Страница:
– Надо сходить к судье, – добавил Гальярдо после нескольких мгновений молчания. – Надеюсь, нам позволят поставить на прослушку все необходимые телефоны. Хотя, боюсь, ничего это не даст. Все указывает на то, что преступление – дело рук сумасшедшего одиночки.
8
9
8
– Одной мне здесь страшно, – сказала девушка. На вид ей можно было дать двадцать два – двадцать три года, у нее был нежный голос и красивая фигура. Ей очень шел облегающий свитер и тесные джинсы, старые, почти рваные, – их нижний край превратился в бахрому. Черные волосы обрамляли гладкое и изящное личико с веснушками, которые, казалось, радовались солнцу, когда ребята наконец вылезли из джипа и разбили небольшой лагерь.
Высокий и коренастый молодой человек того же возраста, в шортах и горных ботинках, крепко сжал ее в объятиях и почувствовал дрожь, которую ощущал весь тот месяц, что встречался с девушкой. Его влекло к ее чувственному телу. Парень положил руки на ее обтянутые джинсами округлые ягодицы и притянул их к себе.
– Ну хватит, не будь дурочкой. Я тоже не хочу уходить, – сказал он, отрывисто целуя ее в губы и еще сильнее прижимая к себе. – На машине я обернусь меньше чем за полчаса. Мы ведь не можем оставить палатку со всем барахлом и уехать вместе. Нас обкрадут.
– Но здесь же никого нет, – запротестовала она.
– Мы просто не видим, но наверняка по лесу кто-нибудь рыщет, – возразил он с уверенностью бывалого человека.
– Мы проживем и без батареек, – настаивала девушка капризным и в то же время обольстительным тоном, пытаясь дотянуться до его губ и нежно гладя его затылок. – Мы ведь рано ложимся, к тому же иногда свет не очень-то и нужен.
Парень почувствовал, как ее пальцы щекочут ему затылок. Он самодовольно улыбнулся, но, сделав резкий шаг назад, отстранился от девушки и быстро сел в джип, который мог проехать по любой дороге заповедника.
– Я вернусь меньше чем через полчаса, – пообещал он.
Девушка так и осталась стоять перед ярко-голубой палаткой, словно зеркало выделявшейся на фоне сухой коричневой земли. Она осмотрелась по сторонам, как прекрасное испуганное животное, отбившееся от стада, глянула вслед машине, которая удалялась, поднимая облако пыли, а когда та совсем скрылась из виду, постояла еще немного, слушая далекий шум мотора. Потом девушка достала пачку сигарет и села покурить на большой камень, что лежал перед палаткой. Взглянув на часы, она с обреченным выражением приготовилась ждать полчаса. Она чувствовала себя брошенной и, подумав о парне, пообещала себе, что это их последняя встреча. Ей совершенно не хотелось торчать одной посреди леса, в котором они с самого утра – как покинули город – не встретили ни души. Она не собиралась бросать курить из-за того, что ему не нравится дым. Раз от нее пахнет табаком, пусть целуется с другой! Она не собиралась есть консервы и бутерброды и пить одну только теплую кока-колу. И уж конечно она не собиралась шагать двенадцать или пятнадцать километров, как сегодня, по козьей тропе, с впивающимися в подошвы камнями, и все ради того, чтобы увидеть эти странные наскальные рисунки, до которых ей не было дела. Когда они вернулись, ноги у нее распухли, и единственное, чего ей хотелось, – это повалиться отдыхать и чтобы он сделал ей массаж от головы до пят; а в результате она должна в одиночестве сторожить палатку в лесу, в котором чувствуется что-то угрожающее, особенно сегодня, в первый день ноября, в День поминовения усопших. Она уже тысячу раз пожалела, что согласилась на этот идиотский поход! Девушка опустила голову и увидела жирного черного муравья, ползающего у нее под ногами. Она обрушила на него ботинок и яростно втоптала в землю, а подняв голову, поймала себя на мысли, что вокруг опустилась странная тишина, будто сама природа замерла, изумленная яростной и совершенно ненужной маленькой казнью, и немо упрекает ее. Девушке вдруг стало страшно, но она постаралась отвлечься, поняв, что если сейчас даст волю страху, то уже не сможет его подавить. По крайней мере, пока снова не окажется среди людей или пока ее парень не вернется и не обнимет ее. Она осмотрелась вокруг – удостовериться, что это не та тишина из страшных фильмов, обычно предшествующая появлению маньяка. Но лес вокруг был не только молчаливым, но и почему-то совершенно неподвижным. Девушка не смогла сдержать внезапного озноба, зубы ее застучали. Она поспешно бросила на землю тлеющий окурок, не глядя по сторонам, влезла в палатку и судорожным движением закрыла молнию. Но так и осталась сидеть на коленях перед входом, с широко открытыми от страха глазами. Ее охватила паника, унять которую она была не в силах; сердце превратилось в мощный насос, заработавший в два раза быстрее, гоня кровь по телу. Что-то давило внизу живота, и девушка чувствовала, что ее кишечник вполне может не выдержать такого напора. Низкое вечернее солнце расплющило тени веток на голубой крыше палатки, а на внутренней стороне стенок рисовало неясные и сумрачные антропоморфные образы. Внезапно в памяти всплыла газетная статья об убийстве девушки, в одиночестве бродившей по лесу. Она не помнила точно, где все произошло, но подумала: то место, наверное, не очень-то отличалось от этого. Если на нее захотят напасть, на многие километры вокруг не окажется никого, кто услышал бы ее крики и пришел на помощь. Она подумала о словах ее спутника, произнесенных несколькими минутами раньше: «Мы просто не видим, но наверняка по лесу кто-нибудь рыщет», – и теперь они показались ей вовсе не глупыми, а действительно угрожающими. Девушка еще раз выругала себя за то, что была такой дурой и согласилась на этот идиотский поход, когда, по идее, должна была потребовать пятизвездный отель. Она ненавидела землю, затвердевшую от засухи и теперь впивающуюся ей в колени, ненавидела запах разогретого пластика и тяжелые рюкзаки, которые им приходилось тащить на себе, ненавидела окутавший окрестности смрад осеннего тлена, ботинки, которые, как бинты мумию, сдавливали ей ступни, ненавидела слизняков, так и норовивших упасть на голову с каждого дерева, и прочую мелкую живность – с ней надо было бороться целый день, хотя букашкам все равно удавалось пролезть под одежду, ненавидела хищных насекомых, от которых потом в течение всей недели зудела кожа. Если это и есть те прелести походов, что ей так нахваливали, то ее абсолютно не тянуло ими наслаждаться. Девушка предпочитала более спокойный отдых. А в лес отправилась только ради того, ради чего идут в лес и все любовники, – спрятаться в укромном местечке, где никто не помешает им упиваться своей любовью. Но все вышло совсем не так, как она себе воображала. Когда парень вернется, она потребует немедленно сложить палатку и отправиться в тот прекрасный отель с видом на замок, который они видели, проезжая через маленький городок, и куда он сейчас отправился за батарейками. Пока они не окажутся в номере, она не позволит ему даже притронуться к себе. Девушка почувствовала инстинктивную неприязнь к своему телу – оно вспотело после долгой ходьбы, волосы слиплись от грязи, а губы пересохли от ветра и солнца.
