Фрид Норберт. Картотека живых

   - Да ведь рана у него на груди!
   Он указал пальцем на кровавое пятно и в упор посмотрел на немца.
   - Не болтай, если не понимаешь! - И конвойный толкнул винтовкой дантиста. - За дело! А ты, писарь, запишешь, как я сказал.
   * * *
   Когда Зденек вернулся в контору, Эрих сидел за столом и размешивал ложкой похлебку. На печурке стояла вторая миска.
   - Эй, Бронек, чех пришел. Подай ему обед.
   Зденек сел на скамейку и устало покачал головой.
   - Я не буду есть.
   - Ну и глупо, - сказал писарь.
   Бронек принес миску, ложку и ломоть хлеба.
   - Выйди, - сказал ему Эрих, сверкнув очками. - Мне надо вправить мозги этому олуху.
   Бронек повиновался. В конторе остались писарь и Зденек. С минуту оба молчали. Зденек нетвердой рукой придвинул к себе картотеку живых, чтобы вынуть карточку доктора Шимона Гута и переложить ее в другой ящик.
   - Оставь-ка пока это! - сказал Эрих, вынул из кармана три листка и с многозначительным видом положил их на стол. - Все по порядку. Сперва займемся вот этими карточками.
   Зденек тотчас узнал их и протянул руку.
   - Дайте сюда. Это вас не касается.
   - В таком тоне ты со мной не разговаривай, раз навсегда предупреждаю! - писарь положил свою тяжелую ручищу на листки, чтобы Зденек не мог их взять.
   - Это мое личное письмо, Эрих. Оно адресовано девушке, если хотите знать. Отдайте немедля!
   - Отдать?
   Писарь встал, приподнял кочергой раскаленную конфорку на печурке и бросил туда листки.
   Зденек вскочил, оперся руками о стол, дрожа от гнева. Он не знал, кричать ему или просто повернуться и уйти, уйти из конторы, от этого гнусного коллаборанта и... Лучше смерть! Неужели стоит жить, когда жизнь сохранена такой ценой?
   Писарь опять уселся на место.
   - На сей раз твои дурацкие записки случайно обнаружил я. А что если бы их нашел Дейбель? Вспомни об участи Шими-бачи. Сейчас у нас особые строгости. Да и без них за такую писульку можно получить петлю на шею.
   - Я вам говорю: это письмо к девушке!
   - Это потому, что оно начинается "Милая Иолан"? А разве ты не знаешь, что и за такое письмо полагается смертная казнь? - Писарь расстегнулся, он совсем взмок. - Но это не письмо. Любому младенцу ясно, что ты делаешь заметки для фильма или что-то вроде. Есть у тебя еще такие листки? Если есть, дай сюда, лучше сожжем их, пока не поздно! - В голосе Эриха был неподдельный испуг.
   Зденек сжал губы.
   - Не бойтесь, вам не грозит вылет из конторы. До сегодняшнего дня я ничего не писал. А то, что вы нашли, это действительно письмо. Вы же знаете, что венгерка-секретарша болеет... Я хотел развлечь ее.
   - Развлечь! Вас повесят рядышком, если Кобылья Голова найдет у нее такое письмо. Садись-ка, это серьезное дело... Или стой, если уж ты такой упрямый. Знай, что я за свою должность не боюсь. Шесть лет я тут хожу по канату, как-нибудь удержусь. Но сколько таких, как ты, на моих глазах попали в мертвецкую. Ни за что ни про что. Скоро, может быть, все кончится. Неужто ты не хочешь дожить до этих дней, а потом спокойно заниматься полезным делом? Я знаю, ты кинорежиссер. Думаешь, я забыл об этом, нет!.. Я и сам хочу, чтобы кто-нибудь снял такой фильм.
   - По-вашему, значит, так, - сказал Зденек строго, - пока ты в лагере, не пикни. Делать что-нибудь стоящее можно только потом. Шими-бачи был просто дурень, а вот у Эриха Фроша - глубокий ум.
