистыми лошадьми, поймал ее за запястье и потянул к себе так, что если бы она захлопнула дверь, то прищемила бы себе руку.
Она издала вопль. Внутренняя дверь в холле приоткрылась на целых шесть дюймов, и в щели показалось круглое лицо Чарли. Выглядел он очень неуверенно.
— Он дерется, — пожаловалась миссис Чарли Уэст.
— Я хочу с тобой потолковать, — сказал я через ее плечо испуганному супругу.
Чарли Уэст хотел этого меньше всего. Бросив на произвол судьбы свою похожую на подростка жену — длинные волосы, длинные ресницы, бежевая помада, — он сделал шаг назад и резко захлопнул дверь. Миссис Уэст оказала решительное сопротивление, дабы воспрепятствовать моим дальнейшим контактам с хозяином дома, и я двинулся через холл, отбиваясь от ее кулаков и копытец.
Чарли тем временем просунул в ручку двери стул.
Я крикнул через дверь:
— Я пришел не бить тебя, хотя ты этого и заслуживаешь. Выходи, поговорим.
Никакого ответа. Я подергал за ручку двери с моей стороны. Безрезультатно. Несмотря на то, что вокруг меня вилась разъяренной осой миссис Уэст, я вышел на улицу и прошел к окну, пытаясь переговорить с ним хотя бы таким образом. Окно было открыто, но в гостиной никого не было.
Я обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть в отдалении фигурку Чарли, улепетывающего через поле. Миссис Уэст заметила это тоже и мерзко улыбнулась.
— Вот так! — торжествующе провозгласила она.
— Да, — сказал я. — Вам есть кем гордиться.
Улыбка увяла на ее устах, я же прошел через их сад к машине, сел в нее и уехал.
Первый раунд проигран.
Проехав две мили, я остановил машину возле одной из ферм и решил обдумать ситуацию. Чарли Уэст перепугался, увидев меня, куда сильнее, чем я мог предполагать, даже несмотря на то, что я был крупнее и сильнее его. Чарли боялся моего гнева не меньше, чем моих кулаков. Похоже, он заранее предвидел, что я предприму попытку отмщения, это, впрочем, с его стороны было только естественно, учитывая, что он наговорил на расследовании. Тем не менее через него мне было бы проще всего добиться ответа если не на вопрос, почему все это было подстроено, то, по крайней мере, кто за этим стоит.
Через некоторое время я снова завел машину и доехал до ближайшего городка. Вспомнил, что весь день ничего не ел, зашел в кафе, обставленное по-домашнему, и съел неплохой холодный ростбиф, потом немного подремал в машине, подождал, когда стемнеет, и затем поехал снова в гости к Чарли Уэсту.
Несколько окон его коттеджа были освещены. Стало быть, Уэсты дома. Я развернул машину, отъехал назад ярдов на сто и поставил ее на обочине. Вылез. Постоял.
План атаки? Очень смутный. На ум не пришло ничего лучше звонка в дверь и отхода в укрытие. Потом пускай либо выйдет Чарли, либо его куколка жена. Но пока я размышлял, возникли неожиданные союзники в виде мальчика с собакой.
Мальчик был с фонариком. Он говорил псу, остановившемуся осквернить дорогу в пяти шагах от меня:
— Что ты себе думаешь, здоровенный остолоп, зачем ты сожрал мясо для рагу? Неужели, черт тебя побери, ты никогда ничему не научишься? Теперь наш завтрашний обед в твоем проклятом брюхе, и папа закатит нам порку — не только тебе, болван ты безмозглый, но и мне! Неужели ты еще не понял, что есть разница между мясом для людей и мясом для собак? Неужели не понятно? Правда, тебе, похоже, все равно. Видать, у тебя глаза устроены по-другому. Ну что молчишь? Эх, жаль, ты не умеешь говорить!
Я хлопнул дверцей машины. Это их насторожило. Мальчишка обернулся и наставил на меня фонарик. Луч ударил мне в лицо. Мальчишка сказал:
— Только подойдите, я спущу на вас собаку. — Пес, однако, сидел, не выказывая воинственного энтузиазма.
— Тогда я постою здесь, — миролюбиво отозвался я, прислонившись спиной к машине. — Я только хотел узнать, кто живет вон в том коттедже, где горят окна.
— Откуда я знаю? Мы сами сюда переехали позавчера.
— Вот как! Наверное, здорово переехать на новое место, верно?
— Верно. Здорово. Сейчас я сам к вам подойду. — Он поманил рукой собаку, но та еще не сделала свое дело.
— А что, если ты принесешь домой маме деньги за съеденное мясо? Может, тогда она не пожалуется отцу и порка не состоится?
— Мама не велит мне разговаривать с незнакомыми людьми.
— А! Понятно. Ну тогда ступай своей дорогой.
— Пойду, когда захочу, — сказал он. Прирожденный бунтовщик, примерно лет девяти. — А что мне для этого надо сделать? — осведомился он, немного помолчав.
— Ничего особенного. Просто позвонить в дверь вон того коттеджа и сказать тому, кто откроет, что ты не можешь справиться с собакой, которая ест крокусы, что растут перед домом. Когда хозяева выйдут посмотреть, бегите с собакой прочь изо всех сил.
Ему понравился план.
— Мясо, наверное, стоит недешево, — предположил он.
— Наверное. — Я извлек из кармана пригоршню серебра и медяков. — Этого хватит на мясо и на кое-что еще.
— А собаке не надо взаправду есть крокусы?
— Нет.
— Тогда порядок. — Приняв решение, он сделался бойким и энергичным. Он запихал мою мелочь к себе в карман, храбро подошел к дверям коттеджа Уэстов, позвонил и сообщил осторожно выглянувшей в дверь миссис Уэст, что ее крокусам наносится непоправимый урон. Пока она шла за мальчишкой к грядкам с цветами, то на все лады бранила его и его собаку, а когда она наклонилась, чтобы проверить ущерб, мой соучастник бесшумно удалился. Прежде чем миссис Уэст успела сообразить, что ее провели, я вышел из темноты и отрезал ей путь к отступлению.