Внезапно она поняла, что злость отгоняет панику, что ярость – мощная сыворотка против ядовитых зубов страха. Это помогло ей, хотя и не до конца, избавиться от неприятного чувства. Нервы требовали новой сигареты. Девушка поискала в карманах, но потом вспомнила, что оставила пачку вместе с зажигалкой на камне. Она сделала усилие над собой и открыла молнию палатки, уверяя себя, что здесь, внутри, ненамного безопаснее и ничуть не спокойнее. Ее друг скоро придет, и они оба посмеются над этим беспричинным страхом. Девушка на четвереньках проползла немного вперед и с предусмотрительностью черепахи высунула голову из палатки. Вокруг никого не было, но еще несколько секунд она простояла в такой позе, не в состоянии отделаться от сверлящего чувства, будто кто-то наблюдает за ней из-за деревьев. Она не привыкла к одиночеству, потому как всегда была окружена подругами или мужчинами, привлеченными ее сексуальным телом. На нее постоянно глазели: с противоположной платформы в метро, от стойки бара или из полумрака танцевальной площадки. Теперь она опять ощущала токи восхищения и желания, которые – и девушка прекрасно это знала – вызывала в мужчинах. Она внимательно прислушалась, ожидая уловить далекий шум мотора, но вокруг царило безмолвие. Самый нахальный комплимент, самое дерзкое и непристойное предложение были бы сейчас предпочтительнее, чем звенящая тишина. «Неужели это так долго – купить батарейки?» – гневно спросила она себя и тут же сама ответила: «Все, наверное, закрыто. Сегодня же День поминовения усопших». Солнце скоро начнет садиться за горы. Девушка снова присела на камень, чиркнула зажигалкой и прикрыла огонь ладонью левой руки – машинальным жестом, сейчас совершенно ненужным, так как никакого ветра не было и в помине. Она тоскливо раскурила сигарету двумя затяжками и, когда подняла глаза, увидела нависшую над ней тень, решительное лицо, непромокаемый плащ цвета зеленого мха и нож с кривым лезвием, скользнувший к ее подбородку. Она поняла, что должно произойти, и успела прикрыть руками шею. Однако нож, будто предвидя эту защиту, нашел щель между пальцами и уверенно двинулся вперед, к горлу. Перед тем как снова выйти наружу, он задержался там на мгновение, отведав сладкой и теплой крови. Затем, словно сильный и голодный зверь, уже не встречая сопротивления рук, бессознательно протянувшихся в его сторону, он снова легко вошел в шею и затаился, пока не перестал чувствовать энергичную пульсацию сердца.
В дверях Купидо стоял очень молодой полицейский, чуть больше двадцати лет. «Убили еще одну девушку там, в горах. Лейтенант хочет, чтобы вы немедленно приехали», – сказал тот с порога холодным тоном, каким обычно сообщают о несчастьях. Рикардо вернулся в гостиную, где ужинал, переобулся и взял ключи. Он удивился, что проверяет карманы, словно человек, который забыл какую-то важную вещь и не может вспомнить, какую именно. Через три секунды сыщик понял, что ищет пачку сигарет. Уже не в первый раз старая привычка, укоренившаяся в нем за два десятилетия, предательски атаковала его. Он не курил десять дней, и, хотя казалось, что желание посмолить потеряло свою остроту, Купидо поражался ловушкам и ухищрениям, к которым оно прибегало, чтобы разрушить его решение; это желание походило на побежденного на дуэли человека, который тем не менее не смиряется с поражением и начинает придумывать самые хитроумные способы мести. Купидо сел в машину, и они опять поехали в сторону Патерностера. Полицейского сразу после того, как обнаружили труп, послали за Купидо, поэтому парень не знал подробностей и тела не видел.
Палатка стояла очень близко от воды, в одном из многочисленных укромных уголков, затерявшихся между холмами у озера. Девушка лежала навзничь возле камня, на котором сидела во время нападения, а ее бесстрастный взгляд был устремлен куда-то в небо. Окровавленные руки вытянулись на земле ладонями кверху, словно умоляя о чем-то или немо вопрошая: «За что?» Кровь, от которой намок почти весь свитер, уже не текла, а застыла бурой лужицей на земле.
Купидо ожидал стать свидетелем душераздирающей картины, он готовил себя к ней еще по дороге. Трупа Глории он не видел, но, по словам лейтенанта и по фотографиям с места преступления, у него сложилось вполне ясное впечатление о том, что ему сейчас предстояло. Несмотря на это, он не мог не содрогнуться от жалости к девушке и смутной ненависти к убийце, глядя на рукоятку ножа, воткнутого в шею, страшно вытаращенные глаза и широко открытый рот, будто жертва пыталась набрать в легкие побольше воздуха, как задыхающийся астматик.
– Боже правый! – воскликнул подвезший его молоденький полицейский. Щеки его раздулись, и он бросился к берегу.
Все услышали, как парня рвет в воду, с плеском принимающую содержимое его желудка. Лейтенант покосился на него с упреком.
Под светом прожекторов специалисты детально изучали место убийства. Купидо никогда не видел, как проходит эта начальная, самая кропотливая стадия расследования. «Не бывает идеального преступления, бывает лишь плохое расследование», – вспомнил он и задержал восхищенный взгляд на профессионалах; те, словно дисциплинированная колония муравьев, не пропускали ни одной мелочи, обменивались информацией, не мешали друг другу и не делали ни одного лишнего движения. Один фотографировал тело и все возможные следы, другой обрабатывал палаточный брезент порошком желто-оранжевого цвета, чтобы снять отпечатки пальцев, кто-то тянул желтую пластиковую ленту, огораживая место преступления, остальные разошлись на пару десятков метров вокруг и, вооружившись мощными фонарями, искали какой-нибудь сдвинутый с места камень или подозрительный ком земли, который потом можно будет изучить в лаборатории и определить, откуда он взялся.
Лейтенант закончил говорить с человеком в белом халате и подошел к Купидо.
