Габорио Эмиль. Преступление в Орсивале

   Сыщик стоял с ликующим видом человека, обретшего уверенность в том, что удастся довести до конца дело, которое казалось ему непосильно тяжелым.
   - Великолепно! - вскричал он. - Значит, это конец, следствие завершено. Прошлое жертв, изложенное господином мировым судьей, дает нам ключ к событиям, последовавшим за смертью бедняги Соврези. Итак, понятна взаимная ненависть супругов, внешне так любящих друг друга. Мы имеем объяснение, почему граф Эктор не женился, а сделал любовницей девушку с миллионным приданым. Теперь можно не удивляться тому, что господин де Треморель решился утопить в Сене свое имя и титул, чтобы продолжить жизнь в новом гражданском состоянии. Логика событий вынудила его убить жену. Останься она жива, он не смог бы бежать, равно как и оставаться в «Тенистом доле». И наконец, бумага, которую он так упорно искал, хотя каждая минута промедления могла ему стоить жизни, была рукописью Соврези, то есть смертным приговором графу, доказательством его первого преступления.
   Лекок говорил с необыкновенной горячностью, словно у него были личные поводы ненавидеть графа де Тремореля. Но так оно и было, и сам он со смехом признавался, что не может не злиться на преступников, которых должен преследовать. У него были с ним свои счеты. Отсюда и то бескорыстное рвение, с каким Лекок вел розыск. А может быть, все дело в простом инстинкте, подобном тому, что заставляет гончую бежать по следу дичи?
   - Теперь совершенно ясно, - продолжал сыщик, - что предел бесконечным колебаниям графа де Тремореля положила мадемуазель Куртуа. Его страсть к ней, возбуждаемая множеством преград, дошла, видимо, до безумия. Узнав о беременности любовницы - а я готов дать руку на отсечение, что она беременна, - негодяй окончательно потерял голову и забыл обо всем на свете. Очевидно, он уже был сыт по горло мучениями, которые приносило ему каждое новое утро. Он понял, что пропал, представил, как его супруга-мучительница признается в преступлении ради удовольствия выдать его. От страха он решился опередить ее, пойти на убийство. Словом, беременность Лоранс стала последней каплей, переполнившей чашу.
   Доктор Жандрон внимательнейшим образом выслушал доводы, на которых зиждилась уверенность Лекока.
   - Как, - удивился он, - вы считаете мадемуазель Лоранс его сообщницей?
   Сыщик решительно затряс головой.
   - Нет, господин доктор. Избави меня боже от подобного предположения. Мадемуазель Куртуа не знала и не знает о преступлении. Но ей было известно, что Треморель ради нее собирается бросить жену. Они обдумали, обсудили этот план и решились на бегство, договорились о дне и месте встречи.
   - Но письмо! Ее письмо! - упорствовал доктор.
   Как только речь зашла о Лоранс, папаша Планта уже не мог скрывать своих чувств и страхов.
   - Это письмо, - заявил он, - которое ввергло всю ее семью в бездну отчаяния и, возможно, убьет несчастного Куртуа, всего лишь бесчестный трюк, придуманный графом.
   - Но как же это возможно? - возмутился Жандрон.
   - А я полностью согласен с господином мировым судьей, - поддержал папашу Планта Лекок. - Вчера вечером в доме мэра у нас обоих одновременно возникло одинаковое подозрение. Я несколько раз перечитал письмо мадемуазель Лоранс, и могу поклясться, что оно сочинено не ею. Граф де Треморель подсунул ей черновик, который она просто переписала. Не станем заблуждаться, господа, это хорошо продуманное и составленное письмо, сочинялось оно достаточно долго. Нет, нет, так не может выражаться двадцатилетняя отчаявшаяся девушка, которая решает покончить с собой, чтобы избежать позора.
   - Возможно, вы и правы, - промолвил готовый сдаться доктор, - но как, по вашему мнению, господину де Треморелю удалось заставить мадемуазель Куртуа пойти на этот отвратительный шаг?
   - Как? Видите ли, доктор, я не слишком большой специалист в подобных материях, поскольку имел мало возможностей изучать в натуре чувства благородных барышень, и тем не менее дело мне кажется яснее ясного. Молоденькая девушка в обстоятельствах, в каких оказалась мадемуазель Куртуа, понимая, что близится страшный миг, когда ее позор откроется, готова пойти на все, вплоть до самоубийства.
