Страница:
Он говорил тихо и внятно. Феликс внимательно слушал каждое слово. В сердце его что-то таяло, он был тронут и чувствовал горькую радость.
Маленький Рач умолк, дружески кивнул и отошел. Его место занял дантист Имре. Все это время он мыл над ведром руки, и по лицу его не было заметно, слушал ли он речь своего тезки. Но теперь он улыбнулся и спокойным, твердым тоном велел Феликсу повернуться и лечь головой к проходу. Всем другим больным было велено лечь на бок и отвернуться от койки, над которой склонился доктор Имре. Санитар Пепи отгреб руками стружки из-под головы Феликса. и заботливо подложил под нее сложенное одеяло. Подошел Оскар с эмалированным тазом, взятым из кухни: в нем были прокипяченные инструменты - скудный набор, которым располагал лазарет...
5.
Три новых барака были готовы, стены для четырех других уже лежали на местах. Бараки строили сначала в глубине лагеря, постепенно перемещая стройку к воротам. Так делалось для того, чтобы разгрузочной команде было легче доставлять стройматериалы по еще не разрытой территории. Новые бараки почти примыкали к ограде лагеря. Вместе с другими, которые еще будут построены, они образуют три ряда около кухни, конторы и у самого забора, отделяющего мужской лагерь от женского.
Абладекоманда с пустой тележкой направилась к складу у ворот, чтобы привезти колбасу, которую раздадут заключенным вечером в бараках. У ворот тележку с нетерпением поджидал Диего со своими могильщиками: тележка нужна поскорей, иначе он не успеет похоронить сегодня всех оставшихся мертвецов.
Писарь Эрих, закончив срочные дела, зашел в двенадцатый барак. У дверей стоял настороже штубак, больше в бараке никого не было, образцово прибранные нары были пусты. Только в глубине, за занавеской, валялся на койке новый блоковый Фриц, курил и читал засаленную газету, в которую прежде была завернута котлета, полученная от фрау Вирт.
Штубак доложил ему о почетном госте и вышел, уступив дорогу Эриху.
- Фриц здесь?
- Да, пожалуйста, пройдите туда.
Писарь оглянулся и быстро прошел за занавеску. Фриц лежал и курил, закрывшись газетой. На вошедшего он не обратил внимания.
- Ты нарочно разлегся или валяешься так целый день? - хмуро спросил писарь.
Фриц неторопливо сложил газету и отбросил ее.
- Лежу в свое удовольствие. И вообще делаю, что мне вздумается. Наплевать мне на твои визиты и на все прочее.
- Ты забылся и говоришь глупости. Хоть ты и поставил на страже штубака, надо быть поосторожнее с газетой. Кстати, я у тебя ее возьму, мне тоже хочется почитать. А теперь слушай: есть о чем поговорить.
Округлив красивые губы, Фриц выпустил клуб дыма.
- Пожалуйста.
- Вижу, что ты уже забыл, как обещал быть благодарным мне до смерти. Но это не важно. Ты даже не встал, когда вошел писарь, даже не предложил мне сесть. Но это тоже не важно. Знаешь, почему я пришел?
- Догадываюсь, - пробурчал Фриц; он неохотно встал и показал рукой на скамеечку у стола. - Вы строите бараки, вам нужен электромонтер, то есть я.
- Может быть, надо бы поговорить и об этом, но не это главное. Скажи мне лучше, почему в бараке у тебя ни души?
Фриц ухмыльнулся.
- А разве в лагере не работают? Не строят бараки?
- Строят. Но ты-то своих людей попросту выгнал на работу, я знаю. Выгнал палкой. Мне в конце концов до этого нет дела. Но известно тебе, что из других бараков пошли только добровольцы?
- Сигарету? - предложил Фриц и, пока писарь закуривал, сказал: - Плюю я на все ваши новшества. Не хватало еще, чтобы в мой барак заявился сволочуга грек и стал агитировать за выход на работу. "Мол, по доброму согласию... Я, мол, приятели, пришел без палки..." - Фриц выпрямился, улыбка сбежала с его губ. - До чего мы дошли, Эрих! Детский сад здесь у нас, что ли?
Эрах с нескрываемым любопытством глядел на смазливого коротышку.
- Только олухи не понимают, что здесь у таас такое. Здесь рабочий лагерь. Постараюсь растолковать тебе это.
Фриц снова усмехнулся.
- Рабочий так рабочий. Я в своем бараке филонов не держу. Пятерых больных сдал в лазарет, остальным велел вкалывать.
- Оскар жаловался, что ты послал ему пятерых вместо трех, которых отобрал Антонееку. Двое легко больны, их можно было оставить в бараке. Если каждый блоковый будет поступать, как ты, в лазарете не хватит места.
Но Фриц не сдавался.
- Я уже сказал: у меня никто филонить не будет! Если ты болен, катись в лазарет. А если нет - то на стройку!
Глаза Эриха блеснули за стальными очками, но он сохранил выдержку.
- Дурной ты, Фрицек. Пока тебе говорю об этом я, для тебя еще не все пропало. Не твое дело распоряжаться в лагере. Кому место в лазарете, решает старший врач, все равно, нравится он тебе или нет. А о том, кто пойдет на стройку, решает арбейтдинст. И того и другого поддерживаю я и весь штаб лагеря, а если хочешь знать, то и комендатура. Так что полегче, Фриц!
- Это все, что ты хотел сказать?
- Нет, это еще только начало! Сегодня вечером будут выдавать колбасу. Напоминаю тебе, что каждый заключенный должен получить свою порцию в таком виде, в каком она придет из кухни. Понятно?
- Вот еще новость? Блоковые...
- Все блоковые именно так и поступят сегодня, в том числе ты... Кухня пришлет готовые порции, и худо будет тому блоковому, который обделит кого-нибудь!
Фриц усмехнулся.
- А как вы это проверите?
Эрих положил кулак на стол.
- Проверим! В твой барак я приду сам и опрошу людей.
- А если мусульмане побоятся сказать, что получили всего по полпорции?
- Не побоятся! Вот тут-то и начинается твоя опасная слепота, Фриц. Кабы ты не валялся здесь, а сходил на стройку, ты бы понял, почему они не боятся. Я туда иногда хожу, Фредо ходит часто, и даже Карльхен научился там кое-чему, чего ты никак не поймешь. Знаешь ты, что на стройке совсем не бьют людей?
- А мне-то что? В моем бараке все остается по-прежнему.
- Лагерь изменился, Фриц! Копиц изменился. Может быть, Дейбель все еще такой же дурной, как ты... Но и вы двое поймете, что новый дух...
Фриц стал перед Эрихом, засунув руки в карманы, по-бычьи нагнув голову.
