Галанина Юлия Евгеньевна. Да, та самая миледи

   – Вы ему скажите еще, чтобы он не сомневался в верности моих сведений, что под плащом на нем было надето широкое белое платье, усеянное блестками, черепами и костями крест-накрест (…представляю, герцог, наверное, выглядел в нем прелестно, не хуже, чем д'Артаньян в юбке в цветочек!..), так как в случае неожиданности он хотел выдать себя за приведение Белой Дамы, которая, как всем известно, появляется в Дувре перед каким-нибудь важным событием.
   – Это все, Ваше Высокопреосвященство?
   – Передайте ему, что мне также известны все подробности приключения в Амьене, что я велю составить из него небольшой роман, искусно написанный, с планом сада и портретами главных действующих лиц этой ночной сцены.
   Брр-рр!
   – Я передам ему это.
   – Передайте ему еще, что Монтегю в моих руках, что Монтегю в Бастилии, хотя у него не перехватили, правда, никакого письма той особе, но пытка может вынудить его сказать то, что он знает, и… – сделал паузу кардинал, – даже то, чего не знает.
   Это так, пытка – универсальное средство получения нужной информации. Эффективнее нее ничего еще не придумали. Но вот получить правдивую информацию во сто крат сложнее.
   – Превосходно…
   – И наконец прибавьте, что его светлость при поспешном отъезде с острова Рэ забыл в своей квартире некое письмо госпожи де Шеврез, которое сильно порочит королеву, ибо оно не только служит доказательством, что ее величество может любить врагов короля, но что она состоит и в заговоре с врагами Франции. Вы хорошо запомнили все, что я Вам сказал, не так ли?
   Как я уже говорила, Его Высокопреосвященство не имел такой глупой привычки: доверять. Всегда, сколько помню, проверял.
   – Ваше Высокопреосвященство, можете сами в этом убедиться: бал у супруги коннетабля, ночь в Лувре, вечер в Амьене, арест Монтегю, письмо госпожи де Шеврез.
   – Верно, совершенно верно, – улыбнулся кардинал. – У Вас прекрасная память, миледи.
   Приятно…
   – Но если, несмотря на эти доводы, герцог не уступит? – задала я вполне резонный вопрос. – И будет по-прежнему угрожать Франции?
   – Герцог влюблен, как безумец, или, вернее, как дурак, – горько возразил кардинал. – Подобно паладинам старого времени, он предпринял эту войну только для того, чтобы заслужить благосклонный взгляд своей дамы. Если он узнает, что война будет стоить чести, а быть может, и свободы даме его сердца, как он выражается, ручаюсь Вам, он дважды подумает, прежде чем решиться на нее.
   Ваше Высокопреосвященство, как Вы правы и как не правы!
   Вы переносите свои представления о любви на другого человека. Это для Вас честь и свобода любимой женщины выше всего… Боюсь, герцог больше любит свою любовь к королеве и может сделать из галантного наследия, оставленного нам паладинами старого времени, несколько иные выводы, чем можно было ожидать.
   Такие, как он, могут с любовью в сердце довести владычицу своих помыслов до могилы, а потом вдохновенно оплакивать ее смерть всю свою жизнь, делая из этого увлекательного занятия роскошное представление одного актера. А у герцога есть для этого все необходимые атрибуты: часовня, портрет на алтаре под балдахином, ларец из-под подвесок, письма… Так что надо быть готовым ко всему.
   Надо как-то объяснить это кардиналу.
   – Но что, если… если он все-таки будет упорствовать?
   – Если будет упорствовать? – переспросил кардинал. – Это маловероятно.
   – Это возможно, – вложила я всю возможную убежденность в два слова.
   – Если он будет упорствовать… – кардинал опустил веки и полностью ушел в себя. – Если он будет упорствовать, – еле шевельнул он губами, – то я буду надеяться на одно из тех событий, которые изменяют лицо государства.
   А вот это классический пример намека.