– Вот, хотел, чтобы вы полюбовались. Это превращается в кошмар.
– Все, как и в прошлый раз?
– Похоже. Такой же нож, такие же раны, и обстоятельства схожие. Дело рук того же безумца.
Детектив посмотрел на голубую палатку, блестевшую в свете фонарей.
– Как она не побоялась прийти сюда после того, как здесь убили девушку?
– Она была не одна, – ответил Гальярдо. Он кивнул на парня, который сидел на камне, немного поодаль, закрыв руками лицо. Он казался совершенно отрешенным от всего происходящего, от суеты вокруг, от дюжины людей, которые неистово работали, разбуженные появлением новой крови. – Он говорит, они решили провести пару дней вдали от всех. Перед сумерками он бросил ее одну на полчаса, чтобы съездить купить батарейки, а то они могли остаться на ночь без света. Вернувшись, обнаружил все это, кровь уже перестала течь. Парень умеет оказывать первую помощь, знает, как помочь попавшим в беду в горах, но тут уже не смог ничего сделать.
– Уверены, что он говорит правду?
– Да, он не лжет. Нам все подтвердил служащий бензоколонки, продавший ему батарейки. Кроме того, на товарном чеке выбито время покупки. Не надо было ему оставлять ее одну.
– Это убийство меняет дело, – сказал Купидо.
– Да, переворачивает с ног на голову. Может быть, убийство первой девушки не было вызвано личными мотивами? Сдается мне, мы имеем дело с сумасшедшим. Или с кем-то, кто не любит заезжих посетителей.
– Да, если бы только не значок, – заметил Купидо. – Я могу поговорить с парнем?
– Конечно.
Они подошли к нему. Тот поднял голову и встал, внимательно глядя на них. Он казался скорее ошеломленным, чем опечаленным.
– Расскажи мне все с самого начала, – попросил сыщик.
– Мы решили провести несколько дней вместе, скрыться ото всех. Днем бросили все вещи в машине, здесь внизу, рядом с берегом, где хотели остановиться, и пошли вверх, к пещере с рисунками, – объяснил он. Каждая его фраза сопровождалась нервной жестикуляцией, он указывал то на палатку, то на машину, то в направлении пещер. – Вернувшись вечером, мы поставили палатку. Только тогда я сообразил, что у нас нет батареек для фонариков и мы останемся без света на всю ночь. Я решил быстро съездить в город и купить их. А ей велел присматривать за нашим барахлом, чтобы никто нас не обокрал. В конце концов, на джипе я бы управился меньше чем за полчаса. Дорогу я знал. Ей было немного страшно, и она не хотела оставаться, но я убедил ее, что бояться нечего. Надо было ее послушать. – У парня прервался голос, и он зарыдал. Купидо и лейтенант смотрели на него, сомневаясь, стоит ли продолжать с вопросами.
– Почему вы приехали именно сюда?
– Я знаком с этими местами. Был здесь уже два или три раза, и мне всегда казалось, что тут можно ото всех спрятаться.
– Вы не слышали, что недалеко от этого места чуть больше недели назад убили девушку?
– Нет, не слышали. Мне рассказали об этом только что. Знай мы, ни за что бы сюда не приехали.
– Откуда вы?
– Из Мадрида.
– Кто-нибудь еще был в курсе, что вы собираетесь сюда?
– Нет, никто. Это было нашим секретом. Дома оба наврали, что поедем с друзьями. Мы встречались только около месяца и пока не рассказывали никому о наших отношениях – еще ничего не было ясно...
Все выглядело весьма логичным. Но конечно, надо проверить, что ни он, ни девушка не были связаны с окружением Глории. Если не связаны, то, должно быть, это просто случайность. Глория погибла из-за того, что оказалась не в тот час не в том месте, как и вторая девушка. И тогда не было смысла искать среди ее знакомых. Тогда – либо это сумасшедший маньяк, либо тот, кто не хочет допустить развития туризма в заповеднике и поэтому убивает без разбора. Хотя, может, кто-то как раз и пытается направить следствие в другое русло. Купидо не переставал думать о значке.
– Вы видели кого-нибудь в течение дня, здесь или в пещерах? Вдруг столкнулись с кем-нибудь по дороге?
– Нет, здесь никого не было. От пещер, да, мы видели какую-то машину, очень далеко, но поблизости никого не видели.
Лейтенанта позвали, и Купидо пошел за ним. Во второй раз за десять дней санитары уносили труп девушки с перерезанным горлом. Понаблюдав, с какой уверенностью они действуют, детектив подумал, что не так уж много времени требуется человеку, чтобы привыкнуть к насилию.
– Либо мы его быстро схватим, либо будут новые жертвы, – сказал ему лейтенант.
– Да.
– Снова все сначала. Держу пари, что в этом случае никаких следов мы не найдем.
Высокий и коренастый молодой человек того же возраста, в шортах и горных ботинках, крепко сжал ее в объятиях и почувствовал дрожь, которую ощущал весь тот месяц, что встречался с девушкой. Его влекло к ее чувственному телу. Парень положил руки на ее обтянутые джинсами округлые ягодицы и притянул их к себе.
– Ну хватит, не будь дурочкой. Я тоже не хочу уходить, – сказал он, отрывисто целуя ее в губы и еще сильнее прижимая к себе. – На машине я обернусь меньше чем за полчаса. Мы ведь не можем оставить палатку со всем барахлом и уехать вместе. Нас обкрадут.
– Но здесь же никого нет, – запротестовала она.
– Мы просто не видим, но наверняка по лесу кто-нибудь рыщет, – возразил он с уверенностью бывалого человека.
– Мы проживем и без батареек, – настаивала девушка капризным и в то же время обольстительным тоном, пытаясь дотянуться до его губ и нежно гладя его затылок. – Мы ведь рано ложимся, к тому же иногда свет не очень-то и нужен.
Парень почувствовал, как ее пальцы щекочут ему затылок. Он самодовольно улыбнулся, но, сделав резкий шаг назад, отстранился от девушки и быстро сел в джип, который мог проехать по любой дороге заповедника.
– Я вернусь меньше чем через полчаса, – пообещал он.
