В начале января 1769 года Крым-Гирей во главе 70-тысячной орды двинулся
в направлении русской границы. Он собирался опустошить южные области России,
а затем войти в Польшу и соединиться там с антиправительственными
конфедератами. По выражению историка С.М. Соловьева, это было "последнее в
нашей истории татарское нашествие". Другой историк, В.Д. Смирнов, добавлял,
что это нашествие было не только последним, но и самым "затейливым".
Сжигая на своем пути села и уводя полон, крымцы подошли к Елизаветграду
(современный Кировоград). Город был укреплен плохо, и гарнизон его был
невелик - меньше пяти тысяч человек. Но, услышав несколько орудийных
выстрелов, грозный хан передумал штурмовать город и повернул в сторону
Киева. Тут начались его злоключения. Зима выдалась на редкость снежная и
морозная. Конница продвигалась вперед с великим трудом. Многие замерзали в
пути. Некий польский шляхтич, взятый ханом в проводники, увидел, что дела
плохи, и сбежал. Без проводника орда заблудилась в степи. Кончилось тем, что
крымцы, оставив под снегом немало своих соратников, дошли до польских
земель, устроили там такое же опустошение, что и в России, и вернулись в
Каушаны, где была ханская ставка. Вскоре после этого похода Крым-Гирей умер,
то ли отравленный турками, то ли вследствие излишеств, которым он предавался
во время частых оргий.
Первое столкновение между русской и турецкой армиями произошло в
апреле. Корпус князя А.М. Голицына переправился через Днестр, разбил
высланный против него отряд и подошел к Хотину. Но, увидев, что взять
крепость без правильной осады невозможно, Голицын вновь отошел за Днестр.
Командующий наступательным корпусом действовал очень осторожно, чем вызвал
сильное недовольство Екатерины. В июле он вновь подошел к Хотину и после
непродолжительной осады опять отказался от штурма. Во время небольших стычек
между русскими и турецкими отрядами русские всякий раз одерживали победу, но
решительного перевеса над противником это не давало.
Императрица устала дожидаться громких побед и решила отозвать Голицына,
заменив его П.А. Румянцевым, а командовать оборонительным корпусом назначила
Петра Панина. Решение это было объявлено 13 августа, но, прежде чем покинуть
армию, Голицын успел поправить свою репутацию. 8 конце месяца он дал крупное
сражение турецкому корпусу, возглавляемому самим визирем, и обратил
противника в бегство. Вслед за бегущим визирем оставил свои позиции и
гарнизон Хотина. Крепость была занята без единого выстрела.
Петр Иванович Панин принял командование над 2-й, оборонительной армией
в середине сентября. Под его началом оказалось 49 тысяч человек, включая 20
тысяч нерегулярного войска, при 197 орудиях. Его главная задача заключалась
в овладении Бендерами - крепостью, имевшей важное стратегическое значение.
Первая попытка взятия Бендер, предпринятая осенью 1769 года, показала,
что без серьезной продолжительной осады крепость захватить не удастся. В
Бендерах находились многочисленный гарнизон и 400 орудии. Ввиду наступления
холодов 2-я армия отошла на зимние квартиры. Но, несмотря на вынужденную
приостановку военных действий, генерал Панин не терял времени даром. Он
затеял переговоры с крымцами, убеждая их, что если они отпадут от Турции и
станут независимыми, то военные действия против них будут прекращены. Если
же они этого не сделают, то русские войска войдут в Крым и учинят там
немалые разорения. Такого рода военная дипломатия оказалась очень полезной.
Она посеяла в головах крымцев серьезные сомнения, что в конечном итоге и
привело к отпадению Крыма от Порты.
Военная кампания 1770 года началась в мае. К этому времени в Добрудже
сосредоточилось 200-тысячное турецкое войско во главе с великим визирем. На
этот раз турки захватили главное свое оружие - знамя пророка. Считалось, что
при его приближении гяуры обязательно обращаются в бегство, ибо, увидев
знамя, они должны сразу ослепнуть. 25 мая корпус Румянцева выступил из
Хотина и переправился через реку Прут. Те события, которые произошли в
последующие месяцы, во многом определили ход войны и вписали в историю
русского оружия одну из славнейших страниц.
4 июля 23-тысячный русский отряд под командованием Румянцева подошел к
реке Ларге и обнаружил лагерь крымцев. На стороне неприятеля было явное
численное превосходство. Как позднее выяснилось, крымцев было около 80
тысяч. Несмотря на это, Румянцев решил атаковать. Сражение было недолгим, но
жарким. Исход дела решило умелое распределение сил. В самый острый момент
Румянцев ввел в бой резервную колонну, которая и заставила противника
бежать. Спустя три недели - новая победа, да такая, что после нее Румянцева
можно было, не колеблясь, называть одним из лучших полководцев своего
времени.
20 июля отряд из 17 тысяч русских подошел к основному лагерю противника
возле реки Кагул. Здесь находилось около 150 тысяч, но уже не крымцев, а
регулярного турецкого войска. Великий визирь, третий с начала войны,
представить не мог, что горстка русских осмелится напасть на его армию.
Румянцев думал иначе. Тактика, которую он избрал, была неожиданной и
совершенно не укладывалась в каноны военной науки. На рассвете 21 июля
русские, разделившись на пять небольших отрядов, двинулись к турецкому
лагерю. Завидев наступающих, турки бросились в бой. Началась яростная
схватка. Конница неприятеля окружила русские отряды. Дым от пушечного и
ружейного огня был столь густым, что сражающиеся с трудом различали
противника. Русские упорно шли вперед, но каждый новый шаг требовал все
больших усилий. Многократное численное превосходство неприятеля давало о
себе знать. И в ту минуту, когда строй русских, казалось, дрогнул, перед
ними выросла фигура генерала Румянцева. "Ребята, стой!" - крикнул он и с
обнаженной шпагой пошел на врага. Увидев впереди своего командира, гренадеры
двинулись вслед за ним. Этого натиска неприятель не выдержал. В турецком
лагере началась паника. Янычары, бросая оружие, обратились в бегство. Когда
отряды Румянцева вошли в лагерь, то обнаружили там 140 орудий и все
богатства визиря.
