Страница:
ним склоняется ангел, приносящий ему венок с надписью на ленте:
"Ныне же будешь со мною в раю". При этом умирающий блаженно
улыбается, словно ему поднесли мороженое.
Прочитав содержание пакета, Отто Кац плюнул и подумал: "Ну
и денек будет завтра!"
Он знал этот "сброд", как он называл союз, еще по храму
св. Игнатия, где несколько лет назад читал проповеди солдатам.
В те времена он делал крупную ставку на проповедь, а этот союз
обычно сидел позади полковника. Две длинные тощие женщины в
черных платьях и с четками пристали к нему как-то раз после
проповеди и битых два часа болтали о религиозном воспитании
солдат, пока наконец его не допекли и он сказал: "Извините
mesdames, меня ждет капитан на партию в "железку".
-- Ну, елей у нас есть,-- торжественно объявил Швейк,
возвратясь из магазина Полак,-- конопляное масло номер три,
первый сорт. Хватит на целый батальон. Фирма солидная. Продает
также олифу, лаки и кисти. Еще нам нужен колокольчик.
-- А колокольчик на что?
-- Звонить по дороге, чтобы народ снимал шапки, когда мы
поедем с господом богом и с конопляным маслом номер три. Так
полагается. Было много случаев, когда арестовывали таких,
которые на это не обращали никакого внимания и не снимали
шапок. Однажды в Жижкове фарар избил слепого, он тоже не снял
шапки. Этого слепого еще посадили, потому как на суде было
доказано, что он не глухонемой, а только слепой и, значит, звон
колокольчика слышал и других вводил в соблазн, хотя дело
происходило ночью. Это все полагается соблюдать, как и в
праздник тела господня. В другой раз люди бы на нас и внимания
не обратили, а теперь начнут перед нами шапки ломать. Так если
вы, господин фельдкурат, ничего против не имеете, я достану
колокольчик. Я мигом.
Получив разрешение, Швейк уже через полчаса принес
колокольчик.
-- Это от ворот постоялого двора "У Кржижков",-- сообщил
он.-- Обошелся в пять минут страху, но долго пришлось ждать,--
все время народ мимо ходил.
-- Я пойду в кафе, Швейк. Если кто придет, пусть подождет
меня.
Приблизительно через час после ухода фельдкурата к нему
пришел строгий пожилой человек, седой и прямой как палка.
Весь его вид выражал решимость и злобу. Смотрел он так,
словно был послан судьбою уничтожить нашу бедную планету и
стереть ее следы во вселенной. Говорил он резко, сухо и строго:
-- Дома? Пошел в кафе? Просил подождать? Хорошо, буду
ждать хоть до утра. На кафе у него есть, а платить долги --
нету? А еще священник! Тьфу!
И он плюнул в кухне на пол.
-- Сударь, не плюйте здесь,-- попросил Швейк, с интересом
разглядывая незнакомца.
-- А я еще плюну, видите -- вот! -- вызывающе ответил
строгий господин и снова плюнул на пол.-- Как ему не стыдно! А
еще военный священник! Срам!
-- Если вы воспитанный человек,-- заметил ему Швейк,-- то
должны бросить привычку плевать в чужой квартире. Или вы
думаете, что если мировая война, то вам все позволено? Вы
должны вести себя прилично, а не как босяк. Вы должны себя
вести деликатно, выражаться вежливо и не распускаться, как
последний хулиган, вы, штатский оболтус.
Строгий господин вскочил с кресла и, трясясь от злости,
закричал:
-- Да как вы смеете! Я невоспитанный человек?! Что же я
по-вашему? Ну?
-- Нужник! Вот кто вы,-- ответил Швейк, глядя ему прямо в
глаза.-- Плюет на пол, будто он в трамвае, в поезде или в
другом каком общественном месте. Я всегда удивлялся, почему там
везде висят надписи: "Плевать воспрещается", а теперь вижу, что
это из-за вас. Вас, видно, уже повсюду хорошо знают.
Кровь бросилась в лицо строгому господину, и он разразился
потоком ругательств по адресу Швейка и фельдкурата.
-- Вы закончили? -- спокойно спросил Швейк, когда
посетитель сделал заключение: "Оба вы негодяи, каков поп, таков
и приход".-- Или, может быть, хотите что-нибудь добавить, перед
тем как полетите с лестницы?
Так как строгий господин настолько исчерпал весь свой
запас брани, что ему не пришло на ум ни одного стоящего
ругательства, и замолчал, то Швейк решил, что ждать дальнейших
дополнений не имеет смысла.
Он отворил дверь, поставил строгого господина в дверях
лицом к лестнице и... такого удара не постыдился бы наилучший
игрок международной футбольной команды мастеров спорта.
Вдогонку строгому господину прозвучал голос Швейка:
-- В следующий раз, когда придете с визитом к порядочным
людям, будете вести себя прилично.
Строгий господин долго ходил под окнами и поджидал
фельдкурата. Швейк открыл окно и наблюдал за ним.
Наконец гость дождался, фельдкурат провел его в комнату и
посадил на стул против себя.
Швейк молча принес плевательницу и поставил ее перед
гостем.
-- Что вы делаете, Швейк?
-- Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, с этим
господином уже вышла здесь небольшая неприятность из-за
плевков.
-- Оставьте нас одних, Швейк. У нас есть кое-какие дела.
Швейк по-военному вытянулся.
-- Так точно, господин фельдкурат, оставлю вас одних.
И ушел на кухню. В комнате между тем происходил очень
интересный разговор.
-- Вы пришли получить деньги по векселю, если не ошибаюсь?
-- спросил фельдкурат своего гостя.
-- Да, и надеюсь...
Фельдкурат вздохнул.
-- Человек часто попадает в такое положение когда ему
остается только надеяться. О, как красиво звучит слово
"надейся" из того трилистника, который возносит человека над
хаосом жизни: вера, надежда; любовь...
-- Я надеюсь, господин фельдкурат, что сумма...
-- Безусловно, многоуважаемый,-- перебил его фельдкурат.
Могу еще раз повторить, что слово "надеюсь" придает человеку
силы в его житейской борьбе. Не теряйте надежды и вы. Как
прекрасно иметь свой идеал, быть невинным, чистым созданием,
который дает деньги под векселя, надеясь своевременно получить
их обратно. Надеяться, постоянно надеяться, что я заплачу вам
тысячу двести крон, когда у меня в кармане нет даже сотни...
-- В таком случае, вы...-- заикаясь, пролепетал гость.
-- Да, в таком случае я,-- ответил фельдкурат.
Лицо гостя опять приняло упрямое и злобное выражение.
-- Сударь, это мошенничество,-- сказал он, вставая.
-- Успокойтесь, уважаемый!
-- Это мошенничество! -- закричал упрямый гость.-- Вы
злоупотребили моим доверием!
-- Сударь,-- сказал фельдкурат,-- вам безусловно будет
полезна перемена воздуха. Здесь слишком душно... Швейк! --
крикнул он.-- Этому господину необходимо подышать свежим
воздухом.
