Страница:
Вахмистр, видно, тронутый добродушием, написанным на
швейковской физиономии, прибавил: -- И не поминайте меня лихом.
Отведите его, господин ефрейтор, вот вам мое донесение.
-- Счастливо оставаться,-- мягко сказал Швейк. -- Спасибо
вам, господин вахмистр, за все, что вы для меня сделали. При
случае черкну вам письмецо. Если попаду в ваши края,
обязательно зайду к вам в гости.
Швейк с ефрейтором вышли на шоссе, и каждый встречный,
видя, как они увлечены дружеской беседой, решил бы, что это
старые знакомые, которых свел случай, и теперь они вместе идут
в город, скажем, в костел.
-- Никогда не думал,-- говорил Швейк,-- что дорога в
Будейовицы окажется такой трудной. Это напоминает мне случай с
мясником Хаурой из Кобылис. Очутился он раз у памятника
Палацкому на Морани и ходил вокруг него до самого утра, думая,
что идет вдоль стены, а стене этой ни конца ни краю. Он пришел
в отчаянье. К утру он совершенно выбился из сил и закричал
"караул!", а когда прибежали полицейские, он их спросил, как
ему пройти домой в Кобылисы, потому что, говорит, иду я вдоль
какой-то стены уже пять часов, а ей конца не видать.
Полицейские его забрали, а он там в участке все расколотил.
Ефрейтор не сказал ни слова и подумал: "На кой ты мне все
это рассказываешь? Опять начал заправлять арапа насчет
Будейовиц". Они проходили мимо пруда, и Швейк поинтересовался,
много ли в их районе рыболовов, которые без разрешения ловят
рыбу..
-- Здесь одни браконьеры,-- ответил ефрейтор.-- Прежнего
вахмистра утопить хотели. Сторож у пруда стреляет им в задницу
нарезанной щетиной, но ничего не помогает-- у них в штанах
жесть.
И ефрейтор слегка коснулся темы о прогрессе, о том, до
чего люди дошли и как один другого обставляет, и затем развил
новую теорию о том, что война -- великое благо для всего
человечества, потому что заодно с порядочными людьми
перестреляют многих негодяев и мошенников.
-- И так на свете слишком много народу,-- произнес он
глубокомысленно.-- Всем стало тесно, людей развелось до черта!
Они подходили к постоялому двору.
-- Сегодня чертовски метет,-- сказал ефрейтор.-- Я думаю,
не мешало бы пропустить по рюмочке. Не говорите там никому, что
я вас веду в Писек. Это государственная тайна.
Перед глазами ефрейтора запрыгала инструкция из центра о
подозрительных лицах и об обязанностях каждого жандармского
отделения "изолировать этих лиц от местного населения и строго
следить, чтобы отправка их в следующую инстанцию не давала
повода к распространению излишних толков и пересудов среди
населения".
-- Не вздумайте проговориться, что вы за птица,-- сказал
он.-- Никому нет дела до того, что вы натворили. Не давайте
повода для паники. Паника в военное время -- ужасная вещь.
Кто-нибудь сболтнет -- и пойдет по всей округе! Понимаете?.
-- Я панику устраивать не буду,-- сказал Швейк и
действительно держал себя соответственно с этим заявлением.
Когда хозяин постоялого двора разговорился с ними, Швейк
проронил:
-- Вот брат говорит, что за час мы дойдем до Писека.
-- Так, значит, ваш брат в отпуску? -- спросил любопытный
хозяин у ефрейтора.
Тот, не сморгнув, ответил:
-- Сегодня у него отпуск кончается.
Когда трактирщик отошел в сторону, ефрейтор, подмигнув
Швейку, сказал:
-- Ловко мы его обработали! Главное, не поднимать паники
-- время военное.
Перед входом на постоялый двор ефрейтор сказал, что
рюмочка повредить не может, но он поддался излишнему оптимизму,
так как не учел, сколько их будет, этих рюмочек. После
двенадцатой он громко и решительно провозгласил, что до трех
часов начальник окружного жандармского управления обедает и
бесполезно приходить туда раньше, тем более что поднимается
метель. Если они придут в Писек в четыре часа вечера, времени
останется хоть отбавляй. До шести времени хватит. Придется идти
в темноте, по погоде видно. Разницы никакой: сейчас ли идти или
попозже -- Писек никуда от них не убежит.
-- Хорошо, что сидим в тепле,-- заключил он.-- Там, в
окопах, в такую погоду куда хуже, чем нам здесь, у печки.
От большой кафельной печи несло теплом, и ефрейтор
констатировал, что внешнее тепло следует дополнить внутренним с
помощью различных настоек, сладких и крепких, как говорится в
Галиции. У хозяина их было восемь сортов, и он скрашивал ими
скуку постоялого двора, распивая все по очереди под звуки
метели, гудевшей за каждым углом его домика,
Ефрейтор все время громко подгонял хозяина, чтобы тот от
него не отставал, и пил, не переставая обвинять его в том, что
он мало пьет. Это была явная клевета, так как хозяин постоялого
двора уже едва держался на ногах, настойчиво предлагая сыграть
в "железку", и даже стал утверждать, что прошлой ночью он
слышал на востоке канонаду. Ефрейтор икнул в ответ:
-- Э-это ты брось! Без паники! На этот счет у нас есть
инструкция.-- И пустился объяснять, что инструкция -- это свод
последних распоряжений,
При этом он разболтал несколько секретных циркуляров.
Хозяин постоялого двора уже абсолютно ничего не понимал.
Единственно, что он мог промямлить, это, что инструкциями войны
не выиграешь.
Уже стемнело, когда ефрейтор вместе со Швейком решил
отправиться в Писек. Из-за метели в двух шагах ничего не было
видно. Ефрейтор беспрестанно повторял:
-- Жми все время прямо до самого Писека.
Когда он произнес это в третий раз, голос его донесся уже
не с шоссе, а откуда-то снизу, куда он скатился по снегу.
Помогая себе винтовкой, он с трудом вылез на дорогу. Швейк
услышал его приглушенный смех: "Как с ледяной горы". Через
минуту его снова не было слышно: он опять съехал по откосу,
заорав так, что заглушил свист ветра:
-- Упаду, паника!
Ефрейтор превратился в трудолюбивого муравья, который,
свалившись откуда-нибудь, снова упорно лезет наверх. Он пять
раз подряд повторял это упражнение и, выбравшись наконец к
Швейку, уныло произнес:
-- Я бы мог вас легко потерять.
-- Не извольте беспокоиться, господин ефрейтор, успокоил
его Швейк.-- Самое лучшее, что мы можем сделать,-- это
привязать себя один к другому, тогда мы не потеряем друг друга.
Ручные кандалы при вас?
-- Каждому жандарму полагается носить с собой ручные
кандалы,-- веско ответил ефрейтор, ковыляя около Швейка.-- Это
хлеб наш насущный.
