Габорио Эмиль. Преступление в Орсивале

   - И что на сей раз? - спросил старый судья.
   - На дне этих бокалов даже не вино, сударь. Среди пустых бутылок, стоявших в шкафу, оказалась одна с уксусом, вот она, и преступники налили из нее в бокалы по несколько капель.
   Он схватил один из бокалов и сунул его под нос папаше Планта, добавив:
   - Извольте понюхать, господии мировой судья.
   Спорить было не о чем: это был прекрасный уксус, с резким и сильным запахом. Преступники в спешке оставили улику, неопровержимо свидетельствовавшую о том, что они намеревались сбить следствие с толку.
   Однако, проявив недюжинную изобретательность, они оказались неспособны спрятать концы в воду. Все их хитрости были, как выразился бы почтенный г-н Куртуа. шиты белыми нитками.
   Правда, эти промахи можно отнести на счет спешки или какой-то неожиданной помехи. Один знаменитый полицейский недаром говорил, что у преступника на месте преступления пол горит иод ногами.
   Лекок был прямо-таки возмущен и уязвлен в своих лучших чувствах, как бывает возмущен истинный художник при виде грубой и претенциозной мазни самовлюбленного недоучки.
   - Нет, это уже переходит всякие границы! - негодовал он. - Ишь, канальи, чего захотели! Но тут нужно быть большими хитрецами! Нужно суметь все выполнить чисто, черт побери! А это. слава богу, не каждому по зубам.
   - Господин Лекок! Господин Лекок! - взывал к нему судья.
   - Да что там, сударь, я ведь правду говорю. Если уж они такие простаки, оставались бы честными людьми - ведь это куда как проще.
   И, вконец разъярившись, он проглотил сразу несколько пастилок разных сортов.
   - Ну будет, будет, - по-отечески увещевал его папаша Планта, словно унимая плачущего ребенка, - не нужно сердиться. В самом деле, эти люди оказались не на высоте, это непростительно, но примем во внимание, что они никак не могли предположить, что столкнутся с таким проницательным человеком, как вы.
   Лекок, тщеславный, как все артисты, не остался глух к комплименту и не сумел скрыть довольную гримасу.
   - Так будем же снисходительны, - продолжал папа ша Планта. - Кроме того, - и он остановился, чтобы придать больше весу последующим словам, - кроме того, вы еще не все видели.
   У г-на Лекока никогда нельзя было понять, когда он ломает комедию. Да он и сам этого подчас не понимал. Великий артист, весь во власти своего искусства, он приучил себя имитировать любые душевные движения, точно так же, как привык щеголять в любом костюме, и предавался этим упражнениям так добросовестно, что достиг в них полнейшего правдоподобия, и вполне вероятно, в глубине души он возмущался куда меньше, чем можно было подумать но выражению его лица.
   Он бушевал, понося злодеев, он размахивал руками, но исподтишка зорко следил за папашей Планта и, услышав его последние слова, навострил уши.
   - Что ж, продолжим осмотр, - сказал он.
   И, прежде чем последовать за старым судьей в сад, Лекок бросил на портрет на бонбоньерке взор, в котором читались огорчение и разочарование.
   «Черт бы его побрал, - взывал он к портрету, - черт бы побрал старого молчуна. Упрямца невозможно застать врасплох. Он скажет нам отгадку своего ребуса, когда мы сами ее найдем, не раньше. Он такой же хитрец, как мы, моя душенька, разве что опыта у него поменьше. Однако если он нашел то, что от нас ускользает, значит, он еще до нас обнаружил какие-то улики, о которых мы не знаем».
 
   В саду все оставалось по-прежнему.
   - Здесь, господин Лекок, - сказал старый судья, когда они шли по одной из аллей, полукругом спускавшейся к Сене, - здесь, на газоне, нашли туфлю бедняги графа; а там, чуть правее клумбы с геранью, валялся его шейный платок.