- Теперь я тебе скажу, кто из нас дурак. Дейбель настоящий эсэсовец, а я настоящий арестант. Он действует по уставу, и я тоже. Если у Копица сейчас другие инструкции - это странные инструкции. И, если вы им верите, ты и он, значит, вы за долгие годы ничему не научились. Готов биться об заклад, что из нас двоих выиграет тот, кто не верит, что эсэс может измениться, кто посмеется над россказнями о новом духе лагеря. Я в этой школе уже девятый год, нагляделся на всякие новшества и перемены. В конечном счете лагерь всегда оставался лагерем, и выживал в нем лишь тот, кто ни на какие новшества не рассчитывал и делал то, что полагается заключенному. Я бывал на коне и под конем, отведал и порки, а теперь меня разжаловали в блоковые. Но мне ясно одно: ты просидел в лагере меньше, чем я, и не знаешь того, что я знаю. Я тебя переживу. Тебя и всех этих оскаров и фредо. Переживу, хочу я этого или нет, потому что знаю, что такое эсэс, а вы не знаете.
Эрих пожал плечами.
- Спорить с тобой - пустое дело. Держать пари я готов, только вот не знаю, как ты со мной расплатишься, когда Диего погрузит тебя на тележку вместе с другими трупами.
- Хочешь, чтобы мы стали врагами, Эрих? Можно и так. Только скажи мне, зачем ты меня выручал, когда я попал в беду? Тут бы как раз и утопить меня окончательно. Почему же ты меня не топил, как другие?
Как ни странно, этот вопрос задел писаря за живое. Он снял очки и протер их.
- Ты прав, Фрицек. Почему же я тебя не утопил? Ведь я мог от тебя отделаться. Вот и Фредо ко мне привязывался, зачем, мол, я тебя выручаю. Я тогда придумал какой-то предлог, в который и сам не верил. А тебе я сейчас скажу. Иной раз по ночам я просыпаюсь и думаю: худо дело, я ведь один-одинешенек против этих политических. Из зеленых в штабе нашего лагеря сидит только Хорст, а он пустое место. Карльхен сызмальства тупая скотина, с ним нельзя делать политику. Ты тоже звезд с неба не хватаешь, но ты ловкач, с тобой можно провести хорошее дельце. Вот почему я тебя выручал, Фриц, знай это. Красных намного больше, чем нас, они образованные, война кончается, и это им на руку. Я-то их не боюсь, я умею с ними обращаться. Но зачем мне быть против них в одиночестве?
Фриц положил ему руку на плечо.
- Ага, милый Эрих, тебя тревожит нечистая совесть. А зачем ты вообще стал помогать красным? Что они могли бы сделать, если бы сам Эрих Фрош не открыл перед ними двери конторы?
Писарь усмехнулся.
- Вот видишь, опять ты плохо соображаешь! Не понимаешь, что они правы. Из нас, зеленых, выживет лишь тот, кто присоединится к ним. Понятно? Дело не только в нашем лагере. Надо подумать и о том, что будет после войны...
- После победы немецкого оружия? - усмехнулся Фриц и похлопал рукой по засаленной газете. - Я вижу, в тебя уже проникла красная зараза. Прочитай-ка вот это и приободрись. Ежедневно мы бомбим Лондон новыми, невиданными снарядами "Фау-2". Каждое попадание - шестьсот домов как не бывало! Начали мы с "Фау-1", сейчас уже в ходу "Фау-2", понятно? А скоро придет очередь "Фау-3", представляешь, что это будет? У фюрера есть в запасе секретное оружие. Так что не дури и не теряй головы. Война и в самом деле скоро кончится, только в нашу пользу, а не в пользу этих политических. На новый дух и всякую такую блажь я плюю. Делай ставку на хвата Дейбеля не прогадаешь.
Эрих встал.
- Ну, мне пора. Не стану с тобой спорить. Теперь ты знаешь, что я выручил тебя как немца и как зеленого. Относись к этому как хочешь. Но выручу ли я еще и Пауля - это вопрос, так ты ему и передай.
Он сунул газету в карман и хотел выйти из-за занавески. Фриц ухватил его за рукав.
- Как ты сказал? Пауля? А что сделал Пауль?
- Эрих Фрош все знает, мой дорогой! Мне приходится думать и за таких олухов, как вы. Недавно я дал слово, что накажу человека, который сломал челюсть тому чеху. А это сделал Пауль.
- Откуда ты знаешь?
Эрих устало отмахнулся.
- Не трудно догадаться. Боюсь, что догадаются и другие. Тогда мне придется сдержать свое слово. Не хочется мне этого делать, ведь Пауль зеленый, как ты и я. Стольких трудов мне стоит выручать вас, а вы все портите. Ты такая же дурная башка, как и этот боксер Пауль. Я для того и пришел, чтобы сказать тебе это. Будь осторожен, раздавай правильные порции, не воруй так много! Не бездельничай, иди на стройку. Проведи завтра электричество в семи бараках, которые сегодня закончены. Будь человеком! А если на тебя все-таки не действует все, что я сейчас сказал, учти еще одно: кто близок к конторе, тот близок к девушкам. Разве до тебя еще не дошла весть, что у нас в лагере есть девушки?
Все это писарь говорил уже на ходу. Фриц проводил его до самых дверей и с минуту глядел ему вслед. Да, что ни говори, Эрих - светлая голова. Если все, что он сказал, правда, то, видно, лагерь все-таки изменился больше, чем можно было ожидать. Стоит ли оставаться в этом лагере такому предприимчивому человеку, как Фриц, не пора ли подумать о перемене места?..
* * *
Калитка женского лагеря заперта на большой висячий замок, ключ лежит в кармане у Лейтхольда. Там, за оградой из колючей проволоки, в бараках и в уборной, где устроена примитивная "умывалка", девушки усердно готовятся к завтрашнему рабочему дню. Наконец-то они могут обменяться предметами одежды, выданной им в Освенциме перед самой посадкой в поезд, крупные девушки ищут платья пошире, которые можно застегнуть, маленькие довольны, получив размером поменьше. Кое у кого нашлась иголка с ниткой, девушки что-то перешивают, стирают.
Илоне вспомнилась картинка в детской книге - старая сказка о волшебной мельнице. Уродливые ведьмы прыгают в жерло мельницы и появляются с другого конца в виде прекрасных лесных фей. Освенцим был такой мельницей, только там все происходило наоборот. В нее-то и попали девушки. В Венгрии 1944 года большинство из них жило довольно сытно и весело, все еще беззаботно, почти как дети. И вдруг они были оторваны от матерей и очутились в концлагере, среди заключенных, которые сидели там уже по многу лет. Девушки ничего не понимали, они задавали глупые вопросы, вроде: "Что это за высокие трубы около вокзала?" Когда им сказали, что там пекут хлеб, они охотно поверили. В красивой будапештской обуви, чулочках и с сумочками, одни в костюмах от хорошего портного, другие в простеньких и даже бедных платьицах, все они были еще свежи и красивы и не забывали о внешности: прическа, подмазанные губки...