Когда я вошел в гостиную, Чарли, не отрывая глаз от газеты, спросил:
— Так это, значит, не он пожаловал?
— Он, он, — сообщил я ему.
Детская физиономия Чарли исказилась гримасой неописуемого страха. Миссис Уэст отчаянно звонила в звонок. Я прикрыл дверь гостиной, чтобы не было так шумно.
— Кого ты так перепугался? — громко спросил я.
— Тебя, — ответил Чарли.
— И правильно сделал, — сказал я и сделал шаг в его сторону. Он забился в угол кресла. В скачках он был храбрецом, и это делало зрелище еще более омерзительным. Я сделал еще шаг. Он попытался забраться под обивку.
Миссис Уэст дала тем временем звонку отдохнуть.
— Зачем ты это сделал? — спросил я.
Он замотал головой и поднял ноги на кресло, приняв классическую позу зародыша, подсознательно устремляясь в то убежище, где он был бы в безопасности от посягательств внешнего мира.
В окне появилось разгневанное лицо миссис Уэст, и она стала барабанить по стеклу с такой силой, что, казалось, еще немного — и оно разобьется вдребезги. Не спуская глаз с ее мужа, чтобы он снова не задал стрекача, я подошел к окну и открыл его.
— Убирайтесь отсюда! — крикнула она. — Сию же минуту убирайтесь!
— Лучше вы залезайте. Через окно. Дверь я не открою.
— Я позову полицию.
— Как хотите. Мне надо только поговорить с вашим слизняком-мужем. Хотите залезайте, хотите гуляйте на свежем воздухе, только помолчите.
Она залезла в комнату, но так и не замолчала. Из-за того, что она оказалась в комнате, у меня ушло двадцать минут на пустую болтовню и только после этого мне удалось задать Чарли первый вопрос, ответ на который можно было выслушать спокойно, без ее аккомпанемента.
Чарли и сам в конце концов устал от ее криков и велел ей замолчать, но ее воинственность, по крайней мере, позволила ему перевести дух. Он снова опустил ноги на пол и сказал, что нет смысла задавать ему эти вопросы, поскольку ответов он все равно не знает.
— Ты должен знать их. Если только ты не налгал из профессиональной зависти.
— Нет, какая тут зависть...
— Тогда почему?
— Не могу сказать.
— Тогда я скажу тебе, гаденыш. Я обязательно отыщу того, кто научил тебя произнести этот текст. Я перекопаю все и найду того, кто за всем этим скрывается, а потом подниму такой скандал, что адская сера покажется тебе амброзией, после чего, мистер Чарли Уэст, уже не я, а ты окажешься без лицензии, и, даже если когда-нибудь тебе ее вернут, ты не переживешь того всеобщего презрения, которым тебя окружат.
— Не смейте разговаривать с моим Чарли в таком тоне! — крикнула его супруга.
— Ваш Чарли — мерзкий лжец, который и вас охотно продаст за пятьдесят фунтов!
— Почему пятьдесят, пятьсот! — с торжеством в голосе проговорила она.
Чарли заорал на нее благим матом, и я с великим трудом удержался от того, чтобы не врезать ему хорошенько. Пятьсот фунтов. Он продал меня за такие жалкие гроши, за которые не получить хорошей информации даже у ипподромного жучка.
— То-то же, — сказал я. — А теперь выкладывай, кто тебе заплатил.
Юная супруга Чарли выглядела теперь такой же перепуганной, как и ее муженек. Только потом до меня дошло, что я разбушевался, как хороший ураган.
— Н-н-не знаю, — пробормотал Чарли.
Я сделал шаг в его сторону, и он проворно выскочил из кресла и спрятался за спинкой.
— Н-н-не подходи ко мне. Я не знаю, не знаю, не знаю!!!
— Не верю.
— Он действительно не знает, — простонала его жена. — Правда-правда...
— Все он знает, — упрямо повторил я.
Девица расплакалась. Чарли был явно не прочь скопировать ее.
— Я не видел этого типа. Он звонил мне по телефону.
— А как он платил?
— Было... было две пачки. Бумажками в один фунт. Сотню я получил за день до разбирательства, а остальное... — Он осекся и замолчал.
— Остальные четыре сотни ты должен был получить, если у меня отберут лицензию, так?
Он еле заметно кивнул. Голову он держал втянутой в плечи, словно опасаясь удара.
— Ну и как?
— Что как?
— Получил? Остальные четыре сотни?
Его зрачки расширились, и он выговорил отрывисто:
— Нет... но... конечно... я... все получу...
— Черта с два, — грубо сказал я. — Ты лживый, подлый предатель!
Каждое слово вылетало изо рта тяжелое, как кирпич. Кирпич, сделанный из ненависти.
Уэст и его жена дрожали мелкой дрожью, а по щекам жены поплыл грим.
— Какой голос был у того, кто тебе звонил?
— Голос? Ну самый обыкновенный...
— Тебе не пришло в голову поинтересоваться, почему ему так хотелось меня убрать?
— Я сказал... сказал, что ты мне не сделал ничего плохого. А он ответил, мол, кто знает... вдруг в один прекрасный день это произойдет...
Под моим удивленным взглядом Чарли съежился еще больше.
— Так или иначе... пятьсот фунтов... Я ведь зарабатываю поменьше тебя. — Впервые в его голосе прозвучали завистливые злобные нотки, и я понял, что на это он пошел не из-за одних лишь денег. Зависть, увы, тут тоже присутствовала.
— Тебе же только двадцать, — сказал я. — Чего ты конкретно хочешь?
Чарли хотел всего вообще. Он хотел, чтобы мир крутился исключительно вокруг его персоны.
— Советую тебе не бросать на ветер эту сотню, — сказал я. — Потому что скоро ты поймешь, что досталась она тебе дорогой ценой.
— Келли!.. — В его голосе звучала мольба. Завистливый, жадный, нечестный и перепуганный мальчишка. У меня к нему не было ни тени сострадания, только нарастающая злость на то, что побудительные мотивы оказались столь ничтожны.
— Когда за такие штучки у тебя отнимут лицензию — а я сделаю все, чтобы это произошло, — ты успеешь на досуге поразмыслить и понять, что наказан за дело.