   Ты думаешь, что поняла, кидаешься выполнять, а потом тебе говорят: извините, сударыня, мы имели в виду извержение Везувия.
   – Если бы Ваше Высокопреосвященство соблаговолило привести исторические примеры таких событий, – сказала я, изучая завитые страусовые перья на своей шляпе, – я, возможно, разделила бы Вашу уверенность в будущем…
   – Если так, слушайте, – небрежно ответил кардинал. – В одна тысяча шестьсот десятом году, когда славной памяти король Генрих Четвертый, побуждаемый примерно такими же причинами, какие заставляют действовать герцога, собирался захватить Фландрию и Италию, чтобы сразу одновременно с двух сторон поразить Австрию – разве не произошло тогда событие, которое спасло Австрию? Почему бы королю Франции не посчастливилось так же, как императору?
   Исторические примеры вещь опасная, а счастье – штука переменчивая.
   – Ваше Высокопреосвящество изволит говорить об ударе кинжалом на улице Ферронери?
   – Именно так, – невозмутимо подтвердил кардинал.
   Воистину, у меня не было интересней и опасней разговора за всю мою деятельность!
   – Ваше Высокопреосвященство не опасается, что казнь Равальяка наводит ужас на тех, кому на миг пришла бы мысль последовать его примеру?
   Человек, в отличие от бутылки с ядом, как орудие убийства неудобен тем, что дорожит своей жизнью и склонен к рассуждениям…
   – Во все времена и во всех государствах, – немного нравоучительно начал кардинал, – в особенности если эти государства раздирает религиозная вражда, находятся фанатики, которые ничего так не желают, как сделаться мучениками. Постойте, мне как раз пришло в голову, что именно теперь пуритане крайне озлоблены против герцога Бекингэма и их проповедники называют его антихристом.
   Золотые слова. Но они могут благополучно ненавидеть Бекингэма еще лет пятьдесят без особого ущерба для его здоровья. Пороху всегда нужна искра.
   Его Высокопреосвященство до Ла-Рошели в Риме тоже звали не иначе как кардиналом еретиков за его дружелюбную политику по отношению к германским протестантским князьям.
   – Так что же?
   – А то, что в настоящую минуту, если бы удалось, например, найти женщину, молодую, красивую и ловкую, которая желала бы отомстить за себя герцогу… Такая женщина легко может сыскаться: герцог – человек, имеющий репутацию ловеласа, и если он зажег многие сердца любовью своими клятвами в вечном постоянстве, то В то же время он возбудил и много ненависти своей постоянной неверностью.
   Понятно, кому придется искрить. А вот интересно, в книге кардинала «Наставления христианина» есть параграф, где разъясняется, как надо лицу духовного звания наставлять христианку на соучастие в убийстве? Практика и теория так далеки…
   – Конечно, – подтвердила я холодно, – такая женщина может сыскаться.
   – Если это так, подобная женщина, вложив в руки какого-нибудь фанатика кинжал Жака Клемана или Равальяка, спасла бы Францию.
   Его Высокопреосвященство откровенен как никогда.
   – Да, но она оказалась бы сообщницей убийцы, – напомнила я.
   – А разве стали достоянием гласности имена сообщниц Равальяка или Жака Клемана? – улыбнулся кардинал.
   – Нет, – согласилась я. – Потому, быть может, что они занимали слишком высокое положение, чтобы власти решились привлечь их к ответственности.
   По слухам, бедный Генрих Четвертый так не хотел короновать свою жену и давать ей права регентства на случай его отсутствия. А когда все-таки короновал, то не прошло и двух дней, как его пырнули кинжалом.
   – Ведь не для каждого сожгут палату суда, монсеньор, – добавила я.
   – Так Вы думаете, что пожар палаты суда не был случайностью? – светским тоном спросил кардинал.
   Да кто я такая, чтобы думать?