После Ларги и Кагула воинская удача окончательно отвернулась от турок.
26 июля Репнин взял Измаил и затем Киликию. Русской армии сдались Аккерман и
Браилов. В начале осени пришли известия о новых победах.
Еще в 1769 году по инициативе Алексея Орлова в Средиземное море были
отправлены три русские эскадры. Одновременно сам Орлов, якобы для поправки
здоровья, приехал в Италию, где начал готовить антитурецкое восстание среди
жителей Балканского полуострова и Мореи. Орлову сопутствовала удача. Как
только адмирал Г.А. Спиридов высадил десант в Морее, местное греческое
население поднялось против турок. 26 июня произошло знаменитое Чесменское
сражение. Турецкий флот был полностью уничтожен. Екатерина была очень
довольна успехами своих полководцев и щедро их одаривала. Единственным
военачальником, на которого милости распространялись скупо, оказался Петр
Иванович Панин.
2-я армия, находившаяся под его командованием, должна была в кампанию
1770 года овладеть Бендерами. В отличие от Румянцева, генерал Панин был
лишен дара принимать смелые и оригинальные решения, ошеломлять противника
дерзкой и стремительной атакой. Однако он был знающим и опытным полководцем,
действовавшим хотя и неторопливо, но основательно. Из Петербурга от него
требовали скорейшего взятия крепости, Панин же медлил, не желая рисковать.
Бендеры были хорошо укреплены, их гарнизон многочислен, в то время как у
Панина едва хватало войск, чтобы держать правильную осаду. Только в середине
сентября, все подготовив и обдумав, Панин решился на штурм.
15 сентября под стены города была подведена огромная мина, заряженная
400 пудами пороха. В 10 часов вечера прогремел взрыв. Стена рухнула, и
войска двинулись на штурм. Бой был тяжелым и долгим. Турки защищались
отчаянно. Видя, что русских не остановить, они начали поджигать дома. Весь
город был охвачен пожаром. Лишь утром 16 сентября остатки гарнизона сдались
победителю. Бендеры были взяты.
С точки зрения военной науки генерал Панин действовал правильно и
добился очень многого. К началу осады в городе было под ружьем 30 тысяч
человек, осаждавших же - только 25 тысяч. Но, даже несмотря на численное
превосходство противника, Панин одержал победу, взяв одну из сильнейших
турецких крепостей. Однако Екатерина, когда узнала об этом успехе,
отреагировала очень сдержанно, послав Петру Панину только орден св. Георгия
первой степени и весьма сухой поздравительный рескрипт. С одной стороны, она
была недовольна медлительностью командующего 2-й армией. С другой стороны,
императрице хотелось особо выделить воинскую доблесть Алексея Орлова, и
поэтому она старалась сделать так, чтобы никто, за исключением разве что
Румянцева, не мог с ним в этом отношении соперничать.
Генерал Панин обиделся. Его заслуги и старания не были оценены. Лично
ему эта военная кампания стоила огромных сил. Панин уже несколько лет
страдал сильными "подагрическими припадками", в то время как командование
армией вынуждало его по двенадцать часов в сутки проводить в седле. В
довершение ко всему императрица оставила без внимания просьбу Панина о
награждении его подчиненных. Тут генерал обиделся уже не только за себя, но
и за своих соратников. Он попросил отставки и был отпущен.
Оказавшись не у дел, Петр Панин поселился в Москве. Первопрестольная
всегда находилась в оппозиции Петербургу, а в лице Панина эта оппозиция
приобрела влиятельного сторонника. Генерал и прежде предпочитал говорить то,
что думал, теперь же его прямота, помноженная на обиду, привела к печальным
последствиям. О том, что происходило в стране, Панин высказывался весьма
критически. В Москве его уважали, в армии любили, поэтому его мнения быстро
получали огласку. Доходили они и до Екатерины, разумеется, в искаженном
виде. Вскоре на Панина стали поступать и доносы. Утверждали, например, что
организатором народного бунта в Москве во время чумы якобы был не кто иной,
как Петр Панин. Кончилось все тем, что Екатерина назвала его "дерзким
болтуном", "себе персональным оскорбителем" и приказала московскому
главнокомандующему учредить за ним тайный надзор. Естественно, вся эта
история не могла не отразиться и на положении Никиты Панина. Так в отношении
между императрицей и ее "министром иностранных дел" появилась трещина,
которая со временем лишь углублялась.
Хотя пушки во всю палили, дипломаты тоже не сидели сложа руки. В 1771
году удалось решить очень важную задачу - овладеть Крымом, и сделано это
было за счет дипломатических усилий в не меньшей степени, чем военных.
Благодаря переговорам, начатым еще генералом Петром Паниным, в Крыму
образовалась сильная прорусская партия, склонявшаяся к отпадению от Порты.
Ее усилиями дело было доведено до того, что хан Каплан-Гирей П тайно послал
гяурам письмо, предлагая вступить в союз. Довести до конца этот
дипломатический маневр он, впрочем, не сумел, так как был смещен.
Назначенный его преемником Селим-Гирей III воевать не торопился и вообще в
Крыму долго не появлялся. Когда же, наконец, он осчастливил подданных своим
присутствием, организовывать оборону было уже поздно.
Перекоп сдался русским без боя, его защитники сами открыли ворота
крепости. Хан бежал и после недолгих метаний по Крыму уплыл в
Константинополь. Русские практически беспрепятственно занимали одну крепость
за другой. Турецкий сераскер Ибрагим-паша попал в плен и был отправлен в
Петербург.
