Страница:
Девица одним глотком, как бывалый моряк, осушила свой бокал и, опять неизвестно с чего жеманясь, расстегнула одну пуговку на своем корсаже.
На ее месте я бы этого не делала до последнего момента. Плохой покрой одежды или возраст, не знаю, но грудь ощутимо развалилась и поехала вниз, да и штукатурка, покрывающая ее, пошла трещинками.
– У тебя красивые глазки! – подбодрила я разрумянившуюся красотку (по сравнению с зубками, конечно).
Ободренная комплиментом, девица попыталась придвинуться ко мне поближе.
А вот этого не надо. Едкий запах пота не перебивала даже струя мускуса, мощная, как у удирающей от врага мускусной крысы.
– Оставайся там! – приказала я.
Девица удивилась.
– Мне так нравится на тебя смотреть, ты такая аппетитная. Давай выпьем.
Успокоившаяся девица вернулась, к моей радости, на прежнее место и снова одним глотком влила в себя кварту горячительного.
Да, еще немного, и я смогу предъявлять претензии ее супругу на предмет того, что меня, молодого человека, домогалась его старая развалина. При таких-то лошадиных дозах вина, молниеносно исчезающих в ее утробе, это будет только правдой. А где, кстати, этот негодный муж, заснул он там что ли?
За дверью раздались быстрые шаги.
Пинком распахнутая дверь отворилась, и в комнату влетел долгожданный разъяренный муж.
Его пьяная «супруга» сделала попытку спрятаться у меня на груди и тем самым, наверное, окончательно уличить нас, ну и попутно лишить меня, кавалера, возможности обороняться.
Посланный моей ногой стул остановил ее страстный бег.
Слуги вывалились из-за портьер и заломили бретеру руки за спину, один удерживал девицу от резких движений и крика.
– Два на вход, если кто поспешит на помощь, бейте не стесняясь! Именем короля.
Вид у бретера стал угрюмый, не успевшая перестроиться девица пьяненько улыбалась.
– Вы и эта дама, – объяснила я бретеру, – второго дня ограбили моего брата. Учитывая род Ваших занятий и его титул, Вам уготована площадь Трагуарского креста, в лучшем случае Монфокон. Вы это понимаете?
Девица сделала попытку завизжать, удерживающий ее тут же вставил предусмотрительно сделанный из столовой салфетки кляп.
– Да, сударь, – покладисто ответил бретер.
Ну до чего же приятно разговаривать с человеком, когда перевес сил на твоей стороне. Невольно начинаешь верить в собственное обаяние.
– Обращайтесь ко мне: да, миледи! – сняла я шляпу.
Что-то удивительно похожее на ужас проскользнуло на лице мужчины. Наверное, уважение.
– Или Вы выполняете мое поручение, или я отправляю Вас на колесо. В первом случае Вы еще и отлично заработаете. Будете думать над моим предложением?
– Буду, – неожиданно заявил бретер. – Выпустите девку, деловой разговор при ней не получится.
– Не пойдет.
– Да не приведет она никого, – сумрачно объяснил бретер. – Коли хотите, вон за стенку в номер заведите.
Ну что же, деловой подход надо уважать. Девицу вывели, стук в стенку возвестил, что она в соседнем номере.
– Эта работа для одного или можно привлечь товарищей? – спросил бретер.
– Можно. Сумма оплаты одна – сто луидоров или две тысячи ливров, это уж какая монета Вам больше нравится. Как вы ее поделите – дело Ваше. Меня интересует результат.
– Много народу надо пришить?
– Нет, надо найти одну женщину, доставить ее мне и убить одного мужчину. Все.
Дальше пошел разговор о деталях дела. Бретер изображал из себя солидного человека с лицом и репутацией.
Маленький Мавр на Новом рынке прозвонил десять вечера. Надо было спешить к кардиналу.
Утром, после смотра в Лувре перед королем, гвардия покидала Париж, чтобы под командованием младшего брата короля, Гастона Орлеанского, занять свое место в осаде Ла-Рошели.
Ночь перед этим событием у Его Высокопреосвященства была практически бессонной. Совещание с агентами завершилось под утро.
Войска уходили через Сент-Антуанские ворота.
Судорожно зевая, я ждала их под холодной сенью Бастилии. Надо было показать д'Артаньяна нанятым мною людям.
Разглядев будущую жертву и убедившись, что ошибки быть не может, они последовали вслед за ротой Дэзэссара вплоть до заставы. Там их ждали лошади.
Проводив гвардию, я поехала домой отсыпаться. С возобновлением военной кампании против Ла-Рошели, как и предсказывал Рошфор, спокойная жизнь закончилась.
Прошел август.
Король находился в Париже и все не мог выехать к Ла-Рошели, чтобы возглавить войска. Кардинал не мог покинуть город без короля, он сидел в своем дворце и разрабатывал план дамбы, которая должна будет препятствовать проникновению кораблей в гавань осажденной крепости. Соответственно и нам, агентам, приходилось ждать.
От нанятого мною бретера и компании толку особого не было.
На расстоянии от работодателя они работали из рук вон плохо. Все, что они сделали в отношении госпожи Бонасье, – это выяснили, что ее по приказу королевы освободили из заключения и увезли в неизвестном направлении. Из слухов, порхавших по Лувру, удалось выяснить, что супруга отставного галантерейщика пережидает тяжелые времена в каком-то монастыре.
Со второй частью их работы дела обстояли еще хуже.
Все, что мне удалось добиться гневными депешами, – это получить полный слез устный доклад через гонца о том, как быстро бегал д'Артаньян, чем и спасся от заряда свинца, выпущенного в него из пищали на дороге по направлению из Ангутена к францисканскому монастырю, где встали лагерем гвардейцы Дэзэссара.
Вообще-то, как и у каждого уважающего себя тайного агента, у меня имелись свои люди, с помощью которых не один год выполнялись задания Его Высокопреосвященства. Если бы не осада, не резко возросший поток поручений, я никогда бы не доверила осуществление своих личных дел нанятому сброду.
Но дела службы с возобновлением военной кампании против Ла-Рошели отнимали все время и всех людей. Пришлось довольствоваться тем, что было.
Чтобы немного встряхнуть неудачливых бретеров, я написала им бодрящее письмо, где подвела итог их деятельности:
«Вы потеряли след этой женщины, и теперь она находится в монастыре, куда Вы никоим образом не должны были ее допускать.