Мстительная злоба, грохотавшая в моем голосе, превратила уютное семейное гнездышко в руины. Супруги стояли в отупении, широко раскрыв перепуганные глаза, слишком ошарашенные, чтобы вымолвить хотя бы слово. Бежевый рот молодой жены был безвольно открыт, подбородок — в потеках туши, пряди волос прилипли к щекам, спутались на плечах. Она выглядела лет на шестнадцать. Сущий ребенок. Как и ее муж Чарли. Самые страшные вандалы всегда инфантильны.
Я повернулся и вышел. Пока я ехал домой, мой гнев сменился жуткой депрессией.
Глава 6
— Погодите, — сказал Крэнфилд.
Я повернулся. Былая надменность вдруг снова напомнила о себе — прежде всего появлением знакомых противных морщинок вокруг рта. Плохой знак.
— Я не верю, что вам это удастся. Но раз вы так уверены в себе, я готов заключить с вами сделку. Я плачу конюхам две недели. Если вы захотите, чтобы я продержал их еще две недели, платите им из своего кармана.
Просто прелесть. Он заработал на Вишневом Пироге, выбил из формы Урона, из-за чего меня дисквалифицировали, и ставит такие условия. Я вовремя нажал на тормоза и холодно ответил:
— Хорошо. Я согласен. Но вы должны кое-что мне обещать. Вы будете помалкивать обо всем, что сделали, и не станете публично каяться. Я не хочу, чтобы все мои усилия пошли прахом из-за того, что вы станете разгуливать во власянице и признаваться в ваших грехах в самые неподходящие моменты.
— Это исключено, — процедил Крэнфилд.
Я не был в этом уверен.
— Я хочу, чтобы вы дали мне слово, — сказал я.
Он вдруг выпрямился с оскорбленным видом.
Моя реплика, по крайней мере, заставила его перестать сутулиться.
— Вы его получили.
— Отлично. — Я распахнул перед ним дверь. — А теперь давайте пройдем на конюшню.
Он заколебался, но в конце концов решил подчиниться, прошел в дверь первым и стал спускаться по лестнице.
В холле стояли в ожидании жена и дочь Крэнфилда с таким видом, какой бывает у родственников горняков, столпившихся у шахты после сообщения об обвале. Они смотрели на спускавшегося по лестнице главу семьи со смесью облегчения и тревоги. Миссис Крэнфилд осторожно сказала:
— Декстер...
Он ответил весьма раздраженным тоном, словно не видел никаких причин у домашних беспокоиться за судьбу человека, тридцать шесть часов просидевшего взаперти в компании с двустволкой:
— Мы идем на конюшню.
— Отлично! — воскликнула Роберта, удачно перекрыв вполне возможный поток эмоций с материнской стороны. — Я иду с вами!
Навстречу нам поспешил Арчи и пустился детально описывать, какие лошади уже отправлены, а какие готовятся к отправке. Крэнфилд плохо понимал, что говорит его старший конюх. Он ждал, когда поток информации Арчи иссякнет, но, не дождавшись, перебил его:
— Да-да, Арчи, я понимаю, вы все держите под контролем. Но я пришел сюда не для того, чтобы в этом убедиться. Передайте, пожалуйста, ребятам, что вы работаете у меня по крайней мере еще месяц.
Арчи покосился на меня, не очень понимая, что происходит.
— Увольнение откладывается, — пояснил я. — Будем бороться за восстановление справедливости. За наше доброе имя.
— И за мое тоже?
— Естественно, — уверил я его. — В первую очередь и за ваше.
— Хьюз убежден, что мы имеем шанс доказать нашу непричастность к случившемуся и получить назад наши лицензии, — весьма официальным тоном пояснил Крэнфилд, скрывая за этим собственное неверие в успех. — С тем чтобы помочь мне сохранить нашу конюшню на время расследования, Хьюз согласился оплатить половину суммы, что причитается вам за месяц. — Я удивленно посмотрел на него. Мы уговаривались вовсе не об этом. Но он не выказал ни малейшего желания исправить, мягко выражаясь, свою неверную трактовку моего предложения и продолжал уверенным тоном: — Поскольку уведомление об увольнении, ранее мною выданное, истекает через пять дней, вы еще можете работать здесь в течение пяти недель. Собственно говоря, — неохотно добавил он, — я был бы рад, если бы вы остались.
— Вы действительно на это согласились? — спросил меня Арчи, и в его глазах загорелась такая надежда, что я подумал: шанс на будущее стоит восьмисот фунтов, если это касается не одного меня.
— Да, — сказал я вслух. — При условии, что вы не потратите этот месяц на лихорадочные поиски новой работы.
— За кого вы нас принимаете? — обиделся Арчи.
— За циников, — сказал я, и Арчи расхохотался.
Я ушел, оставив Арчи в переговорах с Крэнфилдом. Оба они заметно ожили. Я подошел к моей оранжевой машине, а когда стал открывать дверцу, услышал за своей спиной голос Роберты, которая, как оказалось, шла за мной.
— Вы действительно можете это сделать? — спросила она.
— Что именно?
— Вернуть лицензию.
— Неудача мне слишком дорого обойдется. Поэтому или я верну ее, или...
— Что «или»?
Я улыбнулся.
— Или погибну в борьбе.
Мне понадобился час, чтобы попасть в Глостершир, и почти полчаса, чтобы разобраться в географии городка Даунфилд, состоявшего из сплошных тупиков.
Наконец после шести неудач — из-за неверных сведений от местных жителей — я нашел нужный дом. Он был старинный, но весьма уродливый, недавно покрашенный, но в мрачные тона, и в целом производил впечатление куда большей надежности, чем его владелец.
Когда миссис Чарли Уэст увидела, кто пожаловал, она попыталась захлопнуть дверь перед моим носом. Я успел протянуть руку, привыкшую справляться с норовистыми лошадьми, поймал ее за запястье и потянул к себе так, что если бы она захлопнула дверь, то прищемила бы себе руку.
Она издала вопль. Внутренняя дверь в холле приоткрылась на целых шесть дюймов, и в щели показалось круглое лицо Чарли. Выглядел он очень неуверенно.
— Он дерется, — пожаловалась миссис Чарли Уэст.