-- Осмелюсь доложить, господин фельдкурат,-- донеслось из
кухни,-- один раз я его уже выставлял.
-- Повторить! -- скомандовал фельдкурат, и команда была
исполнена быстро, стремительно и четко.
Вернувшись с лестницы, Швейк сказал:
-- Хорошо, что мы отделались от него, прежде чем он начал
буянить... В Малешицах жил один шинкарь, большой начетчик. У
него на все случаи жизни были готовы изречения из священного
писания. Когда ему приходилось стегать кого-нибудь плетью, он
всегда приговаривал: "Кто жалеет розги, тот ненавидит сына
своего, а кто его любит, то вовремя наказует его. Я тебе
покажу, как драться у меня в шинке!"
-- Вот видите, Швейк, что постигает тех, кто не чтит
священника,-- улыбнулся фельдкурат.-- Святой Иоанн Златоуст
сказал: "Кто чтит пастыря своего, тот чтит Христа во пастыре
своем. Кто обижает пастыря, тот обижает господа, его же
представителем пастырь есть..." К завтрашнему дню нам нужно
хорошенько подготовиться. Сделайте яичницу с ветчиной, сварите
пунш-бордо, а потом мы посвятим себя размышлениям, ибо, как
сказано в вечерней молитве, "милостью божьей предотвращены все
козни врагов против дома сего".
На свете существуют стойкие люди. К ним принадлежал и муж,
дважды выброшенный из квартиры фельдкурата. Как только
приготовили ужин, кто-то позвонил. Швейк пошел открыть, вскоре
вернулся и доложил.
-- Опять он тут, господин фельдкурат. Я его пока что запер
в ванной комнате, чтобы мы могли спокойно поужинать.
-- Нехорошо вы поступаете, Швейк,-- сказал фельдкурат.--
Гость в дом -- бог в дом. В старые времена на пирах
шутов-уродов заставляли увеселять пирующих. Приведите-ка его
сюда, пусть он нас позабавит.
Через минуту Швейк вернулся с настойчивым господином.
Господин глядел мрачно.
-- Присаживайтесь,-- ласково предложил фельдкурат.-- Мы
как раз кончаем ужинать. Только что ели омара и лососину, а
теперь перешли к яичнице с ветчиной. Почему не кутнуть, когда
на свете есть люди, одалживающие нам деньги?
-- Надеюсь, я здесь не для шуток,-- сказал мрачный
господин.-- Я здесь сегодня уже в третий раз. Надеюсь, что
теперь все выяснится.
-- Осмелюсь доложить, господин фельдкурат,-- заметил
Швейк, вот ведь гидра! Совсем как Боушек из Либени.
Восемнадцать раз за один вечер его выкидывали из пивной
"Экснер", и каждый раз он возвращался -- дескать, "забыл
трубку". Он лез в окна, двери, через кухню, через забор в
трактир, через погреб к стойке, где отпускают пиво, и, наверно,
спустился бы по дымовой трубе, если б его не сняли с крыши
пожарные. Такой был настойчивый, что мог бы стать министром или
депутатом! Вложили ему как следует!
Настойчивый господин, словно не внимая тому, о чем
говорят, упрямо повторил:
-- Я хочу окончательно выяснить наши дела и прошу меня
выслушать.
-- Это вам разрешается,-- сказал фельдкурат.-- Говорите,
уважаемый. Говорите, сколько вам угодно, а мы пока продолжим
пиршество. Надеюсь, это не помешает вам рассказывать? Швейк,
подавайте на стол!
-- Как вам известно,-- начал настойчивый господин,-- в
настоящее время свирепствует война. Я одолжил вам эту сумму до
войны, и если бы не война, то не стал бы настаивать на уплате.
Но я приобрел печальный опыт.
Он вынул из кармана записную книжку и продолжал:
-- У меня все записано. Поручик Яната был мне должен
семьсот крон и, несмотря на это, осмелился погибнуть в битве на
Дрине. Подпоручик Прашек попал в плен на русском фронте, а он
мне должен две тысячи крон. Капитан Вихтерле, будучи должен мне
такую же сумму, позволил себе быть убитым собственными
солдатами под Равой Русской. Поручик Махек попал в Сербии в
плен, а он остался мне должен полторы тысячи крон. И таких у
меня в книжке много. Один погибает на Карпатах с моим
неоплаченным векселем, другой попадает в плен, третий как назло
тонет в Сербии, а четвертый умирает в госпитале в Венгрии.
Теперь вы понимаете мои опасения. Эта война меня погубит, если
я не буду энергичным и неумолимым. Вы возразите мне, мол,
фельдкурату никакая опасность не грозит. Так посмотрите!
Он сунул Кацу под нос свою записную книжку.
-- Видите: фельдкурат Матиаш умер неделю тому назад в
заразном госпитале в Брио. Хоть волосы на себе рви! Не заплатил
мне тысячу восемьсот крон и идет в холерный барак соборовать
умирающего, до которого ему нет никакого дела!
-- Это его долг, милый человек,-- сказал фельдкурат.-- Я
тоже завтра пойду соборовать.
-- И тоже в холерный барак,-- заметил Швейк.-- Вы можете
пойти с нами, чтобы воочию убедиться, что значит жертвовать
собой.
-- Господин фельдкурат,-- продолжал настойчивый
господин,-- поверьте, я в отчаянном положении! Разве война
существует для того, чтобы спровадить на тот свет всех моих
должников?
-- Вот когда вас призовут на военную службу и вы попадете
на фронт,-- заметил Швейк,-- мы с господином фельдкуратом
отслужим мессу, чтобы, по божьему соизволению, вас разорвало
первым же снарядом.
-- Сударь, у меня к вам серьезное дело,-- настаивала
гидра, обращаясь к фельдкурату.-- Я требую, чтобы ваш слуга не
вмешивался в наши дела и дал нам возможность теперь же их
закончить.
-- Простите, господин фельдкурат,-- отозвался Швейк,--
извольте мне сами приказать, чтобы я не вмешивался в ваши дела,
иначе я и впредь буду защищать ваши интересы, как полагается
каждому честному солдату. Этот господин совершенно прав -- ему
хочется уйти отсюда самому, без посторонней помощи. Да и я не
любитель скандалов, я человек светский.
-- Мне уже это начинает надоедать, Швейк,-- сказал
фельдкурат, как бы не замечая присутствия гостя.-- Я думал, что
этот человек нас позабавит, расскажет какие-нибудь анекдоты, а
он требует, чтобы я приказал вам не вмешиваться в эти вещи,
несмотря на то, что вы два раза уже имели с ним дело. В такой
вечер, накануне столь важного религиозного акта, когда все
помыслы мои я должен обратить к богу, он пристает ко мне с
какой-то глупой историей о несчастных тысяче двухстах кронах,
отвлекает меня от испытания своей совести, от бога и
добивается, чтобы я ему еще раз сказал, что теперь ничего не
дам ему. Я не хочу больше с ним разговаривать, чтобы не
осквернять этот священный вечер! Скажите ему сами, Швейк:
"Господин фельдкурат вам ничего не даст".