Постарайтесь, по крайней мере, не упустить мужчину. Вам известно, что у меня длинная рука, и в противном случае Вы дорого заплатите за те сто луи, которые от меня получили!»
Правда, сильнейшее сомнение грызло меня, когда я отправляла это грозное послание. А умеют ли мои молодцы читать? Как все-таки неудобно иметь дело с взятыми со стороны людьми!
Припоминая то время, вплоть до прибытия короля на позиции, не могу назвать ни одного громкого события.
Все поглощала мелкая рутинная работа, которая не видна даже в подзорную трубу, но без которой не обойтись.
Все, что касается де Барда и меня, вспоминать принципиально не буду, разве уж только он тоже выпустит свой том мемуаров… Скажу лишь, что его письма были куда более нежны, чем те подложные, и он всячески старался доказать, что фальшивый де Вард ему и в подметки не годился.
…А ведь это было странное соревнование, когда д'Артаньян в роли де Варда безумствовал в старании получить все возможное, скрываясь под маской соперника, а затем пытался доказать мне, что как д'Артаньян он, д'Артаньян, ничуть не хуже.
И вслед за ним де Вард приложил все усилия, чтобы я поняла, что д'Артаньян и как мнимый граф, и как галантный гвардеец гроша ломаного не стоит по сравнению с ним, с пылким де Вардом.
И неизвестно, что подбадривало графа вначале больше: любовь ко мне или задетое самолюбие.
Как я окончательно не запуталась, кто лучше кого и в роли кого, одному Богу известно!
Но по прошествии лет это соперничество приобрело в памяти свою особую прелесть, куда там Анне Австрийской с ее Бекингэмом и кардиналом.
По сравнению с тем, что творилось в особняке на Королевской площади, дом шесть, борьба за благосклонный взгляд королевы – хилые, бесцветные страсти, да и только…
Со временем из наших отношений с де Вардом ушел тот накал, уступив место радостно-спокойной привязанности, которая, быть может, и не так эффектна, как безумная страсть, зато более устойчива. И пока мне жаловаться не на что.
А в конце сентября пришло известие, что нанятый мной бретер убит.
На следующий день король, кардинал и мушкетерские роты в составе десятитысячного подкрепления отправились к Ла-Рошели.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
На ее месте я бы этого не делала до последнего момента. Плохой покрой одежды или возраст, не знаю, но грудь ощутимо развалилась и поехала вниз, да и штукатурка, покрывающая ее, пошла трещинками.
– У тебя красивые глазки! – подбодрила я разрумянившуюся красотку (по сравнению с зубками, конечно).
Ободренная комплиментом, девица попыталась придвинуться ко мне поближе.
А вот этого не надо. Едкий запах пота не перебивала даже струя мускуса, мощная, как у удирающей от врага мускусной крысы.
– Оставайся там! – приказала я.
Девица удивилась.
– Мне так нравится на тебя смотреть, ты такая аппетитная. Давай выпьем.
Успокоившаяся девица вернулась, к моей радости, на прежнее место и снова одним глотком влила в себя кварту горячительного.
Да, еще немного, и я смогу предъявлять претензии ее супругу на предмет того, что меня, молодого человека, домогалась его старая развалина. При таких-то лошадиных дозах вина, молниеносно исчезающих в ее утробе, это будет только правдой. А где, кстати, этот негодный муж, заснул он там что ли?
За дверью раздались быстрые шаги.
Пинком распахнутая дверь отворилась, и в комнату влетел долгожданный разъяренный муж.
Его пьяная «супруга» сделала попытку спрятаться у меня на груди и тем самым, наверное, окончательно уличить нас, ну и попутно лишить меня, кавалера, возможности обороняться.
Посланный моей ногой стул остановил ее страстный бег.
Слуги вывалились из-за портьер и заломили бретеру руки за спину, один удерживал девицу от резких движений и крика.
– Два на вход, если кто поспешит на помощь, бейте не стесняясь! Именем короля.
Вид у бретера стал угрюмый, не успевшая перестроиться девица пьяненько улыбалась.
– Вы и эта дама, – объяснила я бретеру, – второго дня ограбили моего брата. Учитывая род Ваших занятий и его титул, Вам уготована площадь Трагуарского креста, в лучшем случае Монфокон. Вы это понимаете?
Девица сделала попытку завизжать, удерживающий ее тут же вставил предусмотрительно сделанный из столовой салфетки кляп.
– Да, сударь, – покладисто ответил бретер.
Ну до чего же приятно разговаривать с человеком, когда перевес сил на твоей стороне. Невольно начинаешь верить в собственное обаяние.
– Обращайтесь ко мне: да, миледи! – сняла я шляпу.
Что-то удивительно похожее на ужас проскользнуло на лице мужчины. Наверное, уважение.
– Или Вы выполняете мое поручение, или я отправляю Вас на колесо. В первом случае Вы еще и отлично заработаете. Будете думать над моим предложением?
– Буду, – неожиданно заявил бретер. – Выпустите девку, деловой разговор при ней не получится.
– Не пойдет.
– Да не приведет она никого, – сумрачно объяснил бретер. – Коли хотите, вон за стенку в номер заведите.
Ну что же, деловой подход надо уважать. Девицу вывели, стук в стенку возвестил, что она в соседнем номере.
– Эта работа для одного или можно привлечь товарищей? – спросил бретер.
– Можно. Сумма оплаты одна – сто луидоров или две тысячи ливров, это уж какая монета Вам больше нравится. Как вы ее поделите – дело Ваше. Меня интересует результат.
– Много народу надо пришить?
– Нет, надо найти одну женщину, доставить ее мне и убить одного мужчину. Все.
Дальше пошел разговор о деталях дела. Бретер изображал из себя солидного человека с лицом и репутацией.
Маленький Мавр на Новом рынке прозвонил десять вечера. Надо было спешить к кардиналу.
Утром, после смотра в Лувре перед королем, гвардия покидала Париж, чтобы под командованием младшего брата короля, Гастона Орлеанского, занять свое место в осаде Ла-Рошели.
Ночь перед этим событием у Его Высокопреосвященства была практически бессонной. Совещание с агентами завершилось под утро.
Войска уходили через Сент-Антуанские ворота.
Судорожно зевая, я ждала их под холодной сенью Бастилии. Надо было показать д'Артаньяна нанятым мною людям.
Разглядев будущую жертву и убедившись, что ошибки быть не может, они последовали вслед за ротой Дэзэссара вплоть до заставы. Там их ждали лошади.