-- Так давайте пристегнемся,-- предложил Швейк, -- попытка
не пытка.
Мастерским движением ефрейтор замкнул одно кольцо ручных
кандалов на руке Швейка, а другое -- на своей. Теперь оба
соединились воедино, как сиамские близнецы. Оба спотыкались, и
ефрейтор тащил за собой Швейка через кучи камней, а когда
падал, то увлекал его за собой. Кандалы при этом врезались им в
руки. Наконец ефрейтор сказал, что так дальше не пойдет и нужно
отцепиться. После долгих тщетных усилий освободить себя и
Швейка от кандалов ефрейтор вздохнул:
-- Мы связаны друг с другом на веки веков.
-- Аминь,-- прибавил Швейк, и оба продолжали трудный путь.
Ефрейтором овладело безнадежное отчаяние. После долгих
мучений поздним вечером они дотащились до Писека. На лестнице в
жандармском управлении ефрейтор удрученно сказал Швейку:
-- Плохо дело -- нам друг от друга не избавиться.
И действительно, дело обстояло плохо. Дежурный вахмистр
послал за начальником управления ротмистром Кенигом. Первое,
что сказал ротмистр, было:
-- Дыхните. Теперь понятно.
Испытанный нюх его быстро и безошибочно определил
ситуацию.
-- Ага! Ром, контушовка, "черт", рябиновка, ореховка,
вишневка и ванильная. Господин вахмистр,-- обратился он к
своему подчиненному,-- вот вам пример, как не должен выглядеть
жандарм. Выкидывать такие штуки -- преступление, которое будет
разбираться военным судом. Приковать себя кандалами к
арестованному и прийти вдребезги пьяным! Влезть сюда в этаком
скотском виде! Снимите с них кандалы!
Ефрейтор свободной левой рукой взял под козырек.
-- Что еще? -- спросил его ротмистр.
-- Осмелюсь доложить, господин ротмистр, принес донесение.
-- О вас пойдет донесение в суд,-- коротко бросил
ротмистр.-- Господин вахмистр, посадить обоих! Завтра утром
приведите их ко мне на допрос, а донесение из Путима
просмотрите и пришлите ко мне на квартиру.
Писецкий ротмистр Кениг был типичным чиновником: строг к
подчиненным и бюрократ до мозга костей.
В подвластных ему жандармских отделениях никогда не могли
сказать: "Ну, слава богу, пронесло тучу!" Туча возвращалась с
каждым новым посланием, подписанным рукою ротмистра Кенига. С
утра до вечера ротмистр строчил выговоры, напоминания и
предупреждения и рассылал их по всей округе.
С самого начала войны над всеми жандармскими отделениями
Писецкой округи нависли тяжелые тучи. Настроение было ужасное.
Бюрократические громы гремели над жандармскими головами, то и
дело обрушиваясь на вахмистров, ефрейторов, рядовых жандармов
или канцелярских служащих. За каждый пустяк накладывалось
дисциплинарное взыскание.
-- Если мы хотим победить,-- говорил ротмистр Кениг во
время своих инспекционных поездок по жандармским отделениям,--
"а" должно быть "а", "б"-- "б", всегда нужно ставить точку над
"и".
Всюду вокруг себя он подозревал заговоры и измены. У него
была твердая уверенность, что за каждым жандармом его округи
водятся грешки, порожденные военным временем, и что у каждого
из них в это серьезное время было не одно упущение по службе.
А сверху, из министерства обороны, его самого
бомбардировали приказами и ставили ему на вид, что, по
сведениям военного министерства, солдаты, призванные из
Писецкой округи, перебегают к неприятелю.
Кенига подстегивали, чтобы он зорче следил за лояльностью
населения. Выглядело все это ужасно. Жены призванных солдат шли
провожать своих мужей на фронт,-- и он наперед знал, что
солдаты обещают своим женам не позволить укокошить себя за
славу государя императора.
Черно-желтые горизонты подернулись тучами революции. В
Сербии и на Карпатах солдаты целыми батальонами переходили к
неприятелю. Сдались Двадцать восьмой и Одиннадцатый полки.
Последний состоял из уроженцев Писецкой округи. В этой грозовой
предреволюционной атмосфере приехали рекруты из Воднян с
искусственными черными гвоздиками. Через писецкий вокзал
проезжали солдаты из Праги и швыряли обратно сигареты и
шоколад, которые им подавали в телячьи вагоны писецкие дамы.
В другой раз, когда через Писек проезжал маршевый
батальон, несколько евреев из Писека закричали в виде
приветствия: "Heil! Nieder mit den Serben!"/ Хайль! Долой
сербов! (нем.)/ Им так смазали по морде, что они целую неделю
потом не показывались на улице.
А в то время как происходили эти эпизоды, ясно
показывающие, что обычное исполнение на органе в церквах
австрийского гимна "Храни нам, боже, государя!" является ветхой
позолотой и всеобщим лицемерием, из жандармских отделений
приходили уже известные ответы A La Путим о том, что все в
полном порядке, никакой агитации против войны не ведется,
настроение населения 1а, а воодушевление-- 1а, 1в.
-- Не жандармы, а городовые! -- ругался ротмистр во время
своих объездов.-- Вместо того чтобы повысить бдительность на
тысячу процентов, вы постепенно превращаетесь в скотов.--
Сделав это зоологическое открытие, он прибавлял: -- Валяетесь
дома на печке и думаете: "Mit ganzern Krieg kann man uns Arsch
lecken!"/ Со всей этой вашей войной поцелуйте меня в задницу!
(нем.)/
Далее следовало перечисление обязанностей несчастных
жандармов и лекция о современном политическом положении и о
том, что необходимо подтянуться, чтобы все было в порядке.
После смелого и яркого наброска сверкающего идеала жандармского
совершенства, направленного к усилению австрийской монархии,
следовали угрозы, дисциплинарные взыскания, переводы и разносы.
Ротмистр был твердо убежден, что он стоит на страже
государственных интересов, что он что-то спасает и что все
жандармы подвластных ему отделений лентяи, сволочи, эгоисты,
подлецы, мошенники, которые ни в чем, кроме водки, пива и вина,
ничего не понимают и, не имея достаточных средств на пьянство,
берут взятки, медленно, но верно расшатывая Австрию.
Единственный человек, которому он доверял, был его
собственный вахмистр из окружного жандармского управления, да и
тот всегда в трактире делал замечания вроде: "Нынче я опять
разыграл нашего старого болвана".
Ротмистр изучал донесение жандармского путимского
вахмистра о Швейке. Перед ним стоял его вахмистр Матейка и в
глубине души посылал ротмистра вместе с его донесениями ко всем
чертям, так как внизу, в пивной, его ждала партия в "шнопс".