   – Лично я, Ваше Высокопреосвященство, ничего не думаю, – твердо сказала я. – Я привожу факт, вот и все. Я говорю только, что если бы я была мадемуазель де Монпансье или королевой Марией Медичи, то принимала бы меньше предосторожностей, чем принимаю теперь, будучи просто леди Кларик.
   – Вы правы, – согласился Ришелье. – Так чего же Вы хотели бы?
   Похоже, настал тот момент, о котором говорил Рошфор.
   Решая государственные дела, главное – не увлечься их величиной и не забыть про маленькие, противненькие, но зато свои собственные.
   – Я хотела бы получить приказ, который утверждал бы наперед все, что я сочту нужным сделать для блага Франции.
   – Но сначала надо найти женщину, которая, как я сказал, желала бы отомстить герцогу, – заметил кардинал.
   – Она найдена.
   – Затем остается отыскать фанатика, который послужит орудием правосудия Божия.
   – Он найдется.
   – Вот тогда и настанет время получить тот приказ, о котором Вы сейчас просили… – ласково улыбнулся кардинал.
   Ах, вот так.
   Ну что же, подождем того времени, не знаю, правда, теперь, когда оно настанет. У меня, по счастью, есть реальное, строго определенное задание.
   – Вы правы, Ваше Высокопреосвященство, – очаровательно улыбнулась в ответ я, – и я ошиблась, полагая, что поручение, которым Вы меня удостаиваете, не ограничивается тем, чем оно является в действительности. Итак, я должна доложить его светлости от имени Вашего Высокопреосвященства, что Вам известны разные переодевания, с помощью которых герцогу удалось подойти к королеве на балу, устроенном супругой коннетабля; что Вы имеете доказательства согласия королевы на свидание в Лувре с итальянским астрологом, который был не кто иной, как герцог Бекингэм; что Вы приказали сочинить небольшой занимательный роман по поводу приключения в Амьене, с планом сада, где оно разыгралось, и с портретами действующих лиц; что Монтегю в Бастилии и что пытка может принудить его сказать о том, что он помнит, и даже о том, что он, возможно, позабыл; и, наконец, что у Вас в руках письмо госпожи де Шеврез, найденное в квартире его светлости, которое страшно компрометирует не только ту особу, которая его написала, но и ту, от имени которой оно написано. Затем, если герцог, несмотря на все это, по-прежнему будет упорствовать, то, поскольку мое поручение ограничивается тем, что я перечислила, мне остается только молить Бога совершить чудо, чтобы спасти Францию. Все это так, монсеньор, и больше мне ничего не надо делать?
   – Совершенно верно, – сухо подтвердил кардинал.
   А зачем злиться? Я не так уж много прошу по сравнению с тем, что мне предстоит сделать.
   – А теперь, когда я получила все инструкции Вашего Высокопреосвященства, касающиеся Ваших врагов, позволите ли Вы мне сказать Вам два слова о моих?
   – Так у Вас есть враги? – тон кардинала оставался холодным. Ничего, сейчас мы сделаем один кувырок.
   Главный фокус искусства добиваться чего хочешь – это делать своих врагов врагами своего хозяина.
   – Да, Ваша светлость, враги, против которых Вы должны всеми способами поддержать меня, потому что я приобрела их на службе Вашему Высокопреосвященству.
   – Кто они?
   Ну что же, пропустим даму вперед.
   – Во-первых, некая маленькая интриганка Бонасье.
   – Она в Мантской тюрьме, – уверенно заявил кардинал.
   – Вернее, она была там, – поправила я его, – но королева выпросила у короля приказ, вследствие которого ее перевели в монастырь.
   – В монастырь?
   – Да, в монастырь.
   – В какой?
   – Не знаю, – с удовольствием сказала я, – это хранится в строгой тайне.
   (Даже от Вас, мой кардинал!)
   – Я узнаю эту тайну, – пообещал Ришелье.
   – И Ваше Высокопреосвященство сообщит мне, в каком монастыре эта женщина? – вкрадчиво спросила я.