   Зденек ждал, что писарь грубо оборвет его, но ошибся. Эрих лишь слегка усмехнулся и медленно сказал:
   - Шими-бачи был доктор и выполнял свой врачебный долг. Может быть, он спас этих девушек. Ему было нетрудно решиться, он уже прожил свою жизнь, и его игра стоила свеч. - Эрих выпрямился. - Что касается меня, то как меня ни честили, никто еще не сказал, что Эрих Фрош глуп. Я не старый врач, я всего только венский колбасник, окончивший два класса коммерческого училища. От меня нельзя требовать, чтобы я жертвовал собой. Ты, киношник, в таком же положении. Нас швырнули сюда, на самое дно этой скверной трясины, так разве это грех, что мы бултыхаемся и стараемся выплыть? А раз мы поумнее других, значит, мы думаем за них, помогаем им. Разве я делал что-нибудь плохое, скажи? Вот выйдем отсюда и расскажем миру всю правду. Ты снимешь кинокартину, а я... что ж, может быть, понадобится, чтобы кто-то вышел на трибуну и сказал: "Да, господа, так оно и было, Зденек все верно описал. Я, Эрих Фрош, свидетельствую об этом!"
   Писарь докончил свою тираду и подмигнул чеху: вот, так-то, мол.
   - Ну?
   Зденек недоуменно глядел на Эриха. "Какая же ты дрянь!" - думал он.
   Писарь подошел и взял его за рукав.
   - Вижу, что ты все еще меня не понял. Но я тебе объясню. Эти свои заметки ты брось. Уж если хочешь записать что-нибудь, писал бы на своей чешской тарабарщине, зачем обязательно по-немецки? Ах, да, да - это письмо к Иолан! Но ведь именно такая пустяковая блажь может стоить тебе головы. На твоем месте я вообще не писал бы ничего. Голова у тебя молодая, держи все в памяти. Я бы все наблюдал, наблюдал, накопил бы в памяти тысячи интересных мелочей. Все это важно, все принесет тебе доход. Вот ты сейчас был на кладбище, хорошо, что ты его повидал. Шими-бачи, котенок на ограде, Иолан все это отличный материал... Да ты куда?
   Зденек с трудом оторвался от стола, закрыл глаза рукой, сделал два шага к двери.
   - Понимаю, - снисходительно сказал писарь. - Слишком много впечатлений. Художники такой уж слабонервный народ... Я тебя сегодня больше не буду беспокоить. Да погоди же!..
   7.
   В половине девятого вернулись рабочие команды со стройки. Было совсем темно, только у ворот светили два мощных рефлектора.
   - Давай уголь! Быстро! - орали часовые и с ведерками обходили шеренги. Одни узники сразу же бросали им пару кусков, другие - только после того, как получали оплеуху. Некоторых заставляли поднять руки и обыскивали.
   - А ты что? - конвойный толкнул капо во второй колонне. - Ты не воруешь уголь? Слишком тонко воспитан?
   Это был Карльхен. Он не терпел такого обращения. Левая рука его стиснула палку.
   - Обыскивайте вон Мотику, у него полные карманы!
   Конвойный оглянулся. В двух шагах от него стоял грузный грек, оживленно разговаривая с Дейбелем.
   - На этого у меня руки коротки, он для господ повыше меня. Давай уголь!
   - Слушайте, - сказал Карльхен, стараясь сдержаться. - Как вы со мной обращаетесь? Не знаете разве, что мне скоро дадут такую же форму, как ваша?
   И он показал на свой зеленый треугольник.
   Конвоир размахнулся и влепил ему пощечину.
   - Я честный солдат. Не смей оскорблять нашу армию!
   Карльхен так опешил, что даже не защищался. Он вынул из кармана кусок угля и швырнул его в полупустое ведерко.
   - Вот то-то! - усмехнулся конвойный и пошел дальше. - Вояка!
   Куски угля теперь падали чаще, через несколько минут ведерко было полно.
   Соседи Карльхена и бровью не повели, только юный Берл прильнул к нему и прошептал:
   - Почему вы спустили ему это, герр Карльден? Вы же можете пожаловаться обершарфюреру, вы - немец.
   - Заткнись, - прошипел капо. - Привлекать к себе внимание, да? А кабы меня обыскали и нашли... сам знаешь что. Из-за тебя я все это стерпел, вот что!
   - Да, герр Карльхен, - уныло сказал Берл и притих.