-- На днях я вам говорил, Матейка,-- сказал ротмистр,--
что самый большой болван, которого мне пришлось в жизни
встречать, это вахмистр из Противина. Но, судя по этому
донесению, путимский вахмистр перещеголял того. Солдат,
которого привел этот сукин сын пропойца-ефрейтор,-- помните,
они были привязаны друг к другу, как собаки,-- вовсе не шпион.
Это вне всякого сомнения, просто он самый что ни на есть
обыкновенный дезертир. Вахмистр в своем донесении порет
несусветную чушь; ребенку с одного взгляда станет ясно, что он
надрызгался, подлец, как папский прелат. Немедленно приведите
этого солдата,-- приказал он, просматривая донесение из
Путима.-- Никогда в жизни не случалось мне видеть более
идиотского набора слов. Мало того: он посылает сюда этого
подозрительного типа под конвоем такого осла, как его ефрейтор.
Плохо меня эта публика знает! А я могу быть жестоким. До тех
пор, пока они со страху раза три в штаны не наложат, до тех пор
все думают, что я из себя веревки вить позволю!
Ротмистр начал разглагольствовать о том, что жандармы не
обращают внимания на приказы, и по тому, как составляются
донесения, видно, что каждый вахмистр превращает все в шутку и
старается только запутать дело.
Когда сверху обращают внимание вахмистров на то, что не
исключена возможность появления в их районе разведчиков,
жандармские вахмистры начинают вырабатывать этих разведчиков
оптом. Если война продлится, то все жандармские отделения
превратятся в сумасшедшие дома. Пусть канцелярия отправит
телеграмму в Путим, чтобы вахмистр явился завтра в Писек. Он
выбьет ему из башки это "событие, огромной важности", о котором
тот пишет в своем донесении.
-- Из какого полка вы дезертировали? -- встретил ротмистр
Швейка.
-- Ни из какого полка.
Ротмистр посмотрел на Швейка и увидел на его лице
выражение полнейшей беззаботности.
-- Где вы достали обмундирование? -- спросил ротмистр.
-- Каждому солдату, когда он поступает на военную службу,
выдается обмундирование,-- спокойно улыбаясь, ответил Швейк.--
Я служу в Девяносто первом полку и не только не дезертировал из
своего полка, а наоборот.
Это слово "наоборот" он произнес с таким ударением, что
ротмистр, изобразив на своем лице ироническое сострадание,
спросил:
-- Как это "наоборот"?
-- Дело очень простое,-- объяснил Швейк.-- Я иду к своему
полку, разыскиваю его, направляюсь в полк, а не убегаю от него.
Я думаю только о том, как бы побыстрее попасть в свой полк.
Меня страшно нервирует, что я, как замечаю, удаляюсь от Чешских
Будейовиц. Только подумать, целый полк меня ждет! Путимский
вахмистр показал на карте, что Будейовицы лежат на юге, а
вместо этого отправил меня на север.
Ротмистр только махнул рукой, как бы говоря: "Он и почище
еще номера выкидывает, а не только отправляет людей на север".
-- Значит, вы не можете найти свой полк? -- сказал он.--
Вы его искали?
Швейк разъяснил ему всю ситуацию. Назвал Табор и все
места, через которые он шел до Будейовиц: Милевско-- Кветов --
Враж-- Мальчин -- Чижова -- Седлец -- Гораждевице -- Радомышль
-- Путим -- Штекно -- Страконице -- Волынь -- Дуб -- Водняны --
Противин и опять Путим. С большим воодушевлением описал он свою
борьбу с судьбою, поведал ротмистру о том, как он всеми силами,
несмотря ни на какие препятствия и преграды, старался пробиться
к своему Девяносто первому полку в Будейовицы и как все его
усилия оказались тщетными.
Швейк говорил с жаром, а ротмистр машинально чертил
карандашом на бумаге изображение заколдованного круга, из
которого бравый солдат Швейк не мог вырваться в поисках своего
полка.
-- Что и говорить, геркулесова работа,-- сказал наконец
ротмистр, с удовольствием выслушав признание Швейка о том, что
его угнетает такая долгая задержка и невозможность попасть
вовремя в полк.-- Несомненно, это было удивительное зрелище,
когда вы кружили около Путима!
-- Все бы уже было ясно,-- заметил Швейк,-- не будь этого
господина вахмистра в несчастном Путиме. Он не спросил у меня
ни имени, ни номера полка, и все представлялось ему как-то
шиворот-навыворот. Ему бы нужно отправить меня в Будейовицы, а
там бы в казармах ему сказали, тот ли я Швейк, который ищет
свой полк, или же я какой-нибудь подозрительный субъект.
Сегодня я мог бы уже второй день находиться в своем полку и
исполнять воинские обязанности.
-- Почему же вы в Путиме не сказали, что произошло
недоразумение?
-- Потому как я видел, что с ним говорить напрасно.
Бывает, знаете, найдет на человека такой столбняк. Старый
Рампа-трактирщик на Виноградах говаривал, когда у него просили
взаймы, что порой человек становится глух, как чурбан.
После недолгого размышления ротмистр пришел к заключению,
что человек, стремящийся попасть в свой полк и предпринявший
для этого целое кругосветное путешествие,-- ярко выраженный
дегенерат. Соблюдая все красоты канцелярского стиля, он
продиктовал машинистке нижеследующее:
В штаб Девяносто первого его величества полка
в Чешских Будейовицах
Сим препровождается к вам в качестве приложения Швейк
Йозеф, состоящий, по его утверждению, рядовым вышеупомянутого
полка и задержанный, согласно его показаниям, жандармами в
Путиме Писецкого округа по подозрению в дезертирстве.
Вышеупомянутый Швейк Йозеф утверждает, что направлялся к
вышеозначенному полку. Препровождаемый обладает ростом ниже
среднего, черты лица обыкновенные, нос обыкновенный, глаза
голубые, особых примет нет. В приложении препровождается вам
счет за довольствование вышеназванного, который соблаговолите
перевести на счет министерства обороны, с покорнейшей просьбой
подтвердить принятие препровождаемого. В приложении С.I
посылается также список казенных вещей, бывших на задержанном в
момент его задержания, принятие коих при сем также следует
подтвердить.
Время путешествия от Писека до Будейовиц пролетело для
Швейка быстро и незаметно. Его попутчиком на сей раз оказался
молодой жандарм-новичок, который не спускал с Швейка глаз и
отчаянно боялся, как бы тот не сбежал. Страшный вопрос мучил
все время жандарма: "Что делать, если мне вдруг захочется в
уборную по большому или по малому делу?"
Вопрос был разрешен так: в случае нужды взять Швейка с
собой.
Всю дорогу от вокзала до Мариинских казарм в Будейовицах
жандарм не спускал с Швейка глаз и всякий раз, приближаясь к
углу или перекрестку, как бы между прочим заводил разговор о
количестве выдаваемых конвойному боевых патронов; в ответ на
это Швейк высказывал свое глубокое убеждение в том, что ни один
жандарм не позволит себе стрелять посреди улицы, во избежание
всевозможных несчастий.