Освенцимские жернова мололи крепко. Сначала раздался приказ: "Снимать все!" Часы, кольца, браслеты. Сумочки положить у ног. Сбросить с себя всю одежду, оставить ее на полу. Потом - раз, два! - перешагнуть через нее и бегом на очередную "селекцию", а оттуда в другой барак, где уже ждут парикмахеры. На пол падают косы, кудри и много слез. Потом чья-то рука пришлепывает на тело девушки пригоршню вязкого мыла, каким обычно моют полы, и толкает под горячий душ. У выхода во двор ждет человек с помазком в руке, макает его в едкую зеленую мазь от вшей и обмазывает наголо остриженную девичью голову...
Девушки, пошатываясь, выходят на двор, протирают глаза, которые щиплет мазь и остатки мыла, хотят найти сестру или подругу, с которой вместе начали этот крестный путь, но не узнают друг друга. Потом всех их гонят к грудам тюремного платья. "Бери, бери!"-кричат им и бросают части одежды, которые девушки должны надевать чуть ли не на ходу. Под конец они получают головные платки для своих позеленевших голов, и превращение в безобразных старух закончено.
Сегодня в Гиглинге они впервые моются без надзора, могут поменяться одеждой или как-нибудь подогнать ее, у них даже есть время подумать о том, как лучше повязывать платки. Из старух снова начинают проглядывать девушки.
Неутомимо наряжается Юлишка. Она назначена старшей по кухне, стало быть, она влиятельная фигура, каждой хочется быть с ней в хороших отношениях. И, если Юлишка говорит: "Дай-ка мне примерить твое платье", ни одна девушка ей не отказывает, и Юлишка деловито раздевается и одевается, вертится перед дверным стеклом, запустив руку за спину, подтягивает лифчик, чтобы он лучше облегал бюст, зовет на помощь одну из девушек, оказавшуюся портнихой, и успокаивается окончательно, только убедившись, что получила самое лучшее платье и лучший платочек.
- Ну как тебе нравится бесстыдница? - спросила Магда Илону, когда мимо них снова мелькнула полураздетая Юлишка.
Илона грустно улыбнулась.
- Оставь ее в покое. Она неплохая девушка, я ее знаю. Но она страшно боится смерти и сейчас, бедняжка, защищается единственным оружием, которое у нее осталось, - телом.
* * *
Операция продолжалась долго, Феликс несколько раз терял сознание. Доктор Имре даже вспотел, хотя в бараке было холодно. Наконец он опустил руки и присел отдохнуть. "Готово", - сказал он тихо и совсем не по-военному.
Оскар зажег сигарету и всунул ее в рот коллеге. "Молодец", - сказал он.
Феликс лежал, закрыв глаза, и почти не дышал. Доктор Антонеску не отходил от него. Другим больным было разрешено лечь на спину. Все они с немым вопросом глядели на доктора Имре: "Выживет?" Имре пожал плечами, закрыл глаза и сидел молча, вдыхая дым сигареты, прилипшей к нижней губе. Несколько посторонних тихонько заглянули в лазарет, среди них арбейтдинст Фредо.
- Я вижу, бормашина вам больше не нужна, - шепотом сказал он. Через несколько минут Бронек пришел за бормашиной и унес ее в контору. Фредо тем временем с должной дипломатичностью сообщил писарю и Хорсту, что выбрал им подходящего парня для услуг. Они оглядели Бронека и удовлетворенно кивнули, увидев крепыша, довольно чисто одетого и смышленого на вид. Держался он скромно, понимал по-немецки, сказал, что умеет стряпать, и на пробу отлично вычистил сапоги Хорста.
- По-моему, пусть приступает хоть с сегодняшнего дня, - усмехнулся писарь. - Главное, что он не грек! А что скажет староста лагеря?
Вместо ответа Хорст сел к столу, взял чистую нарукавную повязку и красиво написал на ней по-немецки "Laufer" ("Рассыльный"). Он был горд, что у него теперь есть вестовой, как подобает "почти офицеру" и главному среди заключенных.
- Парень, - поучал он Бронека, надевая ему повязку, - надеюсь, ты оценишь наше доверие. "Laufer" происходит от слова "laufen" нем.)>. Бегать - значит быстро двигаться, быть деятельным, активным. Бегать - значит не рассиживаться, не бездельничать, не валяться, не лодырничать. Бегать - это не только движение, это мировоззрение, понял?
- Jawohl! - сказал молодой поляк с кошачьими глазами и усмехнулся.
* * *
В бараках выдавали хлеб - по буханочке на четверых - и колбасу из конины - по четыре ломтика на человека. Бывший кельнер Франта, раздавая порции в четырнадцатом бараке, громко ржал по-лошадиному, намекая этим на происхождение колбасы. Вечером в конторе Зденек услышал песенку, пользовавшуюся большим успехом у заключенных немцев. Двое немцев пришли в гости к писарю, получили по порции колбасы и запели: "Мамочка, купи мне лошадку"{12}. Последняя строчка этой песенки "Лошадку я хотел, но не такую..." была слегка переделана и содержала жалобу на мизерность порции.
Писарь так смеялся, что у него даже запотели очки. Он выпил с гостями по рюмочке шнапса. Потом взглянул на бутылку и вдруг хлопнул себя по лбу, вспомнив того, от кого получил ее, - Фрица. Спровадив гостей, Эрих направился в двадцать второй барак - проверить, внял ли новый блоковый его предостережению и раздал ли честно все порции.
По дороге он встретил Лейтхольда, который запирал калитку женского лагеря. Рабочие из абладекоманды принесли корзины с хлебом и колбасой и поставили их возле калитки. Потом им было велено повернуться направо кругом и убираться вон. Из женских бараков к калитке поспешили блоковые, Лейтхольд отпер калитку, девушки внесли корзины в лагерь, и эсэсовец опять повесил замок.
- Утром в шесть поверка! - крикнул он им. - Вы, писарь, тоже будьте готовы в шесть. Правда, надзирательница вам не доверяет, но я лично думаю, что могу положиться на вас и в этом деле.
- Ehrensache! - прохрипел писарь (это, мол, "дело чести") и старался дышать так, чтобы Лейтхольд не учуял запаха шнапса. - Сегодня мы выполнили приказ - построили семь бараков. Хорошо, если бы вы, герр кюхеншеф, походатайствовали в комендатуре о небольшом поощрении для добровольцев. Добавочная порция супа или что-нибудь в этом роде. Это очень помогло бы сохранить трудовую дисциплину на сегодняшнем высоком уровне...