Швейк исполнил приказ, рявкнув в самое ухо гостю.
Однако настойчивый гость остался сидеть.
-- Швейк,-- сказал фельдкурат,-- спросите его, долго ли он
еще намерен здесь торчать?
-- Я не тронусь с места, пока вы мне не уплатите,-- упрямо
заявила гидра.
Фельдкурат встал, подошел к окну и сказал:
-- В таком случае передаю его вам, Швейк. Делайте с ним
что хотите.
-- Пойдемте, сударь,-- пригласил Швейк, схватив незваного
гостя за плечо.-- Бог троицу любит.
И проделал свое упражнение быстро и изящно под похоронный
марш, который фельдкурат выстукивал пальцами на оконном стекле.
Вечер, посвященный благочестивым размышлениям, имел
несколько фаз. Фельдкурат так пламенно стремился к богу, что
еще в двенадцать часов ночи из его квартиры доносилось пение:
Когда в поход мы собирались,
Слезами девки заливались.
С ним вместе пел и бравый солдат Швейк.
В военном госпитале жаждали соборования двое: старый майор
и офицер запаса, бывший банковский чиновник. Оба получили в
Карпатах по пуле в живот и теперь лежали рядом. Офицер запаса
считал своим долгом собороваться, так как его начальник, майор,
жаждал собороваться, а он, подчиненный, считал, что нарушил бы
чинопочитание, если б не дал и себя соборовать.
Благочестивый майор делал это с расчетом, полагая, что
молитва исцелит его от болезней. Однако в ночь перед
соборованием они оба умерли, и когда утром в госпиталь явился
фельдкурат со Швейком, оба воина лежали под простынями с
почерневшими лицами, какие бывают у всех умирающих от удушья.
-- Так торжественно мы с вами ехали, господин фельдкурат,
а нам все дело испортили!-- досадовал Швейк, когда в канцелярии
им сообщили, что те двое уже ни в чем не нуждаются.
И верно, прибыли они сюда торжественно. Ехали на дрожках,
Швейк звонил, а фельдкурат держал в руке завернутую в салфетку
бутылочку с маслом и с серьезным видом благословлял ею
прохожих, снимавших шапки. Правда, их было немного, хотя Швейк
и старался наделать как можно больше шуму своим колокольчиком.
За дрожками бежали мальчишки, один прицепился сзади, а все
остальные кричали хором:
-- Сзади-то, сзади!
Швейк звонил, извозчик стегал кнутом сидевшего сзади
мальчишку. На Водичковой улице дрожки догнала привратница, член
конгрегации святой Марии, и на полном ходу приняла
благословение от фельдкурата, перекрестилась, потом плюнула:
-- Скачут с этим господом богом, словно черти! Так и
чахотку недолго получить! -- и, запыхавшись, вернулась на свое
старое место.
Больше всего звон колокольчика беспокоил извозчичью
кобылу, у которой с этим звуком, очевидно, были связаны
какие-то воспоминания. Она беспрестанно оглядывалась назад и
временами делала попытки затанцевать посреди мостовой.
В этом и заключалась та торжественность, о которой говорил
Швейк.
Фельдкурат прошел в канцелярию, уладил финансовую сторону
соборования и предъявил счетоводу госпиталя счет, по которому
военное ведомство должно было заплатить ему, фельдкурату, около
ста пятидесяти крон за освященный елей и дорогу. Между
начальником госпиталя и фельдкуратом завязался спор на эту
тему. Последний, ударив кулаком по столу, заявил:
-- Не думайте, капитан, что соборование совершается
бесплатно. Когда драгунского офицера командируют на конский
завод за лошадьми, ему платят командировочные. Искренне жалею,
что те двое раненых не дождались соборования, это обошлось бы
вам еще на пятьдесят крон дороже.
Швейк ждал фельдкурата внизу в караульном помещении с
бутылочкой освященного елея, возбуждавшей в солдатах
неподдельный интерес. Один из них высказал мнение, что это
масло вполне годится для чистки винтовок и штыков. Молодой
солдатик с Чехо-Моравской возвышенности, который еще верил в
бога, просил не говорить таких вещей и не спорить о святых
таинствах: дескать, мы, как христиане, не должны терять
надежды.
Старик запасной посмотрел на желторотого птенца и сказал:
-- Хороша надежда, что шрапнель оторвет тебе голову!
Дурачили нас только! До войны приезжал к нам депутат клерикал и
говорил о царстве божьем на земле. Мол, господь бог не желает
войны и хочет, чтобы все жили как братья. А как только
вспыхнула война, во всех костелах стали молиться за успех
нашего оружия, а о боге начали говорить будто о начальнике
Генерального штаба, который руководит военными действиями.
Насмотрелся я похорон в этом госпитале! Отрезанные руки и ноги
прямо возами вывозят!
-- Солдат хоронят нагишом,-- сказал другой,-- а форму с
мертвого надевают на живого. Так и идет по очереди.
-- Пока не выиграем войну,-- заметил Швейк.
-- Такой денщик-холуй выиграет!-- отозвался из угла
отделенный.-- На фронт бы таких, в окопы погнать вас на штыки,
к чертовой матери, на проволочные заграждения, в волчьи ямы,
против минометов. Прохлаждаться в тылу каждый умеет, а вот
помирать на фронте никому неохота.
-- А я думаю, как это здорово, когда тебя проткнут штыком!
-- сказал Швейк.-- Неплохо еще получить пулю в брюхо, а еще
лучше, когда человека разрывает снаряд и он видит, что его ноги
вместе с животом оказываются на некотором расстоянии от него. И
так ему странно, что он от удивления помирает раньше, чем это
ему успевают разъяснить.
Молоденький солдат сочувственно вздохнул. Ему стало жалко
своей молодой жизни. Зачем он только родился в этот дурацкий
век? Чтобы его зарезали, как корову на бойне? И к чему все это?
Один из солдат, по профессии учитель, как бы прочитав
его мысли, заметил:
-- Некоторые ученые объясняют войну появлением пятен на
солнце. Как только появится этакое пятно, всегда на земле
происходит что-нибудь страшное. Взятие Карфагена...
-- Оставьте свою ученость при себе,-- перебил его
отделенный командир.-- Подметите-ка лучше пол, сегодня ваша
очередь. Какое нам дело до этого дурацкого пятна на солнце!
Хоть бы их там двадцать было, из них себе шубы не сошьешь!
-- Пятна на солнце действительно имеют большое значение,--
вмешался Швейк.-- Однажды появилось на солнце пятно, и в тот же
самый день меня избили в трактире "У Банзетов", в Пуслях. С той
поры, перед тем как куда-нибудь пойти, я смотрю в газету, не
появилось ли опять какое-нибудь пятно. Стоит появиться пятну --
"прощаюсь, ангел мой, с тобою", я никуда не хожу и пережидаю.