Проводив гвардию, я поехала домой отсыпаться. С возобновлением военной кампании против Ла-Рошели, как и предсказывал Рошфор, спокойная жизнь закончилась.
Прошел август.
Король находился в Париже и все не мог выехать к Ла-Рошели, чтобы возглавить войска. Кардинал не мог покинуть город без короля, он сидел в своем дворце и разрабатывал план дамбы, которая должна будет препятствовать проникновению кораблей в гавань осажденной крепости. Соответственно и нам, агентам, приходилось ждать.
От нанятого мною бретера и компании толку особого не было.
На расстоянии от работодателя они работали из рук вон плохо. Все, что они сделали в отношении госпожи Бонасье, – это выяснили, что ее по приказу королевы освободили из заключения и увезли в неизвестном направлении. Из слухов, порхавших по Лувру, удалось выяснить, что супруга отставного галантерейщика пережидает тяжелые времена в каком-то монастыре.
Со второй частью их работы дела обстояли еще хуже.
Все, что мне удалось добиться гневными депешами, – это получить полный слез устный доклад через гонца о том, как быстро бегал д'Артаньян, чем и спасся от заряда свинца, выпущенного в него из пищали на дороге по направлению из Ангутена к францисканскому монастырю, где встали лагерем гвардейцы Дэзэссара.
Вообще-то, как и у каждого уважающего себя тайного агента, у меня имелись свои люди, с помощью которых не один год выполнялись задания Его Высокопреосвященства. Если бы не осада, не резко возросший поток поручений, я никогда бы не доверила осуществление своих личных дел нанятому сброду.
Но дела службы с возобновлением военной кампании против Ла-Рошели отнимали все время и всех людей. Пришлось довольствоваться тем, что было.
Чтобы немного встряхнуть неудачливых бретеров, я написала им бодрящее письмо, где подвела итог их деятельности:
«Вы потеряли след этой женщины, и теперь она находится в монастыре, куда Вы никоим образом не должны были ее допускать.
Постарайтесь, по крайней мере, не упустить мужчину. Вам известно, что у меня длинная рука, и в противном случае Вы дорого заплатите за те сто луи, которые от меня получили!»
Правда, сильнейшее сомнение грызло меня, когда я отправляла это грозное послание. А умеют ли мои молодцы читать? Как все-таки неудобно иметь дело с взятыми со стороны людьми!
Припоминая то время, вплоть до прибытия короля на позиции, не могу назвать ни одного громкого события.
Все поглощала мелкая рутинная работа, которая не видна даже в подзорную трубу, но без которой не обойтись.
Все, что касается де Барда и меня, вспоминать принципиально не буду, разве уж только он тоже выпустит свой том мемуаров… Скажу лишь, что его письма были куда более нежны, чем те подложные, и он всячески старался доказать, что фальшивый де Вард ему и в подметки не годился.
…А ведь это было странное соревнование, когда д'Артаньян в роли де Варда безумствовал в старании получить все возможное, скрываясь под маской соперника, а затем пытался доказать мне, что как д'Артаньян он, д'Артаньян, ничуть не хуже.
И вслед за ним де Вард приложил все усилия, чтобы я поняла, что д'Артаньян и как мнимый граф, и как галантный гвардеец гроша ломаного не стоит по сравнению с ним, с пылким де Вардом.
И неизвестно, что подбадривало графа вначале больше: любовь ко мне или задетое самолюбие.
Как я окончательно не запуталась, кто лучше кого и в роли кого, одному Богу известно!
Но по прошествии лет это соперничество приобрело в памяти свою особую прелесть, куда там Анне Австрийской с ее Бекингэмом и кардиналом.
По сравнению с тем, что творилось в особняке на Королевской площади, дом шесть, борьба за благосклонный взгляд королевы – хилые, бесцветные страсти, да и только…
Со временем из наших отношений с де Вардом ушел тот накал, уступив место радостно-спокойной привязанности, которая, быть может, и не так эффектна, как безумная страсть, зато более устойчива. И пока мне жаловаться не на что.
А в конце сентября пришло известие, что нанятый мной бретер убит.
На следующий день король, кардинал и мушкетерские роты в составе десятитысячного подкрепления отправились к Ла-Рошели.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ОЧЕНЬ ВАЖНОЕ ЗАДАНИЕ
Путь короля на войну был достаточно долгим: его мучили болезни и приходилось пережидать их обострения в городах по пути.
Ну что же, используя этот фактор, можно было попытаться провернуть в отношении д'Артаньяна другой фокус, раз от пули он ушел. Так или иначе, но раз дело закрутилось, надо было его завершать.
Во время очередной задержки войск в Виллеруа излюбленным местом, где господа мушкетеры убивали время в ожидании того часа, когда король снова может сесть в седло, был трактир некоего Годо.
Почему бы старым друзьям не вспомнить бедолагу д'Артаньяна, мающегося во францисканском монастыре без общества и вина?
Небольшая посылочка, содержащая дюжину бутылок превосходного анжуйского, разве что с некоторым осадком, отправилась в лагерь гвардейцев, сопровождаемая запиской следующего содержания:
«Господин д'Артаньян!
Господа Атос, Портос и Арамис устроили у меня пирушку и славно повеселились, но при этом так нашумели, что комендант, человек очень строгий, заключил их под стражу на несколько дней. Тем не менее я выполняю данное ими приказание и посылаю Вам дюжину бутылок моего анжуйского вина, которое пришлось им весьма по вкусу. Они просят Вас выпить это вино за их здоровье.
Остаюсь, сударь, покорным и почтительным слугой Годо, трактирщик гг. мушкетеров».
Увы, король так спешил принять участие в осаде, что, чуть оправился от болезни, сразу продолжил марш. Не жалея ни себя, ни остальных, он в иные дни совершал по два дневных перехода вместо одного.
Рота мушкетеров прибыла под стены крепости раньше, чем намечено, и весь мой план пошел коту под хвост, а жаль…
Итоги были неутешительны.
Д'Артаньян оставался цел и невредим и (если он не дурак, а он не дурак) уже прекрасно понял, что я помню о нем. И он помнил обо мне, как это ни прискорбно.
Будь я мужчиной, мы бы бились с ним на шпагах, на дуэли и все было бы куда проще и для меня, и для него…
Гордая Ла-Рошель по-прежнему надменно взирала на копошащиеся внизу королевские войска всеми своими двенадцатью большими бастионами, облицованными тесаным камнем.