- Schon gut, na ja... - бормотал новый эсэсовец, думая о том, что, быть может, он роняет свое достоинство, разговаривая с заключенным, хотя бы и с влиятельным писарем. - Я сделаю, что смогу.
- Тысяча благодарностей! - прохрипел писарь, почтительно наклонив голову и стараясь не дышать на собеседника.
В комендатуре было так жарко, что Лейтхольд еще в дверях оттянул рукой воротник френча.
- Сними-ка этот фюреровский мундир, - приветствовал его Копиц. Он был, как обычно, в рубашке, из рукавов и у воротника выглядывала фуфайка. Рапортфюрер сидел, наклонясь над миской гуляша, состряпанного Дейбелем из казенной колбасы. Время от времени Копиц поднимал голову, утирал пальцем усы и брался за нож и хлеб. Набросав кусочки хлеба в густой красный соус, он снова наклонялся над миской и, чавкая, орудовал ложкой.
Лейтхольду тоже дали обильную порцию, хотя он клялся, что колбасы уже видеть не может, так как, присутствуя сегодня при развеске порций в лагерной кухне, съел ее граммов четыреста. Но, не желая обидеть Дейбеля, приготовившего это блюдо, он расстегнул ворот и принялся за еду.
Копиц опять был в хорошем настроении. Визит Россхауптихи прошел благополучно. Прощаясь, надзирательница вскользь упомянула о том, что среди заключенных есть одна смуглая девчонка, которую она, Россхаупт, избрала себе в секретарши. Сказано это было отрывисто, с хмуро деловым видом, в обычной манере Кобыльей Головы, но у прожженного рапортфюрера все же возникло некое подозрение, и оно его обрадовало. Боже, как бы ему хотелось узнать об этой противной "соратнице" что-нибудь неблаговидное! Женщины в лагере - досадная обуза для Копица. До сих пор в такие маленькие лагеря, как "Гиглинг 3", женщин вообще не посылали, потому что с ними одна морока. Правда, Россхауптиха, видимо, сумеет поддерживать порядок. А если из-за какой-то там смуглой девчонки-секретарши она еще окажется в руках рапортфюрера, бояться будет совсем нечего... Только бы кюхеншеф не натворил глупостей!
- Слушай-ка - с полным ртом обратился Копиц к Лейтхольду. - Говорят, сегодня днем, на осмотре девушек, ты с них глаз... виноват, глаза не сводил. Это верно?
Лейтхольд зарделся, как обычно - у него покраснела лишь одна щека.
- Вздор! - пробормотал он. - Это все Россхауптиха болтает. Я усвоил твое наставление: для меня существуют номера, только номера!
- Дай бог! - продолжая жевать, сказал Копиц. - Дейбель и я тертые калачи. В свое время и мы потешались, когда нам впервые доверили хефтлинков, и считали, что можно делать с ними все, что нам вздумается. Иной раз, бывало, совсем запаришься, и даже перед глазами круги, а, Руди?
Он громко рассмеялся, а Дейбель небрежно махнул рукой.
- Но посмотри на нас сейчас, - продолжал Копиц. - Перед тобой закаленные бойцы, зрелые немецкие мужи, как говорит фюрер, которые стоят выше всяких там мелких утех с заключенными. Некоторые наши коллеги любят обрабатывать узников в одиночку, но ведь это так утомительно! Когда проторчишь тут годы и годы, все это приедается и набивает оскомину. Те же, кто забавляется с заключенными иначе, да еще с неарийскими девками, те всегда плохо кончают; в нашем деле они недолго протянут. - Рапортфюрер усмехнулся, протянул здоровенную ручищу через стол, ухватил Лейтхольда за борт френча и притянул его поближе. - Я, конечно, не говорю, что мы с Дейбелем воплощенные ангелы, у нас тоже есть свои утехи, но, понимаешь ли, более утонченные. И мы иной раз позабавимся, но при этом никогда не забываем о будущем... - Копиц поднес руку к лицу Лейтхольда и задвигал пальцами у него перед носом. - Пети-мети, понял? Это самая большая утеха!
Кюхеншеф перевел дыхание, и его воображению снова представилась клетка с хищниками, в которую он так безнадежно угодил. Есть он уже не мог и встал из-за стола.
- В чем дело? - строго спросил Дейбель. - Тебе не нравится гуляш?
- Нравится, - отозвался Лейтхольд и снова плюхнулся на стул.
Копиц подвалил ему еще гуляша.
- Только не обожрись. Тебе от всего полагается одна треть, понятно? Во всяком деле мы - одна рука, единая и нераздельная троица, вот как мы понимаем товарищество. Но, ежели ты, не дай бог, затеешь какую-нибудь Rassenschande{13}, заведешь шашни с неарийками, тогда уж тебе придется расхлебывать эту кашу самому. Девок в кухне не вздумай трогать, Россхаупт будет за тобой присматривать. А если ты не дурак, можешь платить ей тем же. Присматривай за ней потихоньку. Не показалось ли тебе, кстати, что во время осмотра у нее тоже текли слюнки?
* * *
Писарь уснул позже всех в лагере. Перед сном он читал засаленную газету, полученную от Фрица. В ней было много интереснейших новостей, и совсем не в пользу того, что предсказывал этот коротышка гитлерюгендовец. Советские войска наступали на Восточную Пруссию и штурмовали Дуклу. Нацистам "удалось эвакуировать Грецию, Румынию и Болгарию", говорилось в германской сводке, и "разрешить тем самым одну из труднейших задач, стоявших перед нашими вооруженными силами". Войска союзников, Италии и Венгрии, вышли из игры, это было ясно. На все крупные города Германии падали бомбы, но немцы тоже обстреливали Лондон ракетными снарядами "Фау-2"; это, очевидно, не было выдумкой. Англичане заняли Вальхерен в Голландии. Иден только что побывал в Риме. Советские войска вступили в Ужгород и приближались к Будапешту. Коренной венец, Эрих хорошо знал, как близко от Будапешта до Вены...
Нет, будь даже у Гитлера в запасе самое чудодейственное "Фау-3", войны ему уже не выиграть. "Стало быть, моя линия на сотрудничество с политическими заключенными правильна, - решил писарь, - надо углублять это сотрудничество. Но не следует совсем топить и Фрица, мало ли как могут обернуться события..."
У Эриха уже смыкались глаза. Он перевернул газетный лист и обратил внимание на какую-то невразумительную фразу. Ничего толком не поймешь, и все же заметно предчувствие неотвратимого конца. Среди "Интереснейших афоризмов недели" газета приводила на первом месте изречение некоего профессора философии Мартина Хейдеггера. Колбасник Эрих Фрош решил, что завтра потребует от своего младшего писаря, чтобы тот объяснил ему, в чем тут суть. Для чего же иначе он держит у себя в конторе человека с университетским дипломом?
