Страница:
ним да за ним, а потом сами не успеваем улепетывать...
-- Я этих сволочей хорошо запомнил,-- проронил Водичка.--
Попадись мне на узенькой дорожке кто-нибудь из этих гусаров,--
я с ними живо расправлюсь. Если уж нам, саперам, что-нибудь
взбредет в голову, то мы на этот счет звери. Мы, брат, не то,
что какие-нибудь там ополченцы. На фронте под Перемышлем был у
нас капитан Етцбахер, сволочь, другой такой на свете не сыщешь.
И он, брат, над нами так измывался, что один из нашей роты,
Биттерлих,-- немец, но хороший парень,-- из-за него
застрелился. Ну, мы решили, как только начнут русские палить,
то нашему капитану Етцбахеру капут, И действительно, как только
русские начали стрелять, мы всадили в него этак с пяток пуль.
Живучий был, гадина, как кошка,-- пришлось его добить двумя
выстрелами, чтобы потом чего не вышло. Только пробормотал
что-то, да так, брат, смешно -- прямо умора! -- Водичка
засмеялся.-- На фронте такие вещи каждый день случаются. Один
мой товарищ -- теперь он тоже у нас в саперах -- рассказывал,
что, когда он был в пехоте под Белградом, ихняя рота во время
атаки пристрелила своего обер-лейтенанта,-- тоже собаку
порядочную,-- который сам застрелил двух солдат во время похода
за то, что те выбились из сил и не могли идти дальше. Так этот
обер-лейтенант, когда увидел, что пришла ему крышка, начал
вдруг свистеть сигнал к отступлению. Ребята будто бы чуть не
померли со смеху.
Ведя такой захватывающий и поучительный разговор, Швейк и
Водичка нашли наконец скобяную торговлю пана Каконя на
Шопроньской улице, номер шестнадцать.
-- Ты бы лучше подождал здесь,-- сказал Швейк Водичке у
подъезда дома,-- я только сбегаю на второй этаж, передам
письмо, получу ответ и мигом спущусь обратно.
-- Оставить тебя одного? -- удивился Водичка.-- Плохо,
брат, ты мадьяров знаешь, сколько раз я тебе говорил! С ними мы
должны ухо держать востро. Я его ка-ак хрясну...
-- Послушай, Водичка,-- серьезно сказал Швейк,-- дело не в
мадьяре, а в его жене. Ведь когда мы с чешкой-кельнершей сидели
за столом, я же тебе объяснил, что несу письмо от своего
обер-лейтенанта и что это строгая тайна. Мой обер-лейтенант
заклинал меня, чтобы ни одна живая душа об этом не узнала. Ведь
твоя кельнерша сама согласилась, что это очень секретное дело.
Никто не должен знать о том, что господин обер-лейтенант
переписывается с замужней женщиной. Ты же сам соглашался с этим
и поддакивал. Я там объяснил все как полагается, что должен
точно выполнить приказ своего обер-лейтенанта, а теперь тебе
вдруг захотелось во что бы то ни стало идти со мной наверх.
-- Плохо, Швейк, ты меня знаешь,-- также весьма серьезно
ответил старый сапер Водичка.-- Раз я тебе сказал, что провожу
тебя, то не забывай, что мое слово свято. Идти вдвоем всегда
безопаснее.
-- А вот и нет, Водичка, сейчас сам убедишься, что это не
так. Знаешь Некланову улицу на Вышеграде? У слесаря Воборника
там была мастерская. Он был редкой души человек и в один
прекрасный день, вернувшись с попойки домой, привел к себе
ночевать еще одного гуляку. После этого он долго лежал, а жена
перевязывала ему каждый день рану на голове и приговаривала:
"Вот видишь, Тоничек, если бы ты пришел один, я бы с тобой
только слегка повозилась и не запустила бы тебе в голову
десятичные весы". А он потом, когда уже мог говорить, отвечал:
"Твоя правда, мать, в другой раз, когда пойду куда-нибудь, с
собой никого не приведу".
-- Только этого еще не хватало,-- рассердился Водичка,--
чтобы мадьяр попробовал запустить нам чем-нибудь в голову.
Схвачу его за горло и спущу со второго этажа, полетит у меня,
что твоя шрапнель. С мадьярской шпаной нужно поступать
решительно. Нечего с ними нянчиться.
-- Водичка, да ведь ты немного выпил. Я выпил на две
четвертинки больше, чем ты. Пойми, что нам подымать скандал
нельзя. Я за это отвечаю. Ведь дело касается женщины.
-- И ей заеду, мне все равно. Плохо, брат, ты старого
Водичку знаешь. Раз в Забеглицах, на "Розовом острове", одна
этакая харя не хотела со мной танцевать,-- у меня, дескать,
рожа опухла. И вправду, рожа у меня тогда опухла, потому что я
аккурат пришел с танцульки из Гостивара, но посуди сам, такое
оскорбление от этакой шлюхи! "Извольте и вы, многоуважаемая
барышня, говорю, получить, чтобы вам обидно не было". Как я дал
ей разок, она повалила в саду стол, за которым сидела вместе с
папашей, мамашей и двумя братцами,-- только кружки полетели. Но
мне, брат, весь "Розовый остров" был нипочем. Были там знакомые
ребята из Вршовиц, они мне н помогли. Излупили мы этак пять
семейств с ребятами вместе. Небось и в Михле было слыхать.
Потом в газетах напечатали: "В таком-то саду, во время
загородного гулянья, устроенного таким-то благотворительным
кружком таких-то уроженцев такого-то города..." А потому, как
мне помогли, и я всегда своему товарищу помогу, коли уж дело до
этого доходит. Не отойду от тебя ни на шаг, что бы ни
случилось. Плохо, брат, ты мадьяров знаешь. Не ожидал, брат, я,
что ты от меня захочешь отделаться; свиделись мы с тобой после
стольких лет, да еще при таких обстоятельствах...
-- Ладно уж, пойдем вместе,-- решил Швейк.-- Но надо
действовать с оглядкой, чтобы не нажить беды.
-- Не беспокойся, товарищ,-- тихо сказал Водичка, когда
подходили к лестнице.-- Я его ка-ак хрясну...-- и еще тише
прибавил:-- Вот увидишь, с этой мадьярской рожей не будет много
работы.
И если бы в подъезде был кто-нибудь понимающий по-чешски,
тот еще на лестнице услышал бы довольно громко произнесенный
Водичкой девиз: "Плохо, брат, ты мадьяров знаешь!" -- девиз,
который зародился в тихом кабачке над рекой Литавой, среди
садов прославленной Кираль-Хиды, окруженной холмами. Солдаты
всегда будут проклинать Кираль-Хиду, вспоминая все эти
упражнения перед мировой войной и во время нее, на которых их
теоретически подготавливали к практическим избиениям и резне.
