Галанина Юлия Евгеньевна. Да, та самая миледи

   – Простите! Простите! – восклицал он жалобно. – О, простите мне!
   – Простить Вам что?
   – Простите мне, что я стал на сторону Ваших преследователей!
   Я протянула ему руку. Фельтон кинулся покрывать ее поцелуями.
   – Такая прекрасная, такая молодая! – бормотал он.
   Ну уж не такая и молодая, мы ровесники, дорогой лейтенант, но все еще прекрасная…
   Я поощрила его благосклонным взглядом.
   Все-таки насколько разными бывают люди: держу пари, д'Артаньян после такого взгляда стал бы продвигаться все выше, чтобы целовать меня в губы, Фельтон опустился и стал лобызать ноги. Тоже приятно.
   Вот я и опять божество. Теперь обратным порядком, чем с де Ла Фером, вознеслась из демона. И человеческой стадии опять благополучно удалось миновать. Странный народ, эти мужчины…
   Я чопорно закрыла плечо порванной рубашкой и натянула на него платье. Вот теперь, когда прелести скрыты, он будет думать о них не переставая.
   Фельтон с всхлипом вздохнул и спросил:
   – Теперь мне остается спросить Вас только об одном: как зовут Вашего настоящего палача? По-моему, только один был палачом, другой являлся его орудием, не больше.
   – Как, брат мой? – вскричала я с неподдельным удивлением и гневом. – Тебе еще нужно, чтоб я назвала его! А сам ты не догадался?!
   – Как, – округлились глаза у Фельтона, – это он?.. Опять он!.. Все он же… Как! Настоящий виновник…
   – Настоящий виновник, – процедила я ледяным тоном, – опустошитель Англии, гонитель истинных христиан, низкий похититель чести стольких женщин, тот, кто лишь по прихоти своего развращенного сердца готовится пролить столько крови англичан, кто сегодня покровительствует протестантам, а завтра предаст их…
   – Бекингэм! Так это Бекингэм! – сделал наконец-то открытие Фельтон.
   Я закрыла лицо руками, словно это имя причиняло мне боль. Как я вымоталась, подводя его к этому слову!
   – Бекингэм – палач этого ангельского создания! – кудахтал Фельтон. – И ты не испепелил его, Боже мой! И ты оставил его остаться знатным, почитаемым, всесильным на погибель всех нас!
   Я подозреваю, что нас, Божьих тварей, такое количество и дела наши столь суетливы и многочисленны, что Господу иногда просто некогда заниматься нашими мелкими делами, он надеется, что мы что-нибудь сделаем для себя сами, не застыв с открытым ртом и ожидая манны небесной.
   – Бог отступается от того, кто сам от себя отступается! – напомнила я лейтенанту.
   – Так, значит, он хочет навлечь на свою голову наказание, постигающее проклятых! – с нарастающим воодушевлением говорил Фельтон. Идея кары ему определенно понравилась. – Хочет, чтобы человеческое возмездие опередило правосудие небесное!
   – Люди боятся и щадят его, – вскользь заметила я, поправляя сползающую из-за разорванного края рубашку.
   – О, я не боюсь и не пощажу его! – заявил Фельтон.
   А может быть, ему все это время просто скучно было жить? Душа жаждала подвига во имя веры, а возможности совершить его были туманны и непроглядны?
   – Но каким образом мой покровитель, – вспомнил наконец-то Фельтон и о дорогом брате, о котором пока не было сказано ни слова, – мой отец, лорд Винтер, замешан во все это?
   – Слушайте, Фельтон, ведь кроме людей низких, презренных есть еще натуры благородные и высокие, – продолжала я. – У меня был жених, человек, которого я любила и который любил меня, сердце, подобное Вашему, Фельтон, такой человек, как Вы. Я явилась к нему и все рассказала: он знал меня и ни минуты не колебался. Это был знатный вельможа, человек во всем равный Бекингэму. Он ничего не сказал, опоясал свою шпагу, завернулся в плащ и отправился во дворец Бекингэма.