   Капо Карльхен был тугодум и обычно не утруждал себя размышлениями. Но сейчас затрещина от какого-то ничтожного конвоира ввергла его в безрадостное раздумье. Призыв в армию, видимо, отпал, зря я радовался, что выберусь из Гиглинга. Надо готовиться провести здесь всю зиму, надо рассчитывать только на реальные возможности и найти местечко потеплей... До сих пор Карльхен не думал обо всем этом, пусть, мол, другие беспокоятся. Он видел, как усердствует боров Мотика. Ну и черт с ним! Дейбель после Фрица выбрал себе этого грека, - разве его выбор не лучшее доказательство того, что в лагере уже не рассчитывают на "зеленых", что "зеленые" уйдут в армию?..
   Выходит, однако, что Карльхен просчитался, и теперь нужно поправлять дело.
   В барак Карльхен вошел полный энергии и сразу же раскричался, увидев, что ему не подано на стол.
   - Это что же такое, штубак? Вот я тебе отполирую морду!
   Дрожащий штубак вытянулся в струнку и доложил, что после обеда был обход: кюхеншеф Лейтхольд и две кухарки прошли по баракам и собрали все миски.
   - Что еще за новость! Может быть, мне стоять в очереди, как какому-то мусульманину? Берл, принеси воды умыться!
   Карльхен вытянул рубашку, заправленную в брюки, и снял ее через голову. Штубак отступил на два шага и сказал, что миску, в которой обычно умывается герр капо, тоже унесли. Карльхен, полуголый, толстый, потный, стоял в полном недоумении: что же это творится? Берл подскочил и вынул кусок шпига, который был засунут у капо сзади за пояс, вплотную к голому телу.
   - Я достану миску, не беспокойтесь. Я сейчас вернусь...
   Берл бросил шпиг на стол и поспешил к выходу, но Карльхен удержал его.
   - Погоди, парень, дело не так-то просто. С этим надо покончить раз и навсегда. Дай-ка мне рубаху, я пойду сам. А ты пока что возьми шпиг и рассчитайся с французом. И чтобы через минуту опять был здесь!
   Пряча шпиг под пальто, Берл шел по чужому бараку. Сердце у него колотилось, он не знал, куда деть руки-ноги. Сидевший за столом Жожо встретил его приветливо.
   - А-а, mon petit франц.)>! - улыбнулся Жожо. - А где же твои вещи? Ты уже отметился в конторе? - продолжал француз. - Или лучше мне самому сходить за пропуском для тебя?
   Берл зарделся.
   - Герр Жожо, вы знаете, как мне хотелось перейти к вам... Но ничего не выходит. Герр Карльхен меня не отпускает. В армию его не берут, он остается в Гиглинге... Вот он вам возвращает это... и велит передать, что сделка не состоится.
   Берл вынул шпиг, положил его перед французом и, потупив глаза, хотел уйти. Жожо взял его за талию.
   - Карльхен еще на стройке приставал ко мне с этим шпигом, - усмехнулся он. - Но я отказался. Разве ты не знаешь?
   Берл уклонился от руки, которая взяла его за подбородок.
   - Герр Карльхен думал, что вы предпочитаете получить шпиг здесь, в лагере. Здесь вы его дали, здесь и получаете обратно. Он говорит, что вы опасались обыска в воротах.
   - Нет, нет, cheri франц.)>. Я этого шпига не возьму, потому что не отступлюсь от сделки. Я за тебя заплатил, я подождал до четверга, с моей стороны все условия выполнены. Теперь ты переселишься сюда и будешь служить у меня.
   - Герр Жожо! - Берл поднял длинные ресницы. - Никак нельзя, право, никак нельзя. Вы не знаете герра Карльхена...
   - Ты ведь хотел учиться по-французски! Скажи-ка "Месье Жожо"...
   - Месье Жожо...
   - Je vous aime beaucoup франц.)>...
   Берл покачал головой.
   - Пожалуйста, герр Жожо, не смейтесь, но я никак не могу остаться у вас. - И он шепнул, почти касаясь губами уха француза. - Он убьет нас обоих. Факт!
   - Ох, и кокетка же ты! - Жожо снисходительно хихикнул. - А я тебя не уступлю. Посиди-ка здесь, я сам пойду поговорю со страшным Карльхеном. Шпиг мы ему все-таки вернем...