Когда вулкан Монпеле уничтожил целый остров Мартинику, один
профессор написал в "Национальной политике", что давно уже
предупреждал читателей о большом пятне на солнце. А
"Национальная политика" вовремя не была доставлена на этот
остров. Вот они и загремели!
Между тем фельдкурат встретил наверху в канцелярии одну
даму из "Союза дворянок по религиозному воспитанию нижних
чинов", старую, противную фурию, которая с самого утра ходила
по госпиталю и направо и налево раздавала образки святых.
Раненые и больные солдаты бросали их в плевательницы.
Она раздражала всех своей глупой болтовней о том, что
нужно-де искренне сокрушаться о своих грехах и исправиться,
дабы после смерти милосердный бог даровал вечное спасение. Она
была бледна, когда разговаривала с фельдкуратом:
-- Эта война, вместо того чтобы облагораживать солдат,
делает из них зверей.
Внизу больные показали ей язык и сказали, что она "харя" и
"валаамова ослица".
-- Das ist wirklich schrecklich, Herr Feldkurat. Das Volk
ist verdorben/ В самом деле это ужасно, господин фельдкурат.
Народ так испорчен (нем.)/.
И она стала распространяться о том, как представляет себе
религиозное воспитание солдата. Только тогда солдат доблестно
сражается за своего государя императора, когда верит в бога и
полон религиозных чувств. Только тогда он не боится смерти,
когда знает, что его ждет рай.
Болтунья наговорила еще кучу подобных же благоглупостей, и
было видно, что она не намерена отпускать фельдкурата. Однако
фельдкурат отнюдь не галантно распрощался с ней.
-- Мы едем домой, Швейк! -- крикнул он в караульное
помещение.
Обратно они ехали без всякой торжественности.
-- В следующий раз пусть едет соборовать кто хочет,--
сказал фельдкурат.-- Приходится торговаться из-за каждой души,
которую ты желаешь спасти. Только и занимаются бухгалтерией!
Сволочи!
Увидев в руках Швейка бутылочку с "освященным елеем", он
нахмурился:
-- Лучше всего, Швейк, если вы этим маслом мне и себе
смажете сапоги.
-- Я еще попробую смазать этим дверной замок,-- прибавил
Швейк,-- а то он ужасно скрипит, когда вы ночью приходите
домой.
Так, не начавшись, закончилось соборование.
Недолго длилось счастье Швейка. Жестокая судьба прервала
его приятельские отношения с фельдкуратом. Если до сих пор
фельдкурат был личностью симпатичной, то последний его поступок
сорвал с него эту маску.
Фельдкурат продал Швейка поручику Лукашу, или, точнее
говоря, проиграл его в карты: так некогда продавали в России
крепостных.
Произошло все это совершенно случайно. У поручика Лукаша
собралась однажды теплая компания. Играли в "двадцать одно".
Фельдкурат все проиграл и заявил:
-- Сколько дадите мне в долг под моего денщика? Страшный
болван, но фигура презанятная, нечто non plus ultra /'
Неповторимое (лат.)/. Ручаюсь, что такого денщика ни у кого из
вас еще не было.
-- Даю сто крон,-- предложил поручик Лукаш.-- Если до
послезавтра их не вернешь, то пошлешь мне этот редкостный
экземпляр. Мой денщик отвратительный тип -- вечно вздыхает,
пишет домой письма и при этом ворует все, что попало. Бил я его
-- не действует. Каждый раз при встрече получает от меня
подзатыльники, но и это не помогает. Я вышиб ему два передних
зуба-- и это его не исправило.
-- Идет,-- легкомысленно согласился фельдкурат.--
Послезавтра получишь или сто крон, или Швейка.
Он проиграл и эти сто крон и, опечаленный, побрел домой.
Отто Кац прекрасно знал и нисколько не сомневался, что до
послезавтра ему нигде денег не раздобыть и что, собственно
говоря, он гнусно и вместе с тем дешево продал Швейка.
"Нужно было взять двести крон",-- упрекал он себя. Садясь
же в трамвай, который через несколько минут должен был довезти
его до дому, он ощутил угрызения совести и почувствовал приступ
сентиментальности.
"Это некрасиво с моей стороны,-- думал он, звоня к себе в
квартиру.-- Как я теперь посмотрю в его глупые добрые глаза..."
-- Милый Швейк,-- сказал он, входя в комнату,-- со мной
нынче произошел необыкновенный случай. Мне чертовски не везло в
игре. Понимаете, пошел ва-банк, на руках у меня туз, прикупаю
десятку. У банкомета на руках был всего валет, и все-таки он
тоже набрал до двадцати одного. Потом я несколько раз ставил на
туза или на десятку, и каждый раз у банкомета было столько же.
Просадил все деньги... Он замялся.
-- ...и наконец проиграл вас. Взял под вас сто крон в
долг, и если до послезавтра их не верну, то вы будете
принадлежать уже не мне, а поручику Лукашу. Мне, право, очень
жаль...
-- Сто крон у меня найдется,-- сказал Швейк.-- Могу вам
одолжить.
-- Давайте их сюда,-- оживился фельдкурат.-- Я их сейчас
же отнесу Лукашу. Мне, право, не хотелось бы с вами расстаться.
Лукаш был немало удивлен, снова увидев фельдкурата у себя.
-- Пришел заплатить тебе долг,-- заявил фельдкурат с
победоносным видом.-- Дайте-ка и мне карту.
-- А ну-ка...-- сказал он, когда пришла его очередь.--
Всего очко перебрал,-- добавил он.-- Ну, значит, играю,--
сказал он, когда подошел следующий круг.-- Покупаю! Стоп!
-- Двадцать,-- объявил банкомет.
-- А у меня девятнадцать,-- произнес фельдкурат тихо,
внося в банк последние сорок крон из сотни, которую одолжил ему
Швейк, чтобы откупиться от нового рабства.
Возвращаясь домой, фельдкурат пришел к убеждению, что
всему конец, что Швейка ничто не может спасти и что ему
предопределено служить у поручика Лукаша.
И когда Швейк отворил ему дверь, фельдкурат сказал:
-- Все напрасно, Швейк. От судьбы не уйдешь! Я проиграл и
вас и ваши сто крон. Я сделал все, что только было в моих
силах, но судьба сильнее меня. Она бросила вас в когти поручика
Лукаша... Пришла пора нам расстаться.
-- А что, сорвали банк у вас или же вы на понте продули?
-- спокойно спросил Швейк.-- Плохо дело, когда карта не идет,
но еще хуже, когда везет чересчур... Жил в Здеразе жестяник, по
фамилии Вейвода, частенько игрывал в "марьяж" в трактире позади
"Столетнего кафе". Однажды черт его дернул предложить: "Не
перекинуться ли нам в "двадцать одно" по пяти крейцеров?" Ну,
сели играть. Метал банк он. Все проиграли, банк вырос до
десятки. Старик Вейвода хотел и другим дать разок выиграть и
все время приговаривал: "Ну-ка, маленькая, плохонькая, сюда".