   – Да, да, – подтвердил Фельтон, – я понимаю, хотя для подобных людей нужна не шпага, а кинжал.
   – Бекингэм накануне уехал в Испанию, в качестве чрезвычайного посла, чтобы просить руки инфанты для короля Карла Первого, который тогда был еще принцем Уэльским. Мой жених вернулся ни с чем.
   «Послушайте, – сказал он, – этот человек уехал, и на время, следовательно, он ускользает от моего мщения; а в ожидании его обвенчаемся, как мы и хотели, а затем доверьтесь лорду Винтеру, который сумеет поддержать свою честь и честь своей жены».
   – Лорду Винтеру! – с видом человека, которому открыли, что за морем существует Новый Свет, воскликнул Фельтон.
   – Да, – жестко подтвердила я, глядя на него сверху вниз, – лорду Винтеру, и теперь вам должно быть все понятно, не так ли? Бекингэм был в отсутствии более года. За восемь дней до его возвращения лорд Винтер внезапно умер, оставив меня своей единственной наследницей. Отчего он умер? Это ведомо одному только Богу, всеведущему, я же никого не виню…
   А зря, надо было давно заняться дорогим братом… Сразу же, когда стало понятно, откуда у этой смерти ноги растут…
   – О! Какая бездна, какая бездна! – патетически ужасался молодой лейтенант.
   Сразу видно, человеку трех пенсов никто никогда не завещал, тогда бы он сразу разобрался, какие бездны падения разыгрываются при дележе наследства и как любящие друг друга родственники со смертным боем делят тазы и сковородки и пилят кресла, чтобы никому хорошо не было, а всем плохо, зато поровну и не так обидно. И всеми движет исключительно чувство справедливости, и все истинные христиане, возлюбившие ближнего, как себя самого.
   Хотя в оправдание Фельтона можно сказать, что он, наверное, подумал о Бекингэме, раз он у нас идет главным злодеем.
   – Лорд Винтер умер, – устало рассказывала я, – ничего не сказав своему брату. Страшная тайна должна была остаться скрытой от всех до тех пор, пока она не поразит виновного как громом. Ваш покровитель с неудовольствием посмотрел на брак своего старшего брата с молодой девушкой без состояния. Я поняла, что не могу ожидать поддержки со стороны человека, обманутого в своих надеждах на получение наследства. Я уехала во Францию, решив провести там остаток моей жизни. Но все мое состояние в Англии; война прекратила все сообщения, и я стала терпеть нужду: поневоле я принуждена была вернуться сюда снова, и шесть дней тому назад я пристала в Портсмуте.
   – А дальше? – спросил Фельтон, словно это не он меня арестовал.
   – Дальше?! Бекингэм, без сомнения, узнав о моем возвращении, переговорил обо мне с лордом Винтером, и без того уже предубежденным против меня, и сказал ему, что его невестка – проститутка, заклейменная женщина. Благородный, правдивый голос моего мужа не мог больше раздаться в мою защиту. Лорд Винтер поверил всему, что ему сказали, тем охотнее, что это ему было выгодно. Он велел меня арестовать, привезти сюда и отдал под Вашу охрану. Остальное Вам известно: послезавтра он посылает меня в изгнание, отправляет в ссылку, послезавтра он удаляет меня как преступницу. О! План искусно составлен, будьте уверены! Все предусмотрено, и моя честь погибнет. Вы сами видите, Фельтон, что я должна умереть! Фельтон, дайте мне нож!
   За время этого долгого объяснения силы мои исчерпались и ноги подкосились.
   Фельтон наконец-то занялся делом мужчины, встал с колен и подхватил меня. Мгновение спустя стало видно, что боготворить женщину в таком положении ему понравилось куда больше, чем целуя ее стопы. Еще немного общения, и он восстановит все мужские качества, которые из него старательно выбивались пуританским воспитанием.
   – Нет, нет! – уговаривал он меня, старательно держа в объятиях. – Нет, ты будешь жить чистой и уважаемой, ты будешь жить для того, чтобы восторжествовать над твоими врагами!