   - Нет, - умолял Берл. - Не делайте этого, месье Жожо. Он страшный человек... у него топор под матрацем...
   - Не ломай комедию! - Жожо шутливо погрозил пальцем. - По-моему, ты был бы очень рад, если бы я из-за тебя подрался с Карлом. Чтобы весь лагерь говорил: "Вон идет красавчик Берл! Два капо из-за него дрались топорами!"
   Юноша выскользнул из рук Жожо и сердито надул губы.
   - Не верите! Ну, так попробуйте. Карльхен меня не отдаст!
   - Я тебя купил, - сказал Жожо, снова протягивая руку. - Сделка есть сделка, на этот счет у нас строго.
   Но Берл увернулся еще раз.
   - Не ходите хоть сегодня, он сейчас очень злой. Пожалуйста, не ходите сегодня, месье Жожо! - И он побежал к выходу.
   * * *
   В конторе Карльхен долго чертыхался и только потом дал высказаться писарю.
   - Чего ты, собственно, хочешь? - прохрипел Эрих. - Так расходился из-за двух мисок! Согласись, что мусульманам надо пораньше отужинать и...
   Карльхен снова забушевал. Писарь невозмутимо глядел на него сквозь очки.
   - Слушай, - сказал он наконец, когда Карльхен умолк. - К чему все это, ведь ты завтра, может быть, последний день в лагере.
   - Не треплись! - отмахнулся Карльхен и рассказал об инциденте с конвойным.
   - Вправду он тебя треснул? - засмеялся писарь. - Это тебе на пользу. Но ты не придавай этому большого значения. Завтра... - Эрих встал и шепотом сообщил на ухо Карльхену важную новость. - Рапортфюрер мне оказал, что завтра утром в лагерь приедет доктор эсэс Бланке. Зеленые не пойдут к Моллю...
   - Значит, призыв будет здесь, на месте?
   - Дай мне договорить. О призыве я ничего не знаю, но дело в том, что Копиц хочет произвести впечатление на этого доктора и показать ему несколько здоровых и крепких ребят. В лагере сегодня была катавасия: слышал ты, что Дейбель застрелил Шими-бачи? Ага, так садись и слушай. Как ты знаешь, Оскар хотел сегодня утром рапортовать, что в лагере тиф. Копиц не допустил этого. Потом он позвонил доктору Бланке и доложил ему, что в лагере есть больные с высокой температурой. Бланке приедет завтра, надо, чтобы у него осталось хорошее впечатление от лагеря. О тифе никто и не заикнется...
   - А почему?
   - Он еще спрашивает! Да ведь если на нас из-за эпидемии наложат карантин, не бывать тебе новобранцем!
   - Я и так не верю, что попаду в армию. Мне уже и не хочется.
   - А сидеть в лагере под карантином хочется? Тогда ведь ничего не достанешь из-под полы? И потом ты, как старый хефтлинк, должен знать, что лагерь с больными мусульманами - опасное место. От него недалеко и до газовой камеры!
   - Что верно, то верно. А кто, собственно, хочет карантина?
   - Оскар, я же тебе говорю.
   - Оскар - сволочь! У него уже на совести Пауль, а теперь вот Шими-бачи...
   - Вот видишь, - сказал писарь, радуясь, что наконец натолкнул тупицу Карльхена на нужный вывод. - Теперь тебе ясно, что надо сделать? Сегодня вечером ты и Коби зайдете в больничные бараки и объявите там во всеуслышание: "У вас только жар, и больше ничего. Если завтра кто-нибудь посмеет обмолвиться немецкому врачу, что у него сыпняк, мы его собственноручно пристукнем". Понятно?
   Карльхен усиленно думал, шевеля губами, словно повторяя что-то, потом вдруг махнул рукой и проворчал:
   - Хотел бы я знать, при чем тут пара мисок, из-за которых я сюда пришел?
   Эрих похлопал его по плечу.
   - Все это тесно связано. Наши враги в лагере рвутся к власти, защищают мусульман, хотят карантина, хотят расширить лазарет, ускорить раздачу ужинов и прочее. Но вот погоди, мы снова возьмем лагерь в свои руки, тогда и ты наведешь порядки по своему вкусу - и с мисками и со всем. Не так ли?