   – Не вижу к этому никаких препятствий.
   – Хорошо… Но у меня есть другой враг, гораздо более опасный, чем эта ничтожная Бонасье, – с нажимом сказала я.
   – Кто?
   – Ее любовник.
   – Как его зовут?
   Вот мы и добрались до сути. Мои враги становятся Вашими…
   – О, Ваше Высокопреосвященство его хорошо знает! Это наш с Вами злой гений, тот самый, благодаря которому мушкетеры короля одержали победу в стычке с гвардейцами Вашего Высокопреосвященства, тот самый, который нанес три удара шпагой Вашему гонцу де Варду и был главной причиной неудачи в деле с алмазными подвесками; это тот, который, узнав, что я похитила госпожу Бонасье, поклялся убить меня!
   – А-а, – протянул кардинал тоном человека, который и так все знал. – Я знаю, о ком Вы говорите.
   – Я говорю об этом негодяе д'Артаньяне, – постно заявила я.
   – Он смельчак, – заметил кардинал, любуясь перстнем на своей руке.
   И это что-то определяет?
   – Потому-то и следует его опасаться… – напомнила я.
   – Надо бы иметь доказательство его тайных отношений с Бе-кингэмом…
   – Доказательство! – возмутилась я. – Я достану их десяток!
   – Ну, – с видом судьи протянул кардинал, – в таком случае нет ничего проще. Предоставьте мне эти доказательства, и я посажу его в Бастилию.
   – Хорошо, монсеньор, а потом?
   – Для тех, кто попадает в Бастилию, нет никакого «потом»… – спокойным, чуть глуховатым голосом сказал кардинал.
   И все-таки мы никак не можем понять друг друга! Вот досада!
   – Ах, черт возьми! – вдруг более живым тоном воскликнул он. – Если бы мне так же легко было избавиться от моего врага, как избавить Вас от Ваших, и если бы Вы испрашивали у меня о милости за Ваши действия против подобных людей!
   Нет, все-таки понимаем…
   – Ваша светлость, – беззаботно сказала я, – а давайте меняться – жизнь за жизнь, человек за человека: отдайте мне этого, и я отдам Вам того, другого.
   – Не знаю, что Вы хотите сказать! – воскликнул кардинал. – И не желаю этого знать, но я хочу сделать Вам приятное, и я не вижу никакого препятствия исполнить Вашу просьбу относительно столь ничтожного существа, тем более что этот д'Артаньян, по вашим словам, распутник, дуэлист и изменник.
   Самое смешное, что все это правда.
   – Бесчестный человек, монсеньор! – поддакнула я. – Бесчестный!
   – Подайте мне бумагу, перо и чернила! – приказал кардинал.
   – Вот они, монсеньор.
   Кардинал взял лист бумаги, обмакнул перо в чернильницу и быстро начертал:
   «То, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства».
   – Датировать сегодняшним числом? – негромко спросил он.
   – Поставьте лучше начало августа, – попросила я. Подстраховаться не мешает.
   Кардинал дописал дату, расписался и отдал лист мне. Я пробежала его глазами:
   «То, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства.
   5 августа 1628 г. Ришелье».
   – Я жду от Вас известий! – сказал кардинал. – До свидания, сударыня!
   – Всего Вам доброго, сударь. Дверь за кардиналом закрылась.
   Я сложила и спрятала лист бумаги на груди. Наобещала много чего, а вот как теперь выполнять?
   И не окажется ли, что для меня, как для тех узников Бастилии, не будет никакого «потом»?

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
ДВА БЕСПОКОЙНЫХ ПОКОЙНИКА

   Надо было спускаться вниз. Впереди ночь верховой езды, да еще в платье.