Вы не можете себе представить, как ему не везло: маленькая,
плохонькая не шла, да и только. Банк рос, собралась там уже
"Ныне же будешь со мною в раю". При этом умирающий блаженно
улыбается, словно ему поднесли мороженое.
Прочитав содержание пакета, Отто Кац плюнул и подумал: "Ну
и денек будет завтра!"
Он знал этот "сброд", как он называл союз, еще по храму
св. Игнатия, где несколько лет назад читал проповеди солдатам.
В те времена он делал крупную ставку на проповедь, а этот союз
обычно сидел позади полковника. Две длинные тощие женщины в
черных платьях и с четками пристали к нему как-то раз после
проповеди и битых два часа болтали о религиозном воспитании
солдат, пока наконец его не допекли и он сказал: "Извините
mesdames, меня ждет капитан на партию в "железку".
-- Ну, елей у нас есть,-- торжественно объявил Швейк,
возвратясь из магазина Полак,-- конопляное масло номер три,
первый сорт. Хватит на целый батальон. Фирма солидная. Продает
также олифу, лаки и кисти. Еще нам нужен колокольчик.
-- А колокольчик на что?
-- Звонить по дороге, чтобы народ снимал шапки, когда мы
поедем с господом богом и с конопляным маслом номер три. Так
полагается. Было много случаев, когда арестовывали таких,
которые на это не обращали никакого внимания и не снимали
шапок. Однажды в Жижкове фарар избил слепого, он тоже не снял
шапки. Этого слепого еще посадили, потому как на суде было
доказано, что он не глухонемой, а только слепой и, значит, звон
колокольчика слышал и других вводил в соблазн, хотя дело
происходило ночью. Это все полагается соблюдать, как и в
праздник тела господня. В другой раз люди бы на нас и внимания
не обратили, а теперь начнут перед нами шапки ломать. Так если
вы, господин фельдкурат, ничего против не имеете, я достану
колокольчик. Я мигом.
Получив разрешение, Швейк уже через полчаса принес
колокольчик.
-- Это от ворот постоялого двора "У Кржижков",-- сообщил
он.-- Обошелся в пять минут страху, но долго пришлось ждать,--
все время народ мимо ходил.
-- Я пойду в кафе, Швейк. Если кто придет, пусть подождет
меня.
Приблизительно через час после ухода фельдкурата к нему
пришел строгий пожилой человек, седой и прямой как палка.
Весь его вид выражал решимость и злобу. Смотрел он так,
словно был послан судьбою уничтожить нашу бедную планету и
стереть ее следы во вселенной. Говорил он резко, сухо и строго:
-- Дома? Пошел в кафе? Просил подождать? Хорошо, буду
ждать хоть до утра. На кафе у него есть, а платить долги --
нету? А еще священник! Тьфу!
И он плюнул в кухне на пол.
-- Сударь, не плюйте здесь,-- попросил Швейк, с интересом
разглядывая незнакомца.
-- А я еще плюну, видите -- вот! -- вызывающе ответил
строгий господин и снова плюнул на пол.-- Как ему не стыдно! А
еще военный священник! Срам!
-- Если вы воспитанный человек,-- заметил ему Швейк,-- то
должны бросить привычку плевать в чужой квартире. Или вы
думаете, что если мировая война, то вам все позволено? Вы
должны вести себя прилично, а не как босяк. Вы должны себя
вести деликатно, выражаться вежливо и не распускаться, как
последний хулиган, вы, штатский оболтус.
Строгий господин вскочил с кресла и, трясясь от злости,
закричал:
-- Да как вы смеете! Я невоспитанный человек?! Что же я
по-вашему? Ну?
-- Нужник! Вот кто вы,-- ответил Швейк, глядя ему прямо в
глаза.-- Плюет на пол, будто он в трамвае, в поезде или в
другом каком общественном месте. Я всегда удивлялся, почему там
везде висят надписи: "Плевать воспрещается", а теперь вижу, что
это из-за вас. Вас, видно, уже повсюду хорошо знают.
Кровь бросилась в лицо строгому господину, и он разразился
потоком ругательств по адресу Швейка и фельдкурата.
-- Вы закончили? -- спокойно спросил Швейк, когда
посетитель сделал заключение: "Оба вы негодяи, каков поп, таков
и приход".-- Или, может быть, хотите что-нибудь добавить, перед
тем как полетите с лестницы?
Так как строгий господин настолько исчерпал весь свой
запас брани, что ему не пришло на ум ни одного стоящего
ругательства, и замолчал, то Швейк решил, что ждать дальнейших
дополнений не имеет смысла.
Он отворил дверь, поставил строгого господина в дверях
лицом к лестнице и... такого удара не постыдился бы наилучший
игрок международной футбольной команды мастеров спорта.
Вдогонку строгому господину прозвучал голос Швейка:
-- В следующий раз, когда придете с визитом к порядочным
людям, будете вести себя прилично.
Строгий господин долго ходил под окнами и поджидал
фельдкурата. Швейк открыл окно и наблюдал за ним.
Наконец гость дождался, фельдкурат провел его в комнату и
посадил на стул против себя.
Швейк молча принес плевательницу и поставил ее перед
гостем.
-- Что вы делаете, Швейк?
-- Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, с этим
господином уже вышла здесь небольшая неприятность из-за
плевков.
-- Оставьте нас одних, Швейк. У нас есть кое-какие дела.
Швейк по-военному вытянулся.
-- Так точно, господин фельдкурат, оставлю вас одних.
И ушел на кухню. В комнате между тем происходил очень
интересный разговор.
-- Вы пришли получить деньги по векселю, если не ошибаюсь?
-- спросил фельдкурат своего гостя.
-- Да, и надеюсь...
Фельдкурат вздохнул.
-- Человек часто попадает в такое положение когда ему
остается только надеяться. О, как красиво звучит слово
"надейся" из того трилистника, который возносит человека над
хаосом жизни: вера, надежда; любовь...
-- Я надеюсь, господин фельдкурат, что сумма...
-- Безусловно, многоуважаемый,-- перебил его фельдкурат.
Могу еще раз повторить, что слово "надеюсь" придает человеку
силы в его житейской борьбе. Не теряйте надежды и вы. Как
прекрасно иметь свой идеал, быть невинным, чистым созданием,
который дает деньги под векселя, надеясь своевременно получить
их обратно. Надеяться, постоянно надеяться, что я заплачу вам
тысячу двести крон, когда у меня в кармане нет даже сотни...
-- В таком случае, вы...-- заикаясь, пролепетал гость.
-- Да, в таком случае я,-- ответил фельдкурат.
Лицо гостя опять приняло упрямое и злобное выражение.
-- Сударь, это мошенничество,-- сказал он, вставая.
-- Успокойтесь, уважаемый!
-- Это мошенничество! -- закричал упрямый гость.-- Вы
злоупотребили моим доверием!
-- Сударь,-- сказал фельдкурат,-- вам безусловно будет
полезна перемена воздуха. Здесь слишком душно... Швейк! --
крикнул он.-- Этому господину необходимо подышать свежим
воздухом.