   Милый мальчик, мне бы просто живой остаться, где уж там торжествовать над врагами, это слишком дорогое удовольствие для женщины с таким украшением плеча.
   Рукой я медленно отстраняла его, одновременно привлекая взглядом.
   Фельтон, на удивление, сориентировался в обстановке почти как д'Артаньян и выпускать из объятий меня не стал. Природа, мне кажется, заявляла в нем о себе все сильнее, руша перегородки, воздвигнутые уродливой моралью.
   Но все-таки мы здесь не для того, чтобы в такой идиллии провести остаток вечера.
   – Ах, смерть! Смерть! – закатила я глаза. – Ах, лучше смерть, чем позор! Фельтон, брат мой, друг мой, заклинаю тебя!
   – Нет! Ты будешь жить, и жить отомщенной!
   – Фельтон! – честно предупреждала я его. – Я приношу несчастье всем, кто меня окружает! Оставь меня, Фельтон! Позволь мне умереть!
   – Если так, – храбро поцеловал меня в губы Фельтон. – мы умрем вместе!
   Утешил, спасибо…
   Кто-то задолбил в дверь. Фельтон, как глухарь на току, ничего не слышал.
   Я с силой оттолкнула его:
   – Ты слышишь! Нас подслушали, сюда идут! Все кончено, мы погибли!
   – Нет, – возразил, глупо улыбаясь, Фельтон. – Это стучит часовой. Он предупреждает меня, что подходит дозор.
   – В таком случае бегите к двери и откройте ее сами! – пришлось взять командование на себя.
   Фельтон повиновался и распахнул дверь. На пороге стоял сержант, командующий сторожевым патрулем.
   – Что случилось? – спросил молодой лейтенант.
   – Вы приказали мне отворить дверь, если я услышу крик, призывающий на помощь, но забыли оставить мне ключ, – принялся докладывать стоящий рядом часовой. – Я Вас услышал, но не понял, что Вы говорите, хотел открыть дверь, но она оказалась запертой изнутри, тогда я и позвал сержанта.
   – Честь имею явиться, – вальяжно отозвался сержант, взглядом знатока оглядывая и меня, и мой порванный рукав.
   Фельтон, по своему обыкновению, снова оцепенел. Стоя столбом, он молчал. На лице его отражались мучительные попытки вспомнить хоть одно слово из родного языка.
   Дьявол, опять надо разряжать обстановку!
   Я подбежала к столу, схватила нож и с вызовом крикнула:
   – А по какому праву Вы хотите помешать мне умереть?!
   Вид ножа немного оживил Фельтона.
   – Боже мой! – воскликнул он.
   Но не успел он броситься ко мне, как в коридоре кто-то язвительно захохотал.
   Кучка столпившихся у дверей моей темницы людей увеличилась на немного помятого дорогого брата в халате, который мужественно зажал свою шпагу под мышкой.
   Он с ходу включился в развлечение.
   – А-а, – извлек он все возможное из этого звука. – Ну вот мы и дождались последнего действия трагедии, – голос у дорогого брата был довольный, как у кота, мурлыкающего после мисочки сметаны. – Вы видите, Фельтон, драма последовательно прошла все фазы, как я Вам и предсказывал. Но будьте спокойны, кровь не прольется.
   Дорогой брат сохранил редкую способность безошибочно ошибаться.
   – Вы ошибаетесь, милорд, – радостно сказала я ему, – кровь прольется, и пусть эта кровь падет на тех, кто заставил ее пролиться!
   Фельтон издал дикий крик и кинулся ко мне.
   Ха, от ножа до моего тела было куда ближе, чем от него до меня. Вонзаем лезвие с силой в грудную клетку, оно режет платье, встречает стальную планку корсета, меняет направление и идет плашмя, подрезая кожу над ребрами. Ой, черт, как больно все-таки!
   На платье набухло и расплылось большое кровавое пятно.