В Константинополе о мире стали задумываться уже после Ларги и Кагула. В
1770 году под впечатлением понесенных поражений Турция обратилась к Пруссии
и Австрии с просьбой о посредничестве в мирных переговорах. Те с
удовольствием согласились, но в Петербурге к этой идее отнеслись скептически
и, отклонив медиацию, иначе говоря, посредничество, соглашались только на
"добрые официи", то есть добрые услуги. Как разъяснил на заседании Совета
Никита Панин, при медиации посредник имеет "полную власть" в распоряжении
притязаний воюющих сторон, в то время как при добрых услугах его советы "по
обстоятельствам приняты и отвержены быть могут". В Петербурге от "услуг"
Пруссии и Австрии ничего доброго не ждали, и не без оснований. Фридрих II,
конечно, был заинтересован в прекращении войны, но по-своему. Во-первых,
король все еще боялся, что русско-турецкий конфликт может перерасти в
общеевропейскую войну. Кошмарные воспоминания времен Семилетней войны не
давали ему спать по ночам. Во-вторых, Пруссия по договору выплачивала России
ежегодную военную субсидию - 400 тысяч рублей. Даже для Российской империи
эта сумма была заметной - составляла больше двух процентов государственного
бюджета. Для маленькой Пруссии же такие расходы были довольно
обременительны. Фридрих II поэтому усиленно интриговал, пытаясь убедить
Петербург в том, что требования в отношении Турции необходимо смягчить.
Австрия также была заинтересована в окончании войны. Венских политиков
очень беспокоило усиление России. Чтобы этого не допустить, австрийцы могли
затеять любую авантюру. В июле 1771 года они тайно заключили с Турцией
договор, по которому обязались "путем переговоров или силой оружия"
добиваться, чтобы Россия вернула Порте все захваченные территории. В обмен
Турция согласилась уступить Австрии часть Валахии и выплатить солидную
субсидию. Наследник престола император Иосиф II порывался, действительно,
начать против России войну, но престарелая императрица-королева Мария
Терезия уже устала воевать и воинственного пыла своего сына не одобряла.
Князь Кауниц тоже предпочитал действовать осторожнее и занимался главным
образом тем, что убеждал русского посла в Вене в необходимости отказаться от
каких бы то ни было территориальных приобретений за счет Турции,
ограничившись лишь денежной компенсацией.
Условия, на которых Россия соглашалась заключить мир, были довольно
умеренными. Для себя Россия требовала лишь Азов и территорию Большой и Малой
Кабарды. Население этих земель уже давно тяготело к России, и местные
правители не раз обращались к русским царям с просьбой о защите от турок или
персов. В Петербурге считали целесообразным потребовать также от Турции
независимости Молдавии и Валахии, возвращения грузинским царям, воевавшим на
стороне России, их земель свободы судоходства по Черному морю и т.д. По всем
этим вопросам путем взаимных уступок вполне можно было договориться.
Единственное требование, в котором Россия не намерена была уступать,
заключалось в предоставлении независимости Крымскому ханству.
Урегулирование конфликта с Турцией на таких условиях было делом
времени. В превосходстве русского оружия сомневаться не приходилось. Однако,
несмотря на тяготы, которые в результате войны несли обе стороны,
противоборство, пусть и не слишком активное, могло продолжаться еще довольно
долго. Между тем для России смысла в затягивании войны не было. Предпосылки
для достижения целей, поставленных в начале войны, уже сложились. В
Петербурге поэтому хотели покончить с войной как можно скорее. Добиться
этого оказалось, однако, непросто. Поводом для начала войны послужили
волнения в Польше. События складывались так, что польские дела оказались
тесно переплетены с делами турецкими, и решать их в отдельности было
невозможно. Поэтому для удачного завершения войны требовались усилия не
только военные, но в не меньшей степени и дипломатические. Еще в 1769 году,
вскоре после начала русско-турецкой войны, австрийские войска заняли
небольшую часть приграничной польской территории. В Вене объяснили, что эти
земли якобы триста лет назад были переданы Польше в залог и, имея в виду их
возвращение, Австрия хочет предохранить их от разорения. Объяснение было
сочтено убедительным, и событие это осталось без последствий.
В августе 1769 года в Силезии произошла встреча Фридриха II с Иосифом
II. Спустя год оба монарха встретились снова. Вслед за этим австрийцы
неожиданно заняли еще ряд польских округов, теперь уже без каких-либо
вразумительных объяснений. Тогда же в Петербург приехал принц Генрих, брат
Фридриха II. Принц произвел не самое выгодное впечатление - в Петербурге о
нем рассказывали множество анекдотов. Однако принц сумел подготовить почву
для важного предприятия, и, как только он вернулся в Потсдам, прусский
посланник в Петербурге Сольмс получил от своего короля новое указание.
Фридрих II писал, что, коль скоро Австрия уже нарушила целостность польской
республики, России и Пруссии есть смысл последовать этому примеру. Сольмс
должен был передать это предложение петербургским политикам.
Идея раздела Польши соседними державами не была новой. Еще со времен
Петра Великого германские государства время от времени пытались выяснить
отношение России к такому предприятию. Однако в Петербурге давали в лучшем
случае уклончивый ответ. Теперь Фридрих II попытался вновь реализовать
давнюю прусскую мечту, и, как оказалось, момент был выбран удачно.
Историки много спорили о том, как в Петербурге было принято решение об
участии в разделе и какую позицию занимал в этом вопросе Панин. Многие
утверждали, что Никита Иванович всегда был против раздела и вынужден был
смириться с ним под давлением императрицы и большинства членов
Государственного совета. Н.Д. Чечулин, один из авторитетнейших специалистов
по истории России XVIII века, напротив, полагал, что Панин не имел ничего
против раздела. Что же касается многочисленных критических высказываний
графа по этому вопросу в беседах с Сольмсом, то они, по мнению Н.Д.
Чечулина, объясняется тем, что Панин попросту водил прусского посла за нос,
стараясь раздразнить Фридриха II и выведать его истинные намерения.
Беда в том, что дошедшие до нас документы не позволяют однозначно
ответить на вопрос, как и почему было принято это решение, сыгравшее столь
важную роль в истории и Польши, и России. Исследователям по необходимости
приходится прибегать к догадкам и шатким предположениям. Единственный
достоверный документ, отчасти проливающий свет на этот вопрос, - это
протокол заседания Совета, того заседания, на котором впервые был поставлен
вопрос об участии России в разделе Польши.
Произошло это 16 мая 1771 года. В начале заседания в присутствии
императрицы Панин зачитал несколько депеш, относящихся до переговоров с
Турцией и положения Крыма. Затем Екатерина "изволила выдти из Совета", и тут
произошло следующее. "Действительный тайный советник граф Панин открыл
оному, что по случаю известного уже предъявленного венским двором на
польские смежные с Венгрией староства права и действительного их захвачения,
король прусский отозвался здешнему двору в доверенности, что он не намерен
быть спокойным зрителем такого соседом его польских земель завладения".