Девушка так и осталась стоять перед ярко-голубой палаткой, словно зеркало выделявшейся на фоне сухой коричневой земли. Она осмотрелась по сторонам, как прекрасное испуганное животное, отбившееся от стада, глянула вслед машине, которая удалялась, поднимая облако пыли, а когда та совсем скрылась из виду, постояла еще немного, слушая далекий шум мотора. Потом девушка достала пачку сигарет и села покурить на большой камень, что лежал перед палаткой. Взглянув на часы, она с обреченным выражением приготовилась ждать полчаса. Она чувствовала себя брошенной и, подумав о парне, пообещала себе, что это их последняя встреча. Ей совершенно не хотелось торчать одной посреди леса, в котором они с самого утра – как покинули город – не встретили ни души. Она не собиралась бросать курить из-за того, что ему не нравится дым. Раз от нее пахнет табаком, пусть целуется с другой! Она не собиралась есть консервы и бутерброды и пить одну только теплую кока-колу. И уж конечно она не собиралась шагать двенадцать или пятнадцать километров, как сегодня, по козьей тропе, с впивающимися в подошвы камнями, и все ради того, чтобы увидеть эти странные наскальные рисунки, до которых ей не было дела. Когда они вернулись, ноги у нее распухли, и единственное, чего ей хотелось, – это повалиться отдыхать и чтобы он сделал ей массаж от головы до пят; а в результате она должна в одиночестве сторожить палатку в лесу, в котором чувствуется что-то угрожающее, особенно сегодня, в первый день ноября, в День поминовения усопших. Она уже тысячу раз пожалела, что согласилась на этот идиотский поход! Девушка опустила голову и увидела жирного черного муравья, ползающего у нее под ногами. Она обрушила на него ботинок и яростно втоптала в землю, а подняв голову, поймала себя на мысли, что вокруг опустилась странная тишина, будто сама природа замерла, изумленная яростной и совершенно ненужной маленькой казнью, и немо упрекает ее. Девушке вдруг стало страшно, но она постаралась отвлечься, поняв, что если сейчас даст волю страху, то уже не сможет его подавить. По крайней мере, пока снова не окажется среди людей или пока ее парень не вернется и не обнимет ее. Она осмотрелась вокруг – удостовериться, что это не та тишина из страшных фильмов, обычно предшествующая появлению маньяка. Но лес вокруг был не только молчаливым, но и почему-то совершенно неподвижным. Девушка не смогла сдержать внезапного озноба, зубы ее застучали. Она поспешно бросила на землю тлеющий окурок, не глядя по сторонам, влезла в палатку и судорожным движением закрыла молнию. Но так и осталась сидеть на коленях перед входом, с широко открытыми от страха глазами. Ее охватила паника, унять которую она была не в силах; сердце превратилось в мощный насос, заработавший в два раза быстрее, гоня кровь по телу. Что-то давило внизу живота, и девушка чувствовала, что ее кишечник вполне может не выдержать такого напора. Низкое вечернее солнце расплющило тени веток на голубой крыше палатки, а на внутренней стороне стенок рисовало неясные и сумрачные антропоморфные образы. Внезапно в памяти всплыла газетная статья об убийстве девушки, в одиночестве бродившей по лесу. Она не помнила точно, где все произошло, но подумала: то место, наверное, не очень-то отличалось от этого. Если на нее захотят напасть, на многие километры вокруг не окажется никого, кто услышал бы ее крики и пришел на помощь. Она подумала о словах ее спутника, произнесенных несколькими минутами раньше: «Мы просто не видим, но наверняка по лесу кто-нибудь рыщет», – и теперь они показались ей вовсе не глупыми, а действительно угрожающими. Девушка еще раз выругала себя за то, что была такой дурой и согласилась на этот идиотский поход, когда, по идее, должна была потребовать пятизвездный отель. Она ненавидела землю, затвердевшую от засухи и теперь впивающуюся ей в колени, ненавидела запах разогретого пластика и тяжелые рюкзаки, которые им приходилось тащить на себе, ненавидела окутавший окрестности смрад осеннего тлена, ботинки, которые, как бинты мумию, сдавливали ей ступни, ненавидела слизняков, так и норовивших упасть на голову с каждого дерева, и прочую мелкую живность – с ней надо было бороться целый день, хотя букашкам все равно удавалось пролезть под одежду, ненавидела хищных насекомых, от которых потом в течение всей недели зудела кожа. Если это и есть те прелести походов, что ей так нахваливали, то ее абсолютно не тянуло ими наслаждаться. Девушка предпочитала более спокойный отдых. А в лес отправилась только ради того, ради чего идут в лес и все любовники, – спрятаться в укромном местечке, где никто не помешает им упиваться своей любовью. Но все вышло совсем не так, как она себе воображала. Когда парень вернется, она потребует немедленно сложить палатку и отправиться в тот прекрасный отель с видом на замок, который они видели, проезжая через маленький городок, и куда он сейчас отправился за батарейками. Пока они не окажутся в номере, она не позволит ему даже притронуться к себе. Девушка почувствовала инстинктивную неприязнь к своему телу – оно вспотело после долгой ходьбы, волосы слиплись от грязи, а губы пересохли от ветра и солнца.
Внезапно она поняла, что злость отгоняет панику, что ярость – мощная сыворотка против ядовитых зубов страха. Это помогло ей, хотя и не до конца, избавиться от неприятного чувства. Нервы требовали новой сигареты. Девушка поискала в карманах, но потом вспомнила, что оставила пачку вместе с зажигалкой на камне. Она сделала усилие над собой и открыла молнию палатки, уверяя себя, что здесь, внутри, ненамного безопаснее и ничуть не спокойнее. Ее друг скоро придет, и они оба посмеются над этим беспричинным страхом. Девушка на четвереньках проползла немного вперед и с предусмотрительностью черепахи высунула голову из палатки. Вокруг никого не было, но еще несколько секунд она простояла в такой позе, не в состоянии отделаться от сверлящего чувства, будто кто-то наблюдает за ней из-за деревьев. Она не привыкла к одиночеству, потому как всегда была окружена подругами или мужчинами, привлеченными ее сексуальным телом. На нее постоянно глазели: с противоположной платформы в метро, от стойки бара или из полумрака танцевальной площадки. Теперь она опять ощущала токи восхищения и желания, которые – и девушка прекрасно это знала – вызывала в мужчинах. Она внимательно прислушалась, ожидая уловить далекий шум мотора, но вокруг царило безмолвие. Самый нахальный комплимент, самое дерзкое и непристойное предложение были бы сейчас предпочтительнее, чем звенящая тишина. «Неужели это так долго – купить батарейки?» – гневно спросила она себя и тут же сама ответила: «Все, наверное, закрыто. Сегодня же День поминовения усопших». Солнце скоро начнет садиться за горы. Девушка снова присела на камень, чиркнула зажигалкой и прикрыла огонь ладонью левой руки – машинальным жестом, сейчас совершенно ненужным, так как никакого ветра не было и в помине. Она тоскливо раскурила сигарету двумя затяжками и, когда подняла глаза, увидела нависшую над ней тень, решительное лицо, непромокаемый плащ цвета зеленого мха и нож с кривым лезвием, скользнувший к ее подбородку. Она поняла, что должно произойти, и успела прикрыть руками шею. Однако нож, будто предвидя эту защиту, нашел щель между пальцами и уверенно двинулся вперед, к горлу. Перед тем как снова выйти наружу, он задержался там на мгновение, отведав сладкой и теплой крови. Затем, словно сильный и голодный зверь, уже не встречая сопротивления рук, бессознательно протянувшихся в его сторону, он снова легко вошел в шею и затаился, пока не перестал чувствовать энергичную пульсацию сердца.