   Они вышли на берег реки и с величайшими предосторожностями приподняли доски, которыми по приказу мэра были укрыты отпечатки на земле.
   - Мы предполагаем, - сказал папаша Планта, - что графине удалось ускользнуть и она прибежала сюда, но здесь ее настигли и нанесли смертельный удар.
   Было ли это мнением самого судьи, или он просто пересказывал впечатления, полученные утром, Лекок не в силах был понять.
   - Но ведь, по нашим расчетам, сударь, - заметил сыщик, - графиня не убегала. Ее принесли сюда уже мертвую, иначе логика перестает быть логикой. Поищем, нет ли других улик.
   Он опустился на колени, как недавно в комнате на третьем этаже, и с еще большей дотошностью принялся исследовать сперва песок на аллее, потом стоячую воду и пучки водных растений. Затем встал с земли, взял камешек, бросил в воду и сразу же подошел поближе, чтобы посмотреть, что произошло с илом.
   После этого вернулся к крыльцу дома, а оттуда опять к прибрежным ивам по газону, на котором до сих пор отчетливо виднелись следы, обнаруженные еще утром. Здесь явно проволокли что-то тяжелое.
   Не жалея брюк, он прополз на четвереньках по всей лужайке, изучая чуть не каждую былинку, раздвигая густую траву, чтобы видеть землю, внимательно исследуя направление обломанных стебельков.
   Закончив осмотр, он изрек:
   - Наши умозаключения подтверждаются: графиню несли здесь.
   - Вы в этом твердо уверены? - осведомился панаша Планта.
   Лекоку было ясно, что в этом пункте у старого судьи явно нет уверенности и он желает узнать чужое мнение, что свидетельствовало о его колебаниях.
   - Ошибка невозможна, - отвечал сыщик и с лукавой улыбкой добавил: - Но поскольку ум хорошо, а два лучше, я попрошу вас, господин судья, выслушать меня, а после сказать, что на сей счет думаете вы.
   Во время розысков Лекок подобрал на земле гибкий прутик и теперь в подкрепление своих слов указывал им то на один предмет, то на другой, наподобие зазывалы, который показывает зрителям изображения всяких чудес, намалеванные на балагане, приглашая заглянуть внутрь и увидеть их своими глазами.
   - Нет, - продолжал он, - нет, господин мировой судья, госпожа де Треморель не убежала. Если бы удар настиг ее здесь, она бы упала в воду со всего маха, и вода брызнула бы довольно далеко, причем не только вода, но ил тоже, и мы наверняка обнаружили бы на берегу его следы.
   - Но не кажется ли вам, что солнце с утра успело…
   - На солнце, сударь, испарилась бы вода, но высохшая грязь осталась бы; между тем я пересмотрел, можно сказать, один за другим все камешки на аллее, но ничего не обнаружил. Мне возразят, что вода с илом брызнули как направо, так и налево. А я отвечу: изучите эти купы ирисов, листья кувшинок, стебли тростников; на всех этих растениях вы обнаружите налет пыли - согласен, тонкий налет, но все-таки это пыль. А видите ли вы след хотя бы капельки воды? Нет. Значит, брызг не было, а следовательно, не было и резкого падения тела; следовательно, графиня была убита не здесь, труп принесли к реке и осторожно опустили в воду в том месте, где вы его нашли.
   Казалось, папаша Планта еще не вполне убежден. - А как же следы борьбы там, на песке? - спросил он.
   Лекок замахал руками.
   - Господин мировой судья изволит шутить, я так полагаю, - возразил он. - Эти следы не обманули бы и лицеиста.
   - Все же мне кажется…
   - Ошибиться здесь невозможно, сударь. Действительно, песок разрыт, раскидан. Но все борозды и рытвины, обнажившие землю, которая прежде была присыпана песком, оставлены одним человеком; вам, вероятно, трудно в это поверить, но убедитесь сами; и более того, следы оставлены носком сапога.