Сто пятьдесят крепостных орудий, размещенных на мощных стенах, и двойные рвы перед ними позволяли проявлять высокомерие по отношению к своему сюзерену.
Все попытки взять город штурмом ранее оканчивались неудачей. Ла-Рошель по праву носила титул «неприступная».
Муниципалитет города, управляющий осажденной Ла-Ро-шелью, ждал помощи английского флота. Запас продовольствия плюс военное подкрепление – и крепость могла бы держаться до конца века.
Тем временем в командовании королевскими войсками произошли кое-какие изменения.
Гастон Орлеанский, зная, что его пост рвутся занять маршалы Шомберг и Бассомпьер и герцог Ангулемский, не горел желанием особо геройствовать при таком будущем и ведение военных действий ограничивал тщательным сохранением статус-кво и редкими разведочными операциями (в одной из которых и погиб мой бретер, так и не отработавший сто луидоров).
С другой стороны, именно бездействие Орлеанского и было главным предлогом для этих полководцев занять его пост.
Маршал Бассомпьер был отличный, легендарный воин, массу достоинств имел и знаменитый Шомберг, но кардинал не доверял ни тому, ни другому, больше склоняясь в сторону герцога Ангулемского.
Его доводы убедили короля, и герцог Ангулемский был назначен заместителем главнокомандующего. Но тут же обозначилась новая проблема: маршалы, оскорбленные таким предпочтением, могли вообще выйти из военной кампании. Тогда, чтобы и волки были сыты, и овцы целы, линию осады разделили на три участка.
Герцог Ангулемский контролировал кусок от Домпьера до Периньи, его курировал сам король, чья ставка была то в Этре, то в Ла-Жарри.
Бассомпьеру достался участок Лале – Домпьер. За ним присматривал Гастон Орлеанский из ставки в Домпьере.
Шомберг отвечал за линию осады Периньи – Ангутен под зорким оком кардинала Ришелье, который сделал свою ставку в маленьком доме у Каменного моста, в дюнах.
Если раньше центром деятельности многочисленной армии агентов Его Высокопреосвященства был особняк на пересечении улиц Сент-Оноре и Добрых Детей, откуда расходились невидимые нити, управляющие действиями даже очень влиятельных людей во многих странах, то теперь все переместилось в простой дом среди дюн, не отягощенный особыми укреплениями. Сюда переместился источник энергии французского правительства, и весь тот поток людей и документов, что тек в Париж, изменил направление на Ла-Рошель.
Каким образом первый министр мог читать всю поступающую корреспонденцию, отсортировывать ее по важности, обдумывать многоплановые комбинации и политические ходы, принимать участие в руководстве ведением осады, ежедневно встречаться с королем, совершать по ночам выезды, невозможные днем, и при этом не сойти с ума, не знаю.
Записные придворные остроумцы не замедлили сострить на этот счет. По королевским войскам уже заходила шутка о том, что кардинал застал как-то днем господина д'Эпернона, задумчиво сидящего на камушке с молитвенником в руках, на что д'Эпернон сказал Ришелье: «Увы, Ваше Высокопреосвященство, волей-неволей приходится заниматься чужим ремеслом, раз другие занимаются нашим…».
В это время, как я уже вспоминала, любезно прождавший капитуляции Туара Бекингэм был отброшен от стен форта Сен-Мартен и в спешке покинул острова. Это были успехи военных.
К успехам тайных служб можно отнести несколько дел. В самой крепости отлично работала гвардия отца Жозефа – монахи-капуцины. Много их – ухаживающих за ранеными, исповедующих умирающих, поддерживающих моральный дух воюющих – было и в королевских войсках. Обычно отца Жозефа было не видно и не слышно, но без шума и помпы он организовывал работу так, что для него не было тайн ни на наших позициях, ни в осажденном городе.
Кроме того, несомненным успехом было задержание курьера герцога Бекингэма господина Монтегю.
При курьере были взяты бумаги, подтвердившие самые худшие опасения кардинала: Англия, уже не рассчитывая на собственные силы, вступила в тайный союз с Австрией, Испанией и Лотарингией. И объединились они, конечно же, не ради совместного выращивания цветов. Союз был направлен против Франции.
Кроме того, в ставке Бекингэма обнаружили документы, свидетельствующие о том, что госпожа де Шеврез была самым активным участником заговора. И не она одна.
Дела же внутри и вне страны обстояли таким образом, что сил у Франции одновременно заниматься внутренней смутой и внешней угрозой не было.
Ситуация складывалась преинтересная: с северо-запада Франции угрожал возлюбленный зеленоглазой французской королевы; с юга – ее родной брат; с северо-востока – дядюшка; с востока – гнездо Гизов и герцогов Лотарингских, из которого выпорхнул Клод Лотарингский, супруг очаровательной герцогини де Шеврез, ближайшей подруги королевы.
Жаль, что я не так близко знакома с нашим королем. Если бы мы дружили, то по старой дружбе я бы отделила от той дюжины анжуйского, что послала д'Артаньяну, бутылочку для Людовика Тринадцатого с тем, чтобы он налил рюмочку-другую супруге как-нибудь приятным вечером. Иногда политические проблемы легче решить семейным способом, но иногда и семейные дела требуют вмешательства политики.
Ведь еще не успела быльем порасти история, за которую головой поплатился Шале.
Некими персонами задумывалось так: короля – низложить, на его место возвести Гастона Орлеанского, королеву выдать замуж за нового короля, кардинала – на плаху. Всем хорошо, всеобщее ликование.
Тогда эту комбинацию удалось расстроить в стадии обсуждения. Того казнили, тому пригрозили, того удалили, того пожурили – и все затихло.
И вот снова заговор.
Я уже покидала Виллеруа, направляясь в Тур, когда меня прямо на дороге верхом нагнал мрачный, чернее грозовой тучи, Рошфор и завернул обратно карету.
Кардинал желал меня видеть сегодняшней же ночью в харчевне «Красная голубятня», что стояла на дороге, ведущей из Ла-Жарри в Буанар.
Вид Рошфора и срочность встречи с Его Высокопреосвященством говорили о том, что дела идут хуже некуда. Но как плохо они обстояли, я поняла, только встретившись с кардиналом.
Мы подъехали к «Красной голубятне» уже в темноте.
Всю дорогу ни я, ни Рошфор не проронили ни слова. Да и о чем говорить, когда и так все ясно. Это мы думали, что осаждаем Ла-Рошель, а оказывается, в осаде вся страна… Тысяча чертей и преисподняя!