Изложив далее предложение Фридриха II, Панин продолжал: "Сие
представляет... такой случай, о котором всегда помышляли для исполнения
всеми желаемого; что находим мы теперь удобность в ограничении себя от
Польши реками; что хотя Россия и не имеет никакого права на Польскую
Лифляндию, однако намерен он (Панин. - Авт.) вывести права на оставленные в
Польше десять заднепровских полков и требовать возвращения, а особливо, что
Польша не исполнила своего за получение оных обещания; что негоциируя о сем
и согласись на всегдашнюю уступку присвоенных австрийцами и некоторых из
требуемых королем прусских польских земель, исключая Гданьск, можем мы
получить Польскую Лифляндию и желаемое ограничение, а Польше отдать, в
замену отбираемых у нее земель, княжества Молдавское и Волоское; что
интересовав сим образом венский и берлинский дворы, скорее можно будет
заключить предполагаемый ныне мир с турками и успокоить польские
замешательства, и что если Совет на все сие согласен, будет он над тем
трудиться... На что и согласились".
Этот протокол заседания Совета проливает свет на многое. Во-первых,
очевидно, что вопрос об участии в разделе был решен между Екатериной и
Паниным заранее, до его постановки на Совете. Никита Иванович "открыл"
членам Совета предложение прусского короля. Следовательно, прежде по крайней
мере большинство из них об этом не знало. Панин не только сообщил идею
Фридриха II, но и обосновал необходимость ее принятия, то есть предложил
готовое решение. Екатерина же демонстративно покинула заседание, тем самым
давая понять, что иных мнений она слушать не желает. Члены Совета, прекрасно
понимая, что к чему, единодушно согласились с Паниным, не высказав ни одного
замечания, хотя вопрос имел первостепенное значение. Надо сказать, что
обыкновенно даже менее важные вопросы обсуждались на Совете довольно активно
и в целом этот орган вполне оправдывал свое существование. Почему же Панин
согласился на раздел, более того, сам предложил этот шаг на заседании?
Прежде всего, к такому решению подводил анализ внешнеполитической
ситуации. Согласившись на раздел, Россия извлекла бы для себя существенную
политическую и экономическую выгоду. Однако давление на Панина со стороны
Екатерины, по-видимому, все же было. Императрицу, в свою очередь, настраивал
граф З.Г. Чернышев, автор проекта проведения границ по рекам, пользовавшийся
в ту пору при дворе большим влиянием. В результате то решение, которое
предложил на Совете Панин, было своего рода компромиссом.
Никита Иванович считал необходимым сохранить сильную Польшу. В то же
время он никогда не возражал против "всеми желаемого" - небольших
территориальных приобретений для проведения границы по рекам. Ибо одно дело
изменить только русско-польскую границу и совсем другое - совместно с
Австрией и Пруссией принять участие в существенном урезании соседнего
государства. Именно поэтому Панин предложил компенсировать отнимаемые
территории за счет Молдавии и Валахии. Кроме него, эту идею никто не
высказывал, и позднее под давлением обстоятельств от нее пришлось
отказаться. Кстати сказать, утверждая, что Россия "не имеет никакого права
на Польскую Лифляндию", Панин ошибался. Как заметил Н.Д. Чечулин, здесь
сказалось "незнание древней истории России, вполне понятное в XVIII в."
Вопрос о целесообразности ослабления Польши еще долго беспокоил Панина.
Позднее в одной из депеш русскому послу в Варшаве он писал: "Имея таким
образом в виду округление границ соседей Польши, нельзя, однако,
сомневаться, что и после этого эта республика может еще существовать на
положении значительной державы и что части, которые будут от нее отделены,
ничего, конечно, не потеряют от того, что не будут более под такой державою,
которая в настоящее время представляет собой лишь xaoc и беспорядок".
Похоже, что этими словами Никита Иванович хотел убедить не столько посла,
сколько самого себя. Беспокоила Панина и этическая сторона раздела. Даже на
Совете он заговорил о правах России на польские земли. Любопытно, что
конфедератам такие сомнения были совершенно чужды. В начале войны они
заключили с Турцией союзный договор для совместной борьбы с Россией. По
договору конфедераты, в частности, "уступали" туркам Киев, а себе облюбовали
территории, включавшие Смоленск, Стародуб и Чернигов.
В любом случае участие в разделе Польши для России и лично для Панина
было вынужденным шагом. Если бы Россия стала противодействовать планам
германских государств, пытаясь не допустить раздела, это привело бы к
существенному ухудшению ее внешнеполитического положения. Был бы нанесен
урон союзническим отношениям с Пруссией, в то время как Австрия с удвоенной
энергией стала бы противодействовать русским интересам на Востоке. Если бы в
Петербурге остались безучастны к разделу, это также привело бы к негативным
последствиям. Произошло бы усиление германских государств, захватывающих
польские земли, и, как следствие таких совместных действий, сближение между
ними. Все это интересам России никак не соответствовало, и к достижению
собственных целей русская дипломатия, таким образом, ничуть не приблизилась
бы.
Соглашаясь на раздел, Россия получала тройной выигрыш. Во-первых,
безопасную границу с Польшей. Во-вторых, как сказал на Совете Панин,
успокоение "польского замешательства" и соответственно возможность вывести,
наконец, из этой страны свои войска. И, в-третьих, нейтрализацию Австрии в
вопросе о русско-турецкой войне. Но, для того чтобы решить эту третью
задачу, необходимо было провести очень тонкую дипломатическую работу.
Фридрих II предлагал попросту ухватить то, что плохо лежит. Панину же надо
было сделать так, чтобы действия России, Пруссии и Австрии оказались
взаимосвязаны, причем согласие Петербурга на раздел было бы обусловлено
изменением австрийской политики в турецком вопросе.