   - И впрямь, вижу.
   - Ну что ж, сударь, если в таком месте, как здесь, доступном для последующего осмотра, происходила борьба, после нее остаются два вида совершенно различных следов: нападающего и жертвы. Нападающий, который устремляется вперед, неизбежно опирается на носки ног. которые глубже впечатываются в землю. Жертва, напротив, обороняется, пытается вырваться из рук насильника, она отклоняется, изгибается назад, и в землю вдавливаются ее каблуки. Когда силы противников равны, мы находим приблизительно одинаковое число отпечатков носков и каблуков, в зависимости от того, как развивалась схватка. А что мы видим здесь?
   Папаша Планта перебил сыщика.
   - Довольно, сударь, - сказал он, - этого достаточно, чтобы убедить самого недоверчивого слушателя. - И после минутного раздумья, добавил как бы в ответ на свою тайную мысль: - Нет-нет, никаких возражений тут быть не может.
   Г-н Лекок, со своей стороны, подумал, что проделанный им труд заслуживает поощрения, и с победным видом проглотил лакричную пастилку.
   - Но я еще не кончил, - заметил он. - Мы говорили о том, что с графиней не могли расправиться здесь. Добавлю: ее не принесли сюда, а притащили волоком. Это нетрудно доказать. Существуют лишь два способа волочь труп: за плечи - тогда ноги оставляют на земле две параллельные борозды, и за ноги - тогда остается один, довольно широкий, след от головы.
   Папаша Планта кивком выразил согласие.
   - Осматривая газон, - продолжал сыщик, - я обнаружит параллельные борозды, явно следы ног, и одновременно широкую полосу примятой травы. Почему? Дело в том, что по лужайке волокли не мужчину, а женщину, причем одетую в платье с достаточно тяжелыми юбками. Словом, то был труп графини, а не графа.
   Лекок сделал паузу, ожидая одобрения, вопроса, замечания.
   Но старый судья, казалось, перестал его слушать и погрузился в какие-то совершенно отвлеченные размышления.
   Темнело, и над Сеной дрожал туман, легкий, словно дымок над горящей соломой.
   - Пора возвращаться, - внезапно произнес папаша Планта, - надо узнать, что выяснил доктор при вскрытии.
   И оба не спеша направились к дому.
   На крыльце стоял судебный следователь, который уже собирался им навстречу.
   В руках у него был большой портфель из фиолетовой шагрени с тиснеными инициалами, на плечи накинуто легкое пальто из черного блестящего орлеана.
   У следователя был крайне довольный вид.
   - Оставляю вас здесь главным, господин мировой судья, - обратился он к папаше Планта. - Если я хочу нынче вечером встретиться с императорским прокурором, мне необходимо немедленно пуститься в путь. Сегодня утром, когда вы за мной прислали, его уже не было.
   Панаша Планта поклонился.
   - Буду вам весьма признателен, - продолжал г-н До-мини, - если вы возьмете на себя надзор за окончанием расследования. Доктор Жандрон только что сказал мне, что ему осталось работы на несколько минут, и завтра утром у меня будет его отчет. Надеюсь, что вы позаботитесь опечатать все, что необходимо, а также выставить охрану. Я со своей стороны пришлю архитектора, чтобы снять точный план дома и сада.
   - Но, по всей видимости, понадобится дополнительное следствие? - заметил старый судья.
   - Не думаю, - уверенным тоном возразил следователь.
   Затем он обратился к Лекоку:
   - Ну как, господин сыщик, удалось ли вам обнаружить что-нибудь новенькое?
   - Я сделал несколько важных находок, - отвечал Лекок, - но прежде, чем высказаться, должен все осмотреть еще раз при дневном свете. Поэтому прошу вашего разрешения, господин следователь, представить вам мой рапорт завтра во второй половине дня. Пока могу сказать, что столь запутанное дело…
   Г-н Домини не дал ему договорить.