Жандарм с ним спорил, и оба не заметили, как добрались до
казарм.
Дежурство по казармам уже второй день нес поручик Лукаш.
Ничего не подозревая, он сидел в канцелярии за столом, когда к
нему привели Швейка и вручили сопроводительные документы.
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я опять
тут,-- торжественно произнес Швейк, взяв под козырек.
Свидетелем всей этой сцены был прапорщик Котятко, который
потом рассказывал, что, услышав голос Швейка, поручик Лукаш
вскочил, схватился за голову и упал на руки Котятко. Когда его
привели в чувство, Швейк, стоявший все время во фронт, руку под
козырек, повторил еще раз:
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я опять
тут.
Бледный как мел поручик Лукаш дрожащей рукой принял
сопроводительные бумаги, подписал их, велел всем выйти и,
сказав жандарму, что все в порядке, заперся со Швейком в
канцелярии.
Так кончился будейовицкий анабасис Швейка. Нет сомнения,
что, если б Швейка не лишили свободы передвижения, он сам дошел
бы до Будейовиц. Если доставку Швейка по месту службы поставили
себе в заслугу казенные учреждения, то это просто ошибка. При
швейковской энергии и неистощимом желании воевать вмешательство
властей в этом случае было только палкой в колесах.
Швейк и поручик Лукаш смотрели друг на друга. В глазах
поручика сверкали ярость, угроза и отчаяние. Швейк же глядел на
поручика нежно и восторженно, как на потерянную и вновь
найденную возлюбленную.
В канцелярии было тихо, как в церкви. Слышно было только,
как кто-то ходит взад и вперед по коридору. Какой-то
добросовестный вольноопределяющийся, оставшийся дома из-за
насморка,-- это чувствовалось по его голосу,-- гнусавя, зубрил
"Как должно принимать членов августейшей семьи при посещении
ими крепостей". Четко доносились слова: "Sobald die hochste
Herrschaft in der Nahe der Festung aniangt, ist das Geschiitz
auf allen Bastionen und Werken abzufeuern, der Platzmajor
empfangt dieselbe mit dem Degen in der Hand zu Pferde, und
reitet sodann vor"/Как только высочайшие особы появятся в виду
крепости, на всех бастионах и укреплениях производится салют из
всех орудий. Комендант крепости верхом выезжает вперед, с
саблей наголо, чтобы принять их (нем.)./.
-- Заткнитесь вы там! -- крикнул в коридор поручик.--
Убирайтесь ко всем чертям! Если у вас бред, так лежите в
постели.
Было слышно, как усердный вольноопределяющийся удаляется и
как с конца коридора, словно эхо, раздается его гнусавый голос:
"In dem Augenblicke, als der Kommandant salutiert, ist das
Abfeuern des Geschutzes zu wiederholen, welches bei dem
Absteigen der hochsten Herrschaft zum drittenmale zu geschehen
hat" / В момент, когда комендант отдает саблею честь высочайшим
особам, производится второй салют, который повторяется в третий
раз при вступлении высочайших особ на территорию крепости
(нем.)./
А поручик и Швейк молча продолжали смотреть друг на друга,
пока наконец первый не сказал тоном, полным злой иронии:
-- Добро пожаловать в Чешские Будейовицы, Швейк! Кому
суждено быть повешенным, тот не утонет. Ордер на ваш арест уже
выписан, и завтра вы явитесь на рапорт в полк. Я из-за вас
страдать не буду. Довольно я с вами намучился. Мое терпение
лопнуло. Как только подумаю, что я мог так долго жить рядом с
таким идиотом... -- Поручик зашагал по канцелярии.-- Нет, это
просто ужасно! Теперь мне просто удивительно, почему я вас до
сих пор не застрелил. Что бы мне за это сделали? Ничего -- Меня
бы оправдали, понимаете?
-- Так точно, господин поручик, вполне понимаю.
-- Бросьте ваши идиотские шутки, а то и в самом деле
случится что-нибудь нехорошее! Вас наконец-то проучат как
следует. В своей глупости вы зашли так далеко, что вызвали
катастрофу.-- Поручик Лукаш потер руки: -- Теперь вам каюк!
Он вернулся к столу, написал на листке бумаги несколько
строк, вызвал дежурного и велел ему отвести Швейка к профосу и
передать последнему записку.
Швейка провели по двору, и поручик с нескрываемой радостью
увидел, как отпирается дверь с черно-желтой дощечкой и надписью
"Regimentsarrest"/ Полковая гауптвахта (нем.)/, как Швейк
исчезает за этой дверью и как профос через минуту выходит
оттуда один.
-- Слава богу,-- подумал поручик вслух.-- Наконец то он
там!
В темной тюрьме Мариинских казарм Швейка сердечно встретил
валявшийся на соломенном матраце толстый вольноопределяющийся.
Он сидел там уже второй день и ужасно скучал. На вопрос Швейка,
за что он сидит, вольноопределяющийся ответил, что за сущую
ерунду. Ночью на площади под галереей он в пьяном виде случайно
съездил по шее одному артиллерийскому поручику, собственно
говоря, даже не съездил, а только сбил у него с головы фуражку.
Вышло это так: артиллерийский поручик стоял ночью под галереей
и, по всей видимости, охотился за проституткой.
Вольноопределяющийся, к которому поручик стоял спиной, принял
его за своего знакомого, вольноопределяющегося Франтишека
Матерну.
-- Точь-в-точь такой же заморыш,-- рассказывал он
Швейку.-- Ну, я это потихоньку подкрался сзади, сшиб с него
фуражку и говорю: "Здорово, Франта!" А этот идиотина как начал
свистеть! Ну, патруль и отвел меня. Возможно,-- предположил
вольноопределяющийся,-- ему при этом раза два и попало по шее,
но, по-моему, это дела не меняет, потому что тут ошибка явная.
Он сам признает, что я сказал: "Здорово, Франта!" -- а его
зовут Антоном. Дело ясное, но мне может повредить то, что я
сбежал из госпиталя, а если вскроется дело с "книгой
больных"...
-- Когда меня призывали,-- продолжал он,-- я заранее снял
комнату здесь, в Будейовицах, и старался обзавестись
ревматизмом. Три раза подряд напивался, а потом шел за город,
ложился в канаву под дождем и снимал сапоги. Но ничего не
помогало. Потом я целую неделю зимой по ночам ходил купаться в
Мальше, но добился совсем другого: так, брат, закалился, что
потом целую ночь спал у себя во дворе на снегу и, когда меня
утром будили домашние, ноги у меня были теплые, словно я .лежал
в теплых туфлях. Хоть бы ангину схватить! Нет, ни черта не
получалось! Да что там: ерундовый триппер и то не мог поймать!