   * * *
   Пока в конторе происходил этот разговор, Зденек расхаживал перед кухней. Гонзу он нашел быстро, тот топтался в хвосте очереди, к нему было нетрудно подойти, и сегодня он оказался гораздо разговорчивее, чем в прошлый раз. С веселой искоркой в глазах Гонза рассказал Зденеку новость со стройки. От Иржи на этот раз ничего не было, но Гонза беседовал с его ближайшими друзьями. Они сообщили, что староста их лагеря, немецкий политзаключенный Густль, уже начал обрабатывать своего рапортфюрера.
   - Судя по всему, к нам скоро переведут группу заключенных, среди которых будет и Иржи... Тебе предстоит много работы, - шептал Гонза. - Не думай, что ты ограничишься заботой о своем брате. Партия пошлет сюда целую группу людей, и мы обязаны помочь им пережить эту зиму. Что скажешь, можем мы это обещать?
   3денек решительно кивнул. Он понимал, что это будет нелегкая задача, и изо всех сил старался прогнать мрачные мысли, которые одолевали его сегодня, глупые мысли о смерти, грязи и тщетности всех усилий. Перед ним поставлена ясная задача, вполне конкретная, прямо-таки физически ощутимая, за которую можно сразу взяться. Не дать умереть Иржи и другим товарищам, заботиться о них, о том, чтобы они ели, чтобы больные не ходили на апельплац или на работу, чтобы по возможности не мерзли и не падали духом. Чтобы они пережили зиму! Сейчас еще только вторая половина ноября, за ним декабрь, январь, февраль, март... здесь, в горной местности, еще и март может быть холодный... И все же это в общей сложности всего лишь сто двадцать, максимум сто сорок дней. Цель уже видна, она перед глазами, каждый вечер мы будем ложиться спать с улыбкой, потому что каждый новый день приближает нас к этой цели...
   - Можем обещать! - повторил он и взял Гонзу под руку. - А теперь скажи мне, какие заболевания там, в пятом лагере?
   - Фредо откровенно сказал им, что у нас сыпняк. Это было для них неожиданностью, но они сказали, что и у них много больных с подозрительно высокой температурой. Врачи у них там все новички, без лагерного опыта, надо их предостеречь. Наши товарищи сделают это. Во всяком случае, в первую группу, которая будет переведена к нам, они подберут людей, уже болевших тифом.
   - А Ирка?
   - Не бойся, он тоже будет в этой группе. Он перенес тиф в Гросс-Розене.
   - Слава богу! - воскликнул Зденек с таким нескрываемым облегчением, что сам смутился. - Я не верующий, ты не думай!
   Гонза улыбнулся.
   - Главное - это то, что ты воскликнул "слава богу", обрадовавшись не за себя, а за других и не думая о том, что с нами самими дело может обернуться довольно паршиво. Фредо и другие наши старички уже перенесли тиф в Варшаве. А можем мы с тобой быть уверены, что не умрем от него здесь?
   - Для меня вопрос ясен, - сказал Зденек, улыбнувшись впервые за весь этот день. - У нас просто не будет времени умереть!
   * * *
   Пять часов утра, противный хмурый день, перекличка на апельплаце. За ночь снег толстым слоем покрыл дорожки. Апельплац освещен рефлекторами, как цирковой манеж. На манеже Дейбель без пальто, в высоких сапогах делает утреннюю зарядку. Изо рта у него идет пар. Он поднимается на носки, приседает, руками в замшевых перчатках сгибает красный кабель, разминает все суставы, со смаком вдыхает и выдыхает воздух, выпячивает грудь, наслаждается, показывает этому стаду дохлятин, что такое "Kraft durch Freude"{26}.
   - Alles antreten!
   Дейбель сегодня не ночевал в комендатуре, он переспал у молодухи, которая вчера жаловалась на "слабое сердце". Отпирая ему калитку, она смеялась: "Что ж вы не взяли с собой доктора?" Он ответил ей в тон: "Я взял с собой все, что нужно, не беспокойтесь, фрау!"
   - Alles antreten!