В дверях Купидо стоял очень молодой полицейский, чуть больше двадцати лет. «Убили еще одну девушку там, в горах. Лейтенант хочет, чтобы вы немедленно приехали», – сказал тот с порога холодным тоном, каким обычно сообщают о несчастьях. Рикардо вернулся в гостиную, где ужинал, переобулся и взял ключи. Он удивился, что проверяет карманы, словно человек, который забыл какую-то важную вещь и не может вспомнить, какую именно. Через три секунды сыщик понял, что ищет пачку сигарет. Уже не в первый раз старая привычка, укоренившаяся в нем за два десятилетия, предательски атаковала его. Он не курил десять дней, и, хотя казалось, что желание посмолить потеряло свою остроту, Купидо поражался ловушкам и ухищрениям, к которым оно прибегало, чтобы разрушить его решение; это желание походило на побежденного на дуэли человека, который тем не менее не смиряется с поражением и начинает придумывать самые хитроумные способы мести. Купидо сел в машину, и они опять поехали в сторону Патерностера. Полицейского сразу после того, как обнаружили труп, послали за Купидо, поэтому парень не знал подробностей и тела не видел.
Палатка стояла очень близко от воды, в одном из многочисленных укромных уголков, затерявшихся между холмами у озера. Девушка лежала навзничь возле камня, на котором сидела во время нападения, а ее бесстрастный взгляд был устремлен куда-то в небо. Окровавленные руки вытянулись на земле ладонями кверху, словно умоляя о чем-то или немо вопрошая: «За что?» Кровь, от которой намок почти весь свитер, уже не текла, а застыла бурой лужицей на земле.
Купидо ожидал стать свидетелем душераздирающей картины, он готовил себя к ней еще по дороге. Трупа Глории он не видел, но, по словам лейтенанта и по фотографиям с места преступления, у него сложилось вполне ясное впечатление о том, что ему сейчас предстояло. Несмотря на это, он не мог не содрогнуться от жалости к девушке и смутной ненависти к убийце, глядя на рукоятку ножа, воткнутого в шею, страшно вытаращенные глаза и широко открытый рот, будто жертва пыталась набрать в легкие побольше воздуха, как задыхающийся астматик.
– Боже правый! – воскликнул подвезший его молоденький полицейский. Щеки его раздулись, и он бросился к берегу.
Все услышали, как парня рвет в воду, с плеском принимающую содержимое его желудка. Лейтенант покосился на него с упреком.
Под светом прожекторов специалисты детально изучали место убийства. Купидо никогда не видел, как проходит эта начальная, самая кропотливая стадия расследования. «Не бывает идеального преступления, бывает лишь плохое расследование», – вспомнил он и задержал восхищенный взгляд на профессионалах; те, словно дисциплинированная колония муравьев, не пропускали ни одной мелочи, обменивались информацией, не мешали друг другу и не делали ни одного лишнего движения. Один фотографировал тело и все возможные следы, другой обрабатывал палаточный брезент порошком желто-оранжевого цвета, чтобы снять отпечатки пальцев, кто-то тянул желтую пластиковую ленту, огораживая место преступления, остальные разошлись на пару десятков метров вокруг и, вооружившись мощными фонарями, искали какой-нибудь сдвинутый с места камень или подозрительный ком земли, который потом можно будет изучить в лаборатории и определить, откуда он взялся.
Лейтенант закончил говорить с человеком в белом халате и подошел к Купидо.
– Вот, хотел, чтобы вы полюбовались. Это превращается в кошмар.
– Все, как и в прошлый раз?
– Похоже. Такой же нож, такие же раны, и обстоятельства схожие. Дело рук того же безумца.
Детектив посмотрел на голубую палатку, блестевшую в свете фонарей.
– Как она не побоялась прийти сюда после того, как здесь убили девушку?
– Она была не одна, – ответил Гальярдо. Он кивнул на парня, который сидел на камне, немного поодаль, закрыв руками лицо. Он казался совершенно отрешенным от всего происходящего, от суеты вокруг, от дюжины людей, которые неистово работали, разбуженные появлением новой крови. – Он говорит, они решили провести пару дней вдали от всех. Перед сумерками он бросил ее одну на полчаса, чтобы съездить купить батарейки, а то они могли остаться на ночь без света. Вернувшись, обнаружил все это, кровь уже перестала течь. Парень умеет оказывать первую помощь, знает, как помочь попавшим в беду в горах, но тут уже не смог ничего сделать.
– Уверены, что он говорит правду?
– Да, он не лжет. Нам все подтвердил служащий бензоколонки, продавший ему батарейки. Кроме того, на товарном чеке выбито время покупки. Не надо было ему оставлять ее одну.
– Это убийство меняет дело, – сказал Купидо.
– Да, переворачивает с ног на голову. Может быть, убийство первой девушки не было вызвано личными мотивами? Сдается мне, мы имеем дело с сумасшедшим. Или с кем-то, кто не любит заезжих посетителей.
– Да, если бы только не значок, – заметил Купидо. – Я могу поговорить с парнем?
– Конечно.
Они подошли к нему. Тот поднял голову и встал, внимательно глядя на них. Он казался скорее ошеломленным, чем опечаленным.
– Расскажи мне все с самого начала, – попросил сыщик.
– Мы решили провести несколько дней вместе, скрыться ото всех. Днем бросили все вещи в машине, здесь внизу, рядом с берегом, где хотели остановиться, и пошли вверх, к пещере с рисунками, – объяснил он. Каждая его фраза сопровождалась нервной жестикуляцией, он указывал то на палатку, то на машину, то в направлении пещер. – Вернувшись вечером, мы поставили палатку. Только тогда я сообразил, что у нас нет батареек для фонариков и мы останемся без света на всю ночь. Я решил быстро съездить в город и купить их. А ей велел присматривать за нашим барахлом, чтобы никто нас не обокрал. В конце концов, на джипе я бы управился меньше чем за полчаса. Дорогу я знал. Ей было немного страшно, и она не хотела оставаться, но я убедил ее, что бояться нечего. Надо было ее послушать. – У парня прервался голос, и он зарыдал. Купидо и лейтенант смотрели на него, сомневаясь, стоит ли продолжать с вопросами.