— Я хочу с тобой потолковать, — сказал я через ее плечо испуганному супругу.
Чарли Уэст хотел этого меньше всего. Бросив на произвол судьбы свою похожую на подростка жену — длинные волосы, длинные ресницы, бежевая помада, — он сделал шаг назад и резко захлопнул дверь. Миссис Уэст оказала решительное сопротивление, дабы воспрепятствовать моим дальнейшим контактам с хозяином дома, и я двинулся через холл, отбиваясь от ее кулаков и копытец.
Чарли тем временем просунул в ручку двери стул.
Я крикнул через дверь:
— Я пришел не бить тебя, хотя ты этого и заслуживаешь. Выходи, поговорим.
Никакого ответа. Я подергал за ручку двери с моей стороны. Безрезультатно. Несмотря на то, что вокруг меня вилась разъяренной осой миссис Уэст, я вышел на улицу и прошел к окну, пытаясь переговорить с ним хотя бы таким образом. Окно было открыто, но в гостиной никого не было.
Я обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть в отдалении фигурку Чарли, улепетывающего через поле. Миссис Уэст заметила это тоже и мерзко улыбнулась.
— Вот так! — торжествующе провозгласила она.
— Да, — сказал я. — Вам есть кем гордиться.
Улыбка увяла на ее устах, я же прошел через их сад к машине, сел в нее и уехал.
Первый раунд проигран.
Проехав две мили, я остановил машину возле одной из ферм и решил обдумать ситуацию. Чарли Уэст перепугался, увидев меня, куда сильнее, чем я мог предполагать, даже несмотря на то, что я был крупнее и сильнее его. Чарли боялся моего гнева не меньше, чем моих кулаков. Похоже, он заранее предвидел, что я предприму попытку отмщения, это, впрочем, с его стороны было только естественно, учитывая, что он наговорил на расследовании. Тем не менее через него мне было бы проще всего добиться ответа если не на вопрос, почему все это было подстроено, то, по крайней мере, кто за этим стоит.
Через некоторое время я снова завел машину и доехал до ближайшего городка. Вспомнил, что весь день ничего не ел, зашел в кафе, обставленное по-домашнему, и съел неплохой холодный ростбиф, потом немного подремал в машине, подождал, когда стемнеет, и затем поехал снова в гости к Чарли Уэсту.
Несколько окон его коттеджа были освещены. Стало быть, Уэсты дома. Я развернул машину, отъехал назад ярдов на сто и поставил ее на обочине. Вылез. Постоял.
План атаки? Очень смутный. На ум не пришло ничего лучше звонка в дверь и отхода в укрытие. Потом пускай либо выйдет Чарли, либо его куколка жена. Но пока я размышлял, возникли неожиданные союзники в виде мальчика с собакой.
Мальчик был с фонариком. Он говорил псу, остановившемуся осквернить дорогу в пяти шагах от меня:
— Что ты себе думаешь, здоровенный остолоп, зачем ты сожрал мясо для рагу? Неужели, черт тебя побери, ты никогда ничему не научишься? Теперь наш завтрашний обед в твоем проклятом брюхе, и папа закатит нам порку — не только тебе, болван ты безмозглый, но и мне! Неужели ты еще не понял, что есть разница между мясом для людей и мясом для собак? Неужели не понятно? Правда, тебе, похоже, все равно. Видать, у тебя глаза устроены по-другому. Ну что молчишь? Эх, жаль, ты не умеешь говорить!
Я хлопнул дверцей машины. Это их насторожило. Мальчишка обернулся и наставил на меня фонарик. Луч ударил мне в лицо. Мальчишка сказал:
— Только подойдите, я спущу на вас собаку. — Пес, однако, сидел, не выказывая воинственного энтузиазма.
— Тогда я постою здесь, — миролюбиво отозвался я, прислонившись спиной к машине. — Я только хотел узнать, кто живет вон в том коттедже, где горят окна.
— Откуда я знаю? Мы сами сюда переехали позавчера.
— Вот как! Наверное, здорово переехать на новое место, верно?
— Верно. Здорово. Сейчас я сам к вам подойду. — Он поманил рукой собаку, но та еще не сделала свое дело.
— А что, если ты принесешь домой маме деньги за съеденное мясо? Может, тогда она не пожалуется отцу и порка не состоится?
— Мама не велит мне разговаривать с незнакомыми людьми.
— А! Понятно. Ну тогда ступай своей дорогой.
— Пойду, когда захочу, — сказал он. Прирожденный бунтовщик, примерно лет девяти. — А что мне для этого надо сделать? — осведомился он, немного помолчав.
— Ничего особенного. Просто позвонить в дверь вон того коттеджа и сказать тому, кто откроет, что ты не можешь справиться с собакой, которая ест крокусы, что растут перед домом. Когда хозяева выйдут посмотреть, бегите с собакой прочь изо всех сил.
Ему понравился план.
— Мясо, наверное, стоит недешево, — предположил он.
— Наверное. — Я извлек из кармана пригоршню серебра и медяков. — Этого хватит на мясо и на кое-что еще.
— А собаке не надо взаправду есть крокусы?
— Нет.
— Тогда порядок. — Приняв решение, он сделался бойким и энергичным. Он запихал мою мелочь к себе в карман, храбро подошел к дверям коттеджа Уэстов, позвонил и сообщил осторожно выглянувшей в дверь миссис Уэст, что ее крокусам наносится непоправимый урон. Пока она шла за мальчишкой к грядкам с цветами, то на все лады бранила его и его собаку, а когда она наклонилась, чтобы проверить ущерб, мой соучастник бесшумно удалился. Прежде чем миссис Уэст успела сообразить, что ее провели, я вышел из темноты и отрезал ей путь к отступлению.
Когда я вошел в гостиную, Чарли, не отрывая глаз от газеты, спросил:
— Так это, значит, не он пожаловал?
— Он, он, — сообщил я ему.
Детская физиономия Чарли исказилась гримасой неописуемого страха. Миссис Уэст отчаянно звонила в звонок. Я прикрыл дверь гостиной, чтобы не было так шумно.
— Кого ты так перепугался? — громко спросил я.