-- Осмелюсь доложить, господин фельдкурат,-- донеслось из
кухни,-- один раз я его уже выставлял.
-- Повторить! -- скомандовал фельдкурат, и команда была
исполнена быстро, стремительно и четко.
Вернувшись с лестницы, Швейк сказал:
-- Хорошо, что мы отделались от него, прежде чем он начал
буянить... В Малешицах жил один шинкарь, большой начетчик. У
него на все случаи жизни были готовы изречения из священного
писания. Когда ему приходилось стегать кого-нибудь плетью, он
всегда приговаривал: "Кто жалеет розги, тот ненавидит сына
своего, а кто его любит, то вовремя наказует его. Я тебе
покажу, как драться у меня в шинке!"
-- Вот видите, Швейк, что постигает тех, кто не чтит
священника,-- улыбнулся фельдкурат.-- Святой Иоанн Златоуст
сказал: "Кто чтит пастыря своего, тот чтит Христа во пастыре
своем. Кто обижает пастыря, тот обижает господа, его же
представителем пастырь есть..." К завтрашнему дню нам нужно
хорошенько подготовиться. Сделайте яичницу с ветчиной, сварите
пунш-бордо, а потом мы посвятим себя размышлениям, ибо, как
сказано в вечерней молитве, "милостью божьей предотвращены все
козни врагов против дома сего".
На свете существуют стойкие люди. К ним принадлежал и муж,
дважды выброшенный из квартиры фельдкурата. Как только
приготовили ужин, кто-то позвонил. Швейк пошел открыть, вскоре
вернулся и доложил.
-- Опять он тут, господин фельдкурат. Я его пока что запер
в ванной комнате, чтобы мы могли спокойно поужинать.
-- Нехорошо вы поступаете, Швейк,-- сказал фельдкурат.--
Гость в дом -- бог в дом. В старые времена на пирах
шутов-уродов заставляли увеселять пирующих. Приведите-ка его
сюда, пусть он нас позабавит.
Через минуту Швейк вернулся с настойчивым господином.
Господин глядел мрачно.
-- Присаживайтесь,-- ласково предложил фельдкурат.-- Мы
как раз кончаем ужинать. Только что ели омара и лососину, а
теперь перешли к яичнице с ветчиной. Почему не кутнуть, когда
на свете есть люди, одалживающие нам деньги?
-- Надеюсь, я здесь не для шуток,-- сказал мрачный
господин.-- Я здесь сегодня уже в третий раз. Надеюсь, что
теперь все выяснится.
-- Осмелюсь доложить, господин фельдкурат,-- заметил
Швейк, вот ведь гидра! Совсем как Боушек из Либени.
Восемнадцать раз за один вечер его выкидывали из пивной
"Экснер", и каждый раз он возвращался -- дескать, "забыл
трубку". Он лез в окна, двери, через кухню, через забор в
трактир, через погреб к стойке, где отпускают пиво, и, наверно,
спустился бы по дымовой трубе, если б его не сняли с крыши
пожарные. Такой был настойчивый, что мог бы стать министром или
депутатом! Вложили ему как следует!
Настойчивый господин, словно не внимая тому, о чем
говорят, упрямо повторил:
-- Я хочу окончательно выяснить наши дела и прошу меня
выслушать.
-- Это вам разрешается,-- сказал фельдкурат.-- Говорите,
уважаемый. Говорите, сколько вам угодно, а мы пока продолжим
пиршество. Надеюсь, это не помешает вам рассказывать? Швейк,
подавайте на стол!
-- Как вам известно,-- начал настойчивый господин,-- в
настоящее время свирепствует война. Я одолжил вам эту сумму до
войны, и если бы не война, то не стал бы настаивать на уплате.
Но я приобрел печальный опыт.
Он вынул из кармана записную книжку и продолжал:
-- У меня все записано. Поручик Яната был мне должен
семьсот крон и, несмотря на это, осмелился погибнуть в битве на
Дрине. Подпоручик Прашек попал в плен на русском фронте, а он
мне должен две тысячи крон. Капитан Вихтерле, будучи должен мне
такую же сумму, позволил себе быть убитым собственными
солдатами под Равой Русской. Поручик Махек попал в Сербии в
плен, а он остался мне должен полторы тысячи крон. И таких у
меня в книжке много. Один погибает на Карпатах с моим
неоплаченным векселем, другой попадает в плен, третий как назло
тонет в Сербии, а четвертый умирает в госпитале в Венгрии.
Теперь вы понимаете мои опасения. Эта война меня погубит, если
я не буду энергичным и неумолимым. Вы возразите мне, мол,
фельдкурату никакая опасность не грозит. Так посмотрите!
Он сунул Кацу под нос свою записную книжку.
-- Видите: фельдкурат Матиаш умер неделю тому назад в
заразном госпитале в Брио. Хоть волосы на себе рви! Не заплатил
мне тысячу восемьсот крон и идет в холерный барак соборовать
умирающего, до которого ему нет никакого дела!
-- Это его долг, милый человек,-- сказал фельдкурат.-- Я
тоже завтра пойду соборовать.
-- И тоже в холерный барак,-- заметил Швейк.-- Вы можете
пойти с нами, чтобы воочию убедиться, что значит жертвовать
собой.
-- Господин фельдкурат,-- продолжал настойчивый
господин,-- поверьте, я в отчаянном положении! Разве война
существует для того, чтобы спровадить на тот свет всех моих
должников?
-- Вот когда вас призовут на военную службу и вы попадете
на фронт,-- заметил Швейк,-- мы с господином фельдкуратом
отслужим мессу, чтобы, по божьему соизволению, вас разорвало
первым же снарядом.
-- Сударь, у меня к вам серьезное дело,-- настаивала
гидра, обращаясь к фельдкурату.-- Я требую, чтобы ваш слуга не
вмешивался в наши дела и дал нам возможность теперь же их
закончить.
-- Простите, господин фельдкурат,-- отозвался Швейк,--
извольте мне сами приказать, чтобы я не вмешивался в ваши дела,
иначе я и впредь буду защищать ваши интересы, как полагается
каждому честному солдату. Этот господин совершенно прав -- ему
хочется уйти отсюда самому, без посторонней помощи. Да и я не
любитель скандалов, я человек светский.
-- Мне уже это начинает надоедать, Швейк,-- сказал
фельдкурат, как бы не замечая присутствия гостя.-- Я думал, что
этот человек нас позабавит, расскажет какие-нибудь анекдоты, а
он требует, чтобы я приказал вам не вмешиваться в эти вещи,
несмотря на то, что вы два раза уже имели с ним дело. В такой
вечер, накануне столь важного религиозного акта, когда все
помыслы мои я должен обратить к богу, он пристает ко мне с
какой-то глупой историей о несчастных тысяче двухстах кронах,
отвлекает меня от испытания своей совести, от бога и
добивается, чтобы я ему еще раз сказал, что теперь ничего не
дам ему. Я не хочу больше с ним разговаривать, чтобы не
осквернять этот священный вечер! Скажите ему сами, Швейк:
"Господин фельдкурат вам ничего не даст".