Швейк с Водичкой стояли у дверей квартиры господина
Каконя. Раньше чем нажать кнопку звонка, Швейк заметил:
-- Ты когда-нибудь слышал пословицу, Водичка, что
осторожность -- мать мудрости?
-- Это меня не касается,-- ответил Водичка.-- Не давай ему
рот разинуть...
-- Да и мне тоже не с кем особенно разговаривать-то,
Водичка.
Швейк позвонил, и Водичка громко сказал:
-- Айн, цвай -- и полетит с лестницы.
Открылась дверь, и появившаяся в дверях прислуга спросила
по-венгерски:
-- Что вам угодно?
-- Hem tudom /Не понимаю (венгерск.)/,-- презрительно
ответил Водичка. -- Научись, девка, говорить по-чешски.
-- Verstehen Sie deutsch? /Вы понимаете по-немецки?
(нем.)/-- спросил Швейк.
-- A pischen /Немножко (нем.)/.
-- Also, sagen Sie dep Frau, ich will die Frau spr-chen,
sagen Sie, dass ein Brief ist von einern Herr, draussen in Kong
/Скажите барыне, что я хочу с ней говорить. Скажите, что для
нее в коридоре есть письмо от одного господина (нем. с
ошибками)/.
-- Я тебе удивляюсь,-- сказал Водичка, входя вслед за
Швейком в переднюю.-- Как это ты можешь со всяким дерьмом
разговаривать?
Закрыв за собой дверь, они остановились в передней. Швейк
заметил:
-- Хорошая обстановка. У вешалки даже два зонтика, а вон
тот образ Иисуса Христа тоже неплох.
Из комнаты, откуда доносился звон ложек и тарелок, опять
вышла прислуга и сказала Швейку:
-- Frau ist gesagt, dass Sie hat ka Zeit, wenn was ist,
dass mir geben und sagen / Барыня сказала, что у нее нет
времени; если что-нибудь нужно, передайте мне (нем.)/.
-- Also,-- торжественно сказал Швейк,-- der Frau ein
Brief, aber halten Kuschen /Письмо для барыни, но держите язык
за зубами (нем.)/.-- Он вынул письмо поручика Лукаша.-- Ich,--
сказал он, указывая на себя пальцем,-- Antwort warten hier in
die Vorzimmer /Я подожду ответа здесь, в передней (нем.)/.
-- Что же ты не сядешь? -- сказал Водичка, уже сидевший на
стуле у стены.-- Вон стул. Стоит, точно нищий. Не унижайся
перед этим мадьяром. Будет еще с ним канитель, вот увидишь, но
я, брат, его ка-ак хрясну...
-- Послушай-ка,-- спросил он после небольшой паузы,-- где
это ты по-немецки научился?
-- Самоучка,-- ответил Швейк.
Опять наступила тишина. Внезапно из комнаты, куда прислуга
отнесла письмо, послышался ужасный крик и шум. Что-то тяжелое с
силой полетело на пол, потом можно было ясно различить звон
разбиваемых тарелок и стаканов, сквозь который слышался рев:
"Baszom az anyat, baszom az istenet, baszom a Kristus Mariat,
baszom az atyadot, baszom a vilagot!" / Венгерская площадная
ругань./
Двери распахнулись, и в переднюю влетел господин во цвете
лет с подвязанной салфеткой, размахивая письмом.
Старый сапер сидел ближе, и взбешенный господин накинулся
сперва на него:
-- Was soll das heissen, wo ist der verfluchter Keri,
welcher dieses Brief gebracht hat? / Что это должно значить?
Где этот проклятый негодяй, который принес письмо? (нем.)/
-- Полегче,-- остановил его Водичка, подымаясь со стула.--
Особенно-то не разоряйся, а то вылетишь. Если хочешь знать, кто
принес письмо, так спроси у товарища. Да говори с ним
поаккуратнее, а то очутишься за дверью в два счета.
Теперь пришла очередь Швейка убедиться в красноречии
взбешенного господина с салфеткой на шее, который, путая от
ярости слова, начал кричать, что они только что сели обедать.
-- Мы слышали, что вы обедаете,-- на ломаном немецком
языке согласился с ним Швейк и прибавил по-чешски: -- Мы тоже
было подумали, что напрасно отрываем вас от обеда.
-- Не унижайся,-- сказал Водичка.
Разъяренный господин, который так оживленно
жестикулировал, что его салфетка держалась уже только одним
концом, продолжал: он сначала подумал, что в письме речь идет о
предоставлении воинским частям помещения в этом доме,
принадлежащем его супруге.
-- Здесь бы поместилось порядочно войск,-- сказал Швейк.--
Но в письме об этом не говорилось, как вы, вероятно, уже успели
убедиться.
Господин схватился за голову и разразился потоком упреков.
Он сказал, что тоже был лейтенантом запаса и что он охотно
служил бы и теперь, но у него больные почки. В его время
офицерство не было до такой степени распущенно, чтобы нарушать
покой чужой семьи. Он пошлет это письмо в штаб полка, в военное
министерство, он опубликует его в газетах...
-- Сударь,-- с достоинством сказал Швейк,-- это письмо
написал я. Ich geschrieben, kein Oberleutnant /Я написал, не
обер-лейтенант (нем.)/. Подпись подделана. Unterschrift, Name,
falsch /Подпись, фамилия фальшивые (нем.)/. Мне ваша супруга
очень нравится. Ich liebe lhre Frau /Я люблю вашу жену (нем.)/.
Я влюблен в вашу жену по уши, как говорил Врхлицкий-- Kapitales
Frau / Капитальная женщина (нем.)/.
Разъяренный господин хотел броситься на стоявшего со
спокойным и довольным видом Швейка, но старый сапер Водичка,
следивший за каждым движением Каконя, подставил ему ножку,
вырвал у него из рук письмо, которым тот все время размахивал,
сунул в свой карман, и не успел господин Каконь опомниться, как
Водичка его сгреб, отнес к двери, открыл ее одной рукой, и в
следующий момент уже было слышно, как... что-то загремело вниз
по лестнице.
Случилось все это быстро, как в сказке, когда черт
приходит за человеком.
От разъяренного господина осталась лишь салфетка. Швейк ее
поднял и вежливо постучался в дверь комнаты, откуда пять минут
тому назад вышел господин Каконь и откуда теперь доносился
женский плач.
-- Принес вам салфеточку,-- деликатно сказал Швейк даме,
рыдавшей на софе.-- Как бы на нее не наступили... Мое почтение!
Щелкнув каблуками и взяв под козырек, он вышел. На
лестнице не было видно сколько-нибудь заметных следов борьбы.
По-видимому, все сошло, как и предполагал Водичка, совершенно
гладко. Только дальше, у ворот, Швейк нашел разорванный
крахмальный воротничок. Очевидно, когда господин Каконь в
отчаянии уцепился за ворота, чтобы его не вытащили на улицу,
здесь разыгрался последний акт этой трагедии.