   Ну вот, теперь можно упасть на пол, закрыть глаза и с чувством выполненного долга отключиться от всего этого безобразия. Пусть выясняют сами, кто виноват. Я зарезалась, и точка.
   Подскочивший Фельтон выдернул нож из моего тела.
   – Смотрите, милорд, – угрюмо сказал он, – вот женщина, которая была поручена моей охране и лишила себя жизни.
   – Будьте покойны, Фельтон, – проблеял разочарованный скорым концом представления деверь, – она не умерла. Демоны так легко не умирают. Не волнуйтесь, ступайте ко мне и ждите там меня.
   – Однако, милорд… – попытался возразить Фельтон.
   – Ступайте, я Вам приказываю! – обозлился деверь. Фельтон ушел, унося нож.
   Дорогой брат не стал даже подходить ко мне, лишь приказал сменившемуся часовому доставить сюда женщину, которая якобы мне прислуживала. В ожидании ее я валялась на полу, дорогой брат, водрузив ноги на стол и положив на грудь вынутую из-под мышки шпагу, скучал в кресле.
   Когда заспанная женщина появилась, он попросил ее:
   – Вы это, сделайте что-нибудь с дамой, она, кажется, немножко нездорова…
   – Может, милорд вызовет врача? – спросила женщина, которой тоже не улыбалось, чтобы я (не дай бог!) скончалась у нее на руках за те же деньги, что ей платили за редкие визиты для уборки.
   У дорогого брата перекосило лицо, как от кислого лимона, но, осмотрев меня издалека еще разок, он увидел кровь и на полу тоже, почесал затылок и сказал:
   – Хорошо, я пошлю верхового за лекарем. Подождите его.
   И поплотней запахнувшись в роскошный халат, он, шаркая тапочками, ушел, по-прежнему неся шпагу под мышкой.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
КОНЕЦ ЗАКЛЮЧЕНИЯ

   Когда мы остались с женщиной наедине, я очнулась. Лежать до приезда врача на полу в мои планы не входило.
   Кое-как с ее помощью я разделась до рубашки и, стуча зубами, забралась в ледяную постель. Рана ныла и саднила, не люблю тупые ножи. Я прикинула, насколько она ограничит мои движения. Боль мешала это определить, оставалось надеяться, что все сделано правильно и поэтому все будет так, как надо.
   Женщина сидела у изголовья и тихонько похрапывала. Сладкий сон посетил ее и в сидячем положении.
   Прикрыв глаза, не в силах заснуть из-за боли, я думала: отстранит дорогой брат Фельтона от обязанностей моего тюремщика или нет. Вплетающаяся в думы боль путала мысли, приходилось рассчитывать на худшее. И опять у меня нет ножа…
   Врач прибыл около четырех часов утра.
   Пока он безумно спешил к больному, рана уже благополучно закрылась, края ее спеклись. Врач глубокомысленно изучил ее и вынес вердикт: он не может определить глубину и направление ранения, но все в Божьих руках, судя по пульсу, состояние больной не внушает больших опасений.
   Мой испепеляющий взгляд заставил его вдобавок к вердикту промыть рану, наложить нормальную повязку и найти в своем сундучке обезболивающее снадобье.
   Пока он возился, наступило утро. Я отослала выспавшуюся женщину, объяснив, что теперь надо и мне поспать тоже, бессонная ночь слишком тяжела для больного тела.
   Женщина охотно удалилась.
   В обычное время принесли завтрак.
   Фельтона не было.
   Сегодня был последний день заключения, двадцать второе число. Двадцать третьего меня препроводят из замка на берег, двадцать четвертого корабль покинет Англию.
   Я не покидала кровать и не притронулась к еде.
   Только ближе к обеду я встала.
   Обед принесли люди в иной форме, нежели чем та, что была на часовых в предыдущие дни. Это означало, что Винтер не доверяет старой охране.