— Тебя, — ответил Чарли.
— И правильно сделал, — сказал я и сделал шаг в его сторону. Он забился в угол кресла. В скачках он был храбрецом, и это делало зрелище еще более омерзительным. Я сделал еще шаг. Он попытался забраться под обивку.
Миссис Уэст дала тем временем звонку отдохнуть.
— Зачем ты это сделал? — спросил я.
Он замотал головой и поднял ноги на кресло, приняв классическую позу зародыша, подсознательно устремляясь в то убежище, где он был бы в безопасности от посягательств внешнего мира.
В окне появилось разгневанное лицо миссис Уэст, и она стала барабанить по стеклу с такой силой, что, казалось, еще немного — и оно разобьется вдребезги. Не спуская глаз с ее мужа, чтобы он снова не задал стрекача, я подошел к окну и открыл его.
— Убирайтесь отсюда! — крикнула она. — Сию же минуту убирайтесь!
— Лучше вы залезайте. Через окно. Дверь я не открою.
— Я позову полицию.
— Как хотите. Мне надо только поговорить с вашим слизняком-мужем. Хотите залезайте, хотите гуляйте на свежем воздухе, только помолчите.
Она залезла в комнату, но так и не замолчала. Из-за того, что она оказалась в комнате, у меня ушло двадцать минут на пустую болтовню и только после этого мне удалось задать Чарли первый вопрос, ответ на который можно было выслушать спокойно, без ее аккомпанемента.
Чарли и сам в конце концов устал от ее криков и велел ей замолчать, но ее воинственность, по крайней мере, позволила ему перевести дух. Он снова опустил ноги на пол и сказал, что нет смысла задавать ему эти вопросы, поскольку ответов он все равно не знает.
— Ты должен знать их. Если только ты не налгал из профессиональной зависти.
— Нет, какая тут зависть...
— Тогда почему?
— Не могу сказать.
— Тогда я скажу тебе, гаденыш. Я обязательно отыщу того, кто научил тебя произнести этот текст. Я перекопаю все и найду того, кто за всем этим скрывается, а потом подниму такой скандал, что адская сера покажется тебе амброзией, после чего, мистер Чарли Уэст, уже не я, а ты окажешься без лицензии, и, даже если когда-нибудь тебе ее вернут, ты не переживешь того всеобщего презрения, которым тебя окружат.
— Не смейте разговаривать с моим Чарли в таком тоне! — крикнула его супруга.
— Ваш Чарли — мерзкий лжец, который и вас охотно продаст за пятьдесят фунтов!
— Почему пятьдесят, пятьсот! — с торжеством в голосе проговорила она.
Чарли заорал на нее благим матом, и я с великим трудом удержался от того, чтобы не врезать ему хорошенько. Пятьсот фунтов. Он продал меня за такие жалкие гроши, за которые не получить хорошей информации даже у ипподромного жучка.
— То-то же, — сказал я. — А теперь выкладывай, кто тебе заплатил.
Юная супруга Чарли выглядела теперь такой же перепуганной, как и ее муженек. Только потом до меня дошло, что я разбушевался, как хороший ураган.
— Н-н-не знаю, — пробормотал Чарли.
Я сделал шаг в его сторону, и он проворно выскочил из кресла и спрятался за спинкой.
— Н-н-не подходи ко мне. Я не знаю, не знаю, не знаю!!!
— Не верю.
— Он действительно не знает, — простонала его жена. — Правда-правда...
— Все он знает, — упрямо повторил я.
Девица расплакалась. Чарли был явно не прочь скопировать ее.
— Я не видел этого типа. Он звонил мне по телефону.
— А как он платил?
— Было... было две пачки. Бумажками в один фунт. Сотню я получил за день до разбирательства, а остальное... — Он осекся и замолчал.
— Остальные четыре сотни ты должен был получить, если у меня отберут лицензию, так?
Он еле заметно кивнул. Голову он держал втянутой в плечи, словно опасаясь удара.
— Ну и как?
— Что как?
— Получил? Остальные четыре сотни?
Его зрачки расширились, и он выговорил отрывисто:
— Нет... но... конечно... я... все получу...
— Черта с два, — грубо сказал я. — Ты лживый, подлый предатель!
Каждое слово вылетало изо рта тяжелое, как кирпич. Кирпич, сделанный из ненависти.
Уэст и его жена дрожали мелкой дрожью, а по щекам жены поплыл грим.
— Какой голос был у того, кто тебе звонил?
— Голос? Ну самый обыкновенный...
— Тебе не пришло в голову поинтересоваться, почему ему так хотелось меня убрать?
— Я сказал... сказал, что ты мне не сделал ничего плохого. А он ответил, мол, кто знает... вдруг в один прекрасный день это произойдет...
Под моим удивленным взглядом Чарли съежился еще больше.
— Так или иначе... пятьсот фунтов... Я ведь зарабатываю поменьше тебя. — Впервые в его голосе прозвучали завистливые злобные нотки, и я понял, что на это он пошел не из-за одних лишь денег. Зависть, увы, тут тоже присутствовала.
— Тебе же только двадцать, — сказал я. — Чего ты конкретно хочешь?
Чарли хотел всего вообще. Он хотел, чтобы мир крутился исключительно вокруг его персоны.
— Советую тебе не бросать на ветер эту сотню, — сказал я. — Потому что скоро ты поймешь, что досталась она тебе дорогой ценой.
— Келли!.. — В его голосе звучала мольба. Завистливый, жадный, нечестный и перепуганный мальчишка. У меня к нему не было ни тени сострадания, только нарастающая злость на то, что побудительные мотивы оказались столь ничтожны.
— Когда за такие штучки у тебя отнимут лицензию — а я сделаю все, чтобы это произошло, — ты успеешь на досуге поразмыслить и понять, что наказан за дело.
Мстительная злоба, грохотавшая в моем голосе, превратила уютное семейное гнездышко в руины. Супруги стояли в отупении, широко раскрыв перепуганные глаза, слишком ошарашенные, чтобы вымолвить хотя бы слово. Бежевый рот молодой жены был безвольно открыт, подбородок — в потеках туши, пряди волос прилипли к щекам, спутались на плечах. Она выглядела лет на шестнадцать. Сущий ребенок. Как и ее муж Чарли. Самые страшные вандалы всегда инфантильны.