Зато на улице было оживленно. Господина Каконя оттащили в
ворота напротив и отливали водой. А посреди улицы бился, как
лев, старый сапер Водичка с несколькими гонведами и гонведскими
гусарами, заступившимися за своего земляка. Он мастерски
отмахивался штыком на ремне, как цепом. Водичка был не один.
Плечом к плечу с ним дрались несколько солдат-чехов из
различных полков,-- солдаты как раз проходили мимо.
Швейк, как он позже утверждал, сам не знал, как очутился в
самой гуще и как в руках у него появилась трость какого-то
оторопевшего зеваки (тесака у Швейка не было).
Продолжалось это довольно долго, но всему прекрасному
приходит конец. Прибыл патруль полицейских и забрал всех.
Рядом с Водичкой шагал Швейк, неся палку, которую
начальник патруля признал corpus delicti / Вещественное
доказательство преступления (лат.)/.
Швейк шел с довольным видом, держа палку, как ружье, на
плече.
Старый сапер Водичка всю дорогу упрямо молчал. Только
входя на гауптвахту, он задумчиво сказал Швейку:
-- Говорил я, что ты мадьяров плохо знаешь!
Полковник Шредер не без удовольствия разглядывал бледное
лицо и большие круги под глазами поручика Лукаша, который в
смущении не глядел на полковника и украдкой, как бы изучая
что-то, рассматривал план расположения воинских частей в
лагере. План этот был единственным украшением в кабинете
полковника. На столе перед полковником лежало несколько газет с
отчеркнутыми синим карандашом статьями, которые он еще раз
пробежал глазами. Пристально глядя на поручика Лукаша,
полковник произнес:
-- Итак, вам уже известно, что ваш денщик Швейк арестован
и дело его, вероятно, будет передано дивизионному суду?
-- Так точно, господин полковник.
-- Но и этим, разумеется, -- многозначительно сказал
полковник, с удовольствием разглядывая побледневшее лицо
поручика Лукаша,-- вопрос не исчерпан. Здешняя общественность
взбудоражена инцидентом с вашим денщиком Швейком, и вся эта
история связывается с вашим именем, господин поручик. Из штаба
дивизии к нам поступил материал по этому делу. Вот газеты,
которые пишут об этом инциденте. Прочтите мне вслух.
Полковник передал Лукашу газеты с отчеркнутыми статьями, и
поручик принялся монотонно читать, как будто читал фразу из
детской книги для чтения: "Мед значительно более питателен и
легче переваривается, чем сахар".
-- "В чем гарантия нашей будущности?"
-- Это "Пестер-Ллойд"? -- спросил полковник.
-- Так точно, господин полковник,-- ответил поручик Лукаш
и продолжал читать: -- "Ведение войны требует совместных усилий
всех слоев населения Австро-Венгерской монархии. Если мы хотим
обеспечить безопасность нашего государства, то все нации должны
поддерживать друг друга. Гарантия нашей будущности лежит в
добровольном уважении одним народом другого народа. Громадные
жертвы наших доблестных воинов на фронтах, где они неустанно
продвигаются вперед, не были бы возможны, если бы тыл -- эта
хозяйственная и политическая артерия наших прославленных армий
-- не был сплоченным, если бы в тылу наших армий подняли голову
элементы, разбивающие единство государства, своей злонамеренной
агитацией подрывающие авторитет государственного целого и
вносящие смуту в солидарность народов нашей монархии. В эти
исторические минуты мы не можем молча смотреть на горстку
людей, из соображений местного национализма пытающихся помешать
дружной работе и борьбе всех народов нашей империи за
справедливое возмездие тем негодяям, которые без всякого повода
напали на нашу родину, чтобы отнять у нее все культурные
ценности и достижения цивилизации. Мы не можем молча пройти
мимо гнусных деяний лиц с нездоровой психологией, единственная
цель которых разбить единодушие наших народов. Мы уже
неоднократно обращали внимание наших читателей на то
обстоятельство, что военные власти вынуждены принимать самые
строгие меры против отдельных личностей в чешских полках,
которые, пренебрегая славными полковыми традициями, сеют своими
нелепыми бесчинствами в наших мадьярских городах озлобление
против всего чешского народа, который, как целое, ни в чем не
повинен и который всегда твердо стоял на страже интересов нашей
империи, свидетельством чего является целый ряд выдающихся
полководцев, вышедших из среды чехов. Достаточно вспомнить
славного фельдмаршала Радецкого и других защитников
Австро-Венгерской державы! Этим светлым личностям противостоит
кучка негодяев, вышедших из подонков чешского народа, которые
воспользовались мировой войной для того, чтобы вступить
добровольцами в армию,-- с целью вызвать раздор среди народов
монархии, удовлетворяя при этом свои низкие инстинкты. Мы уже
обращали внимание читателей на дебоширство N-ского полка в
Дебрецене, бесчинства которого были обсуждены и осуждены
будапештским парламентом, полка, знамя которого позднее было на
фронте... (Выпущено цензурой.) На чьей совести лежит этот
позор?.. (Выпущено цензурой.) Кто втянул чешских солдат?..
(Выпущено цензурой.) До чего доходит дерзость пришлого элемента
на нашей родной венгерской земле, лучше всего свидетельствует
инцидент, имевший место в городе Кираль-Хиде на венгерском
"островке" на Литаве. К какой национальности принадлежали
солдаты из близлежащего военного лагеря в Мосте-на-Литаве,
которые напали на тамошнего торговца, господина Дюлу Каконя, и
избили его? Долг властей расследовать это преступление и
выяснить в командовании дивизии, которое, несомненно, уже
занимается этим делом, какую роль в этой неслыханной травле
подданных венгерского королевства играет поручик Лукаш, имя
которого в городе связывается с событиями последних дней, как
сообщил нам наш местный корреспондент, уже собравший богатый
материал по этому делу, в нынешний ответственный момент
являющемуся просто вопиющим. Читатели "Пестер-Ллойд",
несомненно, будут с интересом следить за ходом следствия, и мы
не преминем познакомить их ближе с этими событиями
исключительной важности. Вместе с тем мы ждем официальных
сообщений о кираль-хидском преступлении, совершенном против
венгерского населения. Мы не сомневаемся, что будапештский
парламент сам займется этим делом, чтобы наконец всем стало
ясно, что чешские солдаты, следующие на фронт через венгерское
королевство, не смеют рассматривать землю короны святого
Стефана как землю, взятую ими в аренду. Если же некоторые лица
этой национальности, так ярко продемонстрировавшие в
Кираль-Хиде "солидарность" всех народов Австро-Венгерской
монархии, еще и теперь не учитывают ситуации, мы рекомендовали
бы им угомониться, ибо в условиях военного времени пуля, петля,
суд и штык заставят их повиноваться высшим интересам нашей
общей родины".
-- Чья подпись под статьей, господин поручик?
-- Редактора, депутата Белы Барабаша, господин полковник.