   У папаши Планта вырвалось некое подобие стона. Он припомнил недавний разговор с Лоранс. Она расспрашивала его про ядовитые растения, которые он выращивает у себя, и особенно интересовалась способами извлечения из них смертоубийственного сока.
   - Да, - подтвердил он, - она хотела умереть.
   - Вот видите! - подхватил сыщик. - Именно в тот момент, когда бедную девушку стали преследовать мысли о смерти, граф де Треморель и сумел довести до конца свой гибельный план. Она, несомненно, заявила ему, что предпочтет смерть позору, а он ей доказывал, что, нося ребенка, она не имеет права убить себя. Сказал ей, что безгранично несчастен, что, не будучи свободен, не может исправить эту чудовищную ошибку, но был бы счастлив, если бы любимая вручила ему свою жизнь.
   Что нужно сделать, чтобы спасти и его, и себя? Оставить семью, уверить всех, будто она покончила с собой, и тогда он, в свою очередь, тоже бросит жену и бежит из дома.
   Вне всяких сомнений, она противилась, не соглашалась. Но он не отступал, вырывал у нее согласие, убеждал, что нужно думать о ребенке, которого она носит в себе; у него, дескать, будет отец, они вместе будут растить его. И она согласилась на все: бежала, переписала и отправила по почте гнусное письмо, подготовленное любовником.
   Доктор сдался:
   - Да, вероятно, все так и было.
   - И все же какой олух, какой болван! - воскликнул Лекок. - Ему и в голову не пришло, что странное совпадение между исчезновением его трупа и самоубийством мадемуазель Лоранс неизбежно привлечет внимание. Трупы так просто не пропадают. Но высокородный граф решил: «Все поверят, что меня убили вместе с женой, а у правосудия будет преступник Гепен, так что особенно копаться в деле власти не станут».
   Папаша Планта в отчаянии простонал:
   - А мы даже не знаем, где прячется этот подлец, чтобы вырвать Лоранс из его лап!
   Сыщик подошел к старому мировому судье и пожал ему руку.
   - Успокойтесь, сударь, - решительно произнес он. Мы разыщем его, иначе мое имя не Лекок! И, говоря откровенно, могу вас заверить, что задача эта представляется мне не слишком трудной.
   Осторожный стук в дверь прервал сыщика.
   Мадам Пти и Луи уже давно проснулись и занимались своими делами. Мадам Пти, снедаемая волнением, больная и чуть ли не плачущая от неудовлетворенного любопытства, уже раз десять прижималась ухом к замочной скважине. Но, увы, безрезультатно.
   - Чем они там могут заниматься? - вопрошала она своего невозмутимого сотрапезника Луи. - Уже двенадцать часов как они сидят взаперти без еды, без питья. Спятили они, что ли? А все-таки пойду приготовлю им завтрак.
   Однако рискнул постучаться Луи, а не она. Садовник пришел сообщить хозяину о необычайном опустошении, произведенном в саду. Вытоптан, погублен, уничтожен газон.
   При этом Луи принес какие-то странные вещи, оставленные злоумышленниками, которые он и подобрал на лужайке. Лекок мгновенно опознал их.
   - Господи! - воскликнул он. - Я же совсем забыл! Сижу тут, спокойно болтаю, хотя уже день и того и жди, кто-нибудь зайдет и увидит мое подлинное лицо. - И, обратись к Луи, страшно удивленному тем, что видит здесь молодого черноволосого мужчину, которого вечером не было, он приказал: - Дай-ка мне, любезный, эти принадлежности моего туалета.
   И пока хозяин дома ходил отдавать распоряжения по хозяйству, Лекок быстро вернул себе вчерашний облик. Так что, возвратись, панаша Планта не поверил собственным глазам: у камина с простодушным видом сидел прежний Лекок. Та же зализанная прическа, те же рыжеватые бакенбарды, та же глуповатая улыбка и даже та же бонбоньерка с портретом в руках.
   Завтрак был готов, и мировой судья пришел пригласить третей к столу. Трапеза, как и вчера, была безмолвной и длилась недолго: все понимали, что время не терпит. В Корбейле их ожидает г-н Домини, который уже, верное, начал раздражаться из-за их опоздания. Луи водрузил на стол корзину чудесных фруктов, тут Лекок вспомнил про костоправа.
   - Может, этому прохвосту что-нибудь нужно… Папаша Планта хотел послать за мэтром Робло садовника, но сыщик воспротивился:
   - Он опасный тип, лучше я сам схожу.
   Лекок вышел, и не миновало еще и десяти секунд, как раздался его крик:
   - Господа! Господа!