   Какое все-таки счастье, что супругой Генриха Второго стала Екатерина Медичи, которая привезла в приданом из своей Италии помимо прочих нужных вещей также и кальсоны для верховой езды, которые покорили Францию. И под платьем не видно, и тепло. Кавалеры, правда, их нагло похитили и выдают за собственные штаны, но мы, дамы, знаем правду. Так что спасибо мадам, может быть, я даже не простыну, несясь во весь опор к устью Шаранты.
   Цепляясь за такие мелкие заботы, я старалась отодвинуть от себя на время наш разговор. Пусть голова болит завтра, на корабле. И так тоскливо.
   Плащ, шляпу – ив ночь.
   Стоя спиной к двери, я надевала шляпу, внезапно кто-то тихо вошел и закрыл дверь. Я резко обернулась.
   У двери, закутанный в плащ и в низко надвинутой на лоб шляпе, стоял человек. Стоял и молчал.
   – Кто Вы? Что Вам нужно? – пистолет Рошфора лежал на столе, далеко от меня.
   Человек откинул плащ и сдвинул шляпу со лба. Пресвятая Дева, кого я вижу: мой безвременно почивший супруг, граф де Ла Фер! Выходец с того света? Или такой же живой, как и я? Как определить в этот момент чувства? Страшно…
   – Узнаете Вы меня, сударыня? – спросил человек.
   Я подалась вперед – а может, ошибка, может, кто-то по делу, нет, он самый, во всем своем великолепии. Я отпрянула назад.
   – Так, хорошо… – удовлетворенно сказал де Ла Фер. – Я вижу, Вы меня узнали.
   – Граф де Ла Фер! – я постаралась отодвинуться подальше, но стена не пустила.
   – Да, миледи, граф де Ла Фер, который пришел с того света нарочно для того, чтобы иметь удовольствие Вас видеть. Так сядемте же и поговорим, как выражается господин кардинал.
   Как выражается господин кардинал? Де Ла Фер в одежде мушкетера, значит, он входит в состав роты де Тревиля, значит, он был здесь и, судя по его словам, слышал наш разговор.
   Я молча села.
   – Вы демон, посланный на землю! – патетически начал мой супруг.
   Ну что я говорила? Человек не меняется. Ума у графа не прибавилось, он такой же благородный человек. Держу пари, после моей смерти он даже пальцем не шевельнул, чтобы узнать, за что у меня на плече оказалось клеймо. Раньше я была божеством, он поменял плюс на минус, я стала демоном. Опять ничего человеческого. Как всегда.
   – Власть Ваша велика, – продолжал он, – я знаю, но Вам известно также, что люди с Божьей помощью часто побеждали самых устрашающих демонов. Вы уже один раз оказались на моей дороге. Я думал, что я Вас уничтожил, сударыня, но или я ошибся, или ад воскресил Вас…
   Монолог в стиле де Ла Фера. Но что же делать, как выбраться из этой западни?
   Опустив голову, я думала под гневные слова графа.
   – Да, ад воскресил Вас, ад сделал Вас богатой, ад дал Вам другое имя, ад дал Вам почти другое лицо, но он не смыл ни грязи с Вашей души, ни клейма с Вашего тела!
   Ну-у, насчет лица и тела это Вы, мой дорогой муж, так постарались, смывая подручными средствами грязь с моей души. Без Вашей помощи я бы таких впечатляющих успехов не добилась!
   Я вскочила, после таких слов каждый бы вскочил. Но мне надо было всего лишь добраться до стола.
   Бесполезно.
   – Вы считали меня умершим, не правда ли? – допытывался де Ла Фер, отрезая мне путь к моему пистолету. – Как и я считал умершей Вас. А имя Атоса скрыло графа де Ла Фер – как имя леди Кларик скрыло Анну де Бейль! Не так ли Вас звали, когда Ваш почтенный братец обвенчал нас? Право, у нас обоих странное положение, мы оба жили до сих пор только потому, что считали друг друга умершими. Ведь воспоминания не так стесняют, как живое существо, хотя иной раз воспоминания бывают иногда в высшей степени мучительны.