   - А мне это дело вовсе не кажется запутанным! - перебил он. - Напротив, все, по-моему, совершенно ясно.
   - И тем не менее я подумал…
   - Мне в самом деле жаль, - произнес судебный следователь, - что вас вызвали так поспешно и притом без особой надобности. В настоящее время я располагаю самыми убедительными доказательствами вины обоих лиц, задержанных по моему распоряжению.
   Папаша Планта и Лекок обменялись долгими взглядами, в которых читалось глубокое изумление.
   - Неужели? - вырвалось у судьи, - Так, значит, вы, сударь, нашли новые улики?
   - Я получил нечто более важное, чем улики, - отвечал г-н Домини, со зловещим видом поджав губы. - Я повторно допросил Подшофе, и он дрогнул. Все его нахальство как рукой сняло. Я добился того, что он несколько раз запутался в показаниях и в конце концов признался, что видел убийц.
   - Убийц! - вскричал папаша Планта. - Он так и сказал - убийц?
   - Во всяком случае, одного из них он видел. Он, правда, уверяет, что не узнал этого человека. На этом мы пока остановились. Но тюремная камера весьма благотворно действует на память. Завтра, после бессонной ночи, мой подопечный несомненно станет откровеннее.
   - А что с Гепеном? - тревожно спросил старый судья. - Вы и его допросили еще раз?
   - С этим типом и так все ясно, - отрезал г-н Домини.
   - Он сознался? - вне себя от изумления спросил Лекок.
   Следователь повернулся к полицейскому вполоборота, смерил его недовольным взглядом, сочтя, по-видимому, такой вопрос дерзостью, но все же ответил:
   - Гепен ни в чем не сознался, но дела его так или иначе плохи. Вернулись наши лодочники. Они еще не отыскали тела господина де Тремореля и полагают, что оно было унесено течением. Но в конце парка в камышах они нашли вторую туфлю графа, а на середине Сены, под Мостом - обратите внимание на эту деталь, - выловили куртку из грубого сукна, на которой сохранились следы крови.
   - И эта куртка принадлежит Гепену? - хором спросили и мировой судья и сыщик.
   - Именно ему. Ее опознали все обитатели замка, и сам Гепен безоговорочно подтвердил, что куртка его. Но это еще не все…
   Г-н Домини сделал паузу, словно для того, чтобы перевести дыхание, а на самом деле желая подольше подержать папашу Планта в неизвестности. Поскольку они разошлись во мнениях, следователю чудилось, будто судья втайне питает к нему неприязнь и под влиянием вполне понятной человеческой слабости не прочь был понаслаждаться своей победой.
   - Да, еще не все, - продолжал он. - В правом кармане куртки зияла дыра, из него был вырван лоскут материи. И знаете, куда делся этот клочок сукна?
   - А! - пробормотал папаша Планта. - Так, значит, он был зажат в руке графини!
   - Именно так, господин мировой судья. Что вы скажете об этой улике, доказывающей вину подозреваемого?
   Папаша Планта был сражен; у него буквально руки опустились.
   Что до Лекока, который в присутствии судебного следователя приосанился и вновь стал похож на удалившегося на покой лавочника, - он был до того ошеломлен, что чуть не подавился настилкой.
   - Разрази меня гром, - выговорил он, превозмогая кашель, - недурной ответный удар!
   Потом, расплывшись в простецкой улыбке, он вполголоса добавил, так, чтобы его слышал один папаша Планта:
   - Неплохо сработано! Но почерк тот же самый, и мы в своих рассуждениях это предвидели. Графиня судорожно сжимала лоскут материи - значит, убийцы с умыслом вложили его ей в руку.
   Г-н Домини не услышал ни восклицания, ни последующих слов Лекока. Он протянул панаше Планта руку и условился с ним о встрече на другой день в суде.
   Затем следователь удалился в сопровождении своего письмоводителя.