– Почему вы приехали именно сюда?
– Я знаком с этими местами. Был здесь уже два или три раза, и мне всегда казалось, что тут можно ото всех спрятаться.
– Вы не слышали, что недалеко от этого места чуть больше недели назад убили девушку?
– Нет, не слышали. Мне рассказали об этом только что. Знай мы, ни за что бы сюда не приехали.
– Откуда вы?
– Из Мадрида.
– Кто-нибудь еще был в курсе, что вы собираетесь сюда?
– Нет, никто. Это было нашим секретом. Дома оба наврали, что поедем с друзьями. Мы встречались только около месяца и пока не рассказывали никому о наших отношениях – еще ничего не было ясно...
Все выглядело весьма логичным. Но конечно, надо проверить, что ни он, ни девушка не были связаны с окружением Глории. Если не связаны, то, должно быть, это просто случайность. Глория погибла из-за того, что оказалась не в тот час не в том месте, как и вторая девушка. И тогда не было смысла искать среди ее знакомых. Тогда – либо это сумасшедший маньяк, либо тот, кто не хочет допустить развития туризма в заповеднике и поэтому убивает без разбора. Хотя, может, кто-то как раз и пытается направить следствие в другое русло. Купидо не переставал думать о значке.
– Вы видели кого-нибудь в течение дня, здесь или в пещерах? Вдруг столкнулись с кем-нибудь по дороге?
– Нет, здесь никого не было. От пещер, да, мы видели какую-то машину, очень далеко, но поблизости никого не видели.
Лейтенанта позвали, и Купидо пошел за ним. Во второй раз за десять дней санитары уносили труп девушки с перерезанным горлом. Понаблюдав, с какой уверенностью они действуют, детектив подумал, что не так уж много времени требуется человеку, чтобы привыкнуть к насилию.
– Либо мы его быстро схватим, либо будут новые жертвы, – сказал ему лейтенант.
– Да.
– Снова все сначала. Держу пари, что в этом случае никаких следов мы не найдем.
9
Как и каждое утро, без нескольких минут восемь он подошел к металлической двери гаража на Центральной базе. Как всегда, раньше всех. Два дежурных охранника, смотритель и кормившие зверей рабочие приходили позже. Они не хотели жить в домах, предоставленных дирекцией заповедника, и им приходилось по утрам приезжать сюда из Бреды. Правда, Молина считал, что опаздывают они не потому, что тратят много времени на дорогу, а из-за лени, которую порождает городская жизнь. Жизнь загородная, напротив, заставляла вставать рано; казалось, все эти беспокойные и шумные зверушки не выносили праздности и с утра пораньше начинали каждый на свой лад будить спящих лентяев.
Директор заповедника появлялся здесь лишь раз-два в неделю, никогда рано утром, и не потому, что его контора располагалась в городе, просто он был человеком городским, бледным, плохо приспособленным к сельской жизни и безумно боялся укусов насекомых. Поэтому теперь, когда пожарная служба парка с их вертолетом отдыхала, Молина чувствовал себя хозяином немалых владений, маленьким монархом, которому предоставлялась неограниченная власть на шесть месяцев в году – на время ветров, дождей и листопада, время, когда в лесу царило спокойствие. В эти октябрьские дни, оставшись один, он чувствовал облегчение, потому что не надо было никем командовать, да и подчиняться никому не приходилось.
Однако в то утро Молина чувствовал вялость, как никогда. Всю ночь он не сомкнул глаз, и даже секс с женой, которая уже уснула и дала отпор его грубому натиску (на что он, впрочем, не обратил особого внимания), не помог ему заснуть, хотя обычно действовал расслабляюще. Лишь на рассвете, с первыми лучами, еле просочившимися сквозь жалюзи, он наконец на несколько минут забылся перед тем, как его разбудило местное зверье.
Молина сумел пережить смерть Глории – главное, чтобы она не нарушила его интересов, привычек и внутреннего спокойствия. Но смерть второй девушки два дня назад, в День поминовения усопших, – это уже слишком. Вставив ключ в замок тяжелой гаражной двери, Молина оглянулся на лес, простиравшийся вдаль, плотный, как стена, и загадочно молчаливый, словно все живое там наблюдало за охранником, следило за каждым его движением. Ключ застрял, и, сильно надавив на него, Молина слегка оцарапал суставы пальцев. Он выругался сквозь зубы, потому что знал: такие ссадины – самые неприятные, в них легко попадает грязь, и они очень долго заживают. Егерь направился к машине, где в бардачке у него хранилась маленькая аптечка: перекись водорода, марля, бинты, аспирин и иголка с ниткой, чтобы накладывать швы. Минимальный набор, который выдавали каждому служителю заповедника после прохождения курса по оказанию первой помощи. Молина иногда накладывал швы раненым оленям, но никогда людям. Он продезинфицировал рану спиртом, прижал к ней марлю и подождал, пока перестанет кровоточить. Потом спрятал аптечку и вдруг понял, какие ассоциации вызывает у него вид крови.
Он знал, что она направилась в сторону пещер. В мощный бинокль он наблюдал за каждым ее движением: как она откидывает с мокрого лица распущенные волосы, с какой осторожностью ступает по камням, как колышутся под свитером груди, когда она перепрыгивает через какое-нибудь препятствие. Трудно было забыть эту девушку, трудно не поддаться искушению пошпионить за ней, ведь на таком расстоянии он чувствовал свою полную безнаказанность, к тому же сама профессия давала ему алиби. В конце концов, в этом и состояли его обязанности. Ему платили за то, чтобы он смотрел, наблюдал, следил за поведением тех, кто оказывается в Патерностере. Его посещало смутное ощущение, что такая работа, да еще на протяжении многих лет, должна оставлять в душе нечто большее, чем обычные, связанные с профессией навыки. Такая специфическая деятельность меняет характер, наверное, поэтому Молина не раз позволял себе заниматься наблюдением, выходившим за рамки его должностных обязанностей; скорее, это был вуайеризм – понимая, что одиночество обнажает душу, он хотел не столько проследить за порядком в заповеднике, сколько застать человека в самые интимные его моменты, когда тот думает, что один и его никто не видит. Понаблюдав за кем-нибудь издалека в течение часа, можно было узнать о нем гораздо больше, чем проговорив с ним в течение целого дня. Устроившись на каком-нибудь валуне или прислонившись к стволу дерева с неизменным биноклем, Молина всего за несколько минут мог сложить представление о намерениях человека, о его страхе перед лесом или, наоборот, – любви к нему, об опыте в общении с окружающими его флорой и фауной. Мало-помалу егерь осмелел и иногда даже очень сильно рисковал. Пару раз он спугивал оленей или ланей прямо из-под носа у охотников, готовых немало заплатить за трофей, да так, что ни охотник, ни сопровождавший его егерь не могли понять, что всполошило животное. Так он разжигал в них желание заполучить-таки добычу, из чего потом извлекал свою выгоду. В других случаях Молина следил за группой туристов, по их поведению делал безошибочный вывод, что они забредут в часть заповедника, закрытую для экскурсий. Он выжидал, чтобы потом застать их врасплох, в момент, когда они не смогут отрицать, что проштрафились. Наконец, иногда он шпионил за парочкой влюбленных, лихорадочно ищущих грот в скалах или густой кустарник, и смотрел, как они занимаются любовью, слушая их стоны с расстояния вытянутой руки.