   Доктор и мировой судья бросились наверх. Костоправ лежал на полу в чулане, не подавая признаков жизни. Негодяй покончил с собой.
 

XXII

 
   Надо отдать должное орсивальскому костоправу: чтобы лишить себя жизни в темном чулане без шума, не возбудив подозрений тех, кто сидит в библиотеке, нужны особая сила духа и огромная смелость.
   Орудием самоубийства послужил обрывок бечевки, который Робло ощупью разыскал среди старых книг и связок газет. Он несколько раз обмотал бечевку вокруг шеи и удавился, затягивая ее огрызком карандаша. Надо сказать, у него не было того ужасного вида, какой, по всеобщему убеждению, отличает удавленников. Он лежал, мертвенно бледный, с полузакрытыми глазами, с широко открытым ртом, и вообще выглядел как человек, умерший в полубессознательном состоянии без особых страданий от кровоизлияния в мозг.
   - Может быть, его еще можно вернуть к жизни, - бросил доктор Жандрон и, достав из кармана несессер с инструментами, склонился над трупом.
   Самоубийство костоправа, видимо, раздосадовало и даже огорчило Лекока. Все шло как по маслу, и вот на тебе, главный свидетель, которого он задержал с опасностью ля жизни, выскользнул у него из рук.
   Папаша Планта, напротив, выглядел чуть ли не довольным, словно эта смерть шла на пользу каким-то его невысказанным планам и отвечала тайным надеждам. Впрочем, самоубийство мэтра Робло мало бы что меняло, если бы речь шла только о том, как переубедить г-на Домини и какие новые доказательства представить ему. Этот труп был куда красноречивей самых недвусмысленных признаний.
   Убедившись в бессмысленности своих стараний, док тор поднялся. Он испробовал все, что рекомендуется для спасения при удушении, даже пустил кровь из яремной вены.
   - Он мертв, - сообщил Жандрон. - Бечевка сдавила горло между подъязычной костью и щитовидным хрящом, что привело к полной и почти мгновенной странгуляции.
   - Необходимо перенести мертвеца к нему домой. Мы тоже пойдем туда, чтобы опечатать вещи: среди них могут оказаться важные для следствия бумаги, - сказал папаша Планта и велел садовнику: - Сбегай в мэрию, пусть пришлют носилки и двух добровольцев.
   Надобности в присутствии доктора Жандрона больше не было: он пообещал папаше Планта, что попозже присоединится к ним в доме Робло, и отправился проведать, как себя чувствует г-н Куртуа.
   Вскоре появился Луи, сопровождаемый не двумя, а целым десятком добровольцев. Тело костоправа положили на носилки, и траурная процессия тронулась в путь.
 
   Орсивальский костоправ жил почти на самом берегу, по правую руку от железнодорожного моста. Он занимал домик в три комнаты, одну из которых использовал как лавку: там было полно пакетов с сухими травами, семенами и тому подобными вещами, которыми он торговал. Спал он в комнате, расположенной в глубине дома и обставленной недурной мебелью, хотя в деревнях подобные помещения редко используются как спальни.
   Носильщики положили труп Робло на кровать. Несомненно, они были бы в затруднении, не зная, что и как делать, по, к счастью, среди сопровождающих оказался общинный глашатай, который одновременно был и орсивальским могильщиком. Знаток во всем, что касается похорон, он давал указания, как уложить и одеть покойного.
   А папаша Планта в это время осматривал шкафы и комоды, ключи от которых нашел в кармане у Робло.
   Если бы у этого человека, который еще два года назад не имел ни гроша и перебивался случайными заработками, обнаружились бы ценности, это стало бы лишней уликой против него в ряду прочих, с одной стороны, неопровержимых, но с другой - все же недостаточных, чтобы бесспорно доказать, что он был сообщником убийц.
   Но как ни искал мировой судья, он нашел только то, что ему было уже известно. Здесь были документы на право владения лужком, полями, земельными участками. К ним были подколоты долговые обязательства на сто пятьдесят и восемьсот двадцать франков, выданные господину Робло двумя местными жителями.
   Папаша Планта был пе в силах скрыть разочарование.
   - Никаких ценностей, - шепнул он на ухо Лекоку. - Понимаете, никаких.
   - Понимаю, - отвечал сыщик. - Этот Робло был хитрая и осторожная бестия, прятал свое тайное богатство и был достаточно терпелив, чтобы создать впечатление, будто он нажил его за долгие годы. Вы, сударь, обнаружили в секретере только то, что он не боялся держать на виду. На сколько там у него?