Главное препятствие заключалось в позиции Вены. Австрийцы только что
подписали договор с Турцией. За счет Польши они тоже успели поживиться и
могли повторить удачный опыт, тогда как переговоры о каком-то тройственном
соглашении о разделе были делом долгим, а успех их сомнительным. С точки
в направлении русской границы. Он собирался опустошить южные области России,
а затем войти в Польшу и соединиться там с антиправительственными
конфедератами. По выражению историка С.М. Соловьева, это было "последнее в
нашей истории татарское нашествие". Другой историк, В.Д. Смирнов, добавлял,
что это нашествие было не только последним, но и самым "затейливым".
Сжигая на своем пути села и уводя полон, крымцы подошли к Елизаветграду
(современный Кировоград). Город был укреплен плохо, и гарнизон его был
невелик - меньше пяти тысяч человек. Но, услышав несколько орудийных
выстрелов, грозный хан передумал штурмовать город и повернул в сторону
Киева. Тут начались его злоключения. Зима выдалась на редкость снежная и
морозная. Конница продвигалась вперед с великим трудом. Многие замерзали в
пути. Некий польский шляхтич, взятый ханом в проводники, увидел, что дела
плохи, и сбежал. Без проводника орда заблудилась в степи. Кончилось тем, что
крымцы, оставив под снегом немало своих соратников, дошли до польских
земель, устроили там такое же опустошение, что и в России, и вернулись в
Каушаны, где была ханская ставка. Вскоре после этого похода Крым-Гирей умер,
то ли отравленный турками, то ли вследствие излишеств, которым он предавался
во время частых оргий.
Первое столкновение между русской и турецкой армиями произошло в
апреле. Корпус князя А.М. Голицына переправился через Днестр, разбил
высланный против него отряд и подошел к Хотину. Но, увидев, что взять
крепость без правильной осады невозможно, Голицын вновь отошел за Днестр.
Командующий наступательным корпусом действовал очень осторожно, чем вызвал
сильное недовольство Екатерины. В июле он вновь подошел к Хотину и после
непродолжительной осады опять отказался от штурма. Во время небольших стычек
между русскими и турецкими отрядами русские всякий раз одерживали победу, но
решительного перевеса над противником это не давало.
Императрица устала дожидаться громких побед и решила отозвать Голицына,
заменив его П.А. Румянцевым, а командовать оборонительным корпусом назначила
Петра Панина. Решение это было объявлено 13 августа, но, прежде чем покинуть
армию, Голицын успел поправить свою репутацию. 8 конце месяца он дал крупное
сражение турецкому корпусу, возглавляемому самим визирем, и обратил
противника в бегство. Вслед за бегущим визирем оставил свои позиции и
гарнизон Хотина. Крепость была занята без единого выстрела.
Петр Иванович Панин принял командование над 2-й, оборонительной армией
в середине сентября. Под его началом оказалось 49 тысяч человек, включая 20
тысяч нерегулярного войска, при 197 орудиях. Его главная задача заключалась
в овладении Бендерами - крепостью, имевшей важное стратегическое значение.
Первая попытка взятия Бендер, предпринятая осенью 1769 года, показала,
что без серьезной продолжительной осады крепость захватить не удастся. В
Бендерах находились многочисленный гарнизон и 400 орудии. Ввиду наступления
холодов 2-я армия отошла на зимние квартиры. Но, несмотря на вынужденную
приостановку военных действий, генерал Панин не терял времени даром. Он
затеял переговоры с крымцами, убеждая их, что если они отпадут от Турции и
станут независимыми, то военные действия против них будут прекращены. Если
же они этого не сделают, то русские войска войдут в Крым и учинят там
немалые разорения. Такого рода военная дипломатия оказалась очень полезной.
Она посеяла в головах крымцев серьезные сомнения, что в конечном итоге и
привело к отпадению Крыма от Порты.
Военная кампания 1770 года началась в мае. К этому времени в Добрудже
сосредоточилось 200-тысячное турецкое войско во главе с великим визирем. На
этот раз турки захватили главное свое оружие - знамя пророка. Считалось, что
при его приближении гяуры обязательно обращаются в бегство, ибо, увидев
знамя, они должны сразу ослепнуть. 25 мая корпус Румянцева выступил из
Хотина и переправился через реку Прут. Те события, которые произошли в
последующие месяцы, во многом определили ход войны и вписали в историю
русского оружия одну из славнейших страниц.
4 июля 23-тысячный русский отряд под командованием Румянцева подошел к
реке Ларге и обнаружил лагерь крымцев. На стороне неприятеля было явное
численное превосходство. Как позднее выяснилось, крымцев было около 80
тысяч. Несмотря на это, Румянцев решил атаковать. Сражение было недолгим, но
жарким. Исход дела решило умелое распределение сил. В самый острый момент
Румянцев ввел в бой резервную колонну, которая и заставила противника
бежать. Спустя три недели - новая победа, да такая, что после нее Румянцева
можно было, не колеблясь, называть одним из лучших полководцев своего
времени.
20 июля отряд из 17 тысяч русских подошел к основному лагерю противника
возле реки Кагул. Здесь находилось около 150 тысяч, но уже не крымцев, а
регулярного турецкого войска. Великий визирь, третий с начала войны,
представить не мог, что горстка русских осмелится напасть на его армию.
Румянцев думал иначе. Тактика, которую он избрал, была неожиданной и
совершенно не укладывалась в каноны военной науки. На рассвете 21 июля
русские, разделившись на пять небольших отрядов, двинулись к турецкому
лагерю. Завидев наступающих, турки бросились в бой. Началась яростная
схватка. Конница неприятеля окружила русские отряды. Дым от пушечного и
ружейного огня был столь густым, что сражающиеся с трудом различали
противника. Русские упорно шли вперед, но каждый новый шаг требовал все
больших усилий. Многократное численное превосходство неприятеля давало о
себе знать. И в ту минуту, когда строй русских, казалось, дрогнул, перед
ними выросла фигура генерала Румянцева. "Ребята, стой!" - крикнул он и с
обнаженной шпагой пошел на врага. Увидев впереди своего командира, гренадеры
двинулись вслед за ним. Этого натиска неприятель не выдержал. В турецком
лагере началась паника. Янычары, бросая оружие, обратились в бегство. Когда
отряды Румянцева вошли в лагерь, то обнаружили там 140 орудий и все
богатства визиря.
После Ларги и Кагула воинская удача окончательно отвернулась от турок.