Каждый божий день я ходил в "Порт-Артур", кое-кто из моих
коллег уже успел подцепить там воспаление семенных желез, их
швейковской физиономии, прибавил: -- И не поминайте меня лихом.
Отведите его, господин ефрейтор, вот вам мое донесение.
-- Счастливо оставаться,-- мягко сказал Швейк. -- Спасибо
вам, господин вахмистр, за все, что вы для меня сделали. При
случае черкну вам письмецо. Если попаду в ваши края,
обязательно зайду к вам в гости.
Швейк с ефрейтором вышли на шоссе, и каждый встречный,
видя, как они увлечены дружеской беседой, решил бы, что это
старые знакомые, которых свел случай, и теперь они вместе идут
в город, скажем, в костел.
-- Никогда не думал,-- говорил Швейк,-- что дорога в
Будейовицы окажется такой трудной. Это напоминает мне случай с
мясником Хаурой из Кобылис. Очутился он раз у памятника
Палацкому на Морани и ходил вокруг него до самого утра, думая,
что идет вдоль стены, а стене этой ни конца ни краю. Он пришел
в отчаянье. К утру он совершенно выбился из сил и закричал
"караул!", а когда прибежали полицейские, он их спросил, как
ему пройти домой в Кобылисы, потому что, говорит, иду я вдоль
какой-то стены уже пять часов, а ей конца не видать.
Полицейские его забрали, а он там в участке все расколотил.
Ефрейтор не сказал ни слова и подумал: "На кой ты мне все
это рассказываешь? Опять начал заправлять арапа насчет
Будейовиц". Они проходили мимо пруда, и Швейк поинтересовался,
много ли в их районе рыболовов, которые без разрешения ловят
рыбу..
-- Здесь одни браконьеры,-- ответил ефрейтор.-- Прежнего
вахмистра утопить хотели. Сторож у пруда стреляет им в задницу
нарезанной щетиной, но ничего не помогает-- у них в штанах
жесть.
И ефрейтор слегка коснулся темы о прогрессе, о том, до
чего люди дошли и как один другого обставляет, и затем развил
новую теорию о том, что война -- великое благо для всего
человечества, потому что заодно с порядочными людьми
перестреляют многих негодяев и мошенников.
-- И так на свете слишком много народу,-- произнес он
глубокомысленно.-- Всем стало тесно, людей развелось до черта!
Они подходили к постоялому двору.
-- Сегодня чертовски метет,-- сказал ефрейтор.-- Я думаю,
не мешало бы пропустить по рюмочке. Не говорите там никому, что
я вас веду в Писек. Это государственная тайна.
Перед глазами ефрейтора запрыгала инструкция из центра о
подозрительных лицах и об обязанностях каждого жандармского
отделения "изолировать этих лиц от местного населения и строго
следить, чтобы отправка их в следующую инстанцию не давала
повода к распространению излишних толков и пересудов среди
населения".
-- Не вздумайте проговориться, что вы за птица,-- сказал
он.-- Никому нет дела до того, что вы натворили. Не давайте
повода для паники. Паника в военное время -- ужасная вещь.
Кто-нибудь сболтнет -- и пойдет по всей округе! Понимаете?.
-- Я панику устраивать не буду,-- сказал Швейк и
действительно держал себя соответственно с этим заявлением.
Когда хозяин постоялого двора разговорился с ними, Швейк
проронил:
-- Вот брат говорит, что за час мы дойдем до Писека.
-- Так, значит, ваш брат в отпуску? -- спросил любопытный
хозяин у ефрейтора.
Тот, не сморгнув, ответил:
-- Сегодня у него отпуск кончается.
Когда трактирщик отошел в сторону, ефрейтор, подмигнув
Швейку, сказал:
-- Ловко мы его обработали! Главное, не поднимать паники
-- время военное.
Перед входом на постоялый двор ефрейтор сказал, что
рюмочка повредить не может, но он поддался излишнему оптимизму,
так как не учел, сколько их будет, этих рюмочек. После
двенадцатой он громко и решительно провозгласил, что до трех
часов начальник окружного жандармского управления обедает и
бесполезно приходить туда раньше, тем более что поднимается
метель. Если они придут в Писек в четыре часа вечера, времени
останется хоть отбавляй. До шести времени хватит. Придется идти
в темноте, по погоде видно. Разницы никакой: сейчас ли идти или
попозже -- Писек никуда от них не убежит.
-- Хорошо, что сидим в тепле,-- заключил он.-- Там, в
окопах, в такую погоду куда хуже, чем нам здесь, у печки.
От большой кафельной печи несло теплом, и ефрейтор
констатировал, что внешнее тепло следует дополнить внутренним с
помощью различных настоек, сладких и крепких, как говорится в
Галиции. У хозяина их было восемь сортов, и он скрашивал ими
скуку постоялого двора, распивая все по очереди под звуки
метели, гудевшей за каждым углом его домика,
Ефрейтор все время громко подгонял хозяина, чтобы тот от
него не отставал, и пил, не переставая обвинять его в том, что
он мало пьет. Это была явная клевета, так как хозяин постоялого
двора уже едва держался на ногах, настойчиво предлагая сыграть
в "железку", и даже стал утверждать, что прошлой ночью он
слышал на востоке канонаду. Ефрейтор икнул в ответ:
-- Э-это ты брось! Без паники! На этот счет у нас есть
инструкция.-- И пустился объяснять, что инструкция -- это свод
последних распоряжений,
При этом он разболтал несколько секретных циркуляров.
Хозяин постоялого двора уже абсолютно ничего не понимал.
Единственно, что он мог промямлить, это, что инструкциями войны
не выиграешь.
Уже стемнело, когда ефрейтор вместе со Швейком решил
отправиться в Писек. Из-за метели в двух шагах ничего не было
видно. Ефрейтор беспрестанно повторял:
-- Жми все время прямо до самого Писека.
Когда он произнес это в третий раз, голос его донесся уже
не с шоссе, а откуда-то снизу, куда он скатился по снегу.
Помогая себе винтовкой, он с трудом вылез на дорогу. Швейк
услышал его приглушенный смех: "Как с ледяной горы". Через
минуту его снова не было слышно: он опять съехал по откосу,
заорав так, что заглушил свист ветра:
-- Упаду, паника!
Ефрейтор превратился в трудолюбивого муравья, который,
свалившись откуда-нибудь, снова упорно лезет наверх. Он пять
раз подряд повторял это упражнение и, выбравшись наконец к
Швейку, уныло произнес:
-- Я бы мог вас легко потерять.
-- Не извольте беспокоиться, господин ефрейтор, успокоил
его Швейк.-- Самое лучшее, что мы можем сделать,-- это
привязать себя один к другому, тогда мы не потеряем друг друга.
Ручные кандалы при вас?
-- Каждому жандарму полагается носить с собой ручные
кандалы,-- веско ответил ефрейтор, ковыляя около Швейка.-- Это
хлеб наш насущный.