   Несколькими минутами позже Гепена и старика Подшофе в наручниках, под охраной орсивальских жандармов повезли в корбейльскую тюрьму.
 

VIII

 
   В бильярдной замка «Тенистый дол» заканчивал свои печальные обязанности доктор Жандрон.
   Он снял просторный черный фрак с широкими рукавами, огромными фалдами и красной ленточкой Почетного легиона в петлице - именно такой фрак, какой должен быть у ученого, - и засучил выше локтя рукава полотняной рубашки.
   Рядом с ним на столике, предназначенном для освежительных напитков, были разложены инструменты - скальпели и серебряные зонды.
   Чтобы произвести вскрытие, ему пришлось раздеть покойницу. Теперь он прикрыл труп большой белой простыней, которая свешивалась до полу и смутно обрисовывала очертания тела.
   Уже стемнело; вся эта зловещая сцена была залита светом массивной лампы с матовым стеклянным абажуром в форме шара.
   Мировой судья и полицейский вошли в тот миг, когда доктор мыл руки в большом ведре с водой.
   Услыхав, что дверь отворилась, доктор Жандрон быстро выпрямился.
   - А, это вы, Планта, - сказал он, и в голосе его явственно послышалась тревога. - А где господин Домини?
   - Уехал.
   Доктор принял это известие, не скрывая досады.
   - Мне нужно с ним поговорить, - сказал он, - и чем скорее, тем лучше. Это совершенно необходимо. Может быть, я и ошибаюсь, всякому случается ошибиться, но…
   Лекок и папаша Планта затворили дверь, которую осаждали слуги, и подошли поближе. При свете лампы им бросилось в глаза, что лицо г-на Жандрона, обычно такое невозмутимое, искажено волнением.
   Бледность его соперничала с бледностью убитой, покоившейся на столе, под простыней.
   Волнение в голосе и в лице доктора едва ли объяснялось той работой, которую он только что завершил. Как ни тягостна эта работа, г-н Жандрон, опытнейший врач, так часто сталкивался с людским горем и навидался в жизни столько ужасного и отталкивающего, что чувствительность его давно притупилась.
   Должно быть, при вскрытии он обнаружил нечто невероятное.
   - Позвольте, дорогой доктор, - обратился к нему папаша Планта, - задать вам вопрос, который вы задали мне несколько часов назад. Вам нездоровится? Вам стало дурно?
   Г-н Жандрон печально покачал головой и ответил с нарочито четкой и размеренной интонацией:
   - Я отвечу вам, друг мой, в точности так же, как вы мне: благодарю, пустяки, мне уже лучше.
   И оба наблюдателя, не уступающие друг другу в проницательности, отвели глаза в сторону, словно опасаясь, как бы взгляды, чересчур красноречивые, не выдали их мыслей.
   Лекок подошел ближе.
   - Полагаю, что мне известна причина волнения господина доктора. Он обнаружил, что госпожа де Треморель была убита одним ударом, а потом убийцы кромсали труп, который уже почти остыл.
   Доктор устремил на сыщика взгляд, полный неподдельного изумления.
   - Как вы догадались? - спросил он.
   - Эта догадка принадлежит не мне одному, - скромно отвечал г-н Лекок. - Я должен разделить с господином мировым судьей честь рассуждений, благодаря которым мы сумели предугадать этот факт.
   Г-н Жандрон стукнул себя по лбу.
   - В самом деле! - воскликнул он. - Теперь я припоминаю ваш совет; должен сознаться, я так растерялся, что совершенно о нем позабыл.
   Г-н Лекок счел уместным поклониться.
   - Ну что ж, - продолжал врач, - ваши предсказания сбылись. Между первым ударом кинжала, от которого произошла смерть, и всеми остальными протекло, быть может, не так много времени, как вы предположили, но я убежден, что госпожа де Треморель скончалась примерно за три часа до того, как на нее обрушились новые удары.