Со своего наблюдательного пункта он в течение нескольких минут следил и за Глорией. Тропинка шла извивами, благодаря чему путь делался более пологим. Девушка решила сократить путь и стала карабкаться по крутому склону. Молина уже собирался возвращаться к джипу, когда увидел, что на последнем небольшом подъеме, перед тем как снова выйти на тропу, она оступилась и неловко упала, покатившись с откоса. Такое падение могло закончиться нешуточными травмами. Не раздумывая, он побежал к машине, скрытой под деревьями на повороте. Не более чем через три минуты он подъехал на место. На девушке были холщовые брюки, и с гримасой боли на лице она освобождалась от той части штанины, которая крепилась на середине ноги молнией. Таким образом, из брюк получались шорты. Резко затормозив, он остановил машину возле нее и спросил: «Что случилось?» – не подумав о том, что эти слова могут его выдать. «Я упала и напоролась на ветку», – ответила Глория, указывая на ногу, но, похоже, еще сама не понимая, что произошло. Прежде чем заняться раной, Молина огляделся. Он сразу увидел небольшой сук ладанника, твердый окровавленный обломок, заостренный, как кончик ножа. Глория проследила за его взглядом. «Вот на эту палочку», – подтвердила она, будто и так не было понятно. Охранник опустился на колени, чтобы рассмотреть рану, а Глория убрала покрасневший платок, которым пыталась сдержать кровь. Маленькая струйка снова побежала от колена к щиколотке – оказалось, что остановить ее не так-то просто. Разрез был не очень широким, около двух или трех сантиметров, но довольно глубоким: края раны раскрывались, словно губы. Судя по количеству крови, наверное, была задета какая-то важная артерия.
Девушка начала бледнеть, ее лицо выражало страдание, и Молина почувствовал, что надо закрыть рану пальцами, но все еще не осмеливался дотронуться до Глории, кожа которой каждой своей порой чувствовала боль. Вид крови пробудил в нем какое-то очень давнее воспоминание, ему страстно захотелось поцеловать рану и высосать из нее остатки земли, как обычно высасывают яд змеи. Снова взглянув в ее глаза, Молина заметил, что Глория доверчиво наблюдает за ним, словно маленькая девочка, которая покорно ждет, что взрослый человек чудесным образом избавит ее от боли. Он встал, сказав: «Нужно дезинфицировать рану», – и направился к машине, где в бардачке хранилась предписанная правилами дорожная аптечка. Молина поставил ее перед собой, торопливым движением открыл и достал пузырек с перекисью водорода и квадратную металлическую коробочку, из которой вынул два ватных тампона. Смочив их и поднеся к ране, он поднял голову и сказал: «Вам не будет больно, это всего лишь перекись водорода», – будто просил разрешения прикоснуться к ней, указательным и большим пальцами левой руки приоткрыть глубокий разрез и тампоном очистить его от пыли, соринок и черных катышков земли, прилипших по краям. Он снова взглянул на нее, ожидая, что Глория станет протестовать против обработки раны и боли, которую сулит дезинфицирующее вещество, но увидел лишь полное доверия лицо. Девушка принимала каждое его движение без малейшей жалобы, уверенная в надежности этих сильных загорелых рук, ловко обращавшихся с ее ногой, точно знающих, что нужно делать; она целиком отдалась ловкости его пальцев, которые лечили, будто лаская ее. Молина же со своей стороны заметил, как подрагивают ее сильные и гибкие мышцы. «Боязливая и прекрасная, как лань», – подумал он, восхищаясь ее кожей, чуть покрытой тончайшим пушком, слегка загорелой, без единого шрама и признаков варикоза. «Готово», – громко объявил он, увидев, что рана хорошо промыта. Затем еще раз поднял голову и подумал, что влажный блеск ее глаз вызван облегчением. На самом же деле он был вызван благодарностью.
Директор заповедника появлялся здесь лишь раз-два в неделю, никогда рано утром, и не потому, что его контора располагалась в городе, просто он был человеком городским, бледным, плохо приспособленным к сельской жизни и безумно боялся укусов насекомых. Поэтому теперь, когда пожарная служба парка с их вертолетом отдыхала, Молина чувствовал себя хозяином немалых владений, маленьким монархом, которому предоставлялась неограниченная власть на шесть месяцев в году – на время ветров, дождей и листопада, время, когда в лесу царило спокойствие. В эти октябрьские дни, оставшись один, он чувствовал облегчение, потому что не надо было никем командовать, да и подчиняться никому не приходилось.
Однако в то утро Молина чувствовал вялость, как никогда. Всю ночь он не сомкнул глаз, и даже секс с женой, которая уже уснула и дала отпор его грубому натиску (на что он, впрочем, не обратил особого внимания), не помог ему заснуть, хотя обычно действовал расслабляюще. Лишь на рассвете, с первыми лучами, еле просочившимися сквозь жалюзи, он наконец на несколько минут забылся перед тем, как его разбудило местное зверье.
Молина сумел пережить смерть Глории – главное, чтобы она не нарушила его интересов, привычек и внутреннего спокойствия. Но смерть второй девушки два дня назад, в День поминовения усопших, – это уже слишком. Вставив ключ в замок тяжелой гаражной двери, Молина оглянулся на лес, простиравшийся вдаль, плотный, как стена, и загадочно молчаливый, словно все живое там наблюдало за охранником, следило за каждым его движением. Ключ застрял, и, сильно надавив на него, Молина слегка оцарапал суставы пальцев. Он выругался сквозь зубы, потому что знал: такие ссадины – самые неприятные, в них легко попадает грязь, и они очень долго заживают. Егерь направился к машине, где в бардачке у него хранилась маленькая аптечка: перекись водорода, марля, бинты, аспирин и иголка с ниткой, чтобы накладывать швы. Минимальный набор, который выдавали каждому служителю заповедника после прохождения курса по оказанию первой помощи. Молина иногда накладывал швы раненым оленям, но никогда людям. Он продезинфицировал рану спиртом, прижал к ней марлю и подождал, пока перестанет кровоточить. Потом спрятал аптечку и вдруг понял, какие ассоциации вызывает у него вид крови.