-- Так давайте пристегнемся,-- предложил Швейк, -- попытка
не пытка.
Мастерским движением ефрейтор замкнул одно кольцо ручных
кандалов на руке Швейка, а другое -- на своей. Теперь оба
соединились воедино, как сиамские близнецы. Оба спотыкались, и
ефрейтор тащил за собой Швейка через кучи камней, а когда
падал, то увлекал его за собой. Кандалы при этом врезались им в
руки. Наконец ефрейтор сказал, что так дальше не пойдет и нужно
отцепиться. После долгих тщетных усилий освободить себя и
Швейка от кандалов ефрейтор вздохнул:
-- Мы связаны друг с другом на веки веков.
-- Аминь,-- прибавил Швейк, и оба продолжали трудный путь.
Ефрейтором овладело безнадежное отчаяние. После долгих
мучений поздним вечером они дотащились до Писека. На лестнице в
жандармском управлении ефрейтор удрученно сказал Швейку:
-- Плохо дело -- нам друг от друга не избавиться.
И действительно, дело обстояло плохо. Дежурный вахмистр
послал за начальником управления ротмистром Кенигом. Первое,
что сказал ротмистр, было:
-- Дыхните. Теперь понятно.
Испытанный нюх его быстро и безошибочно определил
ситуацию.
-- Ага! Ром, контушовка, "черт", рябиновка, ореховка,
вишневка и ванильная. Господин вахмистр,-- обратился он к
своему подчиненному,-- вот вам пример, как не должен выглядеть
жандарм. Выкидывать такие штуки -- преступление, которое будет
разбираться военным судом. Приковать себя кандалами к
арестованному и прийти вдребезги пьяным! Влезть сюда в этаком
скотском виде! Снимите с них кандалы!
Ефрейтор свободной левой рукой взял под козырек.
-- Что еще? -- спросил его ротмистр.
-- Осмелюсь доложить, господин ротмистр, принес донесение.
-- О вас пойдет донесение в суд,-- коротко бросил
ротмистр.-- Господин вахмистр, посадить обоих! Завтра утром
приведите их ко мне на допрос, а донесение из Путима
просмотрите и пришлите ко мне на квартиру.
Писецкий ротмистр Кениг был типичным чиновником: строг к
подчиненным и бюрократ до мозга костей.
В подвластных ему жандармских отделениях никогда не могли
сказать: "Ну, слава богу, пронесло тучу!" Туча возвращалась с
каждым новым посланием, подписанным рукою ротмистра Кенига. С
утра до вечера ротмистр строчил выговоры, напоминания и
предупреждения и рассылал их по всей округе.
С самого начала войны над всеми жандармскими отделениями
Писецкой округи нависли тяжелые тучи. Настроение было ужасное.
Бюрократические громы гремели над жандармскими головами, то и
дело обрушиваясь на вахмистров, ефрейторов, рядовых жандармов
или канцелярских служащих. За каждый пустяк накладывалось
дисциплинарное взыскание.
-- Если мы хотим победить,-- говорил ротмистр Кениг во
время своих инспекционных поездок по жандармским отделениям,--
"а" должно быть "а", "б"-- "б", всегда нужно ставить точку над
"и".
Всюду вокруг себя он подозревал заговоры и измены. У него
была твердая уверенность, что за каждым жандармом его округи
водятся грешки, порожденные военным временем, и что у каждого
из них в это серьезное время было не одно упущение по службе.
А сверху, из министерства обороны, его самого
бомбардировали приказами и ставили ему на вид, что, по
сведениям военного министерства, солдаты, призванные из
Писецкой округи, перебегают к неприятелю.
Кенига подстегивали, чтобы он зорче следил за лояльностью
населения. Выглядело все это ужасно. Жены призванных солдат шли
провожать своих мужей на фронт,-- и он наперед знал, что
солдаты обещают своим женам не позволить укокошить себя за
славу государя императора.
Черно-желтые горизонты подернулись тучами революции. В
Сербии и на Карпатах солдаты целыми батальонами переходили к
неприятелю. Сдались Двадцать восьмой и Одиннадцатый полки.
Последний состоял из уроженцев Писецкой округи. В этой грозовой
предреволюционной атмосфере приехали рекруты из Воднян с
искусственными черными гвоздиками. Через писецкий вокзал
проезжали солдаты из Праги и швыряли обратно сигареты и
шоколад, которые им подавали в телячьи вагоны писецкие дамы.
В другой раз, когда через Писек проезжал маршевый
батальон, несколько евреев из Писека закричали в виде
приветствия: "Heil! Nieder mit den Serben!"/ Хайль! Долой
сербов! (нем.)/ Им так смазали по морде, что они целую неделю
потом не показывались на улице.
А в то время как происходили эти эпизоды, ясно
показывающие, что обычное исполнение на органе в церквах
австрийского гимна "Храни нам, боже, государя!" является ветхой
позолотой и всеобщим лицемерием, из жандармских отделений
приходили уже известные ответы A La Путим о том, что все в
полном порядке, никакой агитации против войны не ведется,
настроение населения 1а, а воодушевление-- 1а, 1в.
-- Не жандармы, а городовые! -- ругался ротмистр во время
своих объездов.-- Вместо того чтобы повысить бдительность на
тысячу процентов, вы постепенно превращаетесь в скотов.--
Сделав это зоологическое открытие, он прибавлял: -- Валяетесь
дома на печке и думаете: "Mit ganzern Krieg kann man uns Arsch
lecken!"/ Со всей этой вашей войной поцелуйте меня в задницу!
(нем.)/
Далее следовало перечисление обязанностей несчастных
жандармов и лекция о современном политическом положении и о
том, что необходимо подтянуться, чтобы все было в порядке.
После смелого и яркого наброска сверкающего идеала жандармского
совершенства, направленного к усилению австрийской монархии,
следовали угрозы, дисциплинарные взыскания, переводы и разносы.
Ротмистр был твердо убежден, что он стоит на страже
государственных интересов, что он что-то спасает и что все
жандармы подвластных ему отделений лентяи, сволочи, эгоисты,
подлецы, мошенники, которые ни в чем, кроме водки, пива и вина,
ничего не понимают и, не имея достаточных средств на пьянство,
берут взятки, медленно, но верно расшатывая Австрию.
Единственный человек, которому он доверял, был его
собственный вахмистр из окружного жандармского управления, да и
тот всегда в трактире делал замечания вроде: "Нынче я опять
разыграл нашего старого болвана".
Ротмистр изучал донесение жандармского путимского
вахмистра о Швейке. Перед ним стоял его вахмистр Матейка и в
глубине души посылал ротмистра вместе с его донесениями ко всем
чертям, так как внизу, в пивной, его ждала партия в "шнопс".