   Убийца! Весь лагерь знает, что Дейбель - убийца. Люди глядят на его глубоко посаженные голубые глаза, на крепкий подбородок и светлую кожу чисто выбритого лица, на тупой твердый носик и ровные зубы под ним. Головорез! Как не дрожать перед Дейбелем, когда стоишь тут в грязи и в снегу, одетый в лохмотья, натянув шапочку на стриженую голову и озябшие уши. Убийца делает зарядку, а ты дрожишь на холоде. Ты не можешь вцепиться этому фашисту в горло, ты должен искать левофлангового и становиться в строй. Но запомнить Дейбеля ты можешь навсегда, навеки, запечатлеть в своей памяти его облик. "Не прощу, никогда не прощу!" - можешь шептать ты в бессильном гневе.
   * * *
   Все выстроились в шеренги, работоспособные - слева, врачи и больные справа. Вот появляется рапортфюрер со своей трубочкой, и начинается главная сенсация этого утра:
   - Revieraltester, vortreten! нем.)>
   Оскар выбегает из шеренги и спешит к эсэсовцу, уверенный, что сейчас получит "двадцать пять" или что-нибудь похуже. Но Копиц не командует: "Спускай штаны!", только: "Снимай повязку!"
   "Больше я не старший врач", - мелькает у чеха, и он даже рад этому.
   Затем другая сенсация:
   - Стань в строй, назначаю тебя капо на внешних работах. Санитар Пепи ко мне!
   Оскар поворачивается направо кругом и бежит на левый фланг, к Фредо, который встречает его ободряющей улыбкой. К эсэсовцам тем временем подходит Пепи, ест их глазами. Он и представления не имеет, какую игру затеяла с ним комендатура.
   - С сегодняшнего дня ты старший врач! - говорит Копиц. - Инструкции получишь позднее.
   - Jawohl! - гаркает санитар. Головорез Дейбель ухмыляется и подает ему повязку Оскара.
   - Ich gratuliere! нем.)>
   - Besten Dank нем.)>, - по-солдатски отвечает Пепи, косясь на Оскара: не подумал бы тот, что это его, Пепи, интриги.
   Потом раздается еще несколько отрывистых приказов. "Зеленые" сегодня не идут на внешние работы, зато туда отправятся все больные, которым не хватило места в лазарете. Все без исключения!
   - У меня высокая температура, - плачет один из пострадавших.
   Дейбель пружинистой походкой подходит к нему.
   - А сколько?
   - Вчера вечером было сорок.
   Дейбель усмехается.
   - А башмаки у тебя какой номер? Сорок два?
   Больной стоит раскрыв рот, глаза у него, как стеклянные, все как-то расплывается перед ним, он смотрит в лицо Дейбеля, но видит только кокарду с черепом на эсэсовской фуражке. Узник переводит взгляд ниже, но и там лишь мундир с блестящими пуговицами.
   - Чего глаза вытаращил? - кричит Дейбель, - говори, что выбираешь: башмаки номер сорок два или жар сорок градусов. Если хочешь оставаться в лагере, садись и разувайся.
   Узник слышит плохо, но насчет башмаков он понял. Нет, он не отдаст их. И он, шатаясь, идет по снегу, налево, к рабочей команде.
   - Also fertig? нем.)> - осведомляется Копиц.
   Дейбель подтверждает, что все готово.
   Лагерный староста Хорст командует:
   - Marschieren Marsch! Links, zwei, drei, vier, links... нем.)>
   * * *
   После ухода рабочих команд в лагере обычно воцарялся покой. Гасли рефлекторы, блоковые и штубаки возвращались в опустевшие бараки, чтобы поспать еще часа два. Теперь, в тишине и спокойствии, можно по-настоящему задать храповецкого.
   Но сегодня все было иначе. Эсэсовцы не ушли к себе, рефлекторы не погасли, и даже могильщикам позже, когда рассвело, не разрешили начать свое дело.
   - Grossreinemachen! - сказал Дейбель, щелкнув кабелем по голенищу. Капитальная уборка!
   Штубаки, взяв веники, принялись подметать главный проход в своих бараках и часть улицы перед ним. Стружку на нарах нужно было разровнять и аккуратно уложить на нее одеяла. Уголки блоковых, столы, кружки для кофе, фасадные окна - все должно было сверкать чистотой.