   Вот как? Значит, все-таки терзают после того, как Вы лихо расправились со стеснившим Вас живым существом?
   – Что же привело Вас ко мне? – спросила я (не повспоминать же совместно молодость?) – И чего Вы от меня хотите?
   – Я хочу Вам сказать, что, упорно оставаясь невидимым для Вас, я не упускал Вас из виду! – гордо заявил де Ла Фер.
   Вранье. Если бы он знал, то явился бы призраком с того света гораздо раньше.
   – Вам известно, что я делала?
   – Я могу день за днем рассказать все, что Вы делали, с самого начала Вашего поступления на службу к кардиналу и вплоть до сегодняшнего дня.
   Я ошиблась, это не де Ла Фер, это Дух Святой. Граф заметил мою улыбку.
   – Слушайте, – величественно сказал он. – Вы отрезали две алмазные подвески с плеча герцога Бекингэма; Вы похитили госпожу Бонасье; вы, влюбившись в де Варда и мечтая провести с ним ночь, отворили Вашу дверь господину д'Артаньяну; Вы, вообразив, что де Вард обманул Вас, хотели заставить его соперника убить его; Вы, когда этот соперник обнаружил Вашу постыдную тайну, хотели убить его с помощью двух наемных убийц, которых Вы послали по его следам, подстрелить его; Вы, узнав, что пуля не достигла цели, прислали ему отравленное вино с подложным письмом, чтобы заставить свою жертву поверить, что это вино – подарок друзей. И, наконец, Вы здесь, в этой самой комнате, сидя на том самом стуле, на котором я сижу сейчас, только что взяли на себя обязательство подослать убийцу к герцогу Бекингэму взамен данного кардиналом обещания позволить Вам убить д'Артаньяна.
   Да он и сотой доли моих дел не знает, поет с чужого голоса, как, впрочем, я и думала.
   Д'Артаньян неплохо его информировал о том, что знает сам, но д'Артаньян кое-что передергивает в свою пользу.
   Госпожу Бонасье похищала не я, сделать это, сидя в Лондоне, было бы довольно сложно, даже будучи мерзким демоном. Но я ее еще найду, и вот тогда мы повеселимся.
   Насчет моей постыдной тайны – я думаю, что на самом деле это постыдная тайна д'Артаньяна, он тоже мастер выдавать свои неблаговидные поступки за чужие.
   Ну а в том, что я, тварь такая, осмелилась полюбить, в этом мне вообще прощения нет! С каким гневом было замечено, что я мечтала провести с де Вардом ночь! Разумеется, ведь все, что можно совместно делать с любимым мужчиной, это петь хором под аккомпанемент лютни.
   А вот подслушивать, граф, совсем неблагородно, где же Ваша честь? Или правила, как обычно, распространяются не на всех?
   Господи, и эти люди являются солью Франции!
   Но кавалеру надо подольстить, иначе обидится насмерть.
   – Вы сам сатана!
   – Быть может, – довольно согласился считать себя сатаной де Ла Фер, – но, во всяком случае, запомните одно: убьете ли Вы или поручите кому-нибудь герцога Бекингэма – мне все равно: я его не знаю, и к тому же он англичанин, но пальцем не касайтесь ни одного волоса на голове д'Артаньяна, верного моего друга, которого я люблю и охраняю, или, 'клянусь Вам памятью моего отца, преступление, которое Вы совершите, будет последним!
   Значит, убить Бекингэма мне все-таки дозволяется. Благородно. Может быть, если хорошо попросить, разрешат убить и гасконца?
   – Д'Артаньян жестоко оскорбил меня, д'Артаньян умрет.
   – Разве, в самом деле, возможно оскорбить Вас, сударыня? – усмехнулся де Ла Фер. – Он Вас оскорбил, и он умрет?
   Возможно оскорбить, еще как возможно, но уже не Вам.
   – Он умрет, сначала она, потом он!