Он знал, что она направилась в сторону пещер. В мощный бинокль он наблюдал за каждым ее движением: как она откидывает с мокрого лица распущенные волосы, с какой осторожностью ступает по камням, как колышутся под свитером груди, когда она перепрыгивает через какое-нибудь препятствие. Трудно было забыть эту девушку, трудно не поддаться искушению пошпионить за ней, ведь на таком расстоянии он чувствовал свою полную безнаказанность, к тому же сама профессия давала ему алиби. В конце концов, в этом и состояли его обязанности. Ему платили за то, чтобы он смотрел, наблюдал, следил за поведением тех, кто оказывается в Патерностере. Его посещало смутное ощущение, что такая работа, да еще на протяжении многих лет, должна оставлять в душе нечто большее, чем обычные, связанные с профессией навыки. Такая специфическая деятельность меняет характер, наверное, поэтому Молина не раз позволял себе заниматься наблюдением, выходившим за рамки его должностных обязанностей; скорее, это был вуайеризм – понимая, что одиночество обнажает душу, он хотел не столько проследить за порядком в заповеднике, сколько застать человека в самые интимные его моменты, когда тот думает, что один и его никто не видит. Понаблюдав за кем-нибудь издалека в течение часа, можно было узнать о нем гораздо больше, чем проговорив с ним в течение целого дня. Устроившись на каком-нибудь валуне или прислонившись к стволу дерева с неизменным биноклем, Молина всего за несколько минут мог сложить представление о намерениях человека, о его страхе перед лесом или, наоборот, – любви к нему, об опыте в общении с окружающими его флорой и фауной. Мало-помалу егерь осмелел и иногда даже очень сильно рисковал. Пару раз он спугивал оленей или ланей прямо из-под носа у охотников, готовых немало заплатить за трофей, да так, что ни охотник, ни сопровождавший его егерь не могли понять, что всполошило животное. Так он разжигал в них желание заполучить-таки добычу, из чего потом извлекал свою выгоду. В других случаях Молина следил за группой туристов, по их поведению делал безошибочный вывод, что они забредут в часть заповедника, закрытую для экскурсий. Он выжидал, чтобы потом застать их врасплох, в момент, когда они не смогут отрицать, что проштрафились. Наконец, иногда он шпионил за парочкой влюбленных, лихорадочно ищущих грот в скалах или густой кустарник, и смотрел, как они занимаются любовью, слушая их стоны с расстояния вытянутой руки.
Со своего наблюдательного пункта он в течение нескольких минут следил и за Глорией. Тропинка шла извивами, благодаря чему путь делался более пологим. Девушка решила сократить путь и стала карабкаться по крутому склону. Молина уже собирался возвращаться к джипу, когда увидел, что на последнем небольшом подъеме, перед тем как снова выйти на тропу, она оступилась и неловко упала, покатившись с откоса. Такое падение могло закончиться нешуточными травмами. Не раздумывая, он побежал к машине, скрытой под деревьями на повороте. Не более чем через три минуты он подъехал на место. На девушке были холщовые брюки, и с гримасой боли на лице она освобождалась от той части штанины, которая крепилась на середине ноги молнией. Таким образом, из брюк получались шорты. Резко затормозив, он остановил машину возле нее и спросил: «Что случилось?» – не подумав о том, что эти слова могут его выдать. «Я упала и напоролась на ветку», – ответила Глория, указывая на ногу, но, похоже, еще сама не понимая, что произошло. Прежде чем заняться раной, Молина огляделся. Он сразу увидел небольшой сук ладанника, твердый окровавленный обломок, заостренный, как кончик ножа. Глория проследила за его взглядом. «Вот на эту палочку», – подтвердила она, будто и так не было понятно. Охранник опустился на колени, чтобы рассмотреть рану, а Глория убрала покрасневший платок, которым пыталась сдержать кровь. Маленькая струйка снова побежала от колена к щиколотке – оказалось, что остановить ее не так-то просто. Разрез был не очень широким, около двух или трех сантиметров, но довольно глубоким: края раны раскрывались, словно губы. Судя по количеству крови, наверное, была задета какая-то важная артерия.
Девушка начала бледнеть, ее лицо выражало страдание, и Молина почувствовал, что надо закрыть рану пальцами, но все еще не осмеливался дотронуться до Глории, кожа которой каждой своей порой чувствовала боль. Вид крови пробудил в нем какое-то очень давнее воспоминание, ему страстно захотелось поцеловать рану и высосать из нее остатки земли, как обычно высасывают яд змеи. Снова взглянув в ее глаза, Молина заметил, что Глория доверчиво наблюдает за ним, словно маленькая девочка, которая покорно ждет, что взрослый человек чудесным образом избавит ее от боли. Он встал, сказав: «Нужно дезинфицировать рану», – и направился к машине, где в бардачке хранилась предписанная правилами дорожная аптечка. Молина поставил ее перед собой, торопливым движением открыл и достал пузырек с перекисью водорода и квадратную металлическую коробочку, из которой вынул два ватных тампона. Смочив их и поднеся к ране, он поднял голову и сказал: «Вам не будет больно, это всего лишь перекись водорода», – будто просил разрешения прикоснуться к ней, указательным и большим пальцами левой руки приоткрыть глубокий разрез и тампоном очистить его от пыли, соринок и черных катышков земли, прилипших по краям. Он снова взглянул на нее, ожидая, что Глория станет протестовать против обработки раны и боли, которую сулит дезинфицирующее вещество, но увидел лишь полное доверия лицо. Девушка принимала каждое его движение без малейшей жалобы, уверенная в надежности этих сильных загорелых рук, ловко обращавшихся с ее ногой, точно знающих, что нужно делать; она целиком отдалась ловкости его пальцев, которые лечили, будто лаская ее. Молина же со своей стороны заметил, как подрагивают ее сильные и гибкие мышцы. «Боязливая и прекрасная, как лань», – подумал он, восхищаясь ее кожей, чуть покрытой тончайшим пушком, слегка загорелой, без единого шрама и признаков варикоза. «Готово», – громко объявил он, увидев, что рана хорошо промыта. Затем еще раз поднял голову и подумал, что влажный блеск ее глаз вызван облегчением. На самом же деле он был вызван благодарностью.