-- Старая бестия! Но прежде чем эта статья попала в
"Пестер-Ллойд", она была напечатана в "Пешти-Хирлап". Теперь
прочитайте мне официальный перевод венгерской статьи,
помещенной в шопроньской газете "Шопрони-Напло".
Поручик Лукаш стал читать статью, которую автор с большим
усердием разукрасил фразами вроде: "веление государственной
мудрости", "государственный порядок", "человеческая
извращенность", "втоптанное в грязь человеческое достоинство и
чувство", "пиршество каннибалов", "избиение лучших
представителей общества", "свора мамелюков", "закулисные
махинации". Далее все было изображено в таком духе, точно
мадьяры на родной земле преследуются больше всех других
национальностей. Словно дело обстояло так: пришли чешские
солдаты, повалили редактора, били его своими солдатскими
башмаками в живот, он, несчастный, кричал от боли, а кто-то все
застенографировал.
"О целом ряде серьезнейших фактов,-- хныкала шопроньская
газета "Шопрони-Напло",-- у нас благоразумно умалчивают и
ничего не пишут. Всякий знает, что такое чешский солдат в
Венгрии и каков он на фронте. Всем нам известно, что вытворяют
чехи, каковы настроения среди чехов и чья рука видна здесь.
Правда, бдительность властей отвлечена другими делами
первостепенной важности, и, однако же, она должна надлежащим
образом сочетаться с общим надзором, чтобы не повторилось то,
чему мы на днях были свидетелями в Кираль-Хиде. Во вчерашней
нашей статье пятнадцать мест было вычеркнуто цензурой. Нам не
остается ничего другого, как только заявить, что и сегодня по
техническим соображениям мы не имеем возможности широко
осветить события в Кираль-Хиде. Посланный нами корреспондент
убедился на месте, что власти энергично взялись за это дело и
быстрым темпом ведут расследование. Удивляет нас только одно, а
именно: некоторые участники этого истязания находятся до сих
пор на свободе. Это касается особенно того господина, который,
по слухам, безнаказанно обретается в лагере и до сих пор носит
петлицы своего "попугайского полка". Фамилия его была названа
третьего дня в "Пестер-Ллойд" и в "Пешти-Напло". Это
пресловутый чешский шовинист Лукаш, о бесчинствах которого
будет внесена интерпелляция депутатом от Кираль-Хидского округа
Гезой Шавань".
-- В таком же любезном тоне, господин поручик,-- сказал
полковник Шредер,-- пишут о вас "Еженедельник", выходящий в
Кираль-Хиде, и прессбургские газеты. Но, я думаю, это вас уже
не интересует, так как тут все на один лад. Политически это
легко объяснимо, потому что мы, австрийцы,-- будь то немцы или
чехи,-- все же еще здорово против венгров... Вы меня понимаете,
господин поручик. В этом видна определенная тенденция. Скорее
вас может заинтересовать статья в "Комарненской вечерней
газете", в которой утверждается, что вы пытались изнасиловать
госпожу Каконь прямо в столовой во время обеда в присутствии ее
супруга, которого вы, угрожая саблей, принуждали заткнуть
полотенцем рот своей жене, чтобы она не кричала. Это самое
последнее известие о вас, господин поручик.-- Полковник
усмехнулся и продолжал: -- Власти не исполнили своего долга.
Предварительная цензура здешних газет тоже в руках венгров. Они
делают с нами что хотят. Наш офицер беззащитен против
оскорблений венгерского штатского хама-журналиста. И только
после нашего резкого демарша, а может быть, телеграммы нашего
дивизионного суда, государственная прокуратура в Будапеште
предприняла шаги к тому, чтобы произвести аресты отдельных лиц
во всех упомянутых редакциях. Больше всех поплатился редактор
"Комарненской вечерней газеты", он до самой смерти будет
помнить свою "Вечерку". Дивизионный суд поручил мне, как вашему
начальнику, допросить вас и одновременно посылает мне материалы
следствия. Все сошло бы гладко, если бы не этот ваш злополучный
Швейк. С ним находится какой-то сапер Водичка; когда того
привели на гауптвахту после драки, при нем нашли письмо,
посланное вами госпоже Каконь. Так этот ваш Швейк утверждал на
допросе, что письмо не ваше, что это писал он сам,-- когда же
ему было приказано переписать письмо, чтобы сравнить почерки,
он ваше письмо сожрал. Тогда из полковой канцелярии были
пересланы в дивизионный суд ваши рапорты для сравнения с
почерком Швейка,-- и вот вам результаты.
Полковник перелистал бумаги и указал поручику Лукашу на
следующее место:
"Обвиняемый Швейк отказался написать продиктованные ему
фразы, утверждая, что за ночь разучился писать".
-- Я, господин поручик, вообще не придаю никакого значения
тому, что говорил в дивизионном суде ваш Швейк или этот сапер.
И Швейк и сапер утверждают, что все произошло из-за какой-то
пустяшной шутки, которая была не понята, что на них самих
напали штатские, а они отбивались, чтобы защитить честь
мундира. На следствии выяснилось, что ваш Швейк вообще фрукт.
Так, например, на вопрос, почему он не сознается, он, согласно
протоколу, ответил: "Я нахожусь сейчас в таком же положении, в
каком очутился однажды из-за икон девы Марии слуга художника
Панушки. Тому тоже, когда дело коснулось икон, которые он
собирался присвоить, ничего другого не оставалось ответить,
кроме как: "Что же, мне кровью блевать, что ли?" Разумеется, я,
как командир полка, позаботился о том, чтобы во все газеты от
имени дивизионного суда было послано опровержение подлых
статей, напечатанных в здешних газетах. Сегодня это будет
разослано, и полагаю, что я с своей стороны сделал все, чтобы
загладить шумиху, поднятую этими штатскими мерзавцами, этими
подлыми мадьярскими газетчиками. Кажется, я недурно
отредактировал:
"Настоящим дивизионный суд N-ской дивизии и штаб N-ского
полка заявляют, что статья, напечатанная в здешней газете о
якобы совершенных солдатами N-ского полка бесчинствах, ни в
какой степени не соответствует действительности и от первой до
последней строки вымышлена. Следствие, начатое против
вышеназванных газет, поведет к строгому наказанию виновных".
-- Дивизионный суд в своем отношении, посланном в штаб
нашего полка,-- продолжал полковник,-- приходит к тому
заключению, что дело, собственно, идет о систематической
травле, направленной против воинских частей, прибывающих из
Цислейтании в Транслейтанию. Притом сравните, какое количество
войск отправлено на фронт с нашей стороны и какое с их стороны.