Маленький Рач умолк, дружески кивнул и отошел. Его место занял дантист Имре. Все это время он мыл над ведром руки, и по лицу его не было заметно, слушал ли он речь своего тезки. Но теперь он улыбнулся и спокойным, твердым тоном велел Феликсу повернуться и лечь головой к проходу. Всем другим больным было велено лечь на бок и отвернуться от койки, над которой склонился доктор Имре. Санитар Пепи отгреб руками стружки из-под головы Феликса. и заботливо подложил под нее сложенное одеяло. Подошел Оскар с эмалированным тазом, взятым из кухни: в нем были прокипяченные инструменты - скудный набор, которым располагал лазарет...
5.
Три новых барака были готовы, стены для четырех других уже лежали на местах. Бараки строили сначала в глубине лагеря, постепенно перемещая стройку к воротам. Так делалось для того, чтобы разгрузочной команде было легче доставлять стройматериалы по еще не разрытой территории. Новые бараки почти примыкали к ограде лагеря. Вместе с другими, которые еще будут построены, они образуют три ряда около кухни, конторы и у самого забора, отделяющего мужской лагерь от женского.
Абладекоманда с пустой тележкой направилась к складу у ворот, чтобы привезти колбасу, которую раздадут заключенным вечером в бараках. У ворот тележку с нетерпением поджидал Диего со своими могильщиками: тележка нужна поскорей, иначе он не успеет похоронить сегодня всех оставшихся мертвецов.
Писарь Эрих, закончив срочные дела, зашел в двенадцатый барак. У дверей стоял настороже штубак, больше в бараке никого не было, образцово прибранные нары были пусты. Только в глубине, за занавеской, валялся на койке новый блоковый Фриц, курил и читал засаленную газету, в которую прежде была завернута котлета, полученная от фрау Вирт.
Штубак доложил ему о почетном госте и вышел, уступив дорогу Эриху.
- Фриц здесь?
- Да, пожалуйста, пройдите туда.
Писарь оглянулся и быстро прошел за занавеску. Фриц лежал и курил, закрывшись газетой. На вошедшего он не обратил внимания.
- Ты нарочно разлегся или валяешься так целый день? - хмуро спросил писарь.
Фриц неторопливо сложил газету и отбросил ее.
- Лежу в свое удовольствие. И вообще делаю, что мне вздумается. Наплевать мне на твои визиты и на все прочее.
- Ты забылся и говоришь глупости. Хоть ты и поставил на страже штубака, надо быть поосторожнее с газетой. Кстати, я у тебя ее возьму, мне тоже хочется почитать. А теперь слушай: есть о чем поговорить.
Округлив красивые губы, Фриц выпустил клуб дыма.
- Пожалуйста.
- Вижу, что ты уже забыл, как обещал быть благодарным мне до смерти. Но это не важно. Ты даже не встал, когда вошел писарь, даже не предложил мне сесть. Но это тоже не важно. Знаешь, почему я пришел?
- Догадываюсь, - пробурчал Фриц; он неохотно встал и показал рукой на скамеечку у стола. - Вы строите бараки, вам нужен электромонтер, то есть я.
- Может быть, надо бы поговорить и об этом, но не это главное. Скажи мне лучше, почему в бараке у тебя ни души?
Фриц ухмыльнулся.
- А разве в лагере не работают? Не строят бараки?
- Строят. Но ты-то своих людей попросту выгнал на работу, я знаю. Выгнал палкой. Мне в конце концов до этого нет дела. Но известно тебе, что из других бараков пошли только добровольцы?
- Сигарету? - предложил Фриц и, пока писарь закуривал, сказал: - Плюю я на все ваши новшества. Не хватало еще, чтобы в мой барак заявился сволочуга грек и стал агитировать за выход на работу. "Мол, по доброму согласию... Я, мол, приятели, пришел без палки..." - Фриц выпрямился, улыбка сбежала с его губ. - До чего мы дошли, Эрих! Детский сад здесь у нас, что ли?
Эрах с нескрываемым любопытством глядел на смазливого коротышку.
- Только олухи не понимают, что здесь у таас такое. Здесь рабочий лагерь. Постараюсь растолковать тебе это.
Фриц снова усмехнулся.
- Рабочий так рабочий. Я в своем бараке филонов не держу. Пятерых больных сдал в лазарет, остальным велел вкалывать.
- Оскар жаловался, что ты послал ему пятерых вместо трех, которых отобрал Антонееку. Двое легко больны, их можно было оставить в бараке. Если каждый блоковый будет поступать, как ты, в лазарете не хватит места.
Но Фриц не сдавался.
- Я уже сказал: у меня никто филонить не будет! Если ты болен, катись в лазарет. А если нет - то на стройку!
Глаза Эриха блеснули за стальными очками, но он сохранил выдержку.
- Дурной ты, Фрицек. Пока тебе говорю об этом я, для тебя еще не все пропало. Не твое дело распоряжаться в лагере. Кому место в лазарете, решает старший врач, все равно, нравится он тебе или нет. А о том, кто пойдет на стройку, решает арбейтдинст. И того и другого поддерживаю я и весь штаб лагеря, а если хочешь знать, то и комендатура. Так что полегче, Фриц!
- Это все, что ты хотел сказать?
- Нет, это еще только начало! Сегодня вечером будут выдавать колбасу. Напоминаю тебе, что каждый заключенный должен получить свою порцию в таком виде, в каком она придет из кухни. Понятно?
- Вот еще новость? Блоковые...
- Все блоковые именно так и поступят сегодня, в том числе ты... Кухня пришлет готовые порции, и худо будет тому блоковому, который обделит кого-нибудь!
Фриц усмехнулся.
- А как вы это проверите?
Эрих положил кулак на стол.
- Проверим! В твой барак я приду сам и опрошу людей.
- А если мусульмане побоятся сказать, что получили всего по полпорции?
- Не побоятся! Вот тут-то и начинается твоя опасная слепота, Фриц. Кабы ты не валялся здесь, а сходил на стройку, ты бы понял, почему они не боятся. Я туда иногда хожу, Фредо ходит часто, и даже Карльхен научился там кое-чему, чего ты никак не поймешь. Знаешь ты, что на стройке совсем не бьют людей?
- А мне-то что? В моем бараке все остается по-прежнему.
- Лагерь изменился, Фриц! Копиц изменился. Может быть, Дейбель все еще такой же дурной, как ты... Но и вы двое поймете, что новый дух...
Фриц стал перед Эрихом, засунув руки в карманы, по-бычьи нагнув голову.