Я повернулся и вышел. Пока я ехал домой, мой гнев сменился жуткой депрессией.
Глава 6
В два часа ночи я решил, что напрасно так злобился на Уэстов. Начать с того, что злостью я ничего не добился. Еще до того, как я навестил супругов, я знал, что у Уэста были причины оболгать меня на заседании Дисциплинарного комитета. Правда, я теперь понял, что имя этой причины — пятьсот фунтов. Отлично. Ценнейший слиток информации, выплавленный в огне эмоций.
Когда тебе больно, лупи наотмашь всех, кто рядом. Я поработал на славу. Излил на них всю желчь, что накопил с понедельника.
Это, правда, не заставит Чарли возлюбить меня. Скорее наоборот. Он не станет терзаться угрызениями совести и стараться загладить вину. Когда придет в себя, то будет мрачно вынашивать отмщение.
Сколько раз я уже это проходил. Страна А совершает небольшую пакость. Страна в гневается и грозит ответить тем же. Страна А вынуждена извиниться и пойти на попятный, хотя это ей очень и не нравится. Теперь страна А, затаив злобу, вредит стране в при первом удобном случае. Классическая модель в политической истории. Применима и к отдельным личностям.
Знать о яме и все же прыгнуть в нее — это не дело. Очередное подтверждение того, что, раз на сцене появляется гнев, здравый смысл оказывается не у дел. Напоминание мне лично, что, если я буду действовать именно таким образом, ничего хорошего из этого не получится. Конечно, не помешал бы экстренный курс детективного мастерства. Но поскольку такого не предвидится, пора начать хладнокровно оценивать ситуацию, а не лететь сломя голову к тому, что выглядит легкой добычей, и в результате оставаться с пустыми руками.
Хладнокровно оценивать ситуацию...
Чарли Уэст не захотел со мной встречаться, потому что у него была нечистая совесть. Из этого следует, что и все остальные, у кого нечистая совесть, тоже не пожелают со мной видеться. Даже если при моем появлении они не станут задавать стрекача через поле, то сделают все, чтобы наша встреча не состоялась. Мне нужно было поскорее научиться заставать их врасплох.
Если Чарли Уэст не знал, кто платил ему, — а похоже, он говорил правду, — вполне возможно, что и остальные, солгавшие на расследовании, точно не знали, кто именно заставил их так поступить. Похоже, все делалось по телефону. Манипуляция на расстоянии. Невидимая и безличная.
Возможно, я поставил перед собой неосуществимую задачу и вскоре буду вынужден от нее отказаться и эмигрировать в Австралию.
Нет, в Австралии тоже есть скачки, а я не смогу принять в них участия. Дисквалификация не знает государственных границ. Лишен права езды. Лишен права езды...
О господи...
Ну ладно, пожалел себя, и хватит. Но мне было одиноко в моей спальне в потемках, и я насмешками заставил себя подняться, когда рассвело.
Несмотря на скверное настроение, я встал в шесть и двинул на своем «Лотосе» в Лондон, а точнее, в Милл-Хилл.
Поскольку я был лишен возможности общаться с людьми на скачках, мне пришлось отлавливать их по одному в их берлогах. В случае с букмекером Джорджем Ньютоннардсом берлога оказалась розовым бунгало в процветающем пригороде, у шоссе. Подъехав к его дому в восемь тридцать, я надеялся застать хозяина за завтраком, но он как раз открывал свой гараж. Я поставил свою машину поперек аллеи, которая вела к его гаражу. Это никак не обрадовало его, и он решительно зашагал в мою сторону, чтобы велеть мне отъехать.
Я вылез из машины. Когда он увидел, кто я, то остановился как вкопанный. Я двинулся навстречу ему по аллее, поеживаясь на холодном восточном ветру и жалея, что на мне нет теплой куртки с меховым воротником, какая была на Ньютоннардсе.
— Что вы тут делаете? — резко спросил он.
— Я был бы признателен, если бы вы ответили мне на пару вопросов...
— У меня нет времени. — Он говорил легко, уверенно, умело справлялся с такой незначительной помехой, как мой приход. — То, что я скажу, вряд ли вам поможет. Подвиньте машину.
— Обязательно. Но все-таки скажите, как случилось, что вас попросили дать показания против мистера Крэнфилда?
— Как? — У него на лице мелькнуло легкое удивление. — Я получил официальное письмо, приглашавшее меня на заседание комитета...
— Но почему? Я имею в виду, как стюарды узнали, что мистер Крэнфилд ставил на Вишневый Пирог? Вы что, написали им письмо и рассказали об этом?
Он холодно на меня посмотрел.
— Насколько мне известно, — сказал он, — вы считаете, что вас оболгали.
— Новости распространяются быстро.
Легкая улыбка.
— И прямым ходом ко мне. Хорошо налаженная служба информации необходима для букмекера.
— Так как же стюарды узнали о том, на кого играл мистер Крэнфилд?
— М-м-м! Право, не знаю.
— Кто, кроме вас, полагал, что Крэнфилд ставил на Пирог?
— Но он действительно на него ставил.
— Кому же, кроме вас, это было известно?
— У меня сейчас нет времени...
— Я буду рад отодвинуть мою машину... через пару минут.
Его раздраженный взгляд постепенно трансформировался в чуть насмешливую покорность судьбе. Приятный, воспитанный человек этот самый Джордж Ньютоннардс.
— Ну ладно... Я рассказал кое-кому из ребят. Другим букмекерам. Я был тогда очень зол, понимаете? На себя. Позволить, чтобы меня так выпотрошили! В мои-то годы, с моим опытом. Так что, возможно, кто-то из ребят и шепнул на ушко стюардам, поскольку было известно, что назначено расследование. Но сам я им ничего не говорил.
— А могли бы вы предположить, кто из букмекеров сделал это? Кто имел зуб на Крэнфилда?
— Понятия не имею. — Он пожал плечами. — Вряд ли это что-то личное. Обыкновенная обида на тренера, который устраивает такие фокусы.