Скажу вам откровенно: мне чешский солдат более по душе, чем
этот венгерский сброд. Стоит только вспомнить, как под
Белградом венгры стреляли по нашему второму маршевому
батальону, который, не зная, что по нему стреляют венгры, начал
палить в дейчмейстеров, стоявших на правом фланге, а
дейчмейстеры тоже спутали и открыли огонь по стоящему рядом с
-- Я этих сволочей хорошо запомнил,-- проронил Водичка.--
Попадись мне на узенькой дорожке кто-нибудь из этих гусаров,--
я с ними живо расправлюсь. Если уж нам, саперам, что-нибудь
взбредет в голову, то мы на этот счет звери. Мы, брат, не то,
что какие-нибудь там ополченцы. На фронте под Перемышлем был у
нас капитан Етцбахер, сволочь, другой такой на свете не сыщешь.
И он, брат, над нами так измывался, что один из нашей роты,
Биттерлих,-- немец, но хороший парень,-- из-за него
застрелился. Ну, мы решили, как только начнут русские палить,
то нашему капитану Етцбахеру капут, И действительно, как только
русские начали стрелять, мы всадили в него этак с пяток пуль.
Живучий был, гадина, как кошка,-- пришлось его добить двумя
выстрелами, чтобы потом чего не вышло. Только пробормотал
что-то, да так, брат, смешно -- прямо умора! -- Водичка
засмеялся.-- На фронте такие вещи каждый день случаются. Один
мой товарищ -- теперь он тоже у нас в саперах -- рассказывал,
что, когда он был в пехоте под Белградом, ихняя рота во время
атаки пристрелила своего обер-лейтенанта,-- тоже собаку
порядочную,-- который сам застрелил двух солдат во время похода
за то, что те выбились из сил и не могли идти дальше. Так этот
обер-лейтенант, когда увидел, что пришла ему крышка, начал
вдруг свистеть сигнал к отступлению. Ребята будто бы чуть не
померли со смеху.
Ведя такой захватывающий и поучительный разговор, Швейк и
Водичка нашли наконец скобяную торговлю пана Каконя на
Шопроньской улице, номер шестнадцать.
-- Ты бы лучше подождал здесь,-- сказал Швейк Водичке у
подъезда дома,-- я только сбегаю на второй этаж, передам
письмо, получу ответ и мигом спущусь обратно.
-- Оставить тебя одного? -- удивился Водичка.-- Плохо,
брат, ты мадьяров знаешь, сколько раз я тебе говорил! С ними мы
должны ухо держать востро. Я его ка-ак хрясну...
-- Послушай, Водичка,-- серьезно сказал Швейк,-- дело не в
мадьяре, а в его жене. Ведь когда мы с чешкой-кельнершей сидели
за столом, я же тебе объяснил, что несу письмо от своего
обер-лейтенанта и что это строгая тайна. Мой обер-лейтенант
заклинал меня, чтобы ни одна живая душа об этом не узнала. Ведь
твоя кельнерша сама согласилась, что это очень секретное дело.
Никто не должен знать о том, что господин обер-лейтенант
переписывается с замужней женщиной. Ты же сам соглашался с этим
и поддакивал. Я там объяснил все как полагается, что должен
точно выполнить приказ своего обер-лейтенанта, а теперь тебе
вдруг захотелось во что бы то ни стало идти со мной наверх.
-- Плохо, Швейк, ты меня знаешь,-- также весьма серьезно
ответил старый сапер Водичка.-- Раз я тебе сказал, что провожу
тебя, то не забывай, что мое слово свято. Идти вдвоем всегда
безопаснее.
-- А вот и нет, Водичка, сейчас сам убедишься, что это не
так. Знаешь Некланову улицу на Вышеграде? У слесаря Воборника
там была мастерская. Он был редкой души человек и в один
прекрасный день, вернувшись с попойки домой, привел к себе
ночевать еще одного гуляку. После этого он долго лежал, а жена
перевязывала ему каждый день рану на голове и приговаривала:
"Вот видишь, Тоничек, если бы ты пришел один, я бы с тобой
только слегка повозилась и не запустила бы тебе в голову
десятичные весы". А он потом, когда уже мог говорить, отвечал:
"Твоя правда, мать, в другой раз, когда пойду куда-нибудь, с
собой никого не приведу".
-- Только этого еще не хватало,-- рассердился Водичка,--
чтобы мадьяр попробовал запустить нам чем-нибудь в голову.
Схвачу его за горло и спущу со второго этажа, полетит у меня,
что твоя шрапнель. С мадьярской шпаной нужно поступать
решительно. Нечего с ними нянчиться.
-- Водичка, да ведь ты немного выпил. Я выпил на две
четвертинки больше, чем ты. Пойми, что нам подымать скандал
нельзя. Я за это отвечаю. Ведь дело касается женщины.
-- И ей заеду, мне все равно. Плохо, брат, ты старого
Водичку знаешь. Раз в Забеглицах, на "Розовом острове", одна
этакая харя не хотела со мной танцевать,-- у меня, дескать,
рожа опухла. И вправду, рожа у меня тогда опухла, потому что я
аккурат пришел с танцульки из Гостивара, но посуди сам, такое
оскорбление от этакой шлюхи! "Извольте и вы, многоуважаемая
барышня, говорю, получить, чтобы вам обидно не было". Как я дал
ей разок, она повалила в саду стол, за которым сидела вместе с
папашей, мамашей и двумя братцами,-- только кружки полетели. Но
мне, брат, весь "Розовый остров" был нипочем. Были там знакомые
ребята из Вршовиц, они мне н помогли. Излупили мы этак пять
семейств с ребятами вместе. Небось и в Михле было слыхать.
Потом в газетах напечатали: "В таком-то саду, во время
загородного гулянья, устроенного таким-то благотворительным
кружком таких-то уроженцев такого-то города..." А потому, как
мне помогли, и я всегда своему товарищу помогу, коли уж дело до
этого доходит. Не отойду от тебя ни на шаг, что бы ни
случилось. Плохо, брат, ты мадьяров знаешь. Не ожидал, брат, я,
что ты от меня захочешь отделаться; свиделись мы с тобой после
стольких лет, да еще при таких обстоятельствах...
-- Ладно уж, пойдем вместе,-- решил Швейк.-- Но надо
действовать с оглядкой, чтобы не нажить беды.
-- Не беспокойся, товарищ,-- тихо сказал Водичка, когда
подходили к лестнице.-- Я его ка-ак хрясну...-- и еще тише
прибавил:-- Вот увидишь, с этой мадьярской рожей не будет много
работы.
И если бы в подъезде был кто-нибудь понимающий по-чешски,
тот еще на лестнице услышал бы довольно громко произнесенный
Водичкой девиз: "Плохо, брат, ты мадьяров знаешь!" -- девиз,
который зародился в тихом кабачке над рекой Литавой, среди
садов прославленной Кираль-Хиды, окруженной холмами. Солдаты
всегда будут проклинать Кираль-Хиду, вспоминая все эти
упражнения перед мировой войной и во время нее, на которых их
теоретически подготавливали к практическим избиениям и резне.
Швейк с Водичкой стояли у дверей квартиры господина
Каконя. Раньше чем нажать кнопку звонка, Швейк заметил:
-- Ты когда-нибудь слышал пословицу, Водичка, что
осторожность -- мать мудрости?