   Г-н Жандрон подошел к бильярдному столу и медленно поднял простыню, открыв голову и грудь покойной.
   - Посветите нам, Планта, - попросил он.
   Старый судья повиновался. Он взял лампу и зашел с другой стороны бильярдного стола. У него так тряслись руки, что стекло и абажур звякали друг о друга. В дрожа щем свете по стенам заплясали зловещие тени.
   Однако лицо графини оказалось тщательно вымыто, исчезли пятна крови и ила. Виднее стали следы ударов, но мертвенно-бледные черты по-прежнему были красивы.
   Лекок наклонился над столом, чтобы рассмотреть убитую поближе.
   - Госпоже де Треморель, - объяснил доктор Жанд рон, - нанесли восемнадцать ударов кинжалом. Но только одна из этих ран была смертельной: вот, видите, она нанесена почти вертикально, здесь, чуть ниже плеча.
   Указывая на зияющую рану, он придерживал убитую, чьи пышные золотистые волосы разметались по его левой руке.
   В глазах графини застыл ужас. С полуоткрытых губ, казалось, готов был сорваться крик: «Спасите! На помощь!»
   Папаша Планта, человек с каменным сердцем, отвернулся, а доктор, раньше других справившийся с волнением, продолжал тем несколько высокопарным тоном, каким говорят профессора в анатомическом театре:
   - Лезвие ножа было, по всей видимости, шириной три сантиметра и длиной не менее двадцати пяти сантиметров. Все остальные раны - в руку, в грудь, в плечо - сравнительно неглубоки. Можно предположить, что они были нанесены спустя по меньшей мере два часа после той, которая оказалась смертельной.
   - Прекрасно! - вырвалось у г-на Лекока.
   - Заметьте, - поспешно произнес доктор, - что я ничего не утверждаю; я высказываюсь чисто предположительно. Явления, на которых основывается мое личное мнение, слишком мимолетны, слишком неуловимы по своей природе, слишком, наконец, спорны, чтобы позволить мне что-либо утверждать.
   Речь доктора причинила, по-видимому, живейшее неудовольствие Лекоку.
   - И все же, - начал он, - в данный момент…
   - Единственное, что я могу утверждать, - перебил г-н Жандрон, - единственное, что я с чистой совестью подтвержу в суде, под присягой, сводится к следующему: все ушибы головы, за исключением одного, имели место после смерти. Это бесспорно и не подлежит ни малейшему сомнению. Когда жертва была еще жива, ей был нанесен удар вот сюда, над глазом. Как видите, кровоизлияние в тканях было весьма значительно: видна огромная опухоль, свинцово-серая, а в середине почти черная. Прочие ушибы носят совершенно иной характер: смотрите, вот сюда пришелся такой сильный удар, что височная кость оказалась проломлена, однако не осталось ни малейшего кровоподтека.
   - По-моему, господин доктор, - предположил г-н Лекок, - из того известного и доказанного факта, что графине после ее смерти нанесли ряд ударов тупым орудием, можно сделать вывод, что удары ножом были также нанесены ей уже после того, как она перестала дышать. Г-н Жандрон на мгновение задумался.
   - Возможно, вы и правы, господин сыщик, - сказал он наконец, - и я со своей стороны убежден, что так оно и было. Однако эти выводы я не вставлю в отчет. Судебная медицина должна придерживаться лишь очевидных, доказанных, неоспоримых фактов. При малейшем сомнении, пускай самом ничтожном, она обязана промолчать. Более того, я считаю, что сомнения должны толковаться в пользу обвиняемого, а не обвинения.
   Сыщик наверняка думал по-другому, однако рассудил за благо не возражать.
   Он слушал доктора Жандрона, затаив дыхание, и на лице его отражалась усиленная работа мысли.
   - Теперь мне кажется, - произнес он, - что я могу уточнить, где и каким образом графине был нанесен удар.