- Теперь я тебе скажу, кто из нас дурак. Дейбель настоящий эсэсовец, а я настоящий арестант. Он действует по уставу, и я тоже. Если у Копица сейчас другие инструкции - это странные инструкции. И, если вы им верите, ты и он, значит, вы за долгие годы ничему не научились. Готов биться об заклад, что из нас двоих выиграет тот, кто не верит, что эсэс может измениться, кто посмеется над россказнями о новом духе лагеря. Я в этой школе уже девятый год, нагляделся на всякие новшества и перемены. В конечном счете лагерь всегда оставался лагерем, и выживал в нем лишь тот, кто ни на какие новшества не рассчитывал и делал то, что полагается заключенному. Я бывал на коне и под конем, отведал и порки, а теперь меня разжаловали в блоковые. Но мне ясно одно: ты просидел в лагере меньше, чем я, и не знаешь того, что я знаю. Я тебя переживу. Тебя и всех этих оскаров и фредо. Переживу, хочу я этого или нет, потому что знаю, что такое эсэс, а вы не знаете.
Эрих пожал плечами.
- Спорить с тобой - пустое дело. Держать пари я готов, только вот не знаю, как ты со мной расплатишься, когда Диего погрузит тебя на тележку вместе с другими трупами.
- Хочешь, чтобы мы стали врагами, Эрих? Можно и так. Только скажи мне, зачем ты меня выручал, когда я попал в беду? Тут бы как раз и утопить меня окончательно. Почему же ты меня не топил, как другие?
Как ни странно, этот вопрос задел писаря за живое. Он снял очки и протер их.
- Ты прав, Фрицек. Почему же я тебя не утопил? Ведь я мог от тебя отделаться. Вот и Фредо ко мне привязывался, зачем, мол, я тебя выручаю. Я тогда придумал какой-то предлог, в который и сам не верил. А тебе я сейчас скажу. Иной раз по ночам я просыпаюсь и думаю: худо дело, я ведь один-одинешенек против этих политических. Из зеленых в штабе нашего лагеря сидит только Хорст, а он пустое место. Карльхен сызмальства тупая скотина, с ним нельзя делать политику. Ты тоже звезд с неба не хватаешь, но ты ловкач, с тобой можно провести хорошее дельце. Вот почему я тебя выручал, Фриц, знай это. Красных намного больше, чем нас, они образованные, война кончается, и это им на руку. Я-то их не боюсь, я умею с ними обращаться. Но зачем мне быть против них в одиночестве?
Фриц положил ему руку на плечо.
- Ага, милый Эрих, тебя тревожит нечистая совесть. А зачем ты вообще стал помогать красным? Что они могли бы сделать, если бы сам Эрих Фрош не открыл перед ними двери конторы?
Писарь усмехнулся.
- Вот видишь, опять ты плохо соображаешь! Не понимаешь, что они правы. Из нас, зеленых, выживет лишь тот, кто присоединится к ним. Понятно? Дело не только в нашем лагере. Надо подумать и о том, что будет после войны...
- После победы немецкого оружия? - усмехнулся Фриц и похлопал рукой по засаленной газете. - Я вижу, в тебя уже проникла красная зараза. Прочитай-ка вот это и приободрись. Ежедневно мы бомбим Лондон новыми, невиданными снарядами "Фау-2". Каждое попадание - шестьсот домов как не бывало! Начали мы с "Фау-1", сейчас уже в ходу "Фау-2", понятно? А скоро придет очередь "Фау-3", представляешь, что это будет? У фюрера есть в запасе секретное оружие. Так что не дури и не теряй головы. Война и в самом деле скоро кончится, только в нашу пользу, а не в пользу этих политических. На новый дух и всякую такую блажь я плюю. Делай ставку на хвата Дейбеля не прогадаешь.
Эрих встал.
- Ну, мне пора. Не стану с тобой спорить. Теперь ты знаешь, что я выручил тебя как немца и как зеленого. Относись к этому как хочешь. Но выручу ли я еще и Пауля - это вопрос, так ты ему и передай.
Он сунул газету в карман и хотел выйти из-за занавески. Фриц ухватил его за рукав.
- Как ты сказал? Пауля? А что сделал Пауль?
- Эрих Фрош все знает, мой дорогой! Мне приходится думать и за таких олухов, как вы. Недавно я дал слово, что накажу человека, который сломал челюсть тому чеху. А это сделал Пауль.
- Откуда ты знаешь?
Эрих устало отмахнулся.
- Не трудно догадаться. Боюсь, что догадаются и другие. Тогда мне придется сдержать свое слово. Не хочется мне этого делать, ведь Пауль зеленый, как ты и я. Стольких трудов мне стоит выручать вас, а вы все портите. Ты такая же дурная башка, как и этот боксер Пауль. Я для того и пришел, чтобы сказать тебе это. Будь осторожен, раздавай правильные порции, не воруй так много! Не бездельничай, иди на стройку. Проведи завтра электричество в семи бараках, которые сегодня закончены. Будь человеком! А если на тебя все-таки не действует все, что я сейчас сказал, учти еще одно: кто близок к конторе, тот близок к девушкам. Разве до тебя еще не дошла весть, что у нас в лагере есть девушки?
Все это писарь говорил уже на ходу. Фриц проводил его до самых дверей и с минуту глядел ему вслед. Да, что ни говори, Эрих - светлая голова. Если все, что он сказал, правда, то, видно, лагерь все-таки изменился больше, чем можно было ожидать. Стоит ли оставаться в этом лагере такому предприимчивому человеку, как Фриц, не пора ли подумать о перемене места?..
* * *
Калитка женского лагеря заперта на большой висячий замок, ключ лежит в кармане у Лейтхольда. Там, за оградой из колючей проволоки, в бараках и в уборной, где устроена примитивная "умывалка", девушки усердно готовятся к завтрашнему рабочему дню. Наконец-то они могут обменяться предметами одежды, выданной им в Освенциме перед самой посадкой в поезд, крупные девушки ищут платья пошире, которые можно застегнуть, маленькие довольны, получив размером поменьше. Кое у кого нашлась иголка с ниткой, девушки что-то перешивают, стирают.
Илоне вспомнилась картинка в детской книге - старая сказка о волшебной мельнице. Уродливые ведьмы прыгают в жерло мельницы и появляются с другого конца в виде прекрасных лесных фей. Освенцим был такой мельницей, только там все происходило наоборот. В нее-то и попали девушки. В Венгрии 1944 года большинство из них жило довольно сытно и весело, все еще беззаботно, почти как дети. И вдруг они были оторваны от матерей и очутились в концлагере, среди заключенных, которые сидели там уже по многу лет. Девушки ничего не понимали, они задавали глупые вопросы, вроде: "Что это за высокие трубы около вокзала?" Когда им сказали, что там пекут хлеб, они охотно поверили. В красивой будапештской обуви, чулочках и с сумочками, одни в костюмах от хорошего портного, другие в простеньких и даже бедных платьицах, все они были еще свежи и красивы и не забывали о внешности: прическа, подмазанные губки...