   Светским тоном я поинтересовалась у солдат, заносящих столик, где Фельтон. Ответ их был крайне неприятным: час назад Фельтон сел на коня и покинул замок. Я спросила, где находится мой дорогой брат. Дорогой брат находился в замке и, по словам солдат, в случае моего желания говорить с ним велел тотчас его известить.
   Я велела известить милорда, что слишком слаба и мое единственное желание – остаться одной.
   Уважая желание миледи, солдаты оставили меня наедине с обедом.
   Пока я спала, в камере появилось еще одно новшество: забили доской окошечко в двери. Наверное, чтобы я не плевалась ядом на макушки солдат, изводя таким образом конвой, или не улыбалась им зазывно сквозь решетку, обольщая и подчиняя себе, чтобы сбежать.
   С одной стороны, это было к лучшему – никто не подглядывал. Можно было заняться собой, не опасаясь ненужных зрителей. Я ходила по комнате взад и вперед, разминаясь и размышляя.
 
   В шесть часов вечера пришел дорогой брат.
   Судя по его виду, он собрался в крестовый поход: так он был вооружен. Наконец-то он обнаружил свое истинное призвание – быть тюремщиком. Это занятие как нельзя лучше соответствовало и его наклонностям, и его способностям.
   – Как бы то ни было, – ни к тому, ни к сему сказал он мне, – но сегодня Вы меня не убьете: у Вас нет больше оружия, и к тому же я принял предосторожности.
   «Пусть так», – пожала плечами я.
   – Вам удалось уже несколько развратить моего бедного Фельтона, он уже начал поддаваться Вашему дьявольскому влиянию, – продолжал дорогой брат, – но я хочу спасти его; он Вас больше не увидит, все кончено. Соберите Ваши пожитки – завтра Вы отправляетесь в путь. Сначала я назначил Ваше отплытие на двадцать четвертое число, но потом подумал, что чем скорее дело будет сделано, тем лучше.
   Я внимательно слушала.
   – Завтра в двенадцать часов пополудни у меня на руках будет приказ о Вашей ссылке, подписанный Бекингэмом. Если Вы, прежде чем сядете на корабль, скажете кому бы то ни было хоть одно слово, мой сержант пустит Вам пулю в лоб – так ему приказано. Если на корабле Вы без разрешения капитана скажете кому бы то ни было хоть одно слово, капитан велит бросить Вас в море – такое ему дано распоряжение. До свидания. Вот и все, что я имел на сегодня сообщить Вам. Завтра я Вас увижу – приду, чтобы распрощаться с Вами.
   Довольный собой деверь гордо удалился.
   Я проводила его презрительной улыбкой. Игра еще не кончена. Она закончится лишь тогда, когда последнее дыхание отлетит с моих губ.
   Занимаясь якобы сбором пожитков, я вытащила все вещи из сундуков, нашла подходящий корсет и принялась извлекать из него стальные планки. Попутно поклялась себе, если выберусь из этой передряги, возлюбить всем сердцем вязание. Металлическая спица – это же готовый стилет!
   Заточенные о каминную доску, планки приобрели отдаленный вид лезвий.
   Можно будет обезвредить сержанта в карете, когда он меня повезет к кораблю, завладеть его оружием, и тогда посмотрим, кто кого куда доставит.
   Если не удастся затея с конвоем, уже на корабле возьму в заложники капитана. Не знаю, что там с Тайберном, но на французское побережье он меня высадит, иначе мы вместе поплывем по волнам, но он будет тяжелее на металлический клинок в сердце.
   Так что жизнь, сударь мой, дорогой брат, только начинается!
   Принесли ужин.
   Я охотно его съела – время ожидания кончилось, надо было копить силы. Кто знает, что случится в ближайшее время.
   Ночь с двадцать второго на двадцать третье выдалась словно по заказу.
   Сначала казалось, специально к замку, стянулись тяжелые тучи. Молнии пытались попасть в его флюгера. Часам к десяти вечера разразилась великолепная гроза. Грохотало так, что уши закладывало.