   Доктор вновь накрыл труп, и папаша Планта поставил лампу обратно на столик.
   Оба жаждали услышать объяснения г-на Лекока.
   - Ну что ж, - начал полицейский, - направление раны, нанесенной госпоже де Треморель, свидетельствует, что графиня в момент убийства находилась у себя в спальне, сидела, слегка наклонившись вперед, и пила чай. Убийца подошел сзади и занес руку; он хорошо рассчитал, с какого места удобней нанести удар, и нанес его с такой ужасающей силой, что жертва рухнула вперед и, падая, ударилась лбом об угол стола: отсюда тот единственный кровоподтек, который мы видим у нее на голове.
   Г-н Жандрон попеременно смотрел то на Лекока, то на папашу Планта, которые обменивались по меньшей мере странными взглядами. Возможно, сцена, которую они разыгрывали, внушала ему недоверие.
   - Разумеется, - заметил он, - преступление произошло именно так, как рассказывает господин полицейский.
   И все снова замолчали, причем надолго, и тогда папаша Планта счел необходимым что-нибудь сказать. Упорное молчание г-на Лекока бесило его.
   - Вы видели все, что вам было необходимо? - спросил он.
   - На сегодня - да, сударь. Я хочу осмотреть еще кое-что, но для этого нужен дневной свет. Впрочем, мне кажется, я разобрался в этом деле - недостает всего одной детали.
   - Значит, завтра нужно приехать сюда как можно раньше.
   - Приеду, господин судья, так рано, как вы сочтете нужным.
   - А когда вы закончите осмотр, мы поедем вместе в Корбейль к господину судебному следователю.
   - Я в вашем распоряжении, господин мировой судья.
   И вновь наступило молчание.
   Папаша Планта чувствовал, что его разгадали, и не понимал, по какому странному капризу сыщик, еще несколько часов назад такой откровенный, теперь отмалчивается.
   А Лекок был в восторге, что ему удалось немного подразнить мирового судью, и предвкушал, как удивит его наутро, когда представит ему рапорт, в котором папаша Планта найдет подробное изложение всех своих идей. Покамест же он извлек из кармана бонбоньерку и углубился в мысленную беседу с портретом.
   - В таком случае, - заключил доктор, - нам, по-видимому, не остается ничего другого, как разойтись.
   - Я как раз хотел попросить позволения откланяться, - откликнулся г-н Лекок, - у меня с утра маковой росинки во рту не было.
   И тут папаша Планта предпринял решительный шаг.
   - Господин Лекок, нынче вечером вы возвращаетесь в Париж? - неожиданно осведомился он.
   - Нет, сударь, я еще утром решил здесь заночевать. У меня с собой саквояж; перед тем как идти в замок, я занес его на небольшой постоялый двор у дороги - там на фасаде намалеван гренадер. Думаю, там я и поужинаю, и заночую.
   - В «Верном гренадере» вы намучитесь, - заметил старый судья, - с вашей стороны разумнее было бы отужинать у меня.
   - Право, вы слишком добры, господин судья…
   - К тому же нам есть о чем поговорить, а разговоры могут затянуться, поэтому я готов предоставить вам спальню; ваш саквояж мы заберем по дороге.
   Г-н Лекок поклонился и сложил губы бантиком - дескать, польщен и благодарен за приглашение.
   - Вас, доктор, я тоже похищаю, - продолжал папаша Планта, - хотите вы того или не хотите. Нет, нет, не отказывайтесь! Если вам так уж необходимо вернуться сегодня вечером в Корбейль, мы проводим вас после ужина.
   Оставалось наложить печати.
   С этим справились быстро. Сургучом с оттиснутой на нем гербовой печатью мирового суда прилепили узкие полоски пергамента на все двери второго этажа, на дверь в ту комнату, где был найден топор, а также на дверцу шкафа, в который сложили вещественные доказательства, собранные следствием и тщательно описанные в протоколе.