Англия, Испания, Австрия, Лотарингия…
Лотарингия – это кусок пресловутого Испанского Пути, по которому через Италию от испанских Габсбургов германским Габсбургам идут дружеские презенты в виде военных подкреплений.
А франко-испанский союз, который был заключен этой весной, видимо, больше бумажный, чем реальный.
Что касается Англии, то даже выдача французской принцессы замуж за английского короля не сыграла никакой роли в потеплении отношений между странами…
…В общем зале харчевни пировал всякий разный люд – и местный, и пришлый. Рошфор провел меня на второй этаж, где мне уже была приготовлена комната. Как я ни старалась кутаться в плащ, появление женщины не осталось незамеченным среди посетителей «Красной голубятни». Если бы Рошфор дал мне хоть немного времени, я, конечно же, переоделась бы перед визитом к кардиналу в мужское платье. Ненавижу ненужный риск.
Женщина близ военных позиций всегда вызывает нездоровый ажиотаж, маркитантки и передвижные публичные дома не снимают напряжения.
Внизу, похоже, разгорелась драка, кто-то пытался подняться к нам, познакомиться с подвернувшейся дамой. Рошфор не вышел на шум, лишь привел все свои пистолеты в боевую готовность и приготовился стрелять в каждого, кто войдет. Постепенно драка утихла, его участие в ней не состоялось.
Рошфор убедился, что стало тихо, и спустился вниз, оставив мне один пистолет на всякий случай.
Я осталась одна в комнате и сняла плащ. Положила шляпу на стол, накрыла ею оружие. В черное окно скреблись ветви дерева. Луна по большей части была в облаках, появляясь из них ненадолго. С одной тусклой свечой в оловянном подсвечнике в комнате царил полумрак. Я сидела у стола, уронив голову на руки, и ждала.
Заскрипели ступеньки. Я успела поднять голову, встать и пригладить волосы. Сгибаясь, чтобы пройти в низкую дверь, в комнату вошел кардинал Ришелье.
– Добрый вечер, сударыня.
– Здравствуйте, сударь, рада Вас видеть.
– Послушайте, миледи, дело очень серьезное. Садитесь и поговорим.
Лицо у кардинала было очень усталым, про такие лица говорят: лежала печать тяжелых дум. Где тот молодой и энергичный епископ Люсонский, безоглядно верящий в свою звезду? Власть очень страшная вещь, она пожирает того, кто ею наделен. А если не может сожрать, то непременно обкусает… Только совершенно пустой человек способен безболезненно для своего внутреннего мира взвалить ее на себя. Безболезненно, потому что он, видя свое отражение, приукрашенное властью, в глазах других людей, начинает безоглядно верить им и считать себя тем, чем он не является. Лишь пустота способна раздуваться до бесконечности под славословия льстивого окружения: «Ах, великий…» Кроме того, дутая персона лучше других знает один секрет – как быть всем, оставаясь ничем: она легко и непринужденно выдает деяния других людей за свои собственные.
Умный человек знает себе меру, и эта мера, словно якорная Цепь корабль, удерживает ею. Но бремя власти от этого легче не становится. Ведь власть сродни болезни – она перерождает человека, отравленные ею цепляются за власть всю свою жизнь до последней минуты, а отлученные от власти гибнут, словно из них вынули стержень. Лишь изредка любовь способна одержать победу над властью, когда ради нее бросают троны и царства.
Но никто, кроме победившего власть, не знает, полная ли одержана победа и не смеется ли власть потом над бросившим ее, не манит ли издевательски пальцем, прекрасно зная, что обратного пути нет…
– Я слушаю, Ваше Высокопреосвященство, с величайшим вниманием.
– Маленькое английское судно, капитан которого мне предан, ожидает Вас при устье Шаранты у форта де Ла Пуант; оно снимется с якоря завтра утром.
О-о, вот это спешка!
– Так, значит, мне нужно выехать туда сегодня ночью? – уточнила я на всякий случай.
– Сию же минуту, то есть сразу после того, как Вы получите мои инструкции. Два человека, которых Вы найдете у дверей, когда выйдете отсюда, будут охранять Вас в пути. Я выйду первым, а затем спустя полчаса и Вы выйдете в свою очередь.
Тайна, тайна и еще раз тайна!
– Хорошо, монсеньор. Но возвратимся к поручению, которое Вам угодно дать мне, и так как я продолжаю дорожить доверием Вашего Высокопреосвященства и желаю оправдать его, удостойте меня изложить это поручение ясно и точно, чтобы я не совершила какой-нибудь оплошности.
Когда получаешь от вышестоящего лица устное задание, надо держать ухо востро, как бы ты не симпатизировал своему начальству. Главное – добиться максимально четкого изложения поручения, не обращая внимания на намеки, какими бы ясными они не были. Это трудно, иногда противно (не понимать того, что и ребенок бы понял), но совершенно необходимо.
Иначе, выполнив все, о чем подумал и предусмотрительно не сказал хозяин, но (не дай бог) потерпев при этом неудачу даже по независящим от вас причинам, вы рискуете попасть в двойной капкан, когда высокопоставленное лицо, пославшее вас на верную смерть, непринужденно заявит, что оно ничего не велело и его невинные слова были совершенно неправильно истолкованы.
То, что это говорится ради высших интересов, вас уже не утешит.
С бумагами намного проще. Они не слова.
Кардинал молчал, видимо обдумывая свои дальнейшие указания.
Неужели я была права, неужели так все плохо? Господи, ну не надо этого Франции, она так устала от смут, от бессмысленных усобиц, от авантюристов без роду, без племени. Ваше Высокопреосвященство, ну придумайте что-нибудь! Вы же умный, Вы же все можете… А мы, Ваша армия, воплотим Ваши замыслы в жизнь…
– Вы поедете в Лондон, – сказал кардинал. (Значит, план есть.) – В Лондоне Вы отправитесь к Бекингэму.
– Замечу Вашему Высокопреосвященству, – вставила я на случай, если он запамятовал, какие итоги для меня имела та интрига, – что после дела с алмазными подвесками, в чем герцог всегда меня подозревал, его светлость относится ко мне с недоверием.
Хотя это, конечно, мягко сказано… Боюсь, он просто придушит меня за тот бал-маскарад, и все дела!
– Но на этот раз речь идет вовсе не о том, чтобы домогаться его доверия, – заметил Ришелье. – А о том, чтобы Вы открыто и честно явились к нему для ведения переговоров.