-- На днях я вам говорил, Матейка,-- сказал ротмистр,--
что самый большой болван, которого мне пришлось в жизни
встречать, это вахмистр из Противина. Но, судя по этому
донесению, путимский вахмистр перещеголял того. Солдат,
которого привел этот сукин сын пропойца-ефрейтор,-- помните,
они были привязаны друг к другу, как собаки,-- вовсе не шпион.
Это вне всякого сомнения, просто он самый что ни на есть
обыкновенный дезертир. Вахмистр в своем донесении порет
несусветную чушь; ребенку с одного взгляда станет ясно, что он
надрызгался, подлец, как папский прелат. Немедленно приведите
этого солдата,-- приказал он, просматривая донесение из
Путима.-- Никогда в жизни не случалось мне видеть более
идиотского набора слов. Мало того: он посылает сюда этого
подозрительного типа под конвоем такого осла, как его ефрейтор.
Плохо меня эта публика знает! А я могу быть жестоким. До тех
пор, пока они со страху раза три в штаны не наложат, до тех пор
все думают, что я из себя веревки вить позволю!
Ротмистр начал разглагольствовать о том, что жандармы не
обращают внимания на приказы, и по тому, как составляются
донесения, видно, что каждый вахмистр превращает все в шутку и
старается только запутать дело.
Когда сверху обращают внимание вахмистров на то, что не
исключена возможность появления в их районе разведчиков,
жандармские вахмистры начинают вырабатывать этих разведчиков
оптом. Если война продлится, то все жандармские отделения
превратятся в сумасшедшие дома. Пусть канцелярия отправит
телеграмму в Путим, чтобы вахмистр явился завтра в Писек. Он
выбьет ему из башки это "событие, огромной важности", о котором
тот пишет в своем донесении.
-- Из какого полка вы дезертировали? -- встретил ротмистр
Швейка.
-- Ни из какого полка.
Ротмистр посмотрел на Швейка и увидел на его лице
выражение полнейшей беззаботности.
-- Где вы достали обмундирование? -- спросил ротмистр.
-- Каждому солдату, когда он поступает на военную службу,
выдается обмундирование,-- спокойно улыбаясь, ответил Швейк.--
Я служу в Девяносто первом полку и не только не дезертировал из
своего полка, а наоборот.
Это слово "наоборот" он произнес с таким ударением, что
ротмистр, изобразив на своем лице ироническое сострадание,
спросил:
-- Как это "наоборот"?
-- Дело очень простое,-- объяснил Швейк.-- Я иду к своему
полку, разыскиваю его, направляюсь в полк, а не убегаю от него.
Я думаю только о том, как бы побыстрее попасть в свой полк.
Меня страшно нервирует, что я, как замечаю, удаляюсь от Чешских
Будейовиц. Только подумать, целый полк меня ждет! Путимский
вахмистр показал на карте, что Будейовицы лежат на юге, а
вместо этого отправил меня на север.
Ротмистр только махнул рукой, как бы говоря: "Он и почище
еще номера выкидывает, а не только отправляет людей на север".
-- Значит, вы не можете найти свой полк? -- сказал он.--
Вы его искали?
Швейк разъяснил ему всю ситуацию. Назвал Табор и все
места, через которые он шел до Будейовиц: Милевско-- Кветов --
Враж-- Мальчин -- Чижова -- Седлец -- Гораждевице -- Радомышль
-- Путим -- Штекно -- Страконице -- Волынь -- Дуб -- Водняны --
Противин и опять Путим. С большим воодушевлением описал он свою
борьбу с судьбою, поведал ротмистру о том, как он всеми силами,
несмотря ни на какие препятствия и преграды, старался пробиться
к своему Девяносто первому полку в Будейовицы и как все его
усилия оказались тщетными.
Швейк говорил с жаром, а ротмистр машинально чертил
карандашом на бумаге изображение заколдованного круга, из
которого бравый солдат Швейк не мог вырваться в поисках своего
полка.
-- Что и говорить, геркулесова работа,-- сказал наконец
ротмистр, с удовольствием выслушав признание Швейка о том, что
его угнетает такая долгая задержка и невозможность попасть
вовремя в полк.-- Несомненно, это было удивительное зрелище,
когда вы кружили около Путима!
-- Все бы уже было ясно,-- заметил Швейк,-- не будь этого
господина вахмистра в несчастном Путиме. Он не спросил у меня
ни имени, ни номера полка, и все представлялось ему как-то
шиворот-навыворот. Ему бы нужно отправить меня в Будейовицы, а
там бы в казармах ему сказали, тот ли я Швейк, который ищет
свой полк, или же я какой-нибудь подозрительный субъект.
Сегодня я мог бы уже второй день находиться в своем полку и
исполнять воинские обязанности.
-- Почему же вы в Путиме не сказали, что произошло
недоразумение?
-- Потому как я видел, что с ним говорить напрасно.
Бывает, знаете, найдет на человека такой столбняк. Старый
Рампа-трактирщик на Виноградах говаривал, когда у него просили
взаймы, что порой человек становится глух, как чурбан.
После недолгого размышления ротмистр пришел к заключению,
что человек, стремящийся попасть в свой полк и предпринявший
для этого целое кругосветное путешествие,-- ярко выраженный
дегенерат. Соблюдая все красоты канцелярского стиля, он
продиктовал машинистке нижеследующее:
В штаб Девяносто первого его величества полка
в Чешских Будейовицах
Сим препровождается к вам в качестве приложения Швейк
Йозеф, состоящий, по его утверждению, рядовым вышеупомянутого
полка и задержанный, согласно его показаниям, жандармами в
Путиме Писецкого округа по подозрению в дезертирстве.
Вышеупомянутый Швейк Йозеф утверждает, что направлялся к
вышеозначенному полку. Препровождаемый обладает ростом ниже
среднего, черты лица обыкновенные, нос обыкновенный, глаза
голубые, особых примет нет. В приложении препровождается вам
счет за довольствование вышеназванного, который соблаговолите
перевести на счет министерства обороны, с покорнейшей просьбой
подтвердить принятие препровождаемого. В приложении С.I
посылается также список казенных вещей, бывших на задержанном в
момент его задержания, принятие коих при сем также следует
подтвердить.
Время путешествия от Писека до Будейовиц пролетело для
Швейка быстро и незаметно. Его попутчиком на сей раз оказался
молодой жандарм-новичок, который не спускал с Швейка глаз и
отчаянно боялся, как бы тот не сбежал. Страшный вопрос мучил
все время жандарма: "Что делать, если мне вдруг захочется в
уборную по большому или по малому делу?"
Вопрос был разрешен так: в случае нужды взять Швейка с
собой.
Всю дорогу от вокзала до Мариинских казарм в Будейовицах
жандарм не спускал с Швейка глаз и всякий раз, приближаясь к
углу или перекрестку, как бы между прочим заводил разговор о
количестве выдаваемых конвойному боевых патронов; в ответ на
это Швейк высказывал свое глубокое убеждение в том, что ни один
жандарм не позволит себе стрелять посреди улицы, во избежание
всевозможных несчастий.