26 июля Репнин взял Измаил и затем Киликию. Русской армии сдались Аккерман и
Браилов. В начале осени пришли известия о новых победах.
Еще в 1769 году по инициативе Алексея Орлова в Средиземное море были
отправлены три русские эскадры. Одновременно сам Орлов, якобы для поправки
здоровья, приехал в Италию, где начал готовить антитурецкое восстание среди
жителей Балканского полуострова и Мореи. Орлову сопутствовала удача. Как
только адмирал Г.А. Спиридов высадил десант в Морее, местное греческое
население поднялось против турок. 26 июня произошло знаменитое Чесменское
сражение. Турецкий флот был полностью уничтожен. Екатерина была очень
довольна успехами своих полководцев и щедро их одаривала. Единственным
военачальником, на которого милости распространялись скупо, оказался Петр
Иванович Панин.
2-я армия, находившаяся под его командованием, должна была в кампанию
1770 года овладеть Бендерами. В отличие от Румянцева, генерал Панин был
лишен дара принимать смелые и оригинальные решения, ошеломлять противника
дерзкой и стремительной атакой. Однако он был знающим и опытным полководцем,
действовавшим хотя и неторопливо, но основательно. Из Петербурга от него
требовали скорейшего взятия крепости, Панин же медлил, не желая рисковать.
Бендеры были хорошо укреплены, их гарнизон многочислен, в то время как у
Панина едва хватало войск, чтобы держать правильную осаду. Только в середине
сентября, все подготовив и обдумав, Панин решился на штурм.
15 сентября под стены города была подведена огромная мина, заряженная
400 пудами пороха. В 10 часов вечера прогремел взрыв. Стена рухнула, и
войска двинулись на штурм. Бой был тяжелым и долгим. Турки защищались
отчаянно. Видя, что русских не остановить, они начали поджигать дома. Весь
город был охвачен пожаром. Лишь утром 16 сентября остатки гарнизона сдались
победителю. Бендеры были взяты.
С точки зрения военной науки генерал Панин действовал правильно и
добился очень многого. К началу осады в городе было под ружьем 30 тысяч
человек, осаждавших же - только 25 тысяч. Но, даже несмотря на численное
превосходство противника, Панин одержал победу, взяв одну из сильнейших
турецких крепостей. Однако Екатерина, когда узнала об этом успехе,
отреагировала очень сдержанно, послав Петру Панину только орден св. Георгия
первой степени и весьма сухой поздравительный рескрипт. С одной стороны, она
была недовольна медлительностью командующего 2-й армией. С другой стороны,
императрице хотелось особо выделить воинскую доблесть Алексея Орлова, и
поэтому она старалась сделать так, чтобы никто, за исключением разве что
Румянцева, не мог с ним в этом отношении соперничать.
Генерал Панин обиделся. Его заслуги и старания не были оценены. Лично
ему эта военная кампания стоила огромных сил. Панин уже несколько лет
страдал сильными "подагрическими припадками", в то время как командование
армией вынуждало его по двенадцать часов в сутки проводить в седле. В
довершение ко всему императрица оставила без внимания просьбу Панина о
награждении его подчиненных. Тут генерал обиделся уже не только за себя, но
и за своих соратников. Он попросил отставки и был отпущен.
Оказавшись не у дел, Петр Панин поселился в Москве. Первопрестольная
всегда находилась в оппозиции Петербургу, а в лице Панина эта оппозиция
приобрела влиятельного сторонника. Генерал и прежде предпочитал говорить то,
что думал, теперь же его прямота, помноженная на обиду, привела к печальным
последствиям. О том, что происходило в стране, Панин высказывался весьма
критически. В Москве его уважали, в армии любили, поэтому его мнения быстро
получали огласку. Доходили они и до Екатерины, разумеется, в искаженном
виде. Вскоре на Панина стали поступать и доносы. Утверждали, например, что
организатором народного бунта в Москве во время чумы якобы был не кто иной,
как Петр Панин. Кончилось все тем, что Екатерина назвала его "дерзким
болтуном", "себе персональным оскорбителем" и приказала московскому
главнокомандующему учредить за ним тайный надзор. Естественно, вся эта
история не могла не отразиться и на положении Никиты Панина. Так в отношении
между императрицей и ее "министром иностранных дел" появилась трещина,
которая со временем лишь углублялась.
Хотя пушки во всю палили, дипломаты тоже не сидели сложа руки. В 1771
году удалось решить очень важную задачу - овладеть Крымом, и сделано это
было за счет дипломатических усилий в не меньшей степени, чем военных.
Благодаря переговорам, начатым еще генералом Петром Паниным, в Крыму
образовалась сильная прорусская партия, склонявшаяся к отпадению от Порты.
Ее усилиями дело было доведено до того, что хан Каплан-Гирей П тайно послал
гяурам письмо, предлагая вступить в союз. Довести до конца этот
дипломатический маневр он, впрочем, не сумел, так как был смещен.
Назначенный его преемником Селим-Гирей III воевать не торопился и вообще в
Крыму долго не появлялся. Когда же, наконец, он осчастливил подданных своим
присутствием, организовывать оборону было уже поздно.
Перекоп сдался русским без боя, его защитники сами открыли ворота
крепости. Хан бежал и после недолгих метаний по Крыму уплыл в
Константинополь. Русские практически беспрепятственно занимали одну крепость
за другой. Турецкий сераскер Ибрагим-паша попал в плен и был отправлен в
Петербург.