– Открыто и честно? – приподняла я бровь. Это что-то новенькое!
– Открыто и честно! – упрямо сказал кардинал. – Все эти переговоры должны вестись в открытую.
Ну что же, мне легче. Не надо шить потайных карманов на юбки и точить ножниц.
– Я в точности исполню инструкции Вашего Высокопреосвященства и только ожидаю их.
Кардинал опять на мгновение замолк.
– Вы явитесь к Бекингэму от моего имени, – наконец медленно сказал он, – и скажете ему, что мне известны все его приготовления, но что это меня мало беспокоит: при первом его движении я погублю королеву.
Ого!
Обычно он исключительно бережен с этой надутой габсбургской курицей, лишь изредка позволял себе, когда она совсем распояшется, взбодрить ее нежным щипком, напоминающим королеве, что мир вертится не только вокруг нее.
– Поверит ли он, что Ваше Высокопреосвященство в состоянии привести в исполнение свою угрозу?
От Бекингэма можно ожидать всего, он же не головой думает, а совершенно иным местом, размерами и формой которого немало гордится…
– Да, ибо у меня есть доказательства.
– Необходимо ли, чтобы я могла предоставить ему эти доказательства и он по достоинству оценил их?
Потому что иначе за собственную безопасность я не дам и двух пенсов.
– Конечно, – согласился кардинал. – Вы скажете, что я опубликую донесения де Буа-Робера и маркиза де Ботрю о свидании герцога с королевой у супруги коннетабля в тот вечер, когда она устраивала у себя бал-маскарад. Вы уверите его, наконец, чтобы он нимало не сомневался в том, что мне все известно: он приехал туда в костюме Великого Могола, который намеревался надеть кавалер де Гиз и который он купил у де Гиза за три тысячи пистолей…
– Хорошо, Ваше Высокопреосвященство.
– Мне известны все подробности: как он вошел и затем вышел ночью из дворца, куда проник в костюме итальянского предсказателя…
Значит, де Ботрю и Буа-Робер извели не один лист бумаги, описывая похождения герцога. Что же они не предотвратили свидания, раз уж шли за герцогом буквально по пятам? Предпочли просто настучать по окончании дела?
Ну что же, используя этот фактор, можно было попытаться провернуть в отношении д'Артаньяна другой фокус, раз от пули он ушел. Так или иначе, но раз дело закрутилось, надо было его завершать.
Во время очередной задержки войск в Виллеруа излюбленным местом, где господа мушкетеры убивали время в ожидании того часа, когда король снова может сесть в седло, был трактир некоего Годо.
Почему бы старым друзьям не вспомнить бедолагу д'Артаньяна, мающегося во францисканском монастыре без общества и вина?
Небольшая посылочка, содержащая дюжину бутылок превосходного анжуйского, разве что с некоторым осадком, отправилась в лагерь гвардейцев, сопровождаемая запиской следующего содержания:
«Господин д'Артаньян!
Господа Атос, Портос и Арамис устроили у меня пирушку и славно повеселились, но при этом так нашумели, что комендант, человек очень строгий, заключил их под стражу на несколько дней. Тем не менее я выполняю данное ими приказание и посылаю Вам дюжину бутылок моего анжуйского вина, которое пришлось им весьма по вкусу. Они просят Вас выпить это вино за их здоровье.
Остаюсь, сударь, покорным и почтительным слугой Годо, трактирщик гг. мушкетеров».
Увы, король так спешил принять участие в осаде, что, чуть оправился от болезни, сразу продолжил марш. Не жалея ни себя, ни остальных, он в иные дни совершал по два дневных перехода вместо одного.
Рота мушкетеров прибыла под стены крепости раньше, чем намечено, и весь мой план пошел коту под хвост, а жаль…
Итоги были неутешительны.
Д'Артаньян оставался цел и невредим и (если он не дурак, а он не дурак) уже прекрасно понял, что я помню о нем. И он помнил обо мне, как это ни прискорбно.
Будь я мужчиной, мы бы бились с ним на шпагах, на дуэли и все было бы куда проще и для меня, и для него…
Гордая Ла-Рошель по-прежнему надменно взирала на копошащиеся внизу королевские войска всеми своими двенадцатью большими бастионами, облицованными тесаным камнем.
Сто пятьдесят крепостных орудий, размещенных на мощных стенах, и двойные рвы перед ними позволяли проявлять высокомерие по отношению к своему сюзерену.
Все попытки взять город штурмом ранее оканчивались неудачей. Ла-Рошель по праву носила титул «неприступная».
Муниципалитет города, управляющий осажденной Ла-Ро-шелью, ждал помощи английского флота. Запас продовольствия плюс военное подкрепление – и крепость могла бы держаться до конца века.
Тем временем в командовании королевскими войсками произошли кое-какие изменения.
Гастон Орлеанский, зная, что его пост рвутся занять маршалы Шомберг и Бассомпьер и герцог Ангулемский, не горел желанием особо геройствовать при таком будущем и ведение военных действий ограничивал тщательным сохранением статус-кво и редкими разведочными операциями (в одной из которых и погиб мой бретер, так и не отработавший сто луидоров).
С другой стороны, именно бездействие Орлеанского и было главным предлогом для этих полководцев занять его пост.
Маршал Бассомпьер был отличный, легендарный воин, массу достоинств имел и знаменитый Шомберг, но кардинал не доверял ни тому, ни другому, больше склоняясь в сторону герцога Ангулемского.
Его доводы убедили короля, и герцог Ангулемский был назначен заместителем главнокомандующего. Но тут же обозначилась новая проблема: маршалы, оскорбленные таким предпочтением, могли вообще выйти из военной кампании. Тогда, чтобы и волки были сыты, и овцы целы, линию осады разделили на три участка.
Герцог Ангулемский контролировал кусок от Домпьера до Периньи, его курировал сам король, чья ставка была то в Этре, то в Ла-Жарри.
Бассомпьеру достался участок Лале – Домпьер. За ним присматривал Гастон Орлеанский из ставки в Домпьере.
Шомберг отвечал за линию осады Периньи – Ангутен под зорким оком кардинала Ришелье, который сделал свою ставку в маленьком доме у Каменного моста, в дюнах.