Жандарм с ним спорил, и оба не заметили, как добрались до
казарм.
Дежурство по казармам уже второй день нес поручик Лукаш.
Ничего не подозревая, он сидел в канцелярии за столом, когда к
нему привели Швейка и вручили сопроводительные документы.
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я опять
тут,-- торжественно произнес Швейк, взяв под козырек.
Свидетелем всей этой сцены был прапорщик Котятко, который
потом рассказывал, что, услышав голос Швейка, поручик Лукаш
вскочил, схватился за голову и упал на руки Котятко. Когда его
привели в чувство, Швейк, стоявший все время во фронт, руку под
козырек, повторил еще раз:
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я опять
тут.
Бледный как мел поручик Лукаш дрожащей рукой принял
сопроводительные бумаги, подписал их, велел всем выйти и,
сказав жандарму, что все в порядке, заперся со Швейком в
канцелярии.
Так кончился будейовицкий анабасис Швейка. Нет сомнения,
что, если б Швейка не лишили свободы передвижения, он сам дошел
бы до Будейовиц. Если доставку Швейка по месту службы поставили
себе в заслугу казенные учреждения, то это просто ошибка. При
швейковской энергии и неистощимом желании воевать вмешательство
властей в этом случае было только палкой в колесах.
Швейк и поручик Лукаш смотрели друг на друга. В глазах
поручика сверкали ярость, угроза и отчаяние. Швейк же глядел на
поручика нежно и восторженно, как на потерянную и вновь
найденную возлюбленную.
В канцелярии было тихо, как в церкви. Слышно было только,
как кто-то ходит взад и вперед по коридору. Какой-то
добросовестный вольноопределяющийся, оставшийся дома из-за
насморка,-- это чувствовалось по его голосу,-- гнусавя, зубрил
"Как должно принимать членов августейшей семьи при посещении
ими крепостей". Четко доносились слова: "Sobald die hochste
Herrschaft in der Nahe der Festung aniangt, ist das Geschiitz
auf allen Bastionen und Werken abzufeuern, der Platzmajor
empfangt dieselbe mit dem Degen in der Hand zu Pferde, und
reitet sodann vor"/Как только высочайшие особы появятся в виду
крепости, на всех бастионах и укреплениях производится салют из
всех орудий. Комендант крепости верхом выезжает вперед, с
саблей наголо, чтобы принять их (нем.)./.
-- Заткнитесь вы там! -- крикнул в коридор поручик.--
Убирайтесь ко всем чертям! Если у вас бред, так лежите в
постели.
Было слышно, как усердный вольноопределяющийся удаляется и
как с конца коридора, словно эхо, раздается его гнусавый голос:
"In dem Augenblicke, als der Kommandant salutiert, ist das
Abfeuern des Geschutzes zu wiederholen, welches bei dem
Absteigen der hochsten Herrschaft zum drittenmale zu geschehen
hat" / В момент, когда комендант отдает саблею честь высочайшим
особам, производится второй салют, который повторяется в третий
раз при вступлении высочайших особ на территорию крепости
(нем.)./
А поручик и Швейк молча продолжали смотреть друг на друга,
пока наконец первый не сказал тоном, полным злой иронии:
-- Добро пожаловать в Чешские Будейовицы, Швейк! Кому
суждено быть повешенным, тот не утонет. Ордер на ваш арест уже
выписан, и завтра вы явитесь на рапорт в полк. Я из-за вас
страдать не буду. Довольно я с вами намучился. Мое терпение
лопнуло. Как только подумаю, что я мог так долго жить рядом с
таким идиотом... -- Поручик зашагал по канцелярии.-- Нет, это
просто ужасно! Теперь мне просто удивительно, почему я вас до
сих пор не застрелил. Что бы мне за это сделали? Ничего -- Меня
бы оправдали, понимаете?
-- Так точно, господин поручик, вполне понимаю.
-- Бросьте ваши идиотские шутки, а то и в самом деле
случится что-нибудь нехорошее! Вас наконец-то проучат как
следует. В своей глупости вы зашли так далеко, что вызвали
катастрофу.-- Поручик Лукаш потер руки: -- Теперь вам каюк!
Он вернулся к столу, написал на листке бумаги несколько
строк, вызвал дежурного и велел ему отвести Швейка к профосу и
передать последнему записку.
Швейка провели по двору, и поручик с нескрываемой радостью
увидел, как отпирается дверь с черно-желтой дощечкой и надписью
"Regimentsarrest"/ Полковая гауптвахта (нем.)/, как Швейк
исчезает за этой дверью и как профос через минуту выходит
оттуда один.
-- Слава богу,-- подумал поручик вслух.-- Наконец то он
там!
В темной тюрьме Мариинских казарм Швейка сердечно встретил
валявшийся на соломенном матраце толстый вольноопределяющийся.
Он сидел там уже второй день и ужасно скучал. На вопрос Швейка,
за что он сидит, вольноопределяющийся ответил, что за сущую
ерунду. Ночью на площади под галереей он в пьяном виде случайно
съездил по шее одному артиллерийскому поручику, собственно
говоря, даже не съездил, а только сбил у него с головы фуражку.
Вышло это так: артиллерийский поручик стоял ночью под галереей
и, по всей видимости, охотился за проституткой.
Вольноопределяющийся, к которому поручик стоял спиной, принял
его за своего знакомого, вольноопределяющегося Франтишека
Матерну.
-- Точь-в-точь такой же заморыш,-- рассказывал он
Швейку.-- Ну, я это потихоньку подкрался сзади, сшиб с него
фуражку и говорю: "Здорово, Франта!" А этот идиотина как начал
свистеть! Ну, патруль и отвел меня. Возможно,-- предположил
вольноопределяющийся,-- ему при этом раза два и попало по шее,
но, по-моему, это дела не меняет, потому что тут ошибка явная.
Он сам признает, что я сказал: "Здорово, Франта!" -- а его
зовут Антоном. Дело ясное, но мне может повредить то, что я
сбежал из госпиталя, а если вскроется дело с "книгой
больных"...
-- Когда меня призывали,-- продолжал он,-- я заранее снял
комнату здесь, в Будейовицах, и старался обзавестись
ревматизмом. Три раза подряд напивался, а потом шел за город,
ложился в канаву под дождем и снимал сапоги. Но ничего не
помогало. Потом я целую неделю зимой по ночам ходил купаться в
Мальше, но добился совсем другого: так, брат, закалился, что
потом целую ночь спал у себя во дворе на снегу и, когда меня
утром будили домашние, ноги у меня были теплые, словно я .лежал
в теплых туфлях. Хоть бы ангину схватить! Нет, ни черта не
получалось! Да что там: ерундовый триппер и то не мог поймать!
Каждый божий день я ходил в "Порт-Артур", кое-кто из моих
коллег уже успел подцепить там воспаление семенных желез, их