   Я стояла у распахнутого окна и долго наблюдала за тем, как ветер гнет деревья внизу, как гонит пенную волну по морю. Вспышки молний освещали комнату так, как не сделало бы это множество свечей. Ветер закидывал в комнату дождевые струи, которые омывали меня, как самая лучшая в мире ванна. Душа словно распахивалась навстречу яростной грозе, впуская в себя и бешеный ветер, и жгучие молнии, и свежий запах бушующего моря.
   Наполнившись грозой до отказа, я закрыла створки, отошла в глубь комнаты и опять принялась точить на камине металлические планки, превращая их в смертоносные лезвия.
   Внезапно в окно раздался стук. Очередная вспышка похожей на корни выдранного из земли дерева молнии высветила лицо человека с той стороны.
   Я подбежала к окну и снова открыла его.
   – Фельтон! Я спасена?
   – Да, – улыбнулся Фельтон, – молчите! Молчите! Мне нужно время, чтобы подпилить прутья решетки. Берегитесь только, чтобы они не увидели нас в дверное окошечко.
   – Вот доказательство тому, что Бог за нас! – засмеялась я. – Они забили окошечко доской!
   – Это хорошо… – выдохнул Фельтон. – Господь отнял у них разум!
   – Что я должна делать?
   – Ничего, ровно ничего, закройте только окно. Ложитесь в постель или хотя бы прилягте, не раздеваясь. Когда я кончу, я постучу. Но в состоянии ли Вы следовать за мной?
   – О да! – подтвердила я решительно.
   – А Ваша рана?
   – Причиняет мне боль, но не мешает ходить.
   – Будьте готовы по первому знаку.
   Я закрыла окно, погасила лампу и легла под одеяло. Визг пилы и вой бури сливались в странном дуэте, тень Фельтона за окном трудолюбиво пилила решетку.
   Прошел час. Лихорадочно-радостное состояние, охватившее меня с началом грозы, не проходило.
   Через час Фельтон снова постучал в окно.
   Я вскочила с постели и распахнула створки. Лейтенант ухитрился выпилить два прута и сделать отверстие, достаточное для протискивания человека.
   – Вы готовы?
   – Да. Нужно ли мне что-нибудь захватить с собой?
   Лезвия я уже давно убрала в надежное место.
   – Золото, если оно у Вас есть.
   – Да, к счастью, мне оставили то золото, которое я имела при себе.
   – Тем лучше, – обрадовался Фельтон. – Я истратил все свои деньги на то, чтобы нанять судно.
   – Возьмите, – подала я ему мешок золотых.
   Фельтон скинул его вниз.
   – А теперь… Вы идете?
   – Я здесь!
   Я подвинула к окну кресло, встала на него и высунулась в отверстие.
   Фельтон висел на стене замка на веревочной лестнице, раскачиваемой ветром. Потеря крови не прошла для меня бесследно. Увидев расстояние до земли, я побледнела.
   – Этого я и боялся, – сказал Фельтон.
   – Это ничего… ничего… – пыталась прогнать я предательскую слабость. – Я спущусь с закрытыми глазами.
   – Вы мне доверяете?
   – И Вы еще спрашиваете! – фыркнула я.
   – Протяните мне Ваши руки, – скомандовал Фельтон. – Скрестите их. Вытяните. Вот так.
   Фельтон стянул мне кисти рук платком, а поверх веревкой.
   – Что Вы делаете? – с любопытством спросила я.
   – Положите мне руки на шею и не бойтесь ничего, – попросил Фельтон.
   – Таким образом я заставлю Вас потерять равновесие, и мы оба расшибемся, – возразила я.
   – Будьте покойны, я моряк.
   С помощью Фельтона я проскользнула в отверстие и повисла на его спине, словно мешок. Не придушить бы спасителя.
   Фельтон стал медленно спускаться вниз. Лестница вместе с нами летала, как маятник. Ветер трепал ее, словно редкую бороденку на замшелом лице замка.
   Ступенька, еще ступенька, господи, да сколько их там?
   Фельтон остановился.
   – Что случилось? – шепнула я ему в ухо.