   Кажется, я передразнила супруга. Зря. Но уж очень хотелось еще разок ковырнуть ранку. На его лице проступило явственное желание меня убить.
   Де Ла Фер вскочил, выхватил из-за пояса пистолет и взвел курок. Похоже, и правда собирается пристрелить, страшно неприятно, должна сказать.
   Дуло пистолета уперлось мне меж глаз. Доиздевалась… И ведь убьет, что плохо…
   – Сударыня, Вы сию же минуту отдадите мне бумагу, которую подписал кардинал, или, клянусь честью, я застрелю вас!
   Не буду отдавать, неужели выстрелит?
   – Даю Вам секунду на размышление!
   Сейчас грянет выстрел, и клочья моей прически останутся висеть на стене, когда я сползу на пол с простреленной головой… Глаза его так и остались мертвыми… Хорошая встреча получилась…
   А-а, пусть подавится!
   – Берите и будьте прокляты! – я вытащила бумагу кардинала и подала ее де Ла Феру.
   Он взял лист, опустил пистолет и подошел к лампе, изучая бумагу. Печально, я слишком далеко от стола, а бороться в рукопашную с супругом дело безнадежное. Задавит, силы неравны.
   Де Ла Фер сложил бумагу и спрятал у себя.
   – А теперь… – голосом, предвещающим гадость напоследок, сказал он, – теперь, когда я вырвал у тебя зубы, ехидна, кусайся, если можешь!
   Боже, еще один поэт пропал в военном! Какая образность речи! Де Ла Фер смерил меня уничтожающим взглядом, неторопливо повернулся, демонстрируя незащищенную спину, и вышел. Можно отлепиться от стены.
 
   Какой вывод следовал из этой встречи?
   Один-единственный – сама виновата. Оружие надо держать при себе.
   Какое все-таки счастье, что мне попался мой драгоценный супруг, а не сам д'Артаньян.
   У де Ла Фера есть одна милая привычка – не доводить дела до конца, которая уже второй раз спасает мне жизнь. Ведь, в самом деле, тогда, на охоте, он повесил и бросил, не убедившись собственными глазами, что жертва погибла. Сейчас примерно то же самое.
   Но я упустила что-то очень главное, мысленно пререкаясь с ним…
   Имя!
   Он назвал свое нынешнее имя!
   Атос. Кто бы мог подумать? Так вот кто третий в этой неразлучной троице друзей! Атос, Портос и Арамис. И д'Артаньян.
   И что же теперь делать? Внизу ждут люди кардинала. Надо идти.
   Получается, из обоюдовыгодной сделки вся эта операция обратилась в полный бардак. Мне еще надо выполнить условия, на которых получен документ от Его Высокопреосвященства, а документ этот я уже успела утратить. Дьявол!
   Медлить дальше было нельзя, разговор с воскресшим супругом и так отнял достаточно времени, а судно ждать не будет.
   Я спустилась вниз.
   Наш крохотный отряд скакал всю ночь, в семь утра мы уже прибыли в форт Ла-Пуэнт.
   В восемь часов утра я была на борту капера.
   В девять часов он вышел в море.
   По документам корабль шел в Байонну, на самом же деле целью его путешествия была Англия.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ОСЛОЖНЕНИЯ

   Я металась по палубе капера от борта к борту. И каждый раз зацеплялась подолом за один и тот же гвоздь, торчащий из настила.
   Наверное, тот же ужас и полное бессилие испытывают прорицатели, знающие будущее, но не способные его предотвратить.
   Пребыванием на идущем в Англию корабле я нарушила свои же правила, позволявшие долгое время мне жить в относительной безопасности: все дела доводить до конца, не останавливаться на полпути, не бросать начатого, не забывать обещанного.
   Какая разница, что сделала я это не по собственному желанию, одно я знала наверняка: меня убьют.
   Я оставила во Франции людей, которые будут неуклонно стремиться к моей смерти. Чтобы это предугадать, не надо быть пророком.