Если раньше центром деятельности многочисленной армии агентов Его Высокопреосвященства был особняк на пересечении улиц Сент-Оноре и Добрых Детей, откуда расходились невидимые нити, управляющие действиями даже очень влиятельных людей во многих странах, то теперь все переместилось в простой дом среди дюн, не отягощенный особыми укреплениями. Сюда переместился источник энергии французского правительства, и весь тот поток людей и документов, что тек в Париж, изменил направление на Ла-Рошель.
Каким образом первый министр мог читать всю поступающую корреспонденцию, отсортировывать ее по важности, обдумывать многоплановые комбинации и политические ходы, принимать участие в руководстве ведением осады, ежедневно встречаться с королем, совершать по ночам выезды, невозможные днем, и при этом не сойти с ума, не знаю.
Записные придворные остроумцы не замедлили сострить на этот счет. По королевским войскам уже заходила шутка о том, что кардинал застал как-то днем господина д'Эпернона, задумчиво сидящего на камушке с молитвенником в руках, на что д'Эпернон сказал Ришелье: «Увы, Ваше Высокопреосвященство, волей-неволей приходится заниматься чужим ремеслом, раз другие занимаются нашим…».
В это время, как я уже вспоминала, любезно прождавший капитуляции Туара Бекингэм был отброшен от стен форта Сен-Мартен и в спешке покинул острова. Это были успехи военных.
К успехам тайных служб можно отнести несколько дел. В самой крепости отлично работала гвардия отца Жозефа – монахи-капуцины. Много их – ухаживающих за ранеными, исповедующих умирающих, поддерживающих моральный дух воюющих – было и в королевских войсках. Обычно отца Жозефа было не видно и не слышно, но без шума и помпы он организовывал работу так, что для него не было тайн ни на наших позициях, ни в осажденном городе.
Кроме того, несомненным успехом было задержание курьера герцога Бекингэма господина Монтегю.
При курьере были взяты бумаги, подтвердившие самые худшие опасения кардинала: Англия, уже не рассчитывая на собственные силы, вступила в тайный союз с Австрией, Испанией и Лотарингией. И объединились они, конечно же, не ради совместного выращивания цветов. Союз был направлен против Франции.
Кроме того, в ставке Бекингэма обнаружили документы, свидетельствующие о том, что госпожа де Шеврез была самым активным участником заговора. И не она одна.
Дела же внутри и вне страны обстояли таким образом, что сил у Франции одновременно заниматься внутренней смутой и внешней угрозой не было.
Ситуация складывалась преинтересная: с северо-запада Франции угрожал возлюбленный зеленоглазой французской королевы; с юга – ее родной брат; с северо-востока – дядюшка; с востока – гнездо Гизов и герцогов Лотарингских, из которого выпорхнул Клод Лотарингский, супруг очаровательной герцогини де Шеврез, ближайшей подруги королевы.
Жаль, что я не так близко знакома с нашим королем. Если бы мы дружили, то по старой дружбе я бы отделила от той дюжины анжуйского, что послала д'Артаньяну, бутылочку для Людовика Тринадцатого с тем, чтобы он налил рюмочку-другую супруге как-нибудь приятным вечером. Иногда политические проблемы легче решить семейным способом, но иногда и семейные дела требуют вмешательства политики.
Ведь еще не успела быльем порасти история, за которую головой поплатился Шале.
Некими персонами задумывалось так: короля – низложить, на его место возвести Гастона Орлеанского, королеву выдать замуж за нового короля, кардинала – на плаху. Всем хорошо, всеобщее ликование.
Тогда эту комбинацию удалось расстроить в стадии обсуждения. Того казнили, тому пригрозили, того удалили, того пожурили – и все затихло.
И вот снова заговор.
Я уже покидала Виллеруа, направляясь в Тур, когда меня прямо на дороге верхом нагнал мрачный, чернее грозовой тучи, Рошфор и завернул обратно карету.
Кардинал желал меня видеть сегодняшней же ночью в харчевне «Красная голубятня», что стояла на дороге, ведущей из Ла-Жарри в Буанар.
Вид Рошфора и срочность встречи с Его Высокопреосвященством говорили о том, что дела идут хуже некуда. Но как плохо они обстояли, я поняла, только встретившись с кардиналом.
Мы подъехали к «Красной голубятне» уже в темноте.
Всю дорогу ни я, ни Рошфор не проронили ни слова. Да и о чем говорить, когда и так все ясно. Это мы думали, что осаждаем Ла-Рошель, а оказывается, в осаде вся страна… Тысяча чертей и преисподняя!
Англия, Испания, Австрия, Лотарингия…
Лотарингия – это кусок пресловутого Испанского Пути, по которому через Италию от испанских Габсбургов германским Габсбургам идут дружеские презенты в виде военных подкреплений.
А франко-испанский союз, который был заключен этой весной, видимо, больше бумажный, чем реальный.
Что касается Англии, то даже выдача французской принцессы замуж за английского короля не сыграла никакой роли в потеплении отношений между странами…
…В общем зале харчевни пировал всякий разный люд – и местный, и пришлый. Рошфор провел меня на второй этаж, где мне уже была приготовлена комната. Как я ни старалась кутаться в плащ, появление женщины не осталось незамеченным среди посетителей «Красной голубятни». Если бы Рошфор дал мне хоть немного времени, я, конечно же, переоделась бы перед визитом к кардиналу в мужское платье. Ненавижу ненужный риск.
Женщина близ военных позиций всегда вызывает нездоровый ажиотаж, маркитантки и передвижные публичные дома не снимают напряжения.
Внизу, похоже, разгорелась драка, кто-то пытался подняться к нам, познакомиться с подвернувшейся дамой. Рошфор не вышел на шум, лишь привел все свои пистолеты в боевую готовность и приготовился стрелять в каждого, кто войдет. Постепенно драка утихла, его участие в ней не состоялось.
Рошфор убедился, что стало тихо, и спустился вниз, оставив мне один пистолет на всякий случай.
Я осталась одна в комнате и сняла плащ. Положила шляпу на стол, накрыла ею оружие. В черное окно скреблись ветви дерева. Луна по большей части была в облаках, появляясь из них ненадолго. С одной тусклой свечой в оловянном подсвечнике в комнате царил полумрак. Я сидела у стола, уронив голову на руки, и ждала.
Заскрипели ступеньки. Я успела поднять голову, встать и пригладить волосы. Сгибаясь, чтобы пройти в низкую дверь, в комнату вошел кардинал Ришелье.
– Добрый вечер, сударыня.
– Здравствуйте, сударь, рада Вас видеть.
– Послушайте, миледи, дело очень серьезное. Садитесь и поговорим.