Освенцимские жернова мололи крепко. Сначала раздался приказ: "Снимать все!" Часы, кольца, браслеты. Сумочки положить у ног. Сбросить с себя всю одежду, оставить ее на полу. Потом - раз, два! - перешагнуть через нее и бегом на очередную "селекцию", а оттуда в другой барак, где уже ждут парикмахеры. На пол падают косы, кудри и много слез. Потом чья-то рука пришлепывает на тело девушки пригоршню вязкого мыла, каким обычно моют полы, и толкает под горячий душ. У выхода во двор ждет человек с помазком в руке, макает его в едкую зеленую мазь от вшей и обмазывает наголо остриженную девичью голову...
Девушки, пошатываясь, выходят на двор, протирают глаза, которые щиплет мазь и остатки мыла, хотят найти сестру или подругу, с которой вместе начали этот крестный путь, но не узнают друг друга. Потом всех их гонят к грудам тюремного платья. "Бери, бери!"-кричат им и бросают части одежды, которые девушки должны надевать чуть ли не на ходу. Под конец они получают головные платки для своих позеленевших голов, и превращение в безобразных старух закончено.
Сегодня в Гиглинге они впервые моются без надзора, могут поменяться одеждой или как-нибудь подогнать ее, у них даже есть время подумать о том, как лучше повязывать платки. Из старух снова начинают проглядывать девушки.
Неутомимо наряжается Юлишка. Она назначена старшей по кухне, стало быть, она влиятельная фигура, каждой хочется быть с ней в хороших отношениях. И, если Юлишка говорит: "Дай-ка мне примерить твое платье", ни одна девушка ей не отказывает, и Юлишка деловито раздевается и одевается, вертится перед дверным стеклом, запустив руку за спину, подтягивает лифчик, чтобы он лучше облегал бюст, зовет на помощь одну из девушек, оказавшуюся портнихой, и успокаивается окончательно, только убедившись, что получила самое лучшее платье и лучший платочек.
- Ну как тебе нравится бесстыдница? - спросила Магда Илону, когда мимо них снова мелькнула полураздетая Юлишка.
Илона грустно улыбнулась.
- Оставь ее в покое. Она неплохая девушка, я ее знаю. Но она страшно боится смерти и сейчас, бедняжка, защищается единственным оружием, которое у нее осталось, - телом.
* * *
Операция продолжалась долго, Феликс несколько раз терял сознание. Доктор Имре даже вспотел, хотя в бараке было холодно. Наконец он опустил руки и присел отдохнуть. "Готово", - сказал он тихо и совсем не по-военному.
Оскар зажег сигарету и всунул ее в рот коллеге. "Молодец", - сказал он.
Феликс лежал, закрыв глаза, и почти не дышал. Доктор Антонеску не отходил от него. Другим больным было разрешено лечь на спину. Все они с немым вопросом глядели на доктора Имре: "Выживет?" Имре пожал плечами, закрыл глаза и сидел молча, вдыхая дым сигареты, прилипшей к нижней губе. Несколько посторонних тихонько заглянули в лазарет, среди них арбейтдинст Фредо.
- Я вижу, бормашина вам больше не нужна, - шепотом сказал он. Через несколько минут Бронек пришел за бормашиной и унес ее в контору. Фредо тем временем с должной дипломатичностью сообщил писарю и Хорсту, что выбрал им подходящего парня для услуг. Они оглядели Бронека и удовлетворенно кивнули, увидев крепыша, довольно чисто одетого и смышленого на вид. Держался он скромно, понимал по-немецки, сказал, что умеет стряпать, и на пробу отлично вычистил сапоги Хорста.
- По-моему, пусть приступает хоть с сегодняшнего дня, - усмехнулся писарь. - Главное, что он не грек! А что скажет староста лагеря?
Вместо ответа Хорст сел к столу, взял чистую нарукавную повязку и красиво написал на ней по-немецки "Laufer" ("Рассыльный"). Он был горд, что у него теперь есть вестовой, как подобает "почти офицеру" и главному среди заключенных.
- Парень, - поучал он Бронека, надевая ему повязку, - надеюсь, ты оценишь наше доверие. "Laufer" происходит от слова "laufen" нем.)>. Бегать - значит быстро двигаться, быть деятельным, активным. Бегать - значит не рассиживаться, не бездельничать, не валяться, не лодырничать. Бегать - это не только движение, это мировоззрение, понял?
- Jawohl! - сказал молодой поляк с кошачьими глазами и усмехнулся.
* * *
В бараках выдавали хлеб - по буханочке на четверых - и колбасу из конины - по четыре ломтика на человека. Бывший кельнер Франта, раздавая порции в четырнадцатом бараке, громко ржал по-лошадиному, намекая этим на происхождение колбасы. Вечером в конторе Зденек услышал песенку, пользовавшуюся большим успехом у заключенных немцев. Двое немцев пришли в гости к писарю, получили по порции колбасы и запели: "Мамочка, купи мне лошадку"{12}. Последняя строчка этой песенки "Лошадку я хотел, но не такую..." была слегка переделана и содержала жалобу на мизерность порции.
Писарь так смеялся, что у него даже запотели очки. Он выпил с гостями по рюмочке шнапса. Потом взглянул на бутылку и вдруг хлопнул себя по лбу, вспомнив того, от кого получил ее, - Фрица. Спровадив гостей, Эрих направился в двадцать второй барак - проверить, внял ли новый блоковый его предостережению и раздал ли честно все порции.
По дороге он встретил Лейтхольда, который запирал калитку женского лагеря. Рабочие из абладекоманды принесли корзины с хлебом и колбасой и поставили их возле калитки. Потом им было велено повернуться направо кругом и убираться вон. Из женских бараков к калитке поспешили блоковые, Лейтхольд отпер калитку, девушки внесли корзины в лагерь, и эсэсовец опять повесил замок.
- Утром в шесть поверка! - крикнул он им. - Вы, писарь, тоже будьте готовы в шесть. Правда, надзирательница вам не доверяет, но я лично думаю, что могу положиться на вас и в этом деле.
- Ehrensache! - прохрипел писарь (это, мол, "дело чести") и старался дышать так, чтобы Лейтхольд не учуял запаха шнапса. - Сегодня мы выполнили приказ - построили семь бараков. Хорошо, если бы вы, герр кюхеншеф, походатайствовали в комендатуре о небольшом поощрении для добровольцев. Добавочная порция супа или что-нибудь в этом роде. Это очень помогло бы сохранить трудовую дисциплину на сегодняшнем высоком уровне...