   Мировой судья быстро подсчитал и ответил:
   - На четырнадцать тысяч пятьсот франков.
   - Госпожа Соврези заплатила ему гораздо больше, - уверенно объявил Лекок. - Нет, он был не настолько безумен, чтобы, имея всего четырнадцать с половиной тысяч, все их вложить в землю. У него где-то припрятана кубы шка.
   - Я тоже в этом уверен. Но где?
   - А вот я и ищу.
   Он действительно искал, хотя со стороны никто бы этого не сказал: расхаживал по комнате, переставлял мебель, стучал каблуком но плиткам пола, простукивал стены в некоторых местах. Наконец подошел к камину, около которого уже несколько раз задерживался.
   - Уже июль, - заметил он, - а тут столько волы.
   - Ну, не все же в конце зимы чистят камин, - объяснил папаша Планта.
   - Так-то оно так, сударь, но не кажется ли вам эта зола слишком чистой и аккуратной? Что-то я не вижу на ней того легкого налета пыли и сажи, который должен бы ее покрывать, раз уж камин не топился несколько месяцев.
   Заглянув во вторую комнату, куда отослали носильщиков, после того как они сделали свое дело, Лекок распорядился:
   - Принесите-ка мне кирку.
   Они кинулись исполнять приказание, а Лекок вернулся к камину.
   - Судя по виду, - пробормотал он, - эту золу недавно сметали, а раз ее сметали…
   Сыщик присел на корточки, отгреб золу и освободил каменный под камина. Тоненькой щепочкой он стал ковы ряться в швах между камнями.
   - Взгляните, господин мировой судья: ни капельки цемента, и камень шатается. Кубышка спрятана здесь.
   Взяв принесенную кирку, Лекок одним движением вывернул камень - открылось довольно глубокое отверстие.
   - Я так и знал! - торжествующе воскликнул сыщик. Тайник оказался наполнен свертками со столбиками двадцатифранковых монет. Всего насчитали девятнадцать тысяч пятьсот франков.
   «Увы, - грустно подумал мировой судья, - такова цена жизни несчастного Соврези».
   Вслед за золотом сыщик извлек из тайника листок бумаги, покрытый цифрами. Это был, так сказать, гроссбух костоправа. На левую сторону он занес сумму в 40 000 франков. В правой записал несколько цифр, даю щих в итоге 20 500 франков. Это были деньги, которые он потратил на различные приобретения. Таким образом, стало очевидно, что г-жа Соврези уплатила Робло за синий флакончик сорок тысяч.
   Папаше Планта и сыщику больше нечего было делать в доме костоправа. Они заперли в секретер золото, изъятое из тайника, все опечатали и оставили двух человек охранять печати.
   Однако Лекок был еще не вполне удовлетворен. Что это за рукопись, которую читал мировой судья? Вначале сыщик подумал, что это копия разоблачений, оставленных папаше Планта Соврези. Но нет, такого не может быть: Соврези не мог описать чудовищную сцену собственной агонии.
   Этот оставшийся невыясненным вопрос изрядно беспокоил Лекока и несколько отравлял радость от успешного завершения труднейшего расследования. И он решил еще раз попробовать вытянуть истину из папаши Планта. С некоторой фамильярностью взяв его за отворот сюртука и отведя к окну, Лекок с самым невинным видом полушепотом поинтересовался:
   - Извините, сударь, а к вам мы больше не вернемся?
   - Зачем? Ведь доктор Жандрон собирается от мэра прийти сюда.
   - Я просто подумал, что мы возьмем рукопись, которую вы нам читали ночью, чтобы передать ее господину следователю.
   Сыщик ждал, что его собеседник по крайней мере вздрогнет от такого предложения, но ошибся.
   Папаша Планта с грустной улыбкой взглянул Лекоку в глаза и ответил:
   - Дорогой господин Лекок, вы весьма хитроумны, но я тоже не простак и посему позволю себе оставить за собой последнее слово, о смысле которого вы, надеюсь, догадываетесь.
   Лекок готов был провалиться сквозь землю.
   - Уверяю вас, сударь…- пробормотал он.
   - Думаю, - прервал его папаша Планта, - вы верно представляете себе источник моей осведомленности. И у вас достаточно хорошая память, чтобы не забыть, как вчера вечером перед чтением я предупредил, что сведения эти я сообщаю только вам двоим и с единственной целью - облегчить наше расследование. Да и на что, по-вашему, нужны судебному следователю заметки совершенно личного характера и ничуть не претендующие на подлинность?