   Не успели блоковые и штубаки как следует прибрать в своих бараках, как за ними уже пришли "зеленые", главные распорядители всей этой уборки. Половину штубаков они погнали к уборным, остальных - в больничные бараки. Там было особенно много работы, санитары с ней не справлялись. Немало было шума, крика, ненужных осложнений. Уборщики пинали ногами ведерки, вытряхивали одеяла, проветривали помещения. Полураздетые больные жаловались и плакали, не зная, чем все это кончится.
   После уборки лагерь выглядел так же неприветливо, как и до нее. Черный и грязный, лежал он в протоптанном снегу, земляные проходы в бараках, сколько их не подметали, остались сырыми и грязными, стружка, хоть ее и разровняли, не перестала быть стружкой и приставала к одежде. В общем лагерь остался таким, каким и был, - вопиюще убогим.
   Но эсэсовцы верили в оперативность. Там, где все было в движении, где много кричали на людей и били их, там эсэсовцы видели успех, сдвиг, перемену к лучшему, благой результат своих приказов. Только через два часа после того, как тотенкоманда дважды съездила на кладбище и мертвецкая ненадолго опустела и даже была выметена, лагерное начальство потерло руки и, удовлетворенное, ушло в комендатуру. Теперь пора и им самим подготовиться к приему высокопоставленного гостя.
   Точно в девять, как было условлено, к воротам лагеря подкатила машина. Копиц, Дейбель и Лейтхольд выскочили навстречу и вытянулись во фрунт. Они были тщательно причесаны, застегнуты на все пуговицы.
   Но из машины вышел всего лишь какой-то эсэсовец в таком же низком чине, как и кюхеншеф, - всего навсего шарфюрер. Это был низкорослый, худенький молодой человек, в очках, с крутым лбом и густой, но уже редеющей шевелюрой, он тоже стал "смирно" и отрапортовал:
   - Sanitatsgehilfe Tischer zum Befehl! нем.)>
   Копиц почесал за ухом и, не скрывая разочарования, спросил:
   - А штурмбанфюрер герр Бланке?
   - Велел передать, что, к сожалению, занят и посылает меня.
   - Вольно!.. А ты врач?
   - Никак нет. Прослушал три семестра медицинского факультета.
   - Ну все-таки, значит, медик. Заходи, приятель.
   Настроение у хозяев было кислое. В глубине души Копиц и Дейбель, правда, радовались: обработать этого типа будет легче, чем Бланке... Но зачем, спрашивается, весь этот утренний переполох - уборка, гонка, оперативность? Начальство в Дахау даже не удостоило нас порядочного инспектора.
   - А тебя проинструктировали, что надо делать? Дали тебе какие-нибудь полномочия? - проворчал рапортфюрер, когда вся компания как-то смущенно уселась за стол и Дейбель раскупорил приготовленную бутылочку.
   - Нет, я ничего не знаю. И мандата мне никакого не дали. Моя фамилия вам, наверное, мало говорит...
   "Тишер?" - мысленно задавался вопросом Копиц и взглянул на Дейбеля, словно спрашивая: не знаешь ли какого-нибудь генерала Тишера?
   - Мой отец - профессор Матхаус Тишер, - медленно сказал молодой человек, ероша каштановую шевелюру. - Тот самый известный физик Тишер, который...
   - Ах, вот что! - обрадовался Копиц. Ну, конечно, он так и думал, что перед ними чей-то сыночек с протекцией. Копиц был особенно доволен тем, что Тишер не оказался отпрыском неизвестного Копицу генерала, ибо рапортфюрер наизусть знал фамилии почти всего германского генералитета и гордился этим.
   - Вы говорите, физик Тишер, который... что? - осведомился он у молодого человека.
   - Извините... Я вижу, вы о нем ничего не знаете, Скажу откровенно, я тоже не совсем понимаю, чем занимается папаша. Какие-то выкладки, атомы, нейтроны, позитроны. По-зит-роны! - Он засмеялся, словно это была острота, и хлопнул себя по ляжкам. - Короче говоря, он ужасно знаменит. На прошлой неделе фюрер снова приглашал его к себе, в ставку.
   Сидевшие за столом на минуту замолчали.
   - С вашего разрешения, камарад, - Дейбель собрался с духом и хотел налить Тишеру рюмку.