-- Это меня не касается,-- ответил Водичка.-- Не давай ему
рот разинуть...
-- Да и мне тоже не с кем особенно разговаривать-то,
Водичка.
Швейк позвонил, и Водичка громко сказал:
-- Айн, цвай -- и полетит с лестницы.
Открылась дверь, и появившаяся в дверях прислуга спросила
по-венгерски:
-- Что вам угодно?
-- Hem tudom /Не понимаю (венгерск.)/,-- презрительно
ответил Водичка. -- Научись, девка, говорить по-чешски.
-- Verstehen Sie deutsch? /Вы понимаете по-немецки?
(нем.)/-- спросил Швейк.
-- A pischen /Немножко (нем.)/.
-- Also, sagen Sie dep Frau, ich will die Frau spr-chen,
sagen Sie, dass ein Brief ist von einern Herr, draussen in Kong
/Скажите барыне, что я хочу с ней говорить. Скажите, что для
нее в коридоре есть письмо от одного господина (нем. с
ошибками)/.
-- Я тебе удивляюсь,-- сказал Водичка, входя вслед за
Швейком в переднюю.-- Как это ты можешь со всяким дерьмом
разговаривать?
Закрыв за собой дверь, они остановились в передней. Швейк
заметил:
-- Хорошая обстановка. У вешалки даже два зонтика, а вон
тот образ Иисуса Христа тоже неплох.
Из комнаты, откуда доносился звон ложек и тарелок, опять
вышла прислуга и сказала Швейку:
-- Frau ist gesagt, dass Sie hat ka Zeit, wenn was ist,
dass mir geben und sagen / Барыня сказала, что у нее нет
времени; если что-нибудь нужно, передайте мне (нем.)/.
-- Also,-- торжественно сказал Швейк,-- der Frau ein
Brief, aber halten Kuschen /Письмо для барыни, но держите язык
за зубами (нем.)/.-- Он вынул письмо поручика Лукаша.-- Ich,--
сказал он, указывая на себя пальцем,-- Antwort warten hier in
die Vorzimmer /Я подожду ответа здесь, в передней (нем.)/.
-- Что же ты не сядешь? -- сказал Водичка, уже сидевший на
стуле у стены.-- Вон стул. Стоит, точно нищий. Не унижайся
перед этим мадьяром. Будет еще с ним канитель, вот увидишь, но
я, брат, его ка-ак хрясну...
-- Послушай-ка,-- спросил он после небольшой паузы,-- где
это ты по-немецки научился?
-- Самоучка,-- ответил Швейк.
Опять наступила тишина. Внезапно из комнаты, куда прислуга
отнесла письмо, послышался ужасный крик и шум. Что-то тяжелое с
силой полетело на пол, потом можно было ясно различить звон
разбиваемых тарелок и стаканов, сквозь который слышался рев:
"Baszom az anyat, baszom az istenet, baszom a Kristus Mariat,
baszom az atyadot, baszom a vilagot!" / Венгерская площадная
ругань./
Двери распахнулись, и в переднюю влетел господин во цвете
лет с подвязанной салфеткой, размахивая письмом.
Старый сапер сидел ближе, и взбешенный господин накинулся
сперва на него:
-- Was soll das heissen, wo ist der verfluchter Keri,
welcher dieses Brief gebracht hat? / Что это должно значить?
Где этот проклятый негодяй, который принес письмо? (нем.)/
-- Полегче,-- остановил его Водичка, подымаясь со стула.--
Особенно-то не разоряйся, а то вылетишь. Если хочешь знать, кто
принес письмо, так спроси у товарища. Да говори с ним
поаккуратнее, а то очутишься за дверью в два счета.
Теперь пришла очередь Швейка убедиться в красноречии
взбешенного господина с салфеткой на шее, который, путая от
ярости слова, начал кричать, что они только что сели обедать.
-- Мы слышали, что вы обедаете,-- на ломаном немецком
языке согласился с ним Швейк и прибавил по-чешски: -- Мы тоже
было подумали, что напрасно отрываем вас от обеда.
-- Не унижайся,-- сказал Водичка.
Разъяренный господин, который так оживленно
жестикулировал, что его салфетка держалась уже только одним
концом, продолжал: он сначала подумал, что в письме речь идет о
предоставлении воинским частям помещения в этом доме,
принадлежащем его супруге.
-- Здесь бы поместилось порядочно войск,-- сказал Швейк.--
Но в письме об этом не говорилось, как вы, вероятно, уже успели
убедиться.
Господин схватился за голову и разразился потоком упреков.
Он сказал, что тоже был лейтенантом запаса и что он охотно
служил бы и теперь, но у него больные почки. В его время
офицерство не было до такой степени распущенно, чтобы нарушать
покой чужой семьи. Он пошлет это письмо в штаб полка, в военное
министерство, он опубликует его в газетах...
-- Сударь,-- с достоинством сказал Швейк,-- это письмо
написал я. Ich geschrieben, kein Oberleutnant /Я написал, не
обер-лейтенант (нем.)/. Подпись подделана. Unterschrift, Name,
falsch /Подпись, фамилия фальшивые (нем.)/. Мне ваша супруга
очень нравится. Ich liebe lhre Frau /Я люблю вашу жену (нем.)/.
Я влюблен в вашу жену по уши, как говорил Врхлицкий-- Kapitales
Frau / Капитальная женщина (нем.)/.
Разъяренный господин хотел броситься на стоявшего со
спокойным и довольным видом Швейка, но старый сапер Водичка,
следивший за каждым движением Каконя, подставил ему ножку,
вырвал у него из рук письмо, которым тот все время размахивал,
сунул в свой карман, и не успел господин Каконь опомниться, как
Водичка его сгреб, отнес к двери, открыл ее одной рукой, и в
следующий момент уже было слышно, как... что-то загремело вниз
по лестнице.
Случилось все это быстро, как в сказке, когда черт
приходит за человеком.
От разъяренного господина осталась лишь салфетка. Швейк ее
поднял и вежливо постучался в дверь комнаты, откуда пять минут
тому назад вышел господин Каконь и откуда теперь доносился
женский плач.
-- Принес вам салфеточку,-- деликатно сказал Швейк даме,
рыдавшей на софе.-- Как бы на нее не наступили... Мое почтение!
Щелкнув каблуками и взяв под козырек, он вышел. На
лестнице не было видно сколько-нибудь заметных следов борьбы.
По-видимому, все сошло, как и предполагал Водичка, совершенно
гладко. Только дальше, у ворот, Швейк нашел разорванный
крахмальный воротничок. Очевидно, когда господин Каконь в
отчаянии уцепился за ворота, чтобы его не вытащили на улицу,
здесь разыгрался последний акт этой трагедии.