— Устраивает такие фокусы? — как эхо повторил я. — Но он ничего не устраивал.
— Вы так думаете?
— Я жокей, — сказал я. — Уж я-то должен знать.
— Это точно, — саркастически согласился он. — Вы должны знать. Только не надо строить из себя ребенка, дружище. Ваш приятель Крис Смит, который теперь валяется с проломленным черепом, — великий мастер подержать лошадь, разве не так? Как и вы тоже. Два сапога пара!
— Вы считаете, я придержал Урона?
— Естественно.
— Ничего подобного.
— Расскажите это кому-нибудь еще. — Вдруг его осенило. — Я не знаю букмекеров, обиженных на Крэнфилда, но зато я знаю букмекера, обиженного на вас. Очень сильно обиженного. Однажды он чуть было не отрубил вам голову. Вы встали ему поперек пути, дружище. Вы ему очень помешали.
— Кто же? И за что?
— Как-то раз вы с Крисом Смитом выступали на двух крэнфилдовских лошадях... С полгода назад. В самом начале сезона. Скачка молодых лошадей в Фонтуэлле. Не помните? Там собралось много курортников с южного побережья. День выдался холодный, загорать было нельзя, вот и понаехала толпа с большими деньгами. Обе ваши лошади сильно игрались. Пеликан Джобберсон поинтересовался у вас насчет вашего жеребенка, и вы сказали ему, что он без шансов. Тогда Пеликан стал преспокойно принимать на него ставки, думал, бедняга, что соберет хороший урожай, но вы на финише подаете изо всех сил и выигрываете шею. Пеликан сильно на этом нагрелся и поклялся расквитаться с вами за это.
— Я сказал ему, что думал, — возразил я. — Жеребенок выступал в стипль-чезе впервые в жизни. Никто не мог предвидеть, что он возьмет и выиграет.
— Зачем же вы его погнали?
— Меня об этом попросил владелец. Выиграть, если можно.
— Он играл его?
— Нет. Жеребенок принадлежал женщине, которая никогда не ставит больших денег. Ей просто нравится смотреть, как выигрывают ее лошади.
— Пеликан клянется, что вы сами поставили на него, а ему наврали, чтобы выдача была покрупней.
— Вы, букмекеры, слишком подозрительны. Это вам сильно мешает в работе.
— Этому учит нас горький опыт.
— На сей раз он ошибся. Этот ваш друг с птичьим именем. Если он действительно спрашивал меня — хотя я этого что-то не помню, то я сказал ему то, что думал. Но вообще-то букмекерам лучше не задавать таких вопросов жокеям. Жокеи — худшие в мире советчики.
— Далеко не все, — коротко ответил он. — Кое-кто делает это неплохо...
Я оставил это без внимания, спросив:
— Он все еще сердится? Настолько, что не просто донес стюардам о деньгах, поставленных Крэнфилдом на Пирога, но еще и подкупил свидетелей, чтобы они дали лживые показания?
Ньютоннардс задумчиво сощурил глаза. Затем, так и не решившись сказать правду, поджал губы и процедил:
— Лучше спросите его об этом сами.
— Спасибо. — Непростой получится вопрос.
— Ну а теперь вы, может, уберете машину?
— Сейчас. — Я сделал пару шагов по направлению к машине, затем остановился и обернулся. — Мистер Ньютоннардс, если вы увидите человека, который ставил за мистера Крэнфилда, вы не могли бы выяснить, кто он такой... и сообщить мне?
Когда тебе больно, лупи наотмашь всех, кто рядом. Я поработал на славу. Излил на них всю желчь, что накопил с понедельника.
Это, правда, не заставит Чарли возлюбить меня. Скорее наоборот. Он не станет терзаться угрызениями совести и стараться загладить вину. Когда придет в себя, то будет мрачно вынашивать отмщение.
Сколько раз я уже это проходил. Страна А совершает небольшую пакость. Страна в гневается и грозит ответить тем же. Страна А вынуждена извиниться и пойти на попятный, хотя это ей очень и не нравится. Теперь страна А, затаив злобу, вредит стране в при первом удобном случае. Классическая модель в политической истории. Применима и к отдельным личностям.
Знать о яме и все же прыгнуть в нее — это не дело. Очередное подтверждение того, что, раз на сцене появляется гнев, здравый смысл оказывается не у дел. Напоминание мне лично, что, если я буду действовать именно таким образом, ничего хорошего из этого не получится. Конечно, не помешал бы экстренный курс детективного мастерства. Но поскольку такого не предвидится, пора начать хладнокровно оценивать ситуацию, а не лететь сломя голову к тому, что выглядит легкой добычей, и в результате оставаться с пустыми руками.
Хладнокровно оценивать ситуацию...
Чарли Уэст не захотел со мной встречаться, потому что у него была нечистая совесть. Из этого следует, что и все остальные, у кого нечистая совесть, тоже не пожелают со мной видеться. Даже если при моем появлении они не станут задавать стрекача через поле, то сделают все, чтобы наша встреча не состоялась. Мне нужно было поскорее научиться заставать их врасплох.
Если Чарли Уэст не знал, кто платил ему, — а похоже, он говорил правду, — вполне возможно, что и остальные, солгавшие на расследовании, точно не знали, кто именно заставил их так поступить. Похоже, все делалось по телефону. Манипуляция на расстоянии. Невидимая и безличная.
Возможно, я поставил перед собой неосуществимую задачу и вскоре буду вынужден от нее отказаться и эмигрировать в Австралию.
Нет, в Австралии тоже есть скачки, а я не смогу принять в них участия. Дисквалификация не знает государственных границ. Лишен права езды. Лишен права езды...
О господи...
Ну ладно, пожалел себя, и хватит. Но мне было одиноко в моей спальне в потемках, и я насмешками заставил себя подняться, когда рассвело.
Несмотря на скверное настроение, я встал в шесть и двинул на своем «Лотосе» в Лондон, а точнее, в Милл-Хилл.