Лицо у кардинала было очень усталым, про такие лица говорят: лежала печать тяжелых дум. Где тот молодой и энергичный епископ Люсонский, безоглядно верящий в свою звезду? Власть очень страшная вещь, она пожирает того, кто ею наделен. А если не может сожрать, то непременно обкусает… Только совершенно пустой человек способен безболезненно для своего внутреннего мира взвалить ее на себя. Безболезненно, потому что он, видя свое отражение, приукрашенное властью, в глазах других людей, начинает безоглядно верить им и считать себя тем, чем он не является. Лишь пустота способна раздуваться до бесконечности под славословия льстивого окружения: «Ах, великий…» Кроме того, дутая персона лучше других знает один секрет – как быть всем, оставаясь ничем: она легко и непринужденно выдает деяния других людей за свои собственные.
Умный человек знает себе меру, и эта мера, словно якорная Цепь корабль, удерживает ею. Но бремя власти от этого легче не становится. Ведь власть сродни болезни – она перерождает человека, отравленные ею цепляются за власть всю свою жизнь до последней минуты, а отлученные от власти гибнут, словно из них вынули стержень. Лишь изредка любовь способна одержать победу над властью, когда ради нее бросают троны и царства.
Но никто, кроме победившего власть, не знает, полная ли одержана победа и не смеется ли власть потом над бросившим ее, не манит ли издевательски пальцем, прекрасно зная, что обратного пути нет…
– Я слушаю, Ваше Высокопреосвященство, с величайшим вниманием.
– Маленькое английское судно, капитан которого мне предан, ожидает Вас при устье Шаранты у форта де Ла Пуант; оно снимется с якоря завтра утром.
О-о, вот это спешка!
– Так, значит, мне нужно выехать туда сегодня ночью? – уточнила я на всякий случай.
– Сию же минуту, то есть сразу после того, как Вы получите мои инструкции. Два человека, которых Вы найдете у дверей, когда выйдете отсюда, будут охранять Вас в пути. Я выйду первым, а затем спустя полчаса и Вы выйдете в свою очередь.
Тайна, тайна и еще раз тайна!
– Хорошо, монсеньор. Но возвратимся к поручению, которое Вам угодно дать мне, и так как я продолжаю дорожить доверием Вашего Высокопреосвященства и желаю оправдать его, удостойте меня изложить это поручение ясно и точно, чтобы я не совершила какой-нибудь оплошности.
Когда получаешь от вышестоящего лица устное задание, надо держать ухо востро, как бы ты не симпатизировал своему начальству. Главное – добиться максимально четкого изложения поручения, не обращая внимания на намеки, какими бы ясными они не были. Это трудно, иногда противно (не понимать того, что и ребенок бы понял), но совершенно необходимо.
Иначе, выполнив все, о чем подумал и предусмотрительно не сказал хозяин, но (не дай бог) потерпев при этом неудачу даже по независящим от вас причинам, вы рискуете попасть в двойной капкан, когда высокопоставленное лицо, пославшее вас на верную смерть, непринужденно заявит, что оно ничего не велело и его невинные слова были совершенно неправильно истолкованы.
То, что это говорится ради высших интересов, вас уже не утешит.
С бумагами намного проще. Они не слова.
Кардинал молчал, видимо обдумывая свои дальнейшие указания.
Неужели я была права, неужели так все плохо? Господи, ну не надо этого Франции, она так устала от смут, от бессмысленных усобиц, от авантюристов без роду, без племени. Ваше Высокопреосвященство, ну придумайте что-нибудь! Вы же умный, Вы же все можете… А мы, Ваша армия, воплотим Ваши замыслы в жизнь…
– Вы поедете в Лондон, – сказал кардинал. (Значит, план есть.) – В Лондоне Вы отправитесь к Бекингэму.
– Замечу Вашему Высокопреосвященству, – вставила я на случай, если он запамятовал, какие итоги для меня имела та интрига, – что после дела с алмазными подвесками, в чем герцог всегда меня подозревал, его светлость относится ко мне с недоверием.
Хотя это, конечно, мягко сказано… Боюсь, он просто придушит меня за тот бал-маскарад, и все дела!
– Но на этот раз речь идет вовсе не о том, чтобы домогаться его доверия, – заметил Ришелье. – А о том, чтобы Вы открыто и честно явились к нему для ведения переговоров.
– Открыто и честно? – приподняла я бровь. Это что-то новенькое!
– Открыто и честно! – упрямо сказал кардинал. – Все эти переговоры должны вестись в открытую.
Ну что же, мне легче. Не надо шить потайных карманов на юбки и точить ножниц.
– Я в точности исполню инструкции Вашего Высокопреосвященства и только ожидаю их.
Кардинал опять на мгновение замолк.
– Вы явитесь к Бекингэму от моего имени, – наконец медленно сказал он, – и скажете ему, что мне известны все его приготовления, но что это меня мало беспокоит: при первом его движении я погублю королеву.
Ого!
Обычно он исключительно бережен с этой надутой габсбургской курицей, лишь изредка позволял себе, когда она совсем распояшется, взбодрить ее нежным щипком, напоминающим королеве, что мир вертится не только вокруг нее.
– Поверит ли он, что Ваше Высокопреосвященство в состоянии привести в исполнение свою угрозу?
От Бекингэма можно ожидать всего, он же не головой думает, а совершенно иным местом, размерами и формой которого немало гордится…
– Да, ибо у меня есть доказательства.
– Необходимо ли, чтобы я могла предоставить ему эти доказательства и он по достоинству оценил их?
Потому что иначе за собственную безопасность я не дам и двух пенсов.
– Конечно, – согласился кардинал. – Вы скажете, что я опубликую донесения де Буа-Робера и маркиза де Ботрю о свидании герцога с королевой у супруги коннетабля в тот вечер, когда она устраивала у себя бал-маскарад. Вы уверите его, наконец, чтобы он нимало не сомневался в том, что мне все известно: он приехал туда в костюме Великого Могола, который намеревался надеть кавалер де Гиз и который он купил у де Гиза за три тысячи пистолей…
– Хорошо, Ваше Высокопреосвященство.
– Мне известны все подробности: как он вошел и затем вышел ночью из дворца, куда проник в костюме итальянского предсказателя…
Значит, де Ботрю и Буа-Робер извели не один лист бумаги, описывая похождения герцога. Что же они не предотвратили свидания, раз уж шли за герцогом буквально по пятам? Предпочли просто настучать по окончании дела?