   Он задумался на несколько секунд, как бы ища слов для завершения своей мысли, и закончил:
   - Я очень доверял вам, господин Лекок, и очень уважаю вас и потому заранее уверен, что вы никому не расскажете о документах чисто конфиденциальных. То, что сообщите вы, стоит куда больше, чем все, что мог написать я, особенно теперь, когда у вас есть труп Робло и найденная у него крупная сумма денег. Ежели господин Домини будет упорствовать в своих сомнениях, доктор Жандрон - вы это знаете - сумеет обнаружить яд, которым был отравлен Соврези. - Папаша Планта в нерешительности остановился, но тут же продолжил: - Короче, я убежден, вы умолчите о том, о чем догадались.
   Лекок был поистине сильной натурой, и вот доказательство этому: он не огорчился, встретив равного себе.
   Нет, разумеется, как полицейский он превосходил папашу Планта, но ему пришлось признать, что старому деревенскому мировому судье недоставало разве что практики и пристрастия к этому делу. Со вчерашнего дня Лекок неоднократно вынужден был отдать должное поразительной проницательности старика. И на сей раз он пожал руку папаши Планта и многозначительно произнес:
   - Сударь, можете рассчитывать на меня.
   В зтот момент в дверях появился доктор Жандрон и сообщил:
   - Куртуа легче, он плачет, как ребенок, словом, опасность миновала.
   - Слава богу, - обрадовался мировой судья. - Ну поскольку мы в сборе, поторопимся, господа. Господи, Домини заждался нас и, должно быть, сходит с ума от нетерпения.
 

XXIII

 
   Говоря о нетерпении судебного следователя, папаша Планта безусловно смягчил истинное положение. Г-н Домин и был в бешенстве и не мог понять, почему до сих пор нет его вчерашних сотрудников - мирового судьи, врача и сыщика из префектуры.
   Он явился к себе в кабинет во Дворце правосудия ранним утром и, облаченный в судейскую мантию, сидел, считая минуты. Ночные раздумья отнюдь не поколебали, а. наоборот, укрепили его в этом мнении. Чем больше времени проходило после убийства, тем проще, обыденней и объяснимей казалось оно г-ну Домини.
   Однако г-на Домини. что бы он там ни говорил себе, весьма раздражало несогласие остальных участников расследования с его мнением, и потому он ждал их донесения в состоянии нервической взвинченности, что не ускользнуло от внимания его письмоводителя. Опасаясь пропустить появление Лекока и тем самым продлить свое неведение, г-н Домини даже распорядился подать завтрак прямо в кабинет. Увы, это оказалось бесполезным! Минутная стрелка уже несколько раз описала круг на голубом циферблате настенных часов, украшающих Дворец правосудия, но никто не приходил.
   Чтобы убить время, г-н Домини еще раз допросил Гепена и Подшофе, однако эти допросы ничего не добавили к тому, что ему уже было известно. Один из обвиняемых клялся богом и небесами, что сказал все, что знал; второй замкнулся в угрюмом молчании и повторял, как заведенный: «Знаю, что я пропал, делайте со мной что хотите».
   Г-н Домини приказал было послать в Орсиваль конного жандарма, чтобы тот установил причину столь невероятной медлительности, но тут привратник доложил о прибытии тех, кого он так ждал.
   Следователь распорядился немедля пропустить их, и так велико было его нетерпение, что он вскочил и вышел им навстречу, невзирая на столь оберегаемое им достоинство своего сана.
   - Господи, как вы поздно! - воскликнул он.
   - Все это время мы ни минуты не потратили даром и даже глаз не сомкнули, - сообщил мировой судья.
   - Значит, есть новости? Найден труп графа?
   - Новости есть, и немалые, - ответил Лекок. - А вот труп графа не найден и, смею заверить, никогда не будет найден по той простой причине, что господина де Тремореля никто не убивал. Он вовсе не жертва, как можно было предполагать поначалу, а убийца.
   От столь недвусмысленного заявления судебный следователь подскочил в кресле и закричал:
   - Но это форменное безумие!
   Лекок никогда не позволял себе смеяться над судебными чиновниками.
   - Не думаю, - холодно отпарировал он. - И даже уверен, что если вы, господин судебный следователь, соблаговолите уделить мне полчаса времени, я буду иметь честь убедить вас в своей правоте.
   Г-н Домини слегка передернул плечами, сыщик заметил это и удвоил настойчивость.