Поскольку я был лишен возможности общаться с людьми на скачках, мне пришлось отлавливать их по одному в их берлогах. В случае с букмекером Джорджем Ньютоннардсом берлога оказалась розовым бунгало в процветающем пригороде, у шоссе. Подъехав к его дому в восемь тридцать, я надеялся застать хозяина за завтраком, но он как раз открывал свой гараж. Я поставил свою машину поперек аллеи, которая вела к его гаражу. Это никак не обрадовало его, и он решительно зашагал в мою сторону, чтобы велеть мне отъехать.
Я вылез из машины. Когда он увидел, кто я, то остановился как вкопанный. Я двинулся навстречу ему по аллее, поеживаясь на холодном восточном ветру и жалея, что на мне нет теплой куртки с меховым воротником, какая была на Ньютоннардсе.
— Что вы тут делаете? — резко спросил он.
— Я был бы признателен, если бы вы ответили мне на пару вопросов...
— У меня нет времени. — Он говорил легко, уверенно, умело справлялся с такой незначительной помехой, как мой приход. — То, что я скажу, вряд ли вам поможет. Подвиньте машину.
— Обязательно. Но все-таки скажите, как случилось, что вас попросили дать показания против мистера Крэнфилда?
— Как? — У него на лице мелькнуло легкое удивление. — Я получил официальное письмо, приглашавшее меня на заседание комитета...
— Но почему? Я имею в виду, как стюарды узнали, что мистер Крэнфилд ставил на Вишневый Пирог? Вы что, написали им письмо и рассказали об этом?
Он холодно на меня посмотрел.
— Насколько мне известно, — сказал он, — вы считаете, что вас оболгали.
— Новости распространяются быстро.
Легкая улыбка.
— И прямым ходом ко мне. Хорошо налаженная служба информации необходима для букмекера.
— Так как же стюарды узнали о том, на кого играл мистер Крэнфилд?
— М-м-м! Право, не знаю.
— Кто, кроме вас, полагал, что Крэнфилд ставил на Пирог?
— Но он действительно на него ставил.
— Кому же, кроме вас, это было известно?
— У меня сейчас нет времени...
— Я буду рад отодвинуть мою машину... через пару минут.
Его раздраженный взгляд постепенно трансформировался в чуть насмешливую покорность судьбе. Приятный, воспитанный человек этот самый Джордж Ньютоннардс.
— Ну ладно... Я рассказал кое-кому из ребят. Другим букмекерам. Я был тогда очень зол, понимаете? На себя. Позволить, чтобы меня так выпотрошили! В мои-то годы, с моим опытом. Так что, возможно, кто-то из ребят и шепнул на ушко стюардам, поскольку было известно, что назначено расследование. Но сам я им ничего не говорил.
— А могли бы вы предположить, кто из букмекеров сделал это? Кто имел зуб на Крэнфилда?
— Понятия не имею. — Он пожал плечами. — Вряд ли это что-то личное. Обыкновенная обида на тренера, который устраивает такие фокусы.
— Устраивает такие фокусы? — как эхо повторил я. — Но он ничего не устраивал.
— Вы так думаете?
— Я жокей, — сказал я. — Уж я-то должен знать.
— Это точно, — саркастически согласился он. — Вы должны знать. Только не надо строить из себя ребенка, дружище. Ваш приятель Крис Смит, который теперь валяется с проломленным черепом, — великий мастер подержать лошадь, разве не так? Как и вы тоже. Два сапога пара!
— Вы считаете, я придержал Урона?
— Естественно.
— Ничего подобного.
— Расскажите это кому-нибудь еще. — Вдруг его осенило. — Я не знаю букмекеров, обиженных на Крэнфилда, но зато я знаю букмекера, обиженного на вас. Очень сильно обиженного. Однажды он чуть было не отрубил вам голову. Вы встали ему поперек пути, дружище. Вы ему очень помешали.
— Кто же? И за что?
— Как-то раз вы с Крисом Смитом выступали на двух крэнфилдовских лошадях... С полгода назад. В самом начале сезона. Скачка молодых лошадей в Фонтуэлле. Не помните? Там собралось много курортников с южного побережья. День выдался холодный, загорать было нельзя, вот и понаехала толпа с большими деньгами. Обе ваши лошади сильно игрались. Пеликан Джобберсон поинтересовался у вас насчет вашего жеребенка, и вы сказали ему, что он без шансов. Тогда Пеликан стал преспокойно принимать на него ставки, думал, бедняга, что соберет хороший урожай, но вы на финише подаете изо всех сил и выигрываете шею. Пеликан сильно на этом нагрелся и поклялся расквитаться с вами за это.
— Я сказал ему, что думал, — возразил я. — Жеребенок выступал в стипль-чезе впервые в жизни. Никто не мог предвидеть, что он возьмет и выиграет.
— Зачем же вы его погнали?
— Меня об этом попросил владелец. Выиграть, если можно.
— Он играл его?
— Нет. Жеребенок принадлежал женщине, которая никогда не ставит больших денег. Ей просто нравится смотреть, как выигрывают ее лошади.
— Пеликан клянется, что вы сами поставили на него, а ему наврали, чтобы выдача была покрупней.
— Вы, букмекеры, слишком подозрительны. Это вам сильно мешает в работе.
— Этому учит нас горький опыт.
— На сей раз он ошибся. Этот ваш друг с птичьим именем. Если он действительно спрашивал меня — хотя я этого что-то не помню, то я сказал ему то, что думал. Но вообще-то букмекерам лучше не задавать таких вопросов жокеям. Жокеи — худшие в мире советчики.
— Далеко не все, — коротко ответил он. — Кое-кто делает это неплохо...
Я оставил это без внимания, спросив:
— Он все еще сердится? Настолько, что не просто донес стюардам о деньгах, поставленных Крэнфилдом на Пирога, но еще и подкупил свидетелей, чтобы они дали лживые показания?
Ньютоннардс задумчиво сощурил глаза. Затем, так и не решившись сказать правду, поджал губы и процедил:
— Лучше спросите его об этом сами.
— Спасибо. — Непростой получится вопрос.
— Ну а теперь вы, может, уберете машину?
— Сейчас. — Я сделал пару шагов по направлению к машине, затем остановился и обернулся. — Мистер Ньютоннардс, если вы увидите человека, который ставил за мистера Крэнфилда, вы не могли бы выяснить, кто он такой... и сообщить мне?