В Константинополе о мире стали задумываться уже после Ларги и Кагула. В
1770 году под впечатлением понесенных поражений Турция обратилась к Пруссии
и Австрии с просьбой о посредничестве в мирных переговорах. Те с
удовольствием согласились, но в Петербурге к этой идее отнеслись скептически
и, отклонив медиацию, иначе говоря, посредничество, соглашались только на
"добрые официи", то есть добрые услуги. Как разъяснил на заседании Совета
Никита Панин, при медиации посредник имеет "полную власть" в распоряжении
притязаний воюющих сторон, в то время как при добрых услугах его советы "по
обстоятельствам приняты и отвержены быть могут". В Петербурге от "услуг"
Пруссии и Австрии ничего доброго не ждали, и не без оснований. Фридрих II,
конечно, был заинтересован в прекращении войны, но по-своему. Во-первых,
король все еще боялся, что русско-турецкий конфликт может перерасти в
общеевропейскую войну. Кошмарные воспоминания времен Семилетней войны не
давали ему спать по ночам. Во-вторых, Пруссия по договору выплачивала России
ежегодную военную субсидию - 400 тысяч рублей. Даже для Российской империи
эта сумма была заметной - составляла больше двух процентов государственного
бюджета. Для маленькой Пруссии же такие расходы были довольно
обременительны. Фридрих II поэтому усиленно интриговал, пытаясь убедить
Петербург в том, что требования в отношении Турции необходимо смягчить.
Австрия также была заинтересована в окончании войны. Венских политиков
очень беспокоило усиление России. Чтобы этого не допустить, австрийцы могли
затеять любую авантюру. В июле 1771 года они тайно заключили с Турцией
договор, по которому обязались "путем переговоров или силой оружия"
добиваться, чтобы Россия вернула Порте все захваченные территории. В обмен
Турция согласилась уступить Австрии часть Валахии и выплатить солидную
субсидию. Наследник престола император Иосиф II порывался, действительно,
начать против России войну, но престарелая императрица-королева Мария
Терезия уже устала воевать и воинственного пыла своего сына не одобряла.
Князь Кауниц тоже предпочитал действовать осторожнее и занимался главным
образом тем, что убеждал русского посла в Вене в необходимости отказаться от
каких бы то ни было территориальных приобретений за счет Турции,
ограничившись лишь денежной компенсацией.
Условия, на которых Россия соглашалась заключить мир, были довольно
умеренными. Для себя Россия требовала лишь Азов и территорию Большой и Малой
Кабарды. Население этих земель уже давно тяготело к России, и местные
правители не раз обращались к русским царям с просьбой о защите от турок или
персов. В Петербурге считали целесообразным потребовать также от Турции
независимости Молдавии и Валахии, возвращения грузинским царям, воевавшим на
стороне России, их земель свободы судоходства по Черному морю и т.д. По всем
этим вопросам путем взаимных уступок вполне можно было договориться.
Единственное требование, в котором Россия не намерена была уступать,
заключалось в предоставлении независимости Крымскому ханству.
Урегулирование конфликта с Турцией на таких условиях было делом
времени. В превосходстве русского оружия сомневаться не приходилось. Однако,
несмотря на тяготы, которые в результате войны несли обе стороны,
противоборство, пусть и не слишком активное, могло продолжаться еще довольно
долго. Между тем для России смысла в затягивании войны не было. Предпосылки
для достижения целей, поставленных в начале войны, уже сложились. В
Петербурге поэтому хотели покончить с войной как можно скорее. Добиться
этого оказалось, однако, непросто. Поводом для начала войны послужили
волнения в Польше. События складывались так, что польские дела оказались
тесно переплетены с делами турецкими, и решать их в отдельности было
невозможно. Поэтому для удачного завершения войны требовались усилия не
только военные, но в не меньшей степени и дипломатические. Еще в 1769 году,
вскоре после начала русско-турецкой войны, австрийские войска заняли
небольшую часть приграничной польской территории. В Вене объяснили, что эти
земли якобы триста лет назад были переданы Польше в залог и, имея в виду их
возвращение, Австрия хочет предохранить их от разорения. Объяснение было
сочтено убедительным, и событие это осталось без последствий.
В августе 1769 года в Силезии произошла встреча Фридриха II с Иосифом
II. Спустя год оба монарха встретились снова. Вслед за этим австрийцы
неожиданно заняли еще ряд польских округов, теперь уже без каких-либо
вразумительных объяснений. Тогда же в Петербург приехал принц Генрих, брат
Фридриха II. Принц произвел не самое выгодное впечатление - в Петербурге о
нем рассказывали множество анекдотов. Однако принц сумел подготовить почву
для важного предприятия, и, как только он вернулся в Потсдам, прусский
посланник в Петербурге Сольмс получил от своего короля новое указание.
Фридрих II писал, что, коль скоро Австрия уже нарушила целостность польской
республики, России и Пруссии есть смысл последовать этому примеру. Сольмс
должен был передать это предложение петербургским политикам.
Идея раздела Польши соседними державами не была новой. Еще со времен
Петра Великого германские государства время от времени пытались выяснить
отношение России к такому предприятию. Однако в Петербурге давали в лучшем
случае уклончивый ответ. Теперь Фридрих II попытался вновь реализовать
давнюю прусскую мечту, и, как оказалось, момент был выбран удачно.
Историки много спорили о том, как в Петербурге было принято решение об
участии в разделе и какую позицию занимал в этом вопросе Панин. Многие
утверждали, что Никита Иванович всегда был против раздела и вынужден был
смириться с ним под давлением императрицы и большинства членов
Государственного совета. Н.Д. Чечулин, один из авторитетнейших специалистов
по истории России XVIII века, напротив, полагал, что Панин не имел ничего
против раздела. Что же касается многочисленных критических высказываний
графа по этому вопросу в беседах с Сольмсом, то они, по мнению Н.Д.
Чечулина, объясняется тем, что Панин попросту водил прусского посла за нос,
стараясь раздразнить Фридриха II и выведать его истинные намерения.
Беда в том, что дошедшие до нас документы не позволяют однозначно
ответить на вопрос, как и почему было принято это решение, сыгравшее столь
важную роль в истории и Польши, и России. Исследователям по необходимости
приходится прибегать к догадкам и шатким предположениям. Единственный
достоверный документ, отчасти проливающий свет на этот вопрос, - это
протокол заседания Совета, того заседания, на котором впервые был поставлен
вопрос об участии России в разделе Польши.
Произошло это 16 мая 1771 года. В начале заседания в присутствии
императрицы Панин зачитал несколько депеш, относящихся до переговоров с
Турцией и положения Крыма. Затем Екатерина "изволила выдти из Совета", и тут
произошло следующее. "Действительный тайный советник граф Панин открыл
оному, что по случаю известного уже предъявленного венским двором на
польские смежные с Венгрией староства права и действительного их захвачения,
король прусский отозвался здешнему двору в доверенности, что он не намерен
быть спокойным зрителем такого соседом его польских земель завладения".