Швейк исполнил приказ, рявкнув в самое ухо гостю.
Однако настойчивый гость остался сидеть.
-- Швейк,-- сказал фельдкурат,-- спросите его, долго ли он
еще намерен здесь торчать?
-- Я не тронусь с места, пока вы мне не уплатите,-- упрямо
заявила гидра.
Фельдкурат встал, подошел к окну и сказал:
-- В таком случае передаю его вам, Швейк. Делайте с ним
что хотите.
-- Пойдемте, сударь,-- пригласил Швейк, схватив незваного
гостя за плечо.-- Бог троицу любит.
И проделал свое упражнение быстро и изящно под похоронный
марш, который фельдкурат выстукивал пальцами на оконном стекле.
Вечер, посвященный благочестивым размышлениям, имел
несколько фаз. Фельдкурат так пламенно стремился к богу, что
еще в двенадцать часов ночи из его квартиры доносилось пение:
Когда в поход мы собирались,
Слезами девки заливались.
С ним вместе пел и бравый солдат Швейк.
В военном госпитале жаждали соборования двое: старый майор
и офицер запаса, бывший банковский чиновник. Оба получили в
Карпатах по пуле в живот и теперь лежали рядом. Офицер запаса
считал своим долгом собороваться, так как его начальник, майор,
жаждал собороваться, а он, подчиненный, считал, что нарушил бы
чинопочитание, если б не дал и себя соборовать.
Благочестивый майор делал это с расчетом, полагая, что
молитва исцелит его от болезней. Однако в ночь перед
соборованием они оба умерли, и когда утром в госпиталь явился
фельдкурат со Швейком, оба воина лежали под простынями с
почерневшими лицами, какие бывают у всех умирающих от удушья.
-- Так торжественно мы с вами ехали, господин фельдкурат,
а нам все дело испортили!-- досадовал Швейк, когда в канцелярии
им сообщили, что те двое уже ни в чем не нуждаются.
И верно, прибыли они сюда торжественно. Ехали на дрожках,
Швейк звонил, а фельдкурат держал в руке завернутую в салфетку
бутылочку с маслом и с серьезным видом благословлял ею
прохожих, снимавших шапки. Правда, их было немного, хотя Швейк
и старался наделать как можно больше шуму своим колокольчиком.
За дрожками бежали мальчишки, один прицепился сзади, а все
остальные кричали хором:
-- Сзади-то, сзади!
Швейк звонил, извозчик стегал кнутом сидевшего сзади
мальчишку. На Водичковой улице дрожки догнала привратница, член
конгрегации святой Марии, и на полном ходу приняла
благословение от фельдкурата, перекрестилась, потом плюнула:
-- Скачут с этим господом богом, словно черти! Так и
чахотку недолго получить! -- и, запыхавшись, вернулась на свое
старое место.
Больше всего звон колокольчика беспокоил извозчичью
кобылу, у которой с этим звуком, очевидно, были связаны
какие-то воспоминания. Она беспрестанно оглядывалась назад и
временами делала попытки затанцевать посреди мостовой.
В этом и заключалась та торжественность, о которой говорил
Швейк.
Фельдкурат прошел в канцелярию, уладил финансовую сторону
соборования и предъявил счетоводу госпиталя счет, по которому
военное ведомство должно было заплатить ему, фельдкурату, около
ста пятидесяти крон за освященный елей и дорогу. Между
начальником госпиталя и фельдкуратом завязался спор на эту
тему. Последний, ударив кулаком по столу, заявил:
-- Не думайте, капитан, что соборование совершается
бесплатно. Когда драгунского офицера командируют на конский
завод за лошадьми, ему платят командировочные. Искренне жалею,
что те двое раненых не дождались соборования, это обошлось бы
вам еще на пятьдесят крон дороже.
Швейк ждал фельдкурата внизу в караульном помещении с
бутылочкой освященного елея, возбуждавшей в солдатах
неподдельный интерес. Один из них высказал мнение, что это
масло вполне годится для чистки винтовок и штыков. Молодой
солдатик с Чехо-Моравской возвышенности, который еще верил в
бога, просил не говорить таких вещей и не спорить о святых
таинствах: дескать, мы, как христиане, не должны терять
надежды.
Старик запасной посмотрел на желторотого птенца и сказал:
-- Хороша надежда, что шрапнель оторвет тебе голову!
Дурачили нас только! До войны приезжал к нам депутат клерикал и
говорил о царстве божьем на земле. Мол, господь бог не желает
войны и хочет, чтобы все жили как братья. А как только
вспыхнула война, во всех костелах стали молиться за успех
нашего оружия, а о боге начали говорить будто о начальнике
Генерального штаба, который руководит военными действиями.
Насмотрелся я похорон в этом госпитале! Отрезанные руки и ноги
прямо возами вывозят!
-- Солдат хоронят нагишом,-- сказал другой,-- а форму с
мертвого надевают на живого. Так и идет по очереди.
-- Пока не выиграем войну,-- заметил Швейк.
-- Такой денщик-холуй выиграет!-- отозвался из угла
отделенный.-- На фронт бы таких, в окопы погнать вас на штыки,
к чертовой матери, на проволочные заграждения, в волчьи ямы,
против минометов. Прохлаждаться в тылу каждый умеет, а вот
помирать на фронте никому неохота.
-- А я думаю, как это здорово, когда тебя проткнут штыком!
-- сказал Швейк.-- Неплохо еще получить пулю в брюхо, а еще
лучше, когда человека разрывает снаряд и он видит, что его ноги
вместе с животом оказываются на некотором расстоянии от него. И
так ему странно, что он от удивления помирает раньше, чем это
ему успевают разъяснить.
Молоденький солдат сочувственно вздохнул. Ему стало жалко
своей молодой жизни. Зачем он только родился в этот дурацкий
век? Чтобы его зарезали, как корову на бойне? И к чему все это?
Один из солдат, по профессии учитель, как бы прочитав
его мысли, заметил:
-- Некоторые ученые объясняют войну появлением пятен на
солнце. Как только появится этакое пятно, всегда на земле
происходит что-нибудь страшное. Взятие Карфагена...
-- Оставьте свою ученость при себе,-- перебил его
отделенный командир.-- Подметите-ка лучше пол, сегодня ваша
очередь. Какое нам дело до этого дурацкого пятна на солнце!
Хоть бы их там двадцать было, из них себе шубы не сошьешь!
-- Пятна на солнце действительно имеют большое значение,--
вмешался Швейк.-- Однажды появилось на солнце пятно, и в тот же
самый день меня избили в трактире "У Банзетов", в Пуслях. С той
поры, перед тем как куда-нибудь пойти, я смотрю в газету, не
появилось ли опять какое-нибудь пятно. Стоит появиться пятну --
"прощаюсь, ангел мой, с тобою", я никуда не хожу и пережидаю.
Когда вулкан Монпеле уничтожил целый остров Мартинику, один
профессор написал в "Национальной политике", что давно уже
предупреждал читателей о большом пятне на солнце. А
"Национальная политика" вовремя не была доставлена на этот
остров. Вот они и загремели!