Зато на улице было оживленно. Господина Каконя оттащили в
ворота напротив и отливали водой. А посреди улицы бился, как
лев, старый сапер Водичка с несколькими гонведами и гонведскими
гусарами, заступившимися за своего земляка. Он мастерски
отмахивался штыком на ремне, как цепом. Водичка был не один.
Плечом к плечу с ним дрались несколько солдат-чехов из
различных полков,-- солдаты как раз проходили мимо.
Швейк, как он позже утверждал, сам не знал, как очутился в
самой гуще и как в руках у него появилась трость какого-то
оторопевшего зеваки (тесака у Швейка не было).
Продолжалось это довольно долго, но всему прекрасному
приходит конец. Прибыл патруль полицейских и забрал всех.
Рядом с Водичкой шагал Швейк, неся палку, которую
начальник патруля признал corpus delicti / Вещественное
доказательство преступления (лат.)/.
Швейк шел с довольным видом, держа палку, как ружье, на
плече.
Старый сапер Водичка всю дорогу упрямо молчал. Только
входя на гауптвахту, он задумчиво сказал Швейку:
-- Говорил я, что ты мадьяров плохо знаешь!
Полковник Шредер не без удовольствия разглядывал бледное
лицо и большие круги под глазами поручика Лукаша, который в
смущении не глядел на полковника и украдкой, как бы изучая
что-то, рассматривал план расположения воинских частей в
лагере. План этот был единственным украшением в кабинете
полковника. На столе перед полковником лежало несколько газет с
отчеркнутыми синим карандашом статьями, которые он еще раз
пробежал глазами. Пристально глядя на поручика Лукаша,
полковник произнес:
-- Итак, вам уже известно, что ваш денщик Швейк арестован
и дело его, вероятно, будет передано дивизионному суду?
-- Так точно, господин полковник.
-- Но и этим, разумеется, -- многозначительно сказал
полковник, с удовольствием разглядывая побледневшее лицо
поручика Лукаша,-- вопрос не исчерпан. Здешняя общественность
взбудоражена инцидентом с вашим денщиком Швейком, и вся эта
история связывается с вашим именем, господин поручик. Из штаба
дивизии к нам поступил материал по этому делу. Вот газеты,
которые пишут об этом инциденте. Прочтите мне вслух.
Полковник передал Лукашу газеты с отчеркнутыми статьями, и
поручик принялся монотонно читать, как будто читал фразу из
детской книги для чтения: "Мед значительно более питателен и
легче переваривается, чем сахар".
-- "В чем гарантия нашей будущности?"
-- Это "Пестер-Ллойд"? -- спросил полковник.
-- Так точно, господин полковник,-- ответил поручик Лукаш
и продолжал читать: -- "Ведение войны требует совместных усилий
всех слоев населения Австро-Венгерской монархии. Если мы хотим
обеспечить безопасность нашего государства, то все нации должны
поддерживать друг друга. Гарантия нашей будущности лежит в
добровольном уважении одним народом другого народа. Громадные
жертвы наших доблестных воинов на фронтах, где они неустанно
продвигаются вперед, не были бы возможны, если бы тыл -- эта
хозяйственная и политическая артерия наших прославленных армий
-- не был сплоченным, если бы в тылу наших армий подняли голову
элементы, разбивающие единство государства, своей злонамеренной
агитацией подрывающие авторитет государственного целого и
вносящие смуту в солидарность народов нашей монархии. В эти
исторические минуты мы не можем молча смотреть на горстку
людей, из соображений местного национализма пытающихся помешать
дружной работе и борьбе всех народов нашей империи за
справедливое возмездие тем негодяям, которые без всякого повода
напали на нашу родину, чтобы отнять у нее все культурные
ценности и достижения цивилизации. Мы не можем молча пройти
мимо гнусных деяний лиц с нездоровой психологией, единственная
цель которых разбить единодушие наших народов. Мы уже
неоднократно обращали внимание наших читателей на то
обстоятельство, что военные власти вынуждены принимать самые
строгие меры против отдельных личностей в чешских полках,
которые, пренебрегая славными полковыми традициями, сеют своими
нелепыми бесчинствами в наших мадьярских городах озлобление
против всего чешского народа, который, как целое, ни в чем не
повинен и который всегда твердо стоял на страже интересов нашей
империи, свидетельством чего является целый ряд выдающихся
полководцев, вышедших из среды чехов. Достаточно вспомнить
славного фельдмаршала Радецкого и других защитников
Австро-Венгерской державы! Этим светлым личностям противостоит
кучка негодяев, вышедших из подонков чешского народа, которые
воспользовались мировой войной для того, чтобы вступить
добровольцами в армию,-- с целью вызвать раздор среди народов
монархии, удовлетворяя при этом свои низкие инстинкты. Мы уже
обращали внимание читателей на дебоширство N-ского полка в
Дебрецене, бесчинства которого были обсуждены и осуждены
будапештским парламентом, полка, знамя которого позднее было на
фронте... (Выпущено цензурой.) На чьей совести лежит этот
позор?.. (Выпущено цензурой.) Кто втянул чешских солдат?..
(Выпущено цензурой.) До чего доходит дерзость пришлого элемента
на нашей родной венгерской земле, лучше всего свидетельствует
инцидент, имевший место в городе Кираль-Хиде на венгерском
"островке" на Литаве. К какой национальности принадлежали
солдаты из близлежащего военного лагеря в Мосте-на-Литаве,
которые напали на тамошнего торговца, господина Дюлу Каконя, и
избили его? Долг властей расследовать это преступление и
выяснить в командовании дивизии, которое, несомненно, уже
занимается этим делом, какую роль в этой неслыханной травле
подданных венгерского королевства играет поручик Лукаш, имя
которого в городе связывается с событиями последних дней, как
сообщил нам наш местный корреспондент, уже собравший богатый
материал по этому делу, в нынешний ответственный момент
являющемуся просто вопиющим. Читатели "Пестер-Ллойд",
несомненно, будут с интересом следить за ходом следствия, и мы
не преминем познакомить их ближе с этими событиями
исключительной важности. Вместе с тем мы ждем официальных
сообщений о кираль-хидском преступлении, совершенном против
венгерского населения. Мы не сомневаемся, что будапештский
парламент сам займется этим делом, чтобы наконец всем стало
ясно, что чешские солдаты, следующие на фронт через венгерское
королевство, не смеют рассматривать землю короны святого
Стефана как землю, взятую ими в аренду. Если же некоторые лица
этой национальности, так ярко продемонстрировавшие в
Кираль-Хиде "солидарность" всех народов Австро-Венгерской
монархии, еще и теперь не учитывают ситуации, мы рекомендовали
бы им угомониться, ибо в условиях военного времени пуля, петля,
суд и штык заставят их повиноваться высшим интересам нашей
общей родины".
-- Чья подпись под статьей, господин поручик?
-- Редактора, депутата Белы Барабаша, господин полковник.