   – Тише! Я слышу шаги!
   – Нас заметили? – полюбопытствовала я.
   Спина Фельтона – вот единственное, что я могла видеть, – да кусок стены за ней.
   Фельтон молчал, прислушиваясь.
   – Нет, ничего страшного, – наконец сказал он.
   – Но чьи же это шаги? – я слышала мерный топот внизу.
   – Это часовые делают обход.
   – А где они должны пройти? – заинтересовалась я.
   – Как раз под нами, – утешил меня Фельтон.
   – Они нас заметят… – сообщила я ему на случай, если он не знает.
   – Нет, если не сверкнет молния.
   – Они наткнутся на нашу лестницу.
   – К счастью, она на шесть футов не достает до земли.
   Топот стал совсем близко.
   – Вот они… боже мой! – на одном дыхании прошептала я.
   – Молчите! – шепнул он в ответ.
   Мы висели затаив дыхание. Где-то под нами, гогоча над плоскими шутками, проходил патруль. Спина и волосы у Фельтона были мокрые от дождя и холодные.
   Заметят веревку или нет? Я закрыла глаза и еще сильнее прижалась к мокрой спине лейтенанта.
   Солдаты, увлеченные обсуждением достоинств какой-то толстой Мери, прошли и не заметили новое украшение замка. Их голоса и шаги стихли вдали.
   – Теперь мы спасены, – сказал Фельтон.
   Я, не открывая глаз, кивнула. Руки уже ломило так, что хотелось кричать. От ерзанья по спине лейтенанта рана, видимо, открылась и заболела с новой силой.
   Фельтон шаг за шагом добрался до нижнего конца лестницы, повис на нем на руках, нащупал ногами землю.
   Оказавшись внизу, он снял меня со своей спины. Я без сил села на мокрую землю и, скорчившись, привалилась боком к стене.
   Фельтон нашел мешок, зажал его зубами, подхватил меня на руки и понес. Мы удалялись в сторону, противоположную той, куда ушли солдаты.
   При желании я вполне бы могла идти сама, но мои робкие попытки встать на землю Фельтон решительно отверг. Он желал непременно спасти меня, вынося на руках в безопасное место. Ну что же, вольному воля. Я связанными руками изъяла у Фельтона изо рта мешок с золотом. Пусть хоть зубы его отдохнут.
   Пройдя некоторое расстояние натоптанной дозором дорогой, Фельтон затем свернул в скалы. Там были скользкие камни, мокрый песок, стелящаяся под ногами трава, куда опаснее сейчас, чем арбузная или лимонная корка… Как мы спустились – не знаю.
   На берегу Фельтон свистнул. Ну свистел он с нашей первой встречи всегда отлично.
   В ответ свистнули тоже, и некоторое время спустя на темной воде показалась лодка.
   В этом месте дно было слишком мелким, лодка не могла подойти вплотную к берегу, несмотря на все усилия четырех гребцов.
   Фельтон, насквозь мокрый, не стал ждать, когда они все-таки смогут это сделать, а вошел по пояс в воду и погрузил меня в челнок спасения. Набежавшая волна накрыла его чуть ли не с головой. Отфыркиваясь, он забрался сам.
   – К шхуне! И гребите быстрее!
   Ветер гонял по морю волны, словно кудри на голове вихрастого мальчугана. Лодка то взлетала вверх, то застревала между двух валов, словно блоха между собачьих ушей.
   Медленно, но мы все-таки удалялись. от замка. Разглядеть в этот час в черном море черную маленькую лодку было все равно, что найти волос на тонзуре лысого епископа. Для нас берег тоже превратился в нечто черное и бесформенное.
   Впереди колыхалась на волнах наша шхуна, пока еще очень далекая.
   Фельтон развязал веревку на моих руках, затем разрезал платок. Долго и нежно растирал мои затекшие кисти. Затем зачерпнул ладонью морской воды и сбрызнул мне лицо. Вот это было излишним – дождик наполивал меня куда более обильно.