Между тем фельдкурат встретил наверху в канцелярии одну
даму из "Союза дворянок по религиозному воспитанию нижних
чинов", старую, противную фурию, которая с самого утра ходила
по госпиталю и направо и налево раздавала образки святых.
Раненые и больные солдаты бросали их в плевательницы.
Она раздражала всех своей глупой болтовней о том, что
нужно-де искренне сокрушаться о своих грехах и исправиться,
дабы после смерти милосердный бог даровал вечное спасение. Она
была бледна, когда разговаривала с фельдкуратом:
-- Эта война, вместо того чтобы облагораживать солдат,
делает из них зверей.
Внизу больные показали ей язык и сказали, что она "харя" и
"валаамова ослица".
-- Das ist wirklich schrecklich, Herr Feldkurat. Das Volk
ist verdorben/ В самом деле это ужасно, господин фельдкурат.
Народ так испорчен (нем.)/.
И она стала распространяться о том, как представляет себе
религиозное воспитание солдата. Только тогда солдат доблестно
сражается за своего государя императора, когда верит в бога и
полон религиозных чувств. Только тогда он не боится смерти,
когда знает, что его ждет рай.
Болтунья наговорила еще кучу подобных же благоглупостей, и
было видно, что она не намерена отпускать фельдкурата. Однако
фельдкурат отнюдь не галантно распрощался с ней.
-- Мы едем домой, Швейк! -- крикнул он в караульное
помещение.
Обратно они ехали без всякой торжественности.
-- В следующий раз пусть едет соборовать кто хочет,--
сказал фельдкурат.-- Приходится торговаться из-за каждой души,
которую ты желаешь спасти. Только и занимаются бухгалтерией!
Сволочи!
Увидев в руках Швейка бутылочку с "освященным елеем", он
нахмурился:
-- Лучше всего, Швейк, если вы этим маслом мне и себе
смажете сапоги.
-- Я еще попробую смазать этим дверной замок,-- прибавил
Швейк,-- а то он ужасно скрипит, когда вы ночью приходите
домой.
Так, не начавшись, закончилось соборование.
Недолго длилось счастье Швейка. Жестокая судьба прервала
его приятельские отношения с фельдкуратом. Если до сих пор
фельдкурат был личностью симпатичной, то последний его поступок
сорвал с него эту маску.
Фельдкурат продал Швейка поручику Лукашу, или, точнее
говоря, проиграл его в карты: так некогда продавали в России
крепостных.
Произошло все это совершенно случайно. У поручика Лукаша
собралась однажды теплая компания. Играли в "двадцать одно".
Фельдкурат все проиграл и заявил:
-- Сколько дадите мне в долг под моего денщика? Страшный
болван, но фигура презанятная, нечто non plus ultra /'
Неповторимое (лат.)/. Ручаюсь, что такого денщика ни у кого из
вас еще не было.
-- Даю сто крон,-- предложил поручик Лукаш.-- Если до
послезавтра их не вернешь, то пошлешь мне этот редкостный
экземпляр. Мой денщик отвратительный тип -- вечно вздыхает,
пишет домой письма и при этом ворует все, что попало. Бил я его
-- не действует. Каждый раз при встрече получает от меня
подзатыльники, но и это не помогает. Я вышиб ему два передних
зуба-- и это его не исправило.
-- Идет,-- легкомысленно согласился фельдкурат.--
Послезавтра получишь или сто крон, или Швейка.
Он проиграл и эти сто крон и, опечаленный, побрел домой.
Отто Кац прекрасно знал и нисколько не сомневался, что до
послезавтра ему нигде денег не раздобыть и что, собственно
говоря, он гнусно и вместе с тем дешево продал Швейка.
"Нужно было взять двести крон",-- упрекал он себя. Садясь
же в трамвай, который через несколько минут должен был довезти
его до дому, он ощутил угрызения совести и почувствовал приступ
сентиментальности.
"Это некрасиво с моей стороны,-- думал он, звоня к себе в
квартиру.-- Как я теперь посмотрю в его глупые добрые глаза..."
-- Милый Швейк,-- сказал он, входя в комнату,-- со мной
нынче произошел необыкновенный случай. Мне чертовски не везло в
игре. Понимаете, пошел ва-банк, на руках у меня туз, прикупаю
десятку. У банкомета на руках был всего валет, и все-таки он
тоже набрал до двадцати одного. Потом я несколько раз ставил на
туза или на десятку, и каждый раз у банкомета было столько же.
Просадил все деньги... Он замялся.
-- ...и наконец проиграл вас. Взял под вас сто крон в
долг, и если до послезавтра их не верну, то вы будете
принадлежать уже не мне, а поручику Лукашу. Мне, право, очень
жаль...
-- Сто крон у меня найдется,-- сказал Швейк.-- Могу вам
одолжить.
-- Давайте их сюда,-- оживился фельдкурат.-- Я их сейчас
же отнесу Лукашу. Мне, право, не хотелось бы с вами расстаться.
Лукаш был немало удивлен, снова увидев фельдкурата у себя.
-- Пришел заплатить тебе долг,-- заявил фельдкурат с
победоносным видом.-- Дайте-ка и мне карту.
-- А ну-ка...-- сказал он, когда пришла его очередь.--
Всего очко перебрал,-- добавил он.-- Ну, значит, играю,--
сказал он, когда подошел следующий круг.-- Покупаю! Стоп!
-- Двадцать,-- объявил банкомет.
-- А у меня девятнадцать,-- произнес фельдкурат тихо,
внося в банк последние сорок крон из сотни, которую одолжил ему
Швейк, чтобы откупиться от нового рабства.
Возвращаясь домой, фельдкурат пришел к убеждению, что
всему конец, что Швейка ничто не может спасти и что ему
предопределено служить у поручика Лукаша.
И когда Швейк отворил ему дверь, фельдкурат сказал:
-- Все напрасно, Швейк. От судьбы не уйдешь! Я проиграл и
вас и ваши сто крон. Я сделал все, что только было в моих
силах, но судьба сильнее меня. Она бросила вас в когти поручика
Лукаша... Пришла пора нам расстаться.
-- А что, сорвали банк у вас или же вы на понте продули?
-- спокойно спросил Швейк.-- Плохо дело, когда карта не идет,
но еще хуже, когда везет чересчур... Жил в Здеразе жестяник, по
фамилии Вейвода, частенько игрывал в "марьяж" в трактире позади
"Столетнего кафе". Однажды черт его дернул предложить: "Не
перекинуться ли нам в "двадцать одно" по пяти крейцеров?" Ну,
сели играть. Метал банк он. Все проиграли, банк вырос до
десятки. Старик Вейвода хотел и другим дать разок выиграть и
все время приговаривал: "Ну-ка, маленькая, плохонькая, сюда".
Вы не можете себе представить, как ему не везло: маленькая,
плохонькая не шла, да и только. Банк рос, собралась там уже