- Schon gut, na ja... - бормотал новый эсэсовец, думая о том, что, быть может, он роняет свое достоинство, разговаривая с заключенным, хотя бы и с влиятельным писарем. - Я сделаю, что смогу.
- Тысяча благодарностей! - прохрипел писарь, почтительно наклонив голову и стараясь не дышать на собеседника.
В комендатуре было так жарко, что Лейтхольд еще в дверях оттянул рукой воротник френча.
- Сними-ка этот фюреровский мундир, - приветствовал его Копиц. Он был, как обычно, в рубашке, из рукавов и у воротника выглядывала фуфайка. Рапортфюрер сидел, наклонясь над миской гуляша, состряпанного Дейбелем из казенной колбасы. Время от времени Копиц поднимал голову, утирал пальцем усы и брался за нож и хлеб. Набросав кусочки хлеба в густой красный соус, он снова наклонялся над миской и, чавкая, орудовал ложкой.
Лейтхольду тоже дали обильную порцию, хотя он клялся, что колбасы уже видеть не может, так как, присутствуя сегодня при развеске порций в лагерной кухне, съел ее граммов четыреста. Но, не желая обидеть Дейбеля, приготовившего это блюдо, он расстегнул ворот и принялся за еду.
Копиц опять был в хорошем настроении. Визит Россхауптихи прошел благополучно. Прощаясь, надзирательница вскользь упомянула о том, что среди заключенных есть одна смуглая девчонка, которую она, Россхаупт, избрала себе в секретарши. Сказано это было отрывисто, с хмуро деловым видом, в обычной манере Кобыльей Головы, но у прожженного рапортфюрера все же возникло некое подозрение, и оно его обрадовало. Боже, как бы ему хотелось узнать об этой противной "соратнице" что-нибудь неблаговидное! Женщины в лагере - досадная обуза для Копица. До сих пор в такие маленькие лагеря, как "Гиглинг 3", женщин вообще не посылали, потому что с ними одна морока. Правда, Россхауптиха, видимо, сумеет поддерживать порядок. А если из-за какой-то там смуглой девчонки-секретарши она еще окажется в руках рапортфюрера, бояться будет совсем нечего... Только бы кюхеншеф не натворил глупостей!
- Слушай-ка - с полным ртом обратился Копиц к Лейтхольду. - Говорят, сегодня днем, на осмотре девушек, ты с них глаз... виноват, глаза не сводил. Это верно?
Лейтхольд зарделся, как обычно - у него покраснела лишь одна щека.
- Вздор! - пробормотал он. - Это все Россхауптиха болтает. Я усвоил твое наставление: для меня существуют номера, только номера!
- Дай бог! - продолжая жевать, сказал Копиц. - Дейбель и я тертые калачи. В свое время и мы потешались, когда нам впервые доверили хефтлинков, и считали, что можно делать с ними все, что нам вздумается. Иной раз, бывало, совсем запаришься, и даже перед глазами круги, а, Руди?
Он громко рассмеялся, а Дейбель небрежно махнул рукой.
- Но посмотри на нас сейчас, - продолжал Копиц. - Перед тобой закаленные бойцы, зрелые немецкие мужи, как говорит фюрер, которые стоят выше всяких там мелких утех с заключенными. Некоторые наши коллеги любят обрабатывать узников в одиночку, но ведь это так утомительно! Когда проторчишь тут годы и годы, все это приедается и набивает оскомину. Те же, кто забавляется с заключенными иначе, да еще с неарийскими девками, те всегда плохо кончают; в нашем деле они недолго протянут. - Рапортфюрер усмехнулся, протянул здоровенную ручищу через стол, ухватил Лейтхольда за борт френча и притянул его поближе. - Я, конечно, не говорю, что мы с Дейбелем воплощенные ангелы, у нас тоже есть свои утехи, но, понимаешь ли, более утонченные. И мы иной раз позабавимся, но при этом никогда не забываем о будущем... - Копиц поднес руку к лицу Лейтхольда и задвигал пальцами у него перед носом. - Пети-мети, понял? Это самая большая утеха!
Кюхеншеф перевел дыхание, и его воображению снова представилась клетка с хищниками, в которую он так безнадежно угодил. Есть он уже не мог и встал из-за стола.
- В чем дело? - строго спросил Дейбель. - Тебе не нравится гуляш?
- Нравится, - отозвался Лейтхольд и снова плюхнулся на стул.
Копиц подвалил ему еще гуляша.
- Только не обожрись. Тебе от всего полагается одна треть, понятно? Во всяком деле мы - одна рука, единая и нераздельная троица, вот как мы понимаем товарищество. Но, ежели ты, не дай бог, затеешь какую-нибудь Rassenschande{13}, заведешь шашни с неарийками, тогда уж тебе придется расхлебывать эту кашу самому. Девок в кухне не вздумай трогать, Россхаупт будет за тобой присматривать. А если ты не дурак, можешь платить ей тем же. Присматривай за ней потихоньку. Не показалось ли тебе, кстати, что во время осмотра у нее тоже текли слюнки?
* * *
Писарь уснул позже всех в лагере. Перед сном он читал засаленную газету, полученную от Фрица. В ней было много интереснейших новостей, и совсем не в пользу того, что предсказывал этот коротышка гитлерюгендовец. Советские войска наступали на Восточную Пруссию и штурмовали Дуклу. Нацистам "удалось эвакуировать Грецию, Румынию и Болгарию", говорилось в германской сводке, и "разрешить тем самым одну из труднейших задач, стоявших перед нашими вооруженными силами". Войска союзников, Италии и Венгрии, вышли из игры, это было ясно. На все крупные города Германии падали бомбы, но немцы тоже обстреливали Лондон ракетными снарядами "Фау-2"; это, очевидно, не было выдумкой. Англичане заняли Вальхерен в Голландии. Иден только что побывал в Риме. Советские войска вступили в Ужгород и приближались к Будапешту. Коренной венец, Эрих хорошо знал, как близко от Будапешта до Вены...
Нет, будь даже у Гитлера в запасе самое чудодейственное "Фау-3", войны ему уже не выиграть. "Стало быть, моя линия на сотрудничество с политическими заключенными правильна, - решил писарь, - надо углублять это сотрудничество. Но не следует совсем топить и Фрица, мало ли как могут обернуться события..."
У Эриха уже смыкались глаза. Он перевернул газетный лист и обратил внимание на какую-то невразумительную фразу. Ничего толком не поймешь, и все же заметно предчувствие неотвратимого конца. Среди "Интереснейших афоризмов недели" газета приводила на первом месте изречение некоего профессора философии Мартина Хейдеггера. Колбасник Эрих Фрош решил, что завтра потребует от своего младшего писаря, чтобы тот объяснил ему, в чем тут суть. Для чего же иначе он держит у себя в конторе человека с университетским дипломом?