-- Старая бестия! Но прежде чем эта статья попала в
"Пестер-Ллойд", она была напечатана в "Пешти-Хирлап". Теперь
прочитайте мне официальный перевод венгерской статьи,
помещенной в шопроньской газете "Шопрони-Напло".
Поручик Лукаш стал читать статью, которую автор с большим
усердием разукрасил фразами вроде: "веление государственной
мудрости", "государственный порядок", "человеческая
извращенность", "втоптанное в грязь человеческое достоинство и
чувство", "пиршество каннибалов", "избиение лучших
представителей общества", "свора мамелюков", "закулисные
махинации". Далее все было изображено в таком духе, точно
мадьяры на родной земле преследуются больше всех других
национальностей. Словно дело обстояло так: пришли чешские
солдаты, повалили редактора, били его своими солдатскими
башмаками в живот, он, несчастный, кричал от боли, а кто-то все
застенографировал.
"О целом ряде серьезнейших фактов,-- хныкала шопроньская
газета "Шопрони-Напло",-- у нас благоразумно умалчивают и
ничего не пишут. Всякий знает, что такое чешский солдат в
Венгрии и каков он на фронте. Всем нам известно, что вытворяют
чехи, каковы настроения среди чехов и чья рука видна здесь.
Правда, бдительность властей отвлечена другими делами
первостепенной важности, и, однако же, она должна надлежащим
образом сочетаться с общим надзором, чтобы не повторилось то,
чему мы на днях были свидетелями в Кираль-Хиде. Во вчерашней
нашей статье пятнадцать мест было вычеркнуто цензурой. Нам не
остается ничего другого, как только заявить, что и сегодня по
техническим соображениям мы не имеем возможности широко
осветить события в Кираль-Хиде. Посланный нами корреспондент
убедился на месте, что власти энергично взялись за это дело и
быстрым темпом ведут расследование. Удивляет нас только одно, а
именно: некоторые участники этого истязания находятся до сих
пор на свободе. Это касается особенно того господина, который,
по слухам, безнаказанно обретается в лагере и до сих пор носит
петлицы своего "попугайского полка". Фамилия его была названа
третьего дня в "Пестер-Ллойд" и в "Пешти-Напло". Это
пресловутый чешский шовинист Лукаш, о бесчинствах которого
будет внесена интерпелляция депутатом от Кираль-Хидского округа
Гезой Шавань".
-- В таком же любезном тоне, господин поручик,-- сказал
полковник Шредер,-- пишут о вас "Еженедельник", выходящий в
Кираль-Хиде, и прессбургские газеты. Но, я думаю, это вас уже
не интересует, так как тут все на один лад. Политически это
легко объяснимо, потому что мы, австрийцы,-- будь то немцы или
чехи,-- все же еще здорово против венгров... Вы меня понимаете,
господин поручик. В этом видна определенная тенденция. Скорее
вас может заинтересовать статья в "Комарненской вечерней
газете", в которой утверждается, что вы пытались изнасиловать
госпожу Каконь прямо в столовой во время обеда в присутствии ее
супруга, которого вы, угрожая саблей, принуждали заткнуть
полотенцем рот своей жене, чтобы она не кричала. Это самое
последнее известие о вас, господин поручик.-- Полковник
усмехнулся и продолжал: -- Власти не исполнили своего долга.
Предварительная цензура здешних газет тоже в руках венгров. Они
делают с нами что хотят. Наш офицер беззащитен против
оскорблений венгерского штатского хама-журналиста. И только
после нашего резкого демарша, а может быть, телеграммы нашего
дивизионного суда, государственная прокуратура в Будапеште
предприняла шаги к тому, чтобы произвести аресты отдельных лиц
во всех упомянутых редакциях. Больше всех поплатился редактор
"Комарненской вечерней газеты", он до самой смерти будет
помнить свою "Вечерку". Дивизионный суд поручил мне, как вашему
начальнику, допросить вас и одновременно посылает мне материалы
следствия. Все сошло бы гладко, если бы не этот ваш злополучный
Швейк. С ним находится какой-то сапер Водичка; когда того
привели на гауптвахту после драки, при нем нашли письмо,
посланное вами госпоже Каконь. Так этот ваш Швейк утверждал на
допросе, что письмо не ваше, что это писал он сам,-- когда же
ему было приказано переписать письмо, чтобы сравнить почерки,
он ваше письмо сожрал. Тогда из полковой канцелярии были
пересланы в дивизионный суд ваши рапорты для сравнения с
почерком Швейка,-- и вот вам результаты.
Полковник перелистал бумаги и указал поручику Лукашу на
следующее место:
"Обвиняемый Швейк отказался написать продиктованные ему
фразы, утверждая, что за ночь разучился писать".
-- Я, господин поручик, вообще не придаю никакого значения
тому, что говорил в дивизионном суде ваш Швейк или этот сапер.
И Швейк и сапер утверждают, что все произошло из-за какой-то
пустяшной шутки, которая была не понята, что на них самих
напали штатские, а они отбивались, чтобы защитить честь
мундира. На следствии выяснилось, что ваш Швейк вообще фрукт.
Так, например, на вопрос, почему он не сознается, он, согласно
протоколу, ответил: "Я нахожусь сейчас в таком же положении, в
каком очутился однажды из-за икон девы Марии слуга художника
Панушки. Тому тоже, когда дело коснулось икон, которые он
собирался присвоить, ничего другого не оставалось ответить,
кроме как: "Что же, мне кровью блевать, что ли?" Разумеется, я,
как командир полка, позаботился о том, чтобы во все газеты от
имени дивизионного суда было послано опровержение подлых
статей, напечатанных в здешних газетах. Сегодня это будет
разослано, и полагаю, что я с своей стороны сделал все, чтобы
загладить шумиху, поднятую этими штатскими мерзавцами, этими
подлыми мадьярскими газетчиками. Кажется, я недурно
отредактировал:
"Настоящим дивизионный суд N-ской дивизии и штаб N-ского
полка заявляют, что статья, напечатанная в здешней газете о
якобы совершенных солдатами N-ского полка бесчинствах, ни в
какой степени не соответствует действительности и от первой до
последней строки вымышлена. Следствие, начатое против
вышеназванных газет, поведет к строгому наказанию виновных".
-- Дивизионный суд в своем отношении, посланном в штаб
нашего полка,-- продолжал полковник,-- приходит к тому
заключению, что дело, собственно, идет о систематической
травле, направленной против воинских частей, прибывающих из
Цислейтании в Транслейтанию. Притом сравните, какое количество
войск отправлено на фронт с нашей стороны и какое с их стороны.
Скажу вам откровенно: мне чешский солдат более по душе, чем
этот венгерский сброд. Стоит только вспомнить, как под
Белградом венгры стреляли по нашему второму маршевому
батальону, который, не зная, что по нему стреляют венгры, начал
палить в дейчмейстеров, стоявших на правом фланге, а
дейчмейстеры тоже спутали и открыли огонь по стоящему рядом с