Изложив далее предложение Фридриха II, Панин продолжал: "Сие
представляет... такой случай, о котором всегда помышляли для исполнения
всеми желаемого; что находим мы теперь удобность в ограничении себя от
Польши реками; что хотя Россия и не имеет никакого права на Польскую
Лифляндию, однако намерен он (Панин. - Авт.) вывести права на оставленные в
Польше десять заднепровских полков и требовать возвращения, а особливо, что
Польша не исполнила своего за получение оных обещания; что негоциируя о сем
и согласись на всегдашнюю уступку присвоенных австрийцами и некоторых из
требуемых королем прусских польских земель, исключая Гданьск, можем мы
получить Польскую Лифляндию и желаемое ограничение, а Польше отдать, в
замену отбираемых у нее земель, княжества Молдавское и Волоское; что
интересовав сим образом венский и берлинский дворы, скорее можно будет
заключить предполагаемый ныне мир с турками и успокоить польские
замешательства, и что если Совет на все сие согласен, будет он над тем
трудиться... На что и согласились".
Этот протокол заседания Совета проливает свет на многое. Во-первых,
очевидно, что вопрос об участии в разделе был решен между Екатериной и
Паниным заранее, до его постановки на Совете. Никита Иванович "открыл"
членам Совета предложение прусского короля. Следовательно, прежде по крайней
мере большинство из них об этом не знало. Панин не только сообщил идею
Фридриха II, но и обосновал необходимость ее принятия, то есть предложил
готовое решение. Екатерина же демонстративно покинула заседание, тем самым
давая понять, что иных мнений она слушать не желает. Члены Совета, прекрасно
понимая, что к чему, единодушно согласились с Паниным, не высказав ни одного
замечания, хотя вопрос имел первостепенное значение. Надо сказать, что
обыкновенно даже менее важные вопросы обсуждались на Совете довольно активно
и в целом этот орган вполне оправдывал свое существование. Почему же Панин
согласился на раздел, более того, сам предложил этот шаг на заседании?
Прежде всего, к такому решению подводил анализ внешнеполитической
ситуации. Согласившись на раздел, Россия извлекла бы для себя существенную
политическую и экономическую выгоду. Однако давление на Панина со стороны
Екатерины, по-видимому, все же было. Императрицу, в свою очередь, настраивал
граф З.Г. Чернышев, автор проекта проведения границ по рекам, пользовавшийся
в ту пору при дворе большим влиянием. В результате то решение, которое
предложил на Совете Панин, было своего рода компромиссом.
Никита Иванович считал необходимым сохранить сильную Польшу. В то же
время он никогда не возражал против "всеми желаемого" - небольших
территориальных приобретений для проведения границы по рекам. Ибо одно дело
изменить только русско-польскую границу и совсем другое - совместно с
Австрией и Пруссией принять участие в существенном урезании соседнего
государства. Именно поэтому Панин предложил компенсировать отнимаемые
территории за счет Молдавии и Валахии. Кроме него, эту идею никто не
высказывал, и позднее под давлением обстоятельств от нее пришлось
отказаться. Кстати сказать, утверждая, что Россия "не имеет никакого права
на Польскую Лифляндию", Панин ошибался. Как заметил Н.Д. Чечулин, здесь
сказалось "незнание древней истории России, вполне понятное в XVIII в."
Вопрос о целесообразности ослабления Польши еще долго беспокоил Панина.
Позднее в одной из депеш русскому послу в Варшаве он писал: "Имея таким
образом в виду округление границ соседей Польши, нельзя, однако,
сомневаться, что и после этого эта республика может еще существовать на
положении значительной державы и что части, которые будут от нее отделены,
ничего, конечно, не потеряют от того, что не будут более под такой державою,
которая в настоящее время представляет собой лишь xaoc и беспорядок".
Похоже, что этими словами Никита Иванович хотел убедить не столько посла,
сколько самого себя. Беспокоила Панина и этическая сторона раздела. Даже на
Совете он заговорил о правах России на польские земли. Любопытно, что
конфедератам такие сомнения были совершенно чужды. В начале войны они
заключили с Турцией союзный договор для совместной борьбы с Россией. По
договору конфедераты, в частности, "уступали" туркам Киев, а себе облюбовали
территории, включавшие Смоленск, Стародуб и Чернигов.
В любом случае участие в разделе Польши для России и лично для Панина
было вынужденным шагом. Если бы Россия стала противодействовать планам
германских государств, пытаясь не допустить раздела, это привело бы к
существенному ухудшению ее внешнеполитического положения. Был бы нанесен
урон союзническим отношениям с Пруссией, в то время как Австрия с удвоенной
энергией стала бы противодействовать русским интересам на Востоке. Если бы в
Петербурге остались безучастны к разделу, это также привело бы к негативным
последствиям. Произошло бы усиление германских государств, захватывающих
польские земли, и, как следствие таких совместных действий, сближение между
ними. Все это интересам России никак не соответствовало, и к достижению
собственных целей русская дипломатия, таким образом, ничуть не приблизилась
бы.
Соглашаясь на раздел, Россия получала тройной выигрыш. Во-первых,
безопасную границу с Польшей. Во-вторых, как сказал на Совете Панин,
успокоение "польского замешательства" и соответственно возможность вывести,
наконец, из этой страны свои войска. И, в-третьих, нейтрализацию Австрии в
вопросе о русско-турецкой войне. Но, для того чтобы решить эту третью
задачу, необходимо было провести очень тонкую дипломатическую работу.
Фридрих II предлагал попросту ухватить то, что плохо лежит. Панину же надо
было сделать так, чтобы действия России, Пруссии и Австрии оказались
взаимосвязаны, причем согласие Петербурга на раздел было бы обусловлено
изменением австрийской политики в турецком вопросе.
Главное препятствие заключалось в позиции Вены. Австрийцы только что
подписали договор с Турцией. За счет Польши они тоже успели поживиться и
могли повторить удачный опыт, тогда как переговоры о каком-то тройственном
соглашении о разделе были делом долгим, а успех их сомнительным. С точки