   - Более того, я убежден, что вы, господин судебный следователь, прежде чем я выйду из вашего кабинета, вручите мне постановление об аресте графа Эктора де Тремореля, в настоящее время считающегося мертвым.
   - Ладно, - сдался г-н Домини, - говорите.
   Лекок весьма сжато представил факты, обнаруженные после начала расследования как им самим, так и мировым судьей. Но излагал он их не в том порядке, в каком узнал или догадался о них; а в хронологической последовательности, так что каждое новое событие, о котором он рассказывал, совершенно естественно вытекало из предшествующего.
   Более чем когда-либо Лекок вошел в образ безобидного лавочника, говорил тихим приятным голосом, постоянно ввертывал заискивающие формулы наподобие: «Я буду иметь честь» или «Если господин следователь соблаговолит дозволить мне». Как и накануне в «Тенистом доле», он извлек из кармана бонбоньерку и при каждом захватывающем или важном эпизоде отправлял в рот лакричную пастилку.
   Чем дальше он вел рассказ, тем явственней выражал г-н Домиии изумление. Временами он даже не в силах был удержаться от возгласов вроде: «Поразительно! Невероятно!»
 
   Лекок закончил. Проглотив алтейную пастилку, он поинтересовался:
   - Что вы думаете теперь, господин судебный следователь?
   Прямо скажем, г-н Домини был отнюдь не в восторге. Да и можно ли не испытать тайной досады, когда подчиненный одним махом грубо разрушает систему, которую ты с таким трудом создал и выстроил? Но как бы ни держался г-н Домини за свое мнение и как бы мало ни был расположен к чужим доводам, на сей раз он вынужден был отступить перед неотразимой очевидностью фактов.
   - Ну что ж, - сказал он, - я убедился, что против жизни господина Клемана Соврези было совершено преступление при содействии Робло, которому за это хорошо заплатили. Завтра господин Жандрон получит распоряжение безотлагательно произвести эксгумацию и вскрытие трупа вышеномянутого Клемана Соврези.
   - Я обнаружу яд, можете быть уверены, - заявил доктор.
   - Превосходно. Но разве из того, что господин де Треморель отравил друга, чтобы жениться на его вдове, обязательно и неопровержимо следует, что вчера он убил жену, а потом бежал? Нет, в это я не верю.
   Папашу Планта просто корчило от ярости, но, боясь взорваться, он не решился заявить г-ну Домиии, что тот заблуждается.
   - Прошу прощения, сударь, но мне кажется, что самоубийство мадемуазель Куртуа, самоубийство, но всей видимости, мнимое, все-таки кое-что доказывает, - возразил Лекок.
   - Ну это еще нужно проверить. Совпадение, на которое вы так упираете, может оказаться простой случайностью.
   - Но позвольте, сударь, - теряя терпение, продолжал настаивать сыщик, - я точно знаю, что господин де Треморель побрился, у меня есть тому доказательства. Кроме того, мы не нашли сапог, которые, как уверяет камердинер, обул утром граф…
   - Спокойнее, сударь, прошу вас, спокойнее, - прервал его следователь. - Я отнюдь не утверждаю, что вы кругом не правы, я только считаю необходимым высказать вам свои возражения. Предположим, я согласен, что господин де Треморель убил свою жену. Он жив, он скрывается, будь по-вашему. Но доказывает ли это, что Гепен невиновен, что он не соучаствовал в убийстве?
   Да, тут было слабое место плана Лекока. Убежденный в виновности Эктора, он почти не думал о бедняге садовнике, полагая, что невиновность того станет очевидной, как только он задержит преступника. Тем не менее сыщик готов был ответить, но тут в коридоре послышались шаги, а затем какие-то переговоры вполголоса.
   - Ага, - обрадовался г-н Домиии, - сейчас мы получим весьма любопытные сведения о Гепене.
   - Вы обнаружили нового свидетеля? - поинтересовался папаша Планта.
   - Нет. Но я жду служащего нашей корбейльской полиции, которому поручил одно важное дело.
   - Касающееся Гепена?
   - Именно. Сегодня рано утром одна здешняя работница, за которой волочился Гепен, принесла мне его фотографическую карточку, как она утверждает, очень похожую. Этот портрет вместе с адресом «Кузницы Вулкана», найденным вчера у подозреваемого, я дал полицейскому и поручил ему разузнать, бывал ли Гепен в этой лавке и не приобрел ли он там что-